Двор у нас хороший. В общем-то, обыкновенный, но хороший. Обыкновенный, в том смысле, что не такой ухоженный, как соседний, где расположены три так называемых элитных дома. В том дворе и качели-карусели навороченные, прямо тебе Диснейленд в миниатюре, и в песочнице всегда свежий песок, и на клумбах чуть ли не круглый год цветут замечательной красоты цветы. И, что характерно, качели никто не ломает, в песочницу не гадит и клумбы не разоряет. Я думаю, не потому только, что в этих домах живет исключительно богатый, солидный, а, следовательно, сознательный народ. Хотя, конечно, поэтому тоже, но не только. Дело в том, что въезд в элитный двор перекрывает шлагбаум, кто попало туда заехать не может, а в застекленной будке дежурит мордатый охранник, который этот шлагбаум открывает только жильцам и их гостям, если эти гости званые, естественно. Заодно мордатый следит за тем, чтобы и пешие посторонние по двору не шлялись, на клумбы-качели-карусели не покушались.
А наш двор никто не охраняет, кроме бабы Дуси с первого этажа, да и то, она больше следит, чтобы под ее окном не гадили - ни люди, ни собаки, ни коты. И с первыми, и со вторыми, и с третьими она поступает всегда одинаково - неожиданно выплескивает на пристроившегося под ее окном ведро воды. Причем, как правило, не слишком чистой: баба Дуся, как полы вымоет, воду не выливает, а специально для такого случая собирает в бак. Случай обязательно представляется, правда, все реже: разве что чужой кто забредет справить нужду по незнанию, а среди своих мало находится желающих отстирывать одежду после бабдусиных помоев. Среди своих, если честно, на такой экстрим решается только Вовчик, который живет аккурат над бабой Машей, на втором этаже. Но он не из вредности это делает, а потому что после изрядного возлияния с дружбанами в ближайшей забегаловке просто не успевает донести выпитое до родного унитаза. Но несмотря ни на что двор у нас все-таки хороший. Это я не из чистого патриотизма утверждаю, правда, так считаю.
Ну, судите сами. Качели есть? Есть. Скрипучие, сто лет не крашеные, но еще до конца малышней и взрослыми балбесами не добитые. Что-то вроде палисадника тоже имеется - две чахлые липы и ободранная елка, да не простая, а голубая. Кто-то когда-то как следует ее пощипал в новогоднюю ночь, хотели поначалу деревце срубить, чтобы не мучилось, да потом махнули рукой - само, дескать, засохнет. А елка взяла да выжила, страшненькая, облезлая, но стоит. И все наши жильцы ее за это очень уважают и больше не трогают. Между липами скамейка стоит, тоже чудом уцелевшая, изрядно покалеченная, вдоль и поперек ножом изрезанная и надписями мало приличными расписанная. Но держится, старушка, и с утра до утра, можно сказать, круглые сутки, занята бывает: то мамашами с колясками и без, то бабульками, то оболтусами различных возрастов, от пяти и старше. Что еще? Ах, да, песочница еще имеется: бортики совсем сгнили, да и песок давно используется не по назначению. Да и то сказать, какая же мамаша в здравом уме пустит свое чадо туда, где без помех оправляются все те, кого баба Маша от своего окна отгоняет. Но сооружение сие тоже часто востребованным бывает - не всем же хватает места на скамейке, умудряются с риском для здоровья пристраиваться на бортиках. Достойно завершают этот дизайнерский проект два мусорных бака, изначально ржавых, но выкрашенных ядовито-зеленой краской, а теперь просто ржавых, дырявых, с редкими островками той самой краски. Поскольку вывозят наш мусор не часто, гораздо реже, чем их сородичей из соседнего элитного двора, благоухают они, как вы понимаете, далеко не "Шанелью Љ 5". Но ничего, не дворяне, принюхались. К тому же когда северо-западный ветер дует, весь аромат относит туда, в сторону "элитного", что чрезвычайно радует и веселит нашу публику. К мусорным ящикам ежедневно совершают моцион не только жильцы, но и бомжи - постоянные обитатели подвалов двух соседних домов, давно предназначенных под снос и наполовину расселенных, но по какой-то причине все еще не дождавшиеся ковша экскаватора. Правда, если жильцы мусор в ящики сносят, то бомжи его оттуда, в основном, извлекают, строго дважды в сутки, утром и вечером, кропотливо перебирая и раскладывая нужное по пластиковым пакетам. Для меня долго оставалось загадкой, что хорошего можно найти в отходах, выброшенных не слишком состоятельными обитателями наших облезлых пятиэтажек. Но однажды, снедаемая любопытством, я удобно устроилась на собственном балконе, оборудовав временный наблюдательный пункт, благо с балкона ящики видны как на ладони. Вооружившись биноклем, битых два часа я внимательно следила за операцией "Вторсырье" и, в конце концов, поняла, что обыкновенная мусорная куча - это копи царя Соломона. А какие страсти разгораются среди участников этой операции - Шекспир отдыхает!
Впрочем, все по порядку. Кто установил порядок? Ну, допустим, я и установила - имею право как рассказчик.
НА КАЧЕЛЯХ
Скрип-скрип, скрип-скрип... Скрипят надсадно старые качели. Сейчас их оседлали два человека - настоящих, только маленьких. На одном краю девочка лет пяти - в розовом комбинезоне, розовой же шапочке с громадным помпоном. Очень серьезная и сосредоточенная. Напротив упитанный пацанчик примерно такого же возраста: клетчатая курточка нараспашку, шапка-ушанка лихо сдвинута на одно ухо. Он не на качелях катается, он скачет на лихом коне - подпрыгивает, то и дело взмахивает воображаемой шашкой и покрикивает: "Но, но! Вперед, Буран!". Букву "р" малец не выговаривает, заменяя ее буквой "л". Не такая уж редкость для детей такого возраста. Но девочку это почему-то очень раздражает. Она все больше хмурит гладкий выпуклый лобик и, наконец, не выдерживает: "Булан, Булан... Слушать противно (ее "р", напротив, слишком четкое, раскатистое, как у щенка, недавно научившегося рычать и с удовольствием демонстрирующего всем подряд свой навык). Научись сначала букву "Р-р-р" выговаррривать, а потом будешь орррать!". Пацан явно обескуражен ее реакцией и на несколько минут замолкает, недоумевая, отчего сердится его визави. Собравшись с мыслями, добродушно заявляет: "Я учусь, но у меня пока не получается. Но бабушка говолит, что телпение и тлуд все пелетлут, и сколо все получится!". Вот примерно так произносили они слова.
Скрип-скрип... Некоторое время дети качались молча. Мальчишка не выдержал первым и возобновил свою игру: "Но-о, Буран, но-о!".
"Заткнись, дурак!" - девочка переходит на визг. Мальчик все еще добродушен: "Ну чего ты орешь? У меня от тебя аж ухи заложило!".
- Не ухи, а уши. Ты говорить правильно не умеешь!
- Нет, ухи. Я правильно говорю! Так моя бабушка говорит!
- И твоя бабушка дура!
- Сама ты дура!
- А-а-а, мама, он обзывается!
На отчаянный крик дочери из окна третьего этажа высовывается молодая женщина в цветастом байковом халате и розовых бигуди.
- Эй, ты чего хулиганишь?! Кто тебя учил девочек обижать?
