Было около половины пятого, когда в некоем злачном месте сидели три девицы, ликом пригожие: Офелия, Дульсинейка да Елена, себя различными напитками услаждавшие и, валивший отовсюду сброд колкими замечаниями привечавшие. Вдруг распахнулась дверь, и вошли нагловзорые, пышнокудрые, стройноногие юноши, по обличью благородные рыцари, как будто из счастливой страны Голливудии прибывшие. Лишь увидела Офелия первого из них, как затрепетало сердце ее: вот он принц долгожданный, из злокозненного вертепа судьбой меня вырвать посланный. Второй рыцарь такоже Дульсинее приглянулся, да и Елена не замедлила их завлекательной улыбкой одарить, ибо у вышеозначенных девиц дукаты да тугрики кончились, а за угощение свое несносные трактирщики большую таньга брали.
Рыцари сии, приискав свободного места, громкими возгласами истребовали вина и закусок. Одобрительным взором их окинув, девицы те себя осмотрели: не порван ли где капрон диковинный, заморскими ткачами изготовленный, не слишком ли юбки задраны, не выбился ли локон непокорный из прически затейливой. Молодцы меж тем с препохвальным рвением принялись пить и есть, изредка взоры бросая на люд окружающий. В основном же обсуждали они предметы различные, тщась истин достичь, умы в познании высоких материй напрягая: так, возможно ли нынешним людишкам подвиг еллинского Гераклеса повторить, совокупиша за едину ночь с тринадцатью девицами непорочными, или - как любятся слоны либо твари ночные летучие мыши, нетопырями прозываемые, или есть ли содомский грех у собачьего племени, беседу свою различными софизмами и любомудрствованиями уснащая. И взаправду сказано: всюду и повсюду тех людей разумными полагают, что в беседе себя не посрамят, даже если бы и шла она о предметах диковинных и разумению нашему мало доступных. Разговор сей небезынтересно было послушать, чему примером был некий студиозус, с соседнего стола жадно слушавший и не раз нетерпеливыми движениями желание влезть в поучительную беседу выдававший. Усладив себя поучительной беседой, разумные рыцари вновь к кубкам припали.
Тут заиграла прельстительная музыка, и запел аглицкий хрипун шевалье де Бург, о даме своего сердца сокрушаясь и красные ее портки с печалью вспоминая. Офелия поднялась, усладительными очесами неотрывно на доброго рыцаря глядя, и двинулась к нему, дабы на танец медленный его истребовать. Танец тот, когда дама и кавалер телесами тесно соприкасаются, премного любострастию способствует и огнь плотский разжигает, сиречь имя коему похоть. Означенный рыцарь храбрый Вольдемар, как добродетелями, так и познаниями своими прославленный, взглянув только на пригожую девицу, тут же смекнул в чем дело, ибо был воителем опытным, не раз копье преломлявшим в схватках амурных. Сладостно улыбнувшись, ловко подхватил рыцарь Вольдемар даму, пренескромно ей вторую длань на задок возложив.
Так преизрядно танец веселою беседою перемежая они время с приятностью проводили, что и не заметили, как все за одним столом очутились. Тут второй рыцарь мессир Алексис, из рода славных бойцов, что прозывались по имени знатного предка своего, тем прославившегося, что кости врагам веры Христовой единым ударом переламывал, громко перстами щелкнул, нерадивую прислугу призывая. На зов сей прибежала девка-сквернавка, преподлая неряха и неумываха. Алексис добрый истребовал прегрозного хмельного напитка принести, что делают в далекой Московии, неподалеку от степей Тартарии расположенной, да диковинного яства, что готовят из сока фруктового, в горах замороженного, да наилучших отборных сливок, молока и сладостей.
Вознеся кубки, обозначенные юноши и девицы осушили их за столь славное знакомство, хотя последние и глупыми хихиками сурьезную речь перебивали, что для благородных и разумных девиц вовсе не годится. Отведав горькой влаги русских медведей, что сидят невылазно в ледяной пустыне, варя варварские свои напитки, добрые рыцари ее плодом соленым заели, что в просторечьи кукамбером прозывается; дамы же из принесенных весьма изящных вазочек ложечками ловко заморское яство в рот кидали.
