Скиннер Чарльз Монтгомери. Остров манахаттов и окрестности

Дольф Хейлигер

Нью-Йорк назывался Новым Амстердамом, когда Дольф Хейлигер родился в этом городке - некрасивый и озорной мальчишка, хоть и с храбрым нравом, и добрым сердцем. После смерти отца, не оставившего ни гроша, ему пришлось поступить в услужение к доктору, пока мать Дольфа держала лавку. Сей доктор купил ферму на острове Манахаттов, вдалеке от города - похоже, что на этом месте сейчас проходит Двадцать Третья улица, - и по слухам, которые передавали из уст в уста его жители, можно было судить, что хозяин лишь взвалил на себя бремя ответственности о земле, не сулящее никакой выгоды. Вышло так, что рискованный нрав Дольфа заставил его отправиться и разузнать причины подобных разговоров, и три ночи он оставался в заброшенном старом поместье, вялый и клевавший носом, как только заходило солнце, но по-прежнему полный решимости исполнить свою затею ради удовольствия людей, что с нетерпением ждали его сведений.

Много времени утекло, прежде чем Дольф рассказал об одиноких шагах, что разбудили его ранним утром; о двери, что мягко отворилась, хотя он сам крепко запер ее на засов накануне; о тучном фламандце с седыми кудрями, в широких ботфортах, в широкополой шляпе, застегнутой с одной стороны, в широких бричезах и дублете; о фламандце, который появлялся из темноты и садился в кресло, неотрывно глядя на Дольфа до первого крика петуха. Не сразу он рассказал и о том, как на третью ночь набрался храбрости, для уверенности прижал к груди Библию и катехизис и спросил о цели визита; о том, как призрак встал и поманил Дольфа за собой взглядом, провел его вниз по лестнице, прошел сквозь запертую дверь, оставив дрожащего юношу возиться с засовом, а затем направился к заброшенному колодцу в глубине сада и там исчез.

Дольф долго размышлял об увиденном, и ему снились странные сны. Он уверял, что из-за своих сновидений он поднялся на борт шхуны, стоявшей на причале Гудзона, не попрощавшись со своим хозяином, и, будучи выброшенным на берег после шторма у подножья скалы под названием Грозовой Король, попал в компанию Антония ван дер Хевдена, знаменитого землевладельца и охотника, который проникся симпатией к Дольфу, как к пареньку, умевшему стрелять, рыбачить, грести и плавать, и забрал его с собой, в свой дом в Олбани. Жилье у господина ван дер Хевдена было просторным, спиртное - отличным, а, кроме того, у него росла прелестная дочь, и Дольф чувствовал себя точно в раю, пока его не привели в комнату, которую ему отвели, ибо здесь первым делом он увидел портрет того самого человека, который заставлял его пробуждаться в худшее время всех трех ночей в усадьбе на острове Манахаттов. Он пожелал узнать, чей это портрет, и ему сказали, что это некий Киллиан ван дер Шпигель, бургомистр и скупец, спрятавший свои деньги, когда англичане захватили Новый Амстердам, а потом замучили ван дер Шпигеля до смерти, прежде чем это обнаружилось. Дольф вспомнил, что его мать упоминала об этом Шпигеле, и еще о том, что ее отец был законным наследником почившего скупердяя, а сейчас он оказался родственником и ван дер Хевдена! В ту же ночь ему приснилось, что фламандец вышел из своего портрета и вновь, как раньше, провел его к тому же колодцу, улыбнулся и исчез. На следующее утро Дольф решил, что все случилось лишь ради того, чтобы воссоединить две ветви одного рода и обнаружить место, где лежало сокровище, которое он должен унаследовать. Его так захватила эта идея, что к вящему удивлению господина ван дер Хевдена и, к сожалению его дочери, на первой же шхуне он отправился назад, в Новый Амстердам.

После того, как беглеца встретили проклятья доктора, радость матери, которая уверовала, что его утащили духи, и потрясение толпы, чествовавшей его, будто героя романа, при первой же возможности Дольф отправился к усадьбе, населенной призраками, и закинул удочку в заброшенный колодец. Тотчас же он почувствовал, что крюк зацепился за что-то на дне, и, медленно вытянув его, Дольф увидел серебряную супницу; крышка была примотана к ней проволокой. Хватило мгновения, чтобы развязать узлы, и под крышкой супница оказалась доверху набита золотыми монетами. В тот день удача благоволила его улову так, как никогда не улыбалась иному рыбаку, ибо внизу лежало еще немало посуды: на каждом приборе красовался герб ван дер Шпигеля и в каждом из них хранилось сокровище.

Воодушевленный тем, что люди, напуганные ужасными историями о призраках, обходили подальше это место, он потихоньку перетащил сокровища домой и спрятал. После его необъяснимого отъезда в Олбани и хороводов с призраками, его соседи были готовы к любым переменам в его облике или здоровье, и поскольку теперь у него всегда находилась бутылочка шнапса для мужчин или чайничек чая для женщин, а также ласковых слов для матери, они принялись хором твердить, что всегда знали, коль ему было суждено измениться, то перемены будут к лучшему - лишь его недоброжелатели многозначительно приподнимали брови, - и когда он просил их отужинать с ним, они всегда соглашались.

Больше того, они радовались, когда настал день его свадьбы с юной девой из Олбани, а еще они избрали его членом городского управы, которой он завещал кое-что из посуды Шпигеля, и Дольф частенько помогал прочим отцам города опустошить огромную чашу для пунша. Это его и сгубило. На одном из пиров он скончался от апоплексического удара и был похоронен со всеми почестями у голландской церкви на Гарден-стрит.

