- Ой, пусти руку, мне больно! - заверещал мой сынишка. Этот начинающий естествоиспытатель только что умудрился облить кота из флакона в котором жена хранила жидкость для удаления лишних волос.
"Мне больно" - это были ключевые слова. После них мне уже не хотелось применять в воспитательных целях "высшие меры" - брать ремень, веник, прут, мухобойку, по-отечески дать оплеуху, или же завернуть ухо багровым узлом.
По мере того, как работала жидкость, кот все громче мяукал. Он был недоволен. Ему было просто щекотно. Он еще ведь не знал, как шипеть на него будут завтра соседские кошки, не признающие в качестве кавалеров лысых облезлых котов.
С воспитанием сына были проблемы. Мы с женою работали оба в таком институте, где людей, способных дать детям достойный пример, не встречалось.
Мы называли себя каскадерами от науки или, точнее, испытателями новых научных приборов. Мы выжимали из них все, что только возможно. Нередко пьянели от адреналина в крови. Как будто играя в пейнтбол. Лишь с разницей в том, что мы стреляли обычно не сами. Били нами и в нас.
Что касается сына, я лишь пытался, как мог, отвести его интерес от объектов живых (кошек, лягушек, собак, одноклассников и учителей). Садиста в семье я не потерплю.
У нас необычный ребенок. Когда мы с его мамой не знали о том, что в самой-самой укромной внутренней складке ее живота уже появился особый комочек из клеток, она проходила особо жестокий курс проверок приставок и катализаторов для телекинеза.
Если бы получился хотя бы какой-нибудь положительный результат, мы смогли бы наладить систему учебно-практических курсов и превращать в экстрасенсов чуть ли не всех.
Но ничего ей самой это все (и другим девяти испытателям) не дало. Не помогло, в том числе, пыточное устройство с характерным названьем "Тантал" на котором голодного человека сажали в такую нелепую позу, что положить пищу в рот без помощи паранормальных эффектов он просто не мог.
Помню, больше всего меня возмутил маленький встроенный вентилятор, который включался, когда пальцы испытателя непроизвольно тянулись к тарелке, и запах вкусной, совсем не бутафорской приманки доводил танталовы муки до стадии слез.
После этого испытания жена уже не могла смотреть равнодушно на пищу. Она ела так много, что появление сына прошло для фигуры ее незаметно. Она не помещалась в скафандры и больше уже не могла проводить испытания на себе.
Очевидно, списали ее рановато. Наш сын родился таким, какой, по замыслу авторов эксперимента, должна была стать его мать.
Мы в исследовательский центр его не отдали. Пусть решит сам, когда вырастет, кем ему быть.
Я измерил, на что он способен. Получился весьма посредственный результат. Сын мог с расстояния метра поднять со стола шарик весом в 7 граммов. Горевшую лампочку был способен спалить с расстояния чуть-чуть меньше трех метров. Большой электронный прибор в состоянии был пережечь только в том случае, если касался его левой рукой.
Он редко использовал эту силу в быту. Я думаю, что он считал ее слабой, и ему было приятнее утверждать себя за счет быстрой реакции и хорошей физической подготовки.
Он в классе был заводилой. Он придумывал игры, которыми всех увлекал и в которых почти неизменно был первым.
В последнее время с его легкой руки в классе стали стрелять из пневморогаток по окнам во время уроков шариками из резины.
Нужно было прицелиться так, чтобы отразившийся шарик попал в круглый предмет, а потом, отлетев еще раз, ударил в другой круглый предмет, по возможности в третий, в четвертый. Чем больше - тем лучше.
Шарами, в которые нужно было попасть, служили головы учеников. Вся комната для занятий становилась на время трехмерным бильярдным столом.
За последний месяц нас с женой три раза приглашали к директору школы. Я своими руками сломал три рогатки, которые были изъяты у сына, и три раза его обещал наказать. Но в душе я был рад, что сын использовал в деле рогатки, что у него хватало выдержки и ума не разменивать дар свой по пустякам.
