Аннотация: О начальных временах Аггикепада, украденном копье и принятых решениях на Совете старейшин Харазнаса.
Катящиеся по траве голубые глаза... Он видел это в своём кошмаре, жар бил его, голова раскалывалась. Нарвелл была мертва: то, чего он так опасался, всё-таки произошло. Трувиан убил Нарвелл и сделал из неё своего очередного слугу. Корзаха из глины. Убил хладнокровно - отобрал душу, пылкую и любящую. Нет, боль была не в паре десятков ран, кровоточащих по всему телу, нет, она была в сердце - Трувиану удалось сдавить его в своей отвратительной когтистой клешне, не вытаскивая из груди, и выжить все жизненные силы. Зачем теперь оно бешено билось, если мертва та, кому оно принадлежало? Всегда...
Края каменной чаши коснулись губ Юлиуса. Кто-то вливал ему в рот душистую жидкость - будь он в сознании, то с уверенностью принял бы её за мятный чай. Напиток протёк через горло, и что-то тёплое затрепетало в груди. Благовонный аромат подействовал сразу: Юлиус очнулся и открыл глаза. Чашу убрали от него, пока он откашливался и, тяжело дыша, протирал своё лицо.
Он всё ещё лежал под сенью каштана. Над дорогой по-прежнему, не смея пошевелиться, висели ледяные бутоны-фонари - была глубокая нул-радульская ночь, на удивление тихая, дождь закончился, и уже ничто не напоминало о том ужасе, который происходил здесь полчаса назад.
Юлиус отвернулся от дерева и увидел возле себя оборотня, сидящего на корточках с чашеобразным камнем в мохнатой руке. Существо доброжелательно протянуло чашу; оно не могло улыбнуться, чтобы приободрить Юлиуса, но один глаз оборотня подмигнул - бояться было нечего.
- Что это? - настороженный вопрос не мог не прозвучать, когда Юлиус взял чашу и вгляделся в серебряную воду.
- Лунное зелье, - густой хрипловатый бас оборотня звучал уверенно и твёрдо, - снадобье. Приводит в чувства уж получше отвара гостеловов, да и латает раны к тому же.
- Кто вы?
Юлиус сделал пару глотков из чаши, и головная боль прошла совсем. В сознании проступила ясность: он вспомнил всё, что было, и с ужасом уставился на человека-волка.
- Это не имеет значения, - резко ответил, поднявшись на ноги, оборотень, - другое дело, если я спрошу, кто ты. А я имею на то больше оснований.
- Я здесь вместе со своим дядей, Тадеушем Вишесом, королём Санкт-Артура. Вернее, он остался снаружи: к джину прибыли мы вместе, но в Нул-Радуле я один, без него. Тут же и Танатус Бес, седьмой Магистр империи Эдольжол. Мы отправляемся в Харазнас, где должен состояться Совет старейшин.
Юлиус дрожащим голосом сказал всю правду - он ничего не хотел утаивать от своего спасителя, было бы глупо врать ему - и допил содержимое чаши до конца. Боли в теле уже не было; он посмотрел на свои руки: раны затягивались, кровь высыхала. Четыре передних зуба отросли, и Юлиус провёл по ним языком - их будто и не вышибал тяжёлый глиняный кулак. На шее не осталось и следа от безобразных зубов фурии. Зверь был прав, говоря, что зелье исцеляет.
- Однако, ты не сказал главного, - заметил оборотень, сияющими глазами глядя на луну, - своего имени...
- А... Юлиус... Юлиус Андреас Вишес-Слипволкер.
- Имя человека играет очень большую роль в его судьбе, - продолжил оборотень, - но оно не определяет её. Это всё сказки звездочётов. Свою судьбу человек лепит сам, но имя - это его нимб, ореол, береги его, юный Слипволкер, и не отрекайся от него никогда, пока тебя самого не отрекут.
- А могу я узнать ваше имя?
- Называй меня "волкодлак".
- Но это не имя вовсе, - Юлиус припоминал слова Луция Равэна о волкодлаках, - это оборотни, что живут в Аале, в лесах Призоханы. Стало быть, вы оттуда?
- Считай, что да.
Что-то привлекло внимание волкодлака в кустах, и он вытащил оттуда чёрный кожаный промокший корсет. Юлиус в ужасе уставился под ноги: перед ним мирно лежала его тень, скрещиваясь с тенью каштана, самая обыкновенная, какой владеет каждый человек, если, разумеется, на нём нет магического корсета.
- Тебе лучше поскорее надеть это, пока он снова не вылез, - оборотень бросил корсет Юлиусу, и тот по-солдатски быстро всунул руки в ремни: шнуровка завязалась, грудь стиснули костяные пластины, но теперь Юлиус даже был рад этому: исчезнув, тень уже не грозила возвращением Трувиана.
- Как? - выдохнул он, встав на ноги, - Как вы смогли его прогнать?
- Дай сюда, - оборотень потребовал пустую чашу, которую Юлиус тотчас ему возвратил.
Волкодлак вытянул руку так, что свет луны осветил каменное дно чаши. Два неизвестных слова - и на её дно плавно, будто перья, стали ложиться тонкие нити света самой луны. Когда света в чаще набралось до самых краёв, оборотень сделал над ней взмах: светлая пелена исчезла, осталась лишь гладь сияющего серебряного снадобья. Луна отражалась на дне сосуда, та самая луна, которая чуть не лишила Юлиуса жизни, а теперь даровала ему исцеление, подчинённая спасителю.
- Выпей всё, - оборотень дал снадобье Юлиусу, и тот немедля осушил чашу. - Никто не должен заподозрить, что с тобой тут произошло. Как я понимаю, ты и дяде рассказывать обо всём не собираешься?
- О чём рассказывать, я даже сам толком не знаю, что тут случилось...
- А случилось вот что: глиняный голем появился прямо из твоей тени, пока ты стоял на коленях под дождём. Тебе велели скрывать свою тень, ведь так? Но ты снял свою защиту, и вот что вышло. Не заметь я тебя, ещё когда ты плутал в лесу, и не последуй я за тобой, где бы ты сейчас был? Твоя тень подчинена Трувиану Рогоносцу, разве ты не знал об этом?
- Откуда вам известно, как его зовут?
- Я знаю о нём всё, а о его идеалах власти - и подавно.
Волкодлак поднял с земли генеральский мундир, бережно отряхнул его и отдал застывшему на месте Юлиусу.
- А теперь не спрашивай меня ни о чём, я всё равно о себе больше не расскажу. Я спешу, надо идти. Скажу лишь одно: мне самому трудно понять, кто я есть и какое моё место в мире. В том мире, какой я вылепил собственноручно - мире, ставшем моею судьбой. Вылепил так, как этот демон лепит своих големов. Из мира, в котором ты живёшь, юный Слипволкер, я сделал тирана подстать себе, и сейчас моё детище обернулось против меня... Тиран - весь мир, вскормленный мною собственноручно.
Волкодлак отвернулся от Юлиуса. Он отдалялся, уходя по дороге.
- Ты спрашивал, как мне удалось его прогнать? - оборотень слегка повернул голову. - Что может быть сильнее Трезубца Хэлви, Юлиус? - он многозначительно взглянул на собеседника, - Только древний язык, на котором когда-то говорили все земли Континента Атлантов - Аггикепада. Сегодня тебе повезло, что я знаю иеммеарху.
Оборотень пошёл прочь. Юлиуса заинтриговали слова волкодлака, странная догадка пришла к нему: нужно было выяснить лишь одно, что не давало ему покоя.
- Авелио Мон-де-Хотеп! - выкрикнул он. - Авелио Мон-де-Хотеп... это ваше настоящее имя?!..
Оборотень остановился и внимательно посмотрел на Юлиуса. Полминуты он молчал, но после ответил:
- Нет. Это не моё имя.
Его глаза не могли врать - это была правда. Юлиус с разочарованием опустил голову: он знал, что оборотень сейчас уйдёт, ибо разговаривать с ним было больше не о чем - он предпочёл скрывать всё о себе, своём пребывании в Нул-Радуле. А интересно было бы узнать, как же этот волкодлак оказался здесь, ведь кого попало Алпа-Идди уж точно не пропускал в свой ковёр...
Но голос оборотня неожиданно зазвучал совсем близко:
- Она жива, Юлиус. Её тело мертво - его сейчас искромсал твой покорный слуга и верный друг, дабы спасти тебе жизнь, но душа находится во власти демона. До сих пор. Он владеет её душой. Душу он вдохнул в эту тварь. Фурия должна была убить тебя, это было ей поручено, и только тогда от неё был бы какой-то прок. Иеммеарху - вот, что тебе нужно. Древний язык, помнишь? Не отступай от цели и вылепи своё счастье сам.
Юлиус поднял голову и заглянул в светлые глаза волкодлака: оба их зрачка были крошечными лунами, и каждая из них вселяла в него упование - это пламя неожиданно вспыхнуло в оледенелом сердце. Оборотень не мог лгать, нет, не мог: спаситель его жизни, сейчас он произнёс то, что Юлиус желал услышать больше всего на свете. Надежда снова есть. Иеммеарху.
- Но что же мне делать?
- Изучи этот язык. Пусть он станет вторым языком, на котором ты смог бы свободно изъясняться. Нельзя описать магическую мощь иеммеарху: когда-то на нём были произнесены первослова, и ими заговорили все живущие в те далёкие времена; пусть в мире будет хоть тысячи тысяч наречий, главное над ними - иеммеарху, ныне мёртвое на Аггикепаде, но живущее лишь на устах сильнейших магов. Тебе надо стать сильнейшим, чтобы вернуть душу Нарвелл в её тело. А ты хочешь лишь этого.
Юлиус был поражён, что оборотень знает даже её имя. Черты волчьего лица дрогнули, сочувствие переполнило его сердце, будто он сам когда-то пережил всё то, что выпало на долю Юлиуса сегодняшней ночью.
- Я видел, как ты стоял на коленях под дождём и звал её... В ту минуту ты не был сильным, каким стараешься быть всё время: ты уступил слабости, воспоминаниям и мечтам. Главный человеческий недостаток. Но я не могу тебя осуждать. Когда моя луна застлана голубыми облаками, я - такой же человек, как и ты, и я уступил бы своим слабостям тоже, ибо лезвие горьких воспоминаний никому не дано выдрать из сердца; тут даже не поможет чудо-язык. Нужно всего лишь быть сильным. Сила рождается страданием, но это детище в конце концов убивает родителя, и это оправданное и нужное убийство. Скажи мне, ты хочешь вернуть потерянное?
- Да, - впервые голос Юлиуса зазвучал твёрдо, искры решимости разгорелись в его глазах.
