Нина с трудом открыла тяжелую дверь военкомата, поскользнулась на обледенелом крыльце, но все же удержалась на ногах. Пронизывающий ветер сразу проник сквозь подкладку старенького осеннего пальто и не менее старую, вытертую шерстяную кофту, а уж ситцевая блуза для него и вовсе не была преградой. Съежившись и наклонив голову, она пошла вдоль улицы, придерживая одной рукой под подбородком бордовый старушечий платок, а локтем другой прижимая к себе потертую замшевую сумочку-конверт с документами.
Крупные мокрые снежинки назойливо лезли в лицо и таяли на щеках от горячих слез. Нине казалось, что она не движется навстречу ветру, а стоит на месте и только безрезультатно перебирает ногами. В ушах все еще звучал равнодушный голос: "Что же вы, гражданочка, от нас хотите? Чтобы мы искали вашего мужа? Я же вам ясно сказал - нет его в списках. Какие чернопиджачники? О чем вы? Может ваш супруг сейчас под чужой юбкой прячется или вообще ушел с оккупантами. А ваш сын и вовсе несовершеннолетний, мы таких не призываем".
Муж и сын пропали еще осенью, сразу после того, как в город вошла Красная Армия. Своих, родных, освободителей ждали, считая дни и отчаянно прислушиваясь к далекой канонаде. А как радовались, встречая! Со слезами на глазах, с букетами цветов, обнимали незнакомых, забрызганных грязью и измученных беспрерывными боями, с надеждой вглядываясь в усталые посеревшие лица.
Отступая, немцы выгоняли всех жителей из домов левобережья и по понтонному мосту гнали на правый берег. А следом шли специальные команды с факелами и поджигали в спешке оставленное жилье, летние кухни, сараи и вообще все, что могло гореть. Командование вермахта издало приказ не оставлять после отхода ничего ценного. Что можно было вывезти, вывозилось. Дома сжигались, заводы, мосты и железнодорожные станции взрывались, уничтожалось все, что не успели разграбить.
Над понтонным мостом кружили истребители с красными звездами на крыльях, раз за разом накатывали волны бомбардировщиков, которые пытались разрушить переправу, не дать врагу уйти. Поэтому фашисты перемешивали колонны своих отступающих войск и техники с группами мирных жителей, в расчете на то, что своих советские бомбить не будут. Но отменять приказ разрушить переправу никто не стал...
Глухо кашляли с правого берега зенитки, рядом с понтонами то тут, то там рвались бомбы, окатывая с головы до ног холодной водой. Нина с двумя дочками и маленьким чемоданчиком, куда успела побросать самое необходимое, двигалась в толпе таких же несчастных, вздрагивая каждый раз, когда рядом раздавался взрыв или лилась с неба пулеметная очередь. Летчики старались целиться в немцев, но в такой сумятице могли и промахнуться. Хотелось скорее попасть на ту сторону, миновать этот ад, но старшенькая, восьмилетняя Ирочка, все время останавливалась - у нее сползали не подвязанные в спешке чулочки. Немец-автоматчик подгонял их, тыкая дулом в спину Нины.
Муж и сын остались на левом берегу. Шестнадцатилетний Валера со своими друзьями прятался от оккупантов в лабиринте огромных железобетонных труб, которые были свалены на окраине. Еще перед войной тут намечалось какое-то строительство. Незадолго до отступления фашисты особенно активно искали молодежь для отправки в Германию, шныряли по дворам, хватали прямо на улице. Вот и приходилось парням скрываться.
Ночью покидать убежище было не менее опасно, чем днем - с наступлением темноты действовал комендантский час. Поэтому взрослые ранним утром осторожно носили подросткам еду, стараясь, чтобы их не заметили. Петр, муж Нины, как раз понес Валере продукты и старое одеяло - ночи становились все холоднее, а разжигать огонь значило себя выдать. Больше ни сына, ни мужа она не видела.
Когда миновали понтонный мост, колону мирных жителей прогнали мимо тюрьмы и психиатрической лечебницы, а затем дальше по улице Полевой на южную окраину. Куда? Зачем? Нина слышала рассказы о том, что там, в балке, расстреливают цыган и евреев. Теперь пришла их очередь?
