Я сижу на краю крыши, свесив ноги. Дом высокий, в шесть этажей, но я не боюсь высоты. Здесь, наверху, мне хорошо. Здесь тихо и спокойно, уличный шум едва доносится сюда, ослабленный расстоянием. А главное, здесь меня никто не видит. И сама себя я тоже не вижу - у меня здесь нет ни зеркал, ни даже просто стекол, в которых можно было бы случайно отразиться. Ненавижу свое лицо - вернее, то, что у меня вместо лица.
Сверху мне хорошо видна улица - машины, люди, светофоры, фонари... Часами могу разглядывать все это, и мне не скучно. А когда надоедает, я перевожу взгляд на небо - то безмятежно-голубое, то низкое и серое. В небе вьются ласточки, порой проносясь прямо перед моим лицом, и кружатся большие белые чайки, иной раз пролетают аисты, а весной и осенью тянутся длинные караваны перелетных птиц...
Издалека доносится густое басовитое жужжание, словно сюда, на такую немыслимую для него высоту, вдруг залетел большой майский жук. Но сейчас не май, и жужжание, постепенно приближаясь, становится все громче и громче, чтобы затихнуть за моей спиной.
- Привет, подружка!
- Ну, здравствуй, Карлсон! - говорю я, наконец обернувшись. На крыше рядом со мной стоит невысокий человек в клетчатых штанах и с пропеллером за спиной.
- Здравствуй, Карлсдоттир! - Карлсон произносит эти слова с насмешкой в голосе. - И не надоела тебе эта дурацкая кличка? Давай придумаем тебе нормальное имя! Гюль-фия, например!
Я невольно улыбаюсь. Мы спорим на эту тему уже, наверное, в сотый раз и уже наперед знаем аргументы друг друга.
- Кличка дурацкая, да. Но другой у меня нет, уж извини. Имя нельзя придумать, его должны дать родители. А мне отец не дал ни имени, ни лица.
- Ну, знаешь, его в этом винить нельзя! Он, я так думаю, не планировал вот так вдруг взять и умереть от разрыва сердца.
Карлсон прав, а я не права, я это знаю. И все равно ненавижу отца - за ту дурацкую маску, что у меня вместо лица, за ту дурацкую кличку, которой пользуюсь вместо имени.
- Ну не планировал, пусть. Но все равно - мне не дали имени, значит, у меня его нет. А Карлсдоттир... Раз моего отца звали Карло, значит, на такое имя я имею право.
Мой друг не умеет долго говорить об одном и том же.
- Ладно-ладно, имеешь, кто же против... Не злись, на вот лучше конфетку съешь!
- Да не нужны мне твои конфеты! Сам их ешь!
- Думаешь, я их так уж люблю?
- А зачем тогда у Малыша вымогаешь?
- Да не вымогаю я! Он сам мне дарит. Ему это нравится - что у него есть друг, которого можно угостить конфетами.
Карлсон со вздохом сует руку в карман и вытаскивает целую горсть конфет в разноцветных фантиках.
- А зачем именно конфеты? Раз ты их не любишь?
- Во-первых, почему не люблю? - он убирает конфеты обратно в карман и садится на краю крыши рядом со мной. - Люблю. Только не в таком количестве. А во-вторых, чем же ему еще меня угощать? Не пивом же! Он все-таки ребенок. Можно, конечно, плюшками, но тогда я скоро взлететь не смогу. А вообще, ты что думаешь, тебе одной плохо? У меня та же беда. С пропеллером не всякому человеку можно на глаза показаться. У меня только и есть друзей - ты с братом да Малыш. Пива попить и то не с кем... Ты думаешь, мне правда так уж весело вместе с Малышом дурачиться? Паровые машины взрывать да плюшки пылесосом воровать? Я-то, знаешь ли, не ребенок. Мне нормально общаться хочется.
- Ну он же вырастет, - пытаюсь я подбодрить друга. - Повзрослеет, будете общаться нормально.
- Как же, жди! Я-то как раз и ждал раньше. Ты думаешь, Малыш у меня такой - первый? Подрастет - сначала подумает, что все это несерьезно и ни к чему, и перед друзьями неудобно, чтобы такой маленький и толстый и притом с пропеллером. А еще немного повзрослеет - и сам поверит, что все это ему приснилось или придумалось...
