Аннотация: Возвращение домой может занять не день и не два, но порой целую жизнь.
Виски я выпил в гостях больше, чем следует, и больше, чем следует, заигрывал с неприступной фермерской дочерью, потому был рад свежему ночному воздуху, что потихоньку уносил мой хмель прочь. В сумерках было славно думать о будущем, пока над темными верхушками елей всходила молодая луна, и мне мерещилось, что за поворотом меня ждут приключения, богатства и успех.
Я вел свою кобылу под уздцы по старой дороге, которую проложили еще индейцы. Каких-то десять лет назад, когда ума во мне не было не больше, чем у молодого пса, почуявшего весну, из кустов легко можно было получить стрелу в сердце, но с тех пор все изменилось. Индейцы ушли отсюда, и никто не вспоминал о них, пока не приходили вести с окраин о разграблении той или иной фермы. Я был городским изнеженным юношей, и мне были странны суеверия и привычки фермеров, но, надо отдать им должное, они были крепкими и храбрыми людьми, несмотря на их общую замкнутость и необразованность.
У большого белого камня дорога разделилась на две, и я остановился. Выпитое виски сыграло со мной дурную шутку. Я помнил, что одна из них ведет в город, но которая из них - напрочь вылетело у меня из головы. Моя Красавица ничего не могла мне подсказать, смирно переступая с ноги на ногу, и я с неохотой полез в карман, где носил пару медных полпенни, так, на всякий случай. Прошептав заклинания по голландскому обычаю, а затем молитву, я подбросил монетку, загадав, что если она упадет вверх профилем короля - то я пойду налево, если же Британией - то налево. Король надменно глядел в сторону от меня, скривив рот, и я со вздохом наклонился поднять монету.
Мы свернули налево, но стоило мне пройти по дороге не больше пятнадцати минут, как она резко пошла вниз, и деревья по ее краям стали так тесно, что я начал подумывать о том, что зря не взял фонарь, который мне предлагал Эллис. Моя нерасторопность была достойно вознаграждена, и я поскользнулся на раскисшей грязи, уронив в нее шляпу. Вдобавок я наступил на нее и проклял себя за это.
- Больше никогда не буду пить перед дорогой, - пробормотал я, удрученно пытаясь рассмотреть черную грязь на черном фетре в темноте.
Это была моя единственная хорошая шляпа, и завтра я должен был присутствовать в суде. Дело было нелепым, отголосок давних и темных толков о ведьмах, будто бы пес одной молодой вдовы расхаживал с человеческой костью в зубах. В ту же ночь у соседей поблизости захворал и позже умер младенец, у других - упало дерево на крышу скотного двора и проломило его, и обе семьи не нашли ничего умней, как обвинить женщину в том, что она ведьма. По мне, это дело не стоило и выеденного яйца, но шериф отнесся к нему неожиданно серьезно, арестовал ее, посадил в нашу тюрьму, которая была бревенчатым срубом, где еле помещались трое, и вызвал комиссию не только из столицы нашей колонии, но и из самого Бостона, где у людей, многозначительно намекал он, есть нужный опыт.
Я вспомнил о призраках и рассмеялся. Если послушать местных, то наши края кишмя кишат ведьмами! Почти каждый видел индейского шамана, вызывавшего сатану, или безголового скелета на болоте, или же знал дряхлую старушку, которая умела вызывать молнии!.. Красавица заржала, и я опомнился. Должно быть, я выглядел глупо, согнувшись в три погибели и хохоча в полумраке. Что ж, если бы меня увидел какой-нибудь местный? Наверняка он бы потом рассказывал о колдуне на дьявольской кобыле, который выковыривал из земли чужой след.
В самом низу дороги, где тени сгустились почти до полной тьмы, тек узкий, но бурный ручей, и я понял, что король Георг подсказал неверную дорогу. Ох, не зря его называют злобным королем! Карабкаться назад не хотелось, и я остановился на месте, решая, что делать дальше.
Неожиданно из лесу послышался плач, и руки у меня неожиданно вспотели.
Мне показалось, что вокруг стало еще темней, и поводья неожиданно выскользнули у меня из ладони. Я попытался вслепую нащупать их, но под ногами услужливо оказалось что-то склизкое, и на этот раз я рухнул в ручей. Затылком я ударился так, что в ушах зазвенело и запищало: через ручей, похоже, кто-то в беспорядке накидал бревен, желая облегчить путникам переход. Шляпу унесло водой, я промок до нитки, но все же нашел в себе силы вылезти на каменистый берег, поросший колючками.
У меня еще оставалась фляга с джином, и первым делом я сел, а затем достал ее и очень долго вытаскивал пробку - она скользила между пальцами, я дрожал, как черт, сидя на чем-то дьявольски неудобном. Джина было мало - гилла два, не больше, но и его я не успел выпить: флягу выбило из моих рук, то ли камнем, то ли веткой, и я выругался.
В темноте кто-то захихикал, и я обернулся на звук. Из чащи леса на меня исподлобья глядел худой мальчишка лет семи.
- Слушай, ты, малец, - гневно начал я. - ну-ка поди сюда! Я надеру тебе уши!
Он недобро ухмыльнулся и внезапно исчез, чтобы появиться уже на фут правей. На него почему-то все время падал лунный свет, и я ясно видел неровную, выбеленную луной кожу, щербинку между зубами, почти прозрачные глаза и вихор на нестриженной голове.
Я поднялся, мокрый и злой, забыв о своей лошади, и о том, что мне нужно в город.
- Даю тебе последний шанс, - предупредил я.
Он невежливо повернулся ко мне спиной в порванной рубахе; я увидел вспухшие шрамы на коже: но ни жалость, ни даже сочувствие не шевельнулись в моей душе - так я был зол. Я бросился за ним, рассчитывая схватить его, но запутался в кустах, а он с легкостью ускользнул от меня и теперь стоял, склонив голову поодаль.
Я гонялся за ним с полчаса и набил себе шишек о все окрестные деревья, порвал чулки, оцарапал лицо и потерял пряжку с одной из туфель, но мальчишка оставался таким же неуловимым. Наконец я выдохся и привалился к дереву, глядя на то, как он безмятежно расхаживает по бурелому.
- Слушай... - сказал я, как только отдышался. - Давай-ка заключим сделку. Я не буду больше тебя преследовать... Ты можешь проводить меня к людям?
Он встрепенулся только при последних словах и недоверчиво поглядел на меня.
- Я прощаю тебя, - с досадой добавил я, вспомнив о потерянной фляге и разлитом джине. Как я надеялся, что у моей кобылы хватит ума вернуться к Эллису! - Слышишь? Клянусь Судным днем.
Мальчишка кивнул, не глядя на меня. Он смотрел вверх, на луну, которая неожиданно выплыла из-за деревьев, а затем развернулся и пошел прочь. Я рванулся за ним, ломая кусты, как медведь, и странное, незнакомое чувство искаженности мира посетило меня. Я ждал, что мы выйдем на дорогу, но он неумолимо пробирался через лес, таинственным образом обходя препятствия и легко перепрыгивая через поваленные стволы. Мысль о том, что он заманивает меня в чащу, мне в голову не пришла, я всецело доверился ему и хотел лишь одного, чтобы этот утомительный переход закончился.
Мы вышли на открытое место, и соленый ветер с моря ударил мне в лицо. Ночь была ясной, и до рассвета было еще далеко, только яркая звезда мигала над утесом, будто маяк для моряков. Я с удивлением понял, что обсох за время лесной прогулки, и потер руки, предвкушая близкий отдых, но, оглядевшись, не увидел здесь ни единого признака живого существа или жилья. Мальчишка стоял впереди меня, глядя на море. Он обернулся ко мне, неожиданно печальный, и тоскливо потянулся ко мне.
- Как тебя зовут? - спросил я, чтобы не молчать.
Он пожал плечами.
- Ты здесь живешь?
После паузы мальчишка кивнул.
- Где твои родители?
Вместо ответа он указал на море, и я ничего не понял. Они утонули? Ушли в плаванье?
- Ладно, - сказал я, не желая разбираться в этих головоломках. - Уж отведи меня в дом, а завтра я вернусь в город и вознагражу тебя, как следует. Я привезу тебе ткани на одежду, что ты на это скажешь? Или мяса. Ты давно ел мясо, юнец?
Он опять пожал плечами, и меня начала раздражать его привычка.