От такой явной несправедливости у мальчишки в глазах предательски защипало, голос дрогнул, но он еще крепится, не хлюпает носом, держит фасон:
- Это не я ее обижаю, это она меня обижает. И мою бабушку. А бабуля у меня хорошая.
- Моя дочка зря жаловаться не будет, значит, ты ее обидел!
- Я не обижал, она мою бабушку "дурой" обозвала-а-а! В конце тирады пацан срывается на плач.
- Это кто там меня "дурой" обозвал?
Из окна этажом ниже выглядывает пухлая старушка с кухонным полотенцем на плече.
- Она! - при появлении подкрепления мальчишка заливается еще громче.
- Кто ж тебя учил-то старших плохими словами обзывать, а, детонька? - елейным тоном обращается старушка к девочке. - Паршивые у тебя воспитатели! - добавляет она и, едва не вываливаясь из окна, победно смотрит снизу вверх на мать девочки.
Ее издевательская реплика не остается без ответа.
- А некоторые уже воспитали малолетних бандитов, по которым колония плачет! - торжествующе качнулись розовые бигуди.
- Наши-то в полноценной семье воспитываются, в отличие от некоторых лахудр, которые своих неизвестно от кого нагуляли! - тут же жестко отбила удар бабуля, почему-то говоря о своем единственном внуке во множественном числе.
- Уж лучше в неполной семье ребенка растить, чем в семье сумасшедших! - не задержалась с ответом молодая мамаша.
- Яблочко от яблоньки далеко не падает. На такую мамашку глядя, и дочка скоро по рукам пойдет!
- А ты не завидуй, грымза старая!
-Было бы кому завидовать!
И пошло-поехало. Рискуя вывалиться из окон и серьезно покалечиться, соседки, забыв все рамки приличия, поливали друг друга словесными помоями, все больше распаляясь. И ни одна из них не заметила, что вдруг стих внизу детский плач. Что мальчик с девочкой давно слезли с качелей и, крепко взявшись за руки, испуганно смотрят на не на шутку расходившихся родственников.
Скрип-скрип... Скрипят, затихая, старые качели.
В ПЕСОЧНИЦЕ
Все постельное белье в их доме было одной и той же расцветки: по белому полотну синие или зеленые надписи "Минздрав". В детстве Алиса долго считала, что других простыней, наволочек и пододеяльников просто не бывает. Потом, когда подросла и стала посещать не только продуктовые магазины, убедилась, что все же бывают, да еще какие симпатичные - и в горошек, и в цветочек, и в клеточку. Но в их доме других не было. Мама Алисы трудилась на ниве медицины - кастеляншей в первой городской больнице. Отсюда постельное белье с "Минздравом", вафельные полотенца с устрашающими черными штампами, белые халаты и косынки в шкафу вместо привычных для всех уютных домашних "цветастиков". Халаты и косынки, естественно, были маркими, и их приходилось постоянно стирать. Стирка стала обязанностью Алисы с тех пор, как она пошла в школу. Стирать приходилось вручную, поскольку стиральной машины у них не водилось, противно воняющим коричневым хозяйственным мылом, потому что никаких стиральных порошков мама-кастелянша не признавала, только хозяйственное мыло и кальцинированную соду, которые так же исправно таскала с работы, как постельное белье и медицинские халаты.
У Алисы были и другие обязанности, число их увеличивалось по мере того, как она взрослела. Через день она мыла полы в квартире, после еды - посуду, протирала пыль с мебели, драила кухонную раковину, газовую плиту и ванну кальцинированной содой, от чего пальцы на руках разъедало до крови. Затем добавились мытье окон, глажка белья и, наконец, готовка. Последняя у Алисы получалась хуже всего: готовить она не любила, да, честно говоря, и не с чего особо было, их продуктовый набор не отличался разнообразием: подвявшие овощи из ближайшего овощного ларька, перемороженные "ножки Буша", надоевшая до прогорклой оскомины пшенка да серого цвета рожки - дешевый шедевр местной макаронной фабрики. До школы Алиса не знала вкуса ни чая, ни кофе. Чаем она до той поры считала отвар из ржаных сухарей , которые мать сушила в духовке. Сахар в их доме водился исключительно в виде твердого, как камень, рафинада, потому как песок был неэкономным. Белый искристый кубик рафинада мать с помощью пассатижей делила ровно на двенадцать крошечных кусочков, стало быть, хватало на шесть чашек сухарного чая для матери и на столько же для Алисы. К чаю всегда подавались те же ржаные сухари, только целые, а не измельченные.
Подобную экономию Алиса перестала считать нормой гораздо раньше, чем "минздравовское" постельное белье, как только пошла в школу, то есть когда ей исполнилось семь лет. До этого времени мать брала ее с собой на работу (мест в детском саду не было), там же и кормила, в больничной столовке. Еда в ней была нисколько не разнообразнее, чем в их доме. Зато в школе Алиса с удивлением и восторгом узнала, что на свете, оказывается, существуют такие необыкновенно вкусные вещи, как сосиски, мясные котлеты и тефтели, суп с фрикадельками, компот и настоящий, ароматный и терпкий чай. Всеми этими вкусностями кормили в школьной столовой, и Алиса не могла понять некоторых ребятишек, с унылым видом ковыряющихся в своих тарелках и оставляя их содержимое почти нетронутым. Девочка старалась уходить из столовой последней, из-за чего частенько опаздывала на урок и получала замечания от учителей. Но это можно было пережить, наградой ей становились недоеденные привередливыми школярами котлеты и пирожки, которые она торопливо подчищала с тарелок. Поначалу Алиса еще опасалась, что повариха тетя Келя ее заругает, но та, кажется, ничего не замечала или делала вид, что не замечает, жалея прожорливую "бесплатницу". "Бесплатниками" называли детей из малоимущих семей, обеды которым оплачивались по линии отдела образования. Зато быстро заметили школьники и по детской своей жестокости стали насмехаться над девочкой, обзывая ее "побирушкой", "троглодиткой", "бомжихой" и другими обидными прозвищами. Однако Алиса обидчиков игнорировала, и они вскоре от нее отстали: неинтересно дразнить того, кому дразнилки по барабану. На самом деле сначала ей было вовсе не по барабану: вернувшись из школы домой, она запиралась в ванной и горько плакала. Но вскоре действительно стало все равно. Случилось это после того, как однажды она, набравшись смелости, спросила у матери, почему та никогда не покупает сосиски и не готовит котлеты. В принципе, Алиса предполагала, какая реакция воспоследует на ее вопрос, и не ошиблась. По своему обыкновению, мать поджала и без того тонкие губы, сощурила глаза, сложила пальцы левой руки щепотью (она была левшой) и двинулась в сторону Алисы. Девочка вжала голову в плечи и крепко зажмурилась. Пальцы матери ритмично застучали по ее затылку, словно отбивая ритм в унисон каждому сказанному слову: "Потому, маленькая мерзавка, что я работаю одна, а едоков у нас двое. Потому, дармоедка неблагодарная, что я не оставила тебя в свое время в роддоме, как следовало было сделать, а воспитываю, учу, кормлю, одеваю-обуваю. А в ответ получаю одну лишь черную неблагодарность. Убирайся с моих глаз, паршивка, но сначала вымой посуду. И тщательно вымой, белоручка!". С того самого разговора с матерью Алиса и перестала реагировать на насмешки сверстников - что они могут понимать в жизни, маменькины и папенькины сынки и дочки?! Да ровным счетом ничего. А, значит, и обидеть ее никак не могут.
