Аннотация: Незаконченная история о женщине-тролле из Драккари выросшей среди эльфов. Вселенная World of WarCraft от Blizzard Публикуется с 8 ноября 2010 года на офф-форуме под псевдонимом Каттишарк https://eu.battle.net/forums/ru/wow/topic/831333869#post-1
...Я родилась ледяным троллем. Далеко на юге, в племени Мерлзлогивых. Вернее не так... Я должна была родиться далеко на юге. Должна была жить в гулких сказочных пещерах Дун Морога, выстеленных белыми снегами и украшенными узорами инея. Моими игрушками должны были стать холодные сталактиты, а любимым лакомством - пальчики гномов. И Лоа должны были быть моими богами...
Но мне было суждено другое. Предать Лоа, родиться на далёком лесном Севере в захваченных эльфами рощах. Моими сказочными пещерами стали дворцы Луносвета, коврами - не снег, а золотая листва и тирисфальские гобелены, узорами инея - позолота и самоцветы. Моими холодными сталактитами стали эльфийские куколки, пальчиками гномов - пряники дорогих кондитеров, а моими Лоа - магия и Солнечный Колодец.
Судьба... кому-то она дана прямая, как мерка столяра, кому-то - острая и сверкающая, как работа кузнеца... Мне же дана та, что похожа на вязание - из суровых и тонких ниток, узор из узелков, держащихся друг на друге, и один немыслим без другого, а без всех них - немыслим узор...
Двадцать один год назад она завязалась в первый раз. Задолго до того, как родилась я - тогда, когда был жив мой отец, был жив мой дед. Богоравный Зул'Джин ходил по земле, взывал к сердцам троллей, будил в них жажду величия... и жажду крови. Могучие, и страшные королевства людей падали, под натиском неудержимой волны с Юга, которую одни звали: "Орда", а другие куда проще - "Орки". Нам не было дела до этих великих дел - мы жили далеко, на краю Дун Морога, в долине, где белый снег граничил с зелёной травой горных лугов. Заснеженные скалы дарили тогда надёжное убежище против пахнущих серой и дымом жадных карликов, а щедрые луга - пищу и одежду, как дань с непуганых зверей и гордых хищников. Мой дед был шаманом и Вождём, мой отец - сыном Вождя, достойным и неустрашимым в бою. В тот день, когда Судьба свела наше племя с Зул'Джином, дед, чувствуя близость своих пределов, спросил племя - есть ли достойный, кто сможет стать новым Вождём? Племя назвало имя моего отца - его сына, и отец, только отпраздновав свадьбу, в доказательство отваги, отправился, как велел обычай, добывать шкуру ледяного барса. И тогда пришел Зул'Джин...
...Говорят, он шел со стороны зелёных лугов - и ни один зверь не тронул его. Ни один охотник не выследил и не предупредил. Он пришел - и бросил вызов моему деду. Ибо, хоть отца и ждали с охоты, Вождём тогда всё ещё был дед. И победил. Ибо дед мой был слаб и дряхл - а Зул'Джин молод и силён. И Лоа, ждавшие так долго, не помогли деду в честной битве с великим героем, который один стоил сотни. И когда отец вернулся, с победой и радостной вестью для деда - два дюжих лесных тролля скрутили его и заставили возложить заслуженную им, только им - моим отцом, шкуру снежного барса, в окрашенные ещё свежей кровью деда руки Зул'Джина, на достойные чего угодно, но не этой награды, плечи вождя Амани.
Тогда, в ночь после клятвы верности, нить моей судьбы и завязалась первым узелком. На брачном ложе, в объятьях моей матери, отец поклялся - поклялся собой, поклялся жизнью моей мамы, поклялся ещё нерождённой мной - что не будет ему жизни, если не отомстит за отца. Что не будет ему жены, если не отомстит за отца. Что не увидеть его детям скал Дун Морога, если Зул'Джин - убийца, будет жив. И видят слепые Лоа - исполнились его клятвы...