- Отведи меня в дом, - повторил я.
Мальчишка повернулся ко мне, и от неожиданности я попятился. Только сейчас мне удалось заметить, что его ноги были босыми и на удивление чистыми - после нашего блуждания в лесах я был грязен как угольщик, и меня осенило смутное подозрение, что я сплю или, может быть, брежу. Он широко раскинул руки, будто распятый, и медленно повалился спиной вперед с обрыва. Я бросился за ним, поскальзываясь и оступаясь, но подхватить его не успел. Внизу шипело, набегая на берег и разбиваясь о камни, обманчиво тихое море, и до меня не донеслось ни звука, ни плеска от падения тела.
- Да будь ты проклят, - пробормотал я, сбитый с толку, взволнованный до кончиков ногтей. Я лег на живот, пытаясь вглядеться в волны, но увидел лишь светлую полосу пены, тающую на берегу.
Сбивая пальцы, я кое-как сполз по обрыву вниз, всякий раз сжимаясь, когда под ногой скользили и осыпались камни. "Зачем мне это нужно?" - зло думал я, когда присел отдышаться на холодный камень. "Во что ты ввязался?" - подсказывал внутренний голос и гнусно хихикал.
Волны добегали почти до моих ног и таяли, уходя в песок. Насколько я мог видеть при тусклой луне, здесь не было ничьих следов, только лис недавно пробегал по берегу. Из чистого упрямства я поднялся и прошел на север, до изгиба скалы, прямиком по звериным следам, и, как только я готов был сдаться, то увидел небольшую полузатопленную пещерку среди камней. Здесь следов стало больше, но между ними, по-прежнему, не было ни единого, принадлежащего человеку.
Я заглянул внутрь и попятился от дурного запаха. Здесь что-то гнило - дохлая рыба или особо едкие водоросли. Меня так замутило, что в глазах потемнело, и я ухватился за камни, чтобы не упасть в то, что колыхалось в воде.
Перед тем, как впасть в забытье, я увидел прозрачные глаза мальчишки, который глядел на меня из-под темной массы. Еще я помнил корабль, заходивший в заброшенную бухту, но, разрази меня гром, не знал, как и где мог его увидеть.
- Что он скажет, когда придет? Кэптен Джек не обрадуется, ты знаешь об этом... и нас по головке не погладит.
Послышался назойливый, бесплодный стук дерева о дерево, и тот, кто говорил, сплюнул.
Чьи-то холодные руки дотронулись до моего лица, и я немедленно подскочил на постели, в которой лежал, вспомнив свой сон о призраке. На меня хмуро и мрачно смотрела смуглая девица, не выказавшая никакого удивления моему пробуждению. Она отняла от моего лица ладонь, которой ощупывала мои щеки и лоб, и наклонилась, чтобы подать мне деревянную чашу с разбавленным кислым вином.
- Благодарю, - от неожиданности выпалил я, откашлявшись, но девица ничего не ответила и отвернулась, шлепая босыми ногами по земляному полу.
- Слава Богу! Слава Богу! - воскликнул румяный старик из-за стола. Голова у него была лихо перевязана черным платком, и его края торчали из узелка на макушке, будто рожки. - Наконец-то ты пришел в себя, юноша. Мы так испугались, когда посреди ночи послышался стук в дверь!.. Сюда редко приходят люди... Я имею в виду, по суше, - пояснил он. - Здесь нет дорог, а в лесу полным-полно диких зверей и индейцев.
Я молчал, пытаясь понять, где я тогда вообще нахожусь, и он принял мое молчание за стеснение.
- Ты пей, пей, - добродушно сказал он, кивая на чашу в моих руках. - А если хочешь есть, то только скажи. Чем богаты, тем и рады. Как тебя звать-то, юноша?
За его спиной сидела старуха, худая, как жердь. Она глядела на меня неодобрительно, поджав тонкие губы, изъеденные какой-то болезнью. Глаза у нее выцвели от времени, и темные зрачки напоминали мелкие камни, которые иногда так назойливо попадают в туфли, что отравляют весь поход.
- Томас, - назвал я чужое имя прежде, чем успел осознать это.
- У меня был один дружок по имени Томас, - старик кивнул. - Хороший был парень, мир его праху!
- А что с ним случилось?
- Утонул в шторм, бедолага. Да ты иди к столу, поешь с нами! Меня звать Пенни Болтон, а это - миссис Болтон. Агнес, принеси ему тарелку, да положи побольше гущи!
Агнес с таким же непроницаемым лицом поставила передо мной похлебку. Я поблагодарил ее, недоумевая, чем успел ее обидеть, и Пенни Болтон немедленно пояснил, что девушка немая, и они приютили ее из жалости несколько лет назад. Он вообще много говорил, и я заметил, что он всякий раз исподволь задавал мне вопросы и зорко следил за тем, как я отвечал. Я проговорился о том, что тороплюсь в город, на суд, и старуха тотчас же встревожилась еще больше.
- В город... - протянул Пенни и почесал затылок под платком. - В город-то, я боюсь, тебе пока не добраться, Томми. Я б тебя отвез, да лодка у меня протекает. Я как раз ее законопатил, поставил сушиться на берегу, и сохнуть ей несколько дней, не меньше. Такому молодому человеку, как ты, скучно сидеть среди стариков, я понимаю... Но тут уж ничего не поделаешь! Через лес идти - врагу не пожелаю.
- Но я же пришел через лес, - брякнул я. - Ночью. Всего полдня пути, не больше.
- Э! - протянул старик. - Какие полдня! Тут три дня ходу, если знаешь путь по бездорожью. Да ты и пришел-то не в себе, весь оборванный, грязный - видно было, что не один день плутал. Кстати, одежку-то верхнюю тебе починили, как могли. Миссис Болтон спрятала ее в сундук.
Я замолчал, подавленный его словами. Что со мной случилось? Кроме дурного сна, я ничего не помнил, и эта маленькая комнатенка, в которой мне отдали чужую постель, пропахшая рыбой, солью и дымом, казалась такой же невозможной, как и падавший вниз с обрыва мальчишка. Три дня пути через лес! Этого не могло быть. Просто потому что не могло быть никогда.
Принесенную похлебку из муки и рыбы я выскреб до дна под неумолчную болтовню старика. Он спросил, что я еще умею делать, кроме письма и чтения, и предложил сходить в лес, проверить силки. Здесь впервые вмешалась старуха, заявившая неприятным голосом, похожим на костяную трещотку, что в хижине прохудилась крыша, и раз здесь появился кто-то, у кого не болит спина, и этот кто-то воспользовался ее, старухиным, гостеприимством, то самое время помочь и посмотреть, что наверху не так. Она почему-то смотрела не на меня, когда говорила, и сверлила яростным взглядом своего мужа, будто они продолжали какую-то давнюю свару. Я уверил их обоих, что сделаю все, чтобы отплатить за их гостеприимство, но возникшую в доме грозу утихомирить не удалось, и потому я был даже рад, когда Пенни вывел меня в чахлый огород и показал, где, по его мнению, протекает крыша.
Вокруг хижины стеной стоял лес, и даже сверху едва был виден просвет меж деревьями, куда уходила одна-единственная тропа. Солнце в этот унылый уголок, похоже, заглядывало нечасто: бревна почернели от времени и кое-где покрылись мхом, козий загон рядом почти разваливался, но толстые полосатые шмели умиротворяюще гудели среди мелких лесных цветов, и аромат нагретых на солнце трав примирил меня с моим незавидным положением. В конце концов, на суде обойдутся и без меня, а отец с матушкой только больше обрадуются, когда я наконец-то вернусь домой.
Когда я поднялся из низины с ведром, полным дерна и нарезанной коры, мне показалось, что у лестницы, приставленной к стене хижины, мелькнуло что-то светлое. На всякий случай я перехватил лопату, как ружье со штыком, готовый прибить любого призрака, пусть он только посмеет явиться.
Но здесь никого не было. Только на утоптанной серой земле прутком была начерчена большая стрелка, и ее острие указывало прямиком на козий загон и море.
Я воткнул лопату в землю, уставившись на рисунок. Неведомый автор предупреждал меня? Велел мне идти к морю? Или хотел сказать что-то еще?
