Аннотация: О лицах и судьбах Катаэгольфа - благородных и мёртвых, падших и живых.
- Всё, что вы рассказали, это... это...
Бабушка Титч задыхалась, барабаня кулаками по груди, но главное слово так и застряло в её горле. Дрожащими пальцами она взяла кружку с водой из рук Цибурия. На её дне моргала пара заговоренных горошин-огоньков.
Всё в трапезной молчало, хоть тут и было так много народу - Юлиус никогда бы не подумал, что за столом и вокруг него сможет уместиться столько сильфид. Только теперь на столе не было ничего кроме крошек, а сильфиды сидели кротко и неуверенно. Страх на их лицах был, пожалуй, впервые - за много лет, а, может, веков - и снова в Юлиусе что-то ныло и ударялось о его горло. Он считал себя виновным во всём случившемся и, конечно, в том, что происходило сейчас.
Тихо по лестнице поднимались в дом новые сильфиды, и скоро весь коридор наполнился их мрачными фигурами. Кто-то пришёл в чёрных накидках и прятал влажные глаза под капюшонами. Юлиус смотрел на это равнодушно, но в то же время он замечал: Знаменосцам, рассевшимся за столом, было не по себе от всех этих траурных лиц. Эти лица, бледные, смотрели куда-то сквозь пол, сдавленно сипя через свои чешуйчатые носы. Но приходящие имели право знать всё, что случилось над рощей недалеко от трассы. Знать правду о первом убийстве пчелы в Нул-Радуле. Эта весть пронзила ночь и с ужасом заклеймила своей беззвёздной чернотой сердца биисумцев.
Юлиус сидел в углу, намеренно пряча голову от взглядов за шлемом Ондейрута Дондолина и шевеля костяшками пальцев, сцеплённых в кулаки в карманах оранжевого халата. Он смутно помнил, что было, когда они со Странником и его пчелой коснулись земли. Он видел Ван-Шибу, который перемахнул над лестницей в два шага, закручивая Посох Огня. Он чувствовал на себе языки пламени Данкерн-Пая, которые медленно затягивали все раны. Потом ему чей-то сорванный голос велел не вставать с кровати в его комнате, но Юлиус упрямо ушёл оттуда и застал в сердце особняка это немое сборище. У одного конца стола, напротив входа, грозно высился Странник над головами сильфид; ему любезно предлагали присесть, но он отмахнулся и начал с резкостью - в своей грубоватой манере - обрисовывать то, что случилось. Юлиус, подавленный, ежился на своём пеньке; огонь Посоха, как ему казалось, заставил его ни о чём не думать и ничего не чувствовать, но он не мог не отдать должное Станиславу - эмоции нигде не брали над ним верх, его рассудок был трезв одинаково: как рядом с остервеневшей пчелой, так и напротив раскисшей бабушки Титч. Сидвал, Хеалинт и Дрэго были тут же - по обе стороны от Странника. Неподалёку разместились и Гэбриел с Танатусом, ошеломлённые произошедшим, но сохранившие здравую серьёзность; стараниями Ван-Шибы на них не было ни царапины, и только разорванные кафтаны напоминали об участии в Спехах - им двоим было совестно, что оно выпало таким удачным.
Юлиус помнил, что Аэфино и Катаноэк улетали за новыми гостями ещё до начала Спех. Свои рассказом Странник подтвердил его догадки: два гостелова поймали спутников Станислава, но он предпочёл самолично парить в воздухе, чем сидеть в седле подозрительных созданий - благо быть дерегруном в Нул-Радуле не запрещалось. Все вместе они сделали остановку у дома Катаноэк, и тут уж Аэфино настоял на своём: с благородной обходительностью он уговорил Странника прокатиться на пчеле, и один воин другому отказать не смог. Они договорились, что пчела сама доставит Станислава к дому Титч, когда он вдоволь налетается; Дрэго, Сидвал и перепуганный даглодит, которых пришлось отпаивать мерзким зельем, учтиво отказались составить ему компанию.
Странник детально описал всё, что он видел со спины пчелы во время полёта. Они уже приближались к горам, как слуха Станислава коснулся вой двух труб...
- Нормальные звери на ночь глядя так орать не станут, вот я и развернул животное. Что-то было не так - не будь ты семи пядей во лбу, всё равно догадался бы. Дальше произошло всё, о чём я говорил сначала.
На улице кто-то глухо засипел: Комар и Мотильда приходили в себя благодаря стараниям лекарей-сильфид. Вокруг них прыгала Капелька, наблюдая со скорченной головой, как в хоботы пчёл вливают снадобья и их крылья срастаются вновь. Она не понимала, почему дома так много посторонних. Ндакли тихо плакал, уткнувшись лицом в свой деревянный шлем. Бубелло же был мужественнее и сидел рядом с бабушкой со страшной миной, угрожающе сжав ложку в правом кулаке.
- О, Бубелло! - бабушка Титч обхватила голову и с громким стуком ударила локтями об стол. - Это невозможно! Ну невозможно! Вы бы знали, - она трясла руками, глядя на людей, - сколько времени существует братство пчёл и сильфид! Ни одна пчела не нападёт на другую, ни один сильфид не убьёт своего брата. Это не традиция, это не закон, это выше! Я не знаю, как объяснить это вам - тем, кто привык всегда и во всём сомневаться! Образ жизни, что угодно! Вы не знаете, что пережил Нул-Радул на заре своей истории, мы все были на грани истребления! Мы выжили, и жизнь стала для нас спасённым сокровищем. Но даже если б этого и не было, вы представления не имеете, от кого произошли сильфиды!.. Природой заложено в нас то, что мы не способны убивать друг друга. А наши пчёлы - наши любимцы - и подавно! Они привыкли жить в заботе, ласке, сытости! Никто не обделён! Никто не унижен! А какая между пчёлами взаимосвязь - даже мы, их хозяева, не в силах понять этого. Они - огромная семья, и никто не может быть изгоем! Говорите об этом, сколько угодно, но я не верю, что одна пчела убила другую. Да, я старая ведунья, но я пока не выжила из ума, чтобы верить этому проклятому вздору!
- Скажите, как она выглядела? - Бубелло не унимался, и его ложка с треском переломилась пополам.
- Какому милекану интересно, как она выглядела?! - отрезал Странник. - Все ваши пчёлы на одну рожу, полосатые, крылатые. Если б на ней было подвенечное платье, я б, наверное, запомнил! Важно другое - она исчезла, испарилась, будто наколдовала себе невидимость, и...
- О, ну это уж совсем! - бабушка нервно захохотала. - Ни одна пчела в Нул-Радуле не обучена магии. Здесь пчёлы не способны колдовать, ибо они не умеют говорить! Спросите любого - никогда пчёлы, слышите, никогда не творили волшебство, даже самое простое. Обучить пчелу речи - всё равно, что выудить карпа из пруда и приказать ему горланить песни! Глупо, пусто, безрассудно!..
- Я и не говорю, что это была пчела, - заметил Станислав, и Бубелло от неожиданности доломал до щепок остатки ложки в своей пухлой руке.
- Как это - не пчела?!
- Да. Вы меня, конечно, извините, - Странник достал свой меч для большей внушительности и грохнул им по столу, - но я как никто другой разбираюсь в этих делах. Я - дерегрун. Харазнасом мне была дана способность стать венцом природы, её, так сказать, завершением. Может, это надменно звучит, но я умею делать всё, на что горазды насекомые, зверьё, птицы и так нелюбимые вами карпы с другими рыбами. Я чувствую нутром природу каждого живого существа, как своего сына. Объясняю на пальцах. Всё живое - от стебля до медведя - находило в дерегрунах, коих сначала было пятеро, своих покровителей, чувствовало их силу, их защиту, а потому первым склоняло голову. Хоть мы всегда и во всём сомневаемся, да, но вы-то сами шиш чего поймёте, если я полезу в дебри своей взаимосвязи с природой и её детьми. То, что чуть не порвало Юлиуса, не было пчелой Нул-Радула. Это вообще трудно назвать живым созданием. Оно не только не склонило головы, но и отказалось подчиниться, когда я потребовал этого. Оно рассеялось, как куча пыли. А до этого расправилось с пчелой и хотело отослать вслед за ней человека, который перешёл дорогу милеканам. По его вине Дарий Хойар и Красный Трезубец сейчас пребывают в местах, мертвенно покойных, а в Неотунне отделал дворец Верховный Магистр Эдольжола! И отставить смотреть на меня такими глазами, ёж бы вас чесал! Давайте смекайте!
- Вы хотите сказать, что какая-то тёмная магия... - бабушка Титч развела руки, не решаясь продолжать, и за неё это сделал Странник:
- ... добралась и до вашего ковра! Мой Клинок устрашил это создание, но оно может вернуться. Хотя, это уже наши проблемы: охота ведётся за Юлиусом. Любопытно, что оно приняло вид пчелы. Так было нужно, дабы вписаться в колорит. Выходит, оно способно обернуться в любого зверя или птицу...
Бабушка Титч снова вцепилась в голову, ничего не понимая. Она бы протестовала пуще прежнего, если б Аэфино и Катаноэк не протолкались в столовую через толпу в коридоре.
- Мы нашли его...
Бубелло, Ндакли и мадам Титч первыми выбежали на улицу и завопили, видя в дрогнувшем свете факелов останки Жуженя. Их на покрывале, которым Капелька давала старт к Спехам, принесли пчёлы двух гостеловов. Остальные сильфиды и кое-кто из Знаменосцев вышли следом и не могли сдержать своего ужаса и слёз. Вскрики, плач, причитания. Юлиус не мог всё это слышать; он быстро ушёл в свою комнату и сел на кровать, скрестив руки под подбородком. Он знал, что при виде мёртвого Жуженя ему станет дурно. Он уже достаточно повидал там, в небе. Жужень сам бы надел на голову своему последнему наезднику хобот, как душистое от пыльцы ведро, чтобы оградить его от такого зрелища. Подумав об этом, Юлиус горько улыбнулся и положил руки на лоб: голова горела и раскалывалась. А ведь нужно было переварить всё то, что рассказал Странник.
Его-то голос и был тем, что Юлиус расслышал над монотонной мелодией всхлипов и слёзного воя. Станислав вышел на крыльцо, бросил косой взгляд на мёртвую пчелу и категорично заявил:
- Извините меня, ребята, но мы убираемся отсюда!
Говоря "мы", Странник, безусловно, имел в виду Знаменосцев, и это заставило Юлиуса вернуться в опустевшую столовую. Там, забившись в уголке, на корточках сидела Капелька; у неё на руках улыбался маленький Жужень, сшитый из ваты и пары полосатых носков. Его спина была сыра от слёз, как спина настоящей пчелы - от её крови.
- Но Станислав, - тараторил голос Аэфино, - Тейша сказал, чтобы вы провели здесь ночь. Только к окончанию следующего нул-радульского дня вы прилетите туда, куда вам нужно. А ночь только-только наступила. Или ты думаешь, что мы не в состоянии вас защитить?
- Нет, полноте, я, конечно, верю, что этот клоун отравится вашими паточными пирожками, - иронизировал Странник. - Но когда он станет попугаем размером с Храм Великих, ваши - что там у вас - вилки, ложки, ба, стрелы-копья! Ну вот как раз такие-то стрелы его и остановят. Хотите серьёзно?! С чего вы следуете предписаниям Тадеуша, если он не ваш патрон? Разве он сейчас видит, какие дела тут творятся? Поверьте, я знаю, что делаю. Улетев, мы отведём опасность от вашей страны. Ни на кого из вас эта тварь нападать не станет, пусть и останется в этих лесах. Но рано или поздно она найдёт способ выбраться отсюда. Неужели вы, - крикнул он Знаменосцам, - правда собираетесь нежиться в постелях, когда нас травит милекан-знает-что?!
