Аннотация: В Крыму есть несколько мест, где, не нарушая моральные устои, отдыхающие могут полностью обнажить свою плоть. На одном из таких пляжей мы поставили палатки.
На побережье Крыма есть немало мест, где, не нарушая моральных устоев, отдыхающие могут полностью обнажиться. На одном из таких пляжей (под Кара-Дагом) мы и поставили свои палатки.
Мое отношение к нудизму вполне индифферентное, хотя? Когда один оголяется на глазах у многих, это - эксгибиционизм, когда же это делают многие на глазах у одного - нудизм?
Чтобы обнажить свою несовершенную плоть, необходимо преступить некую черту, снять путы условностей и предрассудков. При этом не мешает быть уверенным в собственной привлекательности или, как минимум, не безобразности.
К сожалению, обнаженные тела на пляже мало радовали глаз, выставив на всеобщее обозрение: целлюлит, жировые складки, обвислые груди, морщинистые зады и нависающие, скрывающие половые признаки, животы.
Обнаженных женщин было больше, они легче оголяются, нежели мужчины, а те, если и решаются на такое, делают это тем охотнее, чем внушительнее выглядят признаки их отличия (надо же!), порождая комплексы у тех мужчин, кому нечем хвастать, и давая окружающим женщинам редкое и увлекательное занятие сравнивать...
Ближе к вечеру на пляже материализовались два отшельника.
Странное впечатление производили они: своей несхожестью с остальными, отстраненностью, худенькими телами. Оба невысокие. Головы их обросли седыми космами, давно не знавшими ножниц. Одеты они были в полотняные просторные одежды, за плечами котомки. Неопределенного возраста они были очень похожи друг на друга, как потом выяснилось, - братья. Легкие, хрупкие, изящные, они не ступали, а как бы парили, едва касаясь земли. Лица блаженные, с улыбками, обращенными вовнутрь себя, словно знали нечто, другим неведомое. Легко входили в контакт, удивляя простотой общения.
Обосновались они на нудистском пляже неслучайно. Безусловное единение с природой было возможно лишь в состоянии обнаженности плоти и... духа. Погруженные в медитацию, надолго замерев, они становились у кромки моря, простирая руки к светилу. Не стриженные их волосы и борода как бы служили антеннами, способствуя общению с космосом.
Отшельники обладали по-юношески молодыми безволосыми телами, что являло поразительный контраст с их седыми прядями.
Полюбопытствовал, не бесполые ли они? Нет, признаки пола наличествовали, впрочем, едва заметные в виду скорой их ненадобности, когда отпадет потребность в еде, питье и других плотских радостях.
Старший брат позднее сознался, что попытка отказаться от еды, заменив ее энергией солнца и космоса, едва не закончилась для него плачевно. Он последовательно сокращал прием пищи: вначале до одного раза в день, затем - до одного раза в неделю (почему-то по четвергам), и был уже готов совсем отказаться от еды, да не успел, попал в лечебницу. Вспоминается притча о цыгане и издохшей лошади.
Братья приехали из Москвы, они ходили по городам и весям, проповедуя учение Иванова, полностью помещавшееся на пожелтевших стареньких страницах 'Комсомолки' (восьмидесятых годов) и нескольких печатных листках неизвестного происхождения. По их словам Учитель не умер, а трансформировался, соединившись с космосом.
Старший брат в прошлом имел семью, детей. По понятной причине развелся - мало, кто такое мог выдержать. Младший брат семьи не имел, судя по всему, ему это уже не грозило, и идя на поводу у старшего брата, он безусловно ему подчинился, отказавшись от того немногого, что необходимо для жизнеобеспечения, немало страдая от этого - на ногах и руках у него расслаивались ногти, облезала кожа.
На какие деньги они жили - неведомо. По их словам, у них в Москве все же был небольшой заработок, кажется, от сдачи квартиры, впрочем, им и нужно-то было всего ничего.
Приглашенные к костру странники разъяснили нам суть учения Иванова, которая сводилась к полному слиянию с природой, с Космосом с целью бессмертия, если не телесного, то духовного, и предполагало согласие с собой, миром, отказ от всего мирского. Они создавали группы единомышленников, селились в отдаленных поселениях, жили простой близкой к природе жизнью, зимой купались в проруби, ходили босиком по снегу...
Отшельники проповедовали вселенскую любовь ко всем и вся, любовь же мирскую отвергали.
На уточняющие вопросы по поводу получения удовольствия и радостей от жизни, от музыки и искусства, от вкусной пищи и вина, от любви и семьи, они предлагали безусловный постепенный уход от всего этого, самоотречение, концентрацию всех сил на слияние с космическим вселенским разумом и, наконец, абсолютное в нем растворение.
Хотелось спорить с ними.
Счастливы ли были они, познав смысл жизни? По безжизненным их глазам и отсутствию эмоциональных проявлений это не чувствовалось.
К вечеру отшельники исчезли, растворились в воздухе, как и появились.
На другой день я вновь увидел два тоненьких обнаженных тела. Они сидели недалеко от моря в позе 'лотоса', обратившись к светилу лицами и душами. Неужели вернулись?
