Радецкая Станислава : другие произведения.

Священная охота

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что если оборотень захочет стать человеком? К кому ему пойти за советом? Что если это еще к тому же и девочка-подросток, у которой из родных есть только дед-барон, а законы конца семнадцатого века слишком суровы и для оборотней, и для девушек. В своем коротком путешествии Матильда фон Нордхоффен находит тех, кто гораздо больший оборотень, чем она сама.

Глава первая,

в которой Матильда просит помощи

   - Итак? - спросил Руди, пристально глядя на юношу, стоявшего перед ним. Тот был еще совсем юн, если судить по его тонкой шее и худым рукам, вряд ли ему исполнилось даже пятнадцать лет. Из-под завитого седого парика, расчесанного на пробор и ниспадавшего на плечи (на макушке он так торчал вверх, словно его владелец прятал под ними дьявольские рога), на Руди глядели беспокойные темные глаза. Мальчишка чувствовал себя неуверенно в ворохе кружев и в блестящей кирасе, которая была ему не по размеру.
   - Н-не знаю, - сказал он и чихнул, подняв облако пудры над головой. - Мне казалось, что в церковь стоит одеваться не так ярко, а как вы... То есть, я вовсе не хочу сказать, что вы одеты бедно или плохо, - спохватился он. - И вообще никак вас оскорбить! Если бы я хотела это сказать, я бы так и сказала! То есть, вы всегда можете мне верить, если я что-то говорю.
   - Хватит, хватит, - остановил его Руди, который действительно носил более чем скромный наряд; и кое-где его черный камзол был уже несколько раз залатан. Он невольно дотронулся до рукава, где на манжете уже была дыра, но тут же заставил себя отдернуть пальцы. - Твой дед так и не научил тебя галантной вежливости. Это плохо. Особенно для внучки барона.
   - Подумаешь, сударь! - с горячностью ответил его собеседник, немедленно оскорбившись и положив руку на эфес. - Он говорит, что на свете тысяча вещей, которые мне нужно знать, но почему-то в моей голове задерживаются только те, что никогда и никому не принесли никакой пользы! Но если мне даются только такие - почему я не могу использовать их во благо?
   - Неужели твой дед учил тебя философии? - с любопытством спросил Руди.
   - Нет, - мальчишка поник головой, и локоны парика неожиданно стали похожими на водоросли. - Он говорит, что девочкам это не нужно.
   - Хотел бы я знать, что им нужно, - пробормотал Руди, вспомнив о своей возлюбленной, которую не видел уже несколько лет и даже не знал, жива ли она.
   - Выйти замуж, - с готовностью подсказала ему девушка в обличье юноши, высоко подняла накрашенные сурьмой брови и загнула палец. - Уметь управлять хозяйством, - за первым последовал второй. - Вести подсчеты расходов и доходов, если муж ей это позволит. Вышивать. Читать молитвы и благочестивые книги. Нанимать служанок, - на этом пальцы у нее закончились, и она просто потрясла головой.
   - И что из этого ты умеешь?
   - Если честно, - она глубоко набрала в грудь воздуха, сделав торжественную паузу, - то ничего, - и в подтверждение своих слов девушка снова чихнула.
   Руди задумчиво глядел на нее, пока Матильда-Анна-Шарлотта-София, баронесса фон Нидерхоф вытирала нос, пользуясь при этом не кружевным платком, изящно торчавшим из-за рукава, а пальцами. Мужская одежда, тайком унесенная из дома барона, сидела на ней кое-как, подшитая неловкой рукой, и она выглядела, как наследник богатого дома, который ушел после ночи кутежа, напялив чужую одежду.
   - Поэтому я и написала вам, сударь, - продолжила Матильда. - Вы же помогли мне однажды, помните? Вы многое знаете... О всяком... о нас и не только. И мне просто интересно, возможно ли такой, как я... вот... взять и исправиться? - она с надеждой поглядела на него, словно Руди мог взять крест, прочесть молитву и немедленно сотворить чудо.
   - А что говорит твой дед?
