Старик сломался. Он явно был не готов к этому удару.
Всегда сильный, уверенный в себе, с гордой, неподвластной возрасту осанкой, бодрый и веселый, он вдруг разом сник , превратившись в сгорбленного немощного старика.
От прежней уверенности не осталось следа, и теперь его лицо выражало лишь растерянность.
Оно стало каким-то неживым, взгляд потух.
Я смотрел на него и не узнавал.
Прежний властный дед исчез, и его место занял жалкий, беспомощный старик .
Когда-то он учил меня: -Никогда и никого не бойся. Пусть боятся тебя.
Он внушал это всю жизнь сначала себе, потом моему отцу, а затем и мне.
Дед ненавидел страх и в себе, и в других.
А может быть, он боялся собственного страха и потому так жестоко давил его проявления и в себе, и в близких?
Чувство страха жило в нем с тех пор , когда немецкие солдаты, согнав их , человек 200 евреев из небольшого польского местечка , заставили их бежать в сторону советской границы.
-Бегите!-кричали молодые парни в мышиной униформе, толкая прикладами.
Один из солдат ударил его тогда прикладом по ноге.
Несмотря на сильную боль, он бежал вместе с другими мужчинами к заветной границе.
Немцы стреляли им в спину , и между лопатками у него жгло от ощущения, что каждую секунду пуля ударит в спину.
Он бежал изо всех сил, как загнанный зверь, не видя перед собой ничего кроме заветной полоски земли на той стороне , стремясь добежать к ней первым.
До заветной черты их добежало человек 70, счастливцев, кому повезло выжить.
Отцу не повезло, и он навсегда остался на той стороне.
Они с братом выжили тогда, но тот животный страх остался на всю жизнь.
Может быть поэтому он приходил в ярость при виде страха в глазах самых близких.
Он яростно вытаптывал страх и выжигал его как бурьян.
Но страх прорастал заново.
Это была бесконечная война: он затаптывал страх, но тот прорастал снова и он вытаптывал его снова с еще большим остервенением.
Однажды федаины ворвались ночью в поселение где жил тогда дед со своей семьей.
Раньше здесь была большая палестинская деревня. Потом арабов выгнали и на месте деревни возник кибуц. Здесь и жил дед, после того как женился.
В тех домах, которые захватили тогда фадаины, они убили всех, от мала до велика.
Похоже план отступления у них отсутствовал вовсе.
Они пришли убивать и старались убить как можно больше , совершенно не заботясь при этом о собственной жизни.
Убив всех, кто находился в захваченных ими домах, фадаины затем вступили в отчаянную схватку с охраной поселения и прибывшими им на помощь солдатами с ближайшей базы.
Они пришли чтобы убить и умереть самим.
Плана отступления у них не было.
Когда бой наконец закончился и все фадаины были убиты, то весь поселок казался залитым кровью.
После этого случая бабушка умоляла деда переехать в другое , более безопасное место.
Она плакала и ползала перед ним на коленях и тогда он впервые в жизни влепил ей оплеуху.
-Мы останемся здесь!- заорал он. -И я как мужчина смогу защитить свою семью!
Спустя какое-то время дед, никогда не снимавший военную форму и не расстававшийся с личным оружием, уехал вместе с другими жителями поселка в такой же военной форме как и он на военную базу.
А спустя трое суток окна домов в поселении задрожали от взрывов.
Снаряды и бомбы рвались в километре от поселения, по ту сторону границы.
От взрывов дрожали стекла в домах поселка.
Наутро по радио передали, что части нашей армии атаковали лагерь фадаинов на другой стороне границы.
Атака была успешной- база фадаинов была уничтожена, а сами они все до единого были убиты.
Пленных не оказалось.
Потом правда ходили слухи, что на самом деле наши солдаты атаковали лагерь беженцев и убили всех кто там был, отомстив таким образом за гибель жителей поселка.
Моя тетка, которой было тогда семь лет, рассказывала мне , что слышала крики с той стороны.
Впрочем, может быть ей это только казалось.
Вернувшись, дед сказал бабушке: "Они больше никогда не вернутся" и крепко обнял ее.
Он был уверен, что страх больше никогда не войдет в его дом.
Но он ошибся.
Страх затаился в душах детей.