Неожиданно движение застопорилось, впереди слышалась немецкая ругань, чьи-то крики. Автоматчик прошел вперед, чтобы узнать, что происходит. Нина огляделась.
Слева тянулся высокий бетонный забор, а за ним крыши длинных приземистых строений овощной базы. Справа от дороги простирался огороженный колючей проволокой пустырь, густо поросший бурьяном, вдали виднелись несколько домов. Совсем рядом за колючей проволокой темнела довольно глубокая воронка от снаряда.
Нина решительно подтолкнула девочек к ограждению. Ногой приподняла нижний край "колючки" и пропихнула под нее чемодан, а потом велела дочкам: "Лезьте! Быстро!". К счастью, повторять не пришлось. Дети послушались, проворно проскользнули на ту сторону. Впереди грохнули выстрелы, закричали еще громче. Те, кто шел сзади, попытались бежать обратно в город, но были остановлены автоматчиками. В возникшей сутолоке никто не заметил, как Нина нырнула под ограждение, но зацепилась шубой.
Черная каракулевая элегантная шубка длиной чуть за колено, с широкими рукавами и шалевым воротником - подарок мужа на 40 лет, совсем незадолго до начала войны. И хотя погода была вовсе не зимней, выходя из дома, Нина специально надела самую дорогую вещь, рассчитывая, что и детей сможет согреть, да и продать, если что. Не хотелось, чтобы подарок мужа сгорел вместе с домом. А теперь шуба крепко держала женщину и шансы на спасение стремительно таяли.
Нина рванулась изо всех сил и оказалась на той стороне, оставив на колючках немалый кусок меха. Быстро подхватила одной рукой чемодан, а другой дочек и прыгнула в воронку. Присела на дне и жестом велела детям молчать. Сердце колотилось как бешеное, она вся взмокла от липкого ужаса, понимая: найдут - им не жить.
К счастью, дождей давно не было и на дне ямы оставалось совсем немного грязи. Нина обняла девочек, прижала к себе, молясь всем богам на свете, чтобы их побег остался незамеченным.
- Тихо, дорогие, тихо, - еле слышным шепотом умоляла она детей. Те, как испуганные зайчата, жались к матери, пряча бледные мордашки в теплый мех.
Должно быть, молитвы Нины на небесах услышали, их никто не искал. Дрожа от страха и постоянно прислушиваясь, они просидели в яме до темноты. Младшая дочка Лидочка просила кушать, но сестра шикнула на нее, а Нина с запоздалым раскаяньем подумала, что ничего не взяла с собой съестного. Про шубу подумала, а чем кормить детей - нет.
Когда стемнело, они выбрались из воронки и пошли к строениям, которые маячили вдалеке тусклыми огоньками окон. Это оказались корпуса инфекционной больницы, и Нина с облегчением выдохнула. Немцы так боялись всяческой заразы, что обходили "инфекционку" десятой дорогой.
Их приютили, накормили, уложили измученных детей спать. На территории больницы они оказались не единственными беглецами. Медперсонал прятал и подкармливал несколько еврейских семей и цыганку с целым выводком ребятишек.
Цыганка, которая назвалась Диной, на следующий день подошла познакомиться.
- Пхен, ко ту сан? О ромни вай э гажи? - спросила она неожиданно, разглядывая смуглую темноволосую Нину. - Скажи, кто ты? Цыганка или нет? Ты на нашу похожа.
- Нет, - замахала руками женщина. - Ты что? Какая цыганка? Есть правда семейная легенда, что моя прабабушка была цыганкой, но я ни слова по-вашему не понимаю, да и вранье это, наверное.
- Может и вранье, - согласилась Дина. - А, может, и нет. Есть в тебе что-то. Кровь - не вода. И через десять поколений проявится. Хочешь, погадаю? Всю правду скажу.
- Не надо, - испуганно отступила Нина.
- На дар! Не бойся. Я хорошая гадалка. Все вижу.
- Вот этого и боюсь, - поежилась женщина, качая головой. - Пока ничего не знаешь, есть надежда...
- Ой, беда, беда, - вздохнула цыганка. - Ты Богу молись, он тебя услышит. И помни - судьбу можно изменить, но за это заплатить придется. И плата должна быть равноценной.