Оставшийся вечер я поглядывал на Агнес. Я был готов поклясться, что это она оставила мне знак, но девица была все так же угрюма и не глядела в мою сторону, даже когда я помогал ей с хозяйством и пытался с ней заговорить. Если бы не эта печать обреченности и подозрения на ее лице, если бы она хоть раз улыбнулась, то я счел бы ее привлекательной девушкой. Кажется, она была моложе меня на пару лет, но поистине об этом трудно было судить: ее руки были испорчены домашней работой, а на лице уже появлялись складки, которым суждено стать морщинами в будущем. Она не была набожна, в отличие от миссис Болтон, всякий раз шептавшей себе под нос молитвы, она почти ничего не ела и держалась особняком от хозяев, ничуть не походя на них ни манерами, ни обликом. Спала она не в доме, а в пристройке, где хозяева держали кур, и старуха строго-настрого запретила мне ходить туда ночью.
Посреди ночи я проснулся от легкого дуновения или прикосновения. Кто-то громко храпел с присвистом, и бледный квадрат лунного света неподвижно застыл на полу. Скрипнула дверь, и я резко сел. С кровати мягко упал плотный сверток, но, когда я наклонился за ним, раздался резкий голос старика:
- Почему не спишь? Мой мальчик, тебе стоит отдохнуть после дня, полного трудов.
- Я хотел отлить, - пробормотал я, пряча сверток под одеяло.
- Давай я провожу тебя, - сказал он без тени всякой любезности. - Здесь по ночам может быть опасно.
Мне пришлось послушаться, чтобы не вызвать его гнева, и, только вернувшись под нагретое одеяло, я смог ощупать то, что мне принесли. Это была одежда, и, видно, это была моя одежда: мой жюстокор и жилет. Достать ее я не осмелился и утром с большими предосторожностями спрятал на крыше, которую все еще чинил.
Застать Агнес одну, чтобы спросить ее напрямик, что это значит, мне никак не удавалось. Она явно хотела меня выпроводить из этого гостеприимного дома, но я никак не мог понять - отчего. Старуха зорко следила за нами, и стоило ей увидеть, что мы рядом, как она тут же изобретала девушке новое занятие. Со мной она переменилась и говорила так ласково, словно я был ее потерянным сыном, но при этом то царапала стол желтыми, обломанными ногтями, то глядела на меня с ненавистью. Мне удалось улучить мгновение, когда хозяйка принялась подсчитывать яйца, снесенные курами, и я отправился собирать хворост, но вместо того, я следил за Агнес, которая сновала из дома во двор, и, наконец, появилась с ведрами, чтобы сходить набрать воды в ручье или речушке. Я последовал за ней лесом, чтобы она не заметила меня, и увидел, как меняется ее походка, когда она уходила от дома все дальше и дальше. Плечи ее распрямились, она почти пританцовывала и даже, казалось, мурлыкала себе под нос какой-то напев.
Когда девица подошла к реке, она поставила одно ведро на землю и, подоткнув юбку, спустилась к воде. Я решил, что сейчас самое время предстать перед ней, чтобы не напугать ее, и медленно вышел из лесу, тихо, очень тихо оказавшись за ее спиной.
Каким-то чудесным образом она заметила меня. Не знаю, что Агнес подумала, но она резко обернулась, и земля, которую подмыл жестокий ручей (может быть, это был тот же, в котором я валялся прошлой ночью?), обвалилась в воду под ее ногами. Я успел подхватить девицу за талию, чтобы она не промокла, и в благодарность получил кулаком в глаз так, что перед моим внутренним взором вспыхнули звезды. Я выругался и отпустил ее, прижимая ладонь к лицу, будто давление на глаз могло уменьшить боль. Жестокосердная девица ничуть не озаботилась моей судьбой и деловито вылавливала палкой уплывшее ведро.
- Ты всегда так встречаешь тех, кто пытается тебя спасти? - спросил я, когда боль кое-как унялась. - Между прочим, достойные девушки дарят поцелуй в награду!
Мне послышалось, что она пренебрежительно фыркнула. Головы она не подняла, пока не подогнала ведро к берегу и не взяла его в руки.
- Ладно, - сказал я, чувствуя себя дурак дураком. - Я вовсе не пытался покушаться на твою честь, если она тебе так дорога. Я хотел поговорить с тобой.
Вместо ответа Агнес отдала мне ведро и жестом показала, чтобы я набрал воды сам.
- Ты что, язык проглотила? - недовольно спросил я. - Скажи хоть что-нибудь! Я же не с ведром или с деревом толкую!
На этот раз я был проворней и увернулся от ее удара, однако фортуна была не на моей стороне, и я запнулся о трухлявый ствол дерева, набив себе вдобавок шишку на лбу о ведро. Мерзкая девчонка ухмылялась, уперев руки в бока корсета.
- Выдрать бы тебя, - сказал я угрюмо. - Зачем ты подложила мне ночью одежду?
Ухмылка сошла с ее губ, и она огляделась почти со звериной чуткостью. Агнес ткнула в мою сторону пальцем, а затем провела характерным жестом по шее, изображая нож.
- Меня должны убить? - с сомнением спросил я.
Она торжественно кивнула.
- Почему?
Девица пожала плечами: нечто среднее между "не знаю" и "так здесь принято". Она нетерпеливо взглянула в сторону дома и выразительно показала мне на ведро. Я послушался ее и, ворча, набрал воды в оба ведра.
- Но как мне выбраться отсюда?
Она вздохнула, подобрала с земли прутик и нарисовала на тропинке среди камней нечто, напоминавшее полумесяц, и махнула рукой в сторону моря. Я тупо глядел на ее рисунок, стоя с ведрами, пока наконец не сообразил, что она имела в виду лодку.
- Мне нужно увести лодку? - спросил я. - Та, которая сушится на берегу?
Она кивнула, затем покачала головой, и у меня опять заныл опухающий глаз. Девица нарисовала мне еще несколько полумесяцев и на этот раз ткнула прутиком в сторону дома.
- Ага... Значит, здесь есть еще лодки, так? Почему тогда старик солгал мне? И почему ты так заботишься о моей жизни?
Она отвернулась, не желая отвечать на этот вопрос. Я поставил ведра на землю и подошел к ней ближе. Мне еще было чем рисковать, но Агнес на этот раз не попыталась меня ударить. Мы стояли так близко, что наше дыхание смешивалось, и я знал, что стоит мне сделать неверное движение, как она очнется от общего морока и сбежит. Мне вдруг захотелось поцеловать ее, но девушка вдруг оттолкнула меня обеими руками, показала на лес и топнула ногой.
Я презрительно хмыкнул, но она встревожилась не на шутку, и ее тревога невольно передалась мне, и я послушался ее приказа. Я затаился меж деревьями, пока она спокойно наклонилась над ведрами, но на виске у нее заметно билась жилка.
- Тебя за смертью только посылать, - проворчала старуха, которая, видно, заждалась Агнес и теперь торопилась к ней навстречу. Я не слышал, как она приближалась, но, похоже, у девицы был отличный слух. - Видит Бог, из всех нерасторопных девок такую, как ты, еще надо поискать!
Она отвесила Агнес затрещину по затылку, и та привычным движением сдунула с лица растрепавшиеся от удара волосы, не глядя на старуху. Каким-то образом ей удалось не расплескать воду, и под ругань старухи они медленно скрылись из виду. Я выждал еще какое-то время и пошел следом, то и дело дотрагиваясь до распухшего глаза.
Когда старик увидел, на что я похож, он долго смеялся, слушая мои беспомощные враки о том, что со мной случилось, а затем добродушно предложил мне кусок куриного мяса, чтобы опухоль спала, сетуя на то, что все козы у них передохли, и что гораздо лучше для синяков баранина или собачатина. Я глядел на его доброе, румяное лицо и опять не мог поверить девице: такой заботливый человек не мог оказаться убийцей и вором. Он угостил меня душистым табаком из Новой Испании, и мы долго курили, сидя на бревне перед домом, пока Пенни Болтон расспрашивал меня о родителях и рассказывал о своей корабельной молодости на борту корабля со странным названием "Забава". Он говорил о далеких краях: об Испании и Португалии, Англии и Ост-Индии, Карибском море и испанских владениях в Америке; он говорил так славно, что я заслушался и опомнился только, когда старик засмеялся и сказал, что пора спать. И действительно: спускались сумерки, из-под деревьев быстро росли темные тени, и сумеречная мошкара роилась серыми клубами в свете закатного солнца. Я отвернулся затушить трубку и, когда невзначай бросил взгляд на лицо своего собеседника, удивился его незнакомому, настороженному выражению, которое, впрочем, быстро исчезло.