- Я готов помочь тебе. Познай сам основы иеммеарху. А потом мы встретимся вновь: я отыщу тебя и обучу тому заклятию, которое поможет. Оно мне известно...
- Но, - протянул Юлиус, колеблясь и говоря больше сам с собой, - Луций Равэн утверждал, что это невозможно... Невозможно вернуть душу человеку и оживить его...
- Если бы я был Луцием Равэном, то сказал бы то же самое.
С противоположной стороны дороги послышались чьи-то крики, и волкодлак, хлопнув Юлиуса по плечу, прыгнул в чащу, где его след тут же простыл. Он исчез подобно серой тени, без всякого звука, сверкнув глазами-лунами - своим верным путеводителем. Только пара веток хрустнула где-то вдалеке.
К Юлиусу, который взглядом, разгоревшимся героической решимостью, смотрел волкодлаку вслед, бежали взмыленные Танатус Бес, Ндакли, Бубелло и Катаноэк.
- Юлиус, милекан бы тебя побрал! - Бес явно был на взводе, - Где ты плутал? Мы тебя обыскались, думали, что уж и не найдём в этих чёртовых лесах...
- Не надо обзывать леса, - заметила Катаноэк, - они тут вовсе не при чём. Спрашивается, что человек мог делать тут долгое время?
Сильфида увидела чашу в руке Юлиуса, и многозначительно заглянула в неё - подозрительный сосуд был пуст.
- Пьянствовал в одиночку! О, как же люди предсказуемы.
- Мы слышали, как кто-то выл и визжал, что тут было? - Бес не обратил внимания на слова Катаноэк и с воинской прозорливостью оглядел всё вокруг. - Что тут произошло?
- Всё нормально, Танатус, - ответил Юлиус, и Бес поверил его уверенному голосу. - Кричали какие-то звери, я их и не видел. Нам лучше вернуться, ваша бабушка, наверное, уже заждалась...
- Да. - Ндакли беззаботно улыбался во всё лицо, - Это она нас и послала, чтобы мы вас отыскали. Мы могли бы и на пчёлах, сами понимаете, но они уже спят. А будить Жуженя среди ночи лучше не стоит - с недосыпа и злости меня однажды он затянул в хобот и выпалил, как ядро. Ох, ну и славный полёт получился, жаль без пчелы.
Юлиус, нутро которого согрело зелье, а душу - обещание волкодлака, посмеялся вместе с сильфидами и Бесом, и вместе они пошли к дому Титч. Сколько Танатус ни принюхивался и ни осматривался, он ничего неладного не заподозрил, и Юлиус был рад этому: он, как и велел ему оборотень, собрался держать всё в тайне. Он был в полном порядке - от схватки с фурией не осталось и следа на его теле. Лунный эликсир подействовал превосходно, и это лишний раз говорило об уникальности магии оборотня. Ничто и никогда так не воодушевляло Юлиуса, как слова его спасителя: они быстро заставили забыть весь пережитый ужас. Перед ним снова встала цель, новая и заманчивая, ставшая как-то ближе предыдущей цели отыскать и вызволить Нарвелл: теперь у него был помощник, пусть безымянный и неизвестный, вокруг которого клубились тайны, как лунное сияние, но уж лучше так, чем играть со смертью в одиночку. Человек, что скрывался за личиной оборотня, был сильнейшим магом из всех, встречавшихся Юлиусу. Если древний язык и правда смог причинить демону - ужасному станадриону Трувиану, создателю корзахов и корзахион - такую боль, то ничего несбыточного для заклятий на этом языке быть не могло. Иеммеарху.
Юлиус шёл и не слушал трескотню Катаноэк о подхалимстве хитроглазых человеческих мужланов, одно лишь замысловатое слово вертелось в его голове - иеммеарху. Где он мог изучить этот язык? Древний, мёртвый на всём континенте. Тадеуш показал ему много чего из своих умений саомира, но он никогда не упоминал о знании этого языка. Да и Ван-Шиба уж точно не знал его. Могли ли говорить на иеммеарху дерегруны? "Скорее всего, - думал Юлиус, - хотя ныне здравствующим дерегрунам сейчас не до обучения кого-то языкам: Странник хочет освободить своего брата из-под тёмных демонских чар, Хэлви и братья Пракото набирают эльфийское воинство. Да к тому же у дерегрун есть свой собственный язык, зачем им иеммеарху, если подумать?"
Он перебирал имена всех, кого знал и кто мог творить волшебство. Нимфа Вегас, эльфы Лонтре, лирохвост Лоуренс, кентавр Пфайлен... Нет, всё это не подходило. Да, они были каждый удивительным волшебником, которого никто другой в мастерстве повторить не мог, но нужен был сильнейший среди сильных, хранитель магических знаний и секретов, первый среди магов... Верховный...
- Луций Равэн, - прошептал Юлиус, не обращая внимания на занимательные байки Танатуса Беса, над которыми Бубелло и Ндакли смеялись так звонко, что в домах сильфид то и дело вспыхивали огни и слышалась возмущённая сонная брань.
"Ну конечно, Верховный старейшина Харазнаса, владелец кадуцея! Пусть он сам и не знает этот язык, но уж он точно слышал о нём хоть что-то. И он мне поможет".
Юлиус был уверен в этом: Равэн сам настоял на его привлечении к Совету старейшин, он хотел видеть уничтожителя Трезубца Хэлви при себе. Он прислушается к словам Поверенного, сомнений нет - с помощью иеммеарху можно было запросто нанести по Трувиану сильный удар магией, древней, основы которой демону не ведомы, иначе он бы препятствовал заклятию оборотня, и эта идея должна заинтересовать Равэна. Впервые Юлиус обрадовался предстоящему участию в Совете старейшин.
В доме Титч ему отвели небольшую комнатку с окном на серебряный пруд, и, уже лёжа одетым поверх заправленной кровати и слушая храп Бубелло из-за одной стены и Танатуса Беса - из-за другой, он прокручивал в голове предстоящий разговор с Равэном и догадывался о его ответе. "Он будет рекомендовать мне кого-нибудь, ведь владеющий кадуцеем знает многих магов, да и не только Бохской Дали. Он скажет, кто знает этот язык. Если придётся уехать, я уеду. Чтобы потом вернуться. Нужно лишь быть сильным, да, волкодлак прав. Сила есть - слабое место Трувиана в незнании иеммеарху. Интересно, а не взорвался ли вулкан от его гнева, когда его выплюнуло обратно?.."
Перед глазами Юлиуса всё ещё была картинка выворота Трувиана наизнанку и чёрная лопающаяся тень. Если бы не усталость, он вспоминал бы об этом всю ночь и продолжал ехидно посмеиваться: слишком сильно уж было впечатление от невероятного зрелища. Успокоившись, под нежные и убаюкивающие звуки бурлящей воды, где наслаждались лучами луны и купались маленькие оранжево-медовые птицы, он уснул и спал, не видя никаких снов, крепко, цепляясь за каждую минуту долгожданного отдыха. Но пара голубых глаз иногда проступала в его сознании, только теперь эти глаза были на своём месте - на прекрасном лице эльфийки, которая совсем скоро будет им спасена. Он знал это; это представлялось настолько очевидным, как то, что его отца звали Андреас Вишес. И горькая улыбка сквозь сон одёргивала его уста.
Его носа коснулся знакомый запах уул-плернского табака, и Юлиус, спросонья чуть не упав с кровати, уже был готов спросить у Александра Нинелла, какого милекана он-то делает здесь. Но курил в углу комнаты, наполненной свежим утренним светом, вовсе не адмирал: там, в плетёном кресле, сидел Тадеуш Вишес и пускал клубы дыма из носа и рта, почёсывая краем длинной белой трубки седой висок.
- О! Не знал, что король Санкт-Артура курит.
Юлиус сел на кровать и выглянул в окно. В Нул-Радуле было раннее утро, щебетали птицы, под оконным карнизом над оранжевыми цветами - их едкий запах тут же, пробуждая, подействовал на Юлиуса - жужжали стрекозы, невдалеке звенела ручейная лестница. Где-то в хобот затрубил Жужень так, что задрожали стены, и графин с киселём чуть не упал с маленького низкого столика.
- Король Санкт-Артура - ходячее решето с загадками, будьте уверены, - Тадеуш задумчиво вглядывался в кольца собственного дыма. - Эти загадки надо срочно отжать от всяких примесей - так они лучше раскрываются. Адмирал Нинелл уверял, что этот табак помогает всё время думать, думать нескончаемо, так, чтобы никогда не болела голова. Пока что мне это плохо удавалось. Вот, почему бы ни попробовать.
- А что, позволь спросить, ты здесь делаешь?
- Решил навестить вас. К тому же совсем скоро мы прибудем в Харазнас. Тебе уже говорили, что снаружи время идёт гораздо быстрее, чем здесь? Ночь в Нул-Радуле равна одному часу Баланса Содружества. Ковёр Алпа-Идди как раз долетает до Харазнаса за час с небольшим.
- Значит, мы уже близко к Харазнасу?
- Да, и сейчас мы снова отправимся в высь, чтобы принять свои размеры. Как тебе, Юлиус, превращение в пылекорпуса?
Юлиус не понял такой простоты любопытства дяди и почувствовал злость: ведь только Тадеуш - а он не предупредил племянника, что может его ожидать в стране ковра джина - был виноват в том, какой ужас он пережил, очутившись в малиновом небе и сломя голову падая вниз.
- Почему ты ничего не сказал? Не предупредил, что меня тут расплющит, как клопа какого-то? Если б я всё знал об этой стране сразу, о её магии, я был бы готов хотя бы...
- Живущие в Нул-Радуле сильфиды тоже не поняли, что с ними произошло, когда впервые очутились внутри магического ковра. Я просто хотел, что бы ты, как и каждый обитающий тут сильфид, почувствовал это: стать меньше, чем пылинка, выпадает не каждый день. Это происходит, когда целая страна превращается в кучу пыльцы. Как раз об этом я сейчас и рассказываю, не так ли, мадам Капелия?
Юлиус только сейчас заметил сидящую у его кровати на низенькой табуретке Капельку, которая счастливо кивала, болтала ногами и ловила каждое слово Тадеуша.
- Она очень любит мои байки. Помню, и Ндакли, и Бубелло тоже слушали во все уши, так, что у меня просто не осталось никаких историй. Сегодня я решил рассказать ей - в очередной раз - её любимую. О великой стране, Биисуме, или Нул-Радуле, которая в древнейшие времена простиралась от одного океана до другого. Но воля судьбы была жестока: жители чудесных земель медовых лесов сами согласились на веки спрятаться в магическом ковре. Чтобы сохранить свою страну для себя - для других она канула в пропасть времени. И выбора у них не было.