Вообще-то, по-настоящему мать срывалась на ней редко. Алиса быстро научилась предугадывать, что именно в ее поведении может раздражить родительницу и старалась ничего подобного не делать. Или делать тайком. Например, маму раздражало, когда Алиса просто так, без всякого дела, выходила во двор. Не мусор вынести, не стеклотару пособирать, а посидеть в песочнице. Естественно, когда там никого не было. Девочка садилась на бортик, брала в руки плоскую щепку и начинала пересыпать песок. При этом в ее глазах появлялась мечтательная дымка, губы растягивались в блаженно счастливой улыбке, одним словом, лицо приобретало выражение, которое мать называла "гримасой дебилки". А Алиса мечтала. О чем? Да обо всем. О том, как однажды ее мать будет возвращаться с работы, ее похитят инопланетяне и увезут далеко-далеко, в другую галактику, конечно, насовсем. Тогда она сможет хоть каждый день покупать сосиски, научится готовить котлеты и печь пирожки. Откуда на все это возьмутся деньги, не думалось: откуда у Золушки взялись бальное платье и хрустальные башмачки? То-то же. А еще она обязательно поедет на море. Где море находится и какое оно, Алиса плохо себе представляла. Подслушала как-то восторженный рассказ одноклассницы, которая делилась впечатлениями с подругами о летних каникулах. Немудреных эпитетов вроде "ништяк" и "клево" Алисе хватило, чтобы начать мечтать. А еще... Да мало ли о чем мечтает девочка-подросток!
Мечтать в песочницу она выходила, когда мать была на работе, и возвращалась домой до ее прихода. Но несколько раз девочка настолько далеко уплывала в своих мечтах, что пропускала время возвращения матери , и вздрагивала от насмешливых интонаций знакомого голоса: "Вместо того, чтобы сидеть здесь с гримасой дебилки на физиономии, сделала бы хоть что-то по дому!". Их крохотная "двушка" всегда была вылизана едва ли не до стерильности, и мать об этом прекрасно знала. Знала и Алиса, но, покорно стирала с лица "гримасу дебилки", брала у матери из рук сумки с очередной порцией больничного белья и тяжело, словно старушка, передвигая ноги, плелась домой.
А потом мать слегла. Слегла как-то сразу и надолго. Это случилось в один из теплых, напоенных горьковатым ароматом сирени майских дней. Алиса заканчивала школу. В этот день она шла домой после классного часа, на котором обсуждалось проведение выпускного бала. Обсуждение это ее особо не касалось, поскольку она заранее знала, что ни на какой бал не пойдет, как никогда не ходила ни на один школьный утренник, дискотеку или любой другой праздник, где, по мнению мамы, непотребные девки бесцельно дрыгают ногами, глушат пиво и обжимаются по углам с прыщавыми обормотами.
Мать лежала на кухне, возле газовой плиты, неестественно изогнув правую ногу и вытянув вперед руку, как будто собралась в заплыв. Алиса в ступоре застыла на пороге кухни. Она ничего не поняла. Не поняла, почему мама уже в первой половине дня дома. Не поняла, зачем она улеглась прямо на пол: пол хоть и чистый, но все же. Не поняла, почему никак не отреагировала на ее появление "в пищеблоке" в уличной обуви. Наконец, придя в себя, робко приблизилась к лежащей без движения женщине, тронула ее за вытянутую руку: "Мама, мам...".
Врачи "скорой" поставили предварительный диагноз - инсульт, который в больнице подтвердили. Через две недели мать выписали домой. Первые дни она почти без движения лежала на их старой продавленной тахте - своем привычном спальном месте. Покорно ела то, что предлагала ей Алиса. Покорно принимала лекарства. Покорно позволяла перемещать себя в кресло, когда ей меняли постельное белье. И все время молчала, хотя речь у нее восстановилась, в отличие от двигательной функции. Алиса пыталась ее разговорить: спрашивала, чего бы она хотела поесть, не жарко ли ей или, наоборот, не холодно ли. Мать упорно игнорировала ее попытки. Отреагировала лишь раз, когда дочь, неожиданно для самой себя, вдруг спросила: "Мама, а почему ты назвала меня Алисой? В честь героини Льюиса Кэррола?". И осеклась, увидев привычный презрительный прищур и поджатые губы, а затем совершенно четко услышала: "Дура!". Это оказалось первое и последнее слово, которое мать произнесла до своей смерти. Умерла она тихо, без мучений - просто уснула вечером, а утром не проснулась. Проводили ее в последний путь тоже тихо и немноголюдно: ближайшие соседи по подъезду да пара коллег с работы, которым поручили доставить венок, и они маялись, переминались с ноги на ногу, явно не испытывая особой любви к покойной, а поэтому не знали как себя вести.
Вернувшись с кладбища, Алиса какое-то время бесцельно бродила по квартире, пока не наткнулась, именно наткнулась, словно слепая, на старенький проигрыватель. При жизни матери ей категорически запрещалось не то что прикасаться, даже близко подходить к этому раритету. Хотя Алиса подозревала, что в ее отсутствие мать все же слушала виниловые диски, всего несколько штук, которые лежали в коробке из-под сапог, а сама коробка в глубине антресолей. Этому можно верить или нет, но Алиса ни разу не нарушила запрета матери и не полюбопытствовала, какую же музыку слушала та. И вот теперь, оглядевшись, как будто боялась услышать строгий материнский окрик, встала на стул и вытащила коробку с дисками с антресолей. Не глядя, она достала тот, что лежал сверху, и поставила на проигрыватель.
Алиса не любит гостей,
Алиса одна вечерами,
Алиса сидит на тахте
С коробкой конфет и с мечтами...
Алиса прослушала песню в каком-то оцепенении. Потом еще раз. И еще. Глянула надпись на диске: "Бит-квартет "Секрет". Оставив пластинку на проигрывателе, набросила старую куртку и вышла во двор. Поискала на земле подходящую дощечку. Не нашла, но все равно направилась к песочнице, благо та пустовала. Да и кому взбредет в голову сидеть в песочнице в холодный ноябрьский вечер, когда через рукава и ворот куртки к телу подбирается ледяной ветер, и вот-вот с затянутого тучами темного неба посыплет нудный моросящий дождь. Алиса блаженно улыбалась: в углу песочницы она обнаружила обыкновенный детский совок, видимо давным-давно забытый кем-то из ее маленьких соседей. Любопытные, если они были, долго еще могли видеть в песочнице щуплую фигурку в старой бесформенной куртке. А если бы подошли поближе, то разглядели бы, что фигурка принадлежит молоденькой девушке, и не просто девушке, а их соседке Алисе, которая сегодня похоронила мать. И еще увидели бы, что девушка детским совком пересыпает не слишком чистый песок в песочнице и тихонько мурлычет какую-то песенку. И, наверное, многие покрутили бы пальцем у виска: видать, слегка двинулась девица мозгами от горя. Но вряд ли кто-то понял бы, что Алиса просто наслаждается возможностью мечтать без всяких помех, сколько душе угодно...
