Где-то здесь я нашла ее в прошлом году. Пряжку в виде листа плюща.
Мне так страшно, когда я касаюсь ее....Говорят, что это ложь, что Анны Валивановой - талантливейшего ролевого менестреля - никогда не было. И в тех списках закралась ошибка.
Вчера мне пришло письмо. Я узнала почерк.
И вот я здесь.
Мячик говорил, что видел, как на той игре по-настоящему убили или ранили девушку. Алкаш этот Мячик. Всегда им был и останется. Но он хороший человек, хоть и отказался от нас.
Остальные мастера ничего такого не помнят. Капитаны команд отвергают факты кровопролития. Родители Ани вообще отрицают, что у них была дочка с таким именем, подруги, парень - все заодно!
Я одна вспомнила Аню.
После того, как нашла пряжку с ее плаща.
И поминаю теперь часто. Ставлю свечи...
Зачем?
Список, лежавший в серебряной кольчужной сумочке, украшенной изумрудами и древним письмом, сумочке передававшейся в моей семье от поколения к поколению, был единственным доказательством ее существования.
Мы отвечали за ту Игру.
За каждого игрока.
Где-то здесь.
Возле излучины реки.
Правильно. Тополя сменились вязами. А те, в свою очередь, черными, обожженными давним пожаром соснами и дубами.
На полянах снова растет трава...
Но откуда же этот запах дыма? Сейчас весна!
Я постаралась идти тише, но листья шуршали, гремели под ступнями, оповещая затаившийся лес о моем прибытии. Яркое утреннее солнце прыгало среди сплетенных ветвей, сопровождая меня.
Собственно территория полигона уже закончилась. Вот и дерево с расстроенным стволом. В смысле с раз-троенным, а не с грустным...
Алые маки, высаженные чьей-то рукой и белые звезды обычной для этого времени ветренницы.
Кто-то заботился о могиле...
О могиле?!!
Тогда, когда я нашла листик плюща, всего этого еще не было...
Тревожно вскрикнула вспорхнувшая с куста шиповника синица.
Нет. Только показалось.
Или...?
- Здравствуй, Мячик.
- Мир к ногам, Бобриха. Ты мне поверила? - Он подошел так тихо. Темное, загорелое лицо со времени нашей последней встречи сильно изменилось - покрылось ранними морщинами, поседели смоляные брови и виски. Мячик улыбался, но одними губами.
Жаль.
- Возможно, то о чем мы говорили в прошлом году, и правда, но тогда я вообще ничего не понимаю.
- Хорошо. Понимать и не обязательно. Ты ведь знаешь. - Мячик улыбнулся по-настоящему. И я разозлилась:
- Что смешного? Ты ведешь себя так, словно за дуру меня держишь. Выкладывай то, о чем собирался говорить, и хватит!
Смеющиеся глаза остыли, и серый пепел боли лишил их блеска. Тряхнув черной гривой, Мячик взял меня за руку. Его ладонь, твердая и горячая, крепко сжала мои пальцы, но, взяв себя в руки, я увела сознание от давления.
- Ладно. Только скажи мне, ты не нашла других следов?
- Кроме броши и списка - никаких.
Он отпустил мою руку, потер переносицу, и посмотрел мне в глаза так, словно хотел увидеть затылок.
- Ты очень серьезно подходишь к делу, Бобриха. Поэтому я могу доверить тебе мою боль...- он прервался, чтобы присесть на камень у корней черного дуба. И я последовала его примеру, кинув на траву куртку и относительно удобно примостившись рядом.
- Все равно ее больше некому доверить...
Тогда Миринги стояли на белой поляне лагерем и я крепко нажрался у них. Менестрелям щедро наливали в тот год. А я не задерживался долго в одном лагере. Тогда я еще пил для удовольствия...- Он грустно улыбнулся...
Так вот, выходя от них...
Та дурочка, Анни, отыгрывала темную. Она вынесла четырех из нас. Да. Это против кодекса. Но у нее были и причины, и красивые объяснения для мастеров.
Так что и флаг в руки.