- Но почему так случилось? - Юлиусу было интересно узнать историю Нул-Радула, и когда Капелька радостно разместилась рядом с ним на кровати, Тадуеш с задумчивым выражением лица, куря трубку, заговорил неторопливым голосом.
- В своё время Алпа-Идди рассказал мне удивительную историю, которой я и сейчас не поверил бы, если б сам никогда не побывал в Нул-Радуле. Древние времена, настолько древние, что вы и представить себе не можете, таят в себе причины многих печальных свершений - за это вынуждены расплачиваться потомки живущих в те дни. Когда-то, многие тысячи сотен тысяч лет назад, известными ныне землями - и Далью, и всем, что есть за её пределами - владели не люди, не эльфы, не сильфиды, а демоны, ужасные двуликие отродья тех самых атлантов, которые и сотворили Континент. Если верить Алпа-Идди, их было два брата: два атланта. Их он назвал магнагами. Магнаги Эгелиат и Алюс, дети Беспредельного Солнца и Беспредельной Тьмы - двух первейших стихий, какие были до их рождения. Старший из братьев, Эгелиат, был воплощением своего отца, подобно ярчайшему лучу света он проронил пару слёз на гладь океана, и возникла Твердь - вся земля, наш великий Континент. На Континенте хозяйничал Эгелиат, это было его безраздельное владение: он ходил, ростом с десяток титанов, вылепливал горы, там, куда ступала его нога, возникали озёра. Эгелиат был счастлив днями напролёт бродить по Тверди - это всё равно, что я буду гулять у себя в саду перед замком в Билигране. Второй брат был подстать коварной Тьме - чёрен, как ночная махина нагромождённых друг на друга гор; он всегда хотел быть любимым и опекаемым Беспредельным Солнцем, всегда желал смерти Эгелиата, но Светлейший отец догадывался о злых умыслах младшего сына и изгнал его из своих чертогов вместе с матерью. Понятно, что Алюс, который жил в недрах матери Тьмы, завидовал счастью Эгелиата. Но прорваться к Тверди он не мог, ибо Беспредельное Солнце охраняло своего любимого сына от завистливого брата. Эгелиат был добр и чувствителен: он упрашивал отца пустить Алюса на Твердь, но Беспредельное было непреклонно. Тогда Тьма сказала своему злому сыну сделать то же, что сделал и Эгелиат - проронить пару слёз, чтобы возникла земля, где он мог бы гулять. Алюс последовал её совету, но две чёрных слезы, упавшие во тьму, породили Хаос - тёмное подобие Тверди. Ему не сияло Беспредельное Солнце, нет, в Хаосе всюду были мрак и смрад - там, где на Тверди текли голубые воды, в Хаосе простирались кровавые реки, где на Тверди вздымались в белых перистых облаках горы, в Хаосе были пустыни чёрных углей и камней. И только Бездна-Луна, сестра Беспредельного, согласилась светить и на Тверди, и в Хаосе для своих племянников. Так они и существовали, две земли, одна - отражение другой в невидимом кривом зеркале. Поначалу Твердь и Хаос граничили в просторах океанов, их земли соприкасались, но чем больше становилось счастье Эгелиата, тем ужаснее чувствовал себя Алюс. В его владении не теплилась жизнь, тогда как на Тверди расстилались зелёные и цветущие долы, преисполненные птичьего пения. Настоящая сущность душ каждого из братьев воплотилась в тех двух землях, что возникли из их слёз - из искренних слёз Эгелиата и алчных слёз Алюса.
- Две противоположности, - понял Юлиус, которому история о двух братьях-атлантах казалась мало впечатляющей, - прямо как Красный и Синий Трезубцы.
- Верно, - Тадеуш прищурился и выпустил изо рта струю дыма, - но те были связаны сложной родственной магией. После гибели Синего Трезубца погиб и Красный. А двум братьям-магнагам судьба сулила идти разными дорогами, дорогами, которые не могли пересечься ни под каким предлогом. И кто-то из них должен был свернуть со своего пути в пропасть первый, чтобы второй обрёл долгожданное счастье.
Проходили сотни тысячелетий, старились магнаги, преображалась Твердь, креп и Хаос. Алюс желал, чтобы и на его чёрной земле светило Солнце, но он ненавидел отца и понимал, что Беспредельное не уступит и не станет светить ему, своему нелюбимому сыну. Тогда он вырвал свой глаз - Бельмо - и водрузил его в чёрное небо; но свет, исходивший от кровавого глаза, не стал светом Солнца. Это было отвратительное кроваво-алое сияние, которым в Хаосе наполнились смрадные небеса, и оно пробудило к жизни смертоносных насекомых в человеческий рост и растения со звериными пастями. Так Бельмо Алюса стало одним из светил, что сияют для Хаоса. Бельмиадой. Но провал затеи Алюса породить второе Солнце ещё больше усилил его намерения добиться настоящего счастья от владения землёй, каким обладал Эгелиат, и он решил хитростью завоевать Твердь, подчинить себе место блаженства своего брата. Была сотворена сложнейшая магия: Алюс скрыл свой Хаос в прозрачном колоссальном облаке, и когда оно заслонило землю Эгелиата от Солнца, свет Беспредельного продолжал падать на Твердь, но он был лишь отражением того света, что просачивался через облако и нехотя был вынужден освещать Хаос. Так Алюс встал между Беспредельным и Эгелиатом и тайно лишил своего старшего брата отцовской защиты. И теперь оставалось только лишить Твердь защиты Эгелиата.
В то время уже не старый магнаг Эгелиат управлял Твердью. Давным-давно до этого он отсёк кисть своей правой руки и вдохнул в неё жизнь: появились сильфиды - его маленькие сыновья, которые разбрелись по всей Тверди и стали заботиться о Континенте как наследники магнага. Сам он сидел в сердце Тверди - на горе Тин, он был настолько стар, что не мог пошевелить ни шеей, ни рукой, ни ногой. Со своего, скрытого от глаз брата и сильфид, облака Алюс видел слабость Эгелиата и решил его добить. Рука Алюса схватила Бельмиаду и сжала её - из звезды пошли реки раскалённой крови и обрушились дождём на Твердь. Обжигающая сила огня покажется холодным ветерком по сравнению с мощью кровавой лавы Бельма. Там, где прошёл этот дождь, возникли или вулканы, или песчаные пустыни, но добрая половина крови Алюса вылилась на Эгелиата: немощный магнаг заживо сварился, его останки разлетелись по всей Тверди, а из них, представьте, появились прямоходящие существа: эльфы, ренегулы, люди, гномы, и ещё десятки похожих на нас, но они никогда не считались детьми Эгелиата в отличие от сильфид. Но даже сильфиды не смогли спасти своего отца от постыдной гибели.
Беспредельное, узнав о смерти сына, впало в уныние. Тьма и Бездна-Луна настояли на сборе семейного совета: на нём Беспредельное согласилось передать Твердь во владение Алюса. Но северные просторы Тверди оставались за сильфидами - Солнце не захотело обделять своих внуков. Так Твердь стала впервые разделена, и Алюс, боясь мощи сильфид, так и не рискнул подчинить себе северные долины. Судьба распорядилась так, что он прожил ровно столько же, сколько его брат провёл на Тверди, и умер Алюс таким же обветшавшим и дряхлым, упав от бессилия с горы Тин и разбившись в дребезги о каменную пустыню - когда-то её вокруг этой горы породили кровавые слёзы Бельма.
Ко дню смерти Алюса сильфиды уже имели свою державу - королевство Биисуме. Оно простиралось по всему северу Тверди от двух океанов до горы Тин, за которой начинались земли Алюса. Нулла Эгелий, бывший королём Биисуме в те времена, узнав о смерти последнего магнага, решил повести своё воинство к сердцу Тверди, чтобы объединить весь Континент под знаменами сильфид - это было их священное право как наследников магнага Эгелиата. И любой другой правитель на его месте поступил бы так же. Но когда биисумцы подошли к горе Тин, то их взору открылась картина, ужаснее которой они не видели ничего в своей жизни: из разлагающихся останков Алюса, нежно взлелеянные Тьмой, появлялись омерзительные твари - да, прямоходящие, но не похожие на тех, что породил солнечный Эгелиат. Это были демоны, мерзкие отродья кроволюба-Алюса, полулюди-полузвери, отвратительнее которых Твердь никого не знала господствующими в своих лучистых просторах. Тьма лепила демонов из плоти своего мёртвого сына: разных зверей и птиц она купала в крови Алюса, умерщвляла и давала на съедение рождающимся внукам, чтобы они имели животную силу, силу Тверди. Но демоны становились уродливыми: рогатые, крылатые, с клювами и хвостами, перьями и змеиной кожей, они выли, ужасаясь безобразию своего вида. Тогда Тьма увидела стоявших неподалёку людей с разинутыми ртами от удивления, подхватила пару из них и смешала человеческую кровь с кровью демонской: отныне каждый из её внуков мог иметь два лика - свой истинный, данный ему при рождении, и человечий, более красивый и благородный. Люди же с двусоставной кровью стали склонны к демоническому злу: зависти, властолюбию, убийствам, но облик демонов им обретать было не дано. Их просто использовали в угоду Тьме. На месте людей из далёких времён, я бежал бы со своим народом из тех мест, бежал бы прочь, лишь бы не видеть участи своей расы: люди разделились - одни стали служить демонам, а другие молча приняли их владычество, затаив в сердце надежду на бунт - на очищение крови.
Сильфиды не испугались демонов, но Нулла Эгелий посчитал нужным не воевать с сыновьями Алюса, а оставить за ними земли их отца-магнага. Кто знает, если бы тогда сильфиды истребили новорожденных демонов, не было бы никакого зла на Тверди, никаких слёз, ни криков о помощи, ни боязни перед смертью. Смерть стала истинной хозяйкой Континента, ибо ни перед одним из королей так не роптали, не преклоняли колени, не затаивали дыхание. Увы, сильфиды сменили воинственный нрав на милость к своим двоюродным братьям: король Биисуме заключил договор с Сыном Бельма - старшим демоном, плотью Алюса, которого Тьма вылепила ещё при его здравии из крови Бельмиады и велела владеть мрачной и брошенной пустошью Хаоса. Границей по-прежнему оставалась гора Тин, проходили тысячелетия, но мир, порой до крайности хрупкий, не нарушался. Нельзя сказать, что демоны и сильфиды были по-родственному дружны, нет, между ними, как между Алюсом и Эгелиатом, была вражда, но войны дети магнагов старались избегать всеми силами. Властители Тверди боялись друг друга, боялись тайных магических знаний борьбы, ведь сильфиды не знали, чему Тьма обучила своих внуков, как не знали и демоны, что за навыки передал сыновьям Эгелиат.