Лонтре заявил, что Станислав говорит дело, и с ним согласились все члены Отряда и Танатус Бес. У них действительно пропало всякое желание оставаться в Нул-Радуле. Но Ван-Шиба не был впечатлён идеей Странника.
- Как же мы полетим сами, да и представь, как долго нам придётся добираться до Глубирета...
- Пусть выделят нам всем по пчеле, а потом они вернутся восвояси. Это ведь возможно? Замечательно. Что до долгого полёта - не утруждайте себя думами. У меня есть план.
Подготовкой пчёл занялся лично Аэфино, и спустя четверть часа животных выстроили в ряд у пруда позади особняка - именно оттуда было решено отправить гостей, ведь перед крыльцом дома Титч творилось настоящее столпотворение. Всё это время Юлиус просидел в своей комнате, равнодушно наблюдая, как Аэфино и пара его помощников пристёгивают сёдла к хмурым пчёлам: они предпочли бы долгожданный сон под шелестящей прохладой дерев этому спешному полёту. Пчёл выбрали рослых и коренастых, которые, по словам сильфид, не раз побеждали в Спехах и считались на сотах самыми выносливыми. Катаноэк по просьбе Странника откуда-то быстро раздобыла три комплекта снаряжения гостеловов, и один такой Станислав отдал Юлиусу, который уже подумывал, что ему придётся лететь к королеве Глубирета в халате. Теперь его новый оранжевый плащ укрывал клёпаную кольчугу; она удачно спрятала под собой кожаный корсет, а вот шаровары с нашитыми зигзагами из зелёных треугольников оказались широки и смешны - Сицилия, увидев Юлиуса в них, сама не заметила, как издала смешок, и тут же приняла виноватое выражение лица. Но над Бесом тихо смеялись почти все Знаменосцы: кольчуга Танатуса была ему по колена и коротка в рукавах. Хоть Юлиус и чувствовал себя так, словно всю свою жизнь он был могильным камнем, верная мысль прокралась сама собой - Катаноэк специально подсунула Бесу такой наряд.
Какой-то сильфид привёз на телеге котёл, в котором бурлил огонь, и Аэфино распорядился, чтобы зажгли факелы, но единственным, что вспыхнуло по этому приказу, был Станислав Странник.
- Никаких факелов! Укати обратно! Вы с ума сошли?! И не надо зажигать эту головешку, - добавил он в сторону Посоха Цибурия.
- Но ведь ночь!..
- Я прекрасно ориентируюсь в ночи, вижу всё, - заявил Станислав, - и не желаю, чтобы кто-то очень нехороший видел с земли вереницу огней в небе. Хотите, чтобы весь Нул-Радул наблюдал за нашим отбытием? Или думаете, что нас примут за клин курящих гусей? Я, так и быть, полечу на пчеле, но первым, а вы следуйте за светом моего меча.
Перечить Страннику никто не решился, и Аэфино молчаливо подвёл к нему упитанную пчелу - понадобилось минуты две, чтобы убедить Станислава, что она действительно быстро летает.
- Почему-то нас никто не провожает больше, - протянул Танатус.
Втроём с Гэбриелом и Юлиусом они уже сидели на пчёлах и, ожидая общей команды на взлёт, прислушивались к тому, что происходило по ту сторону особняка. Туда будто бы совершалось паломничество - не только с округи, но и вообще со всех лесов; рыдания не прерывались, чей-то твёрдый голос декламировал то ли поминальную речь, то ли резкий монолог в чью-то сторону.
- Эх, Танатус, ты не понял что ли? - вздохнул Гэбриел. - Когда Странник объявил, что мы улетаем, никто нас особо-то и не удерживал. Я взглянул на их лица: они думают, что всё зло сюда пришло от нас. Ведь это мы привели за собой чудовище.
Юлиуса задели эти слова, он думал, чтобы такое ответить, но правота Томпсона была очевидна. Вся эта затея с сильфидами в итоге закончилась провалом - так не предполагал Тадеуш и уж тем более не думали сами биисумцы, предоставляя свой ковёр для Знаменосцев. Где-то в груди клокотала досада: Юлиус искренне верил, что обрёл настоящих друзей в лице семейства Титч, а что же теперь? Аэфино неохотно хлопотал над их отправкой, думая, как бы побыстрее оказаться с семьёй? Но кроме него и его подручных здесь не присутствовал больше ни один сильфид - и этот факт значил многое.
Юлиус прекрасно понимал, что утекали последние минуты его пребывания в Нул-Радуле и вряд ли он ещё когда-нибудь сюда вернётся. Он вспоминал всё, что было здесь, и не мог делать это без горького жжения в горле: всюду, на каждой картине из прошлого, был Жужень, его детское добродушие и заразительная беззаботность. От мимолётного ужаса руки Юлиуса похолодели - здесь, в стране сильфид, оставалось его воспоминание о встрече с оборотнем. А вдруг этот оборотень живёт где-то в лесах. Он дал слово назвать заклятие, если Юлиус выучит иеммеарху, но где это произойдёт? Юлиус утешал себя обещанием оборотня отыскать его. Но ведь тот мог иметь в виду, что отыщет Юлиуса, когда он в очередной раз будет в Нул-Радуле. Но очередному разу сулило не быть...
Чья-то тень проплыла под окнами особняка, и Юлиус сам не понял, зачем повёл свою пчелу в сторону клумб, заметив это движение. Под карнизом окна пытался спрятаться Ндакли, чтобы из-за цветов разглядеть отлёт гостей. Он что-то перекладывал из одной руки в другую, словно думал, зачем взял эту вещицу с собой. Как только Юлиус увидел его, сильфид вылез и с поджатыми губами, подобно ребёнку, посеменил к нему короткими шажками.
- Ндакли, - Юлиус произносил то, что был должен сказать, - возможно, ты никогда не простишь меня...
- О чём таком вы говорите? - отрезал сильфид, но оба они понимали, о чём говорил Юлиус.
- Ты знаешь, что никто из нас не хотел приносить сюда это несчастье. Мне... известно всё о вашем народе. Когда-то вы были под угрозой истребления, демоны вели на Биисуме свои полки. Теперь наоборот, Ндакли. Демон по имени Трувиан стремится истребить нас, Отряд, который сорвал его планы. Кроме того, он готов поработить и вырезать все немелеканские расы. История повторяется, но мы, люди, не можем спрятать себя в ковре. Мы - волки, а не домашние псы. Мы обрекли себя на схватку. Так оно и есть.
Ндакли был растроган и всхлипывал, с трудом сдерживая слёзы.
- Вы... ты... был другом для Жуженя. Да, он искренне привязывался ко всем людям, кого катал на себе. И я хочу... чтобы ты отомстил этому... звероподобному, Юлиус, если эта тварь, что убила Жу, его рук дело. Пообещай мне, что он понесёт наказание. Заслуженное - я не хочу называть это слово.
- Я обещаю тебе, Ндакли, - глаза Юлиуса загорелись: впервые он слышал, чтобы смерти Трувиана так кто-то рьяно желал. - Но, эта гибель и на моей совести. Я сделаю всё, чтобы искупить нашу вину перед Нул-Радулом: пусть понадобятся года, но я восстановлю доброе имя людей.
- Ты всегда можешь рассчитывать на меня, Юлиус.
Человек и сильфид, вдохновлённые обещаниями, пожали друг другу руки, как позади них протяжный свист Странника прокатился вокруг озера пробуждающей трелью. Станислав выдернул Клинок Деосса - меч облачился в покров из бело-серебряного света, не отличимого от сияния звезд на черноте небесного савана. Пчела Странника взлетела первой и понеслась прочь, поднимая за собой цепь остальных пчёл.
- Постой! - крикнул Ндакли Юлиусу, пробегая под его пчелой, - Лови!
Сильфид что-то бросил ему, и Юлиус ловко подхватил спелое яблоко.
- Спасибо, а то я и правда проголодался!
Ндакли продолжал что-то кричать, но Юлиус разобрал из этого только фразу, похожую на "облей его мёдом". Юлиус опустил яблоко в глубокий карман и с улыбкой махал Ндакли рукой; хорошо, что сильфид отошёл от шока и уже советовал, с чем вкуснее съесть его подарок. И в этом Юлиус видел заслугу своих слов, что, впрочем, успокаивало и его самого.
Огней нигде не было - только свет от Клинка впереди - и из-за этого Ндакли быстро пропал во тьме. Пчёлы улетали в противоположном от особняка направлении; Юлиус смотрел в сторону дома Титч, но Странник избрал такой курс, благодаря которому после минуты полёта не то что особняк, а вся гора исчезла из поля зрения. Пчёлы парили прямо под звёздным покрывалом, где в самой его сердцевине путников приветствовал громадный лунный диск, и это не могло не восхищать: Хеалинт, привязанный на всякий случай хвостом к спине пчелы, пролетая рядом с Юлиусом, загляделся и чуть не выскользнул из миниатюрного для своих габаритов седла. От неожиданности даглодит то ли взвизгнул, то ли взвыл, но это лишь вызвало ответный крик направляющего:
- Никаких воплей, ядрёна пассатижа! Кто там ещё не выплакался вместе с нашими тыквоголовыми приятелями?!
Юлиус и Гэбриел с ухмылками переглянулись, видя, как даглодит прячет голову за сяжками пчелы. В это время все всадники образовали плотный полукруг вокруг Странника и не спускали взглядов со света Клинка. С земли же он, как раздумывал Юлиус, казался сиянием безымянной звезды - которая почему-то не падала, а наоборот устремлялась ввысь.
Животные мчались на удивление тихо - Комар, наверное, учился бесшумному полёту у кого-то из них. Но чем выше поднимались всадники, тем холоднее становился воздух, пчёлы фыркали и поджимали лапы к меху; кольчуга на Юлиусе почему-то потяжелела, и он испугался, что она просто примерзает к его телу. Сами сильфиды, одни из которых летели по бокам от гостей, а другие - замыкали кавалькаду, ёжились и кутались в плащи, дабы совсем не замёрзнуть. Впервые гостеловы отправились в полёт ночью и теперь вели своих пчёл неуверенно: от солнца и малиновых облаков не осталось даже крохотного упоминания, и знатокам неба не по чему было ориентироваться.
Один Странник знал, куда лететь. Сначала он водил мечом вокруг себя, что-то разглядывая, и велел озираться по сторонам всем остальным, но свет Клинка приманил только тучу мошкары. Поблизости не было никаких посторонних пчёл, и скоро всю напряжённость со всадников как рукой сняло. Станислав убедился, что с земли их никто не заметил, и, повеселев, сам нарушил свой запрет на разговоры. Казалось, он был удивлён, почему сильфиды до сих пор не сменили курс и всё ещё сопровождают Знаменосцев.
- Вы полетите с нами в Катаэгольф? Думаю, жмотов-ренегулов это не обрадует! - крикнул Странник Аэфино, и Юлиусу стало интересно, что же ответит сильфид.
- Своих пчёл на Тверди на произвол судьбы мы не бросим, поэтому полетим с ними всюду!..
- Хе-хе, интересно, - вмешался Бес, - ведь вы ковра никогда не покидали. Разве вам можно выбираться наружу?
- Почему бы и нет. Но только в неотложных случаях. Поймите меня правильно, кто-то должен вернуть пчёл назад.
- Всё понятно, - Странник закружил рукоять меча на вытянутой ладони, и Юлиус понял, что сейчас случится самое главное. - Мы погостили у вас, должен сказать - к сожалению. А теперь - добро пожаловать в гости к нам!