Амани гнали нас на север. Воины и охотники шли на войну, женщины - кормить воинов, чинить им одежды и радовать глаз, танцуя при свете костров для храбрых. Мой отец был одним из лучших! Ледяной тролль, он был на две головы выше любого зелёного, спокоен и твёрд как холодный скальный утёс в любой битве, да и Зул'Джин не позабыл красивую шкуру барса, подаренную ему в день, когда наше племя склонилось пред ним. Так он стал его телохранителем. Так он стал его другом. Сказано давно: "Подружись с врагом - тем ты ослабишь его вдвое". И сказано чуть позже: "Смерть - не месть для героя. Месть герою - это торжество врагов над ним и его помыслами". И поэтому отец пошел к эльфам...
Гордые и высокомерные, они не сразу поверили троллю. Отцу пришлось отдать мою мать и нерождённую меня, им в руки, как залог верности и исполнения обещаний. Две жизни за одну - Зул'Джин стоил этого! Пусть это и были жизни всего лишь женщин. Отец привёл его - не зря он зарабатывал дружбу и уважения Амани. Привёл и сдал эльфам - в искусную ловушку, сработанную наихитрейшими из Следопытов. Потом они ждали троллей, что пожелали бы спасти Зул'Джина - а отец ждал своих воинов, которые помнили моего деда, помогли бы освободить его от власти слова, данного эльфам, и быть свидетелями мести и сказителями его подвига. Но моей судьбе было угодно связать узелки моей жизни в более причудливый узор, чем кто-либо ожидал. Потому что пришли не тролли. Пришли орки. Совсем другие воины, привыкшие к иным схваткам, чем те, которых ожидали эльфийские стрелки. Совсем не те, кого ожидал мой отец. Зул'Джин был спасён, а мой отец взят в плен - над телом раненого эльфийского лекаря, которого он защищал до последней минуты, в то время как их хвалёные Следопыты вспоминали только о своей шкуре. Зул'Джин обещал отцу ужаснейшую из смертей, а моей матери - страшнейшие муки, но судьба сделала новую петлю на своей вечной пряже - пьяные победой, орки не оставили достойной охраны для пленников - и их спасли третьи в этом узоре. Люди.
Отца и мать, и нерождённую меня, как троллей, ждала бы та же участь, что и зелёнокожих - но эльфийский жрец, чистый и благородный, вспомнил, чья отвага спасла его, беспомощного в битве - и взял нас под своё покровительство. Так мы оказались в Квель'Таласе - единственные тролли, которых пустили под магический щит зачарованной страны добровольно. Так получилось, что отец схватился со своим бывшим племенем, и так вышло, что я первый раз открыла глаза, первый раз вдохнула воздух, первый раз заговорила с миром младенческим криком в эльфийской конюшне, среди белоснежных единорогов и пушистых долгоногов.
Двенадцать счастливых лет я прожила с отцом. Моя мать честно разменяла жизнь свою на мою - чтобы жить в моём сердце, и в печалях отца. Но это моя неизбежная дань за рождение поздней осенью - за душу, свободную как осенний ветер, за дар холодной страсти, сильной, как холодный горный водопад, разбивающий камни. Я не жалею об этой цене - ибо за всё, чего я лишена безвременной кончиной матери, мне сполна заплачено самой Судьбой. Мне не ведом страх перед болью и неведомым - на радость отца и во уважение эльфами - может они и не ценят храбрость так высоко, как она того стоит, но милой им гордости без дарованной мне рождением отваги, я бы не обрела, и каждым вздохом благодарю за неё мою мать.
Отец не мог быть свободным в Квель'Таласе. Но эльф, спасённый им, и помыслить не мог, чтобы считать невольником его ли, меня ли - тогда ещё беспомощное создание, только отягчавшего заботы отца. Поэтому, для виду, и в нарушение всех законов, отец стал считаться садовником в поместье эльфа, вскоре ставшего магистром и важным лицом в Альянсе, а я... я стала расти и воспитываться наравне с его родной дочерью, на молоке эльфийских кормилиц.