Так продолжалось до тех пор, пока Сын Бельма и его братья не решили уйти на покой и не передали все дела в их державе - а оною называли Аданаэ - свои младшим родственникам и их детям. Короли-демоны Аданаэ ещё в годы расцвета своей чёрной страны приняли титулы магнагов - смело, согласитесь, но у Сына Бельма не было такой мощи, как у его отца, и не было такого же изощрённого ума. Наследники Сына Бельма поспешили объявить его и его братьев псевдомагнагами; это были демоны, выросшие в тени славы королей Аданаэ, и вот, когда бразды правления перешли к ним, они не замедлили с лёгкостью разделить всю державу между собой и упиваться властью каждый в своей земле. Могущественное Аданаэ разделилось на тысячу тысяч мелких земель, и ты понимаешь, Юлиус, что жадность демонов была в тысячу тысяч раз больше просторов самой Тверди. Каждый из миллиона королей желал владеть всем Континентом, но кровопролитные нескончаемые войны принесли лишь смерть и разруху; демоны осознали, что глупо воевать между собой, пока есть главный враг - Биисуме. Всё на той же горе Тин был заключен договор между внуками Тьмы: они объединили все свои силы - своих воинов, оружие и устремления стереть сильфид с лица Тверди. Под покровами Тьмы демонская рать - а она была больше в сотни раз, чем море сот Нул-Радула - пошла на Биисуме и обратила бы все эти леса в пепельную золу, непременно, ибо сильфиды никогда не брались за оружие. И тому причиной была природная миролюбивость и ценнейшее наследство - благосклонный характер их отца. Но выход был. Исчезнуть, не обронив ни капли крови. Ни сильфид, ни демонов.
При дворе короля Радулла Рустира жил джин. Думаю, вы догадаетесь, друзья, как его звали. Когда сильфиды узнали об океане орошённых кровью секир, чьи волны неслись на Биисуме, был созван совет. На нём немногие предлагали биться с демонами, все понимали, что эти попытки спасти себя были бы тщетны, и тогда Алпа-Идди предложил Радуллу Рустиру спрятать его страну в ковре, уменьшив всё и вся до размеров пылинки - да что там, даже меньше, чем пыль. Со слезами на глазах король и его плачущий народ согласились на этот шаг, чтобы сохранить свою удивительную и дорогую Биисуме для самих себя: для других народов её земли были лишь желанным куском медового пирога Тверди, ведь остальные куски уже изрядно засохли. Так сильфиды превратились в пылекорпусов вместе со своими домами, лесами, горами и сотами. И спустя миллионы лет они нисколько не жалеют об этом, верно, Капелька? Тебе ведь никогда не надоест быть такой маленькой? Признаться, Юлиус, я многое слышал и многое представлял себе, но мне лишь трудно вообразить одно: страну в половину Тверди, исчезающую в малиновых облаках на глазах у всех демонов Континента, их остолбенение и над недвижимым в ужасе воинством - ковёр с Алпа-Идди, что медленно рассекает воздух, летя в никуда...
Капелька расплывалась в улыбке и всё ещё беззаботно мотала ногами от радости: почтенный старик рассказывал для неё эту историю, полусказку-полубыль; настоящий по-скорбному горестный смысл её она, конечно же, не понимала. Когда тихий и ровный голос Тадеуша, который подобно кисти в руках искусного художника рисовал ужасные картины на полотне воображения племянника короля, затих, Юлиус задумался.
- И это твоя любимая история? - обратился он к Капельке, и маленькая сильфида согласно замотала головой. - Что-то мало в ней весёлого. Я бы даже сказал, что ничего такого в ней вообще нет.
- Думаю, когда я рассказывал это Ндакли и Бубелло, ей понравилось, что в истории часто употребляется слово "дети", - Тадеуш прищурился и улыбнулся Капельке. - Но на тебя, я вижу, рассказ не произвёл впечатления?
- Не люблю всякие эпические саги. Слишком масштабно для меня. Мало верится во всяких детей Солнца и Тьмы, это похоже на содержание какой-то мистической книги. На любителя. Да к тому же мифам, как и слухам со сплетнями, я не доверяю.
- Да, я тоже - мы ведь с тобой родственники как-никак - но вот тебе доказательство, - Тадеуш кивнул в сторону окна, - Нул-Радул собственной персоной. Та самая Биисуме, которую сильфиды переименовали. И это название - производные от имён двух королей, Нуллы Эгелия, кто предпочёл сохранить демонам жизнь, и Радулла Рустира, который был вынужден расплатиться за ошибку своего далёкого предка сполна.
- Рустир, Рустир, - размышлял Юлиус, - где-то я уже слышал это имя. И совсем недавно. Ах да, постой, Ндакли вчера говорил, что так зовут тутошнего лесничего. Он отдаёт Алпа-Идди мёд, а потом получает от него всякие товары.
- Да, Рустир - имя короля. Но, посуди, зачем теперь Нул-Радулу король? Воевать не с кем, как и не с кем налаживать внешние сношения. Сан лесничего давно заменил королевский титул здесь. Так бывает, Юлиус: король может стать лесничим, но наоборот - нет.
Тадеуш выпустил из носа последние струи белого дыма и, вытряхнув из трубки горстку пепла, убрал её в карман чёрного дорожного плаща. Нужно было отправляться наружу - на Твердь - и король уже был готов к предстоящему полёту.
- А какое продолжение истории? - спросил Юлиус; его воображение всё ещё занимали демоны, в клочья порвавшие земли Континента Атлантов между собой. - Продолжение есть, ведь... хоть я и не верю, но... ныне же демоны не господствуют на Тверди, ведь так? Есть королевства людей, эльфов, ренегулов, но что-то я не слышал о державах демонов.
- А таковых и нет, - Тадеуш поднялся с кресла. - Демонов изгнали с Тверди, и я не знаю, когда это произошло. Изгнали без права возврата. То ли обратно в Хаос, то ли ещё куда, не знаю. Да, я пытался отыскать продолжение, но даже в библиотеке Глубирета - а у Гулдалена когда-то были собраны копии всех книг мира - ничего подобного нет. Если бы у нас было продолжение истории, то это пролило бы свет на многие нынешние события: держава Трувиана хоть и не кишит демонами - в ней он единственный такой, даю руку на отсечение - но само его появление на Тверди очень странно. Помнишь, Всевидящий Оракул Чаши говорил, что демоны Хаоса переподчинили то существо, что некогда было Орионом Карацером? Верховный старейшина Карацер смог установить контакт с Хаосом через Трезубец Хэлви, это вместе с горе-заклятием Рответала и сделало его чудовищем. Но как Хаос смог взять чудовище под контроль? Трезубец в то время уже был надежно припрятан Диларом Пракото. Часто я вопрошаю себя: как такое случилось? Но ответа нет. Кто может знать конец истории, как не один из демонов, верно? Будет хорошо, если ты когда-нибудь услышишь продолжение, но пока это одна из тайн. Тайнами кипит небо над Бохской Далью...
Раздались два коротких стука о стену, и в дверном проёме возникла заспанная и жующая физиономия Танатуса Беса.
- Извиняйте, что отвлекаю от разговоров государственного значения, но старушенция... прошу прощения, - бросил он в сторону Капельки, - бабушка Титч просила передать, что пчёлы уже готовы, можно лететь прямо сейчас, если вы не забыли о том, что нас ожидает, судари.
- Мы помним, сэр Бес, Совет старейшин, самое ответственное мероприятие каждого года Баланса Содружества, - Тадеуш печально улыбнулся. - Луций поспешно заявил, что Балансу пришёл конец: пока есть Харазнас, есть и Баланс. Это удивительное место, Юлиус - не Нул-Радул, конечно, но тебе понравится.
- Хм, там тебя ожидают к завтраку, Юлиус, - Танатус отправлял в рот остатки пирожка с мёдом и черникой. - Придётся поторопиться.
- Спасибо, но я не хочу есть, и это не отговорка - я и правда не голоден.
- Не голоден? - Бес выпучил глаза. - Тогда погоды не сделает, если я возьму твой яблочный пирог, а вернее - уже мой. Решено, а? Ха-ха, вот видишь, что значит мыслить стратегически!
Танатус, как ошпаренный, побежал в главный зал, где стоял стол с завтраком, и Тадеуш с Юлиусом и Капелькой, смеясь, пошли за ним. Домик Титч был полон сочного света медово-оранжевого солнца, по коридорам свободно порхали птицы, но очень много их было в столовой - то и дело пернатые завсегдатаи вылетали оттуда с кусками пирога в клювах или лапах. За столом был только скучающий Бубелло: перед ним лежала пустая тарелка с крошками, которые доклёвывали птицы, а сам он, скрестив руки у подбородка, подозрительно поглядывал на аппетитный яблочный пирог. То-то было изумление сильфида, когда за Юлиуса его, не церемонясь, вместе с подносом взял Танатус.
- Такая жизнь, брат, - развёл руками Бес, - понимаю, ты не слопал его только потому, что пирог готовили для племянника всемогущего Тейши, хо-хо! Вам, прожорливым, никогда не понять людскую истину: не съел сам, отдай съесть кому? Правильно, Танатусу, чтоб не досталось сильфиду. Только во благо твоему здоровью, сэр Бублик.
- Бесстыдство, - голос Катаноэк заставил Беса повернуть свой нос от душистого пирога в её сторону, - собираешься есть пирог прямо в седле пчелы, а, Хахатус?
Тадеуш и Юлиус от души рассмеялись вместе с Ндакли и Аэфино, которые стояли на улице рядом с пчёлами и прекрасно слышали каждое слово из дома, но Бес с воинской суровостью изобразил серьёзную мину.
- Отличная идея. Сэкономим время! Верхом на лошади обычно пьют - не воду, разумеется, а верхом на пчеле будут есть. На ваших глазах, господа, я стану первооткрывателем новой традиции всея Нул-Радула!
Катаноэк покачала головой и холодно восприняла смех вокруг. Снаружи в который раз затрубил Жужень, пчёлы были готовы, и гости вместе с членами семьи Титч поспешили на улицу, где солнце играло на каждом камне, каждом лепестке и бутоне, веселилось подстать хорошему настроению свежего нул-радульского утра.
Аэфино и Ндакли держали под уздцы три пчелы; одной из них был Жужень - он, завидев Юлиуса, с детской радостью прыгнул к нему, подхватил за шиворот и бесцеремонно забросил в седло под радостный рёв хобота.
- Всё в порядке, держитесь за поводья, сэр, и не забудьте сунуть ноги в стремена! - крикнул Ндакли.
- Что? - Юлиус чуть не вывалился из седла и уставился на сильфид, - а вы разве не полетите с нами?
