Винниченко Игорь Валерьевич : другие произведения.

Молитвою и постом

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История двух монахов на дальнем приходе в недавние времена периода исторического материализма
  Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
  
  Игорь Винниченко
  МОЛИТВОЮ И ПОСТОМ.
  
   1.
   Печь в избе хоть и нагревалась быстро, но и остывала тоже недолго, так что к утру, к самой побудке, на столе у окна замерзала вода в чайнике. От такого холода совершалось немыслимое: кот Шарфик спал на боку у диакона Артемия, а целое семейство мышей собиралось в ногах. Чувствуя их копошение и слыша жалобный писк диакон Артемий вспоминал, как еще совсем недавно шарахался от этих мышей, как пугливая девка, а теперь - вот же... Привык. И кот, хоть и голодал третий день, на мышей не зарился, то ли проявлял этим солидарность в борьбе со стихией, то ли просто от голода увял.
   А голодали они вовсе не потому, что как-то там особенно подвизались Рождественским постом, а просто кончилось в доме все съестное. Церквушка, где служил диакон Артемий, и в хорошие-то дни по воскресеньям собирала не более двух десятков старушек, а в нынешний декабрь, непредвиденно метельный, так и вовсе пустовала. Артемий с настоятелем иеромонахом Димитрием исправно служили по субботам всенощную, а в воскресенья - литургию, но помолиться с ними приходил только глухой Никита, бывший церковный сторож, каким-то чудом пробивший себе пенсию в двадцать восемь рублей, и на нее доживавший свой век рядом с храмом.
   И мало того, что голодали, лежало у них извещение о необходимости уплаты налога в немыслимую сумму 248 рублей. Кто и каким образом начислил такой налог на бедную деревенскую церковь, было неизвестно, но платить следовало исправно, потому что начни только доказывать, что и прихожан мало, и денег нету, так с милой душой закроют храм, и даже еще и посочувствуют. Артемий третью неделю ломал голову, где бы достать денег, и даже собирался пробираться к владыке епископу на поклон, но Димитрий суету эту категорически отвергал, мотивируя тем, что все совершается по вере, и дела такого рода надо решать исключительно молитвою.
   Разогнав мышей и оставив кота под тулупом Артемий поднялся, перекрестился на образа, где слабо светилась в темноте лампада, и пошел топить печь.
   Отец Димитрий, спавший в своей отгороженной келейке, лежал на спине и посапывал во сне. Спал он, укрывшись тулупом, и от его дыхания поднимался пар. Было ему едва под тридцать, и монашествовал он чуть и не с детства. Родители его были городские учителя, и мальчика воспитывали в суетном духе научной любознательности, но судьба распорядилась иначе. По случаю как-то угодив в деревню к тетке этот пытливый мальчик, а звали его тогда Валериком, несказанно удивился, открыв в окружающей современности наличие церквей и верующих людей, о которых читал в книжках одно самое плохое. По своей природной любознательности он занялся детальным изучением этого "атавизма", чем и напугал по возвращению своих образованных родителей. Те немедленно завалили его многими томами атеистической литературы, и Валерик исправно проштудировал это, несмотря на малые лета, от корки до корки. Увы, среди общей ругани, язвительных замечаний, откровенной неправды и наговоров не было и намека на какое-либо подобие творческой мысли, и это не могло не озадачить сообразительного мальчика. Больше всего его поразило, сколько труда потрачено на написание, печатание и распространение книг, в которых среди обилия пустых слов не было никакой содержательности. Значит кому были нужны эти расходы! Этот разительный конфликт открытого исповедания с обходными недомолвками атеистических авторов и решил все дело. На следующее лето у тетки он принял крещение, и после школы, одолев упорство родителей своим кротким смирением, ушел послушником в монастырь. Теперь в свои неполные тридцать лет он представлял собою уникальное в нравственном смысле явление, вовсе не тронутое современной культурой до того, что находил нечто полезное даже в телевизионных передачах, которые, впрочем, ему удавалось смотреть не чаще одного раза в год.
   По сравнению с диаконом Артемием, прожившим свою жизнь полемически, он конечно же был младенцем, и это определяло во многом их отношения. Однако младенец этот по памяти цитировал "Добротолюбие", прекрасно разбирался в догматах, всегда готовый растолковать воззрение святых отцов на те, или иные проблемы богословия, а уж годичный круг богослужений знал и вовсе назубок. Диакон Артемий держал его за вундеркинда.
   - Вставай, отче, - позвал он негромко.
   - Да, да, - тотчас вскочил отец Димитрий, и сев на деревянной своей лежанке, принялся зевать и протирать глаза.
   Артемий занялся печью.
   - Опять ко мне мыши залезли, - поделился он.
   - Ты их ко мне отсылай, - посоветовал отец Димитрий, вставая. - Я как упаду, так хоть ежа подсовывай, не замечу. Опять вода замерзла, да?
   - Сейчас согреем...
   Загодя заготовленная щепа быстро занялась, а от нее скоро принялись и дрова. Артемий протянул руки к огню и заулыбался.
   - Ну, - сказал тотчас отец Димитрий, - вот и потеплело. Шапки, значит, долой, становись на молитву.
   Комнатенка их освещалась лишь лампадкой под образами, но привыкшие глаза уже вполне различали окружающие предметы. И все же перед началом молитв отец Димитрий зажег еще две толстые стеариновые свечи в подсвечниках, а также лампадку, висевшую перед образом святителя Николая. Молились коленопреклоненно, сами так решили по случаю поста. Диакон Артемий однотонным речитативом читал молитвы утреннего правила, а отец Димитрий лишь подавал возгласы, крестился и клал поклоны. Закончив правило, Артемий принялся вычитывать кафизму, каждый день присовокупляя к молитвам по кафизме, как свой личный вклад, но отец Димитрий, не признавая этих, как он выражался, "встречных обязательств", демонстративно поднялся и занялся приготовлением завтрака.
   Оставалась у них завезенная по случаю гостями пачка хорошего английского чая "Липтон", вот чаем они и питались. Когда Артемий поднялся, отец Димитрий уже покрыл заварник полотенцем.
   - Иди, отец, подкрепись после подвига праведного, - позвал он.
   Артемий подошел, вздохнул.
   - А благословил бы ты меня к владыке ехать, - сказал он. - И денег, глядишь, наклянчу, и снеди какой приобрету. Закроют ведь храм халдеи.
   Дмитрий хмыкнул.
   - Не должно... Владыка тебе все равно ничего не даст. Опять, скажет, типографию подпольную затеяли, - он засмеялся.
   Артемий только нос почесал. В словах отца Димитрия была своя правда, церковные власти относились к диакону с подозрением. Были на то основания.
   - Да, дела... - продолжал сокрушаться отец Димитрий, разливая чай по алюминиевым кружкам. В темноте трудно было уследить за полнотой разлива, и для контроля отец Димитрий совал туда палец, отчего каждый раз обжигался. - Ой!.. Ни прихожан, ни покойников...
   - И о ком из них ты горюешь больше? - поинтересовался Артемий.
   Отец Димитрий рассмеялся и пододвинул ему кружку.
   - Кушай, отец, свой чефир...
   Артемию он налил одной заварки. У того по лагерной еще привычке была страстишка к крепкому чаю, да не время вышло ее бороть.
   - Мы вот что, - сказал отец Димитрий. - Отслужим сегодня молебен о благорастворении воздухов по полному чину, а? Старушки наши тоже, видать, по храму истосковались, авось распогодится - в воскресенье и нагрянут.
   - Только не перестараться бы, - буркнул Артемий. - А то еще оттепель начнется.
   Отец Димитрий звонко, по-детски, рассмеялся.
   Артемий тем временем размышлял, что после "Липтона" еще долго будет раздражать их обычный сельповский чай. Мелочь вроде, а уже привязка, уже предпочтение... Господи, помилуй нас грешных!
   - Преподобному Феодосию Печерскому, - вспомнил вдруг отец Димитрий, - ангел по молитве золотой слиток принес.
   - Это ты к чему? - заинтересовался Артемий.
   - Раньше это просто решалось, - сказал отец Димитрий.
   Он широко зевнул и поежился.
   - Сон из головы не идет, - признался он. - Пустой такой сон...
   - Чего?
   - Да глупость всякая, - отец Димитрий виновато усмехнулся. - Чудеса, понимаешь ли, творить стал.
   - Ну? - угрюмо потребовал продолжения Артемий.
   Димитрий хмыкнул.
   - Девицу исцелил. Красивая такая... Вроде, как родственница моя, понимаешь?
   - Дело хорошее, - отметил Артемий.
   - Так я ее... поцелуем исцелил, - совсем смутившись сказал отец Димитрий.
   Артемий покачал головой.
   - В блуд впадаешь, отче. Каяться надо...
   Ему нравилось запугивать отца Димитрия обличениями, но тот, несмотря на всю свою простоту, вполне разбирал, когда Артемий говорит серьезно, а когда куролесит.
   - Спаси тебя Господи, отец, - отозвался он. - Не будь тебя рядом, то и не знаю, кто бы меня и вразумил?
   Артемий с достоинством допил чай и поднялся.
   За окном привычно и занудливо выл ветер.
   - Светает вроде, - с сомнением произнес Артемий, вглядываясь в темноту.
   - Какое там, светает, - отозвался отец Димитрий. - Шести еще нет.
   - Да-а? - с сожалением вздохнул Артемий. - Ну ладно, подождем.
   Не любил он темноту, от того и рассвет торопил. С самого раннего детства привык он видеть во всякой темноте явления страшные - и даже не столько видел, сколько угадывал. И спал он раньше всегда при включенных ночниках, и даже был уверен, что никогда уже не избавится от этой своей слабости, но избавиться пришлось. В лагере за строптивый свой характер не раз приходилось ему сидеть в карцере, в полной подвальной темноте среди копошения крыс, и эта самая слабость вполне могла бы утянуть его в безумие, не возьми он себя в руки. Но память о детском страхе все же осталась, как порог, за который каждый раз надо было переступать.
   - Ну что, отец? - сказал отец Димитрий. - Шапки долой, шагом марш в Храм Божий, да?..
  
  
   2.
   Едва только, еще затемно, Артемий открыл двери храма, прийдя затопить печь перед богослужением, как тут же появился, шаркая валенками, сторож Никита Федорович.
   - Служба будет? - радостно спросил он, кланяясь с улыбкой Артемию.
   - Помолимся, - отозвался тот, зная, что дед не слышит.
   Дед Никита, выросший, возмужавший и постаревший в атмосфере строгих церковно-православных отношений, уже жизни себе не представлял без храма. Было у него здесь свое место на клиросе, там он регулярно устраивался, ревниво расталкивая певчих, и хоть глухой был, как тетерев на току, а пытался все же еще и подпевать старушкам. Те его постоянно дергали и даже гнали с клироса, но все шло от него какое-то особенное молитвенное веяние. И, не слишком вникая в ход богослужения, дед потихоньку плакал в своем углу, и видя его слезы прихожане наполнялись умилением. Но бывал он порой и строптив, вступал со старухами в долгие и тягучие споры, и так громко орал при этом, что заглушал пение. Артемий на это, как правило, не реагировал, но отмечал всегда с раздражением.