...Его дочь. Моя смелая старшая сестра, красивая и умная. Моя смешливая лучшая подруга, затейница и заводила. Моя робкая младшая сестрёнка, и вполне возможно, и "дочкой" и "внучкой" придётся мне её назвать - всё это она одна. В самый невероятный узор связала Судьба наши годы - мои тролльские, короткие, и её долгие, эльфийские...
Отцы наши были против, чтобы мы общались. Мой - боясь, что из-за нас, троллей, про ту, что дорога его другу, как свет очей, пойдёт дурная слава, прилипчивая как болезнь. А её - что я, радость друга, чуждая этим лесам и этой земле память о любви, что ушла навсегда и не повторится, подхвачу какую-нибудь болезнь, которую не сможет исцелить вся его славная мудрость.
Нашу первую встречу, я, конечно же, не помню. Конечно! Где же неразумному младенцу упомнить всех, кто стоял у его колыбели! Но, возвращаясь - памятью по узелкам Судьбы - назад, мне всё время кажется, что мы чувствовали друг друга, всё время были рядом. Она - как вечная песня этих лесов, как музыка, льющаяся из открытого окна во время моих детских игр - конечно же, это была её музыка, её уроки... но без этих мелодий, окружавших меня, крохотную и чистую, с самых ранних лет, я бы не научилась ценить, и даже видеть красоту в том, что дарит мне Судьба с каждым вздохом, с каждым лучом солнечного и лунного света. Я помню только один день - может быть, не самый ранний, может быть не самый яркий - когда мы встречались. Бальный зал был огромен, музыка - как живая, и она, ненавязчивая в памяти, волною подхватывала тебя, делая частью мелодии, новым аккордом, новой темой имени тебя. И в дальнем наискосок углу - через пространство узорных полов и роскошь гостей, сидела сестрёнка - слепящая юная красота среди слепящей красоты взрослых, невыносимой белизны и чистоты светлый блик на волосах. Она играла на большом и сложном инструменте, и это её, ещё тогда даже для эльфов неловкие пальчики рождали ту музыку, что пьянила, растворяла, уводила за собой. Она тогда тоже видела меня. Она говорила, что я - "чудная".
Может быть, это был всего лишь один день, когда дочь тролля допустили на бал эльфов. Тем дороже он мне. Позже, когда мы с сестрой вышли в свет, у нас на двоих были сотни балов и вечеров, пленяющих своим блеском, красотой или экстравагантностью, но того, детского, не затмит не один.
Нас разделяли, как я уже говорила. Отец, более свободный, чем хозяева-эльфы, часто бродил по их землям, и брал в прогулки меня. Мы ходили по лесам, дышавшим робким золотом вечно ранней осени, поднимались на покрытые блистающим песком откосы, посещали места старинных битв, где отец слушал духов и рассказывал истории древности этой земли. Мы не были ни эльфами, ни Амани, и поэтому могли истинной ценой ценить как отвагу отчаянных аманийцев, так и красоту эльфов, погибших в давних схватках за эти земли - за право вдыхать этот ветер, созерцать листопад и слушать шум водопадов... Это глупые книги говорят, что война эльфов и Амани была из-за Солнечного Колодца - но имеющий глаза, да увидит, что красота самой земли Квель'Таласа стоила того, чтобы за неё гибнуть. Отец учил меня слушать и понимать эту землю, хоть и не забывал напоминать что мы - чужие ей, а я... я слушала и понимала воду и ветер. Это они мне ведали истории давних битв и приносили обрывки разговоров умерших героев, так, чтобы юная я, их понимала и принимала - не кошмаром и назойливым гулом, а частью этого мира, совершенного в красоте. Мне всегда казалось, что рядом со мной, кроме отца, есть кто-то другой, более сильный, более добрый, оберегающий меня от бед, и ведущий по ровной нитке судьбы, в светлое будущее...
