Я всегда был слишком восприимчив ко всякого рода чертовщине. Было что-то цепенящее для меня во всей этой мистике, которая вываливалась на потерявшееся человечество с экранов телевизоров и со страниц низкосортной литературы. Мои книжные полки были забиты эзотерикой и мистикой, моя домашняя видеотека состояла лишь из фильмов ужасов, моими любимыми словами были дьявол и смерть. Каждую неделю я аккуратно просматривал очередные серии X-files, жадно поглощая жуткие тайны необъяснимого, и радовался как ребенок каждому новому мистическому телесериалу, с легкостью позволяя дурачить себя этим вздором. Меня приводили просто в упоение своим религиозным неистовством взбесившиеся телевизионные проповедники, каждый день в десять ноль-ноль вдалбливающие словно гвозди в головы обывателей свою правду о скором конце света. Но больше всего меня привлекали мои ночные кошмары. Вот уж где острота ощущений была неповторимой. Мой мрачный гений довел меня до того, что я разработал целую систему для вызова кошмарных сновидений. Система была достаточно простой и эффективной. Она включала в себя абсолютно неправильное питание перед сном, просмотр глупого слезливого фильма о любви детей к животным и чтение нескольких глав из Библии. Важнейшей компонентой в моей системе конечно же была Библия. Без нее все было напрасно, она служила своего рода колдовской книгой заклинаний.

Первое переживание, оно всегда первое. И в этом его ценность, в его непосредственности, в восприятии, не отягощенном последующим опытом. Мое первое переживание я даже не осознал, приняв его за странный сон.

В тот день я спешил по своим делам, проклиная весеннюю оттепель, лужи, грязный снег, лед, дырявую обувь и испорченный желудок. Весна меня раздражала. Ее приход означал для меня лишь одно: скоро проснется моя животная сущность, и я опять каждый вечер буду шляться по злачным местам в поисках женской плоти. Я уже давно смирился с тем, что в моем сознании уживается этот порочный мистер Хайд, и покорно отдавался каждую весну его власти. Моя вторая половина, в общем-то, также не представляла собой ничего светлого и красивого. Я был типичным продуктом своего времени. Я ел, пил, справлял нужду, ругался матом, не терпел евреев и американцев и вносил свою посильную лепту в общее дело по превращению человечества во вселенское отребье.

Каждую весну нас предупреждают: 'Будьте осторожны, держитесь подальше от домов', и каждую весну кто-то бывает неосторожен. Я прыгнул через лужу и не допрыгнул. Зачерпнул ледяной воды в ботинки и забрызгал брюки. Я нагнулся и стал с остервенением отряхивать штанины. 'Какая идиотская смерть'. Я вздрогнул от неожиданности. Нет, все нормально, это же моя мысль, это я сам подумал. Я с усилием выдохнул воздух из легких. Какой странный бред порой в голову приходит. Я огляделся, рядом никого не было, лишь впереди, метрах в двадцати, толпились люди. Я подошел поближе. Люди оцепили кольцом небольшой пространство, заполненное грязной снежно-кровавой кашей, в центре которого в странной неудобной позе лежала девушка. Никто не пытался помочь, никто не вызывал 'скорую', казалось, они собрались здесь, чтобы обсудить халатность администрации города и поглазеть на свежий труп. Хотя, наверное, я излишне строг. Наверняка уже вызвали всех, кого надо, и теперь просто ждут прибытия соответствующих инстанций. Я взглянул на распростертое тело. В его безжизненности сомневаться не приходилось. 'Хм, действительно, идиотская смерть'. Я двинулся прочь от этого сборища, аккуратно обходя кровавые брызги.