Нина махнула рукой, словно отгоняя горе, но ничего не сказала. Связываться с цыганами себе дороже, еще обидится эта Дина да нашлет недоброе, а у нее и так несчастье на несчастье. Лучше не думать о таких вещах. Все еще хотелось надеяться на лучшее. Вот освободят город, они вернутся домой, а там их уже ждут Петр и Валера.
Почти целый месяц Нина и дочки жили в больнице. Сюда доходили слухи, что левый берег уже освобожден полностью, и ведутся бои где-то под городом на правом берегу. Вернуться домой, как и узнать о судьбе мужа и сына не было никакой возможности.
Наконец утром в конце октября прибежал один из цыганчат с радостным криком: "Наши в городе!". Нина сразу стала собираться. Ее еле уговорили подождать пару дней, пока город окончательно очистят от фашистов и наладят переправу. Вместе с ней решили вернуться в свои дома и еврейские семьи, Дина осталась.
- Мне некуда идти, - пожала она плечами. - Пока здесь будем. Скоро зима. Куда я с детьми?
На прощание женщины обнялись как родные. За эти нелегкие дни, когда приходилось жить впроголодь и от каждого резкого звука вздрагивать, успели сдружиться.
По понтонной переправе Нина с детьми вернулась на левый берег. На этот раз рядом не рвались снаряды и их никто не подгонял, но беженцы сами невольно ускоряли шаг. Когда до родного дома осталось совсем немного, они остановились. Теперь только завернуть за угол... Стало страшно. Большинство строений вокруг были разрушены или сожжены, но все же попадались и уцелевшие. Вот как, к примеру, уцелел этот дом на углу их улицы.
- Ну, девочки, молитесь, чтобы и наш дом был цел, - сказала Нина, мысленно перекрестилась и двинулась вперед.
Но за покосившимся забором им предстала безрадостная картина: полуразрушенный остов с пустыми проломами дверей и окон, торчащие в пасмурное небо обгоревшие балки. Нина заплакала. Вцепившись в ее подол, зарыдали Ирочка и Лида.
- Мама, мама, а где мы теперь будем жить? А папа где? А Валерка?
Вокруг не было ни души, одни пожарища. В воздухе стоял стойкий запах гари, хотя пепел и копоть уже смыли дожди. Нина подошла к родному подворью, все еще лелея в душе слабый огонек надежды, толкнула полуоткрытую калитку. Дом выгорел дотла, во дворе стояли только обугленные стволы деревьев, да высилась бесформенная груда обломков летней кухни. И никаких следов присутствия мужа и сына. Нина поставила чемодан и вытерла слезы.
- Побудьте здесь девочки, только в дом не входите. Обрушиться может, - сказала она, стараясь, чтобы не дрожал голос. - А я к Косенкам схожу. Узнаю, может чего видели или слышали о наших.
Уцелевший на углу улицы дом как раз принадлежал семье Косенко. До войны там жили Иван и Катерина - примерно ровесники Нины и Петра, их пожилые родители и двое детей. Старший, Сергей, был на два года старше Валеры и они приятельствовали по-соседски. Шестнадцатилетнюю Свету еще в прошлом году угнали в Германию, Иван ушел в армию сразу после объявления войны, а Катерину мобилизовали как медработника. До войны она работала медсестрой в заводской поликлинике.
Нина нерешительно постучалась у запертой калитки. В ответ на окне шевельнулась занавеска, а потом отворилась дверь и на крыльцо вышла мать Ивана.
- Кто там? Ты, что ли, Нинка? - подслеповато щурясь, спросила она.
- Я, баба Нюся.
- Вернулись, что ли? - соседка грузно спустилась с крыльца, тяжело переваливаясь, поспешила к калитке. - А девчата твои где?
- В нашем дворе. Вы моих не видели?