Соврёт та история, что скажет, как два тролля свободно бродили по эльфийской земле. Я оскорблю их гордость, если буду рассказывать, что они смотрели сквозь пальцы на наши странствия. Следопыты не доверяли нам, но слишком было велико их уважение к магистру, приютившему нас, чтобы откровенно проявлять грубость, которую бы любой понял - даже мы, тролли, ибо это их право. Но всегда, где-то на краю поля зрения, как часть тени, как оживший след падающего листа, мелькал силуэт стройной эльфийки или прекрасного эльфа с луком и пучком оперённых стрел в колчане за спиной - я помню, отец хитро улыбался и не показывал мне - не пугал маленькую. Может поэтому, когда я слышу в череде невесомых эльфийских шагов один неверный, или неловко хрустнувшую ветку под ногой эльфийского следопыта, мне вспоминается улыбка отца - будь, в самом деле, мы враги эльфам, это было бы последнее, что бы он подарил им. Я верила и верю в это до сих пор.
Был один из дней, когда дождь пришел в эти леса. Он застал нас на прогулке - завеса воды, живая, как заботливые руки, скрыла от глаз все знакомые цвета и силуэты, и Следопыты не узнали нас. Почти у самой усадьбы, они вышли навстречу, шагнув сквозь стены струй, прекрасные и жуткие. Отец сразу отправил меня к дому, хлопнув ладонью по спине, а сам вступил с ними в беседу. А я оглянулась на него - и увидела, как под первыми каплями намокает его ирокез - так было, что пока я была с ним, дождь не смел падать на нас...
И тогда я услышала - сверху, словно с поднебесья:
- А почему ты не мокнешь под дождём?
Я подняла взгляд - и увидела её, свою будущую сестру. Она смотрела на меня из раскрытого окна, и сейчас не вспомнить мне, какими путями я оказалась возле дома:
- Я попросила дождик, чтобы он меня не мочил, - пожав плечами так же, как сейчас - как взрослая, ответила я.
- А разве так можно? - удивилась она. У неё были светлые волосы, зелёные глаза и круглое розовое личико. Когда она удивлялась, глаза становились большими-большими, а когда улыбалась - улыбка была во всё лицо.
- Можно, - сказала я. И в самом деле, в те года - когда детство ещё было счастливым, и отец рядом, мне не было удивительным и невозможным попросить капли дождя не падать на меня, или ветер - не дуть в лицо. Что этот дар немыслим для остальных, мне, юной и наивной понять было не дано ещё.
- А меня не пускают гулять из-за дождя. Заставляют учить книги. Вот если бы на меня так же не падал дождик...
- Так в чём дело? - удивилась я: - Пошли со мной, - и протянула руку.
...Нас нашли только ранней ночью, когда дождь ушел и оставил нам в подарок тёмно-синие сумерки в обрамлении листвы тяжелого золота. Чтобы дождь принял её, я сказала, что она - моя сестра. Так и пошло с тех пор, и я не жалею.
...Наши отцы зря боялись - мы не были угрозой друг другу и не станем никогда. Все наши простуды и болячки были обычными детскими простудами и болячками, вполне по силам эльфийской науке. Я стала посещать одни уроки с мой новой сестрой, и переняла многие из манер, которые преподавались юным дочерям эльфов - да что там кривить, многие из манер, которые подобали женщинам! Ибо правдой будет и то, что без матери отец немногого мог мне дать в чисто женских науках, и не будь моей сестры, я бы осталась безоружной перед обязанностями, что ждали меня во взрослой жизни. Сестра, в свою очередь, разделяла наши с отцом прогулки, и слушала и удивлялась звучащим из наших уст историям, подробности которых забыла даже многомудрая эльфийская наука.
Она не могла делить наше созерцание - ибо была эльфом, и право гневаться и горевать о бедах её племени, было дано ей рождением. Мы не спорили, отец молча ждал, а я пыталась сочувствовать. Это было и мне уроком - может, слёзы и гнев моей названной сестры и помогли мне однажды понять, что есть что-то неправильное, чтобы заставлять природу потакать капризам меня - неумного ребёнка. И что даже в дождь в лицо и промозглый ветер, дующий меж голых ветвей, имеют своё, особенное очарование, и что это тоже - часть красоты мира, которую легко разрушить детской неловкостью...
