Игнац Штейге решил купить себе тапочки. И не какие угодно, а надежные и удобные. Почему-то все предыдущие покупки Штейге оказывались недолговечны: проходило всего несколько месяцев, и вроде бы новые и на совесть смастеренные тапочки начинали медленно, но неумолимо умирать. Подошва потихоньку отваливалась, дыра у большого пальца ноги становилась все шире, а приставшая грязь делала цвет тапочек неопределенно-серым и упорно сопротивлялась любым попыткам чистки. Выкидывая в помойное ведро очередную пару отслужившей свой недолгий срок обуви, Штейге каждый раз очень страдал и долго думал о бренности всего сущего. Порою Штейге казалось, что именно он виноват в смерти этих несчастных предметов собственного гардероба, что он шаркает ногами слишком сильно и редко пылесосит квартиру, отчего несчастные тапочки у него и не приживаются. Но каждый раз Штейге гнал от себя тяжелые мысли и шел в магазин покупать следующую пару.
На четвертый или пятый раз Штейге твердо решил, что к проблеме тапочек надо подойти серьезно. А поскольку обычные обувные магазины уже не вызывали у Штейге доверия, он принялся наудачу рыскать по округе, нервно косясь на вывеску каждого следующего магазина и размышляя, имеет ли смысл заходить внутрь в поисках заветных тапочек. Штейге уже провел в напрасных блужданиях чуть ли не полдня, любуясь все на те же давно знакомые и подозрительно хлипкие модели домашней обуви, как вдруг, в одном из безлюдных переулков, в глаза Штейге бросилась странная вывеска. Буквы затейливого, никогда не виданного им шрифта свивались в трудноразличимую надпись. Вглядевшись, Штейге смог разобрать верхнюю строчку: "ВТОРАЯ КОЖА". Штейге уже подумал было, что перед ним -- салон татуировок, но приглядевшись, смог разобрать и нижнюю часть вывески: "Нашу одежду вам даже не захочется снимать!"
"Ненормальный какой-то магазин", -- подумалось Штейге.-- "Впрочем, может быть как раз в таком хорошие тапочки и найдутся".
Интерьер магазина "Вторая кожа" больше напоминал внутренности походного шатра какого-нибудь султана: стены и потолок были завешаны тканями, в воздухе витал неуловимый тонкий аромат, а мягкий приглушенный свет ламп оставлял большую часть комнаты во власти ленивого, расслабленного полумрака. Экзотического вида одежда была развешана прямо на стенах и казалась частью убранства помещения, а вовсе не выставленным на продажу товаром. Уворачиваясь от свисавших прямо с потолка рукавов каких-то странных роб, Штейге подошел к прилавку, за которым, в полном противоречии с царившей в комнате атмосферой расслабленности, оказалась пожилая энергичная женщина, немедленно принявшаяся нахваливать свой товар. Штейге стоически выслушал подробный рассказ о десятке диковинных наименований одежды, о которых раньше и слыхом не слыхивал, и, дождавшись, когда продавщица выдохнется, объяснил ей, что ищет всего-то навсего прочные домашние тапочки.
Продавщица со знающим видом кивнула:
-- Конечно же, у нас есть ровно то, что вам нужно! -- и извлекла на божий свет откуда-то из-под прилавка пушистые тапочки кричащей тигровой раскраски.
Штейге поморщился:
-- Но они же плюшевые...
-- Ну и что, что плюшевые! -- оскорбилась продавщица. -- Чем вам плюш не нравится? Прекрасный материал!
-- Но... ходить в плюшевых тапочках -- это как-то пошло...
-- Да кто вам такую ерунду сказал, молодой человек! Вы зато посмотрите, какие они мягкие, теплые и удобные, такие носить -- одно удовольствие! Сразу настроение поднимается! Ведь наше настроение -- оно как раз от таких мелочей и зависит. Вот, к примеру, у вас собака дома есть?
-- Нет.
-- А зря! Потому-то вы такой мрачный и ходите. Был бы у вас дома какой-нибудь симпатичный мохнатенький зверь, сразу бы жизнь другая пошла! Представьте, мы даже здесь у нас в магазине песика держим. Не верите? Ну-ка, Сниф, покажись!
