Для меня первая интифада была периодом окончательной ломки сознания.
Сам этот процесс начался ещё там, в прежней жизни.
Суть его заключалась в том, что привычные и казавшиеся с детства незыблемыми как фундамент прочного здания: логические понятия, мораль, закон - всё это вдруг как-будто превратилось в легковесные предметы, которыми ловко манипулирует фокусник в цирке.
Я даже и представить не мог, как легко можно жонглировать абсолютно всем, даже самым святым.
Всего несколько манипуляций - и вместо человека- совок или лузер - аналог "унтерменша", но в менее грубой упаковке.
Я никогда не любил цирк. Ни в качестве зрителя, ни, тем более, в качестве подопытного в реальной жизни, у всяких прохвостов.
В Израиле жизнь для меня открылась ещё с одной, совершенно неожиданной стороны.
Был пик Первой Интифады и каждый день кого-то в Израиле ранили, убивали, либо пытались убить.
Арабы были не слишком, мягко говоря, разборчивы в выборе своих жертв. Это мог быть и молодой мужчина и ребёнок, старик или старуха.
Эти убийства ничем нельзя было объяснить и эта бессмысленность смерти приводила меня в состояние крайнего замешательства.
Логика жизни была бессильна против бессмысленности смерти.
Истина эта стара как мир, но когда ты прочувствуешь её смысл всем своим нутром, то перед тобой открывается бездна...
Бездна безысходности и бессмыслицы.
Это была не депрессия.
Это было что-то уже за депрессией, но ещё в этой жизни.
Логика жизни утверждает, что ничто не вечно под луной.
Но эта череда убийств не заканчивалась. Она казалась бесконечной.
Когда убивали кого-то в Израиле, на той стороне это вызывало, если верить израильским сми, ликование. Но уж точно не сочувствие.
Точно так же ни у кого в Израиле не вызывали сочувствие убитые или искалеченные на другой стороне в результате ответных ударов дети, женщины и старики.
Затишье было обманчивым и даже зловещим. Да и было ли оно?
Арабы не вызывали у меня ненависти, а израильтяне - симпатии.
Я много работал с арабами. На перерывах, а иногда и во время работы, успевали поговорить о многом.
Всё было- и нескрываемая враждебность, и декларации дружелюбия, простое человеческое любопытство и участие.
Люди были самые разные. Но в определённое время, они выстраивались в шеренгу и дружно молились одному Богу.
Однажды секретутка босса, очень гордившаяся тем, что делает докторат в религиозном университете, взялась меня поучать:-Будь осторожен! Держи их на расстоянии.
-Это ты можешь держаться от них на расстоянии,-ответил я. -У меня такой возможности нет.
-И всё-таки,-уже более участливо сказала эта дама средних лет,- Арабы - есть арабы.
Моё терпение на этом закончилось.
-Арабы не сделали мне ничего плохого!-уже почти грубо, ответил я.
-Да, именно так!
Я говорил уже с вызовом.
Мне не нравилась ни она, ни её босс, ни все им подобные, припечатавшие меня к земле ярлыком "оле хадаш", создавшие целую иерархию, деление на "олим хадашим", "ватиким", "цабарим", которым никто не нужен, кроме них самих.
Хотя нет. Они нуждаются в обслуге и охране. И всё.
Глаза секритутки превратились в две щели и стали похожи на волчьи.
-А если они убьют кого-то из твоих близких?-с плохо скрываемым злорадством спросила она.
-Тогда я с ними сам разберусь,-ответил я.-А до тебя и твоих близких, мне дела нет. Разбирайтесь со своими счетами сами. Я не живу на вилле в твоём поселении и мне нет дела до ваших "тёрок" с арабами.
Мне до вас столько же дела, сколько тебе и таким, как ты - до меня.
Секритутке крыть было нечем и она только злобно буравила меня взглядом.
Я повернулся и ушёл.
На той работе я долго не проработал после этого.
Не знаю, то было совпадение или результат нашего общения с секритуткой.
Но таких работ было полно и помыкавшись недели две, я нашёл новую.
Жизнь не менялась, но моё сознание изменилось очень сильно.
Во время Второй Интифады я вдруг с ужасом обнаружил, что стал таким же как они - те и другие по обе стороны войны.
Меня уже не беспокоила бессмыслица происходящего.
К жизни я относился уже как те, по ту сторону, ждущие всей семьёй авиаудара в собственных домах.
В возможности быть взорванным в автобусе по дороге на работу или домой, я стал относиться философски.
Но для себя решил, что если с близкими мне людьми что-то случится, я сам с ними сведу все счёты.
Как и с кем именно?
А это уже не важно.
Чтобы здесь выжить, нужно стать психом.
Только тогда с тобой начинают считаться.
Люди боятся бессмыслицы. А смерть, разрушение дома, гибель близких людей - это всегда ужас.
А самое страшное в этом ужасе- это бессмыслица: за что,! Почему?!
Хотя и этому можно найти логическое объяснение. Может кому-то было очень больно?