Преумильно на них глядя, мессир Алексис руку мощную под столом на колено пригожей Дульсинейке возложил. Та, ощутив небесприятственную тяжесть на бедренной своей части, не токмо не возмутилась, но и благожелательной улыбкой на дальнейшую кумпанию его поощрила. Алексис добрый дальше рукой богатырской стал те лядвеи наглаживать, скользя по мягкой и гладкой плоти, покудова пальцы его не ощутили пределы бедренной части, далее в тулово переходящей. Злая девка Елена, то узрев, преизрядную часть смеси, равномерным способом совокупно перемешанной, что состоит из известного клубня, да говядины, да стручков, да много чего другого, салатом прозываемого, на платье его якобы невзначай обрушила. Издав рык ужасающий, рыцарь единым махом мерзопакостную массу с панталонов своих удалил и, обративши лицо к той злокозненной девице, с гневом на нее воззрился, в уме нужные слова приискивая. Се, тут некий по близости сидящий Мраз, обнаружив, что нечем ему далее свою утробу ненасытную заливать, возголосил, яко козел ледащий, мерзкой бранью, и вонью, и смрадом поганских своих словес трактир и уши чужие оскверняя. Покуда некие молодцы плебейского обличья, невесть откуда выскочившие, из того Мраза бубну выколачивали, волоча его, вопящего, и весьма чувствительными пинками и тычками у дверей щедро награждая, Алексиса осенило. "Stulta Vagina, matrem tuam", - взревел он негодующе, перст обвиняющий к поименованной Елене обратив, прибавив кое-что еще про "Rutenica Cloaca". Та на столь изысканное ругательство ничуть не обиделась, так рассудив, что коль блядью подзаборной да вонью панталонной ее называли, то и от какой-то там Клоаки вреда большого не будет, тоже, верно, была девка преизрядная, а нам, девчата, надо вместе держаться, ибо повсюду рыщут враги рода женского, сиречь Целкогубы, подлые искусители, коим до красоты души человеческой дела нет, а есть им дело лишь до того, что природ в мудрости своей невыразимой меж ног поместила и упрятала, да похоть скотская в них есть вкупе с обаянием свинским, а известно всем, что та Хавронья, изголодавшись, не задумываясь детенышей своих милых пожирает, тварь подлая.
Так обдумав, Елена повинилась перед добрым рыцарем, предложив ему выпить по старинному достохвальному обычаю на брудершафт за вечную дружбу и любовь между ними. Тот для виду ее простил, в душе таким тумаком наградив, что если б попалась в тот миг какая часть елениных телес, то точно б цела не осталась. Все ж они, скрепя сердце, руки особливым образом переплели и, ударившись кубками, облобызали друг друга и выпили. Алексис тайком страшную гримасу сотворил, пытаясь движениями мышц лицевых с губ некую гадость деготную удалить, на вкус подобную сарацинской отраве впополах с горячим асфальтом перемешанную. Елена ж, напротив, удовлетворительно хмыкнула и, предерзко ухмыльнувшись, доброго рыцаря по щеке похлопала. Тот с трудом желание сдерживая кулаком жизнь полоумного создания милосердно пресечь, улыбнулся страшно и мерзко, как африканский Бабуин, мысленно мерзавке в братья вечные двух близнецов пожелав неразлучных - Сифилуса да Гонорея в придачу к Климаксу Фригидийскому. Так они взаимную неприязнь проявляли, мысленно друг друга на мелкие кусочки растерзывая и не подозревая, что на земле по милости Божьей так устроено, что всякая тварь с другой проживать может, даже если б они как день от ночи отличались, чему пример глупая и сонная скотина - Еж, что вертлявой безобразнице Обезьяне в клетке верным другом становится, или грозный Лев не токмо Собачонку не растерзывает, но даже наделяет кусками мяса, ласково ей морду своим языком облизывая. Еже и понеже, как сказано у Аристотеля, сумлеваться в отдельных вещах небесполезно, особливо в скучной науке матерьялистике, ибо перед взором мессира Алексиса предстал его любезный отец, мудроутробнейший герр Фридрих, сын Якобов, гистории полный бакалавр, за свои рассуждения в двух томинах о египетских владыках Мастурбесе и Петушилисе в почетные доктора произведенный, в юности - пиит и ритор, а равномерно и лектор, магистром Гостинцием премного прославленный. "О сладкоструйный сын мой, - невыразимо печально и тихо произнес дух, - помирись с сей девицей, ибо такова природа женского естества. Да будет тебе известно, что мать твоя не токмо перебранками не пренебрегала, но и не одну дюжину тарелок извела об эту вот голову, чему следствием неизбежным была плешь". Алексис наклонился, дабы повнимательнее разглядеть достопамятную отметину на отеческом челе, но видение так же внезапно исчезло, как и появилось.