Свет Клинка рассёк пополам ночное полотно, и тёплый морской бриз, пробуждая от оцепенения, ударил Юлиуса по лицу. Произошло невероятное - из ночи, глубокой и кромешной, Знаменосцы вернулись в вечер оставленного ими дня. От этого немного шла кругом голова, но Юлиус был спокоен: ему предстояло второй раз за последние два часа встретить ночь, и теперь уже нормально - без потрясений и угрозы для жизни. Он превращался из пылекорпуса в обычного человека и теперь не почувствовал ничего особенного - только руки и шея зудели и чесались, но это скорее от отлипающей от тела кольчуги, чем от магии ковра. Но некоторые из нул-радульских гостей были потрясены своим обратным превращением: Дондолин поклялся на всех гномьих святынях сбрить усы и бороду, если он выживет после таких метаморфоз с его телом, а Хеалинт всё-таки выпал из седла и, болтаясь за привязанный хвост на пчелиной спине, пытался поймать поводья, пока пчела не надела на его голову хобот и не посадила на место. После такого обращения даглодит просидел всю дорогу с выпученными глазами, белым от пыльцы лицом и время от времени смачно чихал, чем потешал Беса и Томпсона. В Дунмаре они повидали многое, но слышать, как чихает даглодит, стоило воздушной осады Гранмора и подрыва Кретты вместе взятых.
Алпа-Идди удивился внезапному появлению вереницы пчёл из ковра, и перед джином держал слово Странник, который самым коротким образом рассказал ему, что произошло на Спехах.
- Раз вы решили так, то путь предстоит долгий. Из Харазнаса я лечу над морем напрямик к Глубирету, - объяснил Идди, - а лететь ещё часов пять, не меньше.
- Пчёлы быстрые, справятся, - Странник был категоричен, - как опустится ночь, возьмём направление вдоль побережья. Потом заглянем кое-куда. Трогай, следующий привал через два часа!
Пчёлы только и успели, что набрать в хоботы морской воды и выплюнуть её, узнав, что она солёная. Станислав был далеко впереди, как остальные нагнали его и полетели вровень с его пчелой; джин решил сопровождать всадников и полдороги до обитаемой земли расспрашивал Аэфино о подробностях нападения на Жуженя. Юлиус, стиснув зубы, понял, что не может это слышать, и присоединился к Танатусу и Гэбриелу, которые летели поодаль от общей группы. Делать было нечего, и Томпсон поспорил с Бесом, что ему удастся уговорить свою пчелу налету поймать из моря какую-нибудь рыбёшку. Бес ликовал, видя, как Томпсон безуспешно дёргает животное за сяжки и объясняет, что надо делать - пчела с каменным взглядом и недвижимым хоботом не сбавляла скорости и вовсе не думала потакать просьбам Гэбриела. В итоге Томпсон проспорил две жареные куропатки, хотя понятия не имел, где и когда предоставит Бесу его выигрыш, на который тот уже мечтательно причмокивал.
Солнце медленно опускалось в морское зеркало - западнее от пчелиного каравана - и Юлиус, уже не замечая скорости и поддаваясь дремоте, уставшими глазами следил за горизонтом, за дрожащими бликами, копошащимися в голубой пелене, которые стали редеть, а потом пропали вовсе, когда пчёлы свернули на восток. Вместе с небом темнело море; беспокойный ветер будил волны, и они пускались в хороводы, приветствуя первые порывы грома и клубящиеся тучи. Хозяева вечернего неба словно сговаривались, распушая тёмные шевелюры, куда ударить первой молнией, но всё же шторму не суждено было состояться - на радость пчёлам, Знаменосцам и сильфидам, которые особо опасались непогоды на Тверди. Громовые всходы растворились вместе с тучами в странное тёмно-синее небо, отливающее чёрным блеском. Море успокоилось, и теперь на нём вместо солнечных крупиц дрожали первые отражения звёзд - их нивы, медленно восходящие под пчёлами, с каждой минутой становились обширнее и яснее для глаз, откуда постепенно спадала недолгая дрема. Юлиус, никогда не обращавший внимание на звёзды тут, на его родной земле, понял, что они ничем не уступают светилам Нул-Радула. Пусть здесь не было огромного круглого лунного озера, но когда вокруг Юлиуса возникло два звёздных неба - одно настоящее, а другое - его удачная копия на укрывшейся чернотой воде - ему показалось, что он вернулся в холодную и влекущую к своим пикам ночь Нул-Радула.
После полутора часов полёта Знаменосцы уже не вели разговоры: кто-то вслушивался в тишину, кто-то зевал и находил смелость потянуться прямо в седле, сильфиды же замерли и только переглядывались в предвкушении увидеть землю - не покрытую каштанами, акациями и золотыми сотами. Юлиус долго следил за уснувшим морем; в конце концов, оно неожиданно сменилось тусклой сушей. Пчёлы прибавили маху, и на возросшей скорости Юлиусу трудно было что-то разглядеть. Он с трудом различил внизу крутые береговые насыпи, переросшие в долину скал, изрезанную ветвистыми каньонами. За ней открылись мрачные болота, где, однако, проглядывали первые огни туземцев. Найдя Странника впереди по свету Клинка, Юлиус подвёл к нему пчелу, и спросил, где они находятся.
- Глубирет, - Станислав почему-то был задумчив. - Если быть точнее, естественная граница Элагорта и Глубирета, но ренегулы-толстосумы считают эти трясины своей территорией. Но тут и живут-то лишь беглецы, воры да прочий сброд. Погоди, до лесных холмов осталось недолго.
- Мы летим прямо в Катаэгольф, ведь так?
- В Катаэгольф? Нет. Нужно сделать привал. Да, знаю, его можно было устроить и на скалах, но где достать еды? Тем более, помню я поблизости одно местечко...
- Ты здесь уже бывал? - Юлиус глядел вниз: топи разрезались спутанными нитями рек, трудно было подумать, что там мог кто-то жить - зловония, подхваченные ветрами-пилигримами, достигали нюха всадников; где-то невдалеке, пытаясь чихать в кулак, стал лаять Хеалинт, сразу разбудив всех, кто клевал носом.
- Да, было дело, - ответил Станислав.
И больше от него разузнать ничего не удалось. Болота сменились обещанным лесом - под лунным светом, один шире и выше другого, вырастали холмы с заснеженными и идущими под откос плато. Ели, то одиночные, то малыми группами, дремали на скатах под толстыми белыми одеялами; где-то уже сошли лавины, и оголённые деревья несли свою вахту под блуждающими тучами. Умножаясь, цепи дерев сходили с холмов к их подножиям, и в лощинах, где уже ничего не осталось ни от снега, ни от первых весенних ручьёв, хвойные обитатели врастали в разделяемое только новыми взгорьями лесное обиталище. Юлиус жалел, что при свете солнца всю эту живопись, возможно, ему увидеть больше не доведётся.
Странник долго принюхивался к обстановке, соколиным взглядом осматривал простирающийся лес и всё-таки разрешил зажечь факелы. Первый был подпален от Посоха Цибурия, и огонь передали по цепочке, пока Станислав соображал, где лучше начать снижение.
- Опускаемся! На привал! - наконец крикнул он, и эта весть воодушевила всех всадников, да и самих пчёл, которые, не успев их наездники натянуть поводья, нырнули вниз за своей ведущей.
Сжатым клином караван обогнул два холма и плавно опустился к сумрачной чаще. Животные летели чуть выше макушек елей - при своих размерах они, пусть и закалённые лабиринтами трухлявого куба на Спехах, между стволов не пропетляли бы. Внезапные огни не на шутку испугали ворон, которые сразу двинулись в рейд по лесу и подняли шум.
- Хватит сплетничать! - рявкнул Странник. - Эти пчёлы безобидны! Возвращайтесь в гнёзда, я сказал!
Эта реплика впечатлила и сильфид, и Знаменосцев. Станислав не только разговаривал с птицами, он приказывал им, как старший по званию или глава семейства, и все пернатые сразу последовали его словам. Нул-радульцы захлопали в ладоши, но Странник отмахнулся и нахмурился. Он велел Цибурию взять под уздцы свою пчелу и вести дальше всех вместо него, а сам выпрыгнул из седла, пригнул одну ногу и свободно, словно он очутился в теплых озерных водах, полетел над елями. Дав знак Ван-Шибе, чтобы он следил за сиянием Клинка внизу, Станислав окунулся в чащу: там светло-серебряный огонь стал быстро извиваться, и всадники не спускали с него глаз. Со своей высоты Юлиус следил за ним, как за шаровой молнией, и боялся, что всё в лесу встрепенётся и закричит. Но этого не происходило: Странник успокаивал всех зверей, которые просыпались на свет Клинка Деосса.
- Всё никак не привыкну к этим его дерегрунским штучкам, - сказала Дрэго, поравнявшись с пчелой Юлиуса. - Я, честно говоря, думала, что после всей этой шумихи со своим обретённым именем Стан всех нас забудет. Просто не станет разговаривать с нами. Тебе так не казалось?
- Не знаю, но если кого и забудет, то уж точно не тебя, Дрэго, - Юлиус улыбнулся: чрезмерная серьёзность придавала её лицу какое-то нелепое выражение, - ты ведь скрасила самые трудные годы его жизни.
- Хм, ты правда так думаешь? А что же будет дальше? И вообще, может, ты толком скажешь мне, зачем Станиславу понадобилось соваться в этот Глубирет? А то он, видите ли, скрытен, молчалив...
Юлиус помрачнел, смотря на серебряный клубок.
- Он хочет вернуть брата. Думает, что Ориона Карацера удастся высвободить...
- Вынуть его из Трувиана? Но ведь это глупо.
- Я тоже так говорил. Видимо, в Глубирете он хочет найти решение...
Дрэго фыркнула и что-то проворчала себе под нос. Но её слова окончательно пробудили Юлиуса от оцепенения, и теперь он задумался - а зачем ему самому лететь в Глубирет? Тадеуш с помощью ренегулов хочет выяснить, владеет ли Трувиан тенью племянника. Но ведь он не знает об инциденте с фурией и оборотнем, а даже если бы и знал, неужели поездка так бы и не состоялась? Юлиус вспоминал Совет старейшин, на котором Ольнусий о чём-то не договорил, и пару раз обернулся: почти весь Отряд Знаменосцев огранял его пчелу плотным полукругом. Всем им приказал отправиться в Глубирет Тадеуш, где должно было состояться совету Отряда. Озлобление закипало в Юлиусе: он уже представлял, о чём будет говорить там, ему не терпелось избавиться от кольца с голубым камнем, что значило бы одно - он оставляет Отряд, навсегда.
Свободный от дурманящих чар Посоха Огня, Юлиус понял, что ужасно голоден. Его рука уже потянулась в карман, где было яблоко Ндакли, как где-то внизу прокатился залихватский свист; Цибурий нагнул горящую сферу Посоха, и это было знаком на долгожданное снижение. Странник махал мечом, стоя на валуне, под которым тихо журчали воды маленькой речки, и пчёлы приземлились на берегу, покрытом прошлогодними иссохшими бурьяном, крапивой и лопухами. Знаменосцы спрыгнули, и их мечи не замедлили пуститься в дружную расчистку всех зарослей; кто-то потянулся к лесу, чтобы нарубить еловых ветвей, но Страннику с валуна было всё видно:
- Деревья не трогать! Разжигайте костёр из ботвы. Мы сейчас пойдём в лес - за едой и хворостом.
Пока другие суетились вокруг общего очага, Юлиус с факелом осматривал местность, стоя у кромки воды. Кругом был лес, река, видимо, змеилась тут зигзагами: из-за поворота она подходила к тому месту, где всадники разбили лагерь, и пропадала за таким же поворотом по правую сторону от Юлиуса. Вместо моста с одного берега до другого тянулась рухнувшая и треснувшая пополам ель; в её ветвях, словно в сбившихся сетях, успела запутаться какая-то рыба, и Гэбриел, заметив это, уже неуверенно шагал по стволу, подбадриваемый мыслями о горячей ухе.