Отпевание на свадьбе

В далекие времена никербокеров, когда люди женились по любви, один юноша из Нью-Йорка так пылко пытался растопить сердце признанной красавицы, что люди твердили, будто оглашение брака не за горами, однако истинным сюрпризом для всех оказалось, когда девушка отправилась в церковь вместе с другим джентльменом, годившемся ей в отцы, и вышла из нее его женой; старик был богат. После того, как схлынули гнев и разочарование, отвергнутый юноша удалился от мира и посвятил себя учению, и когда он узнал, что его возлюбленная овдовела, унаследовав немалое имущество усопшего, то возобновил старое знакомство; однако ему пришлось горько улыбаться, потому что вскоре она вышла замуж за безрассудного юнца, который разорил ее, но, в свою очередь, искупил свои грехи тем, что умер, прежде чем успел потратить остатки ее богатств.

Через некоторое время дважды вдова вернулась в Нью-Йорк и вновь повстречала давнего поклонника. Мистер Элленвуд приобрел репутацию ученого и частенько удивлял своих друзей эксцентричными выходками, но после нескольких встреч с возлюбленной старых дней растерял всю свою мрачность и со всеми церемониями он вновь принес к ее ногам свое сердце, захваченное в плен лет сорок назад. Хотя оба они были в преклонных годах, их помолвка привлекла немного внимания. Вдова все еще была красива, а жених - тих, благороден и галантен, и их союз сулил достаток в оставшиеся им годы. Для свадьбы была назначена церковь Святого Павла на Бродвее, и жених пожелал, чтобы невеста встретила его прямо там. В назначенный час компания любопытствующих вошла в здание; послышался стук колес, и веселая компания подружек друзей невесты с шуршанием панье, дорогих тканей, бархата и шелка, в пудре и париках, со звоном шпаг и сабель вошли в проход между скамьями храма, но, когда в двери появилась невеста, колокол в темноте под шпилем пробил один раз, пока яркий свет заливал могильные камни и дерн на кладбище во дворе церкви.

Невеста прошла к алтарю, и стоило ей занять свое место, как со звонницы донесся еще один удар колокола. Жениха не было; вновь и вновь бронзовая глотка и железный язык отбивали погребальную песнь, лица гостей посерели, они забеспокоились, не зная, что и думать. Женщина не отрывала взгляда от мраморной гробницы своего первого мужа, с дрожью ожидая разрешения загадки, пока двери не заслонила похоронная процессия, и у невесты перехватило дыхание. Когда процессия пошла по проходу, орган заиграл заунывную похоронную песню, и невеста с удивлением узнала в них бывших друзей - сгорбленных и увядших мужчин и женщин, шедших парами, точно в насмешку, пока за ними в саване не появился ее жених, бледный, хромающий, растрепанный, с лихорадочно блестевшими глазами.

- Пойдем, - сказал он, - пора сыграть нашу свадьбу. Гробы готовы. Затем отправимся домой, в гробницу.

- Жестокий, - еле выдавила невеста.

- Небо теперь рассудит, кто из нас жесток. Сорок лет назад ты забрала мою веру, разрушила надежды и отдала другим свою юность и красоту. Наши жизни почти завершились, потому я пришел взять тебя в жены на отпевании, - затем, уже мягче, он взял ее руку и продолжил: - Все прощено. Если мы не сможем жить вместе, то хотя бы соединимся в смерти. Уже почти все кончено. Мы поженимся в вечности. Идем же!

И, нежно приобняв ее, жених повлек невесту вперед. С трудом, будто перед ней лежало тяжелейшее испытание, смущенная, испуганная, оскорбленная, невеста прошла вперед, и на лице ее показалось облегчение.

- Это так, - сказала она. - Я поддалась тщете и суете, но теперь, в моем возрасте, истинная любовь, которую я только знала, вернулась ко мне. Я буду хранить ее вечно.

Они взглянули друг на друга, и на глазах у обоих показались слезы. Священник мрачно прочел свадебный обряд, и как только он замолк, орган, игравший погребальную песнь под мерный бой колокола, перешел на иную мелодию, и последние звуки песни потерялись в торжественном и радостном мотиве. Послышались сдавленные всхлипы и вздохи облегчения, как только свадебная процессия пошла назад, и как только новобрачные достигли главных врат, колокол умолк, а солнце ярко сияло на ясном небе.

Неугомонный Дирк ван Дара

В дни, когда Нью-Йорк был совсем невелик, один буйный юноша вместе с другом по имени Руни взял за привычку обходить по ночам окрестные таверны. Этим юношей был Дирк ван Дара, один из тех толстобрюхих гуляк, что относились к веселью необычайно торжественно, пока англичане не захватили их беззащитный город. Вышло так, что в одну ночь Дирк и его закадычный друг задержались позже, чем обычно, и около одиннадцати часов вечера, когда все добрые люди готовились ко сну, пошел мелкий дождь, стража задремала в дверных проемах, и улицы Бродвея остались беззащитными. Когда оба выпивохи вышли с постоялого двора на Уолл-Стрит и увидели, что огни в окнах пивной гаснут, то пустились в путь домой, но едва лишь они поравнялись со старой церковью Святого Павла, их остановило странное происшествие: с церковного двора раздался крик, и среди могильных камней показалось сияние. Руни в тот час был трезв, в отличие от Дирка ван Дары, который заорал:

- Вот это забава, друг мой Руни. Давай перелезем через стену! Если мертвые собрались поплясать, то мы найдем пару и покажем им, как нынче подрезают крылья голубкам.

- Нет, - возразил тот. - Кто выйдет к мертвым, когда они покидают свои могилы, тот обречен исчезнуть. Я слышал, если попадешь в их когти, то останешься в чистилище на сотни лет, и ни один священник не вымолит тебя.