После сего поучительного проишествия молодой рыцарь откинул прочь мысли, полные крови и мести, и вновь предался разгульному веселью, радуясь порядочной кумпании и зная - скоро, совсем скоро сядет он на верного коня и помчится под христовыми штандартами рубить неверных, дабы гроб Господень из рук немытых сальных Сарацинов да пархатых жадных Жидов вырвати. Какая развеселая пирушка может обойтись без вкушения напитков известных? Изрядно прихлебывая, меж прочих предметов зашел разговор о пиве, кое добрые рыцари и девушки когда-либо вкушали. Вспомнилось тут Жигулевское, и Рижское, и Двойное Золотое, и Столичное, и Бархатное, и Мартовское, и Останкинское, и крепкий искристый Портер, не говоря уж о Кёльше, Лёвинброе и Оттингере, которые и так всем до смерти надоели.
За то было решено еще московитского зелья отведать. Однакож, не успели они и трех кубков вознести, как злополучные дети ночи, негодные трактирщики высокую публику из своего преподлого заведения стали выдворять, на позднее время и свою усталость ссылаясь. Оные страдальцы, обличьем срацины - не сарацины, цыгане - не цыгане, жидовины - не жидовины, а так, сучье семя, с теми молодчиками схожее, что по бургам своими багроволикими образинами торгуют, лоботрясничая да продавая старушкам яблоки, да пучки зелени, да прочую подобную дрянь. Сие узрев, разумный Вольдемар безмолвный взгляд на любезных девиц обратил. Те от подобных неприятств в уныние ничуть не впали, поколику, спиртовых напитков вкусив, чувствовали в головах приятное кружение и тем паче подобные препятства за ничтожные сочли. Решительным голосом на то указав, девицы повелели славным рыцарям в их домину следовать, дабы там веселие прдолжить, а пока-де они на улицу выйдут, поколику в лице жар и красноту от многообильных возлияний чувствуют.
Вольдемар подскочившей сквернавке, до того в углу указательным перстом нос правившей, отвалил в достатке тугриков, от щедрот своих и сему дрянному созданию пару монет уделив. Алексис тем временем девиц за руки уцепил и не позабыв початый сосуд прихватить, резвым шагом вон из трактира устремился. У оного слонялся различный плюгавый народец, нелепыми несуразицами девиц на кустобдения склоняя. Иные ж плебеи, склонившись, блевотные потоки изрыгали, оным материалом трактирные стены изукрашивая. На то глядя истошно гавкали разнообразные кабысдохи, еще большее непотребство создавая. Неподалеку кучковались гарпии, из под полы торговавшие смертоносными напитками, за винные выдаваемыми. Гарпии те были под присмотром двух молодцев, на свет как бы и не родившихся, ибо лица их от зада мало чем отличались. Весело переговариваясь, старухи трясли седыми космами: кто хрипло смеялся, кто сморкался, кто зевал, обнажая остатки желтых зубов.
На эти неприглядные картины взирая и даже в лице ничуть не изменившись, наши герои устремились в ночь, двигаясь по направлению к обиталищу милых девиц. По пути они звонко пели бодрую песнь, перешагивая через тулова Опойков и Валер, павших в неравной сечи со змиями зелеными. Да и сами они, сказать по чести, чувствовали в желудках своих стеснение, ощущая по выражению древнего пиита, что "несчетна солнца там горят" и "спорит жирна мгла с водою". А то, чем сие грозит, вы, верно, и сами знаете, ибо по словам того же достохвального рифмоплета - "сомнений полон ваш ответ о том, что окрест ближних мест". К счастью, подул прохладный зефир, охладив хмельные головы; все встрепенулись, да Алексис слабо икнул, взглянув на далекие звезды, что щедро были рассыпаны Творцом по небесной тверди.
Много всяческих чудес видели они на своем пути. Вот пронесли мимо стонущего Мраза с переломанными ребрами; там, обделавшись, уснул на скамейке мужичок; верный пёс, нашед его, облизвал залитое зловонной массой лицо. Встретилась им и весьма неприглядная компания отроков, как один под горшок остриженных. Подобно тому, как мухомор яркими точками предивно изукрашен, всё живое предупреждая: вот она, мерзость, так и те козлоподобные образины многообильными плевками и звериным гоготанием заранее о себе возвещали. Миновав их, юноши и девушки вплотную приблизились к цели своего краткого анабазиса.