   Пока Артемий растапливал печь, дед двинулся вдоль стены, лобызая подряд все иконы. Храм этот был построен лишь в прошлом веке, но разграблений по счастью избежал, и при всей своей небольшой величине был богато украшен образами.
   Артемий сидел на скамеечке у печи, смотрел в огонь и боролся с дремотой. Дед вернулся со своего обхода и присел на лавку рядом.
   - Нынче Фирса празднуют, - поведал он со знанием дела. - Брательник мой всегда гулял...
   - Фирса, Левкия и Калинника, - подтвердил Артемий, ворочая кочергой дрова в печи. - Мученики третьего века.
   - Ох, как гулял!.. - сладко вспоминал Никита. - Как-то в храме стольник оставил... Икону искал, где бы этот самый Фирс, значит, был... Не нашел. Батюшка Леонид ему картинку из "Жития" подарить хотел, так нет!.. Икону хотел, чтоб в пол-стены!
   Артемий глянул на него, как тот бормочет чего-то себе под нос, чему-то усмехается, рукою шевелит - разговаривает, выходит, с кем-то, и подумал, что последнее время дед стал необычайно многословен. И потекли из него истории одна краше другой, и все про то, как славно была прожита им жизнь. Про какие-то, чуть не столетней давности, крестные хода, про попов, служивших в этом храме - все были люди, как правило, хорошие; про старост и членов церковного совета - среди тех уже попадались сложные личности; про какие-то венчания, крестины и прочие праздники. Помнились ему редкие приезды архиереев, которых он помнил по именам, злорадно вспоминались провали в хоровом пении - видно с клиросом отношения у него всегда были напряженные; ну и опять же, про то, как грянули некогда всем миром, так что все в слезы... И странное дело, не помнил дед ни коллективизацию, ни раскулачивание, да и про войну вспоминал лишь почти анекдотический визит некоего немецкого офицера, который по незнанию своему полез в алтарь, и остановленный на пороге священником, заподозрил в алтаре партизанский склад и учинил обыск, после которого пришлось освещать святой алтарь малым чином. Немец, помнится, сильно сконфузился, и уходя оставил "стольник", но деньги батюшка не принял, и там опять приключилась какая-то история, но тут дед путался, и дальнейшее тонуло во мраке.
   Быстрым шагом вошел отец Димитрий и сразу направился к алтарю, на ходу осеняя себя крестным знамением. Своим непримиримым отношением к фарисейству отец Димитрий порою даже перехлестывал до того, что жаловались на батюшку за "небрежение". Никогда на людях не впадал он в какое-то особенное молитвенное состояние, все действия по службе совершал в ровном хладнокровии, даже будто бесчувственно, по внутреннему благоговению, узреть какое дано не каждому. От многих случайных людей слышал Артемий вздохи, будто батюшка " видать без благодати". Самого отца Димитрия такая оценка смущала, и он даже пытался иногда неуклюже чего-то продемонстрировать: то в молитве слезы прибавить, то в возгласе восторгу, но сам того быстро начинал стесняться, тушевался и возвращался к своему привычному внутреннему молитвенному состоянию. И уж конечно, не людей стеснялся отец Димитрий в проявлении чувств, нет, не людей...
   Дед Никита, завидев вошедшего батюшку, поднялся было получить благословение, но не успел и потому пошаркал к алтарю, ловить батюшку на выходе. Артемий и сам поднялся, разминая спину. Печь растопилась, в храм пошло тепло, и можно было начинать службу.
   - Ветер стих, - сказал ему в алтаре Димитрий.
   - Не иначе, как старушки наши поклоны бьют, - отозвался Артемий.
   - Значит, давай, отец, так, - распорядился отец Димитрий. - Раз уж забрались в храм, так давай прочтем по чину часы, изобразительны, а потом уж и молебен с каноном.
   - Благослови, - сказал Артемий, поворачиваясь к нему со сложенным стихарем на руках.
   Отец Димитрий без слов благословил его облачаться, хоть и не было в том уставной нужды, и Артемий неспешно надел стихарь, поручи, прицепил на левое плечо орарь. Благоговейно приложился к престолу, поклонился батюшке и вышел в храм северными вратами. Там его поджидал Никита, на лице которого покоилось благоговейное ожидание.
   - Отче, - сказал Артемий. - Выйди, прихожанина благослови.
   - Ой, я и забыл совсем, - закудахтал отец Димитрий.
   Он вышел, благословил Никиту, поцеловав его при этом в знак раскаяния, потом стал перед Царскими вратами и начал службу звонким возгласом.
   - Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков!..
   - Аминь, - отозвался Артемий, уже стоявший у аналоя на клиросе, и начал читать вступительные молитвы третьего часа.
   Пошло дело.
   Служилось легко, на какой-то неизвестной радостной волне. Были у Артемия подозрения, что волна эта шла от вынужденной трехнедельной голодовки, но он гнал их от себя, признавая суетными и поверхностными.
   Шестой час вышел читать сам отец Димитрий, а Артемий стоял рядом и клал поклоны. За окнами к тому времени уже рассвело, и было видно, что метель действительно утихла. Солнце еще не пробивалось, но ветра уже не было.
   Потом, на изобразительных, послышался топот в притворе. Появился мужичок лет сорока, и тихонько, с осторожностью ступая валенками по полу, двинулся к деду Никите, который уже сидел на лавочке у стены. Очень скоро с их стороны послышалось:
   - Чего?.. Да ты громче говори! Я же не слышу ни шиша!..
   Дед почему-то разозлился на пришедшего мужичка, и дело грозило обернуться громким скандалом. Отец Димитрий тихонько сказал диакону:
   - Узнай, отец, что там?
   Артемий подошел к вошедшему, и тот поднялся ему навстречу. Дед Никита еще чего-то недовольно бурчал.
   - Здрасьте, - сказал мужичок. - Извиняйте, если что не так. Меня мать за вами послала.
   - Что случилось? - тихо спросил Артемий.
   Мужик тогда вообще перешел на шепот.
   - Батюшку, говорит, подавай... Собороваться хочет, вот!
   Артемий рассеянно кивнул. В появлении мужичка было какое-то доброе обстоятельство, но он никак не мог понять, какое собственно?
   - Кто мать твоя? - спросил он.
   - Лещихина Матрена Сергеевна, - отвечал мужик с готовностью. - Я и паспорт взял на всякий случай.
   - Не надо паспорт, - сказал Артемий и спросил: - Это какая же Матрена?
   Мужик все таки достал паспорт и показал фотографию. Паспорт был старого образца и фотография была маленькая и пожелтевшая, но Артемий старуху узнал.
   - Ах, эта Матрена, - сказал он. - Ну, знаем, конечно... Что, серьезно больна?
   Мужик нахмурился.
   - Лежит, - сказал он. - Не жалуется...
   - Да они ведь почти никогда не жалуются, - сказал Артемий со вздохом.
   И тут он понял, что доброго было в появлении мужичка. Это был первый человек, что появлялся на хуторе за последние три, а то и четыре недели. Это был знак прорыва блокады.
   - Ты как к нам добрался? - спросил он.
   - На лыжах, - ответил тот. - Да там стихло все, одно удовольствие шагать.
   - Верю, - погрустнел Артемий. - Только у нас-то лыж нет.
   Мужик заулыбался.
   - Так я с собою захватил две пары. Сани даже приволок, мало ли, думаю, вдруг чего еще тащить прийдется.
   - Ты бы еще пожрать чего бы прихватил, - пробормотал Артемий неразборчиво, так что мужик и не понял. - Ладно, готовь свои сани. Сейчас закончим и поедем.
  
   3.
   Никиту оставили в храме, объяснив ему кое-как, что отправляются для совершения таинства, оделись потеплее, стали на лыжи и пошли.
   Если напрямик, ближайшая деревня находилась разве только верстах в семи. Так как-то вышло, что храм оказался на хуторе, вдали от прихожан. Многочисленные укрупнения и разукрупнения, много раз менявшие ситуацию в расселении людей по району, в отношении села Семеново, где стоял храм, почему-то действовали исключительно разрушающе: какова бы ни была на данный момент демографическая политика, из Семеново людей только выселяли - под самыми различными предлогами. Было когда-то большое село, и вот теперь остался пяток брошенных домов. И никто сюда не хотел возвращаться, потому что все коммуникации шли решительно в обход, как будто кто-то где-то поставил на Семенове большой крест. Так что и селом его теперь назвать было нельзя, а так - хутор. По этой причине много раз поднимался вопрос о закрытии храма, и каждый раз церковный совет, составленный обычно из самых отчаянных старух, выдерживал решительный бой, отстаивая свои конституционные права на свободу отправления культа.
   Лыжи у мужика были широкие, самодельные, без палок. Шагалось им легко и весело.
   - Что, отец? - спрашивал отец Димитрий. - Небось, об одном только радуешься?
   - Об одном, отче, - смиренно соглашался Артемий. - Вот, брюхо набью, и успокоюсь.
   - Как мы сами не догадались лыжи смастерить? - недоумевал отец Димитрий, широко вышагивая по снегу.
   - Суетно больно, - сказал Артемий. - А мы ведь с тобой молитвенники, верно?..
   - Скажи, просто лень одолела, - усмехнулся Димитрий.
   - А, каков поп, - тотчас напомнил Артемий, - такова и братия.
   Мужик ступал впереди, тащил за собою сани, и изредка оглядывался. В его отношении к духовным лицам чувствовалась опаска. Ему с детства внушали, что эти длинноволосые в рясах только и делают, что всех обманывают, а в первую очередь - трудящийся народ. Похоже, он все ждал, что попы его немедленно начнут охмурять, изготовился отразить вражескую пропаганду заранее заготовленным острым словом. Среди памятных ему атеистических аргументов главным был, конечно, тот, что Гагарин в космос летал, а Бога не видал. Мужик был уверен, что этим примером он посадит в лужу любого попа.
   Удивительное дело, был он крещеный русский человек, храмов рушить ему уже не довелось, людей не убивал, жене не изменял, родителей почитал, то есть жил налаженной веками православной жизнью, и все же почему-то с гордостью именовал себя атеистом. Ведь вот, сказала мать: зови попа, и стал на лыжи, и сани с запасными прихватить не забыл, вдруг понадобятся, и в храм входил на цыпочках, с благоговением, - ни слова ведь старой не сказал про Гагарина - так верно ли тут говорить об атеизме? Корни-то его в Небе, в православных его предках. Или, может исключение мужик этот, нетипичный представитель?
   Наверное, исключение. Посмеивались над ним дружки, в школе еще водившие девок в рощицу за деревню, язвили знакомые мужики, когда ссылаясь на семейные надобности отказывался он от пьянок, пилила непрестанно жена за то, что против отца с матерью слова не скажет, да и многие другие на все голоса требовали от него другой жизни, а он вот почему-то сохранился. Надолго ли?
