В темной и холодной комнате сидел человек. Закутанный в пальто, плед, пару дырявых цыганских платков он все равно дрожал от невыносимого апрельского мороза.
В комнате было темно всегда.
С одной стороны оттого, что выходило оно на чужую стену и север, а с другой -оттого, что было почти полностью залатано черным скотчем.
Временами мрак рассеивался - значит, в квартиру напротив приходила Она и включала свет.
Тогда человек подходил к оставшемуся целым прозрачному кусочку стекла, и в золотом луче было видно его лицо.
Он улыбался.
Его звали Джим.
Не по паспорту, конечно.
Каждый Его день делился на полосы.
Утренняя полоса начиналась с пронзительного крика будильника. Джим выключал его, переодевался и уходил на работу исполненный благоговения перед утренним солнцем.
Возвращался к шести.
Он спешил, ведь Она в это время включала свет.
Так начиналась вечерняя полоса...
Когда свет гас, Он обычно...Но об этом пусть Он расскажет сам. Ведь сегодня Джим, закутанныйв пальто, плед, пару дырявых цыганских платков все равно дрожал от невыносимого апрельского мороза.
Смотрите! Он зажег свечу!
Теперь я наконец-то вижу и Его, и эту странную комнату...
Все стены исписаны разноцветными буквами, рунами и иероглифами. Стихи, как их писали.
Потолок черно-синий в тысячах звезд, пол застелен ковром, ворс которого напоминает траву. И пять предметов мебели, старой, но невероятно удобной, как на мой взгляд.
Диван, книжный шкаф (с которого все хорошо видно), стол, кресло и трельяж с наброшенным на него покрывалом.
Джим очень печален сегодня, в последний день месяца апреля.
Может оттого, что ртутный столбик градусника, к которому он поднес свечу, застыл на отметке минус двадцать и на траве у ног серебро инея?
А ведь на улице уже отцветают сливы и абрикосы...и люди давно сняли куртки и одели плащи...
Джим выдвинул ящик стола и достал тетрадь в кожаном переплете, чернильницу и перо.
Потом подошел к трельяжу и сорвал покрывало с зеркал.
Вздохнул, и к отражению дрожащей свечи добавилось Его собственное.
Тогда, не отводя глаз от глаз отражающихся, Он вернулся к столу
и написал...
"Завтра первое мая...
И ты можешь даже не узнать о том, что меня не станет. И о том, что я люблю тебя, Зажигающая Свет...
Я - Джим. Джим Снег.
А это мое отражение - Моррис.
Мой Моррис зовет чужаков.
От его глаз не оторваться.
Его власть на моих снах. Его власть на моей скомканной судьбе. Он желает освободиться, лишить меня себя.
Моррис - моя душа.
Продажная душа.
Я часто стою вот так, смотрю ему в глаза и пыльная, мутная граница зеркала не мешает ему делать то, что он пожелает.
Этот старый трельяж из карельской березы у меня пытались купить, украсть... выпросить...
Разве что Пран не пытался.
Да, именно он.
Единственный, вернувшийся из Зазеркалья..."
Джим поднял голову и в свете свечи замерцали ледяные искры на его бровях и бороде. Он дрожал все сильнее и одна его рука перехватила другую, чтобы буквы не прыгали вместе с ним.
"Но хватит недомолвок. Надо ведь обо всем по порядку?
Слышала ли ты, что есть такие особенные зеркала...недобрые зеркала.
Если долго смотреть в такое зеркало, то отражение становится сильнее отражающегося, душа перетекает за стеклянный барьер и понимает, что там ей лучше...
Тогда она пытается бежать."
Джим снова прервался и зачеркнул вновь написанный абзац. Подумал и зачеркнул зачеркивание.
"Самое безумное, что может сделать человек - составить из зеркал дорогу. И тем самым начать охоту...
Такие зеркала - старый трельяж - достались мне от бабки.
Боже, почему я не мог спросить ее, отчего они были занавешены все время?
Эта дорога - в забвение? Мир забытой справедливости? Прошлое? Будущее?
В некоторые ночи молодые девушки составляют тоннели, но смотрят в неизвестность через маленькое круглое зеркало-посредника. Они видят там женихов или собственную смерть. Но кто скажет, может их смерть приходит оттуда?
Что заставило ее спрятать эти пятнистые створки?
Моррис?
Пран молчит, хотя умеет петь. Он догнал и вытащил из мира в конце тоннеля своего Морриса. Пран мечтает вернуться. Не в прошлое - в призрачную страну по ту сторону.
Но никогда не сможет - его зеркала разбиты, все лицо в безобразных шрамах и если бы не я - он давно уже был бы в желтом доме.
Теперь он ждет, когда и меня уведут отражения в погоню за собственной тенью и в приступе безумия уста откроются для слов.
Ему нужны слова, подтверждающие его бессилие.
Бедный, глупый Пран.
Я не разговариваю во сне.
Не говорю и наяву - я нем. И лишь Пран не замечает этого. Без языка жестов, без писем и рисунков - мы говорим.