За одной из штор тявкнуло, и на зов выскочил симпатичный спаниельчик. Хозяйка с довольным видом наклонилась и подняла собаку на руки:
-- Вот, посмотрите, какая прелесть! Потрепал его по шерстке, и уже настроение совсем другое. С тапочками -- то же самое: ну ведь как приятно носить дома что-то мягкое и пушистое! Думаете, зря дети плюшевых мишек так любят? А взрослым плюшевых мишек заменяют вот такие симпатичные мелочи. Расстроился, погладил тапочки, и уже никакая беда не страшна. Да вы посмотрите, какие они прочные!
Штейге недоверчиво наклонился в сторону лежавшего на прилавке товара и тут же наморщил нос:
-- А вам не кажется, что у ваших тапочек какой-то странный запах?
-- Ой, -- махнула рукой продавщица, на секунду оторвавшись от поглаживания своего ненаглядного спаниеля, -- да не обращайте вы внимания, новые вещи всегда чем-то пахнут! Неделю проносите, и все выветрится, никакого запаха и в помине не будет!
Штейге, по-прежнему настроенный весьма скептически, задумчиво повертел тапок в руках. Материя верхней части действительно была на удивление мягкой и словно бы переливалась при прикосновении -- но в ней чувствовалась какая-то эластичная прочность, говорившая о высоком качестве материала. И все-таки представить себя в плюшевых тапочках Штейге определенно не был способен.
Уже выйдя из магазина на свежий воздух, Штейге в раздумье остановился. Что же ему теперь, дальше по магазинам идти? Может, все-таки здесь купить? Ну пускай плюшевые, ну пускай нелепой тигриной раскраски, всяко лучше чем тратить еще черт знает сколько времени на бесплодные поиски. Может, эти тапочки и вправду такие чудесные? Может, они и вправду настроение поднимают?
Штейге поразмышлял еще немного, а потом вернулся в магазин "Вторая кожа" и, после примерок и новой череды сомнений, все-таки купил себе те самые плюшевые тапочки. Пришел домой, надел на себя обновку. Тапочки действительно были очень удобными, хотя порядком раздражали своей кричащей пошлостью и, вдобавок, по-прежнему сильно пахли -- причем скорее уж сырым лесом или аптекой, но уж никак не невыветрившейся синтетикой. "Странно", -- подумалось Штейге. -- "Вроде бы плюш так не пахнет. Или это какой-то совсем особенный плюш? На основе растительных волокон?" Принюхавшись к тапочкам снова, Штейге вынужден был признаться, что их своеобразный запах не так уж и неприятен, хотя, пожалуй, слишком резок, и потому свежекупленные тапочки были на время сосланы на балкон -- выветриваться.
Два дня спустя Штейге вспомнил про покупку и внес тапочки обратно к себе в комнату. Как ни странно, запах ничуть не ослабился, но на этот раз Штейге поймал себя на том, что не без удовольствия вдыхает в себя необычный аромат, наполняющий его расслабленностью и покоем. "Может быть, они и должны так пахнуть?" -- подумалось Штейге. -- "Может, это часть общего эффекта? К тому же, если запах тапочек будет перебивать вонь немытых ног, это же достоинство, а не недостаток!"
Размышляя подобным образом, Штейге нацепил на себя тапочки, и даже глаза от удовольствия закрыл -- настолько тепло и удобно было в них ногам. Весь следующий месяц Штейге нарадоваться не мог на новую покупку. Тапочки действительно оказались какие-то особенные, и стоило Штейге их надеть -- как все проблемы и заботы куда-то сами собой улетучивались из головы, так что Штейге теперь мог часами сидеть в кресле, наслаждаясь покоем и тишиной, даже не испытывая голода и потребности спать. А сидя на работе, Штейге ждал и дождаться не мог того часа, когда его пытка наконец-то закончится, и он сможет наконец-то вернуться домой, надеть тапочки и насладиться настоящим домашним комфортом. Одно время Штейге даже подумывал купить вторую пару тапочек и принести себе на работу, но испугался их пошловатого вида и нелепой окраски, не захотев нарываться на ехидные шутки сослуживцев. К тому же, его чудесная покупка обладала настолько сильным расслабляющим действием, что всякая охота работать пропадала напрочь; а поскольку на жизнь зарабатывать все-таки надо, Штейге на работе в новых тапочках ходить не рискнул, зато старался теперь побольше времени проводить дома.