Отец рассказывал мне, что после того случая главным его детским ощущением был страх.
По ночам он боялся заснуть и все прислушивался к каждому шороху снаружи.
До 12 лет он боялся оставаться один в комнате, а ночью, если деда не было дома, он в ужасе выпрыгивал из своей постели, и с криком бежал к матери, которая успокаивала его как могла.
Страх стал главным содержанием его жизни.
Он боялся за родителей , за близких, друзей, за себя...
Его ладошки были всегда холодными, даже в сорокоградусную жару, а зрачки огромными как у кошки.
В школе он учился плохо, не в силах ни на чем сосредоточиться.
И страх, страх, страх... Вечный страх, от которого болело горло, будто кто-то держал его мертвой хваткой, и еще недержание мочи по ночам и жгучий стыд за свою неспособность справиться даже с собственной мочой...
Дед был сильным и выглядел очень внушительно, но отцу все равно было страшно.
И однажды дед с перекошенным от ярости лицом схватил его за шиворот и с силой развернул к себе.
-Смотри мне в глаза!- орал дед. - Если тебе страшно, спрячься у матери под юбкой, или надень женское платье и... больше не попадайся мне на глаза!-в ярости орал он.
Мать беспомощно , как птица, вертелась вокруг них.
Из глаз отца катились слезы и от этого дед пришел в еще большую ярость.
-Перестань реветь!- прикрикнул он на сына.
Но сын лишь еще сильнее заплакал.
Тогда дед взял его на руки и сказал то же, что говорил до этого матери: "Не бойся. Они больше никогда не придут". Он сказал это так уверенно, что сын поверил ему.
Рядом с дедом было не страшно и тогда мой отец решил стать таким же сильным как и дед.
Фадаины действительно больше не приходили.
Но спустя несколько лет на поселок обрушились тысячи снарядов с той стороны границы.
По нескольку дней подряд дети вместе со своими матерями сидели в бомбоубежищах.
Один из снарядов, пробив крышу их дома, взорвался в детской комнате.
Но к тому времени отец был уже другим.
Страх ушел навсегда. Его место заняла ярость.
-Если тебя ударили, ударь в ответ так, чтобы твой противник больше никогда не мог тебя ударить.
Так учил его дед и так жили они оба- и отец и сын.
Отец пошел по стопам деда и, будучи подростком, без устали качал мышцы.
К15 годам мой отец с любого расстояния бил в цель без промаха.
После школы он служил в боевых частях, а потом стал офицером как и дед.
В 1973 ему довелось заживо гореть в танке.
Отца спасли, но его лицо и руки навсегда остались изуродованы огнем.
Он призвался в тот же год, когда его отец- мой дед закончил службу.
"Ты должен быть сильным и никого не бояться. Пускай боятся тебя", часто говорили мне и дед и отец.
И всю свою сознательную жизнь я стремился быть сильным.
И если бы я действительно не был сильным, то никогда бы не посмел даже приблизиться к нашей школе.
Каждый из нас хотел быть сильнее других и самым страшным пороком у нас считалась слабость.
За каждую обиду мы жестоко мстили, потому что не ответить означало проявить слабость.
И если ты не ответишь одному, то завтра все вместе растопчут тебя и превратят в тряпку для ног.
Наверное родители моих школьных товарищей воспитывали своих детей точно так же как меня мой дед и отец, и поэтому, точно так же как и я, они не хотели никому уступать.
Дед всегда старался жить по придуманным им же принципам.
-О сделанном- не жалей! - учил он нас.
Он так и жил, никогда не сомневался в том, что делал и никогда не жалея о сделаном.
Дед всегда был абсолютно уверен в собственной силе и основанной на ней правоте.
Весь мир для него делился на своих и чужих, на друзей и врагов.
Всю жизнь ему казалось, что он абсолютно точно знает, где свои, а где чужие, кто друг, а кто враг.
-'Они' никогда не будут сильнее нас- часто говаривал дед с высокомерной усмешкой. -'Они' всегда будут лишь усиливаться, но сильными не станут никогда.
Он не допускал даже мысли о том, что когда-нибудь может быть иначе.
Он чувствовал свое превосходство над ними абсолютно во всем.
Он был умнее, а главное- за ним была сила.
Поэтому он смотрел на 'них', как белый колонизатор на убогих туземцев.