В эту ночь я поклялся себе не спать и мужественно боролся со сном до полуночи, ожидая подходящего мгновения, чтобы сбежать. Дверь была заперта на засов, и я вертел в голове все способы, как неслышно отпереть его, однако всякий раз, когда я готов был встать, кто-то из хозяев стонал или ворочался, и я затихал. Я спрашивал себя, чего боюсь в этом доме. Старик был крепок - это верно, но настроен он был ко мне дружелюбно, как мне казалось, и если не слушать бредни глупой и драчливой девчонки, которая до сих пор не удосужилась сказать мне хоть слово, то мне нечего было опасаться. И все же... Все же моему воспаленному воображению казалось, что здесь что-то не так.
Старуха неожиданно поднялась в постели, потревожив мужа. Я не видел ее лица, лишь мутное светлое пятно рубахи парило в темной комнате. Она подошла к двери, успокоив своего мужа, который вновь осведомился, что происходит, отперла ее и затихла. Я не понял, вышла она или нет, и притаился под покрывалом, прислушиваясь к ночным звукам, но, кроме дыхания спящего, все смолкло. Наконец решившись, я поднялся с постели, подобрал туфли и тихо вышел во двор.
Хозяйки нигде не было видно, и я беспрепятственно влез на крышу за одеждой, стараясь не стучать зубами: ночной холод неожиданно оказался слишком пронзительным. Жилет и камзол я уже натягивал, спрятавшись за козьим сараем и, запустив руку в карманы, не нашел там ни единой монеты: хозяева, похоже, не упускали своей выгоды даже в мелочах. Пока я натягивал чулки, передо мной появился узкий луч фонаря и мельком осветил девичью руку, которая протягивала мне сверток с едой.
- Как ты догадалась, что я здесь? - спросил я у невидимой Агнес, засунув тряпицу с сухими галетами в карман, но вместо ответа она закрыла мне рот рукой, а затем отстранилась и качнула фонарем. Луч запрыгал по стволам деревьев, освещая тропинку. Я хотел забрать у нее фонарь, но девица отвела мою руку, и свет опять выхватил переплетение веток из темноты. Она легко отошла от меня, и я понял, что девица собралась проводить меня.
Мы благоразумно молчали, пока не отошли подальше от дома, и только здесь я осмелился спросить у нее:
- Куда ты ведешь меня?
Она не ответила, и я схватил ее за руку, чтобы убедиться, что она живая. Она изумленно обернулась ко мне, но на этот раз бить не стала. Рука у нее была теплой, и я сжал ее ладонь, прежде чем отпустить. Я почувствовал, как девица хмурится в темноте, и она подняла фонарь повыше, чтобы я мог увидеть ее лицо, закрыла рот ладонью и покачала головой.
- Так ты что... немая?
Агнес помедлила, прежде чем коротко кивнуть, и отвернулась, словно желала поставить на этом точку.
Вскоре мы оказались на берегу, и, к счастью, он не был похож на тот скалистый берег, что я видел во сне. Песок набился мне в туфли, пока мы брели к перевернутой лодке, которую выволокли на берег. Агнес поставила фонарь на землю и помогла мне перевернуть ее. Весла лежали под ней, завернутые в плотную парусину, и девушка подала мне нож, чтобы разрезать крепкий узел. Когда оставалось лишь спустить лодку на воду, я не смог не спросить у моей спасительницы:
- Ты поедешь со мной?
Она мотнула головой и показала фонарем назад, а затем повесила его на нос лодки, чтобы я не врезался в берег.
- Странная ты девица...
Мне помолчали, не зная, что еще сказать. Я думал, что она уйдет, но Агнес все еще чего-то ждала, и мне показалось, что она улыбается.
- Хочешь, я приеду за тобой после того, как доберусь до города? - спросил я и почувствовал, что этот вопрос задавать не стоило. От Агнес повеяло холодом, и она еле уловимо отстранилась от меня, избегая, как обычно, прикосновений.
- Что ж, тогда прощай, - сказал я и поволок лодку к воде.
Она глядела мне вслед, серая фигурка в коротком платье, но я не знал, видела ли Агнес меня. Я поднял руку в знак прощания, но она даже не шевельнулась.
На мое счастье, море было спокойным, и я не видел ни единого признака шторма. Я быстро согрелся, пока греб. Хоть я и не мог назвать себя искусным гребцом, но лодка с легкостью шла вдоль берега, она не пропускала воду, и я даже подумывал поставить парус, если поднимется ветер.
Теперь я понимаю, какой легкой добычей был с фонарем на носу лодки, заметный любому, кто коротал бы эту ночь на берегу, но тогда, опьяненный свободой и свежим морским воздухом, я не заметил, как ко мне сбоку подошли две лодки.
Они не стали окликать меня, и я опомнился только тогда, когда услышал рядом плеск от чужих весел. Их молчание красноречиво говорило о том, что намерения у них были вовсе не добрые. Я приналег на весла, но у них гребцов было больше, и за борт моей лодки зацепился багор. Без лишних слов они потащили меня к берегу; когда же я попытался освободиться, то получил веслом по голове и чуть не выпал за борт.
На берегу меня вытащили из лодки и под угрозой ножа заставили лечь на землю. Негодяи вытащили фонарь, прикрытый мешковиной, и я наконец-то смог увидеть своих похитителей. Их было восемь - все крепкие люди, из тех, с кем не стоит встречаться на узкой дорожке. На каждом из них будто лежала печать пороков: природа наградила их звериным обликом, грубый образ жизни - шрамами и ранами, а привычка потакать страстям - дурной болезнью. В городе я видел подобных им только на пристани, и то - они редко собирались больше одного-двух и вели себя тихо. То ли дело сейчас! Они грубо галдели, радуясь тому, что добыли еще одну лодку, затем раздели меня до рубашки и подштанников, не побрезговав чулками, ботинками и лентой, которой я перевязывал свои волосы, и крепко стянули мне руки веревкой. На первый же свой вопрос я получил кулаком в зубы и благоразумно решил молчать, пока меня не спросят, но они, судя по разговорам, приняли меня за рыбака и после долгого обсуждения - гнать меня в шею или убить на месте и выкинуть в море - решили привести меня к своему капитану, чтобы тот точно приказал, что им делать. Капитан Джек или капитан Жак - по правде, я не расслышал его имени, но нечто подобное произносил старик, когда думал, что я сплю.
Меня подталкивали в спину тычками, чтобы я шел быстрей, но я так устал и измучился, что мне было почти наплевать на то, куда меня ведут. Меня положили в одну из их лодок, сверху на меня сел вонючий детина, и мы вновь отправились в путь, но теперь я не мог видеть ничего и не желал ничего видеть: мой невинный визит в гости и возвращение домой оказались спуском в преисподнюю, и каждая ступень была хуже предыдущей.
Они подняли меня на борт, будто быка, обвязав за пояс и грудь. На корабле пахло застарелой рвотой и топленым жиром, и я оказался лежать в круге из мрачно-веселых людей, которые первым делом потребовали поделить мою одежду по справедливости. Они долго препирались, изредка удостаивая меня пинками, когда вспоминали обо мне, но замолкли, когда на палубу вышел еще один человек. Он был коренаст, плотно сложен, гладко выбрит и одет лучше, чем большинство моряков удачи. За ним тащился старик на деревянной ноге, он бесцеремонно подошел ко мне, ощупал мускулы, заставил показать зубы, собрав мое лицо пястью ладони и, закончив осмотр, выпил из фляги рому.
- Хиляк, капитан, - презрительно сказал он капитану, вытерев губы запястьем, и плюнул перед моим лицом.
Тот сделал знак, чтобы меня подняли на ноги, и молча вгляделся в мое лицо.
- Давайте выкинем его за борт! - воскликнул кто-то. - Или привяжем его к корме корабля, чтобы приманивать рыбу на падаль.
- Что ты умеешь делать? - сиплым голосом спросил меня капитан, одобрительно глядя на мой заплывший глаз. Он был старше меня лет на десять, но казался гораздо старше из-за теней, падавших на его лицо
- Писать, - зачем-то ответил я правду. - Вести доходные книги.
