Солнце нещадно жгло ему руки и плечи, со лба тоненькой змейкой стекал пот. Русые пряди его слиплись и приклеились к шее и лбу, брови вечно хмурились, а глаза щурились на свету. Рубаха, да и все тело, были перепачканы в земле. Он тяжело дышал, без конца облизывая обезвоженные соленые губы.
С утра Алеко работал в господских садах: собирал урожай, чинил забор, подрезал ветки деревьев, чистил дорожки, срезал траву и полол сорняки. Платили мало, но он не жаловался. Хватало, что б прокормить себя и мать, а большего ему и не требовалось.
Ему и в голову не могло придти, что он мог бы носить синий или красный кафтан, как в господских домах, крепкие сапоги и иметь больше, чем две рубахи. Не задумывался он и о том, что мать его могла бы давать поручения слугам, а не гнуть спину в собственном маленьком огородике. Могла бы не стыдиться своего хрупкого здоровья, а обращаться к хорошему врачу. Алеко жил в своем узком мире, неизменном, как течение реки, а потому и не задавался вопросами, могла ли его жизнь быть лучше.
Получив причитающиеся ему медяки и собрав скудный урожай редиса и капусты уже с матушкиного огорода, Алеко взял воды с куском хлеба, завернул все в платок и спустился от дома к полям. Дом его стоял рядом с мельницей, почти на самой лесной границе. Раньше и мельница, и часть полей принадлежали его семье, но после смерти отца, мать все отдала за долги. Отец был скверным человеком, о котором Алеко с матерью старались не вспоминать. Хватало грустного знания, что без этого мужчины в доме, им лучше. Земли и имущество, которые должны были бы достаться детям и внукам Алеко, теперь принадлежали господской семье, у которой он работал в саду и благодарил за медяки.
Мельница стояла на холме, откуда были видны все поля и часть садов, уходящих к реке. Там же, где заканчивалась облюбованная людьми земля, возвышались девять каменных глыб, отмечающих лесную границу. Откуда они здесь никто и понятия не имел, но со своей задачей справлялись на отлично. Был ли тому причиной их угрожающий вид (Алеко они напоминали волчьи клыки), или тени, отбрасываемые деревьями и неестественно обрывающиеся прямо у границы, или жуткий холод, которым веяло со стороны леса, но за камни никто не заходил.
Придумывали истории про чудовищ, покрытых чешуей, про животных с пеной у рта и ростом с взрослого мужчину, про птиц, что питаются человечьими глазами и про ведьм, забирающихся в окна и крадущих маленьких детей. Боялись. Посмеивались. Открещивались. Но границу не переходили. Если нужна была древесина, шли за речку, где лес был другим. Не было в нем ни тех лазурных и черных красок, ни могильного холода, ни пугающих теней. Словом, он был обычным. Никакого волшебства.
"Они и сами не знают, чего бояться, - думал Алеко, развалившись в густой траве, - в лес даже тропинки нет. Не ходил никто. Но откуда тогда пошли все деревенские байки?"
Со стороны леса приятно веяла холодом. Алеко лежал в сухой траве почти в самом центре поля, спрятав лицо под соломенной шляпой. После обеда глаза начали слипаться, можно было позволить себе несколько часов поспать, а потом идти работать в другой дом. Сверчки играли свой концерт только для него, птицы радостно щебетали на почтительном расстоянии, чтобы не мешать. Все располагало к отдыху. Но сон то обволакивал его своим хищным дыханием, то отступал. И каждый раз упуская его, Алеко перебирал в голове деревенские сказки о лесных чудовищах.
В детстве мама рассказывала ему истории о русалках, обитающих в озере в глубине леса. Чешуя их была словно мрамор, а волосы тоньше и нежнее шелка. "Смотрят они на тебя, как могут смотреть только любящие. И любимых поют голосами." - Алеко не понимал, что мать имела в виду, а она никогда ему не объясняла.
Рассказывала она и Лесном Владыке, хранителе всех троп. "Под его защитой все, в ком лес угрозу чует. Дорогу им укажет, а коль не успеет, так жилье его и им жильем будет."
Материнские сказки были странные, иногда не понятные, но казались добрыми и интересными. И она, обычно немногословная женщина, с охотой рассказывала ему их.
Другое дело отец. Тот за любой проступок грозился бросить его на ночь в лесу.
- "А коль справишься и не подохнешь, может еще что-то путное выйдет." - говорил, и глаза его злобно сверкали, а рот кривился.