НА СКАМЕЙКЕ
Ах, эти дворовые скамейки! Они повсюду одинаковы - что в деревне Мормышкино, что в Москве, что в Сан-Франциско. Или в Сан-Франциско и дворов-то никаких нет, не то что дворовых скамеек? Не знаю, не бывала. Впрочем, какая разница? Если есть, то утром и днем сидят на них в рядок какая-нибудь Мэри Джоновна и ее соседки Нэнси Питеровна, Салли Джековна и Барбара Рональдовна, без устали перемывая косточки всем жильцам своего дома и, разумеется, соседнего, элитного. Последним - с особым удовольствием, хотя осведомлены об их жизни значительно хуже. Иногда тема беседы сменяется, и собеседницы переходят на обсуждение собственного и чужого здоровья, дороговизны продуктов и их качества, неправильной политики своей страны и других мировых держав. Хотя, может быть, сан-францисские бабули более продвинутые и общаются не на скамейках, а в специальных клубах и обществах, но обсуждают, я убеждена, они то же, что и наши дворовые старушки, то есть соседей, здоровье и далее по списку.
Первой во дворе появляется обычно Мэри Джоновна, тьфу ты, Мария Ивановна, конечно же. Появляется она с журналом в одной руке и с тряпкой в другой. Тряпка для того, чтобы уничтожить со скамейки, в буквальном смысле слова, следы вечернего пребывания на ней юных балбесов, которые упорно, как куры на насест, взгромождаются седалищами на спинку, а ноги ставят на сидение - говори им не говори, как об стену горох. Не успевает она усесться и раскрыть журнал, как из подъезда, слегка приволакивая правую ногу, которую ломала год назад (охо-хо, косточки-то уже не молодые), выходит баба Вера с вязаньем в корзинке. Вязанье у нее, как и журнал у Марии Ивановны, для проформы: вроде как не просто языки почесать вышли, а полезным делом заняться и культурно обогатиться. Только Мария Ивановна с бабой Верой начинают пристрелку языками, выплывает с величавостью испанского корвета Любовь Тихоновна. Корвет она напоминает и солидными габаритами, и просторными юбками и платьями, похожими на паруса. Любовь Тихоновна ни вязанья, ни журналов с собою не носит: она считает себя человеком прямым, искренним и если выходит во двор почесать язык с соседками, то не желает, в отличие от некоторых, создавать видимость чрезмерной занятости.
- Ох, девки, и жара же в квартирах - приходится все форточки нараспашку открывать! И какого лешего так жарят? Лишь бы лишние деньги с обездоленных пенсионеров сорвать! - расправив свою юбку-парус, Любовь Тихоновна пристроилась на скамейке между Марией Ивановной и бабой Верой.
- Это ты-то обездоленная пенсионерка? - ехидно сощурилась в ее сторону баба Вера, - Да ежели бы все пенсионеры у нас были такие же обездоленные, как ты, наша страна давно бы вышла на первое место по уровню жизни.
- А ты не завидуй! - с притворным добродушием откликнулась Любовь Тихоновна. - Надо было детей как следует воспитывать, чтобы они мать-отца почитали, а не стремиться делать карьеру по общественной линии, пока дети голодные, холодные да неприбранные по улице шарахаются!
- Ну, не всем же дано быть курицами-наседками, кому-то и о людях заботиться надо!
- Ой, не могу, заботница выискалась! - неожиданно поддержала Любовь Тихоновну Мария Ивановна. - Аж в целые заместители секретаря профкома на своей зачуханной фабрике выбилась! А Леньку упустила - все пьет да работы меняет, небось, трудовая книжка уже в нескольких томах. И Юлька как из дома выпорхнула, так и глаз не кажет! Не любит ее домовой-то.
- У меня-то какие-никакие, а дети имеются, - развернулась в сторону соседки баба Вера, - а ты всю жизнь только для себя жила - то фигуру берегла, то деньги копила. Ну, и много накопила-то? Вон, с хлеба на квас перебиваешься, да и фигуры как не было, так и нету.
На некоторое время соседки замолчали. Баба Вера сердито застучала спицами, Мария Ивановна уткнулась в свой журнал, Любовь Тихоновна обиженно сопела, прикрыв глаза. Первой не выдержала Любовь Тихоновна - ей-то ни руки, ни глаза занять было нечем.
- А к Сироткиным вчера опять "скорая" приезжала, - ни к кому персонально не обращаясь, запустила она пробный шар.
- Да, совсем сдала Ольга Петровна, - вздохнула Мария Ивановна, принимая подачу, - а ведь какая глыба была еще недавно, казалось, сноса ей не будет.
- Вот именно, оттого, что такая глыба была, детки да родственнички многочисленные обтесывали - не жалели, - высказалась и Любовь Тихоновна.
- Это точно, - кивнула головой баба Вера. - Пахала с малолетства, как лошадь. То за матерью ходила, потом тетку досматривала. Мужик ейный, опять же, нигде толком никогда не работал. Детки на шею уселись, потом и племяннички туда же уютно пристроились. Это у Петровны еще задел хороший был, другая, послабее, уже бы давно глаза закрыла. А вот не станет Петровны, поглядим тогда, как ее дармоеды без няньки своей вечной обойдутся.
- Чего ты ее раньше времени хоронишь-то? - упрекнула Мария Ивановна. - Ну, гипертония замучила человека. Так у кого ее сегодня нет? У меня вон тоже давление скачет.
- Ой, девочки, а мой-то дед что отмочил! - всплеснула руками Любовь Тихоновна. - Были позавчера на даче. На веранде лампочка перегорела. Попросила своего заменить. Взял он стремянку, потрюхал на веранду. Я на кухне возилась, вдруг слышу - на веранде страшный грохот, стекла зазвенели. Я за сердце схватилась, птицей вылетела из кухни. Гляжу - валяется плашмя стремянка, а под ней мой дед недвижим лежит. Я заголосила: "Ой, Лешечка, ты живой?". А он, поросенок эдакий, поднимается, потирая спину, и ехидно так заявляет: "Живой-живой, не с твоим Любаша, счастьем...".
Некоторое время все трое заразительно хохочут. Мимо скамейки к подъезду прошла молодая женщина в кожаной мини-юбке и короткой стильной курточке. На ходу вежливо поздоровалась с соседками.
- Здравствуй, Милочка, здравствуй, рыбонька! - ласково откликнулась баба Вера. - Как там Оленька Петровна? Чего врачи сказали?
- Все нормально, сказали, что за давлением следить надо, лекарства выписали, - неохотно пробурчала Милочка-рыбонька и поспешила скрыться в подъезде.
- Во, одна дармоедка уже отработала, перетрудилась, аж задница в мыле! - не без удовольствия констатировала баба Вера. - Ольга Петровна обед-то уже, наверное, приготовила, щас натрескается, подол завернет и на б...ки! Мария Ивановна согласно закивала в ответ, а интеллигентная Любовь Тихоновна поморщилась на крепкое словцо.
-Ой-ой-ой, какие мы нежные! - заметила ее реакцию баба Вера. - Можно подумать, ты по-другому считаешь.
- Я, допустим, принципиально с тобой, Вера, согласна, но неужели обязательно такие слова употреблять? Можно же выразиться вполне культурно. Например, вместо б...ки, сказать гульки, - пояснила Любовь Тихоновна.
- Тю! - рассмеялась грубоватая баба Вера, - а по мне так б...ки они и есть б...ки, как их ни назови.