- Советую устроить костёр вон там! - крикнул Странник, указывая куда-то в сторону леса; огни потянулись к первым деревьям, и Юлиус пошёл вместе со Знаменосцами, не понимая, почему Станислав до сих пор неподвижен.
Впереди раздался резкий крик и брань: Дондолин, чувствуя себя бравым первопроходцем, ушёл далеко вперёд и провалился в какую-то яму. Все сразу поспешили ему на помощь, и кто-то поражённо ахнул, когда яму осветила дюжина факелов. Это была квадратная и выложенная ветхим камнем горница, подземный этаж стоявшей тут когда-то полуземлянки. Так объяснил сам Ондейрут; он обнаружил внизу полати - тоже из камня, они тянулись вдоль четырёх стен, а в углу на одной из них покоились черепки от разбитой глиняной печи. Кто-то нашёл в камнях глубокие ниши, где раньше стояли столбы от каркаса второго этажа с двускатной крышей, но сейчас всё дерево сгнило, а каменный пол был чем только не завален: и трухлявым деревом, и звериными скелетами, и прочей грязью. Осматривая всё это, Дондолин отпрыгнул, увидев человеческий череп, и чуть было не выронил факел, но гнома вовремя подхватила Аминель и оставила наверху - под личным присмотром. Сильфиды же вызвались добровольцами разобрать завалы и облагородить грот.
- Как же это понимать? - Цибурий был поражён, но все вокруг него сами хотели знать ответ.
Посох Огня озарил яму солнечным светом; среди ночи вырос клочок дневного зенита, и Знаменосцы - кроме приходящего в себя гнома - спустились вниз, чтобы помочь сильфидам. Юлиус хотел прыгнуть в яму вслед за Танатусом, но подошедший Странник без церемоний поднял его за шиворот, как кота, и поставил рядом с собой: со стороны это, наверное, впечатляло, но Юлиус чуть не вспылил от такого обращения.
- Мы будто знали, где в этом лесу теплилась человеческая жизнь, - восхищался Ван-Шиба.
- А мы и знали, - буркнул Станислав, - точнее, я знал. Я сам выстроил эту избушку больше, чем полтора века назад. И жил в ней с полгода.
Ошарашенные взгляды наградили Странника, и лавина вопросов свалилась на него, но от них, как и от всех Знаменосцев, Станислав предпочёл уйти. Он отдал распоряжение развести в гроте костёр после его очистки, а сам пошёл в лес вместе с Дрэго, Сидвалом, Хеалинтом и Юлиусом - пошёл за едой. Это заявление окончательно заинтриговало всех, а особенно сильфид, которые понятия не имели, откуда можно раздобыть что-нибудь съестное в лесу ранней весной и - какое-то безумство! - ночью. Относя весь мусор в кучу снаружи ямы, они то и дело поглядывали в лес: куда же уходит свечение Клинка.
Пятёрка быстро углублялась в рощу: Странник шёл уверенно, с прищуром знатока озирая все деревья с крон и до нижних ветвей. Разумеется, тропки никакой не было, поэтому всем, кто едва поспевал за Станиславом, оставалось верить: он действительно знает, куда и зачем идёт. Еловые ветви, которые бравыми махами откидывал от себя Странник, не упускали шанса то и дело подхлёстывать Юлиуса по лицу; его ноги постоянно впутывались в какие-то торчащие корни и стелящиеся дикие кусты - о хорошем настроении не могло быть никаких разговоров. Юлиус пытался узнать у Странника, куда он их ведёт, но тот просил подождать.
- Опусти артиллерию, птицы пугаются, - махнул Станислав в сторону Дрэго, которая, по привычке стараясь ступать чуть слышно, держала палец на курке ледострела, не зная, чего ожидать от ночного леса.
- Ишь, какие привередливые. Я думала, мы на охоту идём. На худой конец - птиц пострелять. Разве нет?
- Нет, мяса не будет. Но звери могут попотчевать вас кое-чем другим.
- И чем же?
В ответ Странник только усмехнулся, на что Дрэго изобразила говорящую гримасу в стиле "Идём в лес чёрт знает за чем, люди готовы паниковать, а ему всё смешно". Но скоро Странник выполнил обещание развеять пугающую загадочность и первым делом вывел всех на округлую поляну. Она была развилкой на небольшом участке общего лесного тракта; оглянувшись, Юлиус понял замысел их проводника: вместе они возродили длинную тропу, по которой с зимы не хаживал ни один зверь. Пока Дрэго причитала, что можно было по-человечески обойти и выйти сюда по нормальной тропе, Станислав занял себя изучением деревьев, окаймляющих поляну. Это были толстые сосны с пушистыми переплетающимися ветвями; у самых макушек мощных стволов, как оконца тесной и наспех выстроенной таверны, проглядывали древние дупла.
- Здесь, - заключил Станислав и ударил по самой внушительной сосне пару раз кулаком, будто он стучался в дверь.
Наверху что-то живо заскреблось, мелькнуло и юркнуло вниз по стволу, и Юлиус не поверил собственным глазам: на плече Странника, вздыбив тёмно-бурый хвост, сидела белка и что-то нашёптывала - а вернее, напискивала - ему на ухо, а сам Станислав тем временем задумчиво почёсывал бороду. Скоро он обратился к своим спутникам:
- У них есть только орехи, сушеные грибы, старые яйца, какие-то семена и прошлогодние насекомые с лягушками.
- Последнее любезнейше прошу их приберечь для себя, - протараторил Хеалинт, но тут же посчитал свою речь бестактной и принял виноватое выражение лица.
- Что-о-о-о?! - непонимающий возглас Дрэго спугнул белку, но одного присвиста Страннику хватило, чтобы вернуть животное себе на плечо.
- Я не пойму, - продолжала Дрэго. - в этом и был весь план - что белки поделятся с нами своими запасами? - она возвела глаза к небу, соображая, она ли, Дрэголина Хоуп-Конорр, генерал Эдольжола, говорит эти слова. - Ну нет, я и магия в одном стакане - вещи взрывоопасные. Да, я могу понять принцип ледострела. Но здесь! Белка сказала тебе, что у них имеется из еды! Прямо как в кабаке каком-то! А ведь ты даже не задал ей вопроса!
- Одного моего взгляда было достаточно, - пробасил Странник. - Сколько ещё надо разъяснять тебе всё о дерегрунах? Солдаты слушаются меня, потому что я фельдмаршал, животные - потому что я дерегрун.
- Использовать бы это всё вместе, - Сидвал похлопал Странника по свободному плечу и хотел погладить белку, но та отпрыгнула на ветви. - Неплохо было бы раздать медведям латы, шлемы. Милекане долго бы помнили этот спектакль.
Станислав, Литон и Хеалинт расхохотались, но остальным двум было не до смеха: Дрэго, вся пунцовая от негодования, недовольно скрестила руки: магия и только она заменила Страннику его воинскую расчетливость и прыткий ум простого смертного - то, чему он сам обучил свою воспитанницу; Юлиус же не знал, что ему делать - восхищаться или относиться к этому с подозрением. Но всё же восторг взял в нём верх, ведь в прошлом году он слушал рассказ Оракула о дерегрунах как сагу о давно минувших днях, а тут дерегрун - да в лице кого! - собственной персоной демонстрирует свои умения. Каждый из таких моментов, как заключил Юлиус, следует считать историческим.
- Так что мне отвечать? Что будете заказывать? - спрашивал Странник у Дрэго с таким видом, будто ему было всё равно: орехи ли, или сушеные лягушки.
Дрэго не находила слов, до сих пор не веря в этот абсурд, и за неё ответил Литон:
- Возьмём-ка грибочков, орехов, а семена и всё остальное пусть оставят, всё-таки весна, голодное время.
- А хватит ли на всех, и... сколько там пролежали эти грибы? - протянула Дрэго, на что Странник, отдав распоряжения белке, заметил:
- Доставайте свободную посудину, господа. И не думайте, что это та отрава, которую вы глотаете в "Утёсе крабов". Всюду природа, трижды я милекан.
Через несколько минут Странник, Хеалинт и Сидвал бережно несли свои шлемы доверху полными беличьих даров; Дрэго и Юлиусу было поручено собирать хворост, которого за время обратного пути набралось на три огромные охапки. Без магии обойтись не могло - третья, заговорённая Странником, сама полетела стройными шеренгами из веток меж деревьев в сторону лагеря. Дрэго не упустила случая съязвить, почему же Станислав не заколдовал и их с Юлиусом хворост, но тот был как всегда твёрд:
- Расслабишься раз, второй раз войдёт в привычку.
- А всё-таки он не изменился, - подтрунил Юлиус над Дрэго, и та согласилась с ним лишь про себя и где-то очень глубоко.
На берегу реки известие о еде из сосновых закром было воспринято горячими овациями, грибы быстро подхватили и покрошили в похлёбку, кто-то же предпочёл есть их поджаренными на тонких прутьях. Грот был полностью очищен, и огонь давно развели посреди него, устелив всё вокруг каменного очага плащами и какими-то редкими душистыми травами - их Цибурий отыскал в лесу к особому упоению джина и сильфид, любителей цветов и ароматов. Над костром в латунном шлеме сирены закипал грибной суп, а в чугунном гномьем - уха, к которой, однако, Странник так и не притронулся, отчитав всех за пойманную и распотрошенную рыбу.
Юлиусу ещё никогда не доводилось бывать в такой уютной и приятной компании: Знаменосцы и сильфиды вместе шутили и слушали рассказы Алпа-Идди о пустынях, далёких от Баланса, где от зноя вымерли даже верблюды, а те, кто выжил, основали под землёй верблюжий город. Слова джина - а он не переставал улыбаться - с гоготом приняли за шутку, и все, заметно повеселев, пропели новые песни, что придумал Ван-Шиба для данкерн-пайцев; сильфиды затянули свою, и её слова были просты и легки для запоминания. Потом Аэфино предложил выпить в память о Жужене, и новая трогательная мелодия сильфид была удивительно похожа на колыбельную. Горячий бульон согревал всё внутри у Юлиуса, а тепло от костра нагнетало на глаза сонную дымку: он не хотел больше ни переживать, ни думать - ему был нужен сон, хоть Странник и объявил, что больше пары часов на него путники уделить не смогут. Танатус Бес, завернувшись в плащ, уже храпел в углу грота, когда Дондолин принялся рассказывать гномьи байки, то и дело ударяя себя в грудь.
- ...трижды, нет, четырежды я милекан! Всё так и было, этот чёртов дракон слопал стаю кузнечиков и они внутри него пропели все гимны Элагорта, коих известно семь добрых сотен, пока тот не спятил и не помер. Какая удивительная красивая древняя притча.
Гном высморкался и осушил полшлема бульона.
- Скажи ещё, что она стара, как гребешки для расчёсывания бороды, - улыбнулся Юлиус, и Ондейрут не упустил случая рассказать всё об этих гребешках: когда их придумали, где их можно купить и в какой браге их лучше отмачивать, чтобы зубцы случайно не сломались.
- Теперь-то, Станислав, ты не отвертишься, - начала Дрэго. - Здесь собрались все свои, как видишь. Ты сказал, что тут стоял дом и ты жил в нём. Не я одна хочу узнать подробности.
- Да уж, - вмешался Гэбриел, - раз заговорили о всяких историях, то давай, излагай.
Все их дружно поддержали, и Странник нехотя согласился на рассказ.
- Ну что тут... Это относится к тем проклятым дням, извините уж, что так называю. Не люблю вспоминать - хуже ножа, поверьте мне. Тогда объявился Рогоносец, ну, когда его появление вычислили по звёздам старейшины Харазнаса. Он был не просто тем животным, в которое превратил моего брата Трезубец Хэлви, нет, а был разумен и мудр, как мне тогда сказали. Да... не удивляйтесь... тогда, после смерти...после несчастного случая с Орионом я встал вместо него в Харазнасе, Аврус Герибальд Карацер...