- Вот как, - заметил он и уставился на меня, как змея, готовая сожрать свою жертву. Пираты перестали даже толкаться, затаив дыхание в ожидании, что будет дальше. - Писать, значит, - с пренебрежением заметил капитан. - Знаешь ли ты, куда попал?
Я покачал головой, и он состроил огорченное лицо, хотя глядел на меня без всякой жалости или сочувствия.
- Ты на корабле "Забава", - сказал он. - Когда-то им владел английский король, а теперь - я. И с этого корабля - два пути. Либо со мной, либо на дно. Тебе повезло, я даю тебе выбор. Наш казначей с недавних пор кормит рыб на дне, как и его убийца. Ты можешь занять его место... Или присоединиться к нему.
Кто осудит меня больше, чем я сам, когда узнает, что я согласился работать на этого жестокого мерзавца? Он заставил меня принести ему клятву верности в присутствии всех пиратов, но, увидев, как они переглядываются, я понял, что клятву буду обязан сдержать только я, а не они, и моя жизнь по-прежнему в опасности. После этого мне выдали чью-то ношеную одежду, пообещав новое платье после того, как выгорит дело, и только тогда я спросил, что за дело они имеют в виду.
- Самое доходное из всех, - ответил капитан Жак, ибо так его звали, на французский манер, хотя по речи он был чистым англичанином. - И самое безопасное. Дайте выпить новому казначею!
Мне поднесли бутылку с чем-то крепким, и я, стараясь не думать о будущем, сделал большой глоток, а затем еще и еще, после чего вскоре заснул, прикорнув у бочки, пока капитан делил обязанности между моряками на дневной вахте.
На следующее утро я ясно понял, что попал в переплет. Меня все еще сторонились, как чужака, и обращались через голову, и единственный человек, который соблаговолил со мной заговорить, был тот одноногий старик, которого я принял за доктора. Он действительно заменял хирурга на корабле, но по должности был плотником, поскольку, как он пояснил мне: "Все равно что пилить - дерево или кости". Он рассыпал похвалы в адрес капитана, хвастаясь, что тот побывал и в Брайдуэлле и в Ньюгейте, двух самых суровых тюрьмах в Англии, он рассказывал о его злодеяниях на суше и на море так весело, что у меня на коже появлялись мурашки: грабежи, убийства, похищения, шантаж - до выхода в море капитан Жак не брезговал ничем. Он никогда не был капитаном ни в армии, ни на флоте - свое звание он получил еще в детстве, поскольку его мать жила тем, что брала на воспитание незаконнорожденных детей, и вышло так, что у нее оказалось три мальчика разного возраста по имени Джон. Чтобы различать их, она называла их капитаном, полковником и майором, и капитан Джек (или Жак, как было принято произносить в его краях) был старшим из них. Мне было ясно, что эти люди везут в колонии контрабанду и хотят, чтобы я помог им оценить ее, а затем поделить доход между ними, поскольку грамотных среди них не водилось, и они хотели избежать ссоры, как было с моей одеждой, в которой уже щеголял один из матросов.
"Забава" стояла в укромной бухте, подальше от глаз случайных кораблей или рыбаков. Мне не повезло в ту ночь встретиться с пиратами, которые ехали на берег договариваться с местными контрабандистами. Отправься я чуть раньше, мы бы разминулись. Они были рады заполучить еще одну лодку, и лишь невероятная удача помогла мне остаться в живых - с жертвами грабежа, как я понял, обычно не церемонились.
Итак, на следующую ночь несколько пиратов вновь отправились на берег. Капитан был спокоен, но несколько людей то и дело ходили проверять, как там груз в трюме, и я решил было, что они перевозят украденный скот. Люди Жака вернулись не сразу, но сделка, как они говорили, состоялась, и теперь следовало отвезти товар на берег и получить за него золото. Я лишился дара речи, когда из трюма вывели стайку детей - грязных, неумытых, голодных мальчишек и девчонок от шести до двенадцати лет. Некоторые из них еле держались на ногах, измученные морским путем, и я понял, что страшная торговля капитана заключалась в том, что он крал детей у родителей и продавал их в услужение или рабство здесь, в наших колониях, притворяясь, будто это те должники, что проделали путь через океан с родителями и которых собственные отцы и матери отдали в счет платы капитану корабля. Этих доходяг, призраков - такими они были прозрачными от долгого голода - должны были передать за золото доверенному человеку, который бы откормил их в течение недели для торгов и дал бы весточку тому, кто непосредственно продаст их.
Должно быть, на моем лице было написано такое отвращение, что капитан тут же дал мне затрещину и велел нести чернила, чтобы переписать несчастных и подсчитать, сколько они должны получить золота. Я подумал было, что могу занизить за рабов цену, чтобы их нельзя было продать, но после опомнился: с пиратов от злости хватило бы зарезать детей или выбросить их за борт.
Я старался не смотреть на несчастных, когда каждого из них подводили к моему импровизированному столу: я записывал имя, примерный возраст и их здоровье, каким оно мне казалось на вид; цену мне называл капитан Жак, стоявший за моим плечом, и он же приказал помечать некоторых из детей черной точкой, когда плотник-врач в очередной раз хрипло каркал о том, что тот или иной не жилец. Один раз, на миг, мне показалось, что ко мне подошел мальчишка из сна, но это зрение обмануло меня - вместо него стоял иной парень, не пожелавший ответить ни на один мой вопрос. Капитан за непокорность избил его лично при всех, и несчастный остался лежать на палубе "Забавы", прикрывая живот, пока его не подняли и не связали с остальными.
Суммой, которая у меня получилась, обрадовала капитана, и он забрал у меня список, бережно сложив и спрятав его за пазухой, велел грузить детей в лодки и везти на берег. Мне он приказал ехать с ними, и я обрадовался: на берегу возможностей ускользнуть у меня было больше.
На рассвете я не узнал то место, откуда бежал несколько дней назад, и только Пенни Болтон, который ждал на берегу, заставил меня осознать, к чьей двери меня вывел призрак, и заподозрить, что это было неслучайно. Старик и капитан дружески обнялись - похоже, они знали друг друга давно, и капитан Жак сделал знак выводить детей, связанных одной длинной веревкой. Я поднялся, снедаемый паршивым предчувствием, и Пенни тут же уставился на меня.
- Кто этот юноша, Джек? - вкрадчиво поинтересовался он у капитана. - Вон тот, у которого пришибленный вид и синяк под глазом.
- Наш новый казначей, - отозвался тот. - Мы подобрали его в море.
- Вот как... - Пенни понизил голос, и я больше не слышал, что он говорит капитану, но не ждал ничего хорошего.
Пока мы шли по тропе, по которой я спускался к морю вместе с Агнес, я зорко оглядывался по сторонам, намереваясь сбежать, но пират, который шел по моим пятам, то и дело с намеком толкал меня под ребра рукояткой ножа, как только я делал шаг в сторону. Все же я был одним из пленников, хоть пока еще и не был связан, как дети.
Их привели к козьему сараю и загнали внутрь, не дав времени ни оправиться, ни умыться, и заперли дверь на засов. Я остался один, наедине с пиратами, и капитан нехорошо улыбался, глядя на меня.
- Ай-ай, Томми, - сокрушенно воскликнул Пенни, встав рядом со мной. - Такой хороший молодой человек! Должен был выступать в суде... Ему пророчили блестящее будущее... И вот он крадет чужие лодки, обманывает приютивших его... С удовольствием связывается с пиратами и продает детей. Я еще могу простить последнее, но лишить мою семью денег и пропитания, обречь их на голод - этого мне не понять! Отдай его мне, капитан, - уже без тени улыбки попросил он. - у нас есть что поделить с этим молодым человеком.
- Ты и так потребуешь хорошую скидку за твою якобы украденную лодку, которую мне придется тебе вернуть, - возразил ему Жак. - Он - судейский, и если есть на земле люди, которых я ненавижу больше, то мне они неведомы. Я заберу его на корабль, и там мы проведем свой суд.
Я слушал, как они пререкались о моей судьбе, словно я был бессловесной вещью. Четверо пиратов, что на этот раз сошли на берег вместе с нами, увлеклись перепалкой, словно петушиными боями, и я неожиданно боднул того, кто стоял рядом со мной, в грудь, чтобы освободить себе путь и броситься в лес, подальше от этих жестоких людей. На мое счастье, они растерялись и, прежде чем выхватить пистолеты, я был уже достаточно далеко, чтобы выстрелы могли причинить мне вреда. Преследовать меня они не стали, как только я скрылся в лесу, я услышал резкий окрик Пенни, который предостерегал пиратов от погони.