День оказался нервным и, добравшись, наконец, до дома, я не мог мечтать об иной радости как лечь в постель и отключиться, дабы этот затянувшийся день остался навсегда в прошлом. Отключиться мне удалось довольно скоро, но события этого дня преследовали меня еще всю ночь. Мне снился сон: я был юной девицей. В моей голове были ветер и рок. Хотя точнее было бы сказать, что в лицо мне дул ветер, а в наушниках грохотала и скрежетала музыка. Но ощущение было такое, будто все это умещалось у меня в голове. Весеннее солнце ласково и весело слепило глаза, и я жмурилась от удовольствия. На крышах морщился и плавился снег и превращался в потоки грязной воды, которая с визгливым журчанием неслась по водоотводам. Вдруг передо мной на землю шлепнулся огромный пласт снега. Я остановилась как вкопанная. 'Ни фига себе'. Я посмотрела наверх, и сердце мое заколотилось от ужаса. Гитара взвизгнула на мучительной ноте, Курт Кобейн выкрикнул последнее 'Rape me', и в следующее мгновение какая-то огромная сила обрушилась на меня, в глаза брызнул красный цвет, и чудовищная усталость придавила меня к земле. 'Какая идиотская смерть' - подумал я и вздрогнул от неожиданности. Я перестал отряхивать брюки и огляделся. Рядом никого не было, лишь впереди, метрах в двадцати, толпились люди. Я подошел поближе...

Первое, что я сделал, когда проснулся - осторожно ощупал голову. С ней было все в порядке, хотя я готов был поклясться, что чувствовал и удар и нестерпимую боль. Я встал с кровати и поплелся на кухню, обдумывая свой жуткий сон. Чем-то он мне даже понравился, в нем было что-то страшное и загадочное, что всегда так привлекало меня. Но главная тема сна - это экзистенциальное переживание собственной смерти - повергла меня в смятение. В броне моего хладнокровия и абсолютного равнодушия образовалась какая-то эмоциональная брешь. Хотелось с кем-то поделиться переживанием, излить свою тоску. Я не узнавал и не понимал сам себя. Я стоял на кухне, глотая сигарету за сигаретой, пока все пространство не наполнилось дымом. Мое беспросветное, холодное одиночество в эту ночь перестало меня радовать.

Кошка.

Мне нравятся кошки. Есть что-то демоническое в этих существах, какая-то животная гордость, холодная отчужденность. Кошки не живут стаями.

Это была черная кошка, страшная черная кошка. Настрадалась она, наверное, из-за своей окраски. Я нашел ее у подъезда, она не могла ходить. У нее были перебиты все лапы и еще, бог знает, что внутри. Она умирала. Мне стало жаль ее. Я взял ее на руки и осторожно понес к себе домой. Дома я положил ее в кресло и соорудил вокруг нее гнездо из одеял и подушек. За все это время кошка не проронила ни звука, лишь странно глядела на меня своими желтыми глазами. Я сел на пол рядом с креслом и долго смотрел на нее. Не думаю, что я проявил бы столько сочувствия к человеку, но мне было искренне жаль это одинокое животное. Через несколько часов кошка умерла. Я положил ее труп в целлофановый пакет и спустил в мусорный бак. Потом я пошел в кабак и напился.

Этой ночью мне все стало ясно. В мое тихое и самодовольное спокойствие, в мою сладкую, теплую, бледную жизнь забралась непонятная, страшная потусторонняя сила, которая будет еженощно изводить меня своим невидимым присутствием, вклиниваясь в мое сознание, в мои сны, протаскивая меня между жизнью и смертью, заставляя терзаться и нервничать, но, так и не приоткрыв ни одной тайны, не сдернув ни одной завесы. В этом сне я был черной кошкой. У меня были переломаны все лапы и отбиты внутренности. Я лежал на снегу, медленно и безжалостно замерзая. Человек, неприятный на запах, остановился и долго смотрел на меня сверху вниз. Потом он взял меня на руки и осторожно понес. От него воняло хуже, чем от пса. Я понял, он понес меня умирать. Он положил меня в кресло и закутал в одеяла. Мне стало теплей, но смерть была уже рядом, я чувствовал ее ледяной смрад. Человек сел на пол возле кресла и терпеливо стал наблюдать, как вытекает из меня жизнь. Я неотвратимо погружался в сладкую дрему, из которой обычно не пробуждаются. Я медленно угасал, и, казалось, по мере этого угасания, моя жизнь, моя энергия, мои злость и ненависть, моя бесконечная отвага и неутомимая жажда, двигавшие мной в моей многолетней драке за кусок неба - все это мое богатство - перетекает к нему, к этому зловонному человеку с горящими глазами. Я приоткрыл свой желтый глаз и внимательно посмотрел на него. Да, я узнал его, это был я. Мне не стало страшно. Да и чего мне было бояться, я ведь умирал. Через несколько мгновений жизнь тихо ушла от меня. Я поднялся с пола, в последний раз с тоской посмотрел на кошачий труп и зашаркал на кухню за пакетом.