Зайдя в домину, Офелия (ибо она была хозяйкой) двинулась на кухню, где чиркнула неким хитроумным орудием, состоящим из деревянной щепы, на конце своем обмазанной неведомой смесью, от трения об края невеликой по размеру шкатулки дающей огонь. Бережно оный поддерживая, Офелия ухватила перстами пупырышек на предивной железистой коробице, где не то по Божьему соизволению, не то по дьяволову наущению можно было изжарить яко в аду кушанья из рода куриных, или говяжьих, или свиных, или каких других, и ловко повернула; раздалось шипение и из выступавшей горловины вырвалось пламя куда более могучее, чем на конце щепы. Туда Офелия водрузила пузатый сосуд, на три четверти водой наполненный. Затем, открыв буфет, она извлекла китайскую травяную диковинку, чаем прозываемую, да сахар, да ситце, посредством которого можно было сор чайный от ароматного и крепкого настоя отделить. Елена же, разжегши тем же образом другую горловину, раскалила весьма обширную сковородку и, обмазав ее вытяжкой из нутряных солей земли, что в иных местах маслянистыми лужами из глубин ее выходит, стала лупить о края оной яйца, кидая туда же ломти колбасы. Дульсинея преострым ножом резала хлебный каравай так, что только куски летели во вместительную посудину. От столь дружной работы поднялся веселый шум, складывавшийся из свиста кипевшего сосуда, бульканья яичного месива, треска на огне сала; лилась вода и раздавались иные хозяйственные звуки.
Всё изготовив для вечерней трапезы, они вновь за стол сели. Офелия, сбегав в гостевую комнату, из шкапа хрустальные рюмки принесла. Алексис недрогнувшей рукой содержимое водочного фиала по тем рюмицам разлил, отнюдь не капли не потряв. Глядя на колыхавшуюся в хрустальном плену жидкость, все шумно вздохнули и, поднеся к устам, в рот содержимое рюмиц втянули. Затем, сморщившись, мелкими толчками воздух из себя выпустили, хватая куски, дабы огнь внутренний затушить. Проглотив нежную шпротину, подобно фараону поеоившуюся в жестяном некрополе посреди масляных вод, Вольдемар утер влажный лоб и, сняв верхнюю одеждину, остался сидеть в нижней рубашке. На то глядя, и Офелия сбросила туфли, пренескромно ноги на колени его водрузив. Елена, скромно потупившись, с наслаждением под столом начала ляжку чесать, делая то с таким усердием, что не уступила бы, пожалуй, и Хряку, коий, навалявшись в грязных лужах, трется об забор, грозя его обвалить.
Начесавшись, Елена стала головой крутить в поисках какой-либо съедобности, ибо все кушанья по тарелкам были равномерно разложены, а девица сия кроме злоумия обладала еще муравьиной ненасытностью. Углядев застывшую в жиру котлетку, возлежащую на блюдце, из коего кошку оных хозяев Чернышку кормят, та Елена жалостливым голосом проблекотала - можно ли ей ту котлетину истребить? "Ешь!" - махнула рукой Офелия. Пожирая ту котлетину под взглядом негодующим страдалицы-кошки прожорливая девица претупо усмехалась, так, что только в желудочных частях взревывало. В миг сию кроху проглотив, прожорливица взор свой на вчерашние блины обратила. "Отнюдь!" - воскликнула Дульсинея, глядя на нее, - "отнюдь, ибо не токмо в окно, но и в дверь скоро не пролезешь". "Дура!" - крикнула, надувшись, Елена. Алексис и Вольдемар, на ту перебранку глядя, залились веселым смехом.
Отсмеявшись, Алексис по кубкам водочные остатки разлил, предложив за вечную как мир любовь выпить. Все дружно замолчали, каждый о своем вспоминая. Выпив, Алексис, однако, слабость испытал, отчего вновь издавать стал икотные звуки. Таким образом, возобновленное веселье не долго продолжалось, ибо девицы уже зевков скрыть не могли, да и рыцари глазами сонно хлопали. Тогда Офелия, поднявшись, взяла рыцаря Вольдемара за руку и повела его в спальню, предоставив остальным гостям по собственному хотению размещаться. Тот, за девицей следуя, молитвы святому Уду возносил, дабы сей святой его урепил и по пути правильному направил. В опочивальне, запершись, Офелия стала разоблачаться, знаками побуждая и Вольдемара тому примеру следовать. За сим, после взаимных лобзаний и ласканий, добрый рыцарь с превеликим сопением и хрипением семенники достойным образом опорожнил, после чего мирно уснул на теплой груди своей Пенелопы. Не долго бодрствовал той ночью и Алексис - востребованный с разных сторон Дульсинеей и Еленой, он некоторое время предавался любострастным упражнениям, кои каждому рыцарю известны должны быть, а ныне, в наш злополучный век упадка изящества и истинного благородства непотребными иноземными словесами обзываются. Не всяк поцелуй и объятие - петтинг, не говоря уж о всяческих фелляциях, миньетах и люсьетах, коими пусть низкий народец пробавляется в неизбывном скотстве своем. Сил однакож у нашей тройки совсем мало осталось, и во взаимных объятиях они на просторном диване рассвет встретили.
