Он проснулся от легкого прикосновения дневального. До подъема оставалось еще тридцать минут. Он открыл глаза, в казарме было тихо, только посапывали в своих кроватях вчерашние десятиклассники и бывшие студенты институтов.
Четыре года назад, он добровольно пошел в Красную Армию. Голодно тогда было, а здесь распорядок дня, форма, поек. Через три года стал сержантом, а в июне 1940 года, его направили на курсы.
В свои двадцать четыре года, он считал себя опытным и старым солдатом, по сравнению с этими мальчишками. Однако он чувствовал и другое, очень большое от них отличие. Закончил до армии только семь классов, а они по памяти читали стихи, ссылались на какого-то Платона, Сенеку. Спрашивали его мнение о римских легионах, полководческом таланте Суллы.
Он молча слушал их рассказы и как губка, впитывал все, что они рассказывали.
Сержант встал, быстро оделся, в умывальнике выбрился опасной бритвой, услышал:
-Рота, подъем!
Через минуту он, проверив курсантов, докладывал командиру роты:
- За время вашего отсутствия, происшествий не случилось, командир отделения сержант Виноградов.
Вечером, зачитали приказ о присвоении первого звания командира - младшего лейтенанта.
Одинокий кубик, затерялся на петлицах высокого, широкоплечего, лобастого парня, с большими карими глазами. Виноградов посмотрел на себя в зеркало, вздохнул и неожиданно улыбнулся самому себе. Вот он и командир Красной Армии.
Их выпуск направили под Москву. Эшелон на подходе к Москве здорово бомбили, от их роты, осталось десятка два новоиспеченных взводных. Черный от копоти снег, вокруг горевших вагонов, покрылся белыми пятнами новеньких овчинных полушубков ребят, которые так и не доехали до передовой.
Когда собрали убитых и раненых, Виноградов построил в колонну оставшихся командиров и повел их к станции.
После недавнего воя авиабомб, визга осколков, треска горящих вагонов и крика раненых, было так тихо, что стало давить на уши. Потом Виноградов услышал скрип снега, дыхание своих товарищей.
Он посмотрел в их лица. Как заметно повзрослели они за прошедшие три часа. Это уже были мужчины, увидевшие смерть своих товарищей, узнавшие силу врага и ничего не противопоставившие тем, кто убил их друзей.
Что они могли, со своими наганами 1895 года выпуска? Как они поведут себя в бою? Сколько им отпущено жизни, день, час, вечность?
А вокруг, сияло снежное серебро. Деревья вдоль дороги стояли мохнатые, в пуховом одеянии, ветки низко склонялись к земле. Как будто шалаши стояли на их пути. На ветви, роняя снег, уселась стайка воробьев и подняла крик, решая какие-то свои, птичьи проблемы, потом стая вспорхнула и полетела в сторону леса.
Мороз крепчал, потная гимнастерка прилипала к спине, Виноградов повел плечами, как бы стряхивая с себя усталость и тяжкие мысли о гибели товарищей, плотнее запахнул полушубок.
Виноградов не знал, что ожидает его под Москвой. Последние трое суток, он не слышал сводки информбюро. Минутные информации, которые давал на остановках эшелона младший политрук, сопровождавший их в дивизию, не могли раскрыть полную картину происходящего.
Но то количество эшелонов, которые стояли на путях у станции, могли рассказать о многом.
С открытых платформ, чуть слышно урча моторами, съезжали полуторки, которые тащили за собой маленькие пушки и пушки с длиннющими стволами.
- Сорока пяти миллиметровые и зенитные, - узнал Виноградов.
Из теплушек выходили и строились в ровные колонны солдаты, все как на подбор, одетые в полушубки и валенки, с винтовками, у которых, почему-то, были примкнуты штыки.
Поднялась поземка, словно прячась в снежной завесе, колоны исчезали из глаз. А где-то там, на западе стал нарастать гул, который становился все гуще и гуще. Казалось, что он заполнил все пространство вокруг. Не было слышно отдельных взрывов, лишь этот гул в ушах и дрожь мерзлой земли под ногами.