...Я не чувствовала в этом узелка Судьбы - мига, когда всё резко меняется и мир поворачивается к тебе другим узором и плетением событий и встреч. Это было предначертано - обычный ход ровной нити, и наши судьбы сплетались в единую, которой суждено было повторить один рисунок. Следующий, первый из наших общих узелков завязался намного позже...
...Годы в детстве - долгие, как жизнь. Их торопишь, но не считаешь, лишь удивляешься, как за сменой лун смешными и ненужным становятся твои заботы и страхи. И - если ты дочь эльфов, или воспитанная эльфами дочь Мерзлогривов, замечаешь, как вырастаешь из своих любимых платьев. Особенно это было заметно по мне - минуло два года, и я, из маленького ребёнка, которого сестра водила за ручку, выросла в девочку, почти с неё ростом. Настало второе лето нашей дружбы - и мы стали близки друг другу в страхах и заботах. Мы часто любили вспоминать, какие разные были у нас ладошки - моя маленькая, детская, и её длинная, с тонкими пальцами. А потом сравнивать, какими ладошки стали сейчас - почти одинаковыми...
- Ты почти догоняешь, - сказала моя сестра в тот день: - Твои руки будут больше моих.
- Некрасиво... - капризничала я: - У меня нет двух пальчиков...
Был яркий день первой половины лета. Ослепительные солнечные лучи, напившись цвета юной листвы, косым потоком лились сквозь кроны деревьев в окна летней кухни, и рисовали на полу тени наших ладошек, поднятых повыше, чтобы играть в "театр теней". Я любовалась тонкими и красивыми пальчиками моей сестры, ставшими уже по-настоящему ловкими, как и подобает эльфийкам, и фигурами из теней на полу, которые мы с ней составляли. Дикие звери, кроколиски и долгоноги, единорог и драконодор прилетали погостить в наш круг света, подружиться и рассказать нам милые истории детства... и вдруг - всё это исчезло. Уродливая тень закрыла солнце. Мы вздрогнули, оглянувшись - в окне, что только что дарил нам нежный свет для игр, сидел тролль. Раскрашенный для боя аманиец, покрытый густым зелёным мохом, в доспехах из деревянных планок. Длинные коленки торчали вровень с носом и клыками, а руками, с уродливыми костлявыми пальцами, он держался за оконную раму. Первое что я подумала, до того, как испугаться: "Неужели я стану такой же уродиной?!". А потом он заговорил, и страх пробрался в наши сердца.
- Маленькие вкусные девочки. И где же ваши родители?
Он говорил на зандали, и понимала его только я. Сестра только в тревоге всё сильнее и сильнее сжимала моё плечо своими тонкими пальчиками.
Во втором окне появился другой тролль. В третьем - справа - третий.
- У предателя были жена и дочь. Это, должно быть, она!
Сердце подскочило к горлу и испуганно забилось в груди, как в клетке. Язык отнялся, не в силах что-то сказать, ответить им, или успокоить сестру. Аманийцы спрыгнули с окон на пол и на заставленные утварью столы, разбивая посуду босыми, вонючими ногами, топчась в разлитом молоке и мёде. Я увидела оружие.
- С каких пор отважные воины Зул'Джина ищут битвы с женщинами и детьми, а не мужчинами? - словно спасение от кошмара, раздался голос отца. Амани на мгновение замешкались, а отец, протянув свои длинные синие руки, схватил нас - и по чашкам, чайникам и кастрюлям, перетащил через плиту, что отделяла от выхода - к двери. Он на мгновение прижал нас к груди - и это был последний раз в жизни, когда отец обнимал меня.
- А вот и он! - крикнул последний Амани, в одеяниях мастера проклятий.
Отец взял в левую руку заслонку от печи, а в правую - кочергу, а мы спрятались у него за спиною. Кто-то бросил в него томагавк - и подарил отцу вместо кочерги настоящее боевое оружие.
- Бегите! - крикнул он нам, глупым. И Амани вдесятером напали на него и откатились, визжа от боли и тумаков.
- Бегите! - крикнул он второй раз, отбивая огненное заклятие обратно в колдуна.
Мы отступили за дверь, крепко держась друг за друга.
- Бегите! - крикнул он третий раз, и исчез под клубком навалившихся зелёных тел.