Тому была причина, как я понял позже, когда бессмысленно плутал по лесу, и любая, еле видная тропинка приводила меня назад, к козьему сараю и мрачной хижине, где пираты, наверное, в тот миг заключали свою темную сделку и получали золото за человеческую жизнь и душу. В конце концов, уставший и голодный, я вышел к ручью, где Агнес обычно набирала воду, напился воды и сел на берегу под сенью деревьев, ломая голову, что мне делать дальше.
На свое несчастье, безоружный и ограбленный, я вновь задремал и проснулся только от того, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо.
Был уже вечер, и солнце заходило за деревья на западе. Я увидел заплаканное и сердитое лицо Агнес и тут же опомнился.
- Ну... здравствуй, - сказал я ей неловко, и она несильно стукнула меня по голове, показывая свое возмущение.
- У меня не получилось спастись, - сказал я ей. - Так все неудачно вышло... У тебя нет ли чего поесть?
Девица мотнула головой. Она глядела на меня возмущенно, но я никак не мог понять, что именно ее возмущает.
- Я не пират, - сказал я ей, и она вздрогнула при звуках этого слова. - Я не хотел никого продавать... Но что я могу сделать? Даже если получится спасти тех детей, куда мне их девать?
Агнес оттолкнула меня и села рядом, уткнувши подбородок в колени.
- Ты пришла за водой? - спросил я, и она медленно покачала головой. Ведер у нее действительно не было.
- Ты искала меня?
Девица фыркнула, и я пожалел о своих словах. Она обернулась ко мне и сделала тот же жест, когда предупреждала меня о том, что старик убьет меня, - провела пальцем по горлу и скорчила страшную рожу.
- Капитан Жак хочет тебя убить?
Агнес опять замотала головой.
- Ты хочешь его убить?
Она кивнула, и во взгляде у нее промелькнула такая ненависть, которую странно было видеть у деревенской девчонки. Агнес подняла растопыренные пальцы и ткнула мне ими под нос.
- Ты хочешь убить их всех?
Девица опять кивнула. Она показала на лес, затем на себя и сжалась в комочек, изображая страх.
- А... - произнес я, туго соображая. - Ты здесь прячешься?
Она вздохнула и поникла.
- Не расстраивайся, - пробормотал я неловко, раздумывая, стоит ли ее обнять и не получу ли я опять в глаз. - Хочешь, пойдем со мной. Я найду путь домой... Ведь как-то же я пришел сюда... Или ты можешь вернуться к своим хозяевам. Тебя-то они не обидят!
Агнес поглядела на меня с возмущением, вскочила на ноги и потянула меня за рукав. Когда я замешкался, она опять топнула ногой, и я волей-неволей подчинился. Она сделала мне знак следовать за мной, и я, недоумевая, поплелся за ней, раздумывая о том, что не отказался бы даже от болтушки из муки и воды, лишь бы утолить голод.
Вначале я подумал, что она ведет меня к дому, но мы шли прямиком к морю. На берегу, где сушились лодки, сидели и лениво болтали пираты, и мы миновали их, прокравшись сквозь лес дальше на юг, где берег внезапно уходил вверх, и приходилось карабкаться по скалам и утесам, спотыкаясь о корни деревьев. Здесь Агнес то и дело останавливалась, сосредоточенно разглядывая кусты черники под ногами, и наконец нашла тропу, видную только ей. По ней мы поднялись на самый верх, и лес неожиданно закончился, открыв нам бескрайнее море. Темнело, и здесь я впервые почувствовал ощущение, о котором мне рассказывал отец: все это уже один раз со мной было, только рядом стояла не Агнес...
И я опять увидел, как мальчишка раскидывает руки и падает вниз. А потом то, что гнило и воняло в воде.
Агнес дернула меня за рукав, пока я глядел в пустоту. Девушка подбежала к краю обрыва и сделала вид, что падает туда, а потом отошла на шаг и схватилась за живот, как человек, который так сильно смеется, что думает, будто у него вывалятся все кишки наружу.
- Они сбрасывают отсюда детей в море? - спросил я тихо.
Она посмотрела на меня с отчаянием и закивала, затем изобразила тяжелобольного.
- Детей, которых они не могут продать... Или тех, что умерли от болезней. Боже мой, - мне стало холодно, и я понял, откуда явился тот призрак мальчишки. Тошно было, что я посмел участвовать в подобном деле и сам услужливо поставил те черные точки, означавшие смерть для несчастных, которых отняли у родителей. - Нам нужно вернуться в мой город. Надо рассказать об этом, и о корабле, чтобы власти покончили с такой торговлей.
Агнес пожала плечами. Она указала на себя, а потом вниз.
- Тебя тоже хотят сбросить?
Она отрицательно покачала головой.
- Хотели?
Тот же ответ.
- Кого-то из твоих близких?
Девушка отчаянно закивала и отвернулась, чтобы я не заметил ее слез.
- Так тебя тоже украли и привезли?
Она звонко ударила кулаком о свою ладонь в знак согласия.
- И тебя не могли продать, - продолжил я, - потому что ты немая... А твой брат или сестра погибли здесь... И тебя оставили прислуживать, именно оттого что ты немая и не можешь никому и ничего рассказать...
Агнес медленно кивнула.
"Даже если бы я и могла, - прочел я в ее взгляде, - кто поверит девчонке?"
- Послушай, поверь мне... Я клянусь тебе помочь. Ты помогла мне бежать, и я должен отдать тебе долг. Мы можем отвлечь тех, что на берегу, и опять украсть лодку, и добраться до ближайшего города... Или деревни... Или рыбачьего дома...
Я осекся, подумав о том, что местные рыбаки могли знать об этой торговле.
- Нет, рыбачий дом не подойдет, - сурово сказал я, чтобы успокоить девицу. - Мы доберемся до города, и там я расскажу все, что знаю.
Она пожала плечами, явно не доверяя мне. По правде, я и сам не знал, как сдержать свои обещания, но был полон решимости умереть или добиться своего.
Агнес меня не оставила, и мы пошли вдоль берега на юг, стараясь держаться леса. На севере дорогу нам перерезали пираты - хоть и было в той стороне больше городов и деревень, насколько я знал, но встретить их было легче легкого. Даже на нашем пути, нам приходилось прятаться в сумерках, поскольку вдоль берега медленно шла лодка, и я видел из кустов, как человек в ней внимательно осматривал заросший берег, правильно заподозрив, что рано или поздно я выйду к морю - единственному ориентиру, что был здесь.
Переночевали мы в лощине, куда натаскали еловых веток, и, когда я проснулся, то Агнес рядом не было. Она вскоре вернулась с красными пальцами - в подоле своей юбки она принесла несколько пригоршней земляники, и эта скудная еда только раздразнила голод. Когда мы почуяли запах жареной птицы к вечеру, то прибавили шаг, и, действительно, вскоре увидели несколько убогих и снулых домишек, приткнувшихся друг к другу. Агнес, похоже, обрадовалась больше меня и с нетерпением оглядывалась ко мне, ожидая моего решения, - выходить ли к людям или нет. Я медлил, не зная, чего мне хочется больше: поддаться голоду или же прислушаться к голосу благоразумия. Когда я был уже готов склониться к первому, из ближайшего дома вышел капитан Жак, беседовавший с каким-то стариком благонравного вида, и Агнес отпрянула, будто увидела призрака, но ее лицо выражало такое отвращение, которого вряд ли бы удостоился даже мертвец, выкопанный из могилы через пару месяцев.
Мы обошли это поселение и вскоре добрались до следующего, где увидели подобную же картину: люди капитана, похоже, успели предупредить всех на побережье, и Бог знает, что они могли наговорить им о нас. Я не знал, сколько до ближайшего города на берегу, и мои надежды на спасение таяли, но я не мог признаться в этом девушке.