Помнится, она отлично файтилась. Большие мужики боялись маленькую злую девчонку, боялись и любили. Ведь Анни была красивой. Она чудно пела. И, если кто ее слушал, то начинал сомневаться в Свете. Глупость, но игровые эльфы становились темными! А уж темные задирали носы выше, чем следовало. Анни сама рассказала мне о убитых менестрелях, лаская нежной ладонью мою грязную щеку, и я готов был на коленях следовать за этой... дрянью. - лицо Мячика исказила гримаса отвращения. - Она ведь верила в то, о чем пела! И темное очарование было ее тузом в рукаве.
Теперь я знаю, что такое красота и не спутаю стекло с водой.
А тогда я пьяный поплелся, прячась по кустам, за злой Анни. Отставая и совершенно ничего не соображая от выпитого и жаркого желания ее плоти.
Я очень плохо помню этот момент.
Может, я уснул.
Но реальность навалилась на меня так страшно! Запахи, звуки, боль и тошнота, холод мокрой от росы обуви, - ударили тяжелой незаслуженной пощечиной.
Я стоял в тени огромного дерева, за которым в густой траве сжалась зверем Анни, готовая к нападению.
И, на освещенной светом луны поляне, пела, кружась в странном, диком танце, хрупкая девочка лет тринадцати.
Длинное невесомое платье сияло, и светлые волосы летели по ветру серебряными лентами, волшебным шелком, звездами в августовскую ночь. Лицо..., руки как молоко...
Нет! Я бессилен играть словами!
От такой красоты замирают безмолвно... И кричат лишь тогда, когда даже следы растают...
Так, как я тогда на нее, наверное, смотрит на мир только что родившийся человек... - его глаза сияли, и на какое-то мгновение пропойца стал почти красивым, словно та красота, о которой он говорил, выглянула из чулана чужой души. Но на лицо набежала тень и голос Мячика стал злым.
-- А хищная дрянь в нескольких шагах впереди умела смотреть по-другому и...
...Спустила стрелу с тетивы.
В лунных лучах неестественно ярко вспыхнул неигровой, стальной наконечник.
Я не успел ничего сделать. Один промежуток между вдохом и выдохом - так мало! - Голос Мячика задрожал
-- И с тихим удивленным вздохом, с непроизнесенным словом, танцующая замерла на мгновение.
Чтобы в следующий миг сожженным мотыльком упасть вниз...- Мячика душили слезы.
Я подсела к нему и коснулась его волос.
Но он отдернулся и, как-то совершенно мгновенно успокоившись, сказал:
-- Я ведь убил ее, Бобриха...
-- Да что ты. Хватит. Не казни себя. Если кого и стоит винить, так это Аню.
Нет. Ты не правильно меня поняла. Я убил Анни.
-- Как, - только и смогла выдохнуть я, - ты убил... Аню?
Мне стало так страшно, хоть кричи! Я встала и медленно сделала два шага назад. Сухим выстрелом треснула под ногой сухая ветка, я рванулась...
Но Мячик коршуном налетел на меня, схватив за кисти.
Попытки вырваться были тщетны - когда ему надоело перехватывать руки, он просто-напросто бросил меня на землю и уселся сверху.
Сопротивляться теперь было бессмысленно, и я расслабилась и постаралась получить удовольствие от рассказа.
-- Ты должна меня выслушать, Бобриха. Ты - единственный человек, который помнит мою жертву. Ты - единственная моя надежда быть если не прощенным, то хотя бы понятым. Я оправдываюсь. Да, именно. Я оправдываюсь... Мне так страшно от того, что я сделал. Но в тот момент я не соображал ничего от боли и гнева. А кровь... Я ведь просто разбил о Анни гитару... Я не мог подумать, что эта живучая злючка... умрет.
А крови было так много. Черной в бледном лунном свете, черной, как все случившееся. Я испугался... Побежал куда-то... Бежал...
Пока не упал и не забылся от удара о подвернувшийся камень. Я, наверное, был близко от смерти - врачи потом обнаружили серьезное сотрясение и намек на трещину... Ударься я чуть сильнее - и все... Но, видно не суждено... Так. Только кожу рассек.
Очнулся от птичьего пения и тепла солнечных лучей. Было до странности легко и радостно...
Но, когда я увидел свои руки и землю - радость как водой унесло... Все было в крови.