И мы побежали. По сухой тропе, под слепым зелёным солнцем, не видящим бесчестной битвы десятерых против одного. Я обернулась на половине дороги - и увидела, как из двери летней кухни выходят Амани. Они, конечно, победили. Но только шестеро, из десятерых, и те - израненные и без зубов. У их мастера проклятий не было клыков - гордости любого тролля. Я не удержалась от смешка, он услышал - и обернулся, поманив костлявым пальцем. Я сделала шаг - но не из повиновения его магии, а из презрения и гнева к трусам, недостойных тех слов о храбрости и отваге троллей, которые говорил отец. Отец - единственный тролль, который был отважен тут, а эти трусы не стоили даже плевка в них!
Я сделала шаг - глупое дитя, не ведающее, что его гнев бессилен.
- Ты! - крикнул мне Амани.
- Назад! - услышала я за спиной, красивый и сильный эльфийский голос. Зловещий речитатив боевых заклинаний прозвучал - и совершенный в красоте мир изменил свои законы, повелевая: "Сгорите!"...
Ослепительный столб солнечного огня взметнулся под ногами Амани, как занавес - ветер от взрывной волны растрепал мои одежды и волосы. Я слышала их крики - умирающих, и радовалась свершению возмездия. Бесчестие было наказано!
Однако, мастер проклятий выжил - в последний миг он воткнул в землю тотем, и стену огня вокруг него втянуло туда - так же, как служанка скомкивает старую скатерть. Устоял он один, обожженный, с тлеющей одеждой и опаленными волосами - среди корчившихся на земле, обугленных до костей Амани.
Мой страх прошел. Ветер дунул в другую сторону - и отбросил волосы мне на лицо.
- Дочь предателя! - прохрипел мне Мастер Проклятий: - Лоа проклянут тебя!
- Лоа?! - крикнула я: - Это боги трусов и предателей? Я сама проклинаю их! Они не видели смерти отца, не видят тебя, и не увидят меня, чтобы исполнить твоё проклятие!
Резкий возглас за спиной, и тотем у ног тролля разлетелся на щепки в ослепительной вспышке. Я в тот миг не различала отдельных слов в звучащих вокруг заклинаниях - они сплелись для моего слуха в единую песнь, реквиемом по отцу и гимном торжества мести восхваляющую каждый миг страдания убийц.
- Да будет так, - вдруг спокойно сказал Мастер Проклятий: - Пусть отныне Лоа не видят тебя... - в сердце его вспыхнул огонь, осветил лицо изнутри и сжег дотла - даже пепла от него не осталось.
Кто-то взял меня за руку - я оглянулась. Рядом стоял отец моей сестры и мерцающий золотом волшебный щит закрывал нас обоих. Сестра стояла поодаль, у дома, рядом с незнакомым эльфом в богатых одеяниях. Его руки пылали пламенем, и он завершал формулу заклинания, возвращая Красоте Мира обычный вид. Я плюнула на ещё живых Амани, медленно умиравших в пепле, и пожелала им сдохнуть, как свиньям. К отцу меня не пустили...
...В тот день закатилась звезда Зул'Джина. Смелый рейд на Зачарованную Страну закончился неудачей, и Следопыты привели униженного героя в Луносвет в цепях. Отряд, что растерзал моего отца, был его телохранителями, отставшими во время погони. Воистину, как низко пал когда-то богоравный герой, если вместо отца, не боявшегося выступить одним против десяти, собрал трусов, смелых только вдесятером против одного!..