- Тут все от ситуации зависит, - вмешалась в спор Мария Ивановна. - Иногда человек такой весь из себя фу ты ну ты, в общем, культура из него так и прет, а попадает в определенную ситуацию, сразу же вспоминает свои исконно-посконные корни. Я вот недавно в автобусе такую ситуацию наблюдала.
Возвращаюсь, значит, с дачи последним автобусом, девятичасовым...
- Чего ты так поздно в халупе своей неотапливаемой делала? - перебила баба Вера. - Клад что ли на огороде закапывала?
- Может, и клад, - огрызнулась Мария Ивановна, - чего ты вечно перебиваешь и лезешь не в свое дело?!
- Ага, мое дело будет, когда тебя опять от переохлаждения радик прихватит, компрессами да уколами тебя, дуру старую, отхаживать!
- Ой, нянька-сиделка какая выискалась! - пошла в атаку Мария Ивановна. - Подумаешь, один раз компресс уже подготовленный сделала и два раза уколола. Между прочим, рука у тебя тяжелая, я после твоих уколов неделю на корму сесть не могла!
- Ах, так! Ну, ладно, соседушка, следующий раз с просьбами своими ко мне не лезь. Ищи другую идиотку, которая с поломанной ногой будет тебя навещать.
- Вер, а Вер, - вдруг хихикнула Любовь Тихоновна, - а ты припомни, как ногу-то поломала!
Баба Вера решила, было, возмутиться, обидеться и даже приподнялась со скамейки, чтобы уйти. Но передумала, махнула рукой и тоже захихикала:
- Так кто же его знал, что новые наши соседи с придурью окажутся, у всех входная дверь вовнутрь квартиры открывается, а у них наоборот. А Димка-то этот, молодожен хренов, вы ж знаете, бугай здоровый, дверь резко распахнул, я на ногах и не удержалась - кубарем с лестницы скатилась!
- А ты б, Веруня, не подслушивала под дверью, чем там молодые занимаются, глядишь, нога цела была б! - подначила Мария Ивановна.
- Да мне ж интересно вспомнить, как это бывает! - добродушно отозвалась баба Вера.
- Вот-вот, любопытство кошку и сгубило, - вставила свой комментарий и Любовь Тихоновна.
- Какую еще кошку? - снова надулась баба Вера.
- Ладно тебе, Вера, не заводись, и не перебивай других. Маша из-за тебя никак не может свою историю рассказать.
- Ну, вот, еду я, значит, с дачи,- охотно продолжила Мария Ивановна,- народу немного, кроме меня еще три женщины пожилые и молоденькая девчушка - маленькая, щупленькая, в белой курточке и красном беретике, чистый тебе мухоморчик, без слез не взглянешь. В руках футляр со скрипкой сжимает: чего она в районе дач со скрипкой делала, уж не знаю.
Едем не спеша, дремлем. Вдруг, на предпоследней от въезда в город остановке заваливается в автобус здоровенный парняга: рожа свекольного цвета, глаза мутные - в общем, пьяный в дымину. И сразу стало видно, что требуется этому охламону разрядка, то есть обязательно надо к кому-то прицепиться и силушку свою молодецкую продемонстрировать. Стал он по салону расхаживать и с каждой из пассажирок разговоры заводить. Естественно, никто не откликается: одна озабоченно что-то в сумке ищет, другая внимательно в окно смотрит, хотя чего там, в темени ноябрьской разглядеть можно? Я сделала вид, что заснула с устатку. И тут он "Мухоморчика" увидел и аж копытом забил, как конь, от предвкушения удовольствия. Присел он напротив и стал девчушку задирать. Сначала просто словами, дескать, кто такая, да откуда так поздно, да кто дома ждет и не пригласит ли его, такого замечательного ухажера, в гости. Она, бедолажка, вся скукожилась, в креслице вжалась и молчит. А этот пьяный хам совсем обнаглел от такой беззащитности, начал ее за руки хватать, а потом спрашивает: "Это чего у тебя в футляре? Скрипка что ли? А ну, доставай давай, сбацай чего-нибудь, душа музыки просит!". "Пожалуйста, оставьте меня в покое, что я вам сделала?" - пискнула "Мухоморчик". Хулиган заржал, потом нехорошо так прищурился: "Брезгуешь, стало быть, хороших людей музыкой развлечь? Ладно, тогда давай сюда скрипку, я сам сбацаю". Он сильно дернул футляр из рук девчушки, но та вцепилась в свою скрипку с неожиданной силой. Потом вдруг вскочила со своего места, сильно толкнула парня кулачком в грудь, отпрыгнула к самой двери, футляр перехватила, как топорище, и закричала неожиданно звонко, так что в автобусе, кажется, стекла задрожали: "А ну, пошел к такой-то матери, уё...к, щас как нае...ну по твоей бестолковке беспонтовой - уши в трубочку завернутся!". И начала она на парнягу наступать, размахивая своим футляром. Тот от неожиданности рот открыл, попятился к другим дверям, ближе к водителю. А "Мухоморчик" все наступает и продолжает своего недавнего обидчика всякими-разными словами поливать: пьяным грузчикам было бы чему у этой интеллигентной скрипачки поучиться. Парень, между тем, спиной в двери вдавился и заскулил: "Ну, ты чего, ты чего взъелась-то? Сдурела совсем! Чё, пошутить уже нельзя?!". Тут как раз остановка случилась, дверь открылась, и парень буквально вывалился на улицу.
Так что, ситуации разные бывают, и человек ведет себя в каждой из них по-разному, - закончила свой рассказ Мария Ивановна.
Ее собеседницы, посмеявшись, согласились, что ситуации действительно бывают разные, и хорошо, когда люди в этих ситуациях не теряются.
Из подъезда вышел Дмитрий Егорович, или попросту Митрич, как называли его большинство соседей. В одной руке Митрич держал поводки с двумя своими питомцами - пинчером Гавриком и мопсом Зябликом. У Гаврика были тоненькие кривые ножки и отвратительный характер. Он постоянно трясся, но не от холода, а от злобы. Стоило Гаврику узреть подходящий объект, на котором можно было сорвать свою злобу, он тут же это делал. Объектом мог стать кто угодно - от человека до дворовой кошки или собрата по виду, независимо от породы: Гаврик одинаково зло и бесстрашно, оскалив мелкие острые зубки и заходясь истеричным лаем, бросался и на двухметрового сантехника Василия, не пуская того в подъезд, и на элитную немецкую овчарку Раду, которая могла при желании просто перекусить задиристого карлика пополам. Зяблик, в отличие от своего агрессивного соседа по квартире, характер имел добродушный и ленивый. Никто никогда не слышал его лая, обидеть Зяблика мог любой желающий - от ненавидевшей всех собак на свете бабы Дуси до воровитого одноухого кота Чекиста, названного так за угольно-черный окрас и беспримерную наглость. Если бы не хозяин Зяблика Митрич, бедного бесхарактерного мопса давно затуркали бы.
На другой руке у Митрича висели три кошачьих особи - дымчатая, ярко-рыжая и полосатая. Еще одна особь - раскормленный до невероятных размеров сибирский кот Нерон - удобно устроился у хозяина на плече.
- Доблестных соседок категорически приветствую на их наблюдательном пункте! - шутливо поздоровался Митрич.
- Здравствуйте, Дмитрий Егорович, - закивали в ответ женщины, - всем семейством на прогулку?
- Да, надо воздухом подышать.