   - Смеется, когда в хорошем настроении, - с обидой ответила Матильда, - и запирает меня вышивать узоры на шелке, когда в плохом. Магда говорит, что мне надо учиться молчать, чтобы не попасть на костер... Она пугает меня тем, что, если мы вновь поедем в протестантские княжества, мне проколют язык раскаленным штырем, сожгут и развеют пепел по ветру. Я говорю ей, что так поступают только темные люди... Конечно, не желая намекнуть на ее происхождение... Но после этого меня обычно порют, и на этом наш спор заканчивается.
   - Нельзя сказать, что она не права. Стой! Не возражай мне, - Руди вскинул руку, когда увидел, что Матильда открыла рот, и та повиновалась. - Неужели ты думаешь, что просто придешь сегодня в церковь, откроешься священнику, и он излечит тебя? Все его лечение - и я это говорю совершенно искренне - это дознание. Поверь мне. Я знаю эту кухню изнутри.
   - Тогда зачем вы приказали мне прийти сегодня в этом наряде? - Матильда аж вскинулась от негодования. - Мне пришлось обмануть всех домашних, что будто бы я еду в гости на неделю, и Магда заставила меня выпить настой, который выводит желчь и не дает есть в гостях слишком много. Вот уж что можно использовать вместо пыток раскаленным железом на вашем дознании!
   - Я не сказал, что ты пришла зря. Мы пойдем в церковь и послушаем проповедь. А там ты решишь сама, захочешь ли ты попросить помощи или нет.
   Матильда помолчала, дернув носом.
   - Вы просто не понимаете, - сказала она и упрямо сжала губы. - Мне нужно излечиться. Я могу вынести многое, но страх, что люди узнают, кто я, и страх моего деда за меня... Это, между прочим, тяжело. Почему я не могла родиться обычным человеком? Почему, когда я сравниваю себя со своей названной сестрой, я кажусь себе ущербной? Я могу сделать столь многое! И все же, каждый мой шаг проклят, опасен и никому не нужен.
   - Так рассудил Бог, - ответил Руди, потому что ему было нечего больше сказать.
   Эта девочка, стоявшая перед ним, наследница нескольких древних родов, что верно служили императорам и королям, была проклята, как и ее дед. Возможно, кто-то из ее предков был жесток и свиреп, разорял дома простых людей, убивал священников, предавал собственные клятвы, грабил несчастных и за это был щедро награжден ненавистью, которая обратила его в волка. Скитальцами в диких лесах, покрытыми шерстью, вооруженными лишь клыками и когтями - вот кем было предназначено стать его потомкам; отверженными, испуганными, безумными.
   Много лет назад Руди близко знал ее деда, барона фон Рингена, и, в отличие от своих сородичей, которых, впрочем, Руди встречал нечасто, барон был готов помогать церкви и государству в делах тайных и важных - искать шпионов и возмутителей спокойствия, убийц и разбойников, колдунов и безумцев. Работа эта была опасной, и самому Руди приходилось носить иные имена, позабыв то, что дали ему при крещении; барон фон Ринген, однако, презирал опасности, хотя ему было что терять: милую и скромную первую жену, дочь и сына. Увы, но его дети так и не смогли смириться с проклятьем, и хоть оба пытались вести жизнь человеческую и достойную - проклятье волка взяло свое, и барон потерял всех своих близких, не считая внучки. Это сломало его, и, обладая горячим нравом, барон фон Ринген проклял церковь, императора и Бога, обвиняя всех, и особенно самого Руди, в смерти его жены и дочери, а затем уехал в глушь, где его следы затерялись...
   Сложно было поверить, глядя на девочку, почти девушку, что эти умные и живые глаза могут стать настороженно желтыми, а светлая кожа и прямой стан - исказиться, искривиться, словно старое дерево, поросшее мхом. Нет, поверить в это было невероятно, и если б Руди не видел ее обращения сам, то никогда не заподозрил бы зверя во внучке барона фон Рингена.
   - Почему же я не могу попросить у слуги Бога милости? - уже не так запальчиво спросила Матильда.
   - Пойдем позавтракаем, - предложил ей Руди вместо ответа. - И, ради всего Святого, не задавай столько вопросов.
  