...Эльфы не оставляли меня одну наедине с моей утратой. Ибо ведомо каждому, какие немыслимые беды с юным сердцем может сотворить нежданное горе - даже с таким сильным, какое жертвой матери досталось мне. Либо сестра, либо её отец - всегда были со мной, не давая утонуть в думах, более тяжких, чем когда-то за внезапно кончившееся детство, одолевавших меня. Больше не было прогулок с отцом и историй древности, и сестра, из-за меня, спасая меня, печальную не по возрасту, стала брать двойные уроки - ибо детские игры напоминали и ей и мне, и отца, и страшных троллей, а в прогулки нас не отпускали. Но более жуткая для меня беда случилась в те дни, о которой я не могла признаться - тот дар, что давал мне власть над ветром и дождём, чувство кого-то, сильного и заботливого, который не давал даже капле без моего позволения коснуться ни меня, ни сестры - покинул меня. Я больше не могла защитить любимую сестру на прогулке от простуды или промокших ног, и призраки былого исчезали с мест своей памяти, едва стоило мне бросить взгляд на них. Ибо истинно - не мой это был дар, а забота отца, его унесла трусость Амани - и я лишилась. Лишилась всего, кроме доброты, одалживаемой мне по старой памяти. Но кто настолько низко ценит свою гордость, чтобы пользоваться чужой добротой без оплаты?! Стыдясь признаться в своей потере, ибо ещё большего сочувствия вынести было бы выше моих сил, я бессонными вечерами отправлялась исследовать красоту мира глубже, чем могли понять глаза или уши - "чувством сердца", как потом назвала это моя сестра, когда много позже узнала о моих детских страданиях...
Полутьма спален, и узкая девичья кровать были тесны для моих поисков. Бессонная, я вставала в ночь, гонимая тоской и невыносимым одиночеством. Я чувствовала - для этого достаточно было заглянуть на самую грань сна - что вокруг есть кто-то, или что-то, что раньше было таким знакомым, и понятным, а теперь стало холодным, чужим и забытым. Что-то огромное и сильное двигалось вокруг меня за гранью тайн этого мира, жило там, меняло этот мир. Иногда я чувствовала отца... иногда, движением души, стремившейся туда, за потерянным даром, я натыкалась на что-то огромное, бесчувственное и слепое, что отбрасывало меня со своей дороги, и я, словно рыба на берегу, вдруг оказывалась в одиночестве эльфийской ночи, крепко вцепившаяся в перила балкона и жадно ловящая лёгкими воздух. С этой силой я - ещё дитя, не могла сражаться, да и сейчас побоюсь, потому что обрела больше разума и исцелилась от отчаяния. Но тогда, у меня, совсем юной, не было другого пути, кроме как пытаться и пытаться раз за разом - ибо воистину, только утерянным даром я ценила себя, забыв о доброте, дружбе и даже - красоте.
Усталость моих ночных бдений тяжелыми камнями тащилась за мной в свет дня, жерновами тяжести перетирала сами солнечные лучи в алмазную пыль, и светлые дни невесомым дымом утекали меж пальцев, не оставляя за собой воспоминаний. Умные слова дорогих учителей, которых нанимал отец моей сестры, проскальзывали мимо ушей, я машинально и невпопад повторяла слова уроков, чем вызывала огорчение и обиду учёных эльфов, снизошедших до обучения тролльской девочки. Теперь я понимаю причины их недовольства и резкости, но тогда просто не чувствовала нужды окружающих, и порой были дни, между особо ожесточёнными ночными схватками, которые просто ушли мимо, не оставив следов в памяти. И лишь одно вырывало меня из этих призрачных дней и возвращало к обычной жизни до заката - буйство природы, непогода...
Непогода дарила мне надежду. Ибо, когда буйствовали стихии, в природе царил хаос, движения тех неведомых и слепых сил становились более понятными и предсказуемыми - и, приложив все данные мне силы и разум, я видела, что заставляет сверкнуть молнию, грохотнуть гром, и пути, что ведут ветер в его безумстве - и так, шаг за шагом, где волей, а где удачей, я проникала в тайны бури. Дальше, куда дальше, чем я даже догадывалась, завели меня мои поиски, и я сама стала бояться того, что посмела коснуться.