- Не за чем нам лететь в Харазнас, - сказал Аэфино и отдал Тадеушу поводья своей пчелы, а она была больше Жуженя в два раза. - Вы не забыли, что сильфиды в своё время как в воду канули? Если нас увидят на большой земле, то произойдёт настоящее извержение - сплетен и толков. К тому же, вы накануне летали на этой пчеле, она к вам, вижу, благосклонна, да и сэр Бес вчера освоил азы.
- Комар - одна из быстрейших пчёл в округе, - похвалил Ндакли, гладя пчелу Танатуса по хоботу.
- Комар? - Бес скорчил удивлённую гримасу; он уже горделиво выпрямился в седле и вертел на свободной руке поднос с душистым и порезанным на куски пирогом. - Хе, и какой умник догадался так назвать пчелу? Надеюсь, этот пчёлокомар не высосет хоботищем из меня кровь?
- Нет, что вы, просто Комар так хорошо выучился летать, что теперь бороздит небо почти что беззвучно, его крылья не жужжат, - Ндакли был рад и горд за пчелу, но Танатус не унимался:
- А мне вот интересно, каких размеров должна быть ножища, чтобы раздавить этого комара? А что, раз комар есть, то его надо прихлопнуть. А ежели в будущем у вас будет голод на имена для ваших скакунов, то назовите пчелу Тараканом - не прогадаете.
Бес и Юлиус засмеялись, но пчеле не понравились его слова, и Комар со злобным прищуром хлестнул Танатуса хоботом по лицу - так, что тот чуть не выронил заветный поднос с пирогом.
- Прощайте, братья-сильфиды, скоро увидимся с вами, - Тадеуш натянул стремена, и его пчела величественно встала на дыбы, - спасибо, что приютили нас. Слава Нул-Радулу! Ну, Матильда, давай.
Его пчела взмыла в небо, и Юлиус нервно взглянул на Ндакли: он не был уверен, что сможет хорошо управлять Жуженем. Он сам ещё ни разу не летал на пчеле в одиночку и жалел, что не пошёл вчера вместе с сильфидами и Бесом упражняться в полётах.
- Всё будет хорошо, - Ндакли похлопал Жуженя по мохнатой лапе, - не бойтесь, сэр: он знает, куда лететь, так что просто сидите и крепко держитесь. Если хотите, могу дать с собой бабушкиного зелья.
- Спасибо, не стоит, - Юлиус закрутил ремни вокруг кистей рук и прочно вставил ноги в стремена, - думаю, вчерашний обморок уже не повторится.
- Удачи, сэр, - сказал на прощание Ндакли и приказал Жуженю взлететь.
Пчела резко вспорхнула в высь, четыре её крыла завертелись перед Юлиусом, как мельничные колёса, но он унял в себе всякое опасение - лишь с добротой в голосе попросил Жуженя не уронить его. Услышав эти слова, Жу на удивление пару раз мотнул головой.
Катаноэк с лихвой хлестнула Комара, и пчела Беса взлетела вместе с ним; он чудом не выпустил пирог из рук, но гордая сильфида осталась вполне довольна его секундным испугом. Сильфиды с улыбками махали гостям, желали удачи и скорейшего возвращения; Комар нагнал Жуженя, и Юлиус уже летел рядом с Танатусом, когда нашёл в себе решимость оглянуться: внизу расстилались леса, принявшие своё медово-золотое одеяние под утренним солнцем, семейство Титч уже было крошечными фигурками - пчёлы улетали с горы и устремлялись всё выше, в малиновые облачные дали. Подобно трубам заморских кораблей они зазывали в свои просторы, но беззвучно, обещая показать что-то на редкость удивительное и необычное уже вне Нул-Радула, за пределами ковра...
Опасения Юлиуса о повторении его обморока нисколько не подтвердились, наоборот - он даже получил удовольствие и знакомый лихой азарт от быстрого, но ровного полёта пчелы. Жужень не петлял на бешеной скорости и не выписывал зигзаги, поэтому Юлиус, не успело пройти и нескольких минут от полёта, освоился в седле, ослабил железную хватку ремней и стал озираться по сторонам. Малиновые облака отливали синевой, пчёл с гостеловами и простыми сильфидами, которые спешили на соты, встречалось на пути всё меньше. Будто бы знакомые ветра морского побережья Паекера уже взъерошивали волосы Юлиуса, и это было особо приятно ощущать, находясь меж двух реалий - магической тайной Биисуме и повседневной жизнью Баланса. Хоть жужжащий зверь и летел с удалым задором, не забывая трубить в хобот, но летел он по ровной наклонной линии, поднимаясь всё выше и выше.
Комар нёсся рядом, и Юлиус, одновременно пугаясь и смеясь, видел, как Танатус, болтая ногами и не держась за ремни, со смаком поедал пирог. Непонятно, то ли воинская выправка наездника, то ли какая сила чудом удерживала Беса в седле, но сам он ничуть не заботился о своей безопасности и не забывал причмокивать и закрывать глаза от явного наслаждения свежей выпечкой и начинкой-вареньем. Но аромат запечённых яблок и душистый мёд сделали своё дело: Комар принюхался к чему-то вкусному на своей спине и рьяно пытался дотянуться до лакомства. Хобот пчелы болтался возле Беса, и тот то и дело фыркал и отшугивал его, как какую-то назойливую муху. Это было чересчур забавно, и Юлиус сквозь смех уже жалел, что просто не отыщет подходящих слов, дабы описать всё это Гэбриелу, Аполлону и Капрану - это надо было только видеть и восхищаться актёрским талантом Беса, как, впрочем, и всему в Нул-Радуле.
Разозлённый Комар махнул хоботом и вышиб поднос из рук Танатуса, и тот с бранью вцепился в седло, чтобы не выкатиться из него кубарем. Остатки вкусного пирога улетели в бездну, и сморщившийся Бес скорбным и голодным взглядом проводил последние блики солнца на серебре улетающего подноса.
- Танатус! - крикнул Юлиус, - Авелио Мон-де-Хотеп! Он должен был полететь после нас?!
- Кто?! - переспросил Танатус, вдруг сменив маску актёра на знакомую бледную пелену растерянности. - Ах, Авелио?! Э-э, нет, он улетел раньше нас! Ранним утром!
- Ему нужно было зачем-то встретиться с дядей до Совета старейшин, не так ли?!
- Н-е-е-е-е-е-т! - Бес с выпученными глазами промычал это так громко, что Комар похлопал его хоботом по голове: знак, чтоб тот не слишком-то шумел. - Он не виделся с Тадеушем, я ведь говорил: Авелио - обыкновенный стеснительный малый!
Почесав подбородок, Танатус нашёл нужным добавить:
- Да и ты не говори дяде, что тут был Мон-де-Хотеп! Он-то ведь, хм, не знает! И вообще! Что тут такого, если человек просто попросил подбросить его до Харазнаса?!
- Я поверил бы тебе, Танатус, если б мы летели хотя бы на пегасах!
Бес пожал плечами и отвернулся. Он снова увиливал от разговора, и Юлиус это прекрасно понимал. И он попытался бы вывести никудышного вруна на чистую воду, если бы впереди пчела с Тадеушем не растворилась в облаке малиновой пыли.
- Началось! - рявкнул Танатус. - Держись крепче, Юлиус, сейчас вылетим на волю!
Две пчелы врезались в облако, где пару секунд назад исчезли Мотильда и Тадеуш, и Юлиус вцепился в седло и зажмурил глаза. Делаться нормальным оказалось приятнее, чем превращаться в пылекорпуса: ощущение, что тебя схватили титаны и растянули кончиками пальцев, как кусок глины, на самом деле было более или менее терпимым - каждая пядь Юлиусова тела будто вдохнула морской воздух и раздулась, как вольный парус, вобрала в себя лёгкость пуха и свежесть прохладного скалистого ветра. Это было настоящее появление из ничего, как и рождение всего, что составляет известный мир, и возврат обличия нормального человека изобразился для Юлиуса вторым рождением. Прямо над его ухом прогоготал радостный вопль Танатуса: Бес, видимо, чувствовал то же самое.
Всадники на трёх пчёлах вылетели из ковра и устремились в просторы белых перистых облаков хорошо знакомого голубого неба - неба, прекраснее которого не могло быть ни в одной затерянной стране. Юлиус на лету обернулся: Алпа-Идди, вздымаясь над волшебным ковром, смеялся и махал им вслед, и в знак благодарности и восхищения Юлиус поднял вверх правую руку.
Вдалеке смутно виделись очертания необычной громады, застланной белой дымкой; пчёлы опускались всё ниже, облака редели, и Юлиус готов был поверить, что сейчас они увидят остров, со всех сторон окруженный морем. Но ни шума волн, ни крика чаек слышно не было - остров вырастал прямо из облаков, они распахивались, как шторы, показывая здешнее сокровище - великий Харазнас. Над ним и под ним продолжало простираться небо, не уступающее морю в своей голубизне, и у Юлиуса закружилась голова и перехватило дыхание: впервые ему довелось увидеть облака, что мирно плыли под земляной махиной. Всё будто бы перевернулось с ног на голову - и так и было бы на самом деле, если б деревья на острове росли кронами вниз.
Уже не осталось ни одного облака, которое бы скрывало Харазнас от глаз летящих. Пчёлы быстро промчались над густыми и дикими зарослями восточной половины острова - они покрывали всю видимую землю и подножие горы. Рощи были необитаемы; с низкой высоты Юлиус не разглядел ни дорог, ни домов; тут всюду расстилались поля дикорастущих и влаголюбивых растений, и их никто и никогда не видел на заселённой земле - Юлиус точно это знал. Всё было обвито плющом, колючками и толстыми стеблями с шипами и узорами, удивительно похожими на чешую. Врят ли в этих зловонных и мрачных лесах водилось какое-то зверьё, тут не было даже птиц, хотя и Бес, и Юлиус ожидали заслышать какой-нибудь пронзительный чудовищный вой, чтобы убедиться совсем - это место гиблое, и людям здесь было делать нечего. Если бы не Храм Великих.
Тадеуш сбавил ход своей пчелы, и Мотильда полетела рядом с Комаром и Жуженем, огибая гору и поднимаясь выше и выше.
- Что уж они не могли облагородить эти дебри что ли?! - крикнул Танатус, и его голос выражал большую досаду. - Всё-таки это сердце Баланса как никак!..
- Да, я тоже так думаю, - Тадеуш с печалью во взгляде смотрел вниз. - Раньше Харазнас, когда он ещё стоял на море, принадлежал нимфам: тут всюду были разбиты сады, тропинки, лужайки... Но Гулдален отобрал у нимф этот остров, поднял в небо. Теперь садам здесь не за чем цвести, ведь если бы не Храм Великих, жемчужна Харазнаса, остров был бы бесполезен - нимфы никогда не берут назад что-то, отобранное у них. Старейшинам нет дела до заботы о здешней растительности: они собираются тут один раз в год, в Храме Великих на Совет старейшин, а потом улетают отсюда восвояси. Только Верховный старейшина живёт на острове круглый год, но пока что ни один из них со времён Гулдалена не занялся уходом за островом. Что ж, остаётся надеяться на известное благоразумие Луция Равэна.