Впрочем и на большинство окружавших его людей дед тоже смотрел свысока, как на насекомых.
Именно так он смотрел на своих рабочих-филипинцев и эмигрантов из России, особенно на работавших у него женщин , которых он величал не иначе как 'брит амоцецот' ( Игра слов. Брит Хамоацот на иврите означает Советский Союз, а брит хамоцецот-союз шлюх), 'мароканцами', которые, по его мнению, разрушили страну и знают только 'мне положено'.
Я никогда не мог понять, кого он ненавидел и презирал больше- своих или чужих.
Но дед был убежден, что все вокруг него живут только благодаря ему и его труду.
Ему казалось, что работает только он, а все остальные лишь пользуются его трудом.
Окружавших его людей он большей частью воспринимал как бездарей и бездельников.
Круг тех, кого он воспринимал как равных себе, был чрезвычайно узок.
Эти избранные были очень похожи на деда и происхождением, и судьбой, и общественным положением.
В основном, это были такие же старики как и дед, родившиеся в польских местечках и приехавшие в Палестину вместе с дедом, возможно чуть раньше или чуть позже.
В основном, это были отставники, так же как и дед прослужившие большую часть жизни в армии, и теперь определявшие порядок жизни и лицо этой страны.
Дед был пожалуй единственным из них, кто не скрывал правду о войнах, активным участником которых он был. Он никогда не боялся называть вещи своими именами.
Как-то одна из газет, не то британская, не то французская, сравнила подразделение, которым он командовал в Газе, с эсэсовцами.
Это сравнение вызвало гневную реакцию не только у соратников деда - возмущалась вся страна.
Но сам дед только бросил с презрительной усмешкой: -"Пусть называют нас как хотят. На войне - как на войне и все ведут войну одними и теми же средствами: и англичане, и французы, и немцы... Все!
Война-это всегда кровь и грязь, где бы она ни велась.
Других методов ведения войны человечество не придумало. Или ты, или тебя.
Вопрос-во имя чего эта война. Я всегда знал за что воюю. Здесь мой дом, моя страна. Других у меня нет да и не надо мне.
И... не им нас судить!
Он всегда гордился своей решительностью
-Рука у наших людей была твердая, говаривал дед-правда, если нам встречались женщина, или ребенок, их мы отпускали.
Но если это был мужчина, мы его убивали. Мне казалось, что говорит он об этом любуясь собой .
У него никогда не было сомнений в своей правоте,когда он рассказывал об изгнании арабов из Лида и Беер-Шевы.
Однажды он вспоминал, как солдаты стреляли поверх голов согнанных на площадь арабов, загоняя их как овец в машины.
Арабы- в основном женщины с детьми и старики безропотно грузились на машины, которые увозили их затем в сторону иорданской границы, или Газы, в зависимости от того, что было ближе. Для него все это было неизбежным, необходимым, во имя новой страны. Его страны.
Я никогда не мог понять, почему у него, чудом спасшегося от нацистов в 1939, совершенно отсутствовало чувство сострадания.
Да, ему многое довелось пережить в жизни.
В 1942 году он и его брат записались в корпус Андерса, но по дороге на фронт в Африку, сбежали, воспользовавшись остановкой в Иране.
Отсюда они весной 1943 добрались до Палестины и примкнули к одной из подпольных еврейских группировок.
Начав с рядового подпольной боевой организации сионистов он закончил свою карьеру в должности командира пехотной бригады .
В первую арабо-израильскую войну дед командовал ротой, потом батальоном.
В Шестидневную войну дед командовал полком и прославился тем, что его солдаты переправились через Синай на берег Африки.
Фото израильских солдат, купающихся у египетского берега, обошло все газеты мира.
Так дед стал героем.
Свою военную карьеру он закончил после войны Судного Дня.
Уволившись из армии, он поселился в одном из еврейских поселений Газы и стал фермером.
Продукция из его теплиц продавалась в Америке и Европе.
Но деду было этого мало.
Вместе со своим бывшим комбатом он затеял строительство шикарной гостиницы на берегу моря.
В бизнесе он оказался не менее удачливым, чем в военной карьере.
Одна из центральных газет даже поместила о нем статью в своем недельном приложении, назвав деда 'солью земли'.