Сам счёт дней потерялся для меня, и яркий солнечный свет стал немил, став ещё лишь одни препятствием меж мной и полуночными схватками за утерянную силу. Эльфы жалели меня, мою усталость и нетерпение принимая за проявление горя, и, порой я сама себя останавливала мыслью: "Что, может быть, стоит остановиться и оставить эту войну с неведомой преградой?" Насладиться спокойной жизнью дочери Квель'Таласа?! Но, пути назад не было - и однажды, я открыла глаза и обнаружила себя на берегу быстрого и холодного ручья, что тёк под холмом, на котором стоял наш дом. Была поздняя осень того года, когда погиб мой отец. На мне было длинное тёплое синее платье с эльфийскими узорами, а с редких ветвей опадала замёрзшая золотая листва, наперегонки с огромными снежинками первого снега. Ручей сражался с зимой, не желая прятаться под ледяной панцирь, и я решила что он, ослабевший, станет лучшим испытанием для моих догадок...
Сначала я просто позвала его - попросив замёрзнуть, как могла делать при отце. Ручей продолжал течь, глухой к моим просьбам. Тогда, я коснулась тех сил, что познала во время моих поисков ночами и в дни бурь - сила сердца уже позволяла взывать к ним не только на границе яви и сна, но и просто усилием воли, и впервые призвала их к себе. Маленькая грань отделяла текучую воду ручья от спокойного и твёрдого льда, я знала, как пересечь её, и я заставила воду это сделать.
Я почувствовала, как Красота Мира меняется вокруг меня, подчиняясь моей воле - почти как прежде, только теперь намного больше деталей надо было держать в уме, а не просто просить всё сделать за меня - ну это и верно, ведь я уже не ребёнок, чтобы всё делали за меня?! На миг, таинственная мощь влилась в меня, подчинилась, и набросилась на прежде свободный ручей - и я увидела, радостная, как полоска льда, шириной с тропинку, преградила его бег! Гордый, он разлился по сторонам, промочив мне ноги, но я была на седьмом небе от счастья - воистину, то, что я считала своим по праву, не покинуло меня, а вернулось вновь, намного более могучей силой!
Конечно, это была лишь радость глупого ребёнка, наконец-то нашедшего старую игрушку. Прежняя лёгкость в обращении с силами воды и воздуха мне не вернулась. Но я могла теперь - пусть и не с такой небрежностью и простотой, но помогать любимой сестре тем, чем моё глупое сердце, считало единственно полезным. Неправду скажу, если кивну в ответ на то, что смерть отца сделала меня взрослой. Нет, она просто лишила меня детства, но в желаниях, наивных и простых, я осталась всё тем же ребёнком, слепым в нуждах чужих и зрячим только в собственных мечтаниях...
Только тогда, оживая к жизни, как ранний цветок под снегом, я обратила взор на свою названную сестру - и ужаснулась. Где та прежняя радость и красота, источником которой она была всё моё детство? Кто, какой злой колдун похитил её улыбку и прочертил эти морщины заботы на гладком лице дочери эльфов, которая не должна их знать до глубокой старости?! Она первые дни не понимала моего внезапного испуга, но потом, мудростью, дарованному ей большим числом лет, прожитых на свете, догадалась, что прежде моей запертой в печалях душе было не до чужих болей - и вместо того, чтобы взвалить на меня свой груз, обрадовалась. Обрадовалась, что её сестра, наконец-то вырвалась из плена горестей сиротства и стала замечать мир вокруг и способна чувствовать не только свою, но и боль близких. Воистину, трудно понять эльфа.
Но я была рада, что радость за меня вернула мою сестру к жизни. Мы избегали темы её бед - и я видела, как разглаживается её личико, как к ней возвращается юность и счастье. Но стоило миновать дню, миновать ночи - и перед часом уроков, я вдруг вновь узрела тени тревоги и ожидание боли, на, казалось бы, исцелившемся вчера лице. Мои молчаливые вопросы остались даже без молчаливых ответов, но, когда начался урок, я увидела воочию, что пугало мою дорогую сестру - страх перед наукой, задания магистра, что оказались не силам её измученному усталостью разума. Я вмешалась тогда - сказала, что моё нездоровье стало причиной невыученных уроков, и освободила свою сестру на этот день от столь пугавших её обязанностей наследницы мудрости её народа.
В тот же вечер, после долгих бесед, которыми исцеляли друг друга мы - лучшие подруги и сёстры, она и открылась мне.