Глава вторая,

в которой Улль охотится на оборотня

   - Благослови, Господи, это зерно и эту воду, ибо Ты создал их, чтобы утолить наш голод и жажду! Благослови, Господи, наши добрые намерения, ибо все, чего мы хотим, - прославить имя Твое и царствие Твое! Помилуй нас и благослови нас, чтобы не дрогнули мы перед врагом, чтобы рука удержала меч...
   - Но у меня не меч, а сеть, - робко пробормотал один из круга. - А у Петера так вон и вовсе багор.
   Свет фонаря, стоявшего посередине, едва пробивался сквозь мутное, засиженное мухами стекло, но его хватило, чтобы заметить укоряющий взгляд проповедника.
   - Дубина ты, - проворчал сосед паренька с сетью и отвесил ему подзатыльник. - Если наше дело святое, то и слова нужны особенные. В церкви-то вон все молитвы на латыни вообще, потому что понимать надо...
   - Да я ж не говорю ничего! Надо так надо... Неужто спросить уже нельзя? Я же по-доброму... - он скис и стих, заметив свирепые лица товарищей.
   - Хватит, - сказал проповедник, морщась, словно у него болела голова. Он был сед, стар и благообразен, словно школьный учитель, хотя росту был маленького, почти как горный цверг. - Не время осквернять дрязгами наше святое дело. Луна уже восходит и скоро будет в своем зените.
   Его товарищи благочестиво промолчали, но вряд ли кто-то из них представлял, что такое зенит.
   - Все ли помнят, что нужно делать? - спросил проповедник.
   - Я гоню волка до ловушки, - сказал тот из четверых, что до сих пор молчал.
   - Я кидаю на него с-сеть.
   - А я ему багром по затылку. А если он помрет?
   - Как он может помереть, если это оборотень?
   - А-а, точно. Я, это...
   - А после, - с нажимом прервал его проповедник, поднимая хлеб и вино над головой. Его голос отдавал лихорадкой, - мы заставим его признаться, как он получил свою дьявольскую силу. И заберем ее, чтобы бороться с демонами и дьяволами, которые кишмя кишат в наших краях. Их головы мы повесим на городской стене, чтобы сам Сатана ужаснулся и бежал прочь от нашего города в страхе, выбивая копытами искры... - он сделал паузу, зло и весело разглядывая своих товарищей. - Теперь возьмите хлеб и запейте его святым вином.
   Каждый отломил по куску, ежась от ночной прохлады. Вокруг фонаря плясали мошки, и его свет теперь казался таким ярким, что не было видно ни неба, ни звезд в просвете между деревьями.
   Молчание внезапно прервал злобный и пронзительный крик, доносившийся из чащи, и юноша с сетью выронил из рук бутыль с вином, не успев к ней приложиться. Крик перешел в хныканье и вскоре затих, смешавшись с беспокойным шумом листвы, но всякий из собравшихся оцепенел, не в силах даже пробормотать слова молитвы.
   - Что это? - еле слышно пробормотал один из заговорщиков, обнимая багор.
   - Это рысь, - недовольно ответил проповедник, первым взяв себя в руки. - Хватит трястись, перед вами не филистимляне во главе с Голиафом! Пора идти!
   Он поднял фонарь с земли и прикрыл его краем плаща. Старик еще раз обвел взглядом своих спутников, словно окатил их кипятком, и скрылся за раскидистой елью.