   В деревню вошли к полудню. Едва переступили порог дома, как старуха Матрена, лежавшая на кровати, тотчас заревела в голос, запричитала:
   - Ой, батюшка, уже и не чаяла...
   - Ну, ну, ну, - весело проговорил отец Димитрий, с удовольствием входя в теплый уютный дом, где и иконы были в красном углу, и покушать готовилось регулярно.
   Сноха, сидевшая у постели, вскочила и склонилась - видела, как старухи делают, и отец Димитрий благословил ее, так что у нее самой получилось руку благословящую поцеловать. Муж, оставшийся у двери, очень этому подивился и втайне даже порадовался.
   - Помираю, батюшка, - плача говорила старуха, когда отец Димитрий сел у изголовья. - Страшно, мочи нет...
   - А давай разберемся, - охотно предложил отец Димитрий. - Чего боимся и куда идем? Или тебе, Матрена, дом оставлять страшно, детей да подруг - это одно. А может страшно пред Господом предстать, грехов своих стыдно - это уже совсем другое.
   - Стыдно, батюшка, стыдно, - подхватила старуха со слезами.
   Артемий подошел к снохе и попросил:
   - Хозяйка, ты бы масла-то приготовила.
   - Да, сейчас, - кинулась та исполнять.
   Тут и муж засуетился.
   - Может еще чего надо? - предложил он с готовностью.
   - В развитии, - ответил Артемий туманно.
   Старуха меж тем горячо шептала:
   - А давеча врачиха приходила, говорит нету там ничего!.. Как телевизор, говорит, чик! - и нету больше... Я и испугалась.
   - Ой, Матрена, куда же тебя понесло! - покачал головой в сокрушении отец Димитрий. - Как же ты Бога-то не боишься, такое говорить?
   - Так не я же, врачиха! - испугалась и вновь заплакала Матрена.
   - Врачиха за свое ответит, - сказал отец Димитрий сурово, - а ты за свое отвечай, и глупостей чужих не повторяй. Вот же, - отметил он, - послушала, а бес - он тут, как тут. Теперь, конечно, лежишь и от страха трясешься.
   - Ой, батюшка, - ревела старуха.
   - Слушай меня, Матрена, - успокоил ее отец Димитрий. - Жила ты по-божески, в храм ходила, детей ростила, так?
   - Так, - начала успокаиваться старуха.
   - И потому выходит, прямая тебе дорога в рай. Теперь тебе главное испытание выдержать надо. У них теперь последняя надежда тебя в преисподнюю затянуть. Испугать хотят - вот и появляются всякие врачихи.
   - Так она ж с района!
   - Она, может и с района, - согласился отец Димитрий, - да в ней бесов сидит легион! Как же ей, несчастной, не говорить всякие глупости? А перекрести ее, так и лаясь начнет.
   Старуха неожиданно засмеялась.
   - Точно ведь, - вспомнила она. - Как лампадку увидела, рассердилась так!..
   Тут и мужик, сын Матренин, вспомнив приход врачихи, с готовностью закивал головой, подтверждая Артемию, что, мол, так и было - разлаялась врачиха. Вот оно, значит, от чего!..
   - Как же иначе, - продолжал отец Димитрий. - Они сейчас как угодно тебя грязью облить стараются. Ничего, а мы с молитвою, да?
   - Ой, батюшка, слаба я...
   - Конечно, слаба, - подтвердил отец Димитрий, будто и сомневаться в этом было непозволительно. - Сами мы ничто. У Бога помощи просить надо.
   - Так разве я заслужила?
   - О! - остановил ее отец Димитрий, подняв палец. - Оно может и не заслужила, так ведь всемилостив-то Господь!. . Неужто Он тебя в таком деле оставит?
   - Господи, помилуй мя грешную, - пропела старуха умиленно.
   - Вот, - сказал отец Димитрий. - Так что, будем исповедоваться перед таинством?
   - Будем, батюшка.
   - Ну, молись, Матрена!
   Он подошел к снохе с мужем и те вскочили из-за стола, готовые исполнить любые его поручения.
   - Сейчас я матушку вашу исповедовать буду, - сказал Димитрий. - А уж после соборовать начнем. Вы не смогли бы перейти куда-нибудь в другую комнату, чтобы не смущать нас?
   - Да, да, конечно, - отозвался с готовностью муж.
   - А в соседней комнате можно? - спросила жена.
   - Можно, можно, - подтвердил Артемий. - Пойдемте, и я с вами.
   Соседняя комната была в кирпичной пристройке, здесь тоже было тепло и уютно, но икон здесь не было. Там жили сын Матрены и его жена.
   Опечалившись отсутствием икон Артемий на некоторое время задумался, в чем бы тут найти доброе отношение к хозяевам - а отношения он по слабости своей строил от ума, - и нашел опору в теплоте.
   - Тепло у вас, - сказал он. - А у нас с батюшкой печь хоть до красна топи, через час уже холодная.
   - Дом, видать, со щелями, - сказал с пониманием муж. - Да и печь, видно, ложили неверно.
   - Это да, продувает, - согласился Артемий.
   - Вы мне летом, если время выпадет, напомните, - сказал муж важно. - Я вам заново печь сложу. Я секрет знаю.
   - Славное это дело, печи класть, - отметил Артемий.
   Этой зимой из всех дел человеческих он особенно выделял два - устроение теплоты в доме и приготовление пищи.
   - Доброе дело, - отозвался хозяин.
   - Кому сейчас нужны эти печи, - махнула рукой жена. - Теперь дома строют с готовой системой. Печурка такая вот, - она указала какая рукой, - а от нее по всему дому центральное отопление идет. Красота!
   - Соляркой весь дом воняет, тут же очернил начинание муж.
   - Зато культурно все, - стала заводиться жена. - И уж точно не угоришь от нее.
   Назревал семейный скандал, и духовному лицу, как полагал Артемий, следовало вмешаться.
   - А дети у вас где? - спросил он.
   Судя по смешению, которое возникло от его вопроса, вмешательство вышло весьма неуклюжим. Жена сразу принялась стряхивать со скатерти какие-то несуществующие крошки, бормоча про занятость, не позволяющую вовремя убраться, а муж вздохнул и сказал:
   - Нету у нас детей. Так уж вышло...
   - Вы лучше скажите, сколько вам в месяц платят? - вдруг спросила жена.
   Артемий с досадой подумал о том, что он со своими добрыми инициативами только всех раздражает, и как далеко ему до смиренного миротворчества отца Димитрия.
   - Тридцать рублей в месяц, - ответил он, стараясь произнести это как можно приветливее.
   - Сколько? - не поверила жена.
   - Тридцать рублей? - рассмеялся радостно муж. - Да я же за три дня столько зарабатываю.
   - Как же вы там живете? - подивилась жена, качая головой. - Милостыню просите, что ли?
   - А нам больше и не надо, - сказал отец Артемий, чувствуя, как уходит в песок его приветливость. - Вот я, к примеру, зарабатывал когда-то по десять тысяч за раз, так что, думаете хватало? Квартира, машина, гараж, дача... Не остановишься! - его понесло, и видя изумленные лица супругов, он уже не хотел останавливаться. - Все, казалось имел, всю комнату коврами увешал, машину достал заграничную, на даче баню с бассейном выстроил - пятьдесят тысяч обошлось!.. Друзья, подруги, рестораны... - он вдруг рассмеялся и покачал головой.
   Надо было остановиться, и он закусил губу. Осторожно достал из кармана четки и стал их тихонько перебирать левой рукой.
   - И что? - хрипло спросил муж.
   - Все бросил, - сказал Артемий, - и ушел в монастырь.
   Жена перевела дыхание.
   - Да... Это где же вы так зарабатывали? - спросила она с подозрением.
   - Ест места, - сказал Артемий. - Только захоти.
   Тут постучали в дверь, а потом заглянул отец Димитрий.
   - Отец диакон, - позвал он. - Пошли, соборовать матушку будем.
   Артемий с готовностью поднялся.
  
   4.
   Прослышав о появлении в селе батюшки к дому Матрены немедленно потянулись старухи. К тому времени, как закончилось соборование, их собралось во дворе уже с десяток, и не решаясь войти, они топтались на снегу.
   Отец Димитрий вышел к ним сам.
   - Ну, живы, сестры? - радостно улыбнулся он.
   - Твоими молитвами, батюшка, - загомонили старухи, сразу умилившись.
   Отца Димитрия они буквально боготворили.
   Выстроилась очередь, и батюшка тут же их всех благословил, каждой высказывая что-нибудь хорошее.
   - Соскучился уже по вас, - говорил он. - Без помощниц остались, с отцом диаконом да с Никитой.
   - Снегу-то навалило, - жаловались старухи.
   - Нынче же будем, - обещали они убежденно.
   - А Евдокия где? - спрашивал батюшка. - Староста-то!..
   - Так она в Чесалове живет, - ответили ему. - Послали за нею мальчонку, авось прискочит...
   Вышла на порог жена хозяина, окинула старух не очень-то добрым взглядом и сказала:
   - Пойдемте, батюшка, к столу.
   - Ладно, сестры, - сказал отец Димитрий старухам на прощание, осеняя всех крестом. - Спаси вас Господи! Всех жду в воскресенье к обедне, а кого посмелее, так и на всенощную. Пост ведь, матушки, надо молиться.
   Диакон Артемий тем временем уже сидел за столом и очень внимательно наблюдал за тем, как хозяин нарезает хлеб. Хлеб был домашний, крупного помола, только из печи, и аромат от него расточался на весь дом. Артемий под столом перебирал четки, борясь с искушением, а хозяин разглагольствовал.
   - Я ведь как говорю: крестит кто детей, правильно делает. И мы с женою венчаны, а как же, если положено... Но в церковь не пойду! Мать старуха, конечно... Их это дело. Даже если жена надумает на праздник какой свечку поставить, пусть!.. А сам не пойду. Не тот у меня характер, понимаешь...
   Диакон кивал в такт его интонации, и все не мог оторвать взгляд от крупных кусков свежего хлеба. Текст, произносимый хозяином, он просто не слушал, внимая не словам, а действию. Что бы он там ни говорил, куски у него получались славные.
   - Настя! - сказал хозяин вошедшей жене. - Спроси, может мамаша подымется?
   - Да, ладно, - отмахнулась жена. - Пусть лежит, я ее после накормлю.
   Хозяин почесал затылок.
   - Ну, пусть, - согласился он.
   Жена поставила на стол чугунок с постными щами, - щи Артемий определил опять же по запаху, - и приказала мужу:
   - Тарелки-то положи на стол!
   - А я чего? - огрызнулся муж, расставляя тарелки.
   Тарелки тоже были большие и глубокие, в полном соответствии с настроением диакона Артемия. Жена бросила на стол ложки, пробурчав:
   - Мне еще в магазин надо успеть!..
   Тут вошел с мороза довольный разговором со старушками отец Димитрий. Хозяева было уже сели, но увидев, как поднялся отец диакон на молитву, и сами неуверенно выбрались из-за стола.