Пчёлы оставили за собой последние сажени необитаемых дебрей и плавно выпорхнули на вершину горы; они решили описать над мощёной белым камнем площадью и самим Храмом Великих пару кругов, и Юлиус чуть не вывалился из седла: вид древнего уникального строения был грациозен на фоне простирающихся небес - он никогда бы не подумал, что на невзрачном и заброшенном острове могло быть нечто подобное. Будто ожившая картина, что была когда-то запечатлена магом на древнем холсте, Храм Великих по-праздничному патетично и торжественно предстал перед всадниками, внушая покорность и раболепие в три пылающих восторженным заревом сердца. Звон труб и барабанные раскаты только в такт ускорили их ритмы.
Такой монументальной постройки, как Храм Великих, Юлиус не видел в своей жизни. Истинное воплощение величия Бохской Дали и сохранения Баланса старательно впечатляло того, кто видел его впервые; никогда ещё Юлиус не чувствовал ничего подобного - ни в Паекере, ни в Слипволкере - но вид обители пяти старейшин наполнил его сердце чувством настоящего патриотизма и гордости за свою землю, внушил, за что стоит проливать кровь - за одно это достояние древних гениев, небесных строителей, мастеров-зодчих, подобий которому в мире быть не могло.
Вся вершина горы была плоской и устланной кладкой десятков сотен белых камней. На просторной площади, уже изрядно пожелтевшей за два тысячелетия, сейчас была бессчетная масса крошечных фигурок - людей, ренегулов, эльфов, гномов, гоблинов, даглодитов - все они торопились из своих карет и повозок с пегасами на ступени пирамиды, что была сложена из правильных каменных блоков и во многом превосходила в размерах похожую пирамиду в Гранморе. Её четырёхугольное основание занимало добрую половину всей площади, лестницы изрезали скаты стен с четырёх сторон света, но вершина была плоской - желто-бурые камни увенчивал Храм Великих, и его темнота серых стены и пурпурный отлив бронзовых колонн особо гармонировали с блоками пирамиды песчаного цвета. Будто сам Храм был по-сумрачному тёмным шлемом бледно-жёлтых доспех каменного воина, за которого приняло пирамиду разыгравшееся воображение Юлиуса.
Храм Великих представлял собой строение из двух гигантских цилиндров: один из них, верхний, был шире и громоздился над более узким. Словно снятый с большого пальца атланта, он был едва водружён на другой руками самого магнага, и цилиндры Храма запросто можно было принять за два его перстня, вычурных и редчайших. Стены двух каменных колец обрамляли ряды кариатид - бронзовых скульптурных колонн - изваяний древних крылатых королей-ренегулов; из них каждый был при короне, плаще, подвесном мече и бороде до колен. Короли у стен нижнего яруса сквозь столетия несли тяжёлое бремя - удерживали в поднятых руках верхний цилиндр, а кариатиды верхнего вздымали руки к фризу, где над каждыми ладонями гигантов-колонн крепилось по бронзовому лучистому солнцу.
Крыши у Храма не было: он стоял под открытым небом, и уж старейшины наверняка позаботились, чтобы над горой никогда не выпадал дождь. С высоты полёта нул-радульской пчелы Юлиус разглядел то, что едва высилось над серединой верхнего цилиндра - небольшой купол из стеклянной мозаики, под которым, очевидно, находились несколько комнат. От этого купола вниз, извиваясь, шли три лестницы - три застывшие сияющие молнии из расписного хрусталя. Лестницы брали начало у верхних балконных террас самого последнего этажа Храма: балконы, наполненные пришедшими на Совет существами, протягивались внутри двух цилиндров от самого низа и до верха. Не было никаких комнат, галерей, отсеков - только сплошные этажи лоджий и лож. Юлиус не понимал, чего же ожидали увидеть все, кто там собрался: ни сцены, ни актёров нигде не было, а напряжённая и воинственная музыка совсем не могла развлекать. Но для представления ли возводились по стенам кольцеобразные балконы? Головы всех были обращены к стеклянному куполу, откуда услышать хоть единое слово уже считалось неимоверной удачей - верхние этажи Храма были забиты до отказа, зеваки толпились и толкались, но на три лестницы никто ступать не смел.
Это всё, что удалось разглядеть Юлиусу со спины Жу. Тадеуш приказал своей пчеле приземлиться прямо у Храма, минуя ступени пирамиды, и Мотильда повела за собой Жуженя и Комара.
- Почему они не прилетят прямо к Храму на пегасах? Зачем подниматься по этим лестницам?
Пчёлы уже приземлились на площадку перед Храмом Великих, и Юлиус сверху смотрел на представителей различных рас: мелкими группами, будто паломники, они неспешно следовали к святыне Харазнаса, иногда замирая и склоняя головы, по сотням ступеней пирамиды со всех четырёх сторон. Ни ветер, ни усталость не останавливали их, пара пышно украшенных карет с пегасами кружили над пирамидой, но господа не слушали криков своих слуг о возвращении и продолжали удручённое шествие. Доносились обрывки громких слов и мольбы, кто-то падал на колени и дотрагивался до ступеней лбом. Услышав чьё-то рыдание, Юлиус совсем сбился с толку: он всегда думал, что Совет старейшин - это торжественный праздник, радостное событие для всего Баланса.
- Существует древнее поверие, - заговорил Тадеуш, подойдя к племяннику, - что если пройти все пятьсот ступеней пирамиды Гулунда - так она называется - и на каждой из них вспомнить по своему греху, что тянет за душу, и искренне раскаяться, то духи горы Хара всё простят, сделают душу чистой и укажут путь к обретению настоящего счастья и ответов на все вопросы. В них, - его взгляд печально опустился на сотни существ, - есть надежда. О, да. Это самое главное. На этих лестницах нет алчности, лицемерию, злорадству, зависти. Нет и соперничеству - духи воздадут всем. Так верят, и это хорошо, когда живущие в мире чувствуют лезвие своих проступков у себя в горле...
- И ты тоже веришь?
Тадеуш отвернулся и осмотрел площадку перед Храмом Великих: с лестниц на неё тянулись толпы прошедших тракт в пятьсот ступеней, и король с племянником и Танатусом Бесом были единственными, кто приземлился сразу у Храма на своих животных. Три нул-радульских пчелы уже скрылись в выси за облаками, и лишь блеск от украшений Алпа-Идди озорным оранжевым лучом прокрался сквозь голубую небесную пелену.
- Я проходил эти ступени четыре раза. И моя жизнь нисколько не изменилась. Не хочу в пустую тратить свои старческие силы и протопать за зря в пятый раз. А ты хотел бы пройти эту лестницу?
Юлиус задумался.
- Пожалуй, число моих проступков с трудом дотянет до двадцать пятой ступени.
- Тогда остальные четыреста семьдесят пять будут тебе в добровольное наказание, - Тадеуш печально улыбнулся и похлопал Юлиуса по плечу. - У тебя вся жизнь ещё впереди. Что ж, пошли, уже полдень. Нас, наверное, заждались...
Бронзовые двустворчатые врата вели вовнутрь Храма Великих, и Тадеуш с Юлиусом и Танатусом прошли через них, присоединяясь к группе почтенных эльфов в сиреневых плащах с взмыленным видом, но сияющими лицами. Первое, что бросилось в глаза Юлиусу внутри - великое столпотворение; кругом были существа всех известных рас, они бегали, свистели, махали руками в поисках своих мест на балконных террасах. В центре круглого зала в красных балахонах стояли гномы-трубачи, сомкнутые в кольцо - звук медных воинских труб приказывал всем занимать места, их гром до самого поднебесья прокатывался по каменным стенам и где-то на верху ему отвечал похожий звук рокочущей меди. От ударов лысого гнома по барабану, что стоял в центре кольца трубачей, у Юлиуса совсем заложило уши, и он с благоговением вспоминал прекрасный звук игры нимфы на арфе - его нельзя было даже близко поставить с этим грубым подобием музыки.
Танатус и Юлиус семенили за браво шагающим королём; перед ним с опаской и почтением расступались и склоняли головы. Если бы Тадеуш не был старейшиной, они бы точно не выбрались отсюда заживо и их бы тут же придавили еле прошедшие через врата четыре неотёсанных и ничего не понимающих тролля. У входа на широкую винтовую каменную лестницу Юлиус увидел растрёпанного и худого человека в красном балахоне: около него выстроилась длинная очередь, но сам он усердно копался в свитках и что-то рьяно, брызгая слюной, объяснял солидному и суровому гоблину.
- Ну не могу я найти вашего имени в списках, господин Миризадж! Ну нет его тут! Видите, нет! Чтоб мне провалиться, вот, смотрите сами! Листайте!
- По-твоему меня, главу клана Миррис-Миризадж, второго гоблина в Лиридии, кто с королём на "ты", забыли внести в какую-то грязную бумагу?! - гоблин угрожающе положил руку на эфес сабли: а бумага и правда была грязной - чернила потекли от пота на руках пропускающего.
- Ну я же врать не буду, - выдохнул он, нервно протирая лоб, отчего на нём остались чернильные пятна. - Вот, читайте: тут нет вашего имени! Смотрите же! Ну, держите!
- Да не буду я смотреть на эту дрянь! - взвизгнул гоблин; он готов был вытащить саблю, но как нарочно над его ухом раздался знакомый смех:
- Успокойся, паренёк: не секрет, что Айго не умеет читать.
Гоблин в бешенстве дёрнул головой.
- Танатус Бес!
Но это было единственное, что Айго смог произнести. Слова будто пробкой застряли в его горле, он только шипел, тыкая пальцем в грудь Бесу, и Танатуса это позабавило.
- Подвинь своё пузо, Миризадж. Мне надо поговорить с человеком. Ты ведь здесь первый год, сынок?
- Да, - пискнул пропускающий, не сводя взгляда с гоблинской сабли. - Ярго. Меня зовут Ярго.
- На прошлых трёх Советах мы стояли с этим пугалом в одной ложе. Думаю, ничего не изменилось и сегодня. Глянь-ка восьмой этаж, третий сектор, террасу двенадцать...
Пропускающий быстро пробежал пальцами по стопке свитков на маленькой тумбе возле себя и вытащил один из них.