- Ну хочешь, прилетай ко мне со своим пивом.
- Нет уж, спасибо, не надо мне твоих одолжений, - Карлсон все еще насуплен.- Я ведь знаю, ты пиво тоже не любишь. Ладно, на следующей неделе твой брат приедет, тогда и посидим нормально, по-человечески...
- Как на следующей неделе? - от такой новости я даже вскакиваю на ноги, едва не свалившись при этом с крыши. Мой друг ухмыляется, очень довольный собой.
- А я разве не сказал? Да нет же, точно говорил, это ты никогда не слушаешь толком. Внизу афиши висят, спускалась бы ты вниз почаще, сама бы давно заметила.
Карлсон смеется, дразнит меня, но я не обижаюсь. Я так рада, что не могу обижаться. Мы с братом очень любим друг друга, хоть и редко видимся.
- А теперь давай полетаем! - Карлсон спешит воспользоваться моим хорошим настроением.
- Ты с ума сошел? - ахаю я. - Сейчас, средь бела дня? Нас же увидят?
- Ага, сейчас! Конечно, средь бела дня - разве мы с тобой летучие мыши, чтобы только по ночам летать? И никто нас не увидит, люди вверх не смотрят, будто ты не знаешь! И, между прочим, им же хуже - они лишают себя такого замечательного зрелища, как ты да я. А ведь могли бы полюбоваться, как мы замечательно летаем.
И, конечно, я дала себя уговорить. Потому что сама очень люблю летать именно днем, хоть и боюсь быть замеченной. Потому что я люблю солнце, и голубое небо, и ласточек.
И, конечно, Карлсон оказался прав - никто нас не увидел. Никто не смотрел вверх, никто не увидел, как за моей спиной с легким перестуком раскинулись два широких веера из тонких деревянных планок, развернулись, чутко вздрогнули, улавливая ветер, а потом я шагнула с края крыши - и мы полетели! Нет, я не буду рассказывать, что такое настоящий полет, для этого не придумано настоящих слов.
Пусть, пусть у меня уродливая маска вместо лица и нет имени - зато у меня есть крылья.
Через неделю пустырь неподалеку от моего дома расцветился яркими шатрами и фургонами цирка-шапито. Все свободное время между вечерними выступлениями и утренними репетициями мы с братом проводили вместе - то у него в тесном, словно старый сундук, фургончике, то у меня на крыше. Мы не видимся по несколько лет, зато уж когда бродячее ремесло брата в очередной раз забрасывает его в этот город - мы почти не расстаемся.
Мы с ним похожи - оба голенастые, нескладные, с тонкими руками и ногами, с острыми коленками и локтями. Но ему повезло больше - у него настоящее человеческое лицо. Ну, почти человеческое - таких носов у людей не бывает, конечно. Но все равно... подумаешь, нос! Не всякий и обратит внимание.
Зато у меня есть крылья. Иногда я всерьез задумываюсь, согласилась бы я поменяться - крылья на лицо. И не знаю ответа. Я ведь умею летать.
Карлсон частенько присоединяется к нам. Они на удивление легко сошлись. С другой стороны, чему удивляться? До смешного непохожие внешне - один пузатый, круглолицый, с носом-пуговкой, другой тонкий, угловатый, длинноносый, они одинаково беспечные и неунывающие, одинаково любят посмеяться и подурачиться. Ко мне они оба относятся сочувственно и слегка покровительственно, мой угрюмый нрав кажется им, вероятно, чем-то вроде затяжной болезни. Разговаривая со мной, они то и дело перебрасываются озабоченными взглядами, словно два врача на консилиуме, и все время ищут способ развеселить, расшевелить меня.
А еще мы летаем вместе. Брат сидит на спине Карлсона. Он невелик ростом и легок телом, Карлсон утверждает, что даже его Малыш весит больше, хотя я-то слышу в жужжании моторчика натужные нотки. А мой брат, в свою очередь, уверяет нас, что ему нисколько не страшно, хотя я вижу, что всей его беспечности не хватит на то, чтобы не прислушиваться с легкой тревогой к этому гудению. Но оба стараются, чтобы развлечь меня. и я, в свою очередь, делаю вид, что наслаждаюсь полетом, нисколько не тревожась за них обоих...