Его дар спас мне жизнь.
Однажды во время проверки системы жилетов-громоотводов для высшего руководства страны меня ударило током в семь тысяч вольт вместо трех. Я остался в живых, не превратился в обугленный след на приборной панели просто лишь потому, что страховочный контур частично проник в меня самого. Я стал покрыт сверхпроводящим металлом. Во мне, под тускло блестящей, как олово, кожей на груди и брюшине, бушевали, пытаясь друг друга догнать или ухватиться за собственный хвост непомерно зубастые, злые своры невидимых микроскопически малых собак.
Мое почти бездыханное тело долго возили на институтской служебной машине по разным больницам.
Меня отказались везде принимать потому, что я был, своего рода, электрической бомбой. Меня просто списали как отслужившую, непомерно опасную вещь.
В конце-концов жена пересилила страх за ребенка и привезла меня к нам домой.
Мой кабинет занавесили металлической сеткой, и я лежал на диване под эбонитовой капельницей, весь в проводах, под контролем приборов.
Я пришел в себя через день. Я увидел, что рядом с диваном стоит и смотрит на все с большим любопытством мой сын.
- Что ты делаешь здесь? - спросил я, еще толком не зная, что со мной, где я нахожусь, и при том не в силах пошевелиться.
- Тише, тише. - ответил он шепотом. - А то мама услышит. Она запретила мне к тебе заходить и дверь закрыла на ключ. А я не хочу, чтобы ты умирал. Ты лучше сделай мне, как ты хотел, по-настоящему больно. Помнишь, как тогда, когда ты хотел меня наказать за Пушистика?
Он замолк, а потом закончил с неожиданной для его возраста внутренней силой:
- Ты только не умирай! Ты лучше сделай мне еще больше больней.
Я не нашел ничего лучше сказать, чем:
- Как ты здесь очутился?
- Я научился дверь открывать с другой стороны. Нужно просто прижать ладонь к замку и представить, что ты выпускаешь сразу множество маленьких шариков. Вот, смотри. - он потянул руку к моей бронированной и обложенной слоем резины груди.
Тут я вспомнил о том, что со мной приключилось, и понял, что прикасаться ко мне сыну смертельно опасно.
Я ему крикнул, сорвав себе сразу же голос:
- Стой, не трогай!
А потом я стал звать на помощь жену.
Удивительно, что мой слабенький всхлип был услышан. Жена подбежала к двери как раз в тот момент, когда сын раздвигал на моей онемелой груди плотные шины-обмотки.
Жене было нужно какое-то время, чтобы протиснуть широкое тело сквозь щель в металлической сетке. Мне казалось, что еще ничего не случилось. Я не чувствовал прикосновения детской руки. Но жена закричала наверное так, если бы сына у нее на глазах укусила змея.
Я отключился. Возможно от крика. А может быть потому, что заряд из груди моей стал уходить.
Впервые в жизни жена наказала нашего сына сама, не стараясь заставить меня исполнять роль палача.
Она не ограничилась только словами (как выходило чаще всего у меня). Она так испугалась за сына, что захотела спрятать его подальше от всяких напастей. Наказала, поставила в угол, лишила возможности выходить.
Словом, рассудок ее заслонили эмоции. Ведь "угол" был не простой. Это был генератор пространственной кривизны. Его привезли из Института в качестве аварийной капсулы для ребенка на тот крайний совсем уже случай, если бы от моих внутренних токов загорелся наш дом.
Неделю назад я сам испытал в институте этот прибор. Он показал превосходный разъединительный результат.
Из "угла", когда генератор включен, выхода не было как с поверхности самых тяжелых из звезд, которые так искривляют ход лучей света, что он остается внутри (примерно так же ходит по кругу, как в моей груди токи) и звезды становятся темными, и зовут их уже по-другому. Теперь это вовсе не звезды, а Черные дыры.
