Трамвай тряхнуло на стрелке, выдернув Светлану из задумчивого оцепенения. Зябко кутаясь в пушистый воротник шубки, она сжала зубы. Надо, надо доехать. В городе поздний, очень поздний вечер. Лютый мороз крещенской поры... Последний трамвай с очумевшим от холода и усталости кондуктором, старушкой с клетчатыми огромными сумками. Ей то откуда возвращаться так поздно? И мрачным типом на предпоследнем сиденье. Светлана попыталась поглубже спрятать под переднее сиденье предательски торчащие из-под короткой шубки коленки. Сильнее сжала воротник.
Надо доехать. Уже когда трель мобильника выдернула ее из дремы в кресле, уже тогда промелькнула мысль: "Никита!". Никита позвонил и попросил приехать. Как не держал он голоса бодрым, Светлана поняла - снова у него начались приступы всё уничтожающих головных болей. Скорая была уже вызвана, все обезболивающие до единой таблетки проглочены. Все возможные меры приняты. Теперь только ждать. Ждать, когда приедет бригада скорой помощи. Ждать, когда молчаливый врач, просмотрев медицинскую карточку Никиты, даст медсестре команду готовить в шприц сложный коктейль внутривенно. Ждать, когда уже обезумевший от боли Никита наконец не начнет разжимать зубы. Ждать, когда он наконец скажет врачу: "Спасибо". Ждать. Ждать. Ждать.
Уже долгие годы Светлана только и делала, что ждала.
Она ждала, пока с Никитой училась в институте.
Ждала, пока этого оболтуса за неуспеваемость не выгнали, и он не пошел в армию.
Ждала, когда Никита верой и правдой не отслужит полный срок, не подпишет контракт. Ждала, когда он напишет хоть поллисточка письма, гоняясь в горах за бандитами в мятежной республике Кавказа.
Ждала, когда врачи в ростовском госпитале шесть часов боролись за его жизнь. Ждала, когда по-прежнему сосредоточенный нейрохирург не выйдет из операционной и не даст надежду на жизнь. Ждала приговора судьбы или её великой милости.
Ждала, когда её наконец не пустят к нему.
Ждала, когда он в палате реанимации узнает её и назовет по имени. Ждала, когда он непослушными руками обнимет, наконец, её и тут же снова потеряет сознание.
Ждала долгих, очень долгих два месяца, пока Никита лежал в реанимации, на минуты приходя в себя и снова погружаясь в беспамятство.
Ждала еще год, пока ее самый дорогой на свете человек перестанет быть похожим на кота, попавшего под машину и чудом оставшегося жить.
Ждала, когда оставаясь у Никиты ночевать, плакала в подушку, когда он не переставал кричать по ночам, отдавать команды бойцам, продолжал вести свой последний бой, пока минометный снаряд не остановил время.
Ждала и теперь, когда врачи согласились, что спустя десять лет после ранения Никита пошел на поправку. Как кот, у которого девять жизней.
Ждать, каждый час.
Каждый день.
Каждый год.
В тридцать лет время уже перестаешь замечать.
Надо только ждать.
Светлана уже поняла, что мир действительно принадлежит терпеливым. Ей стало привычным это короткое слово - ждать.
Когда её терпение давало трещину, когда она рыдала в подушку или, срывая в слезах голос, выговаривала утром на кухне Никите, что она устала так жить. Что это не жизнь для нормальной, молодой женщины. После таких минут, часов, дней, Светлана всегда вспоминала жен декабристов и строчку из песни незнакомого ей барда, врезавшуюся еще со студенческих годов в память, когда еще молодой влюбленной парой, полной ясного будущего, они с Никитой ездили на Грушенский фестиваль авторской песни. "Плечики узкие мужу упавшему" пел тогда бард.
"Они выдержали и я выдержу", - думала Светлана. Никита не муж ей, но её мужчина. Для нее в этом нет никакой разницы. Близкий, любимый мужчина.
Прошли долгие-долгие годы с той минуты, когда еще в институте Никита после занятий уговорил самую красивую девушку на физико-математическом факультете пойти с ним на день города и уже под упавшими на ночные улицы звездами признался ей в любви. Прошли с той минуты годы сомнений, жизненных побед и поражений, ошибок и раскаяний.
Он ушел из института, она его не остановила. Он подписал контракт, она опрометчиво вышла замуж. Он лез в пекло пылающего бетона домов столицы мятежной республики зимой 1995 года, она развелась весной того же года. Он хотел найти смерть, она сама растила дочь. Он ночами считал яркие звезды в горах, меркнущих от осветительных ракет, она по ночам молилась, чтоб он вернулся.
Пусть не к ней. Но живой.
Трамвай громыхнул на очередной стрелке. В вагоне остались только Светлана и кондуктор с безразличным взглядом. Он тоже ждет. Ждет окончания долгого зимнего маршрута, когда еще много часов спустя дежурный трамвай не отвезет его в квартиру с обклеенными пожелтевшими газетами стенами, на которых неподвластной времени краской митинговали призывы к перестройке и ускорению. Ждет, пока сбудется его мечта лечь спать.
А Светлане еще ждать пять остановок и десять минут почти бегом до Никитиного подъезда.
Бригада скорой помощи уедет, оставив на журнальном столике одноразовый шприц, смоченную спиртом вату, жменю пустых ампул из-под лекарств. Никита как всегда пообещает обязательно показаться врачу, но никуда и не подумает пойти до очередного приступа. Светлана постелет постель и уложит изнуренного болью Никиту спать. Сама заберется с ногами в кресло и мысленно поблагодарит Бога. За что? Наверное, только Бог знает, за что... Наверное, только Бог и знает все. И, как и беспримерно любящие женщины, умеет ждать...