В том, что мы познакомились с Бетан, виновата моя невнимательность. Люди временами появлялись на моей крыше, и обычно я была достаточно осторожна, чтобы не сталкиваться с ними. А тут расслабилась, отвлеклась... Это из-за брата. Когда он приезжает, я почти каждый вечер спускаюсь вниз, сижу у него в фургоне, куда каждую минуту может зайти кто-нибудь из его товарищей-циркачей, даже хожу с ним по улицам - пусть глубокой ночью, в темноте, но все же... В общем, отвыкаю от обычной осторожности.
Она стояла на крыше - на моей крыше! Точнее, не стояла, а топталась туда-сюда, словно исполняя непонятный танец, то подходила к самому краю, то отступала на несколько шагов. Я заметила ее, когда уже опускалась, сложив за спиной крылья. Взлетать было поздно. Крыша гулко отозвалась под моими ногами, и девушка вздрогнула и обернулась.
- Ты кто? - воскликнула она почему-то с возмущением в голосе, будто это я к ней заявилась, а не она ко мне. - Что ты здесь делаешь?
- Я здесь живу, - ответила я не менее возмущенно, забыв свой обычный страх перед нормальными людьми. - А ты что здесь делаешь?
- Я здесь умираю, - ответила она серьезно. - Вот сейчас вниз прыгну. Еще чуть-чуть постою и прыгну.
- Правда? - я удивилась. - А зачем?
Я ведь слишком мало общалась с людьми. Мой брат и Карлсон не в счет, их никак не назвать обычными. Откуда мне знать - может, это вполне нормально для молодых девочек.
- Потому что я некрасивая, - девушка шмыгнула носом и договорила, - и потому, что меня никто не любит.
Я по-прежнему ничего не понимала.
- А от того, что ты спрыгнешь вниз, ты станешь красивее?
Она покраснела.
- Ты издеваешься, да? Нет, я не стану красивее, только мне это будет уже все равно. А они все пожалеют.
- О том, что ты некрасивая?
- О том, что меня никто не любит!
Мы обе замолчали. Не знаю, о чем она думала, а я разглядывала ее лицо и пыталась понять, правда она некрасивая или нет. Я в этом плохо разбиралась. На мой взгляд, все у нее было нормально - два глаза, два уха, нос, подбородок...
Она опять заговорила:
- Каждого кто-то любит! Ну, про маму с папой говорить нечего... они, конечно, уже старые, но ведь все равно любят друг друга! У Боссе уйма друзей, даже у глупого Малыша есть этот его дурацкий придуманный Карлсон и еще собака, а у меня никого...
Сначала я обиделась за своего друга.
- Почему это Карлсон - придуманный? Ничего он не придуманный, он самый настоящий!
Насчет "дурацкого" я спорить не стала, ведь он сам старательно изображал из себя шута горохового.
А потом я вдруг сообразила еще кое-что.
- Так, послушай, выходит, ты - сестра Малыша? Бетан?
- А ты откуда знаешь? - изумилась она.
- От Карлсона, - машинально ответила я. - Но почему же ты говоришь, что тебя не любят? А как же мама и папа, ведь они наверняка тебя любят, раз дали тебе такое красивое имя? И потом, тебя же еще любит твой Пеле!
- Какой Пеле, мы с ним давно поссорились... ой! А это-то ты откуда знаешь?! Ну Малыш, ну трепло! Всему свету рассказал! Ну, он у меня попляшет! - от возмущения Бетан топнула ногой - и вдруг заскользила по влажной от росы крыше.
И через мгновение я осталась одна.
В первый миг я не слишком удивилась. Бетан же с самого начала сказала, что собирается прыгнуть вниз. Правда, прыгают обычно лицом вперед, а не спиной, но мало ли, почему ей так удобнее. Опять же мне показалось не слишком вежливым вот так расставаться с собеседником, даже не попрощавшись... но откуда мне знать, как принято вести себя в подобных ситуациях? Может, так и надо.
