Контуженого взводного вытащил из-под обстрела худенький, низкорослый солдат, с прострелянной рукой. Он ласково говорил что-то Виноградову, а когда кончались силы и пальцы руки разжимались, зубами хватал ворот шинели и на коленях тащил, тащил, метр за метром.
В лазарете, по просьбе Виноградова, их койки поставили рядом. Когда Николай смог самостоятельно садиться, хотя в глазах темнело и кружилась голова, солдат облегченно сказал:
- Таперь пойде дело. Потихонечкю, полигонечкю встанем на ноги. Мы еще возме свое.
Он так мягко проглатывал окончания слов, что Николаю становилось легче.
Дня через четыре, утром, лазарет обстреляли фашистские самолеты, пуля угодила прямо в голову солдату.
Через несколько дней, старший батальонный комиссар, вручая Виноградову медаль за Отвагу, заглянул ему в глаза:
- Твой пример в бою, лучшая рекомендация, вторая будет моя.
Обстановка под Тулой была критическая. Комитет обороны во главе с секретарем обкома партии Василием Гавриловичем Жаваронковым, формировал рабочие полки. Не хватало комсостава, политработников, обратились к выздоравливающим в лазарет.
Все удары фашистов в районе Косой горы, разбивались о мужество тульского рабочего полка. Комиссар полка Агеев, знакомясь с новым политруком роты Виноградовым, говорил:
- Упорства тулякам не занимать, уменья вот маловато. Да особенно и учить некогда. Ты кадровый, своим примером должен восполнить отсутствие опыта и малочисленность. Твое дело, политрук, не только и не столько учить военному делу, как своим примером показать, как и что нужно делать.
Капитан Горшков, командир тульского рабочего полка, обходя линию обороны, обратил внимание, что позиция этой роты, выбрана особенно удачно. Окопы хоть и не сплошные, полного профиля, выдолблены в мерзлой земле в невероятно короткое время и все сделано на совесть.
Капитан подошел к группе полураздетых людей, яростно долбивших землю. Пар шел от разгоряченных тел. Среди гимнастерок работающих бойцов, капитан заметил одного, со звездой на рукаве.
- Политрук, - крикнул капитан, - ко мне!
Из группы людей вышел высокий широкоплечий человек, без шапки. Густая черная шевелюра покрыта инеем. Он передал лом стоящему рядом солдату, устало смахнул пот со лба, вытянулся перед капитаном.
- Застудишься, политрук, - заметил Горшков.
- Нет, жарко, ответил Виноградов, и вдруг улыбнулся.
- Тогда и я погреюсь.
Капитан снял с себя полушубок, набросил на плечи политрука, принял протянутую ему кирку, с громким хеканьем, размахнулся.
Взрывы снарядов, большими кусками выворачивали мерзлую землю, далеко в стороны разбрасывая мелкие кусочки чернозема. Осколки снарядов с визгом отскакивали от бруствера. Студеный ветер выдавливал из глаз слезы.
А в окопе было по-семейному спокойно. Каждый занимался своим неотложным делом. Один писал письмо домой, другой, утаптывал падающий в окоп снег.
Политрук Виноградов был зол на себя. Ну, как он не доглядел, совсем мало бутылок с зажигательной смесью. Да и противотанковых гранат маловато.
На поле сильнее загрохотало. Танки, словно огромные утюги, разглаживая разбросанный по черному снегу чернозем, проминали широкие тропинки для своей пехоты. Словно приклеенные, за танками бежали немецкие автоматчики, беспрерывно стреляя.
Николай закусил губу, подумал:
- Все поляжем.
За спиной раздался гул мотора. Из-за снежного облака, расталкивая сугробы, показался трактор, тянувший за собой не окрашенную пушку с длинным тонким стволом. Следом еще трактор и еще.
Артиллеристы быстро расчехлили орудия, спокойно расселись в настывшие на морозе, металлические сиденья. Зенитный полк искал цель.
Стволы орудий, казалось слишком медленно, поворачивались навстречу идущим танкам. Словно и не было вокруг мохнатых взрывов и злые осколки, пули не обрывали жизнь солдат. Полк делал свою работу.
Танки с белыми крестами на башнях, приостанавливались для выстрела, ускорили движение в сторону зенитного полка. Автоматчики, пуская веером очередь за очередью, рассыпались цепью.
Увидев совсем рядом пехоту противника, Виноградов успокоился, теперь будет работа.
Не громкие, хлесткие выстрелы зениток, словно торопили наступающих фашистов. Танки, выплевывая снаряд за снарядом, травя свою пехоту выхлопными газами, подошли к самым окопам.
Но тут задымился один, потеряв гусеницу, завертелся на одном месте другой. От взрыва собственного боезапаса, слетела башня в третьем танке.
Зенитчики оплачивали попадания собственными жизнями. Смолкло одно орудие, погибла вся прислуга. Несколько минут прошло, а из него вновь раздались выстрелы.