Станислав задумался, и никто не решился прервать полуминутное молчание. Его напряжённый полушёпот заставил Юлиуса забыть все свои мысли о сне: трагическая, сидящая ко всем вполоборота, чуть сгорбленная и косматая фигура бывшего Верховного старейшины, а не Странника, какого Вишес всегда в нём знал, пробуждала в Юлиусе всё самое мрачное.
- Треклятые дни. Все твердили, что Рогоносец собирает армию. Он выжидал, вынашивал свои планы до сегодняшнего дня двести лет. А тогда, на заре своей державы он заключил мир с Церемией: ему нужно было время для сбора сил, и этот срок, который Руарух предоставил Кровавому Наследнику, истёк, грубо говоря, на днях. Да, в то время Трувиан хозяйничал в Северных землях, он не угрожал Балансу Содружества, но все - и старейшины, и маги, и властные особы - подговаривали меня напасть на Рогоносца. Вывести войска за пределы Баланса и пленить того, кого Харазнас назвал демоном. Я мало что знаю о демонской расе - слыхал, она была кем-то истреблена - но скажу одно: когда о демоне узнал обычный люд, деревни стали пылать. Народ сам поджигал свои избы, амбары, сараи, мастерские; эти деревенские обыватели вбили в свои головы, что мир подошёл к гибели. Всё это было из-за демона: раз возродился один, то появятся и другие. Всеобщая паника, бунты, лихие призывы набрать волонтёров и ударить на Валокур. Вы не осознаете, каково было мне. Я поддался этому настроению; мой отец, доблестный мореход Герибальд Карацер, так воспитал меня и брата, что ни один из нас никогда не бросил бы другого на произвол судьбы. Я готов был мстить, но кому? Всему Харазнасу? Рответалу Хэлви? Я не знал, как помочь своему брату избавиться от магии, которая одурманила его. Не знаю и теперь. Я хотел встретиться лицом к лицу с этим демоном и поэтому решил напасть на милекан вулканов. Пока войско собиралось, нужно было организовать хорошую разведку: какой дорогой лучше пойти на Валокур, где раздобыть союзников, да и разнюхать, что творится в самом Валокуре. Тогда я никому не верил, был ослеплён желанием вколоть в демона Клинок, вот и решил всё делать сам. Семь месяцев я летал туда-сюда, прочёсывал леса Глубирета, каньоны Церемии и проклятые вулканы. Я на скорую руку построил эту хибарку, куда возвращался каждый раз на ночь. Мне нужна была кровля, под которой в тепле я бы мог думать... постоянно думать. Спать я не мог. Меня кормил этот лес, о котором я знаю всё. Что ж, тогда моё странствие принесло хоть какой-то успех: Руарух согласился дать десять тысяч призраков-вгиллов.
Станислав был мрачен и бледен, и последняя его фраза прозвучала совсем тихо: только Юлиус, жадно ловивший каждое слово дерегруна, расслышал её:
- ... и до сих пор я, чёрт возьми, не могу понять, откуда там взялись драконы.
- И что же было потом? - с жаром спросил какой-то сильфид. - Вы ведь бились, да?
Станислав кашлянул, набросил на плечи плащ, перемахнул наверх и грузными шагами пошёл к реке.
- Он провалялся на дне озера полтора века, - буркнул Дондолин на непонимающий взгляд обделённого ответом сильфида. - Попробуй-ка, полежи там-де, пока водоросли тебе лезут в уши и окромя холодной воды вокруг ничего нет. То-то и оно: говорят, когда-то он был красавцем.
- А сейчас он кто? Волкодлак? - взорвалась Дрэго.
Сицилия, Вегас, Ринитель и Аминель подоспели ей на помощь и, звучно перебивая друг друга, с гневом обрушились на гнома и даже упрекнули его в зависти комплекции Странника. Тот не мог не оправдываться:
- Ну, я, хм, не хотел никого обижать, дамочки. Но дерегрун-то, как говорят, мог бы сохранить вечную молодость. А из-за этой своей водяной тюрьмы он осунулся, оброс, да ещё эта бородища - поймите меня правильно.
Девушки промолчали, и больше разговор не продолжился. Шлемы, где раньше бурлила похлёбка, теперь были пусты, и все стали обустраивать скромные лежанки и, позевывая, кутаться в плащи. Сон быстро одолел Знаменосцев и сильфид, Цибурий погасил Посох Огня, и тёплый грот заснул вместе с костром и всеми толками. Юлиус долго смотрел на тлеющие угли и слушал, как наверху посапывают пчёлы - этот звук трудно было отличить от свиста ветра, который разгуливал по лесу и не забывал наведаться в яму. Юлиус думал о Карацерах и воображал, как Герибальд наставляет своих маленьких детей, завещая им беречь друг друга; это происходило на берегу живописного залива, где были готовы к отправке белопарусные каравеллы. Конечно, два ребёнка не могли понять предостережений отца и переглядывались, считая его речь очень странной, но проходили годы, и один из братьев как-то раз вспомнил давние слова - как роковое пророчество, они сбылись, и теперь нужно было спасти всё, что осталось от любимой семьи. С этими мыслями Юлиус уснул, и только гномий храп под аккомпанемент храпа даглодита мешал ему насладиться сном сполна.
Через два часа Станислав велел пчёлам трубить полковой марш, и это дало эффектный пробуждающий результат; спросонья Дондолин, закалённый казарменной жизнью, вскочил и отдал кому-то честь. Животные были готовы к продолжению пути и, напившись холодной речной воды, выглядели бодро, чего нельзя было сказать о наездниках: заспанные лица, мятые плащи, пропахшие костром, кто-то проголодался, но от орехов осталась только скорлупа.
- Вот так вы собираетесь лететь к королеве Глубирета? - Странник уже сидел на своей пчеле и с усмешкой наблюдал, как остальные лениво забираются в сёдла.
Напоследок было решено, что лучше замести следы ночлега, и Ван-Шиба выпалил из Посоха двумя огненными стрелами, которые разнесли очаг и покрошили каменные стены в пыль и чёрный песок. Странник последний раз оглянулся на разрушенные полати, многозначительно кашлянул и дал сигнал к взлёту: пчёлы устремились одновременно, снова выстроившись в клин, и скоро место недолгого привала затерялось где-то среди еловой пропасти, что сменяла холмы и уходила со склонов гор к основанию огромной впадины.
Небесные путники стали свидетелями утра: они направлялись на восток, навстречу тонкой солнечной кромке, и Юлиус, до этого расслабленный и равнодушный совершенно ко всему, почувствовал необычный прилив сил: это был новый день, который всё-таки сменил день прошлый, сумасшедший и самый долгий за всю жизнь Вишеса. Во вчерашнем безобразном наслоении пластов времени оставалось и прощание с Улпирсом, и полёт на развалюхе Глинстона, и Совет в Харазнасе, и нул-радульские торжества и трагедии. Пчёлы, сильфиды и Алпа-Идди являлись тем единственным, что напоминало Юлиусу о самом захватывающем дне в его жизни, но нул-радульцы недолго пробыли вместе со своими бывшими гостями - особенно когда солнце Тверди окончательно выбралось из своего ночного логова и теперь кралось по бледному небу.
После полутора часов пути Аэфино потребовал у Странника общей посадки где-то среди мокрого от начавшейся мороси луга и объявил, что ни сильфиды, ни пчёлы дальше не полетят.
- Мы не можем больше везти вас туда, куда вам нужно. Там будет много людей...
- ...ренегулов, - исправил Хеалинт.
- Да какая разница. Самое главное - много глаз. А этого нам не нужно. Нул-Радул не должен раскрывать главный секрет и давать кому попало доказательства, что сильфиды живы. Извините, но мы возвращаемся назад.
- Бросаете нас на полпути? - не понял Нафлен, и вместе с ним были поражены все Знаменосцы. - Ради чего тогда ваши пчёлы несли нас? Чтобы потом вот так взять и бросить?
Сильфиды развели руками, и Сицилия сделала то, о чём подумали все возмущённые таким поведением - она обратилась к Страннику, чтобы он упросил нул-радульцев долететь до Глубирета. Но Станислав лишь махнул рукой, давая понять, что сильфиды могут отправляться туда, куда им заблагорассудиться - так и распрощались те, кто почти три часа назад вместе пели песни и хлебали суп из общего котла. Не было ни напутственных слов, ни рукопожатий. Ведя свободных пчёл под уздцы, всадники-сильфиды со вспышками и клубами малинового дыма влетели в ковёр Алпа-Идди; джин был единственным, кто извинился перед озлобленными и оставленными в поднявшемся промозглом тумане воинами. По привычке подмигнув всем на прощание, хоть сейчас это было и некстати, Алпа-Идди хлопнул в ладоши, и вмиг джин с ковром слились в янтарную спираль, рассекли воздух и исчезли со вспышкой где-то в мрачно-серых, перерастающих в тучи, облаках.
- Замечательно, - заключила Дрэго. - Любезные рыцари, закатайте рукава у своих доспех - придётся бежать весь день, чтобы к вечеру дотащиться до Катаэгольфа.
- Ждите здесь. Дайте мне полчаса, - отрезал Странник.
Больше ничего никому не сказав, он взлетел и стрелой - с визгом и быстрым вращением - последовал за Алпа-Идди. Но серая дуга, оставленная его поношенным заплатанным плащом, уходила не в небо, а раскинулась над едва видимым сквозь туман далёким лесом - туда и отправился дерегрун, и опять никто не мог предугадать его замыслов.
Молча и с кислыми лицами Знаменосцы просидели на траве; кто-то с досады то ударял топором о землю, то нервно отшвыривал щит - всем мало верилось в скорейшее отбытие с этого луга. Мелкая морось перерастала в дождь: он сулил вымочить плащи до нитки - запоминающееся начало дня. Уперев руки в бока и обречённо глядя на солнечный диск, Дрэго объявила, что полчаса уже прошло.
- Станислав не может не сдержать своего слова, - заявил Гэбриел. - Внимательно смотрите в небо.
Но головы задрали немногие, а зря: возвращение Станислава произвело на Юлиуса незабвенный эффект, а особо - те, с кем он возвращался. Странник вылетел из-за грузного серого облака, и позади него - на свет Клинка, что запросто можно было принять за свет второго солнца - выплыли четыре большие корзины. Их попарно несли восемь белоснежных птиц, чем-то похожих на лебедей, но гораздо крупнее их, с короткими шеями, могучими когтистыми лапами и серпообразными крыльями - от них к хвостам, что напоминали костры из белых простынь, тянулись пуховые гирлянды-эполеты. Знаменосцы с ошеломленными лицами наблюдали, как птицы приземляются, и если бы на зевак не прикрикнул Станислав, то они так и остались бы следить за благородными животными. Те, коснувшись земли, приветливо склонили головы - приглашали на борт своих корзин.
- Это же харадры, гордость Катаэгольфа! Как вовремя! - восторгался Ван-Шиба, подбегая к прибывшим.
Его рука легла на мощный клюв одной из птиц, и та ласково закурлыкала. Емкие корзины оказались берестовыми кузовами; в каждый вели четырехступенные лесенки, и все поспешили залезть туда, не задавая лишних вопросов. С прибытием кортежа вдруг закончился дождь, и Юлиус мечтательно решил, что между этими двумя событиями есть прямая взаимосвязь.
- Откуда ты это взял? - спросил он у Странника, когда они стояли в самом первом кузове, слушая над собой плавные взмахи крыл харадров.
- Катаэгольф недалеко. Скоро прилетим.