   - Все готово? - весело поинтересовался отец Димитрий. - Ну, давайте тогда помолимся... Читай, отец!
   На кухне, где они расположились, икона была в углу под потолком. Артемий прочитал нараспев "Отче наш", после чего отец Димитрий благословил стол и хозяева, повторив за диаконом "Аминь", старательно перекрестились. Общее понятие благочестия у них сохранялось.
   Сели.
   - Щи-то постные? - спросил Димитрий, бережно взяв в руки кусок хлеба.
   - Постные, батюшка, - ответила жена хозяина. - Мы, как мамаше, так и себе. И экономия получается.
   - Со всех сторон хорошо, да? - улыбнулся отец Димитрий, после чего подхватил ложкой картофелину из тарелки, подул на нее и откусил сразу половину.
   Диакон Артемий, преодолевая обуревающий его аппетит, принялся есть с солидной неторопливостью.
   - Мы с батюшкой тоже, такие экономы, - заметил он между делом.
   - С вашей-то зарплаты, конечно, - подал голос хозяин.
   - Тоже, небось, не миллионер, - буркнула жена.
   - Да что, зарплата, - сказал отец Димитрий со вздохом. - Зарплата, это только деньги. Тут важна душевная экономия.
   Несмотря на всю свою неторопливость диакон Артемий все же одолел очень скоро две тарелки щей, и сохранил аппетит для вареной картошки, поданной с капустой и солеными огурчиками. Что до отца Димитрия, то тот не уставал нахваливать хозяев за общее благоустройство дома, видя в этом несомненные плоды благочестия, так что в процессе потребления от диакона безнадежно отстал.
   А лишь только принялись за чай, появилась и церковная староста Евдокия, толстая сорокалетняя баба, запыхавшаяся от спешки.
   - Ну, застала, слава Тебе, Господи! - обрадовалась она, едва переступив порог.
   Отец Димитрий поднялся ее благословить, сказав при этом:
   - Ты, матушка, все бегом...
   - Третью неделю с председателем ругаюсь, - сразу начала отчитываться Евдокия. - Не хотят, изверги, дорогу чистить к Семенову, - а там намело, ой-ой-ой!..
   - Садись, Евдокия, к столу, - позвала хозяйка. - Согрейся чаем-то...
   - Спаси Господи, - Евдокия уселась за стол и кивнула Артемию. - Здорово, отец диакон!
   Артемий ответил ей кивком, пережевывая очередной кусок хлеба и запивая его чаем.
   Старостой Евдокия была суетливой, но дело исполняла исправно. За недолгое время своего пребывания на духовном поприще Артемий успел понять, как многое зависело в церковной жизни от старост. Избираемые по рекомендации уполномоченных по делам религии, - по существу, назначаемые врагами церкви, - старосты являлись полновластными хозяевами храмов, и вовсе не обязательно было, чтоб они при этом слушали настоятеля. Чаще получалось даже совсем наоборот, старосты решительно противодействовали христианским начинаниям инициативных священников, целиком посвящая свою деятельность неуклонному исполнению указаний ретивого уполномоченного. Еще недавно были нередки случаи, когда старостами назначались люди и вовсе неверующие. В те недавние времена, когда в связи со скорым строительством коммунизма ожидалось близкое отмирание религии, как "пережитка", и, торопя события, власти своею волею закрывали храмы один за другим, растерявшиеся люди опускали руки и отчаивались, и многое в церкви имело видимость парадоксальную. Но вот прошло время, перспектива коммунизма уже не была столь актуальной, и духовная жажда потянула людей в храмы. Откровенное неверие среди старост прекратилось, и в моду вошли другие старосты - энергичные, с деловой хваткой, старосты, мыслящие экономически, - именно такие процветали в столицах, обеспечивая доходы Патриархии и Фонда Мира, не забывая при этом и себя. В сельской же местности новая тенденция образовала тип старосты почти патриархальный. Таковой и являлась Евдокия.
   Чай она пила обжигаясь и пыхтя, словно опять куда-то спешила, и между глотками рассказывала про то, что натворила стихия в окрестностях. Как замерзли несколько мужиков по пьянке, как прекратились занятия в школах, как подскочила кривая, - именно кривая! - заболеваний по всему району. Общий тон ее рассказа сводился к тому, что все это не иначе, как за грехи.
   Отец Димитрий согласно кивал головой.
   - А как же, - говорил он. - Значит не нравятся кому-то наши молитвы. Ничего просто так не бывает. А потому, умножим наши усилия, и воздадим хвалу Богу!
   Умел он из частных, суетному сознанию кажущимися случайных, явлений делать выводы онтологического порядка.
   - Именно так, батюшка! - подхватила Евдокия вдохновенно.
   Хозяева, напуганные рассказами, совсем примолкли, лишь переводя взгляд с одного на другого, и чувствовалось, что в их мировоззрении явно потеплело. Лед еще не тронулся, но ручьи уже побежали.
  
   5.
   Формально вопрос уплаты налога не имел прямого отношения к духовной братии, так как по существующему положению все духовенство было решительно отделено от финансовых дел общины. Но, поскольку и сама Евдокия слушалась батюшку беспрекословно, и прихожане видели в нем высший авторитет, отец Димитрий вопреки законодательству правил приходом самодержавно, потому финансовые вопросы решал самолично. И деньги-то для обычного времени были небольшие, всегда у них набиралось необходимое для выплаты, но тут так вышло, что совсем незадолго взяли с них неожиданно пятьсот рублей в Фонд Мира, а поскольку разговор велся с доверчивой Евдокией, то та с испугу взяла и уплатила, о чем потом долго и с плачем сокрушалась. Видать кто-то другой в районе за счет церкви освободился от обязательной выплаты аналогичной суммы. Эта вынужденная благотворительность сразу подкосила их бюджет.
   По дороге домой отец Димитрий прикидывал:
   - В кассе есть шестьдесят три рубля. Если Евдокия, как обещается, наших старушек вдохновит, то глядишь, еще сотню соберем.
   Артемий качал головой и не соглашался.
   - Во-первых, сотню они не соберут. Забыл, что ли, как к в прошлый раз на ремонт собирали? Опять разразится конфликт отцов и детей. А во-вторых, этого опять же мало.
   - Ну, как Бог даст, - пресек дискуссию отец Димитрий.
   Встреча с прихожанами, да сытный обед настроили его на бодрый тон. Кроме того они тащили за собой следом на санях множество всяких съестных припасов, собранных наскоро старушками по инициативе Евдокии, и в этом свете будущее виделось делом ясным и счастливым.
   Еще на подходе к своему хутору увидели они издали деда Никиту, приветливо размахивавшего своею клюкой. Тот уже издали стал кричать им:
   - Гостей Бог послал!.. Гости, выходит, пришли!.. До вас, батюшка, до вас!..
   - Что еще за гости? - недоумевал отец Димитрий.
   - По такому-то снегу? - согласился с ним Артемий. - Прилетели они, что ли?
   Оба заинтересовались и прибавили шагу.
   Рядом с их домиком в снежном сугробе торчали лыжи и палки, приличной импортное снаряжение.
   - Я же говорю, - рассказывал Никита. - С час, как приехали, печку греют...
   - Не иначе, к тебе это, отец, - сказал Димитрий.
   - Похоже, вздохнул Артемий.
   Характер снаряжения приезжих указывал на их столичное происхождение, или близкое к тому, откуда к отцу Артемию во многом числе продолжали течь прежние знакомые. Явившись для своих близких образцом решительного нравственного выбора, которому, впрочем, не все спешили последовать, он как магнитом притягивал к себе рефлексирующую интеллигенцию, из среды которой вышел сам. Однако роль, которую ему навязывали, роль духовного наставника, была для Артемия по известным причинам невозможна, и он немало тяготился этими визитами, сохраняя при этом внешнюю приветливость и каноническое страннолюбие.
   Гостей было трое. Первый из них, энергичный молодой человек по имени Коля Пасечкин, был Артемьевым крестником. Пример Артемия в свое время произвел на него неизгладимое впечатление, так что крестившись Коля, используя некоторую свободу, предоставленную его работой, занялся активным миссионерством. Он усердно разъезжал по городам и весям, посещая храмы, монастыри и прочие святые места, имел огромное количество знакомых духовных лиц, от членов Святейшего Синода до скрывающихся в горах отшельников, и смыслом его странствий было собирание и распространение информации о положении дел в церкви. В этом его служении было немало пользы, хотя и суеты хватало, и сам Коля находил в своем подвижничестве очень много удовольствия. Другое дело, что среди суровых молитвенников и молчунов имел он характерную репутацию легкомысленного болтуна и сплетника.
   Вторым был угрюмый культурист с мистическим уклоном Леонид Раскатов. Еще недавно он проповедовал некий Абсолютный Дух, обвинял христиан в сектантстве и трактовал таинства с позиции тантрической йоги. Прошлый его визит оставил у отцов тяжелое впечатление, да и нынешний приезд радовал мало.
   Наконец третьей была кругленькая белокурая девица в спортивном костюме, которая на появление хозяев радостно заулыбалась.
   - Вот и братия пришла, - поднялся от печи Коля. - Благослови, честный отче!..
   Он единственный подошел под благословение к отцу Димитрию, да и то не вполне серьезно; Леонид хоть и шевельнулся нерешительно, но так и остался сидеть, лишь кивнув головой.
   - Извините, отцы, что мы без спросу, - пробормотал Коля, пожимая руку и троекратно целуясь с Артемием. - Нас Никита впустил.
   - И что же, ничего, - отвечал отец Димитрий. - Как же вы добрались?
   - На поезде, а там своим ходом, - ответил Леонид, поднявшись из-за стола. - Здравствуйте, отец Димитрий.
   - Здравствуйте, Леонид, - ласково улыбнулся ему Димитрий.
   Артемий просто пожал ему руку.
   - А это Бригитта, - представил девушку Коля. - Она иностранка, так что мы ее контрабандой привезли.
   Бригитта радостно рассмеялась.
   - Батюшки святы, - сказал отец Димитрий. - И откуда же?
   - Я из Германии, - отвечала Бригитта с готовностью, для чего поднялась из-за стола и даже совершила книксен. - Но я хорошо знаю по-русски, потому что мой папа русский.
   - Надо же, как бывает, - покачал головой отец Димитрий.
   Артемий присел у печки и сказал Коле:
   - Ты бы заслонку все-таки открыл бы, а?
   - А! - спохватился Коля. - А я-то думаю, чего она не тянет!..
   - Это он с одной спички хотел печку растопить, - хихикнул Леонид.
   - Отец диакон, - решил батюшка. - Ты сходи к Никите, узнай, как у него там? Ребятам отдохнуть надо, а тут у нас такой холодильник.
   - Ничего, - сказала Бригитта.
   Артемий растопил печку, поставил на плиту чайник и вышел.
   Никита толкался у порога, не решаясь войти, но интересуясь, как там и что.