Миризадж приблизил палец к лицу паренька и с отвратительной гримасой хотел что-то сказать, но Танатус бесцеремонно вытолкал его на лестницу, и весело подмигнул на прощание Юлиусу:
- Мой старый товарищ. Воевал против его отрядов в Тренвике. Этот гоблин перепробовал на вкус все тренвийские болота, но читать так и не научился: это его и погубило - он не смог ни слова разобрать, когда перехватил наши письма к Андреасу о помощи, а пока они сидели и корпели над переводом, мы ударили по лагерю. С тех пор я в гоблинах души не чаю!
- Ваше имя, - дальше потребовал пропускающий нервным голосом.
- Тадеуш Эммануил Вишес. Иногда меня называют Велиодаром Билигранским, но это всего лишь должность, с которой я совмещаю сан короля Санкт-Артура.
Юлиус улыбнулся: белый и недвижимый, словно только что вылепленный снеговик, Ярго выпучил глаза и раскрыл рот, как и многие, кто стоял в очереди на лестницу.
- Здравствуй, Ярго. Со мной Юлиус Андреас Вишес-Слипволкер, назначенный указом Верховного старейшины Поверенным в делах Харазнаса.
Пропускающий уставился на Юлиуса, и вместе с его взглядом к племяннику Тадеуша обратились десятки, если не сотни, восторженных глаз толпы - от этого ему стало немного не по себе.
- Вам на булевтерий, господа, - ответил Ярго, даже не роясь в пачке со свитками, и Вишесы быстро прошли на лестницу.
Краем глаза Юлиус видел, что взволнованно шумящая очередь не выпускает их из поля зрения, но тут же новое стало предметом всеобщего изумления: четыре тролля окружили Ярго, который и без того бледный, сделался белым, как мрамор, когда один из троллей взял с тумбы пачку его свитков, обнюхал и откусил добрую половину.
- Булевтерий - это то, что я думаю? - спросил Юлиус у дяди, пока они скорым шагом поднимались по ступеням наверх. - Это зал под куполом?
- Да. Там два зала: первый - булевтерий, где всегда проходит Совет, а рядом с ним - личный кабинет Верховного старейшины. О, - Тадеуш расслышал зов труб в вышине, - это гласят золотые трубы. Последние. До начала совсем немного осталось. Поторопимся, нам пройти ещё двадцать этажей. Я уже привык, да и для человека, который преодолел Тракт Искушения, это покажется прогулкой налегке, верно?
Тадеуш приободрил Юлиуса и хлопнул его по плечу. Вместе они почти что бегом проходили этаж за этажом, и толпа спешащих на террасы существ к верхним ярусам медленно редела. Только дюжина гномов шла с ними нога в ногу всё это время.
- Я не понимаю одного, - спрашивал Юлиус. - Зачем на Совет старейшин приезжает так много всяких созданий? От всех рас. Я постоянно думал, что это сбор исключительно пяти старейшин.
- В этом сборе на самом деле примут участие все, кто сейчас собрался на балконах. Здесь представители всех более или менее знатных родов Баланса: Гулдаленом им было даровано право слышать речь старейшин из булевтерия. Но в то время таких родов было не так-то уж и много, но никто и знать не знал, что когда-то Храму Великих придётся встречать такие массы народа. Но всё это даже к лучшему. Сегодня будет принято решение, и жители Баланса узнают о том из первых уст.
- Ты хочешь сказать, что тысячи будут слышать слова из булевтерия?
- Именно.
- Но как?
- Хм, какой это этаж? - спросил Тадеуш у человека в красном балахоне на пролёте, где они сейчас находились.
- Семнадцатый, сир.
- Отлично, иди сюда, Юлиус.
Они вышли на одну из террас, и Тадеуш - а ему сразу открыли дорогу - подошёл к чугунным перилам балкона. Он указал пальцем на самый верх, и Юлиус высунул голову: к основанию булевтерия крепилась платформа - к ней и тянулись три хрустальные лестницы-молнии. Это было огромное бронзовое солнце; его тёмные лучи походили на языки пламени, а человеческое лицо было покрыто волнистой бородой, но ушей на голове светило не имело. Глаза у необычного лика оставались закрытыми, а рот солнца - завязанным на пару тугих узлов от Совета к Совету - об этом было нетрудно догадаться, и Юлиус пришёл в восхищение от платформы, что скрывала в себе древнюю магию ренегулов.
- Когда начинается Совет, у него появляются уши, глаза открываются, а рот развязывается, - объяснил Тадеуш с улыбкой. - Забавно видеть, как меняется мимика его лица, подражая чертам старейшин, и шевелятся губы, но так все здесь слышат слова, что произносятся в булевтерии. Это Лик Гулдалена - король в металле увековечил свой облик, сравнил себя с самим солнцем. Что ж, думаю, только Гулдалену, достойнейшему из королей, это было можно...
Они минули оставшиеся три этажа, и ко второму залпу золотых труб ступили на вершину Храма Великих - к одной из трёх лестниц. Она крепилась прямо у чугунной балконной изгороди, и калитка, ведущая на её сияющие ступени, была уже отворена одним из слуг Храма в длинном красном плаще. Здесь над толпами знатных особ уже было безоблачное весеннее небо, ничто не предвещало непогоду, но Юлиусу всё равно казалось, что ветер опасно шевелит хрупкую лестницу.
- Держись за мной и не смотри вниз, - сказал Тадеуш. - Надо погарцевать перед ними. Баланс любит своих героев.
Он первым шагнул на хрусталь и медленно пошёл по ступеням, едва помахивая поднятой правой рукой. Внизу взревели тысячи террас, волна рукоплесканий прокатилась от самого верха и до низа, где её поддержали рокот барабана и вопли труб. Изо всех сил Юлиус, следуя за дядей, старался подавить в себе желание взглянуть вниз; но всё же сквозь прозрачные ступени хрусталя он видел смутные и искореженные маленькие фигурки - они были всюду, куда ни посмотри, будто он, пылекорпус, завис над бездонным муравейником. Затаив дыхание, Юлиус вцепился в холодные перила и с трудом переставлял ноги. На него смотрели тысячи глаз, и он не знал, что это были за взгляды: выражающие упоение ли, презрение, или равнодушие. Он не хотел это знать и старался не думать об этом. Единственное его желание - поскорее пройти эту чёртову лестницу - сбылось быстро. Вместе с дядей они шагнули в мраморный коридор, и когда Тадеуш закрыл хрустальную дверь, что вела на лестницу из булевтерия, рёв перестал быть слышимым.
Маленький коридор заканчивался массивными вратами из красного дерева с миниатюрными золотыми солнцами на каждой из створок. За ними, непонятная и переливчатая, звучала быстрая беседа чьих-то голос. На полминуты Тадеуш и Юлиус остановились, собираясь с мыслями.
- Перед тем, как мы войдём туда, - тихо сказал Тадеуш, - мне нужно кое о чём тебя предупредить. Возможно, сейчас, на Совете, ты узнаешь нечто новое о Трувиане и тайнах, что клубятся вокруг него. О нём и только о нём будут говорить сегодня. Если вдруг ты что-то будешь знать, что неизвестно другим в булевтерии, я прошу тебя, не говори сразу. Взвешивай каждое слово. Я прошу тебя об этом не потому, что нас будут слышать тысячи ушей, нет. Нельзя недооценивать ум Трувиана: пусть Харазнас - самое надёжное место в Балансе, но, как сказал Луций, Баланса больше нет. Нет такого, как раньше. И нам смириться с этим. На сторону Трувиана переходят многие, поэтому...
- Ты хочешь намекнуть, что кто-то в Храме Великих может быть посланником Трувиана?
- Это только намёк, не больше. Хотя... Я уверен, что ты хорошо разбираешься в людях и других существах. Сможешь разобраться, кто есть кто. Я доверяю другим старейшинам, но меньше, чем тебе. Так что и ты мне доверяй, Юлиус. Если ты что-то вспомнишь, если сказанные кем-то слова приведут тебя к внезапной догадке, я хочу первым знать об этом. Можем мы заключить такой уговор?
- Проще простого, - ответил Юлиус, и король с улыбкой кивнул.
- А теперь на Совет старейшин. Пришло время поболтать начистоту.
Тадеуш толкнул дверь, и они вошли в булевтерий. Если бы Юлиус не знал, где они, он бы с неколебимой генеральской уверенностью решил, что попал в самую настоящую оранжерею. Резкий запах от разнообразия всяких растений ударил в нос, и его голова закружилась, но на счастье порыв свежего воздуха полоснул его лицо - на вершине мозаичного купола находилось огромное окно, через которое сейчас то влетали, то вылетали ватаги маленьких стрижей вместе с буйным ветром высот.
Посреди свободного пространства в булевтерии стоял широкий круглый стол, выложенный из бирюзовых камней, и кроме него никакой мебели больше не было. Пол устилали тёмно-алые ковры; они огибали лишь одно место - оно едва вздымалось над уровнем кладки. Это была обратная сторона бронзового Лика Гулдалена, и на этой части пластины, что занимала треть помещения, оказалось в точности то же самое лицо, что и снаружи - с завязанным ртом и закрытыми глазами.
От стола в сторону врат, щедро разукрашенных рядами вставок-малахитов и, судя по всему, парадных, тянулась пунцовая дорожка, но Юлиус увидел всё это только потом: поначалу его внимание привлекли вздымающиеся мраморные блоки у серых стен. Эти блоки составляли небольшой амфитеатр, и на них, обвитых плющом и жимолостью, крепились и свисали стеклянные плошки с цветами и травами. Вся зелень будто поддерживала мозаичный свод; Юлиус думал, что неказистые плоды-фонарики физалиса излучают здесь свет вместо солнца, а небесного цвета васильки, что были вплетены в тонкий каркас мозаичного купола, застилают настоящий небосвод - это у них получилось довольно правдоподобно. Ароматы шалфея и розмарина опускались с вершин до низа булевтерия, кремовато-зелёные лепестки орхидей и фиолетовые трубочки наперстянки сливались с купольным витражом и нисколько не уступали краскам на стекле. Юлиус щурился, чтобы разглядеть мозаичный рисунок, но наполненные беспечными птицами протяжные ветки мешали ему это сделать; на нижней лиане стрижи и синицы следили за теми, кто был внизу, со спокойной любознательностью, пока прямо в середину туго натянутой ветви не сел огромный беркут - лиана тут же оборвалась, и все птицы спорхнули с неё и скрылись в цветущей выси.
Юлиус очнулся от своего секундного оцепенения и отвернулся от амфитеатра.
- Тадеуш! Юлиус! Как добрались?!
Низкорослый человек в огромной сиреневой мятой шляпе, которой, однако не удавалось закрыть под своей тенью серебро улыбающейся бороды, первым увидел вошедших через врата на окраине булевтерия и пошёл к ним на встречу. Палка в его руках бойко стучала в такт с деревянными башмаками.