- Пф! Старушечьи сказки! Идем!

И он потянул друга за собой, и они перелезли через забор.

- Эй! Что у нас тут?

Пока он говорил, за могильным камнем показалась высокая фигура, похожая на ведьму, одетая в лохмотья, с растрепанными волосами, что закрывали ее лицо. Друзья расчихались от запаха серы, и Руни позже клялся, что на краю кладбища показались ухмыляющиеся существа со светящимся кончиком хвоста. Но голландцы старых времен отличались безрассудством! Дирк принялся подшучивать над ведьминой ветхостью, но она прервала его болтовню, окунув нечто в котелок за ней и брызнув этим в незваных гостей. Чтобы это ни было, оно с яростью вспыхнуло, и с криком боли друзья бросились к стене, резвей, чем раньше, и вскоре уже бежали прочь. Когда часы пробили полночь, то далеко они не ушли.

- Это еще что? - пропыхтел Руни. - За нами идут полчища! Пресвятая Дева! Я слышал, будто если помрешь от ведьминого бульона, которым тебя полили, то и на том свете считаешься конченым. Идем же к отцу Донагану! Уф!

Как только он договорил, дорогу беглецам перегородила женщина и, нескромно разглядывая их, сказала:

- Дирк ван Дара, твой предок в парике и с серьгой в ухе, изгнал нас, распутниц из Нью-Йорка после того, как проклял в молитвах. Но мы простили его, и чтобы доказать это, приглашаем тебя на наш праздник.

Улица перед церковью наводнилась пестрой толпой с факелами, что сияли подобно звездам. Эти создания окружили Дирка, и он охотно схватил женщину, что заговорила с ним и пустился в пляс. Никто не проснулся, никто не вышел на улицу, не было ни единой живой души, кроме двух друзей, и не единого слова не было произнесено, пока танец становился все разнузданней под аккомпанемент чужеродных и невидимых инструментов. Время от времени кто-то из танцоров прикладывал к заду Дирка ван Дары факел, и жгучая боль заставляла его двигаться быстрей. Наконец они дружно повернули к Баттери и с веселыми криками пошли по улице. Руни, почти лишившийся чувств, с криком ужаса побежал прочь и, когда осмелился обернуться, то увидел, как нечестивая процессия исчезает в тумане. С той ночи никто больше не видел и не слышал Дирка ван Дару, а трактирщики почуяли, что меньше стало веселья и выручки в их деле.

Компания с острова Висельников

Остров Эллис, что лежит в Нью-Йоркской гавани, когда-то назывался островом Висельников, потому что здесь всем на обозрение в клетках вывешивали трупы пиратов да бунтовщиков. Во времена, когда его использовали для столь жестоких дел, в Коммьюнипо стояла таверна "Дикий Гусь", где отдыхали почтенные голландские горожане: курили, пили можжевеловую водку, толстели, вели мудреные разговоры и засыпали в компании друг друга. Истинной чумой в ней считали Яна Йоста Вандерскампа, племянника богатого землевладельца; он частенько заставлял завсегдатаев таверны поволноваться, набивал их курительные трубки порохом, а в лошадиные хвосты вплетал ветки шиповника. Когда же вырос, то стал настоящим пиратом и взял с собой в море закадычного друга, злобного и уродливого негра по имени Плутон, что прислуживал раньше в таверне. Стоило дяде скончаться, и Вандерскамп завладел его поместьем, обставил его награбленными вещами, а в периоды, когда он со своей бандой оказывался на берегу - командой пьющих, поющих, ругающихся и азартных дьяволов, подобных которым в Коммьюнипо раньше не видели, - даже местные жители не могли призвать их к порядку и пресечь поступки, что позорно прославили "Дикого Гуся". Британские власти, однако, поймали трех лихачей и вздернули их на острове Висельников; после этого плохие дела в Коммьюнипо стали твориться в тайне.

Одним вечером пират и его подельники возвращались в таверну с корабля, что стоял в открытом море, и внезапный шквал подхватил их лодку и отнес ее к берегу острова Висельников. Когда они обогнули одинокий риф, скрип наверху заставил Вандерскампа поднять взгляд, и он вздрогнул, когда увидел тела трех своих товарищей. Это цепи скрипели на ветру, и ветер трепал лохмотья, оставшиеся от их одежды.

- Не хотите ли повидаться с друзьями? - усмехнулся Плутон. - Вам, кто не боится ни единого живого человека, чего опасаться от мертвецов?

- Ничего, - отрезал пират. Он вытянул бутылку, присосался к ней, а затем указал ею на мертвых преступников и заорал: - Хорошая погодка для вас, ребятки на стылом ветру! Если вы намереваетесь болтаться по окрестностям ночью, заходите на ужин!

Костяной треск и звук раскачивающихся цепей прозвучал как смех.

Пробила полночь, когда лодка пристала к берегу. Буря не окончилась, и промокший до нитки Вандерскамп быстро добрался до "Дикого Гуся". Как только он вошел, звуки пирушки сверху коснулись его уха, и не столько удивленный, сколько жаждавший отведать сладкого ликера, он ринулся наверх и отворил дверь. При свете свечей, горевших синим огнем, будто сера, он увидел накрытый стол, на котором лежали трубки, стояли кувшины с вином, а за ним сидели три повешенных с острова Висельников. На их шеях еще оставались обрывки веревки, но они чокались высокими кружками и пели застольную.