Я даже рук его не касаюсь, как в детстве. Хотя они такие же, как тогда, - руки мальчишки"
Оборвав письмо, Джим упал.
Его били судороги.
Кое-как, вскарабкавшись по ножке стола, Он принял вертикальное положение и выхватил свечу из подсвечника.
Его руки были так горячи, что воск потек.
Он снова упал, едва не погасив крошечное пламя. Уже на коленях подполз к трельяжу и посмотрел в глаза своему отражению. Снизу вверх - потому что Его Моррис стоял, в отличие от хозяина.
Свободной рукой Он повернул боковые зеркала.
Моррис засмеялся и побежал в темноту и туман прохода.
А Джим шагнул следом, все еще сжимая тающую свечу в левой руке.
В Его глазах застыл страх, когда Он обернулся и увидел меня.
Потом Он исчез, а зеркало замерзло.
Мне было скучно в темноте. И я решила пошалить. Я разодрала когтями скотч, и в комнату ворвалось благоухание и сила весны.
Усевшись на подоконнике снаружи, я начала кричать. Жалобно и требовательно.
Через час я добилась своего, но порядком охрипла.
В квартире напротив зажгли свет. Сонное девичье личико высунулось в форточку и, заметив меня, расцвело удивительно нежной улыбкой.
Потом, спустя еще много-много тиканья Она начала стучать в дверь и закончила, случайно надавив на ручку - Джим никогда не запирался.
Я спряталась под кроватью и пару раз одобрительно мяукнула.
Естественно, я не стала бежать на "кис-кис"... это же унизительно!
Тогда вдруг что-то случилось. Вспышка - все вокруг залило сиянием.
И я снова увидела эту комнату.
Куда наконец-то пришла весна вместе с Зажигающей Свет.
Которая, кстати, забыла про меня, как только зажгла свет во владениях Джима.
Она стояла, сжимая в руках пакет молока и блюдце, и читала стихи вслух, а они стекали со стен вместе с каплями тающего инея. Неизменным было только небо.
И замерзшие зеркала.
Мне надоело прятаться. Я выбралась из убежища и запрыгнула на трельяж.
Лизнула искристую поверхность и еле отодрала язык, отозвавшийся ужасной болью.
Тогда я обиделась и, отряхивая лапы, перебежала по мокрому ковру к другому возвышению - столу. Бумаги были сухими и теплыми - то, что надо!
А Она наконец-то заметила меня и, поставив молоко с блюдцем на пол, взяла на руки. От Ее кофты вкусно пахло цветами и булочками. Может быть, я даже заурчала - не будем вдаваться в подробности. Ведь Гостья Джима увидала то письмо, которое Он Ей писал.
И, прочтя его, подошла к трельяжу!
Она хотела коснуться зеркала - но отдернула руку, не встретив сопротивления. Да! Ее ладонь на мгновение погрузилась туда, куда не погрузился мой язык!
Но вы знаете, Гостья была не из робкого десятка, потому, что после этого она взяла свечу из картонной коробки на столе, зажгла ее и протянула руку со свечей туда, куда ушел Джим.
На Ее лбу выступил пот, а из глаз полились слезы. Я попыталась утешить бедную Девушку, вылизывая Ей щеки.
Но она начала кричать.
Спрыгнуть с Ее рук не удалось - Гостья сжимала меня слишком крепко.
Это было страшнее всего, что мне довелось до сих пор пережить!
Она упиралась ногами в пол, словно Ее тянули в ледяное зеркальное море. Гостья слабела с каждым вздохом, и тут...
...зеркало растаяло.
И я увидела, что Гостья потеряла свою свечу и держит за руку Джима.
И Он тоже увидел нас и улыбнулся.
Но Джим тянул нас внутрь!
А, может, это был Моррис?
Тогда я не выдержала - вырвалась и прыгнула, целясь в прозрачную границу.
И вы знаете, наверное, произошло чудо, потому что в следующее мгновение меня обдало ледяным холодом, и я оказалась по ту сторону.
Конечно же, я сходу вцепилась Ему в ногу - выше не хватило бы сил, а сделать что-то было просто необходимо.
Потом ничего не помню.
Очнулась я уже в квартире Дженни - так, оказалось, звали нашу спасительницу. Меня лечили в доме, где нет ни одного зеркала - благодать!
Ей незачем - Она и так все знает и видит. А Джиму (или Моррису) это опасно. Хотя он, как мне кажется, считает иначе.
Джим стал ужасно пахнуть и у него вечно грязные ладони - Она называет это рисованием и постоянно рассказывает о чудесах на его холстах.
Он улыбается Ей, а Она Ему и мне (со смыслом) и все мы друг друга отлично понимаем. Без слов и с ними - ведь Джим стал говорить...и даже петь.
Однако, есть кое-что в его глазах, что просыпается в часы, когда Дженни нет рядом...
И тогда я задаю себе раз за разом все тот же вопрос - что стало с зеркалом в квартире напротив?
Но хватит мрачных мыслей - ведь Дженни счастлива и Она никогда не спрашивает, где он берет голубые розы и цветущий папоротник для букетов...