Она держалась храбро и хоть, в отличие от меня, весь путь проделала босиком, ни разу не попросила меня остановиться и отдохнуть. Ее лодыжки все были исцарапаны, и я чувствовал себя лордом в лохмотьях, но в туфлях рядом с ней. Всякую заботу о ней Агнес отвергала так яростно, словно я предлагал ей отправиться со мной в постель, и я заподозрил, что девушке пришлось терпеть от пиратов больше, чем просто побои, отчего теперь она боялась даже меня. Однако и ее силы кончились, когда к вечеру мы добрались до широкой реки, полной порогов. Мы не могли ее пересечь, и, когда Агнес это поняла, она села там, где стояла, потеряв всякую надежду.
Я пытался утешить ее, развеселить, разозлить - но все было тщетно; она так глубоко ушла в себя, что в конце концов я сел рядом с ней, и мы долго молчали и не шевелились.
Наконец девушка подняла голову и неуверенно указала пальцем назад. Там была еда, был кров, были люди, но были и пираты, что означало верную смерть и для меня, и для нее. Смерть была и впереди: столь же мучительная, если не хуже. Смерть от бурного течения, которое могло затянуть нас на дно или искалечить о камни, либо долгая смерть от голода.
Вспомнив о том, что мы почти ничего не ели, я подошел к воде, умылся и набрал пригоршню воды, чтобы попить и обмануть желудок. Мое ночное видение, мой бред и мой злой ангел опять на миг показался на поверхности воды, и я вдруг понял, что если даже здесь река полна порогов, то где-то выше по течению она может быть спокойна, и ее наверняка пересекают большие пути, которые ведут к людям. Я заставил девицу напиться и знаками (похоже, тогда я заразился ее немотой) показал ей, что мы должны остаться здесь на ночь, а завтра продолжим путь. Она безропотно согласилась и даже позволила мне позаботиться о постели, а затем взяла меня за ладонь и долго глядела мне в глаза, словно хотела сказать, что ни в чем меня не винит.
Сложно описать два последующих дня. Нам пришлось трудней, чем раньше: теперь у нас не было сил, чтобы преодолевать препятствия так же бодро, как в первый день, когда Агнес барашком скакала по холмам среди лесов: мы вязли во мхах, кое-как перелезали через поваленные деревья, и даже шли по воде против течения, где оно было тихим - лишь бы лишний раз не прикладывать усилий и не поднимать ноги. Еды у нас по-прежнему почти не было, и лишь один раз мне чудом удалось поймать в туфлю пару рыбок, и мы съели их сырыми и без соли. Нам повезло, что мы не встретили ни волка, ни медведя, иначе эта история закончилась бы раньше, чем мне хотелось бы. Один раз мы встретили лань с олененком, которые пришли к реке напиться, и множество раз дорогу нам перебегали зайцы и лисы, насмешливо бодрые и быстрые.
К концу второго дня я понял, что не могу больше никуда идти: мне пришлось вести Агнес, которая совсем выбилась из сил, и мы повалились на пятачок из мягкого мха, где было видно небо. Девушка нащупала мою ладонь и сжала ее, глядя в небо. Мы молчали, поскольку не было сил говорить, и я думал, что все вышло глупо и бессмысленно, никого не удалось спасти, и теперь через много лет найдут лишь наши скелеты, поросшие мхом. Я думал о детях, которые ждали своей участи быть проданными, о капитане, который ел мясо и пил вино из чужой крови и плоти, о своих родителях, которые, наверное, поседели от беспокойства, о своих жизненных планах, которые отсюда, из-под лесного полога, казались глупыми и никому не нужными. Мысли перешли в дрему, и я заснул, опасаясь в глубине души больше не проснуться никогда.
По лицу мне возили мокрой и теплой тряпкой, и я слабо отмахивался, пока наконец окончательно не проснулся. Надо мной стоял волк и умильно глядел на меня. Я заорал из последних сил, и он испуганно отскочил, припав к земле. Агнес дернула меня за руку, но я приказал ей бежать, пока я задержу волка. Тот неуверенно вильнул закрученным хвостом, и я вдруг понял, что это самый обычный дворовый пес. Чтобы рассеять мои сомнения, пес звонко залаял, а затем затрусил меж деревьев, оглядываясь на нас. Агнес опять потянула меня за руку, и я понял, что она хочет следовать за ним.
- Нет, - сказал я неуверенно. - Кто знает, куда он нас выведет. Может быть, он просто играет с нами?
Девица слабо фыркнула - теперь у нее не было сил на полноценный звук презренья, - и поднялась, держась за ствол дерева. Она показала на пса, сделала подманивающий жест, а затем резко выжала что-то невидимое.
- Предлагаешь его убить? - потрясенно спросил я. - Даже если бы я ел собачье мясо, всей моей воли не хватит, чтобы задушить невинное существо.
Она ткнула себя в грудь, словно хотела сказать: "Я это сделаю", но я покачал головой.
- Нас это не спасет.
Агнес вздохнула и приложила ладонь к животу. Она глядела так жалобно, что я понял: голод сводит ее с ума, а жизнь среди людей, лишенных христианских чувств, заставила ее не думать о других, тем более, о бессловесных тварях.
Пес весело залаял, призывая нас идти за ним. Его светлая шкура была прекрасно видна даже в чаще, и Агнес решительно шагнула за ним. Нам не хватало еще потеряться, и я против воли последовал за ней, чтобы остановить ее, если вдруг она все-таки приманит пса.
То ли упрямство, то ли надежда на еду придали ей сил, и я осознал, что начал отставать от нее. Не думаю, что Агнес видела что-нибудь, кроме светлого пятна в лесу, равно как и я следил только за ней, пока не был вынужден остановиться и перевести дух, чтобы окликнуть ее.
Мы ушли далеко от реки, и я увидел свет среди деревьев - словно там было солнце, просвечивающее сквозь листву, просека, дорога или поле. Я никак не мог позвать девицу, но пес, который никак не давался ей в руки, внезапно вильнул в ту же сторону; она последовала за ним, неожиданно остановилась, и я услышал свист, а затем сдавленное мычание.
Стоило ли говорить, что вчера ночью мы были совсем близко с большой дорогой, которую мы искали, и готовы были умереть почти на ее обочине, потеряв надежду? И, на наше счастье, сегодня утром по ней шел коробейник, торговавший пуговицами, шнурами, лентами и прочей мелочью, пса он завел не так давно, после того, как прошел слух, что кое-где останавливаться на ночь в одиночестве отнюдь не безопасно. Он перепугался, когда увидел нас, вначале приняв за дикарей, но я успокоил его, кое-как подбирая слова, и рассказал, что мы сбежали от пиратов. Коробейник долго не желал нам верить, поскольку лес вдоль реки считался непроходимым, и охотники, и лесорубы брезговали им, считая непригодным ни для охоты, ни для строительного леса.
Он поделился с нами своей последней едой, и Агнес не желала ее брать, пока он насильно не всунул хлеб и мясо ей в руки. Она по-прежнему была подозрительна, но и ее недоверие одолел голод, после чего девица смягчилась и перестала глядеть на нового знакомца исподлобья.
Коробейник проводил нас до ближайшего двора, который он проходил чуть раньше этим же утром, и здесь нас приняли так хорошо, как только может мечтать уставший человек. Нас еще раз накормили, дали одежду, выслушали мою историю и даже отвезли в город, где мне пришлось говорить в третий раз, на этот раз уже перед шерифом. Он дал знать моим родителям, что со мной случилось, и отец немедленно явился за мной, попеняв мне за то, что я не остался ночевать в гостях у фермера Эллиса, который все это время винил себя в моей пропаже; губернатор, узнав об пиратской напасти, велел собрать флот, чтобы поймать их корабль. Я попросил его оказать мне услугу и позволить мне присоединиться к походу, и хоть капитан корабля, к которому меня приписали, вначале был против этого, посчитав меня изнеженным и слабым сухопутным жителем, позже он сменил гнев на милость.
Долго рассказывать, как мы охотились за пиратами и их Забавой, и это совершенно скучная история новичка, который впервые вышел в море, не зная ни единого морского обычая. В самом сражении тоже не было ничего интересного - много грязи, крови и ругани; те, кого мы взяли в плен, были повешены, но не за похищения детей, а за пиратство. Сообщников своих они не выдали, и Пенни Болтон с женой бесследно исчез, не оставив о себе никаких следов. Также пропал и капитан Жак, позже мне говорили, что он нанялся к кому-то в слуги, ограбил хозяина и отправился в Бостон, в надежде раздобыть там сообщников и новый корабль. Кажется, он тоже кончил свою жизнь на плахе, и так сбылась мечта Агнес - все ее обидчики были казнены.