Постепенно даже и характер Штейге начал меняться. Раньше он был мнительным, неуверенным в себе человеком. На работе хотя бы всегда можно было посоветоваться, что именно делать и как, но зато выходные превращались для Штейге в сущую пытку -- он метался из угла в угол, пытаясь решить как ему провести время, но обычно так ничего и не придумывал, а только еще больше расстраивался. Теперь же началась для Штейге совсем другая жизнь. Ходить уже больше никуда не хотелось, да и вообще мыслей в голове заметно поубавилась, отчего на душе тотчас же стало покойно и хорошо. Большую часть свободного времени Штейге сидел в кресле в каком-то блаженном полузабытье, вяло перебирая в голове воспоминания, вдыхая по-прежнему отказывавшийся выветриваться из тапочек странный аромат и чувствуя, как мягкое тепло перетекает от тапок к ногам и постепенно разливается по всему телу. А когда надоедала тишина, Штейге включал телевизор и сидел уже перед ним, почти не вглядываясь в происходившее на экране. Даже бессонницы перестали досаждать Штейге -- теперь он засыпал прямо в кресле, с блаженной улыбкой на лице.
Однажды воскресным вечером, как обычно нежась в тепле и покое, Штейге внезапно почувствовал, что ему слегка жмут носки. "Может быть, ноги отекли?" -- мелькнула тревожная мысль, но переполнявшее Штейге блаженство было настолько всеобъемлющим, что казалось кощунством по собственной воле прерывать его, сняв с себя тапочки. Но тревога почему-то не унималась, и просидев еще минут десять, Штейге нехотя стянул с себя тапочек, а потом еще и носок -- и к собственному удивлению обнаружил, что вся верхняя часть стопы покрылась мягким красноватым пушком. Помрачнев, Штейге снял второй носок -- и обнаружил на другой ноге такую же поросль пуха. Никакой боли Штейге не чувствовал, а потому решил, что к врачу ходить не стоит, выбрал носки посвободнее и вскоре уже снова блаженствовал в кресле, наблюдая сквозь полузакрытые веки за каким-то детским мультфильмом.
Неделю спустя поросль на ступнях разрослась настолько, что никакие носки уже не налезали. Пушок был мягким, приятным на ощупь и удивительно походил по цвету и фактуре на плюш, покрывавший тапочки. К тому же разросшийся на ногах плюш был еще и очень теплым, и Штейге осознал, что ему уже и не нужны больше никакие носки. А к врачу Штейге снова не пошел, потому что вообще побаивался докторов, да и перспектива сменить свое любимое кресло на неуютную больничную койку показалась Штейге прямо-таки жуткой. Вдобавок, Штейге и не чувствовал себя больным -- по правде говоря, никогда в жизни ему не было так хорошо, и он больше смерти боялся каким-то неосторожным действием разрушить ту божественную гармонию, которая открылась для него с покупкой плюшевых тапочек.
Между тем плюш неуклонно продвигался по голени вверх, и вскоре уже дошел до коленей. Штейге этому только обрадовался, так как гладить тапочки сидя в кресле было не так-то просто: приходилось либо задирать ногу, либо нагибаться вперед и протягивать вниз руку. Все эти телодвижения вынуждали Штейге сосредотачиваться, что, конечно же, нарушало покой его сонных медитаций. А теперь мягкая ласковая поросль красно-черной расцветки оказывалась прямо у Штейге под рукой, на уровне колен, и Штейге оставалось только засучить штаны и услаждать осязание, поглаживая голени собственных ног, которые вскоре по густоте ворса вполне могли сравниться с плюшевыми тапочками.
Несколько дней спустя с Штейге приключилась еще одна неожиданность. Как-то в понедельник утром, проснувшись в своем любимом кресле и собравшись идти на работу, Штейге обнаружил, что не в силах снять с себя тапочки. Покрывавший поверхность тапочек ворс каким-то образом пророс внутрь и сплелся с ворсом ступни, так что отделить один от другого простым движением руки было делом абсолютно невозможным. Тяжело вздохнув, Штейге полез было за ножницами, но даже сама мысль о том, что придется варварски резать разросшийся на ногах плюш, показалась Штейге чудовищной. Пушистая поросль на ногах до сей поры приносила Штейге одни радости, и, право же, не заслужила подобного обращения. Да и есть ли хоть малейший смысл подрезать разросшиеся волосы, если через несколько дней они вырастут снова? Ну а идея выбросить свою любимые тапочки вообще показалась Штейге кощунственной, поэтому он сказался больным, взял работу на дом и отныне начал считать тапочки частью собственного тела.