   - У тебя тепло ли в избе? - закричал Артемий ему на ухо.
   - С утра топил! - также громко закричал Никита.
   - Еще протопи, - крикнул Артемий. - Гостей у тебя положим.
   Он вернулся в дом за раскладушками, что стояли в сенях на случай приезда гостей, подхватил пару и понес в дом Никиты.
   Приезд гостей, как это бывало на протяжении последних уже двух лет, снова расстроил его. Эти люди появились из другого мира, из того мира, который ему хотелось забыть. Слишком многое с ним было связано, и связи эти еще не были до конца обрублены, и потому продолжали тянуть его назад. Особенно некстати ему показалось появление очаровательно Бригитты в ее милом спортивном облачении. Иеромонаху отцу Димитрию, да еще и целебатному диакону отцу Артемию в этом знакомстве не было никакой надобности.
   Когда, устроив в избе деда лежбища для гостей, Артемий вернулся в свой дом, гости пили горячий кофе из алюминиевых кружек и вели оживленную беседу. Бригитта вела рассказ, а Коля на ходу его комментировал. Леонид мрачно усмехался, а отец Димитрий улыбался и кивал головой.
   - Вообще-то у нас про ортодоксальную веру мало кто понимает, - рассказывала Бригитта. - Папа ничего не говорил об исповедании, пока не пришло время конфирмации, и они стали спорить.
   - А папа-то - верующий? - спросил отец Димитрий.
   - О, да, очень!
   - А мама?
   - Мама говорит, ей все равно, но мы живем на земле Мартина Лютера, и это кое-что значит. Все ее знакомые лютеране, и она боится разговоров. Но папа ничего не хочет знать, и требует конфирмации по правилам, то есть крещения. Мы с ним ходили к русскому ортодоксальному епископу, и он очень хорошо с нами разговаривал. Он меня благословил креститься, и я сразу почувствовала в себе русскую кровь, да.
   - Хорошо, что тебя не благословил какой-нибудь гуру, - буркнул Коля.
   - Я и сама всегда хотела стать ортодоксальной, - сообщила Бригитта доверительно. - Я люблю Достоевского очень.
   - А почему вы не приняли крещение там, в Дюссельдорфе? - спросил отец Димитрий.
   - Папа сказал, только в России!
   Она приготовила еще кружку кофе и подала с улыбкой Артемию.
   - Битте.
   - Данке, - буркнул Артемий. - Отдыхать с дороги будете?
   - Я бы с удовольствием, - сказал Коля. - Километров пятнадцать отмахали.
   - Десять, - поправил его Артемий.
   - Эти оба спортсмены, - сказал еще Коля, - а я быстро спекся.
   - Там, у Никиты, тепло, - сказал Артемий.
   - Ветер стих, - сказал отец Димитрий. - У нас тоже тепло будет.
   - Отче, вы слыхали? - вспомнил вдруг Коля. - Отца Леонтия опять в заштат перевели.
   - Да что ты? - переспросил Артемий без интереса.
   Коля отпил глоток кофе и начал изложение последних церковных новостей. Их у него скопилось, судя по всему, немало, и желание поделиться накопленной информацией буквально распирало его. Прежде всего он торопливо принялся излагать пророчества некоей сибирской старухи, которая хоть и держалась старой веры, но информацию к размышлению выдавала регулярно. Вот и теперь пророчила она гонения, и Коля уже имел тому подтверждение на целом ряде фактов.
   Артемий, который когда-то своими руками вытащил Колю из оккультизма м дал ему первое наставление в вере, пресек его по-отечески прямо и грубо:
   - Все, торжественный прием закончен. Благослови их, отче, отдыхать, а я пойду дрова колоть.
   - Я буду с удовольствием отдыхать, - объявила Бригитта.
   Промолчавший все это время Леонид, поднявшись, спросил:
   - А служба сегодня будет, батюшка?
   - Нет, сегодня не будет, - ответил отец Димитрий. - А вы, что, уже на службу хотите?
   - О! - вспомнил Коля весело. - С ним же разительная перемена произошла, отче! Он же теперь на клиросе поет! Поет, правда, еще плохо, но очень громко.
   - Да что вы? - обрадовался отец Димитрий.
   - Собственно, никаких перемен не произошло, - с достоинством возразил Леонид. - Я всегда любил и ценил духовную музыку... И вообще...
   - Давайте, ребята, к Никите, - направил гостей Артемий. - Я там вам раскладушки поставил, отдыхайте.
   Леонид с Бригиттой вышли, а Колю Артемий задержал.
   - Ты долго думал? - спросил он строго.
   - О чем? - не понял Коля.
   - Когда немку надумал к нам везти, долго думал?
   - А чего? - растерялся Коля. - Все равно, ее за прибалтийку принимают.
   - А если участковый прийдет паспорта проверять? - спросил Артемий раздраженно, - тоже за прибалтийку ее примет?
   - Зачем это он прийдет? - неуверенно возражал Коля. - Вы, что, опять под колпаком, да?
   - Мы уже две тысячи лет под колпаком.
   - Да ладно тебе, отец диакон, - миролюбиво сказал отец Димитрий, помешивая ложечкой кофе. - Чего зря пугать-то? Какой участковый по такому снегу?
   - Соображать надо, куда девицу везешь, - проворчал Артемий, глядя в окошко, как Леонид с Бригиттой, помогая друг другу, пробираются по глубокому снегу к домику деда Никиты.
   - Ты бы поменьше на нее глядел, - сказал Коля с ехидцей, - может и проблем бы убавилось.
   Артемий посмотрел на него, усмехнулся и покачал головой.
   - Отче, а наложи-ка ты на него епитимью, - попросил он. - Совсем разгулялся, рупор церковной общественности.
   Отец Димитрий лишь посмеялся.
   - Раз уж приехали, чего же ругаться! Радоваться надо гостям.
   Коля двинулся к двери, но по дороге остановился.
   - Да! - вспомнил он. - Ты же главного не знаешь! Подельника твоего, Ермилова, по второму разу посадили. Пишет, что и под тебя копали. Помнят про ваши дела-то...
   - Надо думать, - пожал плечами Артемий и широко зевнул.
   Коля усмехнулся, кивнул головой и вышел.
  
   6.
   Еще какие-нибудь десять лет назад диакон Артемий, тогда еще просто Артем Грошин, считался талантливым молодым писателем, и многие знакомые прочили ему литературный успех. К тому времени он успел закончить два института, дважды был женат, и имел в печати ряд запомнившихся публикаций, так что на каком-то семинаре молодых писателей о нем даже говорили что-то такое хорошее. Он полагал, что нашел в жизни свое дело, определил круг близких людей и без затей утверждался среди них литературным самовыражением.
   Однако случился какой-то едва приметный поворот в идеологии, и сочинения молодого автора перестали устраивать редакции. Его стали обвинять в мелкотемье, требовали от него каких-то фантастических социальных проблем и политического звучания, призывали учиться у тех, кого он всегда, и не без оснований на то, презирал. Для Артема наступил период депрессии, усложненный алкогольными излишествами. Имея натуру деятельную и энергичную, он не смог долго упиваться своим горем, и очень скоро с головой ушел в инакомыслие.
   То был период расцвета инакомыслия. Абсурд социальной системы становился все очевиднее, и множество интеллигентов надеялись что-то изменить выявлением этой очевидности. По существу же иначе, чем это было установлено соответствующими положениями, мыслила вся страна, в том числе и сами авторы установок. Всерьез оспаривать идеологические основы общества было практически невозможно, так как всерьез их никто и не утверждал; идеология изначально была лишь демагогическим прикрытием откровенного насилия. Тем не менее находились идеалисты, отчаянно нападавшие на прописные истины социализма, узрев в них неправду, и именно их наивное возмущение представлялось миру "голосом совести", доносившимся из наших застенков.
   При том, что большинство граждан как-то свыклось с положением дел, и даже находило себе место в нашем бездарном государственном устройстве, меньшинство рвало и метало, писало какие-то манифесты и заявления, слало телеграммы в международные организации с призывами, а в отечественные - с протестами. По большому международному счету они были безусловно правы, потому что опирались на элементы общечеловеческих ценностей, составлявших основу царствующей в свободном мире демагогии, и потому их и понимали больше зарубежом. Но по нашей отечественной традиции все это воспринималось, как барские выдумки, так что дальше салонных разговоров влияние инакомыслия не распространялось.
   Однако даже салонного внимания было достаточно, чтобы постоянно поддерживать огонь в этой печи, и несмотря на регулярные карательные меры, автоматически следующие со стороны государства, инакомыслие продолжало развиваться.
   Поначалу Артем пристал к некоей студенческой группе, издававшей самиздатовский журнальчик "Междустрочие", где в обилии обличались социальные пороки. Артем стал писать им желчные сатирические рассказы и фельетоны, особенно ярко живописуя типичных представителей творческой интеллигенции, и в этом нашел первичное успокоение. Затем "Междустрочие" распалось, и Артем стал печатать журнальчик "Лира", продолжая в нем свою тему. Постепенно вокруг него сплотился интересный коллектив авторов, - как и он сам, обиженных системой талантов, и их журнальчик стали распечатывать по домам любители.
   Помимо полноты творческого вклада, помимо единства взглядов группы друзей в деле был еще несомненный элемент азарта. Чувство опасности подхлестывало молодых бунтарей, так что неизвестно, чего больше было в их деятельности, проснувшейся гражданской совести, или магии противления огромной государственной машине.
   Со временем их журнал приобрел известность, а потом и вовсе его стали печатать на Западе. Появились средства, укрепилось чувство независимости, расширились возможности. Одновременно и уголовное дело, заведенное в соответствующей организации, перешло на более строгий уровень определения характера преступления.
   Так что через некоторое время все разрешилось, как и ожидалось, арестом и судом. За организацию антисоветской пропаганды Артема Грошина приговорили для начала к трем годам лишения свободы с последующей ссылкой. О нем, и о его группе появилось сообщение в западной печати, даже издали сборник рассказов. На избранной дороге случился первый поворот.
   К аресту Артем готовился давно. Слишком хорошо им было известно, во что выливаются самиздатовские публикации, так что неожиданности не случилось. Они шли на это и принимали вероятность заключения, как необходимую неприятность. На суде Артем вел себя спокойно и сдержано, и даже позволил себе немножко поиронизировать над характерными особенностями советских политических процессов в их историческом развитии.
   И как ни суров был потом лагерный режим, но и здесь Артем как-то быстро освоился, не испытав при этом нравственных потрясений. Он был готов к лагерным унижениям, главным из которых было постоянное изнуряющее чувство голода. Не без удовольствия открыл он в себе новые качества: физическую выносливость, ловкость, упорство, и всему этому нашлось применение. Поначалу он подкреплял себя размышлениями о будущей активной деятельности, посвящая мечтательности почти весь недолгий досуг, а затем нашел для себя удовлетворительный круг общения, наладил отношения и в том недурно устроился.