Мертвецы уставились на Вандерскампа тухлым, рыбьим взглядом и подняли руки в приветственном жесте. В страхе он бросился прочь и покатился вниз по лестнице. На следующее утро его остывшее тело нашли соседи, и в воскресенье Вандерскампа похоронили во дворе голландской церкви в Бергене. Поскольку дом был ограблен и покинут, то люди решили, будто негр, дьявол в человеческом обличье, предал своего хозяина. Но дьяволом тот не был, ведь вскоре в заливе заметили его перевернутую лодку, а тело утонувшего Плутона прибило волнами к камням у пиратских виселиц.

Долгое время после остров считался проклятым, и люди полагали, что его стоит освятить колокольным звоном, священной книгой и церковной свечой, поскольку там часто замечали странные тени и слабый свет, появлявшийся в воздухе. До сих дней, когда нескончаемый поток эмигрантов проходит сквозь него, лодочники с Баттери предпочитают не огибать его ночью, поскольку некоторые из них видели призраки солдата и его возлюбленной, утонувших в ветреную ночь, когда девушка помогала ему бежать с гауптвахты; однако они не говорят ничего о Вандерскампе и его подручных негодяях.

Кочерга мисс Бриттон

Девушки Стэйтен-Айленда проредили ряды королевских войск, что квартировали среди них во время войны за Независимость. Один из солдат короля Георга повесился рядом с карантинным лазаретом - в усадьбе Остинов, - потому что девушка из янки, которая жила там, отказалась выйти замуж за него и за любого другого человека, что носил мундир алых цветов, и, пока призраки не вышли из моды, его дух в тяжелых сапогах со звенящими шпорами частенько нарушал тишину по ночам.

Поведение прелестной девицы из старого Ричмонда оказалось еще более жестоким. Она приходилось внучкой фермеру по фамилии Бриттон, однако хоть и носила ее по наследству, но британцев не любила, пусть даже половина офицеров из соседнего лагеря готовы были пасть ее к ногам, если б она пожелала. Однажды, пока она подогревала сидр для дедушки, один из наемников явился перед ней незваным, стремясь грубо и решительно выказать ей свою любовь. Прежде чем он успел ее поцеловать, девушка вытащила горячую кочергу из кружки и ткнула ею во врага, охваченного страстью, прожгла его красный мундир и оставила вечную печать об этом приключении на теле бесцеремонного проходимца. С криком боли человек убежал прочь, и никто больше не нарушал покой семьи Бриттон, особенно когда варился сидр.

Камни, по которым ступал Дьявол

Когда дьявол заявил притязания на урожайные земли к северу от пролива Лонг-Айленд, индийцы оспорили его права и приготовились отстаивать свой дом, как только он принесет им доказательство, что земля принадлежит ему. Переговоры оказались бесплодными, потому отец зла попытался применить силу, но был разбит в открытой схватке и побежал сломя голову прочь. Он ушел через пролив к устью реки Ист-Ривер; вода в тот час отступила, и дьявол без труда скакал с острова на остров, и потому сегодня эти рифы и острова зовутся Камнями-по-которым-ступал-дьявол.

Он добрался до Трогг-нек и, полный печали, уселся на землю, раздумывая о своем поражении. Ярость и горечь охватывали его все сильней, чем дольше он размышлял, и дьявол решил возобновить войну, уже на выгодных себе условиях.

В те дни Лонг-Айленд был покрыт камнями, в то время как в Коннектикуте нельзя было найти ни одного; потому дьявол собрал столько камней, сколько помещалось в его руках, и, завидев индейца у пролива, он швырял в него камень, пока припасы не закончились.

Краснокожие привыкли показывать белым людям следы от снарядов и дьяволовой пятки, что остался, когда дьявол в спешке прыгнул на берег. В Колд-Спрингс видны иные следы и отпечаток его пальца.

Дьявол поселился в Кораме и беспокоил местных многие годы; они страдали, запертые между дьяволом на западе и монтоками на востоке, поскольку если сторожевые посты на Род-Айленде и в прочих местах часто могли предупредить о приближении монтоков, то с какой стороны появится дьявол - оставалось для них загадкой.

Родники из крови и воды

Великая засуха накрыла Лонг-Айленд, и краснокожие молились о дожде. Верно, что они могли достать воды из озера Ронконкома, но некоторые из них жили далеко оттуда, да и кроме того, они опасались духов, живущих там: девушку, разыскивающую неверного возлюбленного, которая поливает светящуюся в ночи березу, и могущественных стражей, охраняющих рыбу в озере по повелению Великого Духа, поскольку рыба эта есть души людей, ожидающих перевоплощения. Страждущие вышли из своих деревень и обратились к Великому Духу: "Дай нам воды!". Наконец он отозвался и велел вождю племени выпустить стрелу и проследить, куда она упадет, ибо в том месте появится вода. Вождь послушался, и как только стрела коснулась земли, оттуда показался родник со сладкой и чистой водой. С радостными криками индейцы бросились к ней, и старики, и дети приникали к источнику, омывали водой лица, и силы возвращались к ним. В память об этом событии они назвали то место Холмом Бога или Холмом Маниту, название которого нынче превратилось в холм Манетта. Здесь же они поселились и жили в мире, процветая милостями божества, поскольку они изготавливали вампумы для островных племен и богатели на этом. Они прорыли канал из бухты к морю, чтобы не переносить каноэ через песчаную мель, да и в других делах показывали себя изобретательными и сильными.

Когда англичане высадились на этих землях, они увидели, что с индейцами лучше не шутить, и, чтобы как следует впечатлить их, сказали, будто Джон Буль желает заключить с ними договор. Офицеры усадили краснокожих в ряд напротив пушки, которую индейцы видели впервые и не имели понятия для каких надобностей она нужна, и во время беседы пушка выстрелила, убив столь много краснокожих, что выжившие пустились в бегство, оставив английских господ на северном берегу, поскольку это бессмысленное и жестокое убийство произошло у места под названием Китовая Шея (Вейл-Нек). Великий дух столь разгневался на бессердечие и предательство, что заставил кровь выступить из почвы, подобно тому, как много лет назад вызвал родник, чтобы напоить своих детей, умиравших от жажды, и на месте, где произошло бесчестное убийство, больше не растет трава.