- Заодно и квартира проветрится,- не преминула подпустить шпильку ехидная баба Вера. И тут же была наказана за свое ехидство. Оставшийся на минуту без внимания хозяина Гаврик дернул ослабленный поводок и с заливистым лаем рванулся в ее сторону. Бабу Веру спасла хорошая реакция: она завизжала и живо поджала ноги.
- Гаврик, фу! - дернул за поводок, но не сильно, чтобы любимец не дай Бог не обиделся, Митрич. Поняв, что добыча сорвалась с зубов, Гаврик задрожал всем своим тщедушным тельцем и буквально забился в истерике. Виновато пожав плечами, Митрич со своей живностью двинул в сторону чахлого скверика. Едва он удалился на приемлемое расстояние, баба Вера, опустив, наконец, ноги на землю, сердито буркнула:
- Вот же, старый придурок, детей-внуков разогнал, а вместо них завел себе блохастую команду.
- Между прочим, эта команда его, если помните, от ворюг защитила, - заметила Любовь Тихоновна.
- Как это? Когда? А я почему ничего не знаю? - всполошилась Мария Ивановна.
- А ты, Маша, как раз по путевке от собеса в санатории была.
- А чего ж вы мне про это не рассказали? Соседки называется! - возмутилась она.
- Да не обижайся ты, Мария, подумаешь, забыли, сейчас расскажем.
Ты, Люба, начинай, а я, если что, дополню, - великодушно разрешила баба Вера.
- Как ты уже поняла, Маша, случилось это в сентябре прошлого года, когда ты в санаторий уехала. Митрич в тот день отправился за город, к младшему брату на юбилей. Животных с собой не взял - жена брата не любительница. В общем, думал к вечеру вернуться, но брат уговорил его остаться до утра, чтобы выпившим до электрички через лес не добирался. В эту-то ночь воры и залезли в его квартиру. Не сразу решились, потому как услышали за дверью лай Гаврика заполошного. Но потом, видимо, поняли, что собачка дома одна, к тому же не солидной породы. Вскрыли замок и зашли. Только один двинулся в комнату, как заорал от дикой боли в ноге: это Гаврик вцепился ему в щиколотку. Тот попытался собачонку сбросить, но не тут-то было - Гаврик сцепил челюсти не хуже бульдога. А тут и второй, который зажег фонарик, открыл стенной шкаф и начал в нем шарить, обернулся, чтобы шикнуть на не вовремя разоравшегося подельника, но вдруг сам заголосил едва ли не громче. Откуда ни возьмись, на него сверху посыпались кошки. Одна вцепилась когтями в левую руку, другая в правую, третья в шею, а в довершение прямо на голову плюхнулась десятикилограммовая туша Нерона. И начался дурдом: мужики орут, кошки визжат, Гаврик, от которого одному из воров, наконец, удалось освободиться, заходится надрывным лаем. Естественно, все соседи, по крайней мере, с пятого по третий этаж, тут же проснулись. Быстро разобрались что к чему, вызвали милицию. Вот так митричевы "детки" хозяйское добро отстояли.
- Точно, так все и было, - вмешалась баба Вера, - один Зяблик никакого участия в потасовке не принимал. Он под шумок улизнул на кухню и оставленный Митричем корм трескал и из своей, и из чужих плошек. И все равно, лучше бы Митрич надежные замки на дверь поставил, чем столько животин сразу держать - вонь от них на весь подъезд.
- Ишь ты, как интересно, надо бы и мне, одинокой, пару собачек вроде Гаврика завести на всякий случай, - улыбнулась Мария Ивановна.
- Ага, только попробуй, - взвилась баба Вера, - я тогда порог твоей квартиры не переступлю!
- Не бойся, Вера, никого она не заведет, - успокоила соседку Любовь Тихоновна, - с животными на скамейке не посидишь, с ними гулять надо, а Маша особо двигаться не привыкла, да и заботиться о ком-то, кроме себя, тоже.
- Вот ехидна ты все же, Любка, хоть интеллигенткой числишься. - Снова обиделась Мария Ивановна. - А по-настоящему интеллигентный человек, между прочим, никого зря не обижает.
- Чего ты, Маша, обижаешься? - удивилась Любовь Тихоновна. - Я же правду сказала, а на правду обижаться глупо.
- Да иди ты со своей правдой, - буркнула Мария Ивановна, поднимаясь со скамейки. - Пойду я, скоро мой любимый сериал по НТВ начнется.
- По НТВ нормальных сериалов нет, одни боевики да детективы. Плебейский вкус у тебя, Маша, - не удержавшись, поддела ее Любовь Тихоновна.
- Ты, Веруня, заходи ко мне часиков в восемь, чайку попьем, я пирог с яблоками испекла, - игнорируя Любовь Тихоновну, сказала Мария Ивановна и направилась в подъезд.
- Ну вот, взяла и обиделась непонятно на что, - пожала плечами Любовь Тихоновна. - И почему почти все люди на правду обижаются? Я, например, справедливую критику всегда спокойно воспринимаю.
- Ладно, справедливая ты наша, и я, пожалуй, пойду, - вздохнула баба Вера. - Как говорится, до встречи в эфире...
И встреча состоится не далее, как на следующий же день, можете не сомневаться: местное агентство новостей должно работать бесперебойно.
У МУСОРНЫХ БАКОВ
Неизвестно, почему ни один из великих (ну, ладно, не великих, но хотя бы известных) поэтов и писателей ни разу за всю историю, с тех пор, как человечество взялось за перо, не воспел такой продукт жизнедеятельности развивающейся цивилизации, как мусор. О, он того стоит! Внимательный и любознательный исследователь найдет в, казалось бы, бесполезной и дурно пахнущей мусорной куче, прекрасный повод для вдохновения. Если, отставив в сторону брезгливость, тщательно изучить содержимое обыкновенного мусорного бака возле обычных же пятиэтажек вроде наших, можно изучить досконально бьющую ключом жизнь их обитателей. Это только на первый взгляд жизнь сия обыденна и немудряща: сколько явных и скрытых следов человеческих трагедий, комедий и мелодрам таят в себе так называемые бытовые отходы! В этом смысле подлинными знатоками-людоведами, безусловно, можно считать бомжей. Именно они каждое утро, едва всходит солнце, стягиваются к мусорным бакам, чтобы успеть изучить их и добыть полезные для их хозяйства вещи до приезда коммунальных мусоровозов.
В нашем дворе таких баков ровно пять. Они давно изрядно проржавели, в некоторых местах прохудились, краска с них облупилась, но бомжи приходят к ним не внешним видом любоваться, а интересуются их, так сказать, глубоким внутренним содержанием. Подобных исследователей у наших баков хватает, но завсегдатаев, как в хорошем кафе, немного - всего четверо. Эти четверо - такая же достопримечательность двора, как скамейки возле подъездов и детская площадка. Живут они, как я уже, кажется, говорила, в подвалах двух соседних домов, давно расселенных, но как будто забытых городской властью. Почему в подвалах? Все очень просто: в связи с тем, что дома собрались сносить, в них отключили свет, воду и, естественно, срезали радиаторы отопления. А в подвалах убрать трубы отопительной системы как-то позабыли и, что самое интересное, в эту систему регулярно, каждый отопительный сезон поступает пар, а посему в подвалах всегда тепло, светло и мухи не кусают. Хотя, может быть, и кусают, и не только мухи, но бомжи - народ непривередливый: в теплом подвале при любом раскладе гораздо комфортнее, чем под открытым небом или в холодном подъезде.