   Среди заключенных Артемовой бригады был один незаметный человечек по имени Стефан, про которого было известно, что он монах и сидит за распространение религиозной литературы. Повез из монастыря в свою родную деревню какие-то богослужебные книги, а они оказались зарубежного издания, да еще с молитвами "за братьев наших, страдающих от гнета безбожных властей". Впаяли ему два года, и хотя Стефан принял приговор безропотно, но характер своей вины так и не осознал. В лагере он слыл за "шланга", т. е. за идиота, исполнял все, о чем бы его не попросили, так что начальник даже ставил его в пример.
   Артем сошелся с монахом после месяца совместной работы на бетономешалке. Обычно неразговорчивый Стефан не имел в лагере друзей, но вот с Артемом они сблизились, и стал он ему рассказывать про свой монастырь, про братию тамошнюю, и этим открывал для Артема поистине новый мир. Много говорил он также о Страшном Суде, да о спасении души, но это вызывало у Артема лишь снисходительное отношение, не мог он иначе воспринять неуклюжие словосплетения неграмотного мужика. Подтрунивая, он укорял монашество за социальную импотенцию, обличал их в конформизме, и на все эти обвинения Стефан согласно кивал головой, вздыхал и в конце концов уходил молиться. Но в глубине души Артем верил, что Стефану известна некая Истина Высшего Порядка, и когда-нибудь он перестанет валять дурака и выложит все начистоту.
   Первый проблеск этой истины пришел к Артему не от Стефановых рассказов и проповедей, а от собственных аналитических размышлений. Как-то раз привычно планируя развитие будущей социальной борьбы Артем вспомнил про Стефана, и с удивлением вдруг открыл, что тому нет необходимости в социальной справедливости. Так ловко тот устроил свою жизнь, что вполне мог жить в мире со всеми, независимо от социальных условий. Единственно, о чем он тосковал в лагерном стеснении, так это о церковных службах, но Артем этой тоски тогда еще не понимал, и потому вовсе игнорировал. Таким образом, открыв в Стефане феномен социальной независимости, Артем никак не мог вписать его в существующие структуры отношений, и это его раздражало. Выходило, что при любой, максимально допустимой социальной свободе граждан монах Стефан неизбежно оказывался свободнее. Вся та борьба, которой Артем хотел посвятить жизнь, не имела смысла для этого невразумительного деревенского мужика. А раз так, возникал вопрос, то для кого все это?
   Так уже на втором году своего тюремного заключения Артем стал задумываться о религии, принялся потихоньку проповедовать смирение среди единомышленников, - и совершенно бесполезно, кстати говоря, - стал повторять вслед за Стефаном известные христианские положения в самом примитивном их изложении. Все еще было очень туманно и неясно, но пример Стефана всегда был перед глазами, и Артем упорно во всем следовал ему. Вскоре он уже начал вместо со Стефаном читать молитвы, а на грудь повесил вырезанный из дерева крестик. Опорные ориентиры его мировоззрения менялись кардинально.
   Трезво оценивая то свое давнее лагерное возрождение диакон Артемий относил его к проявлению гордыни. Стремление как-то личностно выделиться среди равных ему бунтарей и правозащитников привело его к "инакомыслию от инакомыслия", так что свои христианские подвиги он воспринимал, как высшую, по сравнению с рядовым диссидентством, ступень. И если бы не стечение обстоятельств, то все и кончилось бы дополнительным христианским оттенком будущего Артемовского инакомыслия.
   Однако случилось иначе. К окончанию срока заключения Артем прославился в лагере своим смирением и исполнительностью, так что по случаю какого-то советского юбилея его выдвинули на амнистию, предполагая ему скостить хотя бы срок ссылки. В это же время брат Стефан занемог, слег и стал прощаться с жизнью. Артем, как и многие, посчитал его жалобы мнительностью, а когда тот стал умолять по смерти доставить его тело в монастырь, Артем, утешая его, пообещал это с легкой душою. Так все и произошло, Стефан умер, а Артем был освобожден от срока ссылки.
   Как Артем добирался до монастыря с гробом, это особая история. В самом деле, каково было в таком, и без того сложном деле каждый раз вместо паспорта показывать справку об освобождении. Его несколько раз задерживали и долго выясняли через многочисленные инстанции все подробности дела, после чего выпускали, не извиняясь. Кажется, и начальнику лагеря по этому делу влетело за нарушение каких-то инструкций. Но в конце концов Артем со своим грузом добрался до указанного монастыря, напугав своим приездом наместника, и брат Стефан был там похоронен по уставу монашеского погребения.
   Тот самый мир, который Артем выстроил в своем воображении по рассказам Стефана, теперь предстал перед ним в яви. И, опуская отдельные моменты избыточной идеализации, он мог теперь на собственном опыте подтвердить, что в реальности монашеского подвига открывалось очевидное свидетельство Истины, той самой Истины, которую невозможно выстроить от ума. Вышло ему встретиться с опытным старцем, исповедаться у него, и как-то сразу целый пласт неясностей и сомнений откололся от него, освобождая чувства для восторженного восприятия.
   И хоть пытался он потом вернуться к прежней жизни, и даже сел писать повесть о лагере, но повесть эта не могла не выйти на фигуру Стефана, а от того все страсти и подвиги мучеников за социальную справедливость сразу теряли смысл. И Артем вернулся в монастырь.
   С тех пор его метания далеко не закончились, хотя и перешли на внутренние переживания. Мир тянул его назад тысячью соблазнов, но милостью Божьей он пока держался. В монастыре он пробыл недолго, до тех пор, пока уполномоченный не узнал о его судимости, и дальше жил по окольным приходам, в среде приходских монахов, изгнанных из обители кто за проповедь, кто по недостатку смирения, а кто и по прихоти наместника. Отец Димитрий был одним из таких, пострадавшим за отповедь некоему должностному лицу, которое приехало в монастырь на черной "Волге", и попивши с отцом-наместником коньячку, потребовало экскурсии во Святые пещеры. Куда его отец Димитрий послал, передавали только шепотом, но с одобрением. Сам пострадавший Димитрий был убежден, что это его бес попутал, и повторить свою отповедь отказывался даже на исповеди. Архиерей молодого иеромонаха любил, и как-то приехав к нему на приход по доброму расположению духа, взял и рукоположил подвернувшегося Артема в диаконы, взяв с него обет безбрачия, в чем потом имел долгое объяснение с уполномоченным. Артемию же только того и было нужно.
   Так он и остался диаконом в церкви Симеона-столпника, что в селе Семеново, при настоятеле иеромонахе Димитрие. Уполномоченный по области был убежден, что у них там центр антисоветской пропаганды, и клялся партбилетом, что скорее коммунизм в стране наступит, чем кто-либо из этой парочки выберется из своей глуши. Отец Димитрий по этому поводу шутил, что Артемию так и не удалось отвертеться от своей ссылки, но тот никоим образом об этом не сожалел.
  
   7.
   Вечером за самоваром Коля наконец получил возможность выговориться. Не давая никому возможности вставить ни полслова, он полные два часа владел трибуной, так что чай Артемию пришлось заваривать трижды. Это были и новости приходской жизни, обойденные вниманием "Журнала Московской патриархии", и перемещения по службе, с обоснованием из расклада закулисной борьбы, уголовные дела, как духовных лиц, так и околоцерковных деятелей, экуменические контакты, монастырская жизнь, высказывания известных духовных авторитетов, опровержения предыдущих слухов, - и все это было обильно сдобрено ссылками на Святое писание, на примеры житийной литературы, на творения святых отцов, так что все вместе представляло собой добротную религиозную пропаганду, решительно запрещенную действующим законодательством. Отец Димитрий все эти новости воспринимал с живейшим интересом, хотя наверняка большинство из них тут же благополучно забывал, чтобы не загромождать память. Бригитта все пыталась задать несколько конкретных вопросов об отношении церкви с государственными учреждениями, которые остались для нее неясными, но это ей так и не удалось. Леонид, выслушивающий Колины известия уже не в первый раз, поначалу активно поддерживал его рассказ живой реакцией, но к концу увял, и только вздыхал в тех местах, где отношение слушателей должно было быть выраженным. Дед Никита вел себя за столом очень независимо, пил чай вприкуску, и при этом так громко прихлебывал, что заглушал оратора. Редкие его высказывания возникали вне всякой связи с повествованием, и, не получая ответа, проходили незамеченными.
   Сам же Артемий, старательно подавляя в себе внутреннюю иронию, посвятил вечер ухаживанию за гостями: заваривал чай, следил за самоваром, подавал чашки, насыпал сахар, и т. п. Лишь изредка он стимулировал рассказчика негромкими восклицаниями, вполне впрочем нейтральными, но имевшие свое значение хотя бы в том, что сбивали Колю с монотонных интонаций.
   Закончив новости, Коля еще некоторое время посвятил комментарию, но усталость взяла свое и постепенно он затих, сказав только:
   - Ну, чего-то мы заболтались, - тем самым смиренно разделив свой подвиг на всех собравшиеся, на что Артемий не преминул отозваться:
   - Особенно вот Никита!..
   Отец Димитрий сказал только:
   - Спаси тебя Господи, Николай! А то ведь живем в глуши, ничего не знаем, что в мире творится...
   Остальные только облегченно вздохнули.
   Поднялись на молитву, и тот же Коля бодро прочел вечернее молитвенное правило по памяти. Бригитта сначала стояла вместе со всеми перед иконами, но потом тихонько отошла и села. Когда же после прочтения молитв отец Димитрий благословлял всех крестом, она поднялась и подошла.
   - А мне можно?
   - Конечно, - великодушно позволил отец Димитрий, и она осторожно приложилась к кресту с очень серьезным выражением лица.
   Гости ушли к Никите, а хозяева перед сном вычитали вечернюю службу, после чего отец Димитрий ушел в свою келейку читать монашеское правило, для которого не нашлось места в этот суетный день, а Артемий остался прочесть кафизму. По случаю тихой погоды в доме наконец появилось тепло, и мир среди представителей фауны был нарушен. Кот Шарфик поймал мышонка, весь вечер с ним игрался и перед сном съел. И хотя под утро опять похолодало, мыши уже не рискнули выбираться из нор.
   Отцы поднялись по обыкновению рано, так что когда гости пришли в храм, те уже отслужили утреню, и отец Димитрий совершал проскомидию, пока отец диакон вычитывал часы. День начинался солнечный и морозный, так что весь храм был пронизан солнечными лучами и блистал позолотой. Литургия началась в приподнятом праздничном настроении. Коля с Леонидом составили хор на клиросе, а дед Никита следил за свечами, выставленными за счет Бригитты.
   Сама Бригитта в то утро поднялась с ожиданием чуда. Именно к крещению она приготовила шерстяное вязаное платье, а на голову надела косынку с росписью в русском стиле, купленную в сувенирном киоске гостиницы. Однако в храме она поначалу почувствовала себя не очень уверенно, крестное знамение совершала как-то поспешно, стыдясь своей неумелости, и больше все сидела на лавочке у стены, вслушиваясь в незнакомые слова богослужения и разглядывая иконостас. Дед Никита то и дело посматривал на нее с укором, и от этих взглядов она немедленно поднималась, чтобы, постояв некоторое время, снова сесть.
