Утро еще не набралось сил и ярких красок. Рассветная августовская дымка отступала под первыми лучами солнца, но еще вполне уверенно удерживала позиции между домами и деревьями. В это время летом Генриетта Павловна всегда выгуливала мопса Боню. Позже зной не выпускал грузную старушенцию из дома, и она, морщась от жары, наглухо закрывала окна тяжелыми шторами.
- Бонечка, а шо это у нас тут такое делается? - Генриетта Павловна остановилась и сложила руки на животе. Мопс Боня внутренне вздохнул: эта поза старухи говорила о том, что до соседского двора с аппетитными крысами, живущими возле мусорника, они так и не дойдут. Не умела она смолчать и уж тем более - пройти мимо, когда тут такое.
Девушка в рваных джинсах старательно обливала из канистры какие-то тряпки, лежащие ровно посреди перекрестка. Поставила канистру, распрямилась, достала какую-то бумажку из кармана и, бегая по ней глазами, что-то зашептала.
- Девонька! - не выдержала Генриетта Павловна, - ты чего делаешь, а?
Девушка замахала головой, будто пытаясь избавиться от назойливой мухи.
- Ты волшбишь, что ли? - удивилась Генриетта Павловна. - А что делаешь - сглаз снимаешь? Соперницу нейтрализуешь? Ну скажи бабке-то, интересно же!
Девушка вытащила из кармана коробок спичек, зажгла одну, и, уже по пути к машине чуть поодаль, швырнула спичку в груду тряпья. То вспыхнуло.
- "Я не разговариваю с незнакомцами!", - отчетливо услышал ее мысль мопс Боня и поднял глаза на хозяйку. Та с каменным лицом наблюдала за игрой огня ритуального костра.
- А пусть ее, подрастет - поумнеет, - вздохнула наконец Генриетта Павловна, обращаясь к мопсу. - Я ведь тоже молодая да глупая была. Всякое поколение развлекается по-своему. Пусть ее. Что-то даже зябко сегодня как-то, да, Бонечка? - старушка пожала плечами. - Прохлада такая и влажность. А ну как бы ревматизм после променада такого не мучил. Ты же пописал, Бонечка? Домой идем?
Мопс несогласно затявкал. Куда домой? Почему так быстро? Не замечая собачьего протеста, Генритетта Павловна подхватила собаку и осторожно, но умело взлетела над землей. Пара добралась до балкона второго этажа.
- Иди, Бонечка, иди, - Генриетта Павловна спустила тявкающего мопса на пол балкона и стала с трудом перелазить через металлическую облезшую оградку.
- Надо внука попросить, пусть приладит мне тут калитку, - кряхтела она. - Несолидно-то как: я дама приличная, в летах уже, и через забор лажу. Стыд и позор, да, Бонечка?
- Стерва ты старая, зачем меня домой потащила! - заливался лаем Боня.
- А ну не кричи! - Генриетта Павловна замерла, перекинув одну ногу через ограду. - Ты что это разбушевался, Бонифаций? Чего обзываешься? Неужто забыл, как собакой стал, а? Кто на жену родную рот черный открывает - тот натурально собака!
Боня недовольно заворчал - умела Генриетта поддеть и уже пятьдесят лет, как делала она это с чувством, со знанием, каждый раз пробуя что-то новое. А ответить ей - не моги. Один вон раз ответил. Шел третий год в шкуре мопса. Забыла Генриетта, как вернуть мужу человеческий вид. А может, только так говорила - кто же знает. Но в собачьей жизни есть свои неоспоримые плюсы. Да и внук привык уже, каждый раз при встрече с уважением гладит по голове.
- Уф, - Генритетта Павловна наконец перемахнула через оградку. - Колени ноют с утра пораньше. Может, на дождь. А может, ночи холодней стали. Пошли завтракать что ли.
Боня молча кивнул. Ну ее, ту улицу. Он ведь тоже не мальчик, у него тоже с утра ноют колени. Пошли завтракать.