- Петра-то видела, - Косенчиха остановилась по ту сторону калитки, не спеша ее открывать. - Вечером того дня, как вас угнали и все пожгли, объявился. Искал вас. Да куда там! Переправу немцы уже взорвали, на тот берег не попадешь. Сказал, что за Валеркой пойдет. Я просила, чтобы он и моего Сережку привел домой. Прятаться-то уже незачем, ушли ироды. Сбежали как шавки, которым хвост прищемили. Только вон что удумали - пожечь все. Нам повезло просто - немец ленивый попался. Вместо того, чтобы во двор зайти, он факел через забор бросил. Хотел на крыльцо попасть, чтобы дверь поджечь. А у меня тут веник возле входа стоял, да тряпки лежали, они и загорелись. Фриц решил, что хорошо занялось, да и пошел. Думал, во дворе нет никого, а мы с дедом в старом погребе сидели. Как начали всех выгонять из домов, Михайлов пацаненок прибежал, предупредил. Новый погреб у нас в летней кухне, его фрицы проверили. А что старый в бурьянах за малиной и не догадались. Вот как ушли через два двора, мой дед выскочил да и залил огонь. Так и спаслись, - соседка смущенно переступила с ноги на ногу, чувствуя себя неловко от того, что им повезло, а Нининой семье нет.
- Так Петя с Валерой возвратились?
- Нет, - вздохнула Косенчиха, - не приходили. Сережка их видел. Серега, поди сюда, - крикнула она, обернувшись к дому.
Через минуту в дверях показался Сергей. Увидев его, Нина ахнула. Левая кисть парня была обмотана бинтами и висела на привязи, на левой щеке и на шее виднелись ярко-красные рубцы еще плохо затянувшихся рваных шрамов. Ноги Нины подкосились, и она ухватилась за забор, чтобы не упасть.
- Здрасьте, теть Нин, - Сергей подошел, прихрамывая, стал рядом с бабушкой. - Это хорошо, что вы вернулись. А то говорили: всех, кого выгнали, под аэропортом расстреляли.
Нина на мгновение прикрыла глаза, стараясь утихомирить сорвавшееся в галоп сердце. Не подвело ее предчувствие, верной смерти они с девочками избежали.
- Как ты... - с жалостью глядя на красивое еще недавно молодое лицо, с трудом выговорила она. Ведь только восемнадцать парню!
- Мина взорвалась, осколками посекло. Это еще хорошо, могло же убить, - попытался улыбнуться Сергей, но вышла только пугающая гримаса. - Два пальца на ноге как бритвой срезало, да рука вот... К счастью, левая. А шрамы - чепуха, девки больше любить будут.
- Так где ты моих видел?
- Дядя Петя к нам на трубы пришел, - затараторил парень. - Говорит, домой пошли, там все погорело. А тут стрельба какая-то рядом, мы и попрятались. Когда утихло, вышли, а уже темно. Решили до утра переждать, мало ли что. А утром наши на машине, военные. "Вы кто такие?" - спрашивают. Ну, мы и рассказали кто да чего. Они велели в машину садиться и с ними ехать. Мы и поехали. Привезли - палатка большая и людей много ходит. А это полевой военкомат. Вот всех нас и записали.
- Подожди! Как это записали? У Петра же язва, его же не призывали. А Валере нет восемнадцати.
- Там всех подряд писали. Под немцем, говорят, были, вот вину кровью и искупайте. А Валерка себе два года добавил, чтобы с отцом вместе...
Нина схватилась за голову, застонала. Сын был рослым и выглядел старше своих лет, вполне мог обмануть комиссию. А вот Петр... У него в тридцать третьем от голода было прободение язвы. Спасло то, что желудок был пустым и оперировал старичок-профессор, еще дореволюционной закалки доктор.
- Боже ж мой! У Пети же диета, дробное питание! А после приема пищи нужно полежать полчаса... - беспомощно пробормотала она.
- Теть Нин, - печально произнес Серега, - тут все хуже. Нас как записали, в шеренгу построили. Кто в чем был, в своем, в гражданском. На три человека по одной винтовке выдали и десять патронов. Остальное, говорят, в бою добудете. И на станцию колонной погнали. А там в вагоны погрузили и повезли. Ехали недолго. В поле остановили, выгрузили. Впереди дым, стрельба. Нам и скомандовали: "Вперед!". Ну, через поле... И тут как рванет... Парень рядом подорвался, а меня осколками... Тут же в вагон затащили, я сознание и потерял. А в себя пришел уже в госпитале, когда лицо зашивали. Ребята сказали - там минное поле... Мне повезло, что сразу.
