Серебром роса у ее ног и плащ цвета алых сумерек падает на траву.
Синие, сияющие глаза твоей ведьмы...
Старуха поднялась с колен, опираясь на надтреснутый посох, и посмотрела в сияние.
Ведьма улыбнулась и стерла слезы с изрезанного морщинами темного лица.
Светлая тонкая рука коснулась старушечьей ладони и вложила в нее кожаный ремень огромного, но удивительно легкого мешка.
Темные головы вязов закивали согласно, и бегущие звездные тени вскружили голову седой Пелагии.
- Что ты возьмешь в уплату?
- Мне больно слышать клевету, Пелагия. Засей поле ими, как я рассказала, и все полные луны сторожи поле от воров. Если урожай будет сжат - твоя внучка снова будет смеяться, и тебе нужно будет думать лишь о своей смерти.
- Ты еще вернешься?
- Если ты найдешь слова и место...
Алый плащ вспыхнул и разлился алыми сумерками... распаханным полем и темной границей ельника...
- Она взяла мой день...
Пелагия пронзительно свистнула и из леса появилась небольшая лохматая лошадка, поспешно затрусившая к хозяйке. Пристегнув мешок к крепи седельной сумки, старуха забралась верхом и пустила лошадь в галоп.
Шли дни. Соседи боялись ее горя и безумия. Ведь ни разу до тех пор старая не пахала и не сеяла с впряженными козами...
Да и вместо ржи и льна выросло Бог весть что... целое поле голубых лилий и сиреневой травы. Людям, проходившим с ними рядом, снились странные сны, а некоторые и домой не возвращались...
Пелагия же ждала каждого полнолуния с ужасом. Зажигая по границам поля костры, наутро ждала костра для себя...
Ее в лицо не называли ведьмой, но прятали от нее глаза и детей.
А в полнолуние она видела тени, слышала голоса и пение. Дивные сны стучались в ее душу. Но Пелагия пила полынь и черный чай. Резала ладони и сыпала соль в сочащиеся раны... И вороватый народец прятался от ее глаз, боясь обещаний.
А перед четвертой луной лилии понесли червонные ягоды, а трава стала алой, и тяжелые колосья гнулись до самой земли. Пелагия выковала новый серп, и наступило полнолуние.
Костры горели ярче, чем всегда. Но тени обрели хозяев, а песни слова.
Старуха смотрела на свои руки и видела, как исчезают пятна и кожа становится упругой, чувствовала, как быстрее стучит сердце и пылает кровь в ставших нежными щеках.
Он вышел из леса. Он был высок и безобразно хорош собой.
Он взял ее за руки, коснулся черных девичьих кос и поцеловал.
А потом Пелагия ушла следом за гостем в лес, забыв обо всем, кроме тепла его губ, кроме касания рук, взгляда...
Утро было жестоким. Кто бы пожелал доброго?
Седая оборванная старуха лежала в грязи перелопаченного поля. Ни ягоды, ни колоска...
Пелагия открыла глаза и закричала.
Из-за елей вставало солнце. Старуха, причитая и размазывая грязь и слезы по щекам, поднялась и, прихрамывая, поковыляла к лесу.
Пелагия звала, но только испуганные птицы отвечали шепотом крыльев...
Она искала дорогу, которой не было, забыв об умирающей на печи Анастасии. Деревья были так похожи друг на друга, мох тушил неровное пламя шага...
Брела бы и брела... Но чья-то рука легла на плечо.
Он был так же прекрасен, как и в свете обережных костров, как и в свете полной луны. Он улыбался, смотря в лицо старухе и протягивая огромный горшок с серебряными монетами.
- Ты сможешь жить долго со своей внучкой, Пелагия. Не заботясь о поле и не теряя сил...
- Где мои ягоды, Чаровник?
- Ты продала их за серебро, Пелагия. И Королева вернула тебе твой день...
Старуха вложила все свои жалкие силы в пощечину.
Подняла выпавший из чужих рук горшок, не собирая рассыпанное, и, трясясь от гнета нерожденных слез и слов, поковыляла домой.
В конце того года она похоронила Анастасию, а после раздала по скорбным рукам все серебро.
А спустя еще полгода в ее дверь постучал нищий старик с серебряной отметиной в виде ладони на правой щеке.