В домах шесть подъездов, стало быть, шесть подвальных помещений. Сколько всего граждан без определенного места жительства в них обитает, никто особо не трудился подсчитывать, тем более, что почти все они проходят транзитом, поскольку и наши жильцы, а особенно "аристократы" из элитного дома, периодически строчат заявления в милицию, и стражи порядка проводят рейды по очистке прилегающей территории от деклассированного, как сказали бы в прежние времена, элемента.
Но этих четверых не трогали. Во-первых, каким-то шестым чутьем они узнавали о предстоящих милицейских рейдах и на это время благоразумно перебазировались либо на вокзал, либо поближе к теплоцентрали. Во-вторых, за них перед высоким милицейским начальством заступались сами заявители, как ни странно, к ним многие относились с симпатией, именно как к неотъемлемой достопримечательности нашего двора.
Всех четверых знали и звали по именам, вернее, имен-то их как раз никто не знал, только прозвища. И кто придумал эти прозвища, трудно сказать, но домашние наши бомжи на прозвища свои охотно откликались, установленный во дворе порядок не нарушали, между собой серьезно не скандалили, пить, само собой, пили, но пьяного разгула не устраивали, в общем, соседями были не слишком обременительными, и в чем-то даже полезными.
А звали их Рогулька, Косматыч, Барин и Зайчиха. Первые трое - мужского пола, последняя, понятное дело, женского. Первыми во дворе, если мне не изменяет память, появились Рогулька и Косматыч. Появились почти одновременно, хотя и независимо друг от друга. Познакомившись, быстро сошлись и подружились, несмотря на то, что были диаметрально противоположными и внешне, и по характеру. Рогулька маленького росточка ( таких в народе метко называют "шибздиками"), лысый, как коленка, с короткими кавалеристскими ножками, длинными, значительно ниже колен руками и писклявым, "бабьим" голосом - короче, Рогулька да и только. Характер у Рогульки был прескверный: склочный, обидчивый и мстительный. Его вечно недовольный визгливый голос постоянно слышен из любого конца двора. Он единственный, кто сумел справиться с вредной бабой Дусей: стоило ей один раз облить помоями неаккуратно ступившего на ее любимую клумбу Рогульку, как с его стороны тут же последовала страшная месть. На следующее утро баба Дуся, позевывая, привычно выглянула в окно, да так и застыла с открытым ртом, будто парализованная, от увиденной жуткой картины: все любовно выращенные ею цветочки, до единого, торчали стеблями наружу - головками вниз. Уж баба Дуся голосила-причитала под насмешливо-сочувствующими взглядами трио скамеечных бабулек, и, главное, и она сама, и все другие, догадывались, чья это работа, но поди докажи.
Однако постоянным благодатным объектом для срыва вечно плохого настроения был для Рогульки его приятель и сожитель (в хорошем смысле этого слова, сосед по подвалу) Косматыч. Росту он был высокого, мог посоревноваться с сантехником Василием, Рогулька ему в подмышку дышал, внешность имел несколько даже устрашающую, поскольку волосы у него свисали нечесаными космами до лопаток, а лицо до самых глаз утопало в густейшей бороде, видимо, за это и прозвище свое получил. А характером обладал самым что ни на есть покладистым и добродушным: на все Рогулькины нападки реагировал со спокойной, удивительно обаятельной улыбкой. Во дворе к нему относились с особой симпатией: Косматыч всегда откликался на просьбы жильцов, то помочь молодой мамаше снести коляску с пятого этажа, то наоборот, затащить шкаф или холодильник на пятый, то кому карниз прибить или пылесос починить - руки у Косматыча золотые. Плату брал самую малую и не живыми деньгами, а жидкой валютой, причем больше одной бутылки брать стеснялся, а то даже пирожками или куском колбасы, за что Рогулька каждый раз нещадно его отчитывал.
Барин и Зайчиха перебрались в наш двор значительно позднее, и тоже независимо друг от друга. Но, как и Рогулька с Косматычем, быстро сошлись и стали жить вместе, опять же, в хорошем смысле этого слова, то есть как муж с женой. Кто он и откуда появился, как дошел до жизни в бесхозном подвале, никто не знал, а Барином прозвали по причине исключительно интеллигентной внешности и культурного поведения - дореволюционный приват-доцент да и только. Всегда аккуратно и чисто одет, умыт, подстрижен, симпатичная бородка, старорежимные круглые очки, удивительно подходящие к его благородному лицу. С кем бы он ни здоровался - хоть с кем-то из жильцов, хоть со своими соседями по подвалу - неизменно приподнимал головной убор и вежливо склонял голову. Кроме того, речь у Барина была исключительно грамотной, несколько даже старомодной, и знаниями он обладал обширными, хотя и бессистемными. Барин везде и всюду ходил с изящной, довольно искусно изготовленной тростью явно ручной работы. А то, что он ловко орудовал ею в основном при разгребании мусора, никого, в том числе и его самого, не смущало. Руками Барин делать ничего не любил, да, видимо, и не особенно умел. А ценили и уважали его за умение поддержать беседу на любую тему и составлять жалобы и прошения в различные инстанции. Он настолько к месту и в такт сдабривал сии документы выражениями вроде "не соблаговолите ли вы обратить внимание", "ваше постыдное равнодушие к нашим чаяниям может быть чревато необратимыми пагубными последствиями" и т.д., что заскорузлые сердца чиновников распускались им навстречу, как тропические цветы после обильного дождя, и они зачастую на подобные прошения реагировали.
Зайчихе, единственной из четверки, прозвище дали не по внешним признакам, а в соответствии с ее собственной фамилией. По паспорту она числилась Ольгой Александровной Зайчихиной (кажется, у нее единственной из всех обитателей подвалов был самый настоящий паспорт, который она хранила бережно завернутым в целлофан). Хотя, надо заметить, фамилия ей подходила: Зайчиха была тихая, безответная, робкая, не любила и старательно избегала скандалов, в отличие от большинства своих товарок. Разговорчивостью не отличалась, внешность имела самую заурядную, хотя определенно сказать трудно, ибо лицо ее не избежало печати обычного для бомжей образа жизни: напился - заснул - проснулся - напился. За что выбрал ее утонченный Барин? Возможно, за кротость, вероятно, она напоминала ему тургеневскую девушку. А впрочем, кто знает, почему и за что мы любим одних людей и совершенно равнодушны к другим...
И к Зайчихе жильцы относились с симпатией. Когда наш ЖЭК, в очередной раз повысив квартплату, одновременно лишил обитателей пятиэтажек такой услуги, как уборка подъездов, уборщицу за весьма символическую плату легко согласилась заменить подруга Барина. Работу она выполняла очень тщательно, гораздо аккуратнее, а главное спокойнее, чем вечно всем и всеми недовольная жэковская уборщица тетя Таня.
В то утро возле мусорных баков первыми появились Рогулька и почему-то не Косматыч, а Барин, что было совершенно нетипично. Во-первых, Рогулька Барина, как все истинные пролетарии, недолюбливал и всячески избегал ходить с ним на дело. Во-вторых, Барин, следуя своим аристократическим привычкам, любил поспать подольше, а потому в поход за мусорными сокровищами предпочитал отправляться вечером. И если бы в этот раз он не изменил своей привычке, не произошло бы то, что произошло.