Конечно же, поначалу Штейге думал, что ушел с работы лишь временно, что рано или поздно найдет способ и на жизнь зарабатывать, и с любимыми тапочками не расставаться. Но стоило Штейге перестать появляться на службе, как работа со всей ее суетой и тревогами немедленно изгладилась из памяти, словно кошмарный сон. Тут-то и настала для Штейге самая счастливая пора. Телефон он отключил, чтобы звонками с работы не допекали, мобильник и интернет -- тоже, и даже телевизор включать перестал. Сутки напролет сидел теперь Штейге в кресле, потеряв счет времени, и с выражением запредельного счастья на лице ласково гладил себя по все разрастающемуся меху. Вывести Штейге из этого состояния теперь мог только голод. Из-за покрывавшего уже почти все тело меха выйти на улицу было не так-то просто, но и здесь Штейге приспособился. Поскольку штаны на нем больше не сходились, а обувь на тапочки не налезала, то он нацеплял на себя широкий балахон и, прикрыв капюшоном все более покрывавшееся плюшем лицо, отправлялся за покупками, неуклюже топая по тротуарам похожими на валенки ногами, сделавшимися совершенно нечувствительными ни к холоду, ни к боли. В моменты этих пробуждений притупленное внимание Штейге несколько обострялось, и он с безразличным спокойствием отмечал все новые изменения, происходившие с ним самим и вокруг него. Плюш покрывал теперь Штейге так густо, что он значительно прибавил в весе, сделавшись тяжелым и неуклюжим. Тягучий лесной запах, когда-то исходивший от тапочек, теперь распространился по всей квартире и стал втрое сильнее. Более того, теперь Штейге начал замечать поросль плюша не только на себе, но и на окружающих предметах. Сначала подернулось красным пушком кресло, на котором почти беспрерывно сидел Штейге. Потом -- пол вокруг кресла. Чуть позже красно-черная поросль начала подниматься вверх, пушистым ковром покрывая стены и забираясь все выше и выше. Штейге случившиеся перемены очень радовали, так как постепенно вся его квартира становилась такой же теплой и пушистой, как и купленные им когда-то тапочки. При ходьбе ступни утопали в мягком, льнущем к ногам ворсе, а прислонившись к мохнатой стене, Штейге чувствовал себя новорожденным щенком, трущимся о шерсть матери, и было ему так уютно, что хоть глаза закрывай и урчи от удовольствия.
Со временем вынужденные прогулки до магазина и обратно все более утомляли Штейге, и однажды, вернувшись домой, Штейге понял, что не в силах дойти до любимого кресла, и упал прямо на пол, зарывшись носом в густой, расслабляюще-пряно пахнущий ворс, который теперь разросся уже и в прихожей. Повалявшись так некоторое время, Штейге сладко потянулся и принялся прямо на полу поглощать свежекупленные продукты. Постепенно он осознал, что валяться на полу значительно приятней, чем сидеть в кресле: устилавший пол плюш делал его удобнее и мягче любой постели. Вдохновленный новым открытием, Штейге даже и не подумал возвращаться к своему когда-то любимому креслу, и лежал теперь исключительно на полу, временами лениво перекатываясь с бока на бок и мечтательно разглядывая все более покрывавшийся знакомым красно-черным рисунком потолок.
"Господи, как я раньше без этих тапочек жил-то!" -- размышлял Штейге в редкие минуты пробуждений, ворочаясь на своем пушистом ложе. -- "Кошмар был какой-то, а не жизнь! Даже выспаться толком себе не давал. А зачем? Куда гнаться-то, если можно так славно устроиться и всласть подремать?"
Но даже и эти нехитрые мысли давались Штейге с трудом. Еще секунда -- и он снова засыпал, прижимаясь щекой к мягкому плюшу и проваливаясь в свое обычное покойное забытье, без кошмаров и сновидений.
Как-то раз, перекатываясь в полусне, Штейге ощутил у себя под щекой что-то твердое. Поскольку открывать глаза было лень, Штейге протянул руку и нащупал прямо посреди зарослей плюша странный плоский предмет продолговатой формы, сильно напоминавший
подметку?