   Однако уже на Херувимской она поднялась сама, почувствовав по торжественной протяжности распева значительность происходящего действа. Непостигаемый умом мистический смысл таинства коснулся ее и согрел прикосновением. Весь евхаристический канон Бригитта простояла в пленительном предвкушении надвигающегося чуда, неуверенность ее исчезла, зато в избытке нахлынула чувственность. Когда открылись Царские врата и отец Димитрий вынес Святую Чашу для благословения, она неожиданно для себя расплакалась, и тотчас уверилась, что чудо совершилось, и она получила благодать.
   Крещение уже проходило ровнее, на волне приобретенной благости, разве что на предложение снять платье Бригитта отреагировала с такой поспешностью, что отец диакон и прочий мужской пол едва успели выскочить из храма.
   - Смешная она у вас, - отметил отец Артемий.
   - Игры все это, - заявил Леонид. - Ни молитв не знает, ни службы... Одна экзотика.
   - Ой-ой-ой, - сказал Коля. - Уж кто бы говорил!.. А кто еще недавно мантру с Иисусовой молитвой чередовал, а?
   - Как это? - удивился Артемий.
   - Все это я осознал и покаялся, - гордо произнес Леонид. - У меня свой путь и свои соблазны...
   - Вот, - согласился Коля. - А у нее свои.
   Когда они вернулись, Бригитта цвела и говорила:
   - Я не Бригитта! Я - Феофания! Запомните, и не называйте меня иначе!..
   Отец Димитрий тоже улыбался, но совсем не весело, а скорее устало и измучено. Бригитту-Феофанию причастили Святых Тайн, и в алтаре, после того, как диакон Артемий потребил оставшиеся дары, отец Димитрий доверительно сообщил ему:
   - А знаешь?.. Это ведь та самая девица оказалась.
   - Какая - самая? - не понял Артемий.
   - Какая приснилась давеча, - просто напомнил отец Димитрий со вздохом. - Вот ведь искушение, а?
   Артемий глянул на него изумленно, после чего осторожно осенил себя крестным знамением.
   Крестины отмечали привезенными рыбными деликатесами и бутылкой рейнского вина. Отец Димитрий, которому по монашескому уставу рыбу среди недели есть не полагалось, тем не менее гостей ради отпробовал кусочек осетрины, и потом очень долго нахваливал его. Артемий же с удовольствием уминал рыбу, от вкуса которой уже отвык, проявляя даже нарочитое чревоугодие, на что Коля не преминул обратить внимание. Бригитта смеялась, пребывая в состоянии восторженном.
   - Могу ли я теперь назвать вас своим духовником? - приставала она к отцу Димитрию.
   - Зачем же? - испугался тот. - Вот, приедете к себе домой, там найдете духовника.
   - Как, вы отказываетесь? - расстроилась Бригитта.
   Отец Димитрий тяжело вздохнул.
   - Вообще-то я не отказываюсь, - сказал он. - Только слишком уж далеко вы проживаете, Феофания.
   Когда ее назвали новым именем, она расцвела.
   - И хорошо так! Я буду приезжать к вам. Буду писать причину: "Визит к духовнику". Прекрасно, да?
   Отец Димитрий смиренно пожал плечами.
   - Как угодно.
   Он посмотрел с тоской на Артемия, который один мог его понять, и тот сочувственно кивнул, не скрывая при этом известной доли злорадства.
   После обеда встали на лыжи, решив пройти до опушки леса, высмотреть елочку в Рождеству. Приезжие на своих спортивных лыжах ушли вперед, оставив духовных лиц позади, и у тех возникла возможность обменяться впечатлениями.
   - Вот же искушение, - жаловался отец Димитрий. - Видал, как она на меня глазища-то пялит?
   - По неведению, - попытался защитить девушку отец диакон. - Там, где она живет, так принято. Женщина должна нравиться мужчине.
   - Да, - вздохнул отец Димитрий. - Тяжело ей прийдется.
   - Вот ты ее и наставь, - улыбнулся Артемий. - Раз уж сподобился в духовниках оказаться. Не все тебе бабушек гонять!
   - Да как я ее наставлю! - с сокрушением воскликнул отец Димитрий, - когда сам от соблазнов в монашестве прячусь! Самому бы уцелеть.
   - Это уже твои проблемы, - холодно сказал Артемий. - Коли взял на себя сан, так тяни.
   Гости дожидались их на опушке.
   - Вона их сколько тут, - воскликнул Коля, указывая лыжной палкой на молодой ельник. - Руби, не хочу.
   - Мне их жалко, - сказала Бригитта. - Они такие трогательные.
   - Это в тебе язычество говорит, - отвечал Артемий. - Мы же их не на дрова берем, а на праздник. И елочки эти будут украшать храм, приветствуя тем самым Рождество Христово.
   - Правда? - сказала Бригитта, восприняв все очень серьезно. - Но я не думала об этом!..
   - Вот, - согласился Артемий. - Ты пока вообще ни о чем не думаешь, и потому должна по малейшему поводу консультироваться с духовником.
   Отец Димитрий смущенно кашлянул.
   - Зачем же по каждому поводу, - попытался возразить он.
   - Ты ведь только сегодня родилась, - продолжал объяснять девушке Артемий. - Ты еще младенец! Вот и слушайся старших, ага?
   Бригитта рассмеялась, но потом задумалась.
   - Пожалуй, - сказала она, - я уже имею о чем спросить.
  
   8.
   Появление духовной любознательности у новокрещеной Феофании не вызвало энтузиазма у ее духовника, но Артемий сделал вид, что не замечает этого. Питая самую искреннюю любовь к отцу Димитрию диакон не был чужд некоторой снисходительности, что прорывалось часто в розыгрышах, ехидстве, насмешках. При этом следовало отметить, что по простоте нрава отец Димитрий был к диаконским колкостям почти невосприимчив, и от того все затеи Артемия заканчивались его собственным раскаянием, что отнюдь не предупреждало нового появления их в будущем.
   Так что по возвращению домой Артемий постарался напомнить Бригитте о необходимости получить наставление перед дорогой, - а отправляться они собрались на следующее утро, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, во избежание возможных неприятностей для хозяев. Бригитта один раз обратилась к батюшке с настойчивой просьбой, но тот отложил разговор за необходимостью чаепития после прогулки по морозу; она повторила свою просьбу после чаепития, и снова нашлась причина для отказа. Наконец девушка не выдержала.
   - Святой отец! - заговорила она с обидой. - Мне надо уезжать, и необходимо получить духовное наставление. Вы должны меня послушать и сказать, как надо.
   - Конечно, конечно, конечно, - торопливо согласился с ней отец Димитрий. - Сейчас и поговорим.
   - Не будем вам мешать, отче, - подхватил Артемий и увел мужчин к деду Никите.
   Тот спал на печи, и гости расположились на застеленных раскладушках, беседуя на общие темы. Уже через полчаса Артемий почувствовал угрызения совести за то, что его интригами навлеклись на отца Димитрия столькие соблазны, а через час забеспокоились уже все. Только через полтора часа наконец появилась Бригитта с заплаканными глазами и позвала всех к ужину.
   - Ну, как батя? - спросил Коля чуть фамильярно. - Крут?
   - Он святой, - вздохнула девушка.
   Подробности этой встречи остались тайной, но некоторые общие направления беседы Артемий у отца Димитрия позже все таки вызнал, после того, как потрясение прошло и он смог рассказывать. В первые же дни на вопросы Артемия отец Димитрий только стонал и убегал в свою келью на молитву.
   Потрясения для духовника начались сразу же, как Бригитта начала делиться своими сомнениями. Прежде всего она заявила, что она не ханжа, и в интимных отношениях между мужчиной и женщиной, если это настоящая любовь, не видит ничего плохого, а одно только хорошее. В школе у нее был друг, с которым она пережила много хорошего, потому что это была настоящая любовь. Теперь у нее был другой друг, с ним у нее тоже была настоящая любовь, - кстати, он с большим интересом относится к русской культуре! - однако в интимных отношениях этот новый друг, вероятно в порыве настоящей любви, иногда требует неестественных сексуальных акций. Именно это внушало Бригитте сомнения, так как по ее мнению настоящая любовь должна располагаться в рамках естественных отношений. По этому поводу она много спорила со своими подругами, и находила много доводов, как "за", так и "против" излишеств. Ей очень хотелось знать мнение православных моралистов на этот счет.
   Как ни боялся этого разговора отец Димитрий, справедливо предчувствуя в нем море искушений, а все же поначалу по простоте своей не сразу понял, о каких излишествах идет речь. Бригитта, ничуть не смутившись, принялась объяснять, указуя на примере самой себя, что и как следует делать. Отец Димитрий признавался потом, что когда до него дошла суть вопроса, у него в глазах потемнело. Он пробормотал что-то вместо извинения, и ушел, пошатываясь, в свою келью, отгороженную занавеской, где немедленно упал на колени для молитвы.
   Он отсутствовал минут двадцать, вычитав за это время два канона и кафизму, а Бригитта терпеливо ждала, понимая, что вопрос серьезный и требует консультации со справочниками. Но вот отец Димитрий вышел из-за занавески с горящими глазами, велел ей стать на колени, и заставил трижды прочесть следом за ним молитву "Да воскреснет Бог". Испуганная девушка послушно все повторила, и только после этого, утверждал отец Димитрий, тьма в домике рассеялась.
   Бригитта тоже, как представляется, что-то поняла, и больше не поднимала вопроса о своих сомнениях. Далее она интересовалась более общими проблемами: как часто ходить в церковь, как общаться с друзьями, родителями, о возможном замужестве, о будущей работе, т. е. уже о пустяках.
   - Понимаете, Феофания, - отвечал на это отец Димитрий кротко и ласково. - Все эти вопросы относятся к законам мира, о которых я мало что знаю. Наше дело, это спасение души.
   - Вот я и хочу знать, как это делается, - сказала Бригитта.
   - Покаянием, - просто ответил отец Димитрий, упорно глядя только на огонек лампады перед образом Спасителя. - Только покаянием. Непре-станным памятованием собственных грехов, и исповеданием их пред Господом.
   - Но ведь я и пытаюсь сейчас исповедаться, - сказала Бригитта.
   - Нет, вы не пытаетесь, - ответил отец Димитрий все так же смиренно. - Вы говорите о каких-то мирских заботах, несомненно суетных, и даже не собираетесь задуматься о своих грехах.
   - Но у меня нет грехов! - заявила Бригитта решительно.
   Отец Димитрий терпеливо вздохнул и сказал:
   - Если вы желаете, я исповедую вас, и мы проверим, есть ли у вас грехи.
   - Желаю, - кивнула с готовностью Бригитта.
   Он снова спрятался за занавеской, еще помолился коленопреклоненно, облачился в епитрахиль и поручи, перекрестился на образа и вышел исповедовать новокрещенную Феофанию во всеоружии своего духовного опыта.
