Аннотация: Со слов "хорошей" девушки, чей "плохой" парень вернулся из армии
Семнадцать тюльпанов
Санкт-Петербург. Жара. Середина дня. Пустое небо. Ни облачка.
От потеющих ладоней так и несет недавно срезанными цветами - желтые, белые красные узкие головки нераспустившихся тюльпанов, как патроны в семнадцатизарядной обойме.
У парадного подъезда обыкновенной многоэтажки я, прикрывая ладонью глаза, всматриваюсь в темные окна на восьмом этаже. Там живет человек, с которым нас однажды свела судьба. А теперь я развожу судьбу, потому что считаю все эти вздохи о предопределении чушью. Люди тупо бояться делать самостоятельные шаги, ведь за продвижение в любом направлении отвечать только нам. А как быть, если в башке ветер шлындает или снаряд застрял с войны, на которую ты не хочешь, но которая все-таки идет вокруг?
"Это не столько ты приходишь с войны, сколько потом война идет из тебя". Фахртдинов Паша. Четкий малый.
В разрисованном лифте дико воняет ссаньем и какой-то невыносимой плесневелой ветхостью. Несколько кнопок расплавлены шкодливыми партизанами, некоторые заменены ремонтниками на металлические таблетки. В такие лифты не хочется заходить с посторонними, но я поднимаюсь в одиночестве, держа перед собой весенний подарок... Пробую перебить тошнотворное амбре кабины, засунув нос в разноцветные шеренги тюльпанов и закрыв глаза. Я не двигаюсь с места, но становлюсь ближе к небу. Раньше я и не думал, но мне казалось, что такое может произойти только в одном случае. Ну, или в двух. Но только не вот так. Не так просто.
Скорее покинув коробку, доставившую меня на нужный этаж, я уверенно жму на стершийся нос звонка. Трель, звонкая там, но приглушенная здесь, а оттого жуткая, как сигнал опасности.
"Четвертый ангел вострубил..."
На площадке перед железными дверьми, за которыми прячутся люди, чисто и как-то странно тихо. Как будто я оглох после того, как набрался смелости и позвонил. Глазки соседних квартир пристально следят за моими действиями. Что делать - никто не застрахован от посторонних.
И вот она открывает первую, внутреннюю дверь - я вижу это по просветлению зрачка в дверном глазу - и затем начинает возиться с замком второй, не спрашивая: кто? Она догадывается - кого именно ей черт принес, хотя я никак не давал ей знать о моем прибытии. Давненько не видались, вот захотел сделать сюрприз. Наивняк.
Ее холодный непроницаемый взгляд пронзает меня, как игла. В кровь поступает адреналин или что там заставляет коленки дрожать, руки потеть, сознание путаться... и еще как будто пусто становиться внизу живота, словно туда вдруг ранило осколком, сигануло как следует. В замешательстве я ни двигаюсь в ее сторону, оставаясь на краю последней ступеньки к пролету предыдущего этажа. Она, словно только теперь заметив присутствие цветов, одаривает их надменным, ничуть не изменившимся взором. Мне даже померещилось, будто тюльпаны поблекли от страха перед ней. О, душа этой девушки либо навсегда закрыта для меня, либо навсегда утеряна для нее. Что страшнее - даже не знаю.
Я протягиваю ей семнадцать тюльпанов.
Проходит с полминуты, и она не поднимает рук, чтобы принять их. Шестьдесят секунд наполняется неведомым смыслом вся моя будущая жизнь всякий раз, как она моргает.
- Бла...
Благодарность все же застывает на кончике языка. Она забирает цветы, никак не выдавая ни ощущений, ни проблесков эмоций. Глаза все те же - щелки. Не сводя с ее чудовищно пустого лица глаз, я ретируюсь спиной к лифту, не сразу нащупываю кнопку вызова. Лифт уже успел подбросить нового пассажира наверх, на последний этаж, еще ближе к небесам.
Девушка не комментирует мой визит и, кажется, почти не дышит, будто ей несносен аромат свежих тюльпанов. Лифт за спиной гостеприимно останавливается и распахивает двери.
Она опускает веки, и у меня в запасе секунд пять, чтобы убраться.
Весь путь обратно, на землю - мои глаза слепы, потому что я крепко сжал веки; и кулаки. Изо рта на перебой ползут и рвутся слова, слова, слова, глубины которых я не познаю сейчас ни за что. Зубы стиснул так, что самому неприятно. Слова, слова, слова - мольбы и чертыханья, мир с ней и война с самим собой, а может, наоборот - все кружит вороньем внутри; суетливо копошится, как маленький дикий зверек, которому грозит смертельная опасность. Если я не дам ему возможность сбежать, он разобьется в надежде вышибить дверцу и покинуть клетку. Но клетка - это я сам. Зачем усугублять?
Я медленно, с присвистом выдыхаю тонкую струйку теплого воздуха. Считаю в уме цветы. Почему-то именно тюльпаны.
...четыре, пять, шесть...
Я выхожу на первом этаже, все еще держа глаза закрытыми, и наступаю на нечто мягкое и будто даже живое. Мне тотчас же представляется, что я попадаю в телевизор, куда-нибудь на Северный Кавказ, и наступаю на мину. Распахиваю глаза, но не сразу зрение приходят в себя, позволяя мне здраво оценить случившееся.
Мой правый ботинок неуверенно стоит на желтом бутоне тюльпана, как на оторванной голове лучшего друга, чье тощее изуродованное тельце лежит в стороне. Вокруг беспорядочно лежат еще шестнадцать ушедших из жизни собратьев. Мне становится дурно, я тороплюсь прочь из подъезда, на свежий воздух.
Минуты через три мысли более-менее придут в порядок. Середина дня. Жара. Акации. Открытое небо, можно вздохнуть свободно.
Я ухожу со двора, не оборачиваясь, зная, что теперь она стоит в окне и сдерживает дрожащий подбородок и быстро смахивает слезинки обиды, что язвительно щекочут ей щеки.
Жжение в моей груди ослабевает. Чувствую, как взмокшая на спине сорочка липнет ко мне, а ноги сами собой замедляют шаг. Одним пальцем правой руки, спрятанной в карман льняных брюк, я набираю ее номер на стареньком сотовом и жду. Всего через пару секунд в ее квартире разразится глупой модной попсой новенький смартфон и, скорее всего, она захочет взять трубку, но для этого ей придется отойти от окна.
Жду семь гудков, и тут в ухо мне раздается протяжный тон (возможно, она со зла смазала пальцем и попала на соседнюю кнопку или еще чего). Посторонний звук перебивает начало фразы, так что я слышу лишь: "... ты в рот!"
Оглядываюсь. Ее образ исчез, только колышутся занавески.
К сожалению или к счастью, я дотягиваюсь до сброса вызова и потому не слышу, чего она там еще приберегла для меня. Видимо, все в том же духе.
Непонятная мне улыбка вырисовывается на моем лице. Наверно, это конец?
Что-то тянет меня снова обратиться к окну на восьмом этаже. Мне демонстрируют палец, который убеждает только в одном - это и вправду конец. Но не потому, что она такая. Дело во мне. Это я не такой, не из тех, что нужны ей теперь. Неуверенная моя ухмылка перерастает в гомерический хохот над самими собой. Его возносящийся в летнем воздухе перезвон, я уверен, уже достигает проницательного слуха моей теперь уже точно бывшей подружки.
Но какая же она все-таки милая в этой своей натурально неестественной стервозности! Учится быть собой или, точнее, учится быть женщиной. Да будет мне - ей всего семнадцать лет, и так будет всегда...