Нина ахнула, побледнела.
- Что же они делают! Как такое можно?
- С нами там как с собаками обращались. Вы, говорят, два года немцам задницы лизали. Зато теперь списали подчистую, - дернул он забинтованной рукой.
- И Валера с Петей... тоже... на этом поле... - Нина едва могла говорить, от страха и гнева сжималось все внутри.
- Не знаю, - шмыгнул носом Сергей. - Не видел. Они в другом вагоне ехали. Видел, как в вагон грузились, а потом... не знаю.
Женщина вцепилась ему в плечи через забор, встряхнула.
- Не ври! Не ври! Говори, если знаешь!
- Да не видел я их больше! - отшатнулся парень. - Честное слово!
Косенко приютили Нину с дочками. На левом берегу, где в основном были рабочие поселки из частных домов, целого жилья почти не осталось. На правом с его многоэтажной застройкой, несмотря на большие разрушения, с этим было полегче. Но уходить далеко от бывшего дома они не хотели. А вдруг Петя и Валера вернутся? Где их будут искать? Ведь не найдут же!
О судьбе мобилизованных в первые дни после освобождения левобережья говорили мало и с оглядкой. Но слухи все же ходили. Таких как Сергей Косенко уцелело немного. Их прозвали "чернопиджачниками", шептались, что почти все на минных полях и в первом же бою полегли.
Нина ждала месяц, два, три, а потом отважилась пойти по инстанциям, пытаясь выяснить судьбу мужа и сына, но ей отвечали только одно: "в списках не значатся". Вот и сегодня она получила очередной отказ.
Безуспешно кутаясь в старое пальто, которое она выменяла на рваную шубу, женщина шла и плакала, не поднимая головы. От безнадежности, от несправедливости горькой судьбы. Вдруг над головой раздался гулкий звон, и Нина остановилась, потерянно оглядываясь. Она стояла возле церкви. Еще недавно здесь был склад, а теперь шла служба, и даже звонил на колокольне одинокий колокол.
Поддавшись неожиданному порыву, Нина вошла. "Хоть погреюсь", - подумала она, настороженно глядя по сторонам. Почти голые беленые стены, скудный иконостас, наскоро сбитые из досок столики, покрытые старыми скатертями и салфетками. В храме было немного народу, и все - женщины. Разглядеть молодые или старые не позволяли намотанные едва ли не до бровей платки и шали, сгорбленные спины и опущенные плечи. Не благодарить Господа за благие дела пришли, молить о заступничестве.
Нина в Бога не верила.
В детстве, когда еще был жив отец, они всей семьей ходили в церковь по воскресеньям и большим церковным праздникам. Потому, что так было принято. Все ходили. Нина хорошо помнила небольшой и какой-то уютный храм, запах ладана, огоньки свечей, строгие лики святых на потемневших от времени иконах и доброго пожилого священника с красивой окладистой бородой, словно вылитой из серебра. А еще чудесные голоса певчих. Для нее посещение церкви было просто неким обрядом, как разрисовывание яиц на Пасху, украшение рождественской елки или гадания на Святки. Просто часть ее безоблачного детства.
А потом отец умер. Семья и так жила небогато, а тут стало и вовсе тяжело. Мизерной пенсии, которую удалось выхлопотать матери, хватало разве что на хлеб. А потом у Нины появился отчим, а за ним два брата - Леонид и Андрей. Пан Станислав (он требовал, чтобы его звали только так) души не чаял в Леоне и Анджее, а падчерицу не жаловал, но и особо не третировал. Разве что был прижимист и требовал ходить в костел, креститься в католичество. Нину тогда это сильно удивляло: разве может быть два разных Бога, если в Библии сказано, что Бог один? Выходит, этот Бог правильный, а другой - нет? Отчим не позволял ходить в православный храм, в костел она не хотела идти из духа противоречия, вот и закончились для Нины встречи с божественным.
В гимназии, правда, преподавали Закон Божий, но для Нины этот предмет был чем-то вроде истории или литературы: учить нужно, иногда даже интересно, но совершенно не понятно как может пригодиться в жизни. Атеизм вместе с социалистическими и анархическими воззрениями все больше входил в моду, особенно у молодежи. А потом грянула революция.