   - Откуда бы тут взяться рыси? - спросил у темноты тот, что нес багор, но ответа не дождался и последовал за вожаком, забрав вино.
   Паренек с сетью поплелся последним, стараясь не сбиться со звериной тропы. Ветки деревьев точно поджидали мига, чтобы хлестнуть его побольней, и пару раз он споткнулся о корни, невольно ожидая, что именно сейчас из темноты выпрыгнет нечто, чтобы вцепиться ему в шею, аккурат там, где выпирает косточка у основания. Страх окутывал его с того самого часа, как он вышел из дому, стараясь не потревожить спящих родителей, старшего брата и его жену. Если до этого все его мысли были о том, как он вернется домой, и никто больше не посмеет смеяться над ним и припоминать ему случай на ярмарке, когда его обманул цыган и увел жеребенка, то теперь ему казалось, что вся эта затея добром не кончится. "Святой Ульрих, мой покровитель святая Маргарита, Мария Пресвятая, - бормотал он про себя, - дайте мне вернуться домой целым и невредимым! Пусть брат мой Мельхиор колотит меня десять раз на дню, пусть мне придется держать пост четыре дня в неделю, пусть я заболею лихорадкой и буду лежать неделю пластом, но сделайте так, чтобы все закончилось благополучно..."
   Он кое-как нашел свое место, оговоренное днем. В голове стало мутно, и ему показалось, что среди деревьев слева зажглись чьи-то глаза, но стоило ему обернуться, как морок исчезал. Его бросило в жар, затем стало холодно, и он никак не мог справиться со стуком зубов, который будто бы заполнял весь лес, заглушая ночные шорохи.
   "Ну-ка, взбодрись, Улль, - велел он себе, привалился к дереву, прижав сеть к груди. - Кто сказал, что оборотень придет сегодня или в это полнолуние?
Ночь скоро закончится, а там и неделя пройдет".
   Он закрыл глаза. Это всего на миг, утешил он сам себя. Так-то не страшно, да и сеть сподручней чувствовать. Неожиданно ему почудилось, что он глядит на свои руки, и в них было нечто необычное, но он не сразу понял что. "Мы заберем их силу, - так говорил святой отец, о святости которого в городе еще не подозревали. - Каждый из нас сможет обернуться волком или будет повелевать этими тварями, чтобы они отвезли нас прямо в геенну огненную". На руках показалась шерсть, густая, как волчья шкура, и он с испугом выронил сеть и потер руки о куртку, будто надеялся, что шерсть от этого сойдет.
   Опять послышался тот странный и безнадежный вопль. Теперь он слышался на опушке леса, и Улль едва сдержался, чтобы не побежать. Вопль длился так долго, что разрывал ему сердце, затих, а потом начался снова. Юноша распахнул глаза, почуяв запах сладкого дыма, который, как говорил проповедник, сводил с ума любого оборотня. Он увидел огонь среди ветвей, лизавший обугленные ветви, отшатнулся и упал на четвереньки, не чувствуя ни боли, ни твердых корней деревьев, ни царапин от мелкого кустарника. Изнутри рвалось что-то темное, выворачивало его изнутри, и он почувствовал, что меняется...
  