Нет. Это были совсем юные тела. Поднялись и, держась за руки, направились к морю. Вначале мне показалось, что они однополые, но при более внимательном рассмотрении стало ясно, что это не так.
Также отстраненные от мира, они составляли поразительный контраст и с предыдущей парой, и окружающими. Полная гармония, погруженность друг в друга, в любовь, в радость постижения. Казалось, они светились, и даже в сумерках их силуэты отчетливо выделялись на темном фоне моря в отличие от других блеклых и размытых. Они не обнимались, не целовались, не ласкались, а просто держали друг друга за руки, что было убедительней самых жарких объятий и поцелуев, руки же служили им проводниками, через которые любовь перетекала от одного к другому.
Исподтишка не без зависти я наблюдал их, хотелось прислониться к их любви, напитаться ею, одолжить кусочек счастья, ведь у них его был явный избыток.
Может быть, день такого счастья стоит вечной жизни? Юные избранники любви, невольные ее проповедники, убедительно это доказывали...
На утро следующего дня меня ждала еще одна удивительная встреча.
Вышел из палатки и мои глаза споткнулись о загоревшую обнаженную девушку, сидевшую на подстилке метрах в пяти от нас возле появившейся утром небольшой палатки. Она была замечательно сложена, и стоя возле своей палатки, я поглядывал (подглядывал) на прекрасную незнакомку, тщетно скрывая свой интерес к ней.
Естественная, как сама природа, она никак на меня не реагировала. Затем поднялась и последовала к морю - неотразимая, грациозная, изящная. Не существует в мире более восхитительного зрелища, чем обнаженная молодая женщина, идущая к морю, разве что, она же, выходящая из воды, в сверкающих искорках капелек. Юное, безмятежное личико, невероятной красоты линия развитых бедер, и торчащие, забывшие о земном притяжении полные груди, венчаемые крупными напряженными темно-коричневыми бутонами. Она опустилась на подстилку. Не в силах отвести от нее глаз, я почему-то мучился ощущением незавершенности картины и, что удивительно, абсолютно не испытывал эротических помыслов.
Послышался детский плач. И сразу все стало на место, обрело завершенность. Она - молодая мама! Вот почему у нее такие налитые груди, набухшие соски, раздавшиеся бедра. Вышла из палатки с полугодовалым малышом на руках, таким же загорелым и необыкновенным. Направилась к морю.
Удивительная гармония, все совершенство природы выразилось в этой картине: солнце, море, далекий силуэт Кара-Дага и мадонна с младенцем! Удерживая за руки, она стала купать его, роняя в воду с головой, нисколько не беспокоясь, что захлебнется. Он заливался счастливым смехом, а я вместо того, чтобы заниматься своими делами, не в силах был оторвать глаз от юной мадонны, забавляющейся с малышом...
Вышла из воды, прилегла на подстилку, положив рядом оголодавшего сынишку. Тот вожделенно охватил губами соленые, брызнувшие молоком, соски, захлебнулся от жадности, разминая ручонками переполненную грудь.
Я мог часами любоваться, как молодая мама играет с малышом, как тот ползает по ней, как они плещутся в воде, как лопочут друг с другом на языке, понятном лишь им одним. И я не был в этом одинок - многие умилялись, глядя на них.
Мне почему-то невероятно захотелось подержать малыша на руках! К моему удивлению юная мама позволила. Я находился на вершине счастья от доверчиво прижавшегося ко мне теплого тельца, от снисходительной улыбки мадонны, стоявшей совсем рядышком, оказавшейся неописуемо привлекательной вблизи. Малыш, поджав нижнюю губку, с интересом и безо всякого страха разглядывал меня.
Увы, счастье оказалось недолгим из-за вопроса, заданного мне одним из моих друзей, откуда, мол, у тебя ребенок, на который я неудачно пошутил, что здесь дают подержать (не бесплатно, естественно). Малыш вздрогнул, удивленно глянул на меня и вдруг зашелся в плаче - то ли от моего громкого голоса, то ли от неуместности сказанного. Довелось вернуть его маме.
Днем появился отец ребенка - мощный, хорошо сложенный молодой человек, также обнаженный, но мало загоревший. Высокого роста (много выше жены), в нем было крупно все: и торс, и плечи, и ноги, и налитые ягодицы, и мужское 'достоинство', величественно покоившееся в волосах.
Они зашли в море, и, став на расстоянии метров двух друг от друга, пускали малыша торпедой между собой. Тот бесстрашно проплывал под водой долгий путь, вылавливался родителем и отправлялся обратно. Я наблюдал за игрой молодой пары, мучимый странным ощущением, что-то не давало мне покоя. Появившийся атлет нарушал сложившуюся гармонию - плещущееся искрящееся море, огненный шар, кативший к горизонту, юная мадонна с младенцем. Он был лишним! А может, это была ревность?
К вечеру ветер усилился, поднялась волна. Наши юные соседи собрали палатку и поднялись выше, спрятавшись за загораживающий от ветра выступ скалы.
Я же сел на берегу, глядя на море, размышлял о жизни: о неизбывности гармонии, о счастье, о любви, о вечности, о бесконечности мироздания, благо искрящееся море, растущая луна и далекие звезды удивительным образом располагали к этому...