Вольдемар от того проснулся, что Офелия его волосы перстами перебирала и шевелила. Несколько мгновений он взирал на нее с изумлением, а затем, вспомнив, чмокнул в нежную округлость, что возле его лица колыхалась. Сии нежности прервало появление Дульсинеи, коя по утру, прибравшись и посвежев, хоть и с ездки на остров Бодун, еще милее была, да столь, что Вольдемар тотчас же испытал желание по ее задку пройтись. Оглядев их, Дульсинея объявила, что иные члены кумпанства уже за столом сидят и их любезно просят проворство проявить. Наскоро перекусив яйцами сваренными вкрутую и ржаным хлебом, честная кумпания поспешила на свежий воздух. Путь их лежал к площади, где стоял каменный замок, от которого время от времени отходили самодвижущиеся железные повозки, волшебной силой пара и угля в движение приводимые по узким, всегда едино удаленным друг от друга брусам. На той площади стоял ларек, где непомерно обильная телесами Лавра торговала пивом, отчего так последним пропиталась, что и жизни без него не представляла: муж опоек, дети - опойки, и внуки опойками будут - от осознания этого кругообразное, усеянное бородавками лицо Лавры было всегда безразличным и покойным.
Усевшись за одним из столиков, все взяли по вместительной кружке с ячменным напитком, каковой произвел воистину целительное и успокоительное воздействие на их иссушенные утробы. Повторив лечение пару раз, вновь замаслившиеся взоры, как мужеские, так и девичьи остановились на мессире Алексисе - не менее других напитавшись, он все же смекнул в чём дело и исчез, вернувшись через пяток минут с четырьмя стаканцами, доверху горькой наполненными. На свежие дрожжи, как известно, и тесто пышнее всходит. Проглотив в единый миг оные стопарики, ощутимое кружение все в головах почувствовали, отчего поспешили еще по сосуду с пенистым в себя залить. Сия хитрость помогла - площадь перестала качаться, но замков, и без того видневшихся как будто через пелену, стало двое.
Площадь между тем стала заполняться разным людом: доблестным воинством Христовым, старушками, сынов на ратные благославляющими и в темных морщинистых руках мешочки с родной землей сжимающими, милыми невестами и сестрами, а также братьями меньшими, с восторгом взирающими на блестящее оружие, и важных рыцарей, и многое другое, отчего их небольшие глазенки были широко раскрыты. Тут и наши герои поняли, что пора им:пошатываясь, они побрели в строй. В строю том заметно было, что не токмо они прошедшей ночью себя винными напитками ублажали, ибо рыцарей молодых, числом до полуста, равномерным образом то вперед толкало, то назад выгибало. Вот и к повозкам повели: заливаясь слезами, побежали Офелия и Дульсинея, и даже Елена непрошенную слезу с глаз стряхнула. От бабьего плача и стона почувствовал Вольдемар щемление в сердце - и крепко обняв их, долго так стоял, прощаясь с мирной жизнью.
Дьявольским образом зашипев, с грохотом дернулась повозка - и наскоро облобызав милых девиц, Вольдемар прыгнул в нее, и если б не верный Алексис, подхвативший его, то верно и вывалился бы обратно. Долго махали они милым девицам, но вскоре пробудившийся хмель пересилил печаль и горечь разлуки: шатаясь, рыцари забрались на лавки и тут же захрапели.
На том заканчивается наша краткая повесть; в заключение её вспомним приступ, некогда сочиненный мэтром Алькофрибасом Назье, извлекателем квинтэссенции и верным другом всех шутников, весельчаков, зубоскалов и хороших товарищей, а также вас, блистательные пьяницы и изысканные венерики, читающие сей немудрённый рассказ. А посему откройте-ка обозначенное достохвальное творение и перечтите, что всяко уж небесполезно будет.