В сыром холоде осени, как и в сухой жаре знойного летнего полдня, есть особое очарование. Источник его в странном чувстве неудобства, вызывающем осенью дрожь по всему телу, а летом, обильное потовыделение. В такие моменты бытия, я (не буду говорить от имени всех), благодаря неприветливости внешнего мира, особенно сильно чувствую свою отдаленность от всего вне. Это позволяет более остро воспринимать внутренний свой мир и реагировать на тончайшие оттенки, на ничтожнейшие изменения в нем. Такая концентрация, вполне эгоистическая надо сказать, на себе самом, приводит (вот парадокс) к повышенной способности восприятия всего находящегося вне. Ведь сознание это только искаженное отражение мира, его окружающего. И вот я задыхаюсь от восторга, глядя на банальные, в общем-то, картины, повторяющиеся в это время из года в год но, каждый раз предстающие перед глазами в новом виде. Не потому так происходит, что изменяется зыбкий и такой иллюзорно-устойчивый мир, а потому, что меняюсь я. Каждый год, каждый день, каждую секунду. И вот прошлогодние пейзажи сияют свежей палитрой красок, и в траекториях падающих листьев особая гармония скольжения, уходящая корнями в дебри метафизики, и выволакивающая оттуда потоки мыслей, стремительно затопляющих маловместительное мое сознание.
К чему такое цветистое, философически вывернутое, эстетически до пошлости изворотливое предисловие? Для того лишь чтобы произнести: "Сегодня я снова ходил к Ее дому". Я бы солгал, изящно описав, как неудержимая сила безумной любви поволокла меня туда, поближе к Ней. Мы всегда так любим упрощения. Упростить ситуацию до плоской, как этот лист бумаги, любви, я не могу себе позволить.
Люблю дышать вечерними туманами, люблю наслаждаться зыбкими ласками холода и принимать мимолетные поцелуи ветра, как должное. Люблю утопать в огнях города и следить за мельканием фар на шоссе. Наблюдать людей и завидовать парочкам доверчиво льнущим друг к другу. ТЫ слышишь? Люблю! Кричу беззвучно в мутное небо с огромной надщерблённой тарелкой луны, готовой свалится на ближайшую крышу. Небо безмолвствует.
-- Вы что-то сказали?
-- Нет, нет, -- отвечаю я, машинально и, оборачиваясь, недоуменно смотрю вслед растворяющейся в причудливой игре теней девушке. "А вы, что-то услышали?" -- хочется крикнуть ей но, я молчу. Я знаю ответ. "Нет, нет" -- доносится эхом из лилово-синеватого тумана.
Я теряюсь в безнадежно темных, уныло пустынных улочках. В недрах их хитросплетений Ее черный тихий дом, уснувший ко времени моего прихода на две трети. Обхожу эту глыбу кирпича, этот многоквартирный склеп для живых мертвецов и зарываюсь в шелест, и темноту запущенного сквера, где деревья приветствуют меня, обсыпая сухими листьями. Свет тускнеет, город удаляется. Останавливаюсь у скамейки, оглядываюсь, и воспоминания шумной толпой врываются в сознание, взломав ветхую дверь тайников памяти. Я помню этот сквер в золотистом сиянии летнего вечера. Звон детских голосов, солнечные блики, мам с колясками, зелёные тени. Я сидел на этой скамейке тогда и, между стволов, в невероятном освещении косых лучей заходящего солнца, видел этот дом. Ее дом! Это он теперь черной глыбой маячит там. Как изменился ты, старый дом, как осел под тяжестью осеннего неба. Ты подслеповато смотришь на меня несколькими тусклыми глазами. Там, за прозрачной тулью занавесок, готовятся ко сну существа паразитирующие в тебе. Там, счастливый отец семейства, благонравно сложив руки на объемном животе, дремлет перед экраном телевизора и, не в пример худая мама, готовит семье нехитрый, но обильный завтрак, а маленький мальчик, в горном массиве складок одеяла, играет на кровати в Афганистан, красочную пародию на который увидел полчаса назад в, устаревшем года три назад, боевике. Вон и Её окно. Дома ли Она? Да, скорее всего. Смотрит телевизор или читает книгу, а, может быть, вяжет. Когда-то, такими же туманными вечерами, я приходил к этому окну, как к алтарю любви, и приносил в жертву час жизни, и ждал появления Её профиля в этом желтом квадрате отчаяния и надежды. Да, в этом окне тлела лампада, и оно соединяло мою душу с Адом, в который падают, как в Рай. Там тлела лампада, но не в душе моей.
Я вообразил любовь в четко очерченной черноте профиля, в окне потому, что жизнь требовала цели. А цель утонула в бездонности души, и след ее затерялся в извилистых лабиринтах памяти, то там то сям обваливавшихся от ветхости, под тяжестью времени. Тогда, центром вселенной становилось Её окно, пока новый водоворот дел не увлекал меня куда-то в невероятные дали обрывавшиеся в пустоту. И летя туда, я неизменно попадал в этот квадрат притягивавший как магнит. Квадрат Её окна.
"Фантазии безумца" -- наверно подумаете вы, -- "бред влюбленного идиота". Да, я согласился бы с вами тогда…
Тем золотистым летним вечером, мы помирились после затянувшейся ссоры и, мило беседуя, отправились на балкон, поговорить, вдыхая свет заходящего солнца. А на подоконнике, я увидел огромный, черный, выпуклоглазый бинокль, слепо смотревший сквозь стекло на балконную растительность. Я взвесил уродца на руке, и Она принялась почему-то оправдываться, и рассказывать о страсти слабоумной сестры наблюдать за чужой жизнью, прячась за пустотой расстояния. "А ведь сквозь эти линзы, Она (Она, а не сестра) спокойно могла рассматривать меня на той лавочке. Меня, сгоравшего в иллюзорном огне несбыточных грез". -- Подумал вдруг я.
Вскоре, мы поссорились опять… Разлука была тяжела и бездушная жизнь с хлюпаньем погружала мое лицо в дерьмо. Я пришел сюда, потеряв в вечернем тумане оборвавшуюся нить цели. И у разграбленного алтаря, стою, глядя на погасшую лампаду, и понимая, что это конец, что источник иссяк, безвольно предоставляю тело грубым ласкам холода. Я вижу, как с треском и грохотом валится луна на крышу Её дома, как оседает он под массой безнадежности и отчаяния, переполняющих мою душу, как смывает его следы тусклый свет умерших давно звезд.
Я возвращаюсь. И каждый шаг -- падение в зернистую бездну асфальта, каждый шаг -- надругательство над свежими трупами падших листьев, каждый -- бегство от себя самого, бегство в никуда.
Прохожу по мосту над железной дорогой. Электричка отчаянно пытается напасть, но не рассчитывает прыжок и с грохотом проносится подо мной, заунывным гудком досадуя на неудавшуюся охоту. Синие огоньки вдоль колеи цедят мистический свет в негостеприимное пространство, и я впитываю его взглядом с жадностью приговоренного к выкалыванию глаз.
"Не люблю" -- тихо, но отчетливо думаю я, поглощая глазами нереальный свет, и трамвай проносится мимо, обливая насмешливыми взглядами заключенных внутри салона. Становлюсь на перила, подпрыгиваю и цепляюсь за тонкий холодный луч низкой звезды. Спускаюсь по нему в переплетения рельс, отражающих ночь в отполированных колесами плоскостях. Играю в классики на шпалах и хохочу в лицо беззубой темноте, старающейся схватить меня дряхлыми деснами. Я вижу глаза приближающегося чудовища… Удачной охоты!