Нина повязала кумачовую косынку и пошла работать машинисткой в штаб Красной Армии, где и познакомилась с Петром. Иконы из церкви сбросили в кучу на площади и сожгли, с куполов сняли кресты и устроили склад. Ходили слухи, что священника, того самого, с серебряной бородой, расстреляли.
И вот теперь она снова стояла в старом храме и на стене перед нею висела икона Богородицы. Святая Дева, соединив руки, встревоженно и нежно смотрела на сына, который стоял у нее на коленях и прижимался лбом к ее виску. Мимо проходила старушка со свечой.
- Что это за икона? Я прежде таких не встречала, - спросила Нина.
- Так это "Взыскание погибших". Заступницу молят о пропавших без вести, о тех, кто в большой опасности, а еще о счастливом браке.
Нина и сама не поняла, как оказалась на коленях перед иконой, осенила себя крестом, силясь вспомнить молитву. И вспомнила совсем другое: "Судьбу можно изменить, но за это заплатить придется. И плата должна быть равноценной". Сын или муж? Кого вымаливать у Божьей Матери?
Петра она любила, семнадцать лет вместе. Всякое бывало. Через три года после свадьбы она узнала, что на Кубани, на родине мужа, у него осталась жена, венчанная, и сын. Оттуда Петр ушел на Первую мировую, а после революции проникся идеями счастливого будущего для всех и стал командиром Красной Армии. Повстречал Нину и ничего ей о первой семье не сказал.
Были и измены. О нескольких Нина знала, но подозревала, что далеко не о всех. Петр был красив и женщины сами липли к нему. А еще он настолько талантливо рисовал, что перед войной его приглашали в Ленинград, в художественную академию учится батальной живописи, но Нина не пустила. Она боялась, что из Ленинграда Петр не вернется. Оставил ведь одну жену с ребенком, что помешает бросить и ее с тремя? А, если бы пустила, может сейчас был бы жив...
Валерочка, первенец, сыночек... Внешне - копия отец. Веселый, решительный, смелый. "Не плачь, ма, что-нибудь придумаем. Ведь я с тобой!". Внутри разлился жидкий огонь пополам со льдом. Побелевшими губами Нина произнесла: "Помоги, Заступница! Если суждено, чтобы один не вернулся, пусть это будет муж. Верни мне сына, Всемилостивая! Ты тоже мать, меня понимаешь".
Как она оказалась у калитки своего временного пристанища, Нина не помнила. Едва переступила порог, сползла на пол - ноги не держали. "Что же я натворила!" - молотками стучало в голове.
На следующее утро женщина выносила золу, собиралась затопить печку, чтобы приготовить скудный завтрак из лепешек-плескачей, когда в калитку постучалась почтальон.
- Эй, Савельева ты будешь?
- Я... - ведро выпало из разом ослабевших и вспотевших ладоней, рассыпая золу.
- Письмо тебе!
Нина дрожащими руками приняла маленький бумажный треугольник, механически попрощалась и, ощущая гулкую пустоту внутри, развернула листок. Знакомый, еще по-детски округлый почерк сына вызвал на глазах слезы.
"Дорогая мамочка! - писал Валера. - Сижу в окопе под Н-ском и ужасно скучаю по тебе, девчонкам, папе. Прости, что не предупредил, не мог. Надеюсь, ты понимаешь, что я должен был идти громить проклятых фашистов, отомстить за сожженные дома, за расстрелянных ни в чем не повинных детей, женщин и стариков. Немец чует близкий конец и дерется как сумасшедший, но ему недолго осталось. Скоро я вернусь домой с победой и обниму вас всех. Все думаю, как вы там устроились после пожара, не голодаете ли, есть теплая одежда? Разыскал ли вас папа?".
- Ох, сыночек! Слава тебе, Заступница! - Нина прижала письмо к сердцу. Она не могла больше читать, строчки расплывались от застилающих глаза слез.
* * *
Валера вернулся в родной город в июне сорок пятого вместе с беременной женой-военврачом. Петра, несмотря на тщательные многолетние поиски, так и не нашли. А Нина больше никогда в жизни не переступала порог храма.