А потом я услышала отчаянный крик:
- Помогите!!!
Бетан висела метрах в трех от карниза, вцепившись обеими руками в какую-то деталь фасада, не знаю, как она называется.
Дотянуться до нее с края крыши я не могла.
Спустить ей вниз веревку? Во-первых, у меня не было веревки, а во-вторых, вряд ли Бетан смогла бы за нее ухватиться. Ей пришлось бы разжать одну руку и на миг повиснуть, держась только одной - даже если бы ей хватило на это сил, то уж мужества точно не хватило бы.
Подлететь поближе и самой схватить ее за руку? Карлсон точно смог бы это без труда. Вот только сложность в том, что мои крылья - не его пропеллер. Он и на месте может зависнуть, и подлететь вплотную, а я или изломаю крылья о стену, или собью ими Бетан.
В общем, я просто спрыгнула вниз. Не совсем с того места, откуда упала Бетан, а чуть в стороне. На расстоянии вытянутой руки.
В падении я успела схватить ее за запястье, а потом изогнулась в воздухе и ногами что было силы оттолкнулась от стены. Мне надо было отлететь достаточно далеко, чтобы хватило места крыльям. И отлететь с достаточной скоростью, чтобы крылья смогли развернуться. Я сознавала, что очень сильно рискую, но что мне оставалось делать?
Как выяснилось, была и еще одна опасность, о которой я не подумала. Бетан хоть и выглядела стройной и хрупкой, но была все же намного старше своего брата и соответственно заметно тяжелее, а ведь Карлсон даже под весом Малыша кряхтел и тяжело дышал. А я привыкла считать себя слабее Карлсона. Хотя если задуматься, совершенно непонятно, почему я так считала. Мы никогда не устраивали соревнований.
Так что сначала мы чуть не рухнули вниз обе, вместе. Потом я судорожно замахала крыльями, нелепо и суматошно, как курица. Мне казалось, что сейчас моя рука оторвется в плече... казалось, что тонкие планки крыльев треснут от усилий... Потом я вдруг сообразила, что мне и не обязательно подниматься назад на крышу - достаточно затормозить падение, превратив его в безопасный спуск. Физически легче не стало, но я сразу успокоилась и перестала паниковать. Земля приближалась быстро, но не катастрофично, и я еще успела свернуть чуть в сторону - с брусчатого тротуара на газон.
Бетан все это время визжала не переставая.
Над самой землей я разжала руку, сбрасывая девушку вниз. Она упала неловко и, наверное, ушиблась. Но я не могу взлететь с земли, а лезть вверх по пожарной лестнице, как я это делаю после встреч с братом - сейчас, днем, мне не хотелось. И без того удивительно, что никто не высунулся в окно и не выбежал во двор на ее заполошный визг.
Так что я поспешила избавиться от груза и в несколько сильных взмахов - налегке-то! - поднялась обратно. И там наконец рухнула на теплую черепицу, задыхаясь от усталости и от боли в плече, в спине и в крыльях...
Два дня я приходила в себя. Прилетал Карлсон - я почему-то не рассказала ему о происшедшем. Сама не знаю, почему. Полетать с ним я отказалась, о причине соврала, сказала, будто ушиблась при посадке. Карлсон долго переживал - минут пять, не меньше. Досадовал, упрекал меня в неосторожности (кто бы говорил!), пытался развлечь меня очередной дурацкой историей и снова настойчиво совал конфеты. В конце концов я уступила, все равно не отстал бы, и взяла карамельку. Карлсон тут же возликовал:
- Ну вот, правильно! Ты же девочка, а все девочки любят сладкое! И вообще все болезни от нервов, а для нервов нужен сахар, я знаю!
А на третий день ко мне на крышу залезла Бетан.
На этот раз я заранее услышала, как она шуршит на чердаке, как открывает люк. Я могла бы успеть спрятаться, но почему-то не захотела. В конце концов это моя крыша, я тут живу - почему я должна всегда прятаться?
Бетан вылезла из чердачного люка и встала, осторожно оглядываясь.
- Эй! - окликнула я ее. - Ты что, опять собираешься прыгать? Я тебя больше ловить не буду!