Это напряжение, заполнило все пространство вокруг. Люди на станции прислушиваясь, стали двигаться быстрее, казалось, что показывают ускоренное кино.
Только был полный вагон, вон уже рядом строй солдат, а вот эшелон покатился на восток, и станция опустела. Спрятала от любопытных глаз новые дивизии, орудия, а следы их быстро заметала разгулявшаяся вьюга.
Декабрь 1941 года.
Фашисты начали очередное наступление на Москву.
Сколько ляжет в мерзлую подмосковную землю наступающих немцев, сколько останется в поле их подбитых танков, сколько останется в живых в дивизии генерала Панфилова, еще никто не знал.
А звуки боя то усиливались, то немного затихали и только воробьи, бегали между рельсами, отыскивая крошки. Казалось, это оживают камешки, плотно утоптанные у шпал и катятся следом за солдатами, ушедшими в неизвестность.
На южном направлении, Москву защищали ополченцы из Тулы, отдельные части НКВД, курсанты военных училищ, стрелковые полки, с численностью людей не более батальонов.
Все одинаково мерзли в окопах, строили землянки из тонких стволов деревьев и ждали пополнения, а его все не было. Десяток другой солдат и командиров, не разрешал проблему, как обеспечить оборону, когда на два километра окопов, приходится тридцать бойцов.
Через сутки, на окраине Тулы, в промерзлых окопах, недавно вычищенных от снега, Виноградов принимал стрелковый взвод. Окопы были вырыты в полный рост и его взвод в полном составе, 14 человек, стоял молча, изучая своего командира. В декабре он у них седьмой.
Жизнь взводного на фронте, коротка, как вспышка молнии в майскую грозу.
Лицо обветрено, руки огрубевшие, глаза не прячет, смотрит прямо в лицо, на полушубке командирская кожаная новенькая портупея, оттянутая кобурой с пистолетом, через плечо планшетка на тонком кожаном ремешке.
- Давно в армии? - Спросил сержант, стоящий на правом фланге.
- Я в армии с 37 года, недавно сам был сержантом, - ответил Виноградов.
Солдаты заулыбались, полезли за кисетами. Подошедший сержант представился:
- Платонов, местный, из села Товарково, бывший бригадир путевых рабочих, это третья моя война.
Но кисет не взял, открыл планшетку, достал плитку шоколада, развернул, протянул Платонову:
- Угощайтесь.
Платонов так и застыл с открытым ртом.
- Что не курит, это редкость, но что угощает шоколадом. Какой-то он будет в бою? - подумал Платонов.
Он еще больше удивился утром, когда выдавали "наркомовские". Выходило каждому, около 150 грамм водки, не вычеркнули еще из списка, погибших ночью.
Взводный отказался, передернулся, а на лице его было такое отвращение, будто ему предлагали выпить какую-то зловонную гадость.
Виноградов опять полез в планшет, достал шоколад, поломал по долькам и протянул солдатам. Разобрали эту диковинку сразу, молча проглотили и стали поглядывать на взводного.
А Виноградов достал из кобуры новенький пистолет и стал любоваться им, как игрушкой любуется мальчишка.
Только вчера, он сдал свой старый наган и получил "ТТ", Тульский Токарева. Долго он его чистил, протирал. Ночью, когда уже знал, что утром идти в атаку, опять несколько раз проверял, смазывал и протирал свой пистолет.
Вот только он не понадобился.
Красная ракета с шипением врезалась в темное, низкое небо, пропала среди множества ярко алых цветов войны, вспыхнувших на всей протяженности фронта.
Взрывы снарядов, огромными яркими кустами разрисовали поле, еще недавно заснеженное и чистое, а сейчас с глубокими воронками. Чернозем в воронках жирно блестел, а через мгновение тускнел, покрываясь осевшей пылью.
Длинная пулеметная очередь, разорвала бруствер перед лицом Виноградова, вой мин, пролетающих над головой и пулеметная стрельба, слились воедино, и казалось, не остается ни сантиметра, где бы не летали смертельные куски металла. Будто все они только и ждут, когда ты вылезешь из окопа, вот тогда они отыщут только тебя и все...