Невесть откуда взявшийся страх сотряс тело Штейге, как удар тока. Он открыл глаза, уже больше не слипавшиеся от сонной лени. Да, так все и есть: прямо перед ним плюш образовывал небольшой бугорок, в котором все четче угадывалась форма тапка. Тапка! Эта тварь паразитировала на нем, а теперь приносит потомство! Шатаясь и судорожно хватаясь руками за обросшие странным волосом стены, Штейге прошел из прихожей в свою комнату. Да, так оно и есть: заросли плюша в комнате были еще гуще, и посреди красно-черной равнины холмами бугрились вздутия, один к одному напоминавшие по форме те самые тапочки, которые он однажды принес из магазина "Вторая кожа".
Штейге сделалась дурно. Казалось, его кровь течет по венам со скоростью полумертвой улитки, движения замедлились, как в кошмарном сне. Еле шевелясь, Штейге доплелся до окна и попытался раскрыть его, но проклятый плюш забил все щели, и окно не поддавалась. Штейге попытался было открыть форточку, но раздувшиеся от наросшего плюша пальцы не слушались, Штейге никак не удавалось зацепить пальцами за защелку. Наконец, защелка все-таки поддалась, и в комнату хлынул свежий воздух. Минуту Штейге стоял неподвижно, подставив лицо ветру и пытаясь привести смятенные мысли в порядок, потом обернулся -- и только тогда ощутил царившее в квартире зловоние. Тот запах, к которому Штейге так привык, теперь казался ему жутким, это был запах болотной гнили, усиленный в тысячу раз. Да и само помещение -- оно наводило страх. Красно-черная поросль густым слоем покрывала все предметы, волнуясь при движениях воздуха, как трава на ветру. Там и здесь она омерзительно бугрилась, выпуская наружу зародыши нового поколения тапочек. Стоило Штейге опереться на стул -- и тот немедленно развалился, изъеденный странной растительностью почти до состояния трухи. Другая мебель в помещении была лишь немногим лучше. А он, он сам...
Спазм отчаянья и злости подкатил Штейге к горлу. Бежать, бежать отсюда как можно быстрее! К врачу, к друзьям, на работу, куда угодно, но только не оставаться лежать здесь и гнить, в этой насквозь проросшей плюшевой дрянью квартире! Еле слушающимися руками Штейге нацепил на себя балахон. Негнущиеся, потерявшие чувствительность пальцы долго не могли справиться с дверным замком, но в конце концов и эта преграда преодолена, так что остался только спуск на четыре этажа вниз по лестнице -- а там уже улица, воздух, другие люди, свобода. Но ноги уже не слушались. Вцепившись в перила, Штейге буквально волок свое непослушное инертное тело вниз, рискуя упасть и до предела напрягая размякшие мускулы. Вот что-то с сырым хлюпающим шлепком упало на ступеньку позади него -- может быть, кусок разросшегося плюша, а может быть и часть его самого, но у Штейге уже не было сил обернуться. На втором этаже он не справился со спуском и все-таки упал, проехав вниз почти целый марш и чувствуя, как под одеждой хлюпает что-то вязкое -- кровь? слизь? раздавленные в скользкую кашу волокна плюша?
Уже ползком Штейге одолел спуск на первый этаж, долез до двери, приподнялся, надавил на кнопку замка и растянулся обессиленный на пороге, выбравшись наконец-то наружу.
-- Молодец, Сниф, нашел. Настоящий охотник!
В ответ на похвалу спаниель довольно тявкнул и принялся с энтузиазмом лакать желеобразную массу, напоминающую груду красно-черных водорослей, завернутых в тряпку.
-- Подожди, Сниф! -- окрикнула пса хозяйка. -- Сначала надо дела доделать, лакомиться будем потом!
С этими словами она деловито наклонилась над странной тряпкой, оказавшейся при ближайшем рассмотрении широким плащом, и, немного порывшись, вытащила из его кармана связку ключей.
-- Замечательно! -- поделилась она своей радостью с собакой. -- На этот раз все как по заказу, ни малейших помех. Пошли наверх, Сниф, урожай собирать!
Спаниель с неохотой оторвался от вкусной еды и засеменил внутрь парадной вслед за хозяйкой.
"Все-таки не стоило мне плюшевые тапочки покупать", -- думал Штейге, постепенно превращаясь в лужу волокнистой слизи перед подъездом собственного дома. -- "Плюшевые тапочки -- это пошло".