Серебряные крошки

На глиняном берегу Лонг-Айленда, у Литтл-нек, можно увидеть металлические крошки, вымытые дождем. Деревенские жители считают их серебряными, а раскрошились они будто бы из-за проклятия. Сто лет назад их нашли монтоки и изредка добывали их, чтобы сменять у местных белых на табак и ром. Кажущееся изобилие этой руды разбудило жадность некоего Гардинера, жившего в чаще посреди острова, но никто из индейцев не рассказал ему, где найти эти богатства. Как-то раз Гардинер напоил старого индейского вождя так, что тот, потеряв разум, провел бледнолицего к месторождению и показал ему металлические крошки, блестевшие при солнечном свете. С радостным криком Гардииер спрыгнул вниз и запустил пальцы в землю, пока старик стоял наверху и хохотал над его рвением.

Внезапно тень набежала на лицо бледнолицего, когда он подумал, что ему придется делиться богатством с остальными. Нельзя было этого допустить; он хотел обладать всем, стать богатейшим человеком на земле. Он вынул топорик из-за пояса, подкрался к хихикающему и качающемуся индейцу сзади и раскроил ему череп. Затем отволок тело в чащу, забросал его камнями и листьями и поспешил домой за тележкой, киркой и лопатой; он вернулся скоро и до заката успел выкопать полбочки серебра. С нагруженной доверху тележкой Гардинер собрался домой, дрожа от радостного волнения и картин чудесного и безбедного будущего, но из чащи послышались причитания, и он остановился, серея на глазах. Из-за деревьев бесшумно выскользнула фигура, убитый им индеец. Призрак приблизился к сокровищу, поднял вверх палец и пробормотал несколько гортанных слов; затем поднявшийся ветер будто бы поднял его ввысь, и он полетел прочь, тая в воздухе, словно облако.

Полный дурных предчувствий, Гардинер поплелся домой и при свете фонаря перетаскал свое богатство в подвал. Неужели свеча была так тускла, что серебро потеряло свой блеск? После ночи, полной лихорадочных ворочаний с боку на бок, он встал и первым делом спустился в подвал полюбоваться на свое сокровище. Первый рассветный луч осветил пригоршню серой пыли и несколько медных гранул, валявшихся там и сям. Проклятье призрака заставило серебро исчезнуть. Ученые-минералоги говорят, будто эти крошки суть пирит, может быть, и так, но старожилы знают, что они были серебром.

Бегство от Куртелью

В районе Бруклина под названием Бат стоит особняк Куртелью, построенный сто пятьдесят лет назад. Во время войны за Независимость он был хорошо укреплен, когда британцы делали вылазки из своего лагеря во Флэтбуш и беспокоили соседей. В один из подобных набегов за свиньями и птицей некий храбрый офицер в красном мундире встретил прелестную девицу в полях Куртелью. Он успокоил ее тревогу тем, что предложил помочь собрать полевых цветов, и вышло так, что девушка с тех пор частенько отправлялась гулять в поля и возвращалась с букетиками маргариток. Старший Куртелью и не подозревал об этих прогулках, пока один из его сыновей не увидел, как она встречается с человеком в красном мундире. Разумеется, вся семья принялась отговаривать ее от свиданий, но девица заявила, что не откажется от своего возлюбленного, и тогда ее отец поклялся, что не выпустит ее из дома и его слово будет крепко. Его дочь приняла заключение, как любая другая девушка, но выбраться на свободу не смогла до одного вечера, когда она сидела у окна и глядела, как садится луна, а на воде залива дрожит лунная дорожка. Стук в стекло, словно кто-то бросил в окно пригоршню мелких камешков, разбудил ее от грез. На лужайке стоял ее возлюбленный.

По ее нетерпеливому сигналу он подбежал ближе с лестницей, приставил ее к отливу окна, и через минуту влюбленные уже неслись к берегу; однако в доме услышали скрип лестницы, и двое мужчин схватили свои ружья и пустились в погоню. В лунном свете преследователи увидели бегущую фигуру и выстрелили по ней. За звуком выстрела послышался женский крик, а затем послышался звук гребков, которые делались все тише, пока вовсе не пропали. Вернувшись домой, преследователи обнаружили, что комната девушки пуста, а наутро они нашли ее домашние туфли в грязи на берегу. Никто среди американских войск не узнал, что натворил тот выстрел; но если он не забрал жизнь, то лишил Куртелью рассудка. Он провел остаток дней прикованным к скобе в полу, бесконечно кружась среди стен, бормоча и пристанывая, и кое-кто из случайных прохожих пугался, когда в окне показывалось его бледное лицо с растрепанной бородой.

Гусь ван Вемпеля

Позвольте представить Николаса ван Вемпеля из Флэтбуш: он толст, спокоен, богат и совершеннейший подкаблучник. Из-за последнего обстоятельства он всегда не прочь выпить, но жена крепко держит кошелек и неохотно отпускает ему чуть-чуть денег, когда ей нужно что-либо из бакалейных товаров или ему подлатать платье.

Это был канун Нового года, 1739 года, когда фру ван Вемпель вручила своему муженьку десять английских шиллингов и приказала бежать к доктору Беку за жирным гусем, которого он придержал для нее. "И не вздумай даже приближаться к таверне!" - пронзительно крикнула она ему вслед. Увы, бедный Николас! Когда он вперевалку шел по дороге, и под ногами хрустел ледок, лукавый ветер - хотя это мог быть один из бугабу, что водятся на берегах Грэйвсенд-бэй, - сорвал с него шляпу и принес ее к дверям той самой таверны, которую ему наказано было избегать под страхом всевозможных кар.