- Симфейрут! - Юлиус не поверил собственным глазам, и гном с лукавым прищуром легонько похлопал его навершием палки по щекам.
- Лоуренс сказал, что ни у гоблина, ни у кентавра, ни у самого Хэлви ты не взял дары. В этом есть и моя заслуга: предложи я тебе золото больше раза в два, ты бы взял, не задумываясь.
- Ну уж нет, я сразу разгадал секрет Тракта Искушения, - Юлиус засмеялся вместе с гномом, которого он вовсе не ожидал здесь встретить.
- Я так рад видеть тебя, Симфейрут. Не подумал бы, что ученик Дилара Пракото - тоже старейшина Харазнаса. В хорошем смысле, конечно же, и не в обиду.
- Ну да, я ведь даже не саомир, - гном махнул рукой и с удалью захохотал. - Но уже битые полвека я занимаю сан старейшины, представляя тут своего короля и свой народ. Пока не выгоняют, значит, нужен.
- Тем не менее, снова не в обиду тебе, Симфейрут, - заговорил с улыбкой Тадеуш, - сегодня здесь присутствуют сразу два саомира. Мне кажется, это знаменательное событие для Храма Великих, как думаешь, Ольнусий?
- Я тоже так думаю, Велиодар.
Стройный ренегул в тёмно-голубом, расшитом звездами плаще и с двумя парами стрекозьих крыльев приблизился к Тадеушу и его племяннику с непонятной настороженностью. Его худое лицо, впалые щёки и чёрные глаза не выражали абсолютно ничего, губы были сомкнуты в неколебимой черствости, и Юлиус не поверил бы, что этот ренегул способен был с чем-то согласиться или кого-то поддержать.
- Давно нужно было пригласить в Харазнас саомиров, наследников дерегрун. Мы - внуки Харазнаса, Велиодар, - слова отлетали от его губ безо всякой интонации, радостной ли, либо печальной, словно он рапортовал. - Но я не понимаю одного: зачем нужно было вводить в наше число этого мальчишку.
Всё внутри у Юлиуса перевернулось: он готов был вспылить. Желание вцепиться в его жидкие и жёлтые волосы, окружавшие блестящую залысину, возникло мгновенно - такая мысль могла прийти в голову только истинному сыну Андреаса Вишеса, и снисходительная сторона Юлиуса быстро подавила эту жажду. Но Ольнусий без церемоний отодвинул его рукой от Тадеуша, желая оставаться единственным, кто стоял бы напротив короля.
- Я знаю, что он твой племянник, поэтому это меня настораживает. Ты хлопотал, чтобы ему дали титул шестого старейшины?
Это прозвучало скорее как утверждение, нежели как вопрос. Тадеуш покачал пальцем, с укором обращаясь к ренегулу:
- Мы знакомы много лет, Ольнусий, и ты знаешь, что я не настолько глуп, чтобы просить что-то сделать поверх той милости, которая была оказана нам с тобой. Нас возвели в сан старейшин - большего и желать не надо. О возведении Юлиуса на должность Поверенного я тоже много размышлял, но, поверь, Верховному старейшине виднее...
- Полагаю, это за то, что мальчишка якобы уничтожил Трезубец Хэлви.
- Якобы? - нервно переспросил Юлиус, и только тогда ренегул удостоил его секундным взглядом.
- Он не уничтожал Трезубец Хэлви, Велиодар. Как мне рассказывали, искусное заклятие Рответала Хэлви стёрло в прах два Трезубца. Любой мог держать Красный Трезубец в тот день - даже мой сапожник. Так что ж, стоило бы тогда пригласить моего сапожника в булевтерий?
- Что вы имеете против меня? - прямо спросил раздраженный Юлиус. - Если я чем-то вам насолил, так и скажите. Вам, кого я вижу впервые! Я вообще ренегула вижу впервые!
Ольнусий поморщился, но что-то заставило его отойти от Вишесов и Симфейрута - не мундир ли эдольжольского генерала на вспылившем молодом человеке?
- Ну если на то была воля Верховного старейшины, - ренегул взглянул прямо над собой: там, на вершине мраморного постамента, сидел величественный беркут и стучал клювом, как парой лошадиных подков; немного ниже полукругом расположились беркуты поменьше.
- Юлиус, - Тадеуш отвёл племянника в сторону под видом разглядывания красных ягод падуба: так, чтобы ренегул не мог их слышать, - Ольнусий всю жизнь видел себя старейшиной Харазнаса. Его отец, Ольнусий Древний, пробыл в Харазнасе аж триста лет. Конечно, любой сын мечтает о величии отца. Ольнусий очень ревностен к древним порядкам и обычаям в Харазнасе. Сейчас он немного остепенился, но раньше был сторонником того, чтобы в Храме Великих остались одни ренегулы. Я беспокоюсь за него: с Верховным старейшиной он постоянно идёт на конфликт. Не знаю, как Равэн его до сих пор терпит. А ведь это только первый год. А против тебя он ничего не имеет, скорее - против указа о твоём назначении.
- Хорошее приветствие, - буркнул Юлиус и со злобой взглянул на Ольнусия: ренегул гладил по голове огромного беркута, который едва помещался у него на вытянутой руке.
- Скажи мне, Тадди, - заговорил Симфейрут под локтём у Тадеуша, и тот только сейчас увидел, что гном был рядом с ними, - за что сделали старейшиной этого ренегула? Если бы кто-то учитывал моё мнение, то я бы дал этот сан королеве Глубирета - её как-то более приятно лицезреть во всех отношениях. Сегодня он выступает против указов, а завтра будет валяться в ногах Верховного и умолять, чтоб всех, кто не ренегул, выгнали отсюда к милеканской бабушке.
- Мы уже не молоды с тобой для интриганов, Симфейрут. Не за чем осуждать ренегула, если тот горой стоит за сохранение древних устоев Храма Великих - это завещал ему отец, а его отцу - отец того. Будем надеяться на благоразумие Верховного старейшины.
- О! - протянул Симфейрут. - С этим нам теперь повезло особо. Второй раз Верховным стал не ренегул. Ладно бы человек, но эльф! Все мы помним, что стало с Орионом Карацером. Можешь считать это предрассудками старика, но... не к добру это, не к добру... Верно говорю, Авелио?!
Мгновение - и всю злобу у Юлиуса как рукой сняло. Он тут же глянул в сторону, куда повернулся морщинистый гномий нос: человек в тяжёлой красной епанче с золотой цепью на плечах, которого он прежде не заметил, стоял к ним спиной и глядел вверх - на кусты чабреца в стеклянном фонтане, где каждый ярус был круглой плошкой с зеленью.
Авелио Мон-де-Хотеп обернулся на слова Симфейрута и коротко мотнул головой; этим кивком он и соглашался с гномом, и здоровался с Вишесами, но к их разговору он предпочёл не присоединяться и сразу возвратился к чабрецу, как только Симфейрут поблагодарил его за поддержку.
- Вот, даже Авелио смекает, что раз уж ренегулы выстроили эту громадину, то им тут и заправлять. Кто знает, может такое быть, что они наложили проклятие на Верховных старейшин, избранных не из ренегулов? А что?
Тадеуш с милостивым выражением лица стал спорить с гномом тихим голосом, и они отошли от Юлиуса, который с подозрительностью смотрел на Мон-де-Хотепа: уж очень много тайн нависло над этим человеком за последние два дня. Он должен был поженить Беса и Вирджинию, но за него это сделал Равэн; он был вместе с Танатусом в Нул-Радуле, но так и не показался на глаза в доме Титч. Юлиус припомнил, каким он видел Авелио в Государственном Дворце; теперь нити седины одёрнули его прозрачно-чёрные, подобные паутине или ровным клубам чёрной пыли, волосы, усы и бородатый подбородок. Но весь его вид - грациозная осанка, плащ до пят, золотой лев и пара хризолитовых звёзд на груди - по-прежнему внушал покорность и преклонение, только вот Юлиус уже не чувствовал себя впечатлительным мальчишкой. Здесь с Мон-де-Хотепом они находились почти что на равных.
Он оглянулся: Ольнусий кормил с руки беркутов, гном и Тадеуш жарким шёпотом о чём-то говорили. Желание подойти к Мон-де-Хотепу и что-нибудь сказать для начала беседы возникло само собой. Железная уверенность - что-то здесь не чисто. Слишком много странностей для начала. Уж не вздумал ли Танатус Бес прикрывать шпиона? Уж не о нём ли старательно намекал Тадеуш?
Юлиус обогнул белокаменный куб шириной в двух Глоули Глинстонов, который увенчивали вазы с тюльпанами язвительно-желтого цвета, и оказался напротив Мон-де-Хотепа. Ему вспоминалось разоблачение Леплина и Бармеуса; все шпионы Трувиана плохо маскируются - то ли от страха оплошать, то ли от соблазна выступить против господина, заполучив какой-нибудь артефакт. Льстивая похвала и пара наводящих вопросов - и он выведет Мон-де-Хотепа на чистую воду. Сомнений у Юлиуса не было, и, едва наклонив голову в почтении, он бодро пошёл к кардиналу-куратору Эдольжола, но тут же остановился, как вкопанный, теряя всё своё напускное притворство.
Под мышкой Авелио держал свою треугольную шляпу, где закутанный в бархатную подкладку и довольный, будто маленький ребёнок, сидел пушистый чёрный кот с белой крапинкой на лбу между ушами. Кот открыл глаза, схожие с двумя сигнальными фонарями, как только Юлиус очутился в трёх шагах от Мон-де-Хотепа, и угрожающе покачал головой. Хотя, может быть, он просто встряхнул ею спросонья, а мнительность Юлиуса представила всё искаженно - как и всегда. Но разве существовало что-то невозможное после летающей развалюхи-кареты и медведеподобных пчёл? Не хватало только полоумного кота для полного счастья.
Под пристальным взором ярко-зелёных глаз Юлиусу стало не по себе - кот то ли знал о его замысле, то ли просто чуял что-то неладное для своего хозяина. Ощущение, что кошачий взгляд буравит его, было не из приятных - а особенно для того, кто всегда не любил кошек; малопонятный страх овладел им, и Юлиусу ничего не оставалось сделать, как кивнуть коту и отступить на три шага назад. Только пару секунд спустя, он понял, как это глупо выглядело бы со стороны.
Где-то рядом, за стенами, завопили трубы. Все, кто был в булевтерии, обернулись в сторону врат с малахитовым украшением, и Авелио, заметив возле себя Юлиуса, молча предложил пройти к вратам - указал на пунцовую дорожку. Он достал кота из шляпы и посадил себе на плечо - сразу зелёные глаза впились в идущего позади Юлиуса, и не выпускали его из поля зрения, хоть тот специально отшагивал то влево, то вправо.