Когда я снова очнулся, я себя ощущал значительно лучше. Похоже, заряд внутри рассосался. Это было понятно без всяких замеров. Грудь чесалась. Моя "оловянная кожа" сходила чешуйками тонкой фольги.
- Где сын? - спросил я.
- Ой, забыла! - всплеснула руками жена. - Он у меня ведь наказан. Три часа назад я заперла его в "Черной дыре".
Я настоял, чтобы жена помогла мне подняться с дивана, и мы вместе с супругой направились в комнату к сыну, где один угол как бы расплылся, размазался в черноте.
- Если хочешь, сам нажми выключатель. - сказала жена.
Я спорить не стал. Я вдавил до упора красную кнопку на пульте и уже слепил на своем изможденном лице что-то вроде улыбки по поводу встречи.
Ничего не случилось. "Дыра" оставалась чернеть сама по себе.
Мы с женою проверили клеммы прибора, стоявшего рядом, за дверью, раз пять или шесть. Питания не было точно. Наверно если бы не наш бедный, с клоками прореженной шерсти Пушистик, мы решили бы вызвать подмогу и подняли бы на ноги весь институт.
Кот, за всю жизнь не поймавший ни мышки, ни птички, был прирожденным охотником и азартнейшим игроком. Он часы напролет гонял в саду в салочки с бабочками, мухами и стрекозами. По малейшим движениям крыльев и лапок он всегда безошибочно определял, кто готов был ему составить компанию в новой игре.
Вот и сейчас обнаружил, что границы Черной дыры очень медленно, для человеческого глаза совсем незаметно сжимаются. Он от них стал чего-то ему интересного ждать.
Он подал нам пример. Мы с женой могли только сидеть и томиться, ждать вместе с котом, чем и когда завершится процесс.
Ведь если модель черной дыры из-за стечения обстоятельств (я думаю - врожденных способностей сына и отделившихся циклических токов) вдруг на какое-то время стала почти настоящей Черной дырой, то снаружи было ее раскрывать бесполезно. Если вы сомневаетесь в этом, представьте, чем помогут вам, скажем, топор или лом если только-только коснувшись дыры они упадут в ее сердцевину и свернутся в клубок?
Я сам в толк не возьму, как Пушистик внушил нам (может быть своим деловым и уверенным видом?), что мы скоро увидим, как Черная дыра сократится, сожмется до маленькой точки, а потом вдруг вернет все, что было внутри.
Не могу вам сказать, как мы долго сидели рядом с Черной дырой (время в Черной дыре и даже рядом с ней течет по-иному), но только когда она, наконец, внезапно сжалась и сразу потухла, как черный лопнувший шарик, шерсть на Пушистике почти отросла.
- Мама! Папа! - воскликнул наш сын, который, казалось, и не почувствовал, что был только что сжат - Я теперь знаю, где есть красивые шарики. Их так много! Они кажутся очень горячими. Но я мог их трогать. Они давались мне в руки.
Я подумал, что наверно эти шарики - звезды. Но ничего ему не сказал. Мне еще было нужно подумать, как ему объяснить, что есть разные игры. Что существуют игры такие, в которые мы не имеем права играть.
С Пушистиком явно что-то было не так. Он раньше боялся нашего сына пуще огня. И не зря! Его ведь никто так не мучил, не дергал, не тискал, не загонял всякий раз под диван когда коту, наконец, начинало казаться, что опасность уже позади.
Теперь он, как будто воспитанный в цирке, шел за сыном, не отставая даже на шаг, терся о него головой, выписывая кренделя между ног.
И мой сын стал другим. По-иному быть не могло. Ведь все, что попало в "дыру", возвращается вывернутым наизнанку.
У сына теперь сердце справа, а печень находится слева. Он ручку держит не левой, как с первого класса, а правой рукой. Да, к тому же, все норовит писать на арабский манер - от конца строчки к началу.
Но это все ерунда. Намного хуже то, что сын потерял способность силой мысли сдвинуть даже маленький шарик, лежащий у него на ладони.