Сама девушка во время моих приключений нашла себе службу в трактире поломойкой, и каково же было мое удивление, когда я вернулся и обнаружил, что она начала говорить! Один мудрый доктор пояснил, что так иногда случается с людьми, которые подвергаются унижениям и мукам, мол, они теряют речь, а затем вновь, после глубоких переживаний обретают ее. Рассказывать о своем прошлом она не хотела, но все же ей пришлось рассказать о похищенным детях, и Агнес добросовестно пыталась вспомнить, когда их привозили и как кого из них звали. Она бесхитростно сказала, что умирали многие: капитан Жак не желал тратить на них лишних припасов, поэтому все, кто попадал в козий сарай, были истощены до последнего, страдали от чесотки и парши, и любая лихорадка цеплялась к ним так же охотно, как к больному, еще не выздоровевшему до конца после долгой болезни. Пенни Болтон откармливал их птицей, хлебом, жиром и мукой, и иногда от такой обильной кормежки у детей начинались колики. Тех, кто был тяжело болен или умирал, действительно оттаскивали на тот утес, что я видел во сне, и выкидывали в море, но подводное течение прибивало тела в ту пещеру, в которой мне довелось побывать (но довелось ли на самом деле?), и там они разлагались и приманивали диких зверей и птиц.
Удивительным было и то, что хижина этого торговца людьми на самом деле находилась не так далеко от дороги, где я сбился с пути; старик обманул меня, рассказав, что до ближайшего жилища слишком далеко, чтобы пройти пешком - на самом деле мне хватило бы и половины дня, чтобы вернуться на старую дорогу, которая вела на голландскую ферму; другое дело, что люди там жили замкнутые, нелюбезные, и не стоило ждать от них какой-либо помощи, разве только ты бы не умирал на их крыльце.
Мы похоронили останки тех безымянных детей, которые удалось найти, и священник произнес пылкую речь о том, какая радость ждет в садах Господних тех, кому приходилось тяжко под этой луной, и заклеймил убийц, лишенных сочувствия и сострадания к малым и слабым. Никто больше не слышал о призраках, что могли бы появляться на этом месте, и это было странным - ибо, как я уже упоминал, мои земляки весьма искусны на выдумки. Кстати, ту женщину, у которой я должен был присутствовать на суде, оправдала комиссия из Бостона, поскольку им удалось узнать, что пес бегал на то самое место у моря, где лежали трупы, и к детским костям вдова не имела никакого отношения. Когда ее оправдали, она пылко расцеловала меня, чем заставила ревновать Агнес, и подарила девице кольцо своего мужа в награду. На следующий день Агнес вернула его с вежливыми извинениями, что такой, как она, не пристало носить вещи богатых людей, а продавать подарок ей не позволяет совесть.
Ее тоже судили, но оправдали за счет того, что Агнес сама была одной из жертв пиратов и помогала похитителям не по своей воле. Она прожила у них пять или шесть лет, и девушка плохо помнила о том, что было с ней и с ее братом до морского путешествия. Она лишь говорила о том, что видела смутные сны о богатом доме, о хорошо одетых людях, которые заботились о ней и о ее погибшей сестре, но это могло быть не воспоминаниями, а только мечтами о том, чего никогда не с ней не бывало. Губернатор, тронутый ее историей, написал в Англию письмо, где сообщал о раскрытом преступлении и спрашивал о пропавших до этого года детях из знатных и не очень семей - бедняки никого не интересовали, поскольку они и сами были не прочь продать своих детей пиратам, работорговцам, докторам или кому-нибудь еще, кто бы хорошо заплатил. Ответа не было долго; любые вести требуют проверки, не говоря уже о пути туда-обратно через океан, но, когда он пришел, оказалось, что капитан Жак порядочно наследил в Лондоне и его окрестностях, и были времена, когда дети пропадали пачками. Он был не единственным грабителем, который занимался таким грязным делом, и нам удалось найти еще несколько кораблей, которые везли запретный груз. Почти всех, кого мы нашли в живых, и кто помнил, как зовут их родителей, нам удалось вернуть домой, и я надеюсь, что их судьба сложилась счастливо, и воспоминания о плене и издевательствах пропали. Гораздо трудней вышло с теми, кто уже был продан - губернатору посыпались прошения не только от бывших пленников, но и от тех, кто не желал работать на хозяина и решил воспользоваться столь удобным предлогом. Освободить никого из них, впрочем, никто не мог, даже сам губернатор колонии, по закону они принадлежали хозяевам, и только поиски родственников или тех, кто заплатил бы за них деньги, могли бы их спасти от долгих дет работы, но кого-то не желали признавать родственники, чтобы не потерять денег, а кто-то сам не помнил никого из родных.
Что касается Агнес, то ей пришло целых три письма от предполагаемых родителей, и она грустно - и оттого грубо - пошутила, что теперь может зваться едва ли не баронессой, и едва ли какая баронесса когда-либо скоблила пол в таверне. Она по-прежнему вела жизнь простую и уединенную, избегая людей, хотя те были не прочь поглазеть на нее и почесать языки. Агнес призналась мне, что толком не помнит даже, как ее звали раньше, и что жизнь среди людей ученых и воспитанных совсем не по ней, поскольку она боялась сделать что-либо не так, когда находилась в чистом доме. При наших встречах она всегда вначале вела себя скованно, но уже не боялась моих прикосновений и не пыталась ударить меня чем-либо, когда я оказывался слишком близко. Отец не одобрял наши встречи, и матушка вздыхала, когда я говорил, что мы виделись - думаю, что они боялись, что я женюсь на ней, но Агнес в итоге неожиданно вышла замуж за какого-то солдата.
Перед ее свадьбой, когда мы виделись в последний раз (я должен был опять уйти в море, поскольку оно стало моей болезнью и страстью), я заговорил с ней о минувшем и еще раз поблагодарил ее за то, что она принесла мне одежду в ту давнюю ночь и заставила старуху отворить дверь. Она удивленно взглянула на меня и пожала плечами.
- Я этого не делала. Ты тогда был таким... - Агнес замялась, но все же прямо сказала: - чистеньким, таким вежливым. Наоборот, я хотела, чтобы тебе было плохо, как мне. Как всем, кто был в этом доме.
- Тогда почему ты предупредила меня и проводила к лодке? - недоверчиво спросил я. Почему-то мне стало обидно от ее слов, хоть, по словам окружающих, я сильно изменился за прошедшее время.
- Старуха попросила меня, - сказала она честно, перебирая шитье на коленях. - Она, конечно, ругалась и распускала руки, но она очень жалела всех, кто попадал в руки пиратам. Она отворила тебе дверь, и это она принесла твою одежду.
- Вот как... - произнес я в ошеломлении. Я никак не мог даже предположить, что у старой ведьмы окажется доброе сердце. - Подумать только, а я думал, что это она - главное зло в том доме...
- Ты ошибался, - с легким превосходством сказала Агнес. - Мужчины вообще мало что понимают.
Она засмеялась - она смеялась редко, и у нее был очень приятный смех - и неожиданно впервые поцеловала меня в щеку. Я прикоснулся к тому месту, где оставался невидимый след ее губ, и Агнес пояснила мне:
- Не сердись. Ты стал мне родней брата. И для меня ты сделал больше, чем я для тебя.
- Тогда бы ты могла выйти замуж за меня, чтобы отплатить мне, - проворчал я.
- Не-а. Во-первых, ты слишком много обо мне знаешь, - загнула она палец, - во-вторых, мы не были бы счастливы... Уж больно ты задумчивый! А, в-третьих, ты мне никогда этого не предлагал. Вот так-то!
Она была права, и мне нечего было ей возразить.
Что ж, в итоге эта история оказалась ясной, как день, и закончилась благополучно, словно в сказке. Но лишь одно темное пятно в моей памяти и душе мучало меня, и я никогда не рассказывал о нем даже Агнес и ближайшим друзьям. Я так никогда и не узнал, видел ли я на самом деле призрака или все это было воспаленным бредом, если и вовсе не стало мне мерещится лишь после того, как все произошло. Я думаю, что никогда об этом и не узнаю. Порой меня гнетет эта тайна, но мне кажется, что все к лучшему - ибо мир, где могут водится призраки, безголовые скелеты и ведьмы, не стоит стремиться познавать.