Когда он наклонился поднять непоседливый головной убор, дверь приоткрылась, и его ноздрей коснулся резкий запах шнапса и табака. Если у него и была решимость продолжить путь, то она исчезла. Николас ван Вемпель заказал стаканчик шнапса, затем явились его друзья и поднесли ему еще один, и он был вынужден пить столько же, сколько и они; шиллинг утекал за шиллингом, пока все гусиные деньги не оказались в кармане у местного землевладельца. "Это все равно были мои деньги, - пробормотал Николас, - и пока я жив, я буду хозяином в собственном доме!". Бормотал он все тише и, наконец, захрапел. Когда он проснулся, то услышал в соседней комнате тихие голоса, и, сонно повернув голову, увидел двух незнакомцев - моряков, как он решил по их кожаным курткам, черным бородам и серьгам в ушах. Постой-ка! О чем там они говорят? О золоте? На заросшем берегу? У старой водяной мельницы? Собеседники ушли раньше, чем его сонный и затуманенный разум смог переварить услышанное, но, когда мысль крепко обосновалась в его голове, Николас ван Вемпель вскочил на ноги с тем подобием живости, что выказывал годами, и вышел вон. Он прохрустел назад к дому и, не увидев ни одной живой души, тихо вошел в сарай, где держал лопату и фонарь, а после того так быстро, как только мог, направился к ветхой водяной мельнице на заболоченном берегу - трудное путешествие для его пухлых ног в суровую ночь, но надежда и шнапс поддерживали его порыв.

Как только он добрался до лестницы, то первым делом спустился в подвал и принялся копаться в мягкой, непромерзшей земле. Почти сразу же лопата что-то задела, и он копал и копал, пока не выкопал верх мешка из плотной льняной ткани - из тех, которые моряки называют "сундуком с круглой кормой". Пришлось приложить все силы, чтобы вытянуть его наружу, и как только Николас это сделал, шов на мешке разошелся, и золотые монеты дождем хлынули на землю. Он распустил завязки кюлот на поясе и наполнил штанины золотом, но сверху послышался звук шагов, и четверо незнакомцев спустились вниз - двоих он узнал, это они сидели в таверне. Они заметили мешок, фонарь, самого Николаса. Хоть он был нагружен золотом так, что едва мог пошевелиться, пираты (а это были именно они) вытащили его наверх, заставили выпить подогретой можжевеловой водки за удачу их флага, а затем выбросили его через окно в ручей. Пока его вынуждали столь бесцеремонно покидать дом, он схватился за первую попавшуюся вещь, чтобы защитить себя, и этой вещью оказался ощипанный гусь, которого пираты украли с близлежащей фермы и собирались съесть на ужин, как только выкопают свое золото. Николас окунулся в воду, и грязь смыкалась над его головой; он беспомощно боролся, и вдруг почувствовал, что может дышать свободней и необычно резво бредет куда-то; затем шнапс со всей оставшейся силой ударил ему в голову, и он не помнил больше ничего, пока не услышал, как жена орет ему в ухо, и обнаружил себя сидевшим в сугробе рядом с домом, крепко сжав в руке гуся, лишенного перьев.

Фру ван Вемпель бросила брюзжать о состоянии своего супруга, как только увидела, что он принес гуся, и, когда бы он ни начал рассказывать свою захватывающую историю о пиратах, она пропускала ее мимо ушей, шпыняя его, мол, если он нашел золото, то почему же не принес домой хоть несколько монет. Он в ответ интересовался, как же бы достал для нее гуся, ведь у него не было собственных денег. Николас ван Вемпель частенько рассказывал эту историю охотникам послушать и показывал водяную мельницу, чтобы доказать правоту своих слов.

Утомленная наблюдательница

До того, как открыли большой мост и оживленная торговля заполонила Вашингтон-стрит в Бруклине, эта улица была тенистой и прекрасной, и среди зданий, свидетельствующих о достатке местных жителей, между Тиллари- и Конкорд-стрит затесался дом, который долго считали населенным призраками. В нем когда-то жили муж и жена; они казались искренне привязанными друг к другу, и их любовь будто бы лишь крепла со временем, потому что никто из их троих детей так и не дожил до сознательных лет. Взаимное горе порой связывает крепко, как и обычная привязанность. Как-то раз, когда жена навещала друзей, она увидела проезжавший мимо экипаж, в котором сидел ее муж, а рядом с ним пышно разодетая женщина. Сразу же жена вернулась домой, и когда предполагаемый изменник вернулся, она встретила его горькими упреками. Он ничего не ответил, взял свою шляпу и был таков; никто больше не видел его в родных местах.

Жена выглядывала на улицу и ждала, высматривая каждый день, не возвращается ли он, но дни становились неделями, после - месяцами, потом перетекали в года, но муж не приходил. Иногда она причитала, что слишком зло и резко говорила с ним, размышляя, будто если б знала все до конца, то могла бы оправдать его. У нее не было семьи, за которой надо было приглядывать, не было дела, которому она могла бы посвятить себя, потому ее целыми днями она вслушивалась и всматривалась в ожидании, пока наконец ее здоровье не ослабло, и привычное прохожим лицо больше не появлялось в окне второго этажа. Пришел ее последний день. Она поднялась с постели, словно дух и силы вернулись к ней, подошла к окну, где так часто стояла, оперлась на полуоткрытую ставню, крепко держась за занавесь, вновь взглянула на улицу, безнадежно вздохнула и умерла. Это ее тень еще долго виднелась в окнах дома; это ее восковое лицо, погасшее от боли и усталости, неясно светилось по вечерам над перилами.