Последующие две недели я провел в тупом хмельном угаре. Я пустился во все тяжкие, пытаясь перехитрить смерть и избежать дальнейших встреч с нею. В городе не осталось ни одного приличного кабака, из которого меня не вышвырнули бы как последнего забулдыгу. Я спал с каждой шлюхой, которая была не против, я боялся оставаться ночью один. И если говорить о том, кто из нас ниже пал, то я был гораздо омерзительнее в своем мещанском страхе за свое спокойствие, нежели любая из этих женщин, которые, не интересуясь моим именем, соглашались провести со мной ночь. Кто-то мне сказал, что вечная жизнь - это самое ужасное мучение. Можете себе представить, что такое вечное умирание. Я был больным лейкемией, подыхающим от пьянства бомжем, престарелой учительницей, бешеным псом, изнасилованной и не вынесшей позора девицей, шлюхой, с которой я спал и еще, еще, еще:

Но со временем ситуация несколько изменилась. Смерть стала сниться мне за несколько дней до самих событий. Я стал предвидеть смерть. Легче от этого мне не стало. Что меня раздражало больше всего, так это то, что я даже не мог заработать денег на этой своей чудесной способности, на этом своем божьем даре. Думаю, что только Бог мог додуматься одарить меня столь бесполезной вещью, наверное, в воспитательных целях. Никто не хотел знать, что он умрет через два дня, и как ему при этом будет паршиво. Я же мучительно переживал смерть каждого из этих несчастных, счастливых в своем неведении.

Она.

Однажды я был влюблен в женщину. Далекие, мучительно сладкие воспоминания. Я до сих пор помню аромат ее нежности. Это продолжалось недолго. Это не могло быть навсегда. Я был подрастающим чудовищем, а она - ангелом. Я боялся, боялся любить ее, боялся, что однажды она догадается и различит среди моих масок самодовольства, цинизма и нахальства настоящее, не сдирающееся лицо - мою обнаженную, кровоточащую любовь к ангелу, к ней. И тогда она бы сломала меня, она изгнала бы моих бесов. Но кроме них у меня никого не было. Она это знала. Думаю, она любили меня за моих бесов. Я сбежал. Сбежал от ее чистоты, сбежал в свою грязь, в свои пороки. Я вернулся домой, в свою помойку, и я смеялся от счастья, вдыхая свое одиночество.

Потом я узнал, что она вышла замуж. Я взревел от боли. Я думал, что она всегда будет любить и ждать только меня, и когда-нибудь я вернусь к ней. Но: Меня трясло и корежило до тех пор, пока я, в конец замученный бешеным хаосом мыслей и сигаретным дымом, не падал на кровать и не проваливался в темноту. Так продолжалось несколько месяцев, пока однажды утром я не проснулся отчужденным. В этот день я лишился сердца. В нем больше никогда никто не жил.

Этой ночью мне приснилась ее смерть. Взбесившийся автомобиль появился неожиданно и неотвратимо. Тело перелетело через капот и упало на дорогу. Автомобиль умчался в пропасть бесстрастного города. Какие-то мгновения, какие-то доли секунды мне все же удалось выхватить у времени и запомнить навсегда. Картины прошлой жизни - радость, любовь, дети. Не успевший сориентироваться в ситуации водитель ехавшего следом грузовика отчаянно пытался вывернуть руль. Тормоза застонали, словно смертельно больные, передние колеса ожесточенно взвыли и, тяжело врывшись в асфальт, остановились, мягко ткнувшись в беззащитную женщину на дороге. Я стоял в двадцати метрах от грузовика и с ужасом наблюдал за происходящим. Когда к ней подбежали люди, она была уже мертва.

Проснувшись, я долго лежал с открытыми глазами, пытаясь притвориться, что все нормально, что это лишь дурной сон, что ничего страшного не произошло, что все нормально, что это лишь дурной сон, что ни: Ничего не произошло! И не произойдет:

Произойдет.