Уцелевшие танки замедлили ход, становясь более легкой мишенью, загорелось еще несколько. Вот они попятились назад. Вражеская пехота оказалась открытой, мешая вести огонь по нашим окопам из танковых пулеметов. Повинуясь приказу, пехота приближалась к нашим окопам.
Виноградов посмотрел по сторонам, из окопов выбирались наши солдаты. Николай взял у убитого красноармейца его винтовку, вылез из окопа и закричал:
- За мной, - тут холодный воздух попал ему в горло. Он, едва не задохнувшись, вместо ура, стал кричать:
- А-а-а-а!
Цепи людей, словно два многоруких существа, огромных и злых, сошлись друг с другом.
Виноградов не впервые видел врага лицом к лицу, но опять внутри его, словно что-то оборвалось.
Вот в шаге от него оказался длинный, жилистый немец. Он удивительно ловко, ударом приклада, свалил с ног вставшего перед политруком солдата, рванулся к Николаю.
Виноградов, за долю секунды успел рассмотреть своего противника. Он заметил не его шее пуховый платок, такой же, как у женщины, которая провожала его со станции Товарково, а может быть и тот же самый.
Виноградов округлым движением отвел штык врага в сторону и своим ударил в грудь фашиста. Немец застыл, широко открыв глаза, порыв ветра бросил конца платка ему в глаза, словно русская женщина не давала больше видеть белый свет.
Вечером того дня, 32 дивизия полковника Полосухина, занимала позиции на Куликовом поле.
Рота Виноградова, входила в Товарково, а политрук не узнавал села. Только месяц здесь были оккупанты, но что успели натворить, не люди.
Жители села не успели эвакуироваться и тридцать бесконечных дней неволи, слились в одно целое, страшное, унижающее - оккупацию.
После освобождения села, удивительно было услышать громкие переклички женских голосов, смех детей. Но не видно и не слышно было дворовых собак, не будили своим криком, съеденные немцами петухи.
Солнце еще не встало, а с окраин села, Попугаевки, Кабановки, приветствуя друг друга, потянулись к железнодорожной станции женщины и подростки.
Грузили углем вагоны.
Уголь добывали в шахте, совсем рядом с селом.
Бабы ведрами вычерпывали воду в старых штольнях и обушками, по старинке, ковыряли. Не женское это дело, но так получилось, что женщины и дети дарили тепло фронтовикам.
Среди подружек, особенно отличалась одна. Стройная, вызывающе красивая девушка, прятавшая лицо от жадных взоров проходивших солдат. Она краснела, когда к ней обращались и лишний раз не поднимала глаз.
Жених Тони, был рядом. Он все старался поймать ее взгляд, а сам, большой подборной лопатой кидал уголь в вагонетку.
Свою левую ногу, он потерял в финскую. Нажав плечом в борт, Антон помог Тоне сдвинуть с места тяжелую вагонетку. Не дожидаясь помощи подруг, Тоня уперлась плечом и стала толкать вагонетку на подъем. Не рассчитав движение, Тоня споткнулась, вагонетка остановилась, угрожающе двинулась назад.
Антон охнул, рванулся на помощь. Деревяшка, служившая протезом, хрупнула. Антон пополз по грязному настилу, подтягиваясь за шпалы. Однако женщины его опередили. Вагонетка не успела набрать скорость, или кусок породы попал под колеса. Тоня отделалась шишкой на лбу, да раздавленным пальцем.
Увидев ползущего к ней Антона, Тоня подбежала к нему и не обращая внимание на боль в руке, оторвала парня от земли, прижала к своей груди.
Антон обняв заплакавшую Тоню, стал целовать ее изуродованную руку.
- Постой, - шептал он, - отдай боль твою...
На второй день оккупации, в избе Тони разместилось четверо солдат трофейной команды. На свою беду, Тоня вошла в избу румяная с мороза. Квартиранты, увидев такую красоту, не устояли и по очереди, предварительно избив до потери сознания, изнасиловали ее.
Не ей первой ломали судьбу, но настоящую любовь не стереть и не испачкать грязью.
Свадьбу играли всем селом. Были здесь песни, картошка в мундире, да немного спирта, разбавленного родниковой водой.
Умельцы из роты Виноградова, смастерили из ствола яблони новую "ходулю", как ее назвал Антон. Обрядили жениха в галифе и гимнастерку, стал парень хоть куда.
Потом, все пошли на сельское кладбище, многое сельчане, покоились здесь рядом с защитниками.
Встретили новобрачных две старые монашки, жившие здесь же, в крохотном домике у ворот и кормящиеся подношениями сердобольных людей.
Монашки благословили молодых, поклонились им за уважение к старшим, за веру, за любовь.
Скоро в роту Виноградова поступило пополнение, вчерашние школьники, не нюхавшие пороху, которые от одиночного выстрела, сгибались в траншее, а их каски, звонко бились о мерзлую землю окопа. Они с каким-то детским восторгом, смотрели на политрука, с двумя медалями: солдатской серебряной и медалью за оборону Москвы.