Скрипач и его соперник

В незапамятные времена, когда Бруклин еще не поглотил Гринвудское кладбище, на Мертенс-лэйн к югу от кладбищенской изгороди лежал камень с меткой, похожей на след от копыта. Как-то раз, субботним вечером, негр по имени Йост, служивший у господина ван дер Кактотам плелся домой со скрипкой подмышкой. Сегодня он играл на свадьбе во Флэтбуш и напился можжевеловой водки до такого состояния, что звезды попадали на землю, а в небе выросла изгородь; одним словом, вселенная пришла в такой беспорядок, что ему пришлось присесть на тот самый камень и крепко все это обдумать. Вертевшиеся вокруг звездочки показались ему особенно забавными, и он решил, будто они желают поплясать. Йост приставил скрипку к подбородку и заиграл разнузданную джигу; пусть он играл как придется, но он чувствовал, что мелодия идет точно и ясно, пока звон колокола не заставил его вздрогнуть. Пробила полночь, а он играет веселенькую мелодию в воскресенье! Однако, грех сыграть лишь одну секунду в святой день был ничуть не меньше, чем если бы Йост играл весь день, и он решил довести мелодию до конца и продолжил игру. Тут же он перепугался, потому что музыка стала совсем неуправляемой и сладко манила к себе, и чем дальше, тем становилось только хуже. Неожиданно он заметил рядом высокого и худощавого незнакомца; тот тоже играл на скрипке, вторя мелодии Йоста, словно умел читать его мысли прежде, чем пальцы коснутся струн. Йост остановился, и то же сделал чужак.

- Из какого-такого ада ты фзялся? - спросил Йост, но чужак лишь улыбнулся.

- И откуда ты уфнал эту музыку? - продолжил Йост.

- О, я знаю ее уже много лет, - так ответил тот. - Она называется "Веселье дьявола перед воскресным рассветом".

- Фрешь! - воскликнул Йост. Незнакомец поклонился и рассмеялся. - Ты фраль, - повторил Йост, - потому что я только что притумал ее!

- Как ты заметил, я вторил тебе.

- Пф! Ну та-а, ты фторил...

- Я могу и вести. Ты знаешь мелодию "Иди к дьяволу и вострепещи"?

- Та, но я никому не потыгрываю.

- Замечательно. Я побью тебя, чтобы ты ни играл.

- Что ж, по рукам! - сказал Йост, и они начали долгое состязание, что длилось до самого рассвета. Незнакомец был истинным мастером, но на Йоста напало вдохновение, и, как только солнце показалось над горизонтом, он торжественно заиграл гимн фон Катта: "Сим узрите на рассвете, как благочестивые голландцы поют и веселятся".

Незнакомец воскликнул: "Что ж, ты победил самого дьявола!", злобно лягнул камень и исчез во вспышке огня. Йоста отбросило прочь на двадцать футов, и он без чувств повалился на землю и лежал, пока несколько часов спустя его не нашел пастух. Поскольку вреда от этого соревнования Йост не получил и даже стал играть на скрипке лучше, чем прежде, то решили, что ангел не занес его трюк с нарушением воскресного дня в книгу. Было несколько людей, что сомневались в правдивости этой истории, но им нечего было сказать, когда он показал им отпечаток копыта на камне. Больше того, нынче среди негров скрипачей меньше, чем в стародавние времена, поскольку они твердо веруют, будто скрипка - инструмент дьявола.0

Вианданк

От Бруклин-Хайтс или Ипетонги, "высокого места, заросшего деревьями", где индейцы Канарси делали вампумы и ждали Великого Духа, пока заходящее солнце опускалось за море, и до мыса Монток - везде на Лонг-Айленде бушевали войны среди индейцев, и от них осталось немало памятных знаков. До пятидесятых годов еще можно было увидеть множество могил, столь же заметных, как в тот час, когда воины ложились в них в надежде воскреснуть посреди страны вечной охоты, что лежала к югу и западу от этих мест. Индейский обычай насыпать камни на места гибели или могилы почитаемых или любимых людей сохранялся еще долго, и, несомненно, так индейцы возводили памятник усопшим, хотя у Памятной горы в штате Массачуссетс или у скалы Жертвоприношений между Плимутом и Сэндвичем, да кое-где еще, каменные пирамидки едва можно было обнаружить. Даже со временной могилы сэйчема Поггатакута, рядом с Саг-арбор, проходившие мимо индейцы прилежно убирали опавшие листья и выпалывали сорняки и делали это двести лет, что прошли со смерти вождя и до 1846 года, когда по ней проложили дорогу. Это место не так далеко от лощины Плачущего Мальчика, названной в память о мальчике, убитом индейцами; в бурю деревья здесь так трутся друг о друга, что рождается звук, похожий на плач. Старая легенда рассказывает, что этот шум - злой голос чародея, который пытался убить Вианданка, "Вашингтона монтоков", похороненного на восточной оконечности острова. Часто он вел своих людей в сражение с боевым кличем, столь похожим на клекот орла, что те, кто слышал его, говорили, будто монтоки кричат в поисках добычи.

