Аннотация: Я к Гранину отношусь неоднозначно, но этот его монолог, по-моему, надо читать всем, кто считает себя писателем... Опубликовано в газете "Невское время" (СПб), 07,04, 2014. Записал Владимир Желтов.
- Хочу сказать: я не только писал. Я ещё жил, жил по-разному. Я воевал, я наслаждался жизнью, я гулял, путешествовал. Потому что жизнь - она важнее литературы. Важнее литературного творчества, которое для меня лично представляет необходимость. Я уже давно ничего не умею делать по своей инженерной специальности, только писать. В писательстве много есть такого, что позволяет видеть жизнь интересную, удивительную, разнообразную. Потому что имеешь дело с человеком - со своим, возможно, будущим героем. Человек - это, честно говоря, чудо. Не знаю, каждый ли человек понимает, что он - чудо. А надо бы понимать. Человек создан так, что может всё. Может любить, может ненавидеть, создавать. Он - творец.
Я начал свою литературную работу поздно. В основном после войны. Четыре года у меня отняла война. Это, конечно, потеря невозместимая. И всё же хотелось возместить потерянное время... Занятие литературой долго приходилось совмещать с чем-то - с работой по специальности, с заработком, с какими-то другими человеческими обязанностями, от которых нельзя было отказываться...
Что я вам хочу ещё сказать? Однажды у меня был разговор с Александром Фадеевым. Это был очень хороший писатель, он руководил Союзом писателей. Фадеев заинтересовался моим романом "Искатели" - тогда он был популярен. Александр Александрович меня позвал к себе в гости. Мы беседовали, он мне говорил о недостатках моего романа, о достоинствах. Когда мы закончили разговор, я его спросил о том, что меня давно волновало: "Александр Александрович, скажите, пожалуйста, как определить долголетие книги? Сколько лет её будут читать? Сколько лет она будет жить?" Фадеев сказал: "Я не знаю, не хочу знать и тебе не советую знать. Это знание гибельно для писателя. Потому что, если он будет знать, он будет стараться писать так, чтобы книга жила долго, а должен исходить из других, более высоких, небесных задач". Я долго думал над его словами. И понял, что это правильно. Есть какие-то вещи в литературе, которые не надо знать. Я не хочу иногда даже знать, как читают, сколько читают, читают ли, не читают мои книги, потому что - "ты сам свой высший суд, взыскательный художник".
Я пишу книгу несколько лет, и никто мне не может помочь, и никто мне не может сказать, что хорошо, что плохо. Я сам знаю, что получилось и что не получилось. Но в то же время - эти слова правильные, но немного лукавые. Всё-таки я рад, если книгу читают, если о ней говорят, если подходят подписать её.