Им гордились, да он и сам собою гордился.
Установленный им порядок казался ему вечным..
Поэтому когда арабы стали швырять камни в израильских поселенцев, он презрительно назвал их клопами, которые заползли за воротник.
Он жил еще тем временем, когда при виде израильского солдата арабы в Газе и на Западном Берегу спешили спрятаться где только возможно.
Но они были уже другими.
Из забитой и послушной массы людей, покорно работавшей на деда и ему подобных, они превратились в разъяренную, ненавидящую нас толпу .
Вскоре в нас полетели не только камни, но и бутылки с зажигательной смесью.
Но дед все равно был уверен, что 'если их как следует проучить, то они навсегда успокоятся'.
'Ударь араба по одной щеке и он поцелует тебе руку. Ударь по другой, и он будет целовать тебе ботинки'. Дед любил повторять это расхожее среди офицеров его времени выражение.
Но в жизни все было с точностью до наоборот.
В ответ на резиновые пули и слезоточивый газ они стали кидать в нас бутылки с 'коктейлем Молотова'.
Вскоре у них появилось огнестрельное оружие и у нашей армии появились первые потери.
Рейды нашей армии в арабские деревни и города приносили лишь временное затишье.
А затем все взрывалось с еще большей силой.
И вот однажды двое рабочих-арабов напали на деда в его теплице.
Это были молодые крепкие парни , вооруженные тесаками.
Дед справился с обоими, несмотря на свой возраст, раздробив челюсть одному из нападавших и переломав ребра другому.
-Вам никогда не справиться со мною- кричал он им вслед, когда солдаты увозили их.
Он продолжал верить, что их можно заставить жить как прежде, с помощью силы.
Он не учел лишь одного- им нечего было терять и в этом была их сила.
Он верил , что всегда будет сильнее , пока во время взрыва в самом центре Тель-Авива не погибла его любимая внучка Лиора.
Именно дед назвал ее так- Лиора-Мой Свет.
И она действительно была для него светом.
Из всех его внуков Лиора была единственной, кого он баловал и готов был проводить с ней все свое свободное время.
-Я не люблю сюсюканий!- резко говорил он внукам, если кто-то из нас ластился к деду.
Он говорил это всем, кроме Лиоры.
Казалось, он любил ее больше всех на свете.
Когда это случилось, мы не сразу поняли что произошло.
По телевизору в то время каждый день показывали кадры с результатами взрывов, но все старались жить обычной жизнью и делать вид, что ничего не происходит.
Так и в тот вечер, мы сначала не обратили внимания на кадры с места взрыва в самом центре Тель-Авива. Мы к тому времени уже привыкли, что у нас постоянно что-то взрывается.
Потом вдруг бабушка спохватилась, что как раз сегодня, Лиора собиралась с подругами в Тель-Авив 'делать шопинг'.
Мы стали ей звонить, но ее телефон не отвечал.
Не отвечал и телефон ее подруги, с которой она ушла.
Тогда мы всерьез забеспокоились.
Дед помчался в одну больницу , куда доставляли раненых, отец-в другую.
Среди раненных Лиоры не было.
Ну что ж- сказал дед, если ее не обнаружим среди раненных, будем искать в морге.
Он старался казаться спокойным , но его лицо при этом было бледным как мел.
О ее гибели нам сообщили глубокой ночью.
Мы опознали ее по украшениям.
После смерти Лиоры дед совершенно отошел от дел и теперь подолгу сидел в своем кабинете не включая свет.
Никто из нас не решался его тревожить.
-Они все-таки достали меня- произнес он одну единственную фразу.
Он ко всему потерял интерес, продал свои теплицы , гостиницу и переехал жить в Тель-Авив, купив шикарную квартиру у самого моря в престижном комплексе.
Когда мы ушли из Газы , то разъяренная толпа арабов ворвавшись в его теплицы с каким-то остервенением уничтожала все, что только было возможно.
Спустя всего лишь месяц после этого едва ли кто-то подумал, что когда-то здесь были теплицы.
Во время одного из рейдов в Газу, наши летчики превратили гостиницу деда в груду развалин.
Однако самого деда это известие оставило совершенно равнодушным.
С тех пор как не стало Лиоры, он мало интересовался тем, что происходит вокруг.