Есенин и Мариенгоф. Мариенгоф- самая важная личность в жизни Есенина. Великолепный, изумительный, удивительный. Ироничный, саркастичный. В лаковых ботинках тростью разгребает листву. А рядом Есенин в высоких смешных ботиках, которые из молодого человека способны сделать старика. Очень многое про Есенина мы узнали со слов Мариенгофа.
-"Передайте мой привет и все чувства любви моей Мариенгофу... когда поедете, захватите с собой все книги мои и Мариенгофа..." И больше никому приветов, и ничьих книг не надо.
Вот письма самому Мариенгофу: "Милый мой, самый близкий, родной и хороший... так мне хочется обратно... к прежнему молодому нашему хулиганству и всему нашему задору..."
У них даже любовные имена были друг для друга: "Дура моя-Ягодка!" - обращается Есенин к Мариенгофу с ласковой, если можно сказать такое, руганью: "Как тебе не стыдно, собаке, - залезть под юбку, - пишет Есенин, когда Мариенгоф женился, - и забыть самого лучшего твоего друга. Дюжину писем я изволил отправить Вашей сволочности, и Ваша сволочность ни гу-гу."
-"Адрес мой, для того, что бы ты не писал: Париж, Ру дэ Помп, 103. Где бы я ни был, твои письма меня не достанут."
-"Милый Толя. Если б ты знал, как вообще грустно, то не думал бы, что я забыл тебя, и не сомневался ... в моей любви к тебе. Каждый день, каждый час, и ложась спать, и вставая, я говорю: сейчас Мариенгоф в магазине, сейчас пришел домой... и т. д. и т. д."
Есенин. "...вбежал маленький лёгкий человечек со светлыми глазами, светлыми волосами и бородкой, похожей на уголок холщёвой скатерти". Наткнулся на книжку, на обложке которой чудовище сжимало в лапах бахчисарайскую розу размером с кочан красной ка пусты и , смеясь, держась за животики, прочёл:
- Милая, Нежности моей сегодня Побудь козлом отпущения.
Я бы тоже за животики держалась, читая этот шедевр. Время тогда было крайне интересное. Расцвет поэзии, литературы во многих, иногда совершенно диких формах и направлениях. В этом и заключалась прелесть, удивительная, почти магическая, той дурманящей эпохи белой розы русской поэзии.
Жёлтые или золотые даже, кому как нравится, кудри Есенина. Завиток, небрежно спускающийся на лоб. Синяя поддёвочка и под ней шёлковая рубашка с вышитым воротом. Такой Есенин явился покорять литературную столицу. И покорил. Многие имена сгинули в водовороте истории. А он остался, навечно. Как и почему? История вычленила в нём гения. Как бриллиант в навозной куче. С интеллектом подлинным, несмотря на напускную " народность". При этом с натянутыми как канаты нервами, кучей психологических проблем. Мнительностью чудовищной, просто фантастической. Алкоголизмом. Патологической боязнью одиночества. В вестибюле гостиницы "Англетер" сидел перед смертью до "жидкого" рассвета, чтобы не быть в номере одному.
С душевной холодностью. Он никого, можно сказать, не любил. Но его все любили. Огромного обаяния был, мог при желании, "купая свой голубой глаз в моих зрачках..", влезть в душу к любому, талант своеобразный такой. При этом сам подчас с ледышкой в сердце. Приходил в издательство к Мариенгофу. Клал на стол тюречок с солёными огурцами. И, капая на рукописи рассолом, учил, что надобно дурачком прикинуться в сапогах с голенищами в гармошку и поддёвке. И злым синим глазом сверкнул, кусая солёный огурец,- Ненавижу этих, Гиписиуху!
Перед студентами военных училищ один раз выступал. Перед синими воротниками и золотыми пуговицами. Вытянул вперёд "завораживающую" руку и "..дождик мокрыми мётлами чистит.." Ящик этот с воротниками и пуговицами свистел, орал, топал ногами. Впервые Есенин растерялся. На улице его и Мариенгофа догнала девушка. По розовым щёчками мимо носа пуговкой в три ручья слёзы лились. Думала, что топиться идут, искать удобную прорубь.
Есенин взял ее за руки:
- Хорошая, расчудесная девушка, мы идем в кафе... слышите, в кафе... пить кофе и кушать эклеры.
- Правда?
- Правда.
А когда Есенин умер, в зале Мариенбах глазами нашёл эту девушку с "красным губошлёпиком":
- Знаешь ли ты, расчудесная девушка, что Есенин ласково прозвал тебя
"мордоворотиком", что любили мы тебя и помнили во все годы?
Есенин напишет потом "Прощание с Мариенгофом" - никому другому ничего подобного он никогда не скажет:
Возлюбленный мой! Дай мне руки-
Я по-иному не привык,-
Хочу омыть их в час разлуки
Я желтой пеной головы.
Прощай, прощай. В пожарах лунных
Не зреть мне радостного дня,
Но все ж средь трепетных и юных
Ты был всех лучше для меня.
Они расстались. Один ушёл в вечность, другой- в забвение.