- А птички-то летят быстрее, чем пчёлы, - добавил Хеалинт. - По мне так вообще не стоило связываться с этими сульфидами, или как там их.
Даглодита поправили, но в своей первой заметке он был прав. Облокачиваясь на плетень, обмотанный берестой, Юлиус начал клевать носом - ощущение, что он стоит на вышке корабля, который двигается с черепашьим усердием. Но в то же время внизу мелькала красочная пестрота: луга, редкие залесья, какие-то реки и первые сёла с полукруглыми домами и дразнящим дымом печей, где подогревался завтрак. Чем дальше уклонялись харадры на восток, тем быстрее просыпалась жизнь; окружённые мехами еловых лесов, из-за горизонта вырастали и проносились на своих холмах большие деревни, похожие на укреплённые городища с многоярусной планировкой, мостовыми и частоколом. Таких высей на пути встретилось немало, как богатыри, они старались скрывать, а что же там, вдали, и Юлиус был уверен, что птицы летят в горы, но оказался неправ: холмы сменял тёмный город, что тянулся вдоль огромной лощины, с высоты похожей на отпечаток чьей-то ноги. Огни там трудно было разглядеть, дома же выглядели, как каменные муравейники - конусообразной формы с множеством беспорядочных отверстий для влёта и вылета. Каждый из таких домов завершал длинный шпиль - настолько, что харадрам пришлось набрать высоту, дабы не напороться на них. Совершить посадку внизу было бы невозможно: макушка каждого из шпилей вливалась в общее полотно из сплошных пиков, от которых рябило в глазах; тонкие и наверняка острые, они не пропустили бы вниз даже крохотную птаху. Корзины поднялись вверх, и жуткие постройки скрылись под занавесом облаков.
Странник объяснил, что это один из древнейших городов Глубирета, но теперь он заброшен, ибо ренегулы давным-давно не живут в таких общих хибарах, а переняли строительное искусство у людей вместе со срубами, каркасами, кровлями, коньками и всем, что с этим связано.
- Похожие города стали разрушать по всему Глубирету. Но к этому дорогу сухопутную забыли, а с воздуха решили не трогать. Моё войско проходило через него. Мы нашли там истлевшие трупы чьей-то заблудшей армии. Черепа без нижних челюстей, какой-то кошмар. Там есть большое озеро. И паутины - как снегу.
Никто не решился узнавать какие-то подробности, и пока птицы пересекали пространство над безлюдными равнинами со следами от былых нив, Знаменосцы молчали, очевидно, волнуясь перед прибытием ко двору ренегулов. Юлиус же удивлялся, как поблизости может быть резиденция королевы, если вокруг постепенно иссякало всё живое. Оставались только голые пустоши с огромными мшистыми валунами и косыми дольменами.
- Это летнее жилище королевы, - отвечал на вопросы Юлиуса Станислав, и Дрэго подхватила его идею:
- Не нужна куча назойливого народу вокруг? Я бы поступила так же.
- Карамлар Комра-Коттар! Король-мятежник! Король-объединитель! Да здравствует Катаэгия! - неожиданно заорал Ван-Шиба, и Юлиус понял, что впечатлило Цибурия - и не только его.
Единственный холм пробивался среди унылых равнин, и на этом пригорке, обложенном декоративными щитами, латами и железными пластинами с гербовым парадом, стоял двухсотфутовый алебастровый воин-ренегул. Его крылья были сделаны так искусно, что Юлиус через изваяние вовсе не чувствовал тяжести материала. Внушительную рукоять меча прикрывала такая же воздушная туника - так думал Юлиус, пока ему не объяснили, что это фартук кузнеца. В одной руке воин держал диадему; готовая упасть, она криво висела на его пальце, как что-то, доставшееся очень легко и не нужное вовсе. Другая рука резко указывала на север.
- Самый отважный король Глубирета говорит всем путникам, чтобы они убирались к чертям в горы Валокура, если замышляют что-то нехорошее! - голосил с горящими глазами Цибурий, и кто-то захлопал в ладоши, найдя злободневным замысел скульпторов.
- Пусть сначала прогонит всех местных злодеев, чтоб потом взяться за прибывших, - пробубнил Странник, не забыв добавить:
- Добро пожаловать в Катаэгольф.
И всё-таки вскинутая рука Комра-Коттара обращалась в сторону дворца, что вырастал прямо позади своего стража. К нему вела разветвлённая сеть водяных каналов; как правильная паутина, они опоясывали дворец разрастающимися в диаметрах кольцами. Эти лазурные круги соединялись между собой за счёт двух прямых дорог, которые скрещивались прямо на подступах к Катаэгольфу. На островах-трапециях в зарослях желтофиоли то по двое, то по трое росли тамариски. В прохладе их теней, напротив покачивающихся на воде маленьких дранок, отдыхали возчики-ренегулы. Кто-то из них провожал ленивыми махами харадров, но остальные предпочли дремать, пожёвывая соломинки и зная, что ранним утром посетителей во дворце не будет - по крайней мере, тех, кого пришлось бы доставлять водой.
Сначала Катаэгольф, жемчужину глубиретской архитектуры, Юлиус принял за гигантский букет кораллов. Но чем ближе к нему подлетали птицы, тем яснее становилось - это были кисти рук, огромные и выкрашенные в густой менеск, ладони титанов, выбитые в одинокой горе. Юлиус понятия не имел, откуда здесь взялась эта каменная глыба; он сосчитал, что ладоней было пять, а их расположение действительно напоминало букет или застывший пунцовый костёр. Словно возлюбленное сокровище, могучие пальцы ограняли и оберегали клубок из разноцветных башен. Издалека они были похожи на беспорядочные слитки серебра, золота и электра, на которые кто-то решил наложить мозаичные витражи - к такому богатству потянутся любые руки.
Харадры не полетели напрямик к общему основанию башен, где Юлиус уже различал массу лестниц и блеск на красных створах ворот, а свернули влево.
- Облёт? - опешил в своей корзине Бес. - Мы же гости у королевы, разве нам не устроят достойный приём?
- О визите Отряда сюда никто лишний знать не должен. Поэтому и нужен был тот ковёр. Не беспокойтесь, внимание королёвы нас не обделит. Так сказал король, - ответил Нафлен и счёл нужным уточнить:
-... король Санкт-Артура.
Но Знаменосцы снова раздосадовались: им хотелось войти в Катаэгольф с главного входа, чтобы осмотреть статуи, стены, залы, приделы, ведь здесь они были впервые, а получилось как-то чудаковато - харадры стали снижаться над садом в пространной нише между башнями и приземлились в одном из многочисленных маленьких внутренних двориков, которые разделяли растущие стенами карликовые липы. Кругом были тёмные веранды, журчали фонтаны. Хоть тут и пахло душистым деревом, лица Знаменосцев остались мрачны.
Что-то бледное проплыло за решетчатой изгородью, и зажёгся белый холодный свет.
- Королева ждёт, - обратился ко всем чёрствый голос, даже не поздоровавшись.
Это был Ольнусий с серебряным блюдом, где догорала уродливая свеча. Увидев старейшину Харазнаса, многие почтенно склонили головы, и ренегул, гордо выпятившись, развернулся и пошёл назад. Все поторопились за ним, и только Юлиус, не желая потакать этому высокомерию, медленно, с руками в карманах, прогуливался позади. Так они пересекли обмотанные дикими лозами бревенчатые портики, что подводили к галереям дворца.
Ольнусий вёл прибывших самым коротким путём и, как назло, самым тусклым: всюду ставни были наглухо заперты, пустовали и подсвечники, и канделябры. Случайные лучи мельком освещали фрески и мозаики, но достояние дворца, потолочная шафрановая роспись с элементами потали, скрывалось во мраке, как и подвешенные к потолкам плошки-сундуки с цветами. Они только поскрипывали, наводя своими призрачными силуэтами непонятный страх. Юлиус подозревал, что сейчас подданные Санкт-Артура топали по залам Катаэгольфа против чьей-то воли. И он знал, против чьей.
- Два поклона королеве. Первый до пояса, второй - до пола. Между поклонами глаза не поднимать, руки держать перед собой - ладонь в ладонь. Ноги полусогнуты, улыбок нет, - отчеканил Ольнусий перед тем, как отодвинуть штору в полстены на одном из лестничных пролётов.
За ней красовался круглый холст, служивший потайной дверью. Достаточно короткий для нормальных человеческих габаритов. На нём был запечатлён король-ренегул, чья статуя встречала гостей Катаэгольфа. При том же положении и атрибутах - с диадемой, в фартуке и вытянутой рукой - только теперь в радужных оттенках фолиума.
- Комра-Коттар! - воскликнул Ван-Шиба, воздавая дань памяти этому ренегулу своим кличем.
- И вот ещё что, - выдавил Ольнусий, - при королеве все свои эмоции держать при себе. Не говорить ни слова. Если прикажут искупить вину молением на коленях, падать незамедлительно. Иначе - каземат.
Юлиус злился, почему никто до сих пор не ставит злорадного на место. Странник выглядел уставшим и не слушал его, а всем остальным так не терпелось увидеть королеву, что они не обращали внимания на желчь ренегульих слов. От таких наставлений у Вишеса сложилось весьма удручающее представление о королеве - он видел её подстать ядовитому звездочёту, с норовом Гидранты, телосложением Бэтси Дрейк и привлекательностью бабушки Титч.
Но этот образ растаял так же неожиданно, как и возник, когда Знаменосцы буквально вползли в покои королевы. Нимфасемира была первой, кого увидел Юлиус, и его сердце замерло, уснуло, словно успокоенное колыбельной, которую пела она.
Хоть он и не слышал этот голос, он был уверен, что её исцеляющее пение было рядом с ним каждый день безрадостного существования. Юлиус знал, что они знакомы всю жизнь. Он не понимал, как, но осознание этого, глубокое и вдумчивое, ему было ненужно. Он улыбался не королеве, а своей старшей сестре, с вечно молодыми чертами лица, в которых запечатлелись девическая фривольность и благородная женственность. Её молочные волосы с вплетёнными золотыми нитями были забраны в хвост, большие и выразительные чёрные глаза не оставляли Юлиуса, который думал, что они обозревают всё его будущее. Крылья королевы покрывали узоры из сплетающихся звёзд, а довольно скромное алое платье с чёрными рукавами ведало о её природной простоте. Такой уверенности у Вишеса не было давно: если бы выпала возможность родиться заново, то всю жизнь Юлиус прожил бы в Катаэгольфе, рядом с ней. Она была очень похожа на Нарвелл, повзрослевшую Нарвелл. Своей лёгкой улыбкой и грациозным станом, которые не могли существовать порознь. Как два убаюканных ответными колыбелями сердца.
Знаменосцы сделали всё, как говорил Ольнусий, но Цибурий не мог молчать:
- О, королева! Санкт-артурцы и эдольжольцы кланяются вам, владычица! Кланяются, как цветы при виде упоительной луны. Я, герцог Ван-Шиба, вместе с Аврусом Карацером, княгиней Вегас, герцогом Слипволкером, маркизом Бесом и всеми нашими спутниками воздаю хвалу, благодаря за этот приют.
- Вы красиво говорите, герцог, - Нимфасемира подошла к нему, и он припал к её руке. - Но я знаю, что глубоко огорчила вас. Вы мои гости, и я распорядилась пировать, пригласить танцовщиц и устлать весь дворец гр"окхругской пальмой, но Тадеуш меня отговорил. Он одержим мыслями о секретности. Я стояла до конца, но бесполезно, и сейчас мне очень совестно.
- Не переживайте, королева, одно нахождение здесь - уже праздник, - сказал Юлиус, и блеск чёрных глаз отразился в глазах карих.
- ...и первым делом - праздник для нас, да, Конфифетфулл?