Вы спросите: Так ли это уж важно? Все вы живы и относительно вроде здоровы. Радуйтесь! Могло было быть по-другому.
А я отвечу, что нужно помнить про коварство Черной дыры. Ведь она - воплощение непредс-к-азуемости и непостижимости смысла вещей. В ней изменяться могут даже законы Природы. Она способна даже их "вывернуть на изнанку". Например, превратить закон Всемирного тяготения в закон Всемирного разбегания.
Ловко, да? Мы ищем все строгий научный ответ, почему это вдруг дыра все сжималась, сжималась, а потом взорвалась!
Почему бы не предположить, что и сын теперь у меня - "экстрасенс наизнанку"? Может быть я не чувствую его новую силу потому, что она от него далеко?
Да, я именно это имею в виду: сила могла уйти в бесконечность, к самым дальним звездам Вселенной, которыми мой сын может быть начинает играть в космический супер-бильярд.
Если сила двигать предметы с расстоянием будет расти, то у края Вселенной ее хва-тит на то, чтобы изменять траектории звезд.
Но, пытаясь сдвинуть с места звезду, с нее сорвут с нее внешнюю оболочку. Тогда оголенное, сжатое так, что мы это даже не можем представить, ядро тут же взорвется, и звезда станет Сверхновой.
Лишь после смены множества поколений людей (если наши потомки будут еще существовать) свет гибнущих звезд дойдет до Земли.
Потом все погаснет. Вокруг будут только лишь Черные дыры.
Нас это, конечно, все не коснется. Мы до страшных небесных картинок не доживем. Но разве от этого легче? Для кого-то (в том числе и для нас) быть в неведении - хуже всего.
Мы с женой из института ушли. К рисковой научной игре у нас пропал интерес. Супруга моя теперь постоянно находится дома. Говорят, что это весьма помогает создать нормальную обстановку в семье. Мой сын это с радостью подтверждает.
Жена сидит на диете, хотя, к сожалению, продолжает полнеть. Ну а я готовлюсь вместе с сыном ходить в школу. Скоро он начнет учить физику. Этот курс вести буду я.
А пока я ему говорю не о звездах, а о планетах-шарах. О том, что случается с ними после случайных или просто бездумных ударов, и что на планетах можно увидеть, если тебя привлекают не только брызги осколков, но и горы, реки, моря, облака, состоящие не обязательно только из льда и воды. Из всего, что есть во Вселенной, что в принципе может плавиться, течь и бурлить.
Я пытаюсь внушить сыну мысль и о том, что человек - это тоже планета. А иногда и звезда. Если ты в нее бросил без дела, так просто, от скуки, хотя бы резиновым шариком, ты уже преступаешь черту.
Ты тогда вместо шарика из резины сможешь позволить себе играть живым существом. В неумелых руках шары разбиваются, трескаются, разбухают (в том числе и толстеют) значительно раньше, чем наступает их срок.
Недавно я показал сыну альбомы с фотографиями, которые снимались до его рождения. Он маму на них не узнал. Она ведь тогда была худенькой, стройной, красивой и весила всего 43 килограмма!
А что можно сказать обо мне? Я теперь инвалид. Я не могу летать на воздушных судах потому, что мои остаточные наводки под кожей сбивают их с курса.
Не знаю, играют ли наши беседы какую-то роль, но мне уже давно не приходится угрожать сыну ремнем. И в школе отобранные рогатки мне больше не выдают.
Сын и Пушистик теперь неразлучны. Наш кот не стал таким же вальяжным, как раньше. Он постарел. Он сидел слишком близко от края Черной дыры. Его шерсть начинает щетиниться клочьями. И скоро, наверное, станет уже окончательно выпадать.
Пушистик любит сидеть на кресле у окна, на коленях у сына. Когда сын ему чешет за ухом, наш старый кот тихо мурлычет. Я думаю, он уже слышит, что шепчут звезды для тех, кто завершает игру. Интересно, что они ему говорят?