Бомжи начали осмотр с двух крайних баков. Низкорослый Рогулька влез в свой едва ли не полностью, а Барин, как обычно, перебирал содержимое с помощью своей трости. Попадалась, по-видимому, все какая-то мелочевка, потому что за полчаса внимательного изучения бака бездонный полиэтиленовый пакет Рогульки почти не пополнился. Он сердито чертыхался и ворчал что-то по поводу занюханных аристократов, которые только под ногами путаются. Барин на выпады Рогульки ни малейшего внимания не обращал, хотя дела у него тоже шли не очень: за те же полчаса в свой самодельный брезентовый рюкзак он положил всего лишь трехлитровую жестяную банку, предварительно выдернув из нее какое-то засохшее комнатное растение и высыпав землю, пару бутылок из-под пива да старую, но добротную чугунную сковороду, правда, без ручки.
Как-то так получилось, что Барин работал быстрее, поэтому к среднему баку он добрался немного раньше своего напарника. Не успел он погрузить трость в мусор, как на весь двор раздался его радостный крик:
-Вот это да! Это кто же у нас новую обувь прямо в коробке на помойку выбрасывает?!
- Какую обувь? - засуетился Рогулька, вынырнув из бака.
Барин бережно держал в руках раскрытую коробку с женскими босоножками умопомрачительной красоты и, видимо, столь же умопомрачительной стоимости.
Бомжи могли только удивляться и гадать, как могло это чудо итальянской обувной промышленности попасть в один из наших мусоросборников, зато я точно знала, каким образом сие произошло. Признаюсь честно, вчера вечером, когда я стала свидетелем одной любопытно сцены, мало что поняла. Просто очень удивилась, когда в наш двор на полном ходу лихо зарулил новенький серебристый БМВ. Он никак не мог принадлежать никому из аборигенов пятиэтажек, то явно был гость из соседнего с нашим, но такого далекого элитного двора. Недовольно взвизгнув тормозами, автомобиль резко тормознул возле мусорных баков. Из него выскочил импозантный плотного телосложения мужчина в дорогом светлом костюме с обувной коробкой в руках. Размахнувшись, он швырнул ее прямиком в бак. Тут же с другой от водительского сидения стороны распахнулась дверца, и наружу показались сначала стройные женские ножки, обутые в изящные лакированные туфельки, а затем и их хозяйка - стройная молодая блондинка. Она бросилась было к баку, в недрах которого только что упокоилась обувная коробка, но мужчина ловко перехватил ее за локоть и довольно грубо толкнул обратно в салон. После чего быстро занял водительское место и машина так же внезапно, как появилась, унеслась прочь.
Так вот, оказывается, в чем дело - коробка-то была с сюрпризом, и сюрприз этот, за который любая модница отдала бы полжизни, достался бомжам. Что они с ним будут делать, нетрудно догадаться - сплавят на ближайшем стихийном рынке за пару бутылок водки. Хотя, подождите-ка, кажется, я ошиблась...
- Везет же придуркам, - завистливо вздохнул Рогулька, разглядывая находку Барина, - с тебя магарыч!
Барин широко улыбнулся Рогульке, пропустив мимо ушей "придурка", и покачал головой:
- Обойдешься без магарыча, я такие дивные босоножки продавать не намерен.
- Не понял, - ошарашено заморгал глазами Рогулька, - сам носить что ли будешь?
- Зачем сам? Ольге своей подарю, между прочим, у нас послезавтра знаменательная дата - ровно три года как мы вместе. И Барин снова широко улыбнулся.
- О...О...Ольге подаришь?! - задохнулся от ярости Рогулька и запрыгал перед Барином, замахал длинными руками. - А на кой хрен, спрашивается, ей такая обувка? Она что, подъезды в ней драить будет или у вокзала ошиваться?
- А это, милостивый государь, не ваше, простите, собачье дело, что Ольга Александровна станет делать со своим подарком. Куда захочет, туда и наденет, - слегка оттолкнув Рогульку, с достоинством ответил Барин.
- Да ты... Да она, дама сердца твоя облезлая, просто на лапищи свои не натянет, они же у нее от водяры распухли, как колодки, - вконец раскипятился Рогулька.
- Повторяю, это не твое дело, люмпен. А за "облезлую" можно и по физиономии огрести, - в бархатистом баритоне Барина зазвенела холодная сталь. Но распалившийся от досады Рогулька не распознал опасности и продолжил лезть на рожон:
- Нет, ну надо же, шлюхе подвальной он такие подарки решил делать, аристократ вонючий, да ты, идиот, знаешь, что эта сука до тебя... Договорить Рогулька не успел: изящная трость Барина просвистела в воздухе и с размаху опустилась на плечо расходившегося бомжа, задев по пути его ухо.
- Ты че, баклан, ох...л? - взвыл Рогулька. - Ты из-за кого меня ударил?! Из-за этой б...ди?!
И тут же получил целую серию новых ударов тростью, которой Барин действовал с ловкостью опытного фехтовальщика. Матерясь и воя от боли, Рогулька бесславно бежал с поля боя. Барин, одной рукой бережно прижимая к груди свою бесценную находку, а другой подхватив рюкзак, неспешно направился в сторону заброшенных домов. Из подмышки у него победно торчала трость, как шпага благородного идальго, только что выигравшего бой за честь прекрасной дамы.
Таинственная история с выброшенными на помойку дорогими босоножками вскоре разъяснилась, благодаря усилиям все того же дворового информагентства. Перебивая друг друга, бабули в который раз азартно рассказывали всем желающим, как обитатель элитной высотки возвращался из деловой поездки в Италию. В аэропорту его встречала молодая жена (пятая по счету - уточнила баба Вера). По дороге им встретилась подружка молодухи, пока еще не поймавшая за хвост свою синюю птицу в виде состоятельного папика. Ее, разумеется, предложили подвезти. По дороге новоявленная супруга из кожи вон лезла, чтобы пустить подружке пыль в глаза. Томно закатив глазки, она поинтересовалась у мужа, что он привез ей из благополучной европейской страны. "Все подарки в сумке, в багажнике. И еще вон, на заднем сидении, коробка с босоножками", - наблюдая, как пыжится перед подругой его жена, насмешливо бросил бизнесмен. Цапнув коробку с заднего сидения, дамочка тут же ее распаковала. Ничего не скажешь, вкус у мужа отменный - босоножки из последней летней коллекции, верх изящества и красоты. В зеркало заднего вида счастливая жена увидела, что подруга аж задохнулась от зависти и решила добить ту окончательно. "Дорогой, - сморщила она недовольно носик, - какие босоножки, когда зима на носу! Надо было купить сапоги". Супруг не ответил ни слова, резко крутанул руль, изумив охранника, который уже открыл шлагбаум, и направился в наш двор. Дальнейшие события известны. Говорят, незадачливой супружнице таки удалось произвести впечатление на подругу, и та теперь обрывает ей телефон, умоляя по старой, нежной дружбе познакомить ее с одним из друзей мужа, таким же щедрым и холостым. Второе, впрочем, желательно, но необязательно.
Да, кстати, зловредный Рогулька оказался прав - шикарные босоножки Зайчихе не подошли. В тот же вечер их продали знакомой продавщице из супермаркета. Хватило на целых четыре бутылки водки, так что годовщину совместной жизни Барина и Зайчихи отметили на уровне...