Моей.
Но тогда-то мне казалось, что это ее кровь!
Я закричал от ужаса и бессилия.
Однако, даже птицы не испугались того жалкого стона, что вырвался из моей груди вместо крика...
Помнится, одна надоедливая синица все суетилась на кусте волчьего лыка над головой... Я даже вообразил, что птаха сочувствует мне...
-- Ты мне ноги отдавил, Мячик.
-- Если я встану, ты не сбежишь? - в его голосе было столько неподдельной мольбы, что я решила "сунуть руки в пламя" и не торопиться с побегом.
-- Обещаю
-- Тогда слушай дальше.
Так вот, та синица была далеко не обычной пичугой. Она вроде тех зверюшек из "Белоснежки".
Только привела меня не к гномьему дому, а к месту преступления.
Наверное, из-за того, что та поляна была далековато от полигона и Анни ездила на игры в гордом одиночестве, - ее никто не нашел.
Раньше я не верил тому, что говорят о смерти - мол, она равняет собаку и льва, или еще что-то подобное...
И правильно делал.
Смерть просто ставит всех на свои места и снимает маски.
Анни больше не была красивой. Она умерла с хищным, безобразным оскалом на губах и мне было жутко стоять с ней рядом, жутко думать об обычном захоронении с закапыванием... Мне тогда казалось, что пламя будет для нее лучшим погребальным обрядом.
А второго тела, как не искал,.. я так и не нашел.
Видишь, там холмик весь цветами странными зарос? Они уже в то утро на том месте росли.
Анни я сжег. И горела она лучше, чем жила. Светло и красиво.
Ее прах и кости в этой могиле с маками.
Вот хожу теперь на эту поляну. Поливаю удобренную пеплом землю.
Только ничего тут не выживает - сохнет все...
-- А как же случилось, что никто не помнит Аню Валиванову?
-- Ничего не могу тебе сказать. Я принес ее вещи родителям. Чтобы сознаться. Вдруг убьют?
А они меня осмеяли и за дверь выставили. - Мячик горько рассмеялся.
-- А в архиве и ЗАГСе исчезли все бумаги...
-- То-то же! Теперь ты понимаешь? Никто! Ни Ромка, ни ребята из ее же клуба! Никто не помнит Анни!!!
Но знаешь, я тут плакал однажды, - Мячик отвернулся. - И даже хотел наложить на себя руки...
Тогда в землю у ног воткнулась стрела с маленьким листком на ней.
Там серебристыми рунами было написано:
"Это - Первая Стрела.
Наши руки в грязи
На одеждах
Кровь
Кровь так ярко пылает на белом
Мы бы все повторили
Отомстили вновь
За наш мир
Развеянный пеплом
Вы вольны выбирать равно свет и тьму
Нас лишили права границы
Нам как яда
Печали подлили к вину
Но ни капли на наших ресницах
Мы желали покоя
И юной весне
Отдавали себя как птицы
Но на наши цветы выпал серый снег
И на травы ступили убийцы..."
И еще что-то... Но я так и не дочитал - ветер вырвал бумагу из рук и, подняв над лесом, понес куда-то.
Сколько пытался положить на музыку и дописать, - не выходит ничего путного. Видно, мой талант умер вместе с гитарой и Анни. - Он вздохнул, улыбнулся, посмотрев мне в глаза, и добавил грустно и почти ласково:
- Иди, Бобриха. Я сегодня не в духе.
Плохо мне... - Потом повернулся ко мне спиной и пошел к маленькому пестрому от цветов холмику.
А у меня настолько пусто стало внутри - хоть вой! Я подобрала засыпанную трухой куртку, отряхнула ее, и уже готова была уйти...
Когда, обернувшись, увидела, как вздрогнул Мячик на подкосившихся ногах.
И вспыхнуло белое оперение стелы в алых бусинках брызнувшей крови.
Я подбежала.
Но он уже не дышал.
Стрела вошла в сердце.
На древке, на забрызганном кровью клочке бумаги, змеились ядовитыми гадами два простых русских слова:
"Последняя стрела"...
Почерком Ани Валивановой.
Я закричала.
И холодная сталь обрезала мой крик вместе с жизнью.