У меня в запасе два дня - с таким отставанием обычно реально погибали жертвы моих снов. Два дня, чтобы попытаться что-то изменить, чтобы спасти мою единственную, пусть давно бывшую, любовь. Конечно, едва ли она вспоминала обо мне за все это время, и, думаю, встреться мы случайно на улице, мы бы, не узнав друг друга, прошли бы мимо, а если бы и узнали, то не подали бы вида. Но смерть - это другое дело, лишь я один знал о том, что ее ждет, и лишь я один мог как-то повлиять на события. Я лихорадочно думал. В моем сне было три ключевых фигуры: водитель взбесившегося автомобиля, она и я. Водителя, как объекта моего воздействия, я отмел сразу: я не запомнил ни номера автомобиля, ни даже марку. Можно было бы найти ее, прийти к ней и сказать, что ей угрожает опасность, и тогда она посчитала бы, что я окончательно двинулся. Можно было бы сделать все это как-нибудь хитрее, но чем больше я над этим думал, тем меньше мне нравилась эта мысль. Во всех этих летальных происшествиях, свидетелем которых я уже много раз являлся, было одно необходимое условие - это обязательное наличие в одно время в одном месте двух субъектов - жертвы и, собственно, меня. Я боялся, что, вступив с ней в контакт, я таким образом сам создам критическую ситуацию. Оставалась последняя ключевая фигура - я.

Но что я мог сделать? Что?! Ничего.

Я так и решил, я не делал ничего. Оставалось, конечно, еще самоубийство, но тогда я об этом даже не думал. Я заперся на десять дней в своей квартире. Я не ходил в магазин, не ходил на работу, я пытался перехитрить рок. Я засыпал поздно ночью, просыпался далеко за полдень, пил кофе, курил сигареты, смотрел телевизор, иногда читал. Таким образом я спасал человека от смерти. Через десять дней все мои запасы еды закончились, мне нужно было выходить в мир. Я был почти спокоен за судьбу своей бывшей возлюбленной и вполне доволен собой. По всем моим расчетам опасность миновала.

Я вышел на улицу. Одуревшая от радости жизни весна буквально обрушилась на меня морем света и тоннами звука. Я зажмурил от удовольствия глаза и глубоко вдохнул теплый воздух. За десять дней затворничества я многое передумал и на многое пересмотрел свои взгляды. Я уже забыл, когда я в последний раз так вот радовался солнцу и весне. Я зашел в кафе и заказал пирожное с кофе. Потом я отправился бродить по улицам в поисках счастья - так я сформулировал в тот момент цель своего маленького путешествия по городу.

Не знаю, как я ее почувствовал, какая-то неуловимая и в то же время неумолимая сила заставила меня остановиться и обернуться. Просто в какой-то момент я как будто наткнулся на невидимую стену. Я повернул голову, краем глаза я уловил какое-то движение, но я уже ничего не мог сделать, я не успел. Эту битву с роком я проиграл. Взбесившийся автомобиль появился неожиданно и неотвратимо. Тело перелетело через капот и упало на дорогу. Автомобиль умчался в пропасть бесстрастного города. Не успевший сориентироваться в ситуации водитель ехавшего следом грузовика отчаянно пытался вывернуть руль. Тормоза застонали, словно смертельно больные, передние колеса ожесточенно взвыли и, тяжело врывшись в асфальт, остановились, мягко ткнувшись в беззащитную женщину на дороге. Я стоял в двадцати метрах от грузовика и с ужасом наблюдал за происходящим. Когда к ней подбежали люди, она была уже мертва.

Почти конец.