Виноградов стал вылезать из окопа, перекидывая через бруствер свои длинные ноги, приподнялся, но тут, оставшиеся в окопе, услышали громкое металлическое чмоканье. Словно кто-то невидимый и огромный, ударом сбросил Виноградова назад в окоп.
Взводный упал лицом в затоптанный снег, не охнув. Солдаты застыли, а сержант Платонов вздохнул, наклонился к взводному, повторяя:
- Он седьмой, седьмой...
Платонов протянул руку к лейтенанту и сразу отдернул.
Взводный, складываясь вдвое, поднимался, прижимая правую руку к своему боку. Вот он встал, на грязном лице гримаса боли. Отвел руку в сторону, все увидели, что он прижимал пистолет. Но это был уже не новенький вороненый пистолет, а с вмятиной от осколка, кусок никчемного железа.
Взводный, как что-то грязное, бросил то, что раньше было пистолетом на землю, потрогал свои ребра.
Из окопа уже выбрались ребята из соседнего взвода, а его взвод стоял и ждал. Виноградову кто-то протянул трехлинейку, он взял, бросился грудью на бруствер, вскочил на ноги и, не оглядываясь, побежал навстречу судьбе. Через минуту его догнали и побежали нога в ногу, его бойцы.
Виноградов слышал посвист путь, казалось, каждая пролетала рядом с его лицом, он почувствовал, как от них веет холодом. Николай согнулся, крепко сжал губы, потом широко открыл рот и закричал, нет, зарычал как раненый зверь. И так, надрывая горло, бежал, бежал.
Вот он споткнулся о тело убитого солдата, заметил краем глаза, что тому снесло половину головы. Невольно подумал о себе, только бы сразу, чтобы не мучится. На пути его не попалось ни одной воронки, он обгонял бегущих, его обгоняли, оглядываясь на него, а он, выдыхая рычание, как-то незаметно ввалился в траншею немцев.
Против него, стояли ладно одетые люди в форме мышиного цвета, сколько, Виноградов не разобрал. Он заученным движением штыком проткнул одного, прикладом ударил стоящего сбоку от него, но тут споткнулся об убитого. Всей массой своего тела, он винтовкой со штыком уперся во вражеского автоматчика. Штык все глубже проникал в его тело и, падая, Виноградов почувствовал, что пулей сорвало с головы шапку, немного опалило лоб.
Стреляли в упор. Сверху на него навалился убитый автоматчик. Взводный разозлился, рванулся в сторону, ударился лбом о подошву сапога убитого им ранее вражеского солдата.
С этой минуты он вдруг стал различать слова дерущихся рядом людей, он слышал отельные выстрелы и крик ротного:
- Во вторую траншею, вперед!
Посмотрев по сторонам, крепко обхватив шейку винтовки левой рукой, передернул затвор, и как в тире, снял метрах в пятидесяти впереди, немецкого офицера, который останавливал отступающих немецких солдат.
- А, драпаете! - Громко закричал Виноградов, выскочил из траншеи и побежал вперед.
Виноградов не считал, сколько он еще делал выпадов винтовкой, он только удивлялся, что ни осколок, ни пуля, не задели его, а рядом все падали убитые и раненые, наши и немцы.
Не вдалеке раздался взрыв и стало темно и тихо.
***
Плотная повязка на груди, быстро намокала от постоянно кровоточащей раны, мешала поднимать руку, отец не мог самостоятельно подниматься.
Да что там, он самостоятельно не мог уже и сидеть. Уступая матери, осторожно, чайной ложкой, я пытался покормить отца. Отец давился и, сдерживая рвотные спазмы, боясь обидеть меня, пытался проглотить.
- Хватит сынок, переводя дух, сказал он, у нас мало времени, подними подушку повыше, слушай.
Я обтер влажным полотенцем лицо и шею отца, поправил подушку, стал слушать его рассказ.