Случилось так, что вождь охотился на орла, чтобы сделать себе головной убор из перьев, но увидел, что его окружают враги. Он сразился с ними, и все, кроме него, были убиты. Втайне от него на Лонг-Айленд по его следам прокрался чародей, который лелеял надежду поднять против вождя все зло этих земель: гигантов, оставивших свои следы на Кровавой и Печатной скалах, что недалеко от Нэпиг, и таких же отступников, как он сам, предавший свое племя и поглощенный землей, и рядом с местом его предсмертной агонии виднелся отпечаток той же ноги, чей след остался в грязи у индейского кладбища в Конгоноке. Союз чародея не сложился, и он спрятался среди моховых болот, где сплел столь злые заклинания, что на охоте рука вождя еле поднималась, чтобы нанести удар, а голос его был редко слышен на совете. Когда о замысле злодея стало известно, многие юноши решили схватить его. Ночью они отправились в холмы, тихо проскальзывая меж кустарников, пока не настигли чародея; однако его фамильяры предупредили об их приближении, и сами ослабили его, чтоб предать: туча пришла с моря, и опустилась рядом со злодеем, и рассыпалась огнем, и ушла назад, оставив его посреди пламени. От крика, что он издал, место долго звалось Стенающей лощиной, и говорили, будто чародей каждую зиму возвращается на место, где его настигла беда, каждую зиму можно услышать его крики, раздающиеся над холмами.

След призрачной руки

Перед войной за Независимость Эндовер в Нью-Джерси был тихим и позабытым городком - даже сейчас это отнюдь не ревущий большой город, - и поскольку возможностей в нем было маловато, то посиделок в пивных и выпитого флипа здесь было больше, чем должно. Среди тех, кто не отказывался пропустить стаканчик, были три закадычных друга: Бейли, Хилл и Эванс, три фермера-соседа. Таверна им нравилась больше, чем церковь, и надо сказать, что церковный люд тоже их не шибко любил, ибо ходили слухи, что эта троица развлекается мракобесием самого запретного толка. Случилось так, что они спорили о причинах веры за стаканчиком спиртного, и один из них в приступе храбрости предложил, что тот, кто умрет первым, должен будет вернуться из могилы и явиться к остальным - если он, конечно, сможет, - чтобы поведать, каково будущее по ту сторону.

Прошло немного времени после соглашения - принятого единогласно, - и Хилл скончался. Его друзья горевали, что он покинул их, особенно за кружкой в таверне, но попыток со стороны мертвеца выразить свои необычные заключения, которые он разыскал для своих закадычных друзей, так и не дождались. Прошло несколько недель, но знака не было, и двое, оставшихся в живых говорили об усопшем все реже. В одну из ночей их дом разбудил ужасный крик. Бейли зажег огонь и поспешил к кровати своего друга; тот был бледен и держался за грудь.

- Он был здесь, - с трудом проговорил Эванс. - Он только что стоял на этом месте.

- Кто? - спросил Бейли, и дрожь пробежала у него по спине.

- Хилл! Он стоял на твоем месте и дотронулся до меня. Его рука так холодна... - и Эванса затрясло. Он вывернул ворот своей рубашки, и на его плече стал виден белый отпечаток ладони с отсутствующим пальцем. У Хилла тоже не было пальца. После той ночи посиделок в тавернах стало меньше, поскольку Эванс носил на себе знак вернувшегося призрака всю жизнь, пока сам не отправился узнать великий секрет жизни и смерти.

Первая либеральная церковь

В 1770 году бриг "Рука к Руке" сел на мель у Доброй Удачи в штате Нью-Джерси. Среди пассажиров, что были на судне (и потому, возможно, неверно называть его злополучным) был Джон Мюррей, первый проповедник универсализма в Америке. Он покинул Англию в отчаянии, поскольку его жена и дети умерли; столь угнетали его эти мысли, что он чувствовал, будто никогда больше не должен проповедовать.

На самом деле, он не пытался спасти с тонущего корабля и лишь позволил вынести себя на берег, ничуть не заботясь - добрался ли он до него или нет. Через полчаса после того, как он оказался на земле новой страны, в которую попал столь необычным манером, ему захотелось есть, и он поплелся вдоль угрюмого берега. В конце концов, он добрался до одинокой хижины, на пороге которой стоял старик, а перед ним - корзина с рыбой.

- Продашь ли ты мне рыбы? - спросил Мюррей.

- Нет. Вся эта рыба - твоя. Я ждал тебя.

- Ты не знаешь, кто я.

- Ты - человек, который расскажет нам о Боге.

- Я не буду читать проповедей о Нем.

- Вон там я построил деревянную церковь. Не говори мне, что ты не будешь проповедовать в ней! Когда бы сюда ни заходил священник, пусть баптист, пресвитерианин или методист, я просил его прочесть проповедь на моей кухне. Я пытался уговорить его остаться, но нет - у каждого всякий раз находилась работа где-то еще. Прошлой ночью я увидел корабль, который шел прямо на мель, и голос сказал мне: "На этом корабле - человек, что обратит тебя к Господу. Не к старому Господу, что приносит страх, но к тому, кто полон любви и сострадания. Этот человек прошел через великое горе, чтобы прийти сюда". Я приготовился встретить тебя. Не уходи же!

Странное чувство поднялось в груди у священника. Он упал на колени перед скромным домишкой и вознес молитву. Надолго он остался здесь, толкуя милостивое учение и проповедуя людям этой заброшенной деревни, и когда проповедник рыбаков, Томас Поттер, скончался, то оставил церковь Джону Мюррею, который в свою очередь завещал ее использовать "свободно для всех христиан".

Примечания:

-- Бричезы... дублет - детали одежды шестнадцатого века. Скорее всего, таинственный призрак выглядел примерно так: https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/6/63/JamesIEngland.jpg/800px-JamesIEngland.jpg

Оставить комментарий © Copyright Скиннер Чарльз Монтгомери Размещен: 19/06/2016, изменен: 19/06/2016. 44k. Статистика. Сборник рассказов: История, Переводы, Сказки Скачать FB2		Ваша оценка:

Скиннер Чарльз Монтгомери : другие произведения.

Остров манахаттов и окрестности