   Остальное, как и полагается, было скрыто тайной исповеди. Судя по красным глазам Бригитты, она много плакала, и за вечерним чаем после ужина вела себя очень смиренно. Все вечернее молитвенное правило она простояла на коленях, кладя земной поклон после каждой молитвы, и на благословении ко сну опять расплакалась, снова упав перед отцом Димитрием на колени. Тот поднял ее, благословил, и очень ласковым голосом отправил спать. Его собственное состояние было таково, что диакон Артемий не осмелился задавать вопросы.
   На следующее утро гости собрались уезжать. На дорогу плотно позавтракали и напились чаю. Бригитта вновь поразила всех своим смирением, не промолвив за столом ни слова, и даже не подняв головы. Это необычность ее поведения подействовала на всех угнетающе и прощание было скомкано. Отец Димитрий подарил девушке на прощание небольшой образок Владимирской Божьей Матери, на что Бригитта очень сухо поблагодарила его кивком головы, так и не подняв на него глаза.
   И лишь когда вышли на улицу и принялись надевать лыжи, Бригитта не выдержала и с надрывом произнесла:
   - Святой отец! Дайте мне последний совет!
   - А что вы хотели спросить? - забеспокоился отец Димитрий.
   Бригитта оглянулась с тоской на прочий мужской пол, и те почувствовали себя лишними и ненужными.
   - Можно говорить один на один? - спросила Бригитта.
   Отец Димитрий вздохнул и кивнул.
   Они вошли в дом.
   - Так, - сказал Коля уже с раздражением. - Исповедь не окончена. Девочка вспомнила про десять пфенингов, которые она не вернула маме со сдачи.
   - Чего вернулись-то? - интересовался глухой Никита.
   - Это теперь моему бате на месяц переживаний, - сокрушенно сказал Артемий.
   - Была немка, как немка, - усмехаясь, сказал Леонид. - А тут смотрите-ка, какие страсти разыгрались!..
   - Благодать, - задумчиво сказал Артемий.
   - Чего? - не понял Леонид.
   - Благодать, - повторил Артемий. - Печать дара Духа Святаго... Крещение, в смысле. Новокрещеные, они все немного помешанные.
   На этот раз Бригитта не задержала их надолго, и вскоре уже появилась, решительно переменившаяся. Она солнечно улыбалась и была полна радости.
   - Я готова ехать, - объявила она. - До свидания всем!
   - Ну и слава Богу, - пробормотал Артемий.
   Артемия и деда Никиту Бригитта сердечно расцеловала, отцу Димитрию на прощание поклонилась в пояс, что выглядело очень трогательно, хотя и неуклюже, после чего первая тронулась в путь, и молодые люди, наспех попрощавшись, поспешили за нею.
   Никита сразу ушел спать на свою печку, а отец Димитрий с Артемием еще постояли, глядя вслед удалявшимся лыжникам, но быстро замерзли и вернулись в дом.
   - Все, - сказал отец Димитрий после того, как перекрестился на образа. - Ухожу в монастырь. Нечего монаху в миру делать, вот что!..
   - Кто тебя возьмет, - усмехнулся Артемий.
   - Все равно, - замотал головой отец Димитрий. - На коленях поползу, в ноги отцу наместнику упаду... Не могу больше.
   Диакон Артемий достал из открытой консервной банки кусочек рыбы и отправил себе в рот. Был суббота, и рыба дозволялась уставом.
   - Ладно тебе, - сказал он. - Куда ты денешься!..
   Отец Димитрий посопел, подулся и ушел молиться в свой угол.
  
   9.
   По тихой погоде ко всенощной пришли пять самых активных старушек со главе со старостой Евдокией. И хоть пела на клиросе только одна из них, а все же служба получилась, молитвенное единение состоялось. Даже дед Никита, приветствовавший всех поначалу очень радостно, к концу службы успел уже с кем-то поругаться, - верный признак возвращения к привычному порядку.
   Всю ночь в храме топилась печь, - диакон Артемий взял на себя эту заботу, чтоб согреть храм к появлению основной массы прихожан. Так что на утро, когда потянулись по заснеженным тропам ко храму старушки, их встречало тепло.
   К обедне явились уже два десятка старух, и служилось уже, как на большой праздник. На клиросе пело пятеро бабок, и хоть с непривычки они поначалу ворчали друг на друга, но спели ладно. Староста дважды прошлась с тарелкой для подаяния, причем один раз несла привычную табличку "На храм", а в другой раз достала откуда-то старинную, украшенную росписью табличку с надписью: """Къ воспомоmhствованiю слh-пыхъ"""""""""""""""". Отец Димитрий после чтения Евангелия произнес проповедь, в которой красочно и образно обрисовал будущую "мзду на небесех", уготовляемую старушкам за их многие благочестивые старания. Тем не менее когда вышел исповедовать желающих причаститься, и старушки, проявив неожиданное рвение, поголовно двинулись каяться, к Чаше были допущены немногие. В отношении Святых Тайн батюшка был строг. Впрочем, все его запреты и епитимьи налагались с таким искренним сочувствием, что принимались провинившимися с удовлетворительным облегчением независимо от строгости.
   Затем служили молебен, панихиду - и все старушки оставались до самого завершения. Каждой отец Димитрий на прощание вручил по просфоре, и расходились все счастливые и умиленные.
   После службы, когда собрались трапезничать, Евдокия доложила, что набралось уже двести рублей с мелочью. Отдельно, и почему-то шепотом, сообщила она о невиданной доселе пятидесятирублевой купюре, найденной в кружке у свечного ящика. Подобные ассигнации в немалом количестве Артемий видел в бумажнике у Бригитты.
   - Пятьдесят рублей осталось набрать, - определила Евдокия не без некоторого напряжения ума. - Совсем нечего!..
   Едва только помолились перед едой, раздался стук в дверь. Артемий поднялся открывать, а отец Димитрий, глянув в окно, объявил:
   - Вот, еще гость ко столу пришел... Софроний это!
   Рясофорный инок Софроний был длинным сгорбленным от забот мужиком с реденькой бородкой, одетый в поношенное пальто поверх подрясника, со скуфьей на голове. Было ему за пятьдесят, и занимался он в основном запрещенной миссионерской деятельностью. Ходил по городам и весям, распространял переписанные от руки каноны, акафисты, молитвы, собирал деньги на ремонт храмов, проповедовал скорое Второе Пришествие. Странничество это его было проявлением своеволия, потому что взялся он за него без благословения, уйдя их монастыря по недовольству. Поначалу испытал Софроний немалую прелесть, самочинно возведя себя в праведники, и на том осуждая и понося церковные власти, но Божьей милостью все же смирился, и хотя от занятия своего не отказался, продолжал его в простоте.
   - Мир дому вашему, - объявил он после того, как совершил крестное знамение перед образами, прочитав молитву. - Уж и поплутал я нынче!.. Как только жив остался?..
   И, подсев к печке, стал он рассказывать про то, как выйдя вчера среди дня от станции по дороге, заблудился в глубоком снегу и всю ночь пробирался через какие-то сугробы, только к утру выйдя к селу, где и отогрелся.
   - Думал ко всенощной поспеть, - говорил он сокрушенно, - а вышло, что и к обедне не смог. Знать, недостоин, - вывел он в конце.
   В прежние времена он такое опоздание объяснил бы недостоинством прихода, но теперь все отписывал на себя. Склонный к любомудрию сопровождал он обычно свои выводы серьезными, хотя и наивными объяснениями. Даже какой-нибудь фашистский переворот в Латинской Америке он воспринимал, как отголосок собственной греховности. Правда, объяснения эти носили порой загадочный характер. Так по поводу упомянутого переворота в Чили Софроний как-то поведал Артемию, что был-де у него приятель грузин "вельми драчлив", и с тем приятелем вышла у Софрония ссора, и даже драка, после чего и расстались. От этого, полагал Софроний, и началось безобразие... Он был уверен, что Латинская Америка заселена одними грузинами.
   Отогревшись присел он к столу, но есть отказался. В ночном блуждании видел он призыв к умножению поста, и только по особому благословению отца Димитрия согласился выпить чашку чая. Здесь, за чаем, вспомнил он об основной цели своего путешествия. Оказалось, было у него письмо для отца Димитрия от игумена Тихона, монастырского старца, известного своею кротостью и духовной мудростью. Замечались за старцем и прозорливые советы, и исцеления, и прочие характерные проявления высокой духовности, от чего число его духовных чад умножалось с каждым годом, так что и пробиться к старцу на разговор становились сложно.
   В письме старец кланялся, поздравлял с грядущим Рождеством и просил молиться о нем самом. Еще писал, что хоть и не следует стремиться к соблазнам, а и без них спасения нет. Только в преодолении искушений, в каждодневной и ежечасной брани с ними стяжаем мы благодать Божию. От того и выходило, что по великой милости Господней оказался отец Димитрий на приходе, направленный открыть в себе множество скрываемых скверн, и преодолеть их молитвою и постом. Диакону Артемию посылался призыв к смиренномудрию и наказ явиться для беседы после Богоявления. Было это ответом на какое-то давнее послание, но трудно было избавиться от ощущения, что старец невидимо присутствовал за столом, входя в их самые насущные проблемы. Тем более, что в письмо было вложено шестьдесят рублей десятками "на ваши нужды", и список имен жертвователей, за кого следовало молиться.
   - Батюшка! - вскричала Евдокия потрясенно. - Это же те самые деньги, что нам не хватает!
   - Да, да, - согласился Димитрий рассеянно. - Вот ты их и причисли. А расскажи-ка, что там нынче в монастыре, Софроний, - попросил он странника.
   - Разное всякое, - сказал тот неторопливо. - Архиерей нынче был, на Николу, рукоположил двух молодых в диаконы. Отец Ананий на наместника матом ругался, теперь на коровнике покаяние проходит...
   Диакон Артемий, также, как и Евдокия, умилился прозорливости старца Тихона, - не только из-за денег, но и по существу послания, так кстати подоспевшего. Однако, видя искренне равнодушие отца Димитрия он свое ликование смирил, признав про себя, что много еще в нем страстей суетного мира сего, и работа по их преодолению предстоит немалая.
   Так что, провожая Евдокию на улицу на ее восхищенное замечание:
   - Что же это такое, отец диакон? Ведь чудо и есть!.. - ответил холодно:
   - Чудо, матушка, это по-нынешнему, когда какой-нибудь чудак без нужды в космос полетит. А тут не чудо, тут так и должно. Закон, вроде.
   Меж тем монахи попили чай, и Софроний стал прощаться. Отец Димитрий очень хотел его оставить, чтобы продолжить расспросы о милом его сердцу монастыре, откуда Софроний выехал едва три дня назад, но тот, многажды извиняясь, настойчиво попросил благословения в дорогу. Надвигались последние времена, надо было спешить.
   Дел оставалось много.
  
  Богу нашему слава во веки веков.
  Аминь.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"