Сегодня моя история подошла к финалу, достигла своей предельной точки. Все сошлось, все произошло так, как должно было быть: мертвецы мертвы, и никакая сила не изменит того, что произошло и того, что произойдет. Я не верил в Бога, потому что презирал его, я верил Дьяволу, потому что боялся его. Теперь я знаю, что Бог и Дьявол - одно лицо, одно вселенское безразличие. Я - прирожденный штурман и искушенный знаток теплых течений и попутных ветров - попал в ловушку собственного созерцания. Следуя по пути наименьшего сопротивления, я слишком быстро достиг конца. Быть может, вся моя предыдущая жизнь была лишь прелюдией к концу, и теперь я должен пройти против ветра, прорваться против течения, сделать что-то вопреки Творцу и своему однобокому, законсервированному сознанию, и доказать: Доказать всем и, прежде всего себе, что я сам и Судья и Творец, и никто, никто не смеет управлять мной и моей: Но что же я делаю?

Я сижу на диване с веревкой в руках и третий час смотрю в потолок.

Нет, я не хочу, я не желаю поддаваться року, я не желаю верить в матричные судьбы! Моя свободная воля, мой разум, мои одичавшие бесы - все это мое - и ни Бог, ни Дьявол не могут наложить на них свои безразличные холодные лапы. Я сам кую себе смерть и решаю с кем и с чем, с какой грязью мне жить. Никому не позволено пялиться в мое будущее, и тем более никто не смеет его показывать мне! Я так решил, я так хочу. Но что же я делаю? Что же я делаю?! Я сижу на диване с веревкой в руках, и третий час смотрю в потолок. Все логично, никаких эмоций, конец был известен с самого начала. Сегодня мне приснилась моя смерть.

Я был один у себя в квартире. Все как всегда: тишина, затхлый воздух, зашторенные окна. Все уже готово: табуретка, веревка, крюк, на котором раньше крепилась люстра. Я видел в кино, что на нем удобно вешаться. Последний штрих - я не хочу умирать в тишине, нужна музыка. Вагнер? Или Pink Floyd? Вагнер не годиться - слишком пафосно, оставим его для Ницше, Pink Floyd роднее. Значит, решено, Pink Floyd, 'Wish you were here'. Пуск.

Я залезаю на табуретку, закрепляю веревку на крюке, просовываю голову в петлю. Wish you were here! Радуйтесь, монстры! Делаю шаг вперед. Нога проваливается в пустоту, табуретка заваливается на бок. Все, больше опоры нет. Веревка-змея сжимает горло, язык становится неожиданно слишком большим, он не умещается в полости рта и вываливается как совершенно чужеродная плоть. Он мешает мне дышать. Я хочу дышать! Я хочу жить. Боже, как я хочу жить.

Мозг взрывается, но я не просыпаюсь. Я по-прежнему один в комнате, но я вижу себя со стороны. Вижу свое подвешенное, бьющиеся в конвульсиях тело, свое искаженное от ужаса и боли лицо. Мне становиться страшно.

Я проснулся. От охватившего меня ужаса я не мог пошевелиться. Я лежал, крепко вжавшись в кровать, и тщетно пытался заставить себя поверить в собственную реальность. Немного успокоившись, я встал, принял душ, позавтракал и стал искать веревку. Потом я вывернул пробки и снял люстру.

Странно, но я уже третий час сижу на диване с веревкой в руках и смотрю в потолок. Хотя, в общем-то, ничего странного, так и должно было быть. Когда шумный ворох моих мыслей внезапно обрывается на одной - почему-то красной и пульсирующей - это конец, я невольно начинаю думать о смысле жизни, о своем предназначении. И тогда я неизбежно прихожу к одному и тому же выводу: это действительно конец. С какой-то остервенелой честностью я признаюсь себе, что смысла в моей жизни нет, а если он когда-то я появлялся, то я его благополучно проморгал. А стало быть, цепляться мне не за что, меня ничто и никто не удерживает. Я перевожу взгляд на окно, я смотрю на свет, пробивающийся сквозь щели штор, и холодная вселенская тоска наполняет мои глаза слезами. Как же, как же мне не хватало в жизни такой вот полоски света! Я затаился в тишине - сломавшийся и бесполезный человек, даже в последний момент пытаясь спрятаться от всех и вся: от мира, от человечества, от любви, от смерти. Сегодня, сейчас в этом душном полумраке я впервые решился на что-то, что противится моему всепоглощающему эгоизму и животному инстинкту самосохранения. Я решил оборвать череду моего однообразия и пуститься в путь к неизвестному. Быть может, это мой первый и единственный достойный поступок в жизни.