- Ну разумеется. Наконец-то сыграю в шахматы с нормальным стратегом. А то вы, милая моя королева, всегда дрожите над пешками. Ферзём-то жертвовать негоже.
Смеясь, Нимфасемира представила своего брата. Хоть он был младше, но больше её на три головы, крепкого сложения. За густой желтоватой бородой скрывалась та же самая улыбка, а из-под дремучих бровей по-доброму хмурились чёрные глазища. Знаменосцы быстро отошли от оцепенения, и между ними и венценосной четой завязалась непринуждённая беседа - её ждали и ей были рады все. Кроме одного. Ольнусий, сморщив нос, понял, что писаный устав обращения с королями тут никто соблюдать не собирается, и убрался, как и его любимая чопорность, прочь через дыру за портретом Комра-Коттара.
- Харадры справились, - говорил Конфифетфуллу Странник; он описал полёт, и ренегула все спешили отблагодарить за чудесных птиц и вместительные корзины.
Нимфасемира объявила, что прибытие Тадеуша стоит ждать не раньше полудня. А раз того, кто и затеял весь этот сбор, пока в Катаэгольфе не было, Знаменосцам к их удовольствию разрешили быть предоставленными самим себе. Кто-то тут же спустился в бани, некоторые вернулись в сад - снова полюбоваться на харадров, а кто-то пошёл бродить по дворцу, не забыв взять подсвечник. Хотя это уже было лишним - солнце забиралось во все уголки залов, освещая всё, что до этого несправедливо было обделено светом. Цибурий и Конфифетфулл уселись за шахматами на балконе комнаты королевы, а сама Нимфасемира, быстро найдя общий язык с девушками, повела их в другие свои спальни. Крема, флаконы духов и наряды пробудили девичий интерес; Нимфасемира искренне хотела знать, что думают Вегас, Сицилия, Ринитель, Аминель и Дрэго о её вкусе, и даже генерал Хоуп-Конорр тут не осталась безучастной, хотя так и не поменяла свой мешкоподобный сюртук на одно из торжественных королевских платьев.
Гэбриел и Танатус, к которым охотно примкнул Юлиус, отправились на поиски трапезной, но, наткнувшись парой этажей ниже на уютную кухоньку, решили довольствоваться ей. Это была каморка, где обедала прислуга, и, разбудив повара, Танатус добился, чтобы подогрели остатки баранины. Повар-ренегул был удивлён, что никому из слуг не сообщили о приезде почтенных гостей, да и сам Юлиус понял это: громадные коридоры дворца пустовали, двери почти во все комнаты были открыты - помещения проветривались. А до этого в одном из восточных коридоров троица натолкнулась на расстеленные под окнами ковры - они мирно прокаливались под лучами восходящего солнца.
- В обычные дни королева не любит, когда здесь слуги суетятся, - объяснял повар на расспросы Гэбриела. - Все они живут в деревеньке неподалёку, призываются лишь, когда нужно подготовить важный приём, сами понимаете. Королева предпочитает многое делать сама. И подушки выбить, и с едой управиться. Хозяйка она хорошая и добрая, а нас тут сейчас мало. Повар один я, да прислуг пара. Не считая дранщиков.
- А стража у вас есть?
- А от кого защищаться-то? - рассмеялся повар. - Если какой злоумышленник и найдётся, то пока он добирается до Катаэгольфа, тронется умом. Обязательно. Сюда есть только дорога воздухом, а землёй - нет. Видали вы, ваше благородие? Лабиринты холмов, туманные равнины. А леса, леса-то! Да и года не хватит несведущему, чтобы отыскать нас здесь. Помешается, блуждавши, как пить дать.
- А если он прилетит воздухом?
- Ну это совсем исключено. Заблудится его животина. Только харадрушкам известна дорога, ни пегас, ни орёл - никто не долетит. Вы ведь не знаете, что харадры несут постоянный дозор. На мили вокруг Катаэгии - летают, досматриваются. А если пролетит кто-то чужой - начнётся такое!..
Пока Томпсон всё больше и больше заговаривал ренегула, Бес набрал на кухне в широкое блюдо всевозможной еды, прихватил кувшин с вином и как-то умудрился втиснуть между всем этим кулёк с пряниками. Отблагодарив ренегула, втроём они пошли гулять по дворцу, на ходу уминая всё это и не ограничивая себя ни в смехе, ни в громкости голоса - всё равно их никто не слышал. Юлиус, наконец-то нормально поев, теперь немного повеселел и удивлялся, как же в этом бесконечном музее - с его холстами, витражами, скульптурами, панорамами с сотнями игрушечных солдатиков, макетами орудий и множеством безделушек, что висели на стенах или стояли на отдельных пьедесталах целыми галереями - не было ни одного смотрителя, кто быстро бы выдворил их отсюда за такое поведение. Правда порой, когда он приближался к окнам, ведущим в один из внутренних дворов, ему казалось, что в далёких окнах напротив мелькает чья-то лысина. Но, скорее всего, это сверкали какие-то камни, вделанные в стёкла: ведь не мог Ольнусий с такой скоростью прятаться под подоконник вместе с крыльями. Но ощущение, что за ними может кто-то шпионить, не покидало Юлиуса с тех пор, как ненавистный ренегул скрылся из глаз.
Однако окна сослужили и приятную службу: из них троица разглядела Ринитель и Сицилию, стоящих на балконе и перебирающих гирлянды свежих цветов, которые расстилались по перилам. Единогласно было решено подняться к девушкам, и уже на балконе Бес с наглым выражением лица стал уговаривать всех впятером играть в прятки по тому этажу, на каком они сейчас находились. Да, идея была нахальной, но Танатуса поддержали и, воодушевлённые, все стали думать, как бросать жребий. Сицилия отстегнула запонки и предложила по очереди угадывать, в каком они кулаке. Юлиус первым выбирал наиболее симпатичный кулак, но в итоге ему достался пустой; а когда остальные угадали, где были запонки, он нисколько не разочаровался: ему даже хотелось быть ищущим. По крайней мере, королева не застанет его сидящим с глупым лицом под какой-нибудь занавеской.
Юлиуса оставили на балконе с закрытыми глазами, и он битые пять минут лихорадочно проговаривал про себя случайно вспоминаемые едкие стишки, выученные им с подачки Тьер-де-Ласса ещё в Академии Точных Наук. В путь по этажу он отправился с поднятым настроением. Стараясь ступать как можно тише, Юлиус на бегу заглядывал в комнаты и надеялся уловить первый случайный шорох. Он бесцеремонно распахивал шкафы, заглядывал под кровати, теребил занавеси, высовывался из окон и даже стукал по большим картинам, думая, что где-нибудь да есть потайной лаз. Если бы его заметил кто-нибудь, то без сомнения принял бы за вора, но разгорающийся азарт уводил прочь от Юлиуса подобные мысли. Сицилию он нашёл прячущейся за широкой колонной в пустом громадном зале, который, очевидно, был бальным. Остальных они пошли отыскивать вместе; Сиц хотела помочь брату, и её сведения имели большое значение, особенно о том, что Бес, прежде чем пропасть из виду, допытывался какого-нибудь способа забраться на потолок.
Этаж оказался протяженнее, чем они думали. С северной стороны, куда ещё не успело заглянуть солнце, шёл холод от древних арочных сводов и врастающих в стены плит с чеканными панно. Прямо посреди одного из коридоров вытягивался ряд идущих друг за другом гробниц ромбической формы; на них не было паутины, а бронзовые листы сверкали так, будто их только что вынули из горна. Первая мысль - они раскалены - исчезла сразу: никакого жара в коридоре не было, тут расхаживали сквозняки, и Юлиус не мог не накинуть свой плащ на плечи сестры. Бронза была мертвенно-холодной, а о былой жизни захороненных немногословно рассказывали короткие надписи.
- Это семья, - изучив их, заключила Сицилия, - похоже, что всю жизнь они отдали службе Катаэгольфу. Глава семейства был дворецким. Последним дворецким при отце нынешней королевы. Все члены его семьи изъявили желание быть погребенными после смерти там, где прошла их жизнь. Восемь саркофагов.
- Да уж, внутри них прятаться никто бы не стал. Даже Танатус Бес, - сыронизировал Юлиус.
- Их расположили тут неслучайно... Я думаю, это придел. Да. Но к чему?
Сиц обошла гробницы, остановилась у последней и стала осматривать стену, проводя тонкими пальцами по замшелым кирпичам.
- Вот! - объявила она. - Смотри, Юлиус, скважина. Замочная скважина прямо в камне. Это дверь.
Юлиус подошёл, положил лицо на холодную стену и уставился в прореху. Где-то впереди блестел свет шести свечей, их сияние падало на чью-то тусклую фигуру. Юлиус засмеялся и приналёг на камни, чтоб хоть немного сдвинуть замаскированную дверь. Он догадался, что замок тут давно сломан.
- Вообще-то не стоило бы нам туда соваться. Или они думают, что сил у меня, как у гарропа - хоть стены вороши. Пусть и сидели бы там. Хотя обратную дорогу нам и вместе уже не найти. Ха, полезет Бес на потолок - непременно.
Вдвоём они кое-как протиснулись через узкую щель, надеясь, что в эту же минуту вылезут отсюда - в лучшем случае вместе с остальными тремя. Впереди с пугающей резкостью взвихрился подсвечник, освещая мрачное бледное лицо. Впрочем, этот мрак сразу сменился на печальную улыбку, черные глаза сверкнули от приятной неожиданности.
- Ваше величество, - прошептала Сицилия, не зная, пугаться или порадоваться случайной встрече в этой холодной каменной клетке. Нимфасемира же предпочла последнее.
- Когда я была вашего возраста, мой добрый отец любил приглашать в Катаэгольф моих многочисленных двоюродных братьев и сестёр. Он был умным, благородным ренегулом. Воспитывая меня в этих угрюмых стенах, он всегда знал, чего мне не хватало. А когда собиралась весёлая компания, мы первым делом затягивали долгую игру в прятки. Прятались всюду, куда пролезли бы наши крылья. Сама того не желая, как вижу, я сделала эту забаву традицией для Катаэгольфа...
Голос королевы был мягок и напевен. Она грустно улыбнулась и развернула подсвечник к стене, где огонь сверкнул на ярких красках, но Юлиус и Сицилия всё ещё виновато смотрели на королеву, не понимая её жеста.
- Вы узнаёте их? - прошептала Нимфасемира, и Юлиус распознал в её голосе сгусток восторга, надежды и горькой печали. Уж больно знакомо было его сердцу сплетение этих трёх несовместимых вместе чувств.
Он посмотрел на стену и ахнул. Выложенные из круглых плоских камней, в неё были вделаны овальные рамы с яркими картинами. Не было чёткой последовательности в их расположении, но в этом беспорядке ясно выделялась линия портретов, растянутая посередине стены. Её полотна были больше остальных, краски потускнели, но не настолько, чтобы совсем лишиться яркости и сочности цвета. Торжественные древние портреты внушали благоговение к тем, кто был на них запечатлен; Юлиус хотел знать всё об этих ренегулах и людях, а главное - откуда здесь появилась эта галерея.