- Нет, я прыгать не буду, - ответила она серьезным голосом. - Я дура была... теперь поумнела. Кстати, спасибо, что ты меня поймала.
- Кстати, пожалуйста.
Мы помолчали.
- А зачем ты тогда пришла, если не прыгать? - спросила я.
- Ну вот спасибо сказать...
- Хорошо, сказала. Дальше что?
- А что, ты хочешь, чтобы я ушла? Я тебе мешаю?
Я очень не хотела, чтобы она уходила, мне хотелось поговорить с ней, но какое-то странное чувство противоречия заставляло меня грубить.
- Вообще-то я пришла посмотреть на тебя, - сказала она неожиданно.
- Зачем?
- Ну, чтобы убедиться, что ты по правде есть. Что я тебя не придумала, как Малыш своего Карлсона. Что я не сошла с ума.
- Да что ты заладила - "придумала", "придуманный"! - рассердилась я. - Сама ты... придуманная, а Карлсон самый настоящий.
- Ну да, настоящий! Настоящих людей с пропеллерами не бывает,- убежденно ответила Бетан.
- А с крыльями бывают? - возразила я.
- Вообще-то нет, - согласилась Бетан. - Потому я и думаю, что, может, я головой стукнулась, когда упала, и мне все померещилось.
- А как же ты тогда не разбилась? Тут, между прочим, семь этажей!
- А я, может, и не с крыши упала. Я, может, просто шла и поскользнулась! Я, кстати, так всем и сказала... ну, когда меня спрашивали, чего я так орала.
- Ага, может, тебе и сейчас все мерещится, - кивнула я. - И я мерещусь.
- А сейчас я у тебя крыльев не вижу!
- Ну так посмотри! - и два веера из деревянных пластинок, тонких, словно настоящие перья, с шелестом развернулись у меня за спиной. Бетан тихонько ахнула:
- Ой, какая красота! А потрогать можно?
- Можно, - я повернулась к ней вполоборота, чтобы ей удобнее было. - Ну что, убедилась, что я настоящая?
- Ага, убедилась, - она словно завороженная разглядывала и ощупывала крылья. - Но ведь этого не может быть, таких людей не бывает!
- Ну, в общем... не бывает, да. Я не совсем человек. Я кукла... меня отец из дерева сделал.
- Из дерева? Как Буратино, что ли? - переспросила Бетан с сомнением в голосе.
- Если бы! - раздраженно ответила я. - Буратино на человека похож. У Буратино нормальное лицо, не то, что у меня. Видишь ли, мастеру неинтересно два раза одно и то же делать!
Глаза у Бетан сделались совсем безумными.
- Подожди, ты что, хочешь сказать, что и Буратино тоже не придуманный?
- Какое придуманный, это мой старший брат. Ой, да ладно! Лучше расскажи толком, зачем ты хотела спрыгнуть!
Мы просидели на коньке крыши часа два, не меньше. Бетан честно пыталась мне объяснить, но получалось плохо.
- Ну понимаешь, родители меня не любят... придираются все время. За "тройки" в школе ругают.
- А ты хочешь, чтобы у тебя были "тройки"? - я действительно хотела понять. Я ведь так мало знаю о жизни нормальных людей!
- Нууу... в общем нет. Мне скоро в колледж поступать... надо, чтобы нормальные оценки были. Но все равно... это мое дело, а они придираются! И без шапки зимой ходить не разрешают.
- А почему нельзя без шапки?
- Боятся, что я замерзну и простужусь.
- А ты хочешь простудиться?
- Да ну тебя, глупости какие! Я не хочу простудиться, ну так я и не простужусь! Все без шапок ходят!
- И другие родители разрешают без шапок?
Бетан задумалась, вспоминая, и вдруг засмеялась:
- А ведь никто не разрешает! Мы все шапки в сумки прячем!
Потом она вдруг рассердилась на меня:
- С тобой говорить невозможно! По-твоему получается, что у меня все хорошо и мне обижаться не на что!
- По-моему? - удивилась я. - Я ведь вообще ничего не говорю. Что я могу сказать, если я ничего не знаю? Я только спрашиваю.