Если мальчик плакал, его пугали живыми утопленниками, которые зазывают в ночи у лесной границы, а под утро уходят обратно к реке. И Алеко, прижавшись спиной к стене и натянув повыше одеяло, всю ночь смотрел в темноту дверного проема, не проронив ни слова. Рассказывал отец и о болотном черте, и о ведьме, поедающей маленьких детей, и о чудовище, что свило себе гнездо на холме и будет спать, пока не проголодается, а потом сожжет все деревни в округе.
Но вспоминая все его истории, Алеко страшился не того, что обитает в чаще леса, а отца, которого больше нет в живых.
И так укутался он в свои не веселые мысли, что не сразу заметил, как вокруг все стихло. Ни тебе птичьих песней, ни оркестра от сверчков. Даже трава и листья на деревьях перестали шелестеть.
Тишина нависла над миром чем-то тяжелым и плотоядным. Она следила за каждым живым существом в округе, и особенно - за Алеко, как за самой крупной своей наживой. Она затопила собой, растоптала, переварила и уже была готова выплюнуть обратно. И как только до Алеко дошло это неприятное чувство, - будто за ним не просто долго наблюдают, а пожирают на расстоянии, - он оторвался от земли, как от огня.
Соломенная шляпа спала с глаз, и те не сразу привыкли к солнечному свету. Покрутившись на месте, Алеко попытался понять, что же произошло. Он трижды посмотрел по сторонам, но ничего не нашел. То же яркое небо без единого облачка, та же теплая земля и высокая трава. Ничего не изменилось, и это было неправильно.
Решив уже, что все это он сам себе напридумывал, Алеко собрался возвращаться домой и наклонился поднять шляпу. А разогнувшись, увидел ее.
Она стояла в нескольких метрах от него, у самой лесной границы (Алеко не помнил, чтобы подходил так близко). Кожа ее была серая, руки длинными и худыми, ладони и лоб почему-то казались прозрачными, но вот шея и плечи будто у мертвой - слишком твердыми, не живыми. На ней не было платья, только ночная рубашка. Волосы спадали до ключиц пшенично-серым покрывалом. Лицо - простое, не примечательное, не считая его цвета. Даже глаза ее были серыми, как две серебряные монеты, в обрамлении из редких и тонких ресниц.
Она не говорила и не шевелилась. Просто смотрела на него, не отрываясь. Алеко даже показалось, что она не моргает, но сразу за этой возникшей мыслью веки девушки опустились, а потом ее глаза снова устремились на него.
В лице ее было что-то грустное и потерянное, от чего она не вызывала страха, а только желание помочь. Но было и что-то знакомое в ней, чего Алеко никак не мог признать. Он ни разу не видел ее в деревне, хотя знал в лицо от туда всех. И не случалось в его жизни ничего подобного, чтобы почувствовав эту странную и обманчивую угрозу, он бы бежал, сломя голову.
Серая девушка смотрела на него, слегка наклонив голову и приоткрыв бесцветные губы. Он оказался вдруг чуть ближе к ней, хотя ни она, ни он не сдвинулись со своих мест, и это удивило его. Что-то надо было сделать, предложить ей помощь, но он не мог заставить себя сказать хоть слово.
Это грустное, серое лицо угнетало и только теперь начинало пугать. Она становилась все ближе к нему, хотя не отходила от границы. Рот ее округлился и расширился, напоминая букву "О". Стаявшую вокруг удушающую тишину нарушало только жужжание неуместно откуда взявшейся мухи.
Сердце, секунду назад бившееся нормально, вдруг стало отбивать барабанную дробь. Лицо девушки вытянулось, глаза все больше напоминали блюдца. Алеко не понимал, что изменилось в ее облике, но казалось, что она стала еще более серой. На плечах появились маленькие пятнышки, будто веснушками обсыпало.
Хотелось кричать, а голоса не было. Как деревянная кукла, Алеко снова и снова открывал и закрывал рот, но не мог извлечь из него звука. Ее лицо было совсем близко к нему. Ужас колол его изнутри льдом, голова становилась тяжелее.
"Почему я не бегу? Почему я не могу сдвинуться? Надо закричать. Как мне закричать? Как же широко открыт ее рот..."
Тут недавняя нарушительница тишины, хитро пробравшаяся сквозь ее броню, муха залетела девушке в рот и забегала по зубам. И только теперь Алеко понял, что в ней было знакомого. Точно таким же был его отец, когда мальчиком он нашел его на полу. В них обоих не было жизни.
Челюсти девушки резко сомкнулись с жутким щелчком и раздавили муху. Алеко видел перед собой только ее глаза. Его начинало шатать и все заплыло.
Вдруг... тишина перестала существовать. И заголосило все.