- Катаэгольф выстроил Гулдален, а точнее - его северные башни. Здесь он жил и трудился. Отсюда его приказы доходили до Лейоса и других городов державы. Да, в то время она ещё не была Всебохской, но всё это ожидало её впереди. Катаэгольф видел расцвет и падение державы Глубирета. Он же видел и всю жизнь своего основателя. Род моих предков-королей идёт от Карамлара Комра-Коттара, который сверг династию Гулундалов через триста с лишним лет после смерти Гулдалена. Коттары, признаюсь, не стеснялись открыто чернить всех потомков Гулдалена, но его самого они уважали и всегда ставили в пример наследникам. Отец воспитал во мне чувство преклонения перед Гулдаленом, и всякий раз приходя сюда, я чувствую детский трепет перед какой-то силой. Где-то было написано, что избранные короли, даже после смерти, способны повелевать... Становясь старше, я поняла, в чём же была сила Гулдалена. Не в магии, которой он отдал всю жизнь, и не в положении. А в том, как он дорожил своими друзьями и как он любил людей. О, как Гулдален гордился, что именно он встретил сынов неизвестной расы. Бескрылых ренегулов. Первые люди приплыли в Даль на сто первый год его правления. Предводитель людей просил его разрешить им поселиться на земле ренегулов. И Гулдален в тот же день подготовил текст "Унии братства". Где теперь найти такую доброту? Он дал людям право селиться там, где им заблагорассудиться, а того самого предводителя сделал никем иным, как сенешалем Катаэгии. Вот он. Лайштханн Лейстен.
Подсвечник наклонился к портрету солидного человека в чёрном поношенном сюртуке с грубыми деревянными пуговицами, каждая из которых была отлична по форме от другой. Его густые спутанные волосы, как капюшон от заправленного под сюртук балахона, нависали надо лбом, но плохо скрывали диагональ кривого шрама. От пронизывающих суженых глаз до его чёрной бороды тянулись две глубокие морщины, но Юлиусу этот человек не показался престарелым. Хотя бы потому, что на его обросшей голове не было ни одного седого волоска.
- Лайш, Лайш... Он не стал сидеть в Катаэгии и выращивать тюльпаны, а выпросил у короля войско, присоединил к нему свои отряды и пошёл на Юг. Смелый, как лев. Первый лев Эдольжола. Там, где сейчас ваша родина, во времена Гулдалена обитали дикари-эрклинги, вы знаете. Никто до Лейстена из ренегул не рискнул завоевать Юг. Вот в чём была сила людей - в их твердости, напоре. Лейстен словно видел будущее: знал, куда шёл, знал, что обретёт. Ренегулы никогда не понимали, как можно прорицать, не умея читать по звёздам. Конечно же, Лайш подчинил себе земли эрклингов - они стали новой провинцией Глубирета. Назанкх. Но в тот же год Гулдален открыл для себя новое качество в людях - необыкновенное властолюбие. За тысячи миль от Катаэгольфа Лайш объявил себя королём Назанкха. Так разделилась Даль. Люди и ренегулы стали жить двумя державами. Но Гулдален, миролюбивый и жалостливый, не стал собирать полки и возвращать Назанкх. Напротив, он отправил письмо к Лайшу с предложением всегда жить в мире. Братья-народы, братья-короли. Лейстен ответил согласием, и так возник "Тысячелетний союз" и Храм Великих на поднятом в воздух Харазнасе. Верховным старейшиной стал Гулдален, и Даль снова сплотилась. Через восемнадцать лет после этого дня Лайш отрёкся от трона Назакха.
- Как отрёкся?! - не поняли Юлиус и Сицилия. В их воображении Лейстен предстал этаким злодеем, который вдоволь напился гулдаленовой кровушки.
- Если нет объяснения безрассудству, то, запомните, ответ всегда один. И сложный, и простой. И глупый, и толковый донельзя. Любовь. Да, простая человеческая любовь. Вот, всему виной она.
Чёрные глаза улыбающейся Нимфасемиры вместе с жёлтым пылом свечей впились в портрет ренегулки. Её белое платье было легко, как вольный парус отчаянного фрегата, пучок роскошных белых волос походил на крыло харадра, куда сел маленький серебряный голубь. Это была заколка, державшая пучок, и она не могла не восхитить Сицилию.
- Принцесса Пассилопея, дочь Гулдалена, его самое дорогое сокровище. Из своих тридцати восьми детей её он любил больше всех и не скрывал этого. Она всегда была рядом с ним, куда бы он ни отправился. Ибо он не мог без неё, Пассилопея была его талисманом, его зеркалом, в которое Гулдален хотел смотреть каждый день. Однажды, после одного из Советов в Харазнасе, Лейстен пригласил Гулдалена к себе в Назанкх - в гости. Гулдален был счастлив этому приглашению, как дитя, и, разумеется, он взял с собой Пассилопею. Мудрый отец, он счёл нужным познакомиться ей с нравами и бытом братского народа. Он учился всю жизнь, и хотел, чтобы и она следовала его примеру. В Назанкхе Лейстен впервые увидел Пассилопею и влюбился в неё без памяти. Удары в сердце всегда губили людей: если не стрелой, то красотой...
- Раз они с Гулдаленом были такими друзьями, то Лейстен мог просто попросить её руки у отца, - заговорил Юлиус, когда Нимфасемира задумалась над всей трагедией своих слов. - Это был бы выгодный брак. Он скрепил бы лишний раз союз Глубирета и Назанкха...
- Нет-нет, ты забываешь Юлиус, - перебила его Сицилия, - забываешь о Завете Несмешения.
Нимфасемира кивнула головой, словно сбрасывая с неё какую-то тяжесть, но Юлиус не понимал:
- Что за Завет? Я о нём никогда не слышал.
- Завет Несмешения! - Сицилия смотрела на него так, будто это он получал образование в глубинке, а она училась в Паекерской Академии. - "Каждый да заключит союз брачный внутри дома своего". Несмешение кровей. Люди должны вступать в браки только между собой, как и эльфы, и кентавры, и представители других рас. Проще говоря, по Завету Несмешения тебе, Юлиус, нельзя жениться на девушке другой расы. Да, это нигде не прописано, - она поняла, что Юлиус готовится выпалить речь, - но так живут в Бохской Дали веками. Это само собой разумелось. Возлагатель просто не станет поднимать Главную корону над головами людей разных рас.
- Лайш это знал, - продолжила Нимфасемира, не заметив, как побагровел Юлиус. - Поэтому он страдал всю жизнь. Как страдает любой, кто хочет, но не знает, как перешагнуть Завет Несмешения. Этого не дано. В день, когда Лайш полюбил ренегулку, он знал, что с ним она никогда не будет. Уже потом он часто приезжал в Катаэгольф и в Лейос, провожая Гулдалена из Харазнаса до его дома по малейшему поводу. Чтобы увидеть Пассилопею, знать, что она здорова и счастлива. Это была одинокая, безответная любовь. Ветреная Пассилопея не обращала на Лайша никакого внимания. Ей было всё равно, что он король и старейшина Харазнаса. Он посылал ей стихи, цветы, драгоценности. Но он был один из десятков её обожателей, которых она накручивала на пальцы и вертела, как свои локоны. Но ни один из её поклонников не пошёл вслед за ней, когда Пассилопея умерла. Все эти рыцари почесали затылки и нашли новых дам сердца. Кроме Лейстена. Когда Пассилопея пропала без вести, он не находил себе места; с отрядом прибыл в Катаэгию и скакал по здешним лесам, как взмыленный. Тогда Гулдален обвинил в заговоре пятнадцать военачальников, но несмотря на то, что никто из них так и не сознался перед казнью, Пассилопею объявили мёртвой и возвели ей пустую гробницу на окраине Лейоса. Лайш прождал целый год, каждый день надеясь получить весть с Севера. Но её не было, как и не стало, в конце концов, надежды. До конца жизни Лейстен решил быть наедине со своим горем, уйдя от всего мира. Он передал дела в Назанкхе своему брату, который спустя пару месяцев не замедлил объявить о смерти Лайша. Тогда-то Гулдален и назвал в честь умершего друга залив, омывающий южные берега Глубирета. Каким никаким, но этот человек был другом Гулдалену.
- Но что же стало с Лейстеном на самом деле? - спросила Сиц.
- Говорили, что он ушёл на Запад, где и правда умер в нищете от голода. Но ходили слухи о том, как Лейстен уплыл обратно в Морвийский океан - туда, откуда он привёл свой народ. Кто-то же утверждал, что Лейстен стал призраком, способным превращаться в большую радужную птицу, которая временами разрезает небо над Терниллом. Но всё это было так давно, поэтому и обросло дюжиной легенд. Да, Лайш умер. В добровольном изгнании - со своим горем, разорвавшим его сердце.
С печалью и досадой в глазах Нимфасемира и Сицилия смотрели на бравого Лейстена, когда после тяжёлого вздоха королевы воцарилось сочувствующее молчание. Юлиус же неслышно отшагнул от подсвечника: не хотел, чтобы его пунцовое лицо привлекло глупые вопросы о его здоровье. Как он мог так оплошать? И дело даже не в элементарном незнании о Завете Несмешения, а в его явной близорукости - он никогда не задумывался над тем, почему все и всегда заключают браки только внутри своей расы. Это ему никогда и никто персонально не разъяснял: для всех вокруг расовая замкнутость браков была чем-то очевидным и обыденным, как то, что люди не могут летать самостоятельно. Никогда на его памяти человек-мужчина не брал в жёны эльфийку - несомненный факт, и Юлиус, силясь найти какое-нибудь опровержение, какие-нибудь лазейки, становился всё раздражённее. Он злился и на Сицилию, и на свои бестолковые годы в Академии, а больше всего - на самого себя. Хотел бы он посмотреть в глаза тому человеку, кто должен был поведать ему в детстве о Завете Несмешения, но не сделал это по каким-то причинам. Хотя сейчас, очевидно, этот человек, штопая приказ за приказом, сидел в неотуннском дворце за кривым чёрным столом - копией стола слипволкерского. Разумеется, Юлиусу не мог не вспомниться Горацио Вишес, который на склоне лет женился на сирене. Но ради такого брака ему пришлось отказаться от имени дерегруна и уйти в горы. Нет, плохой пример преодоления Завета. Кто вообще его выдумал и ради чего? Откровенно глупо.
- Но не думайте, что сердце Пассилопеи было свободным. Влюбляющая красавица всегда влюбчива. И она вопреки тому же Завету любила чужого - человеческого сына, чей портрет мой отец тщетно пытался снять всё последнее столетие своей жизни.
Свечи дрогнули напротив светло-карих глаз пажа в чёрном полушубке. Позади него были заснеженные башни Катаэгольфа, а сам он, очевидно, стоял на одном из островков водяной паутины под замерзшим тамариском. В профиль его нос кривился подстать орлиному клюву, а на чёрных длинных волосах лежали случайные снежинки, создававшие впечатление преждевременной седины. Трудно было понять выражение его лица. Казалось, с азартом в глазах он прислушивался к тому, что происходило вокруг него, из последних сил сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
Дальше Нимфасемира была немногословна:
- Трувиан Тахт.
- Трувиан?! - крикнули одновременно Юлиус и Сицилия. Их любопытство к этой персоне сразу сменилось на отчётливую ненависть.
- Почему этот портрет до сих пор не снимут? - выпалил Юлиус, забывая о последних словах королевы.
Но она прекрасно поняла его досаду.
- Как-то раз Гулдален решил увековечить в красках всех, кто был к нему близок. Всех их, - её рука проплыла напротив картин, - он считал своими детьми, сынами. Ведь и Лейстен, и Тахт-отец, и Тахт-сын, и все остальные были намного моложе его. К ним он действительно относился по-отечески. Он захотел украсить часть коридора этими портретами, чтобы приходить сюда и прогонять прочь все мрачные мысли, видя, какие замечательные нравы встретились ему в жизни. Согласитесь, каждый хочет окружать себя только теми, кем он действительно дорожит. Да, Гулдален предчувствовал, что его потомки изменят отношения к кому-то из его сынов и захотят избавиться от каких-то портретов. Но он, вечный романтик, не мог допустить, чтобы целостность этой сакральной галереи была нарушена. Поэтому он намертво вживил картины в стену. А если рушить стену, то этажи сложатся и башня обвалится. Сделать это, конечно же, никому на ум не приходило.