Глава третья,

в которой крысы бегут из церкви

   Вопреки опасениям Руди, в церкви Матильда вела себя достойно, хотя и забывала кланяться первой старшим и знатным. Все прошло бы хорошо, если бы внезапно, посреди проповеди, из подпола не выскользнула большая серая крыса. Она сделала несколько тревожных кругов вокруг помощника священника, ничуть не боясь его каблуков, и, тяжело дыша, застыла перед кафедрой, глядя перед собой, будто слепая. Из-под скамьи вывернулась мелкая собачонка, вздыбив лохматую шерсть цвета перца и соли; она подскочила к дьявольской твари и попыталась вцепиться ей в горло, однако крыса подпрыгнула на месте и побежала прочь, но не прятаться в темный угол, а прямиком ко второму выходу, и изумленные люди ахнули, когда изо всех щелей показались ее товарки, вливаясь в серую, быструю речушку, полную усов, хвостов и лап. Помощник священника икнул и упал в обморок, сам же священник, поддев рясу, вскочил прямиком на алтарь, одновременно пытаясь успокоить людей, но его голос потерялся среди криков, стонов и лая.
   Матильда сидела почти спокойно, но ее пальцы выискивали несуществующую нить на пышных кружевах рубашки. За густо напудренным лицом сложно было понять, что она чувствует, и она глядела на свои колени, пока сзади творилось вавилонское столпотворение.
   - Хотите уйти? - спросил тихо Руди, наклонившись к ней. - Священник - мой друг, мы можем подождать его снаружи.
   - Я не знала, что здесь так много крыс, - ответила невпопад Матильда, не поднимая глаз. - Они не выносят нашего запаха, чем бы мы ни старались его задушить. Они будто сходят с ума... Дедушка говорит, что из-за этого его свойства в армии ему часто приходилось болтаться рядом с поварами. Хотя он может так говорить, чтоб меня утешить. С ним-то никогда ничего такого не происходит, и он даже может ездить верхом... Хорошо, что у людей нет крысиного нюха.
   - Хватит, - сказал Руди, помогая ей встать. - Пойдем туда, где поспокойней. И не надо размышлять лишний раз о таких вещах.
   - Я и так об этом думаю каждый день, - мрачно заметила Матильда, но повиновалась.
   Они вышли во двор, на церковное кладбище за каменной оградой. На весеннем солнце было почти жарко, и среди немногих мохнатых полевых ромашек, робко пытавшихся скрасить мрачность этого места, гудели толстые полосатые шмели. На церковной стене белели могильные плиты священников - с узорами, черепами, крестами, любовно вырезанными именами и датами, посланиями и напутствиями умершим, перечислениями их подвигов и деяний, по большей части уже забытых неблагодарными потомками.
   - Как глуп человек, что думает, будто могилы существуют незыблемо и вечно, - сказал Руди, показывая Матильде на плиту, где перечислялись вехи жизни некоего священника по имени Леммермайер. - Среди крестов во дворе уже не найти ни одного старше начала прошлого столетия, хотя эту церковь строили еще во времена Венцеля Люксембургского. Знатные люди думают, что сохранят о себе память дольше и оттого платят за то, чтобы лежать прямо под каменными сводами церкви, но их имена тоже стираются. Уже через несколько лет начнется новый, восемнадцатый век и, как всегда, посмеется над стариной, предав забвению все ненужное.
   Он обернулся к Матильде, но внучка барона фон Рингена вовсе его не слушала. По ее ладони ползла алая божья коровка. "Как все же я стар! - сказал сам себе Руди. - Юным не нужна философия. Им нужно знать, что делать именно здесь и сейчас".
   - Что за речи! - воскликнул священник, неслышно подошедший к ним со стороны, и Матильда немедленно спрятала руку за спину, стряхнув божью коровку, и поклонилась. - Это мирское тщеславие и не более того, друг мой. Ведь мы все будем жить вечно, - и он торжественно поднял палец вверх.
   - Только не говорите, что вы ничуть не расстроены тем, что ваша проповедь так безжалостно прервалась, преподобный, - заметил Руди. - Позвольте вам представить моего юного друга. Он специально пришел со мной, чтобы послушать вас, поскольку слухи о вашей мудрости разнеслись далеко.
   - Матиас фон Ринген, - пробормотала Матильда охрипшим голосом, и священник благословил ее быстрым жестом.
   - Вы случайно не в родстве с родом баронов фон Рингенов? - спросил он с неподдельным интересом, но Руди засмеялся и перебил его:
   - Вы только что так осуждали мирское и тут же задаете вопрос, который больше присущ торговцу, чем священнику, когда первый пытается узнать, сколько денег можно стребовать за свой товар. Не сердитесь, что я говорю об этом, просто забавно видеть, как наши поступки противоречат нашим словам и желаниям.
   - И ничуть не противоречат! - пылко возразил священник. - Вы вечно стараетесь все объяснить низменностью человеческой природы, хотя каждому известно, что мы созданы по подобию Его, и если есть в нас недостатки, то они наносные.
   - Этот юноша слышал о ваших проповедях о ведьмах и оборотнях, - сказал Руди, не желая продолжать разговор, из которого никто бы не вышел победителем. - Он искренне заинтересован этим предметом и крайне удивлен, что вы - единственный во всей Штирии - считаете, будто их не существует, - Матильда удивленно взглянула на него и нахмурилась, но Руди еле заметно кивнул ей, все в порядке, мол.
   - Конечно, не существует, - с досадой ответил священник. - Только не говорите мне, что вы опять решили воспитать очередного охотника на ведьм и привели его для того, чтобы выставить меня на посмешище, упражняясь в софистике и красноречии. Разве может жить создание без души? - грозно спросил он у Матильды. - Всем известно, что ее нет ни у ведьмаков, ни у оборотней. Первые продают свою душу сатане, люди-волки родились без нее.
   - Да? - спросила Матильда. Ей захотелось немедленно проверить, есть ли у нее душа. Она всегда была уверена, что есть; ведь она часто молилась за упокоение души отца и матери, и ее до сих пор не поразило молнией. - А как определить, что ее нет?
   - На первый взгляд - никак, и это беда тех, кто верит в ведьм и оборотней. Они знают, что натура тех, кто лишен души, полна зла и соткана из ненависти. Если твой сосед увел у тебя корову, значит ли это, что он - ведьмак? Нет. Если твой сосед подсыпал твоему скоту яд? В большинстве случаев, да. Причинение зла без причины - вот отличительный признак оборотней и ведьм, просто оттого, что они не могут жить иначе.
   - Подождите, - невежливо перебила его Матильда, морща лоб. - То есть, если кого-то охватывает желание навредить кому-то, и он никак не может с этим справиться, он - ведьма? А если может?
   - Ох, юноша, не того человека вы выбрали, чтобы задавать такие вопросы! Я знаю точно, как свое имя, что никаких ведьм и оборотней не существует. Разве вы не видели крыс, которые ринулись из катакомб наружу посреди белого дня? Весь городок наверняка уже говорит о том, что где-то завелась ведьма, и уж поверьте мне, они не успокоятся, пока не найдут ту несчастную, на которую падет подозрение. Если б я верил в ведьм, - он постучал сухим и тонким пальцем по лбу, - я был бы первым во главе той толпы, охваченный страхом, ибо такие знамения - не к добру. Впрочем, сейчас такое время, когда все не к добру, и каждый грядущий год все хуже предыдущего.
   - Где те времена, когда люди могли жить одной лишь философией! - подхватил его тон Руди, но было непонятно, смеется он над священником или согласен с ним.
   - Где те времена, когда человек мог жить спокойно! - возразил ему священник. - Видит Бог, два века назад наши предки были мудрей нас. Они не боялись будущего и не думали о прошлом. То ли дело сейчас! Каждый второй живет прошлыми победами, и даже крестьяне вспоминают неведомое мне время, когда легко могли сменить хозяина. Мир порядком изменился. Может, оборотни и были когда-то, - неожиданно перевел он тему, - да последние из них вымерли.
   - Мне бы вашу уверенность, - пробормотала себе под нос Матильда, и Руди укоризненно взглянул на нее.
   - Приглашаю вас пообедать, любезные друзья, - священник пропустил ее слова мимо ушей. - Вы проделали утомительный путь до нашего городка. В той карете, которую вы наняли, можно скончаться от одного лишь запаха - кожевник наверняка был пьян и продал свои кожи жадному каретнику по дешевке.
   - Хорошие духи перебивают любой запах, - заметил Руди. - Нос моего юного друга несколько более чуток, чем у большинства живых созданий. Он вынужден пользоваться духами, чтобы оградить себя от зловредных запахов...
   Ах, если бы! Матильда терпеть не могла духи, и от некоторых у нее начинала болеть голова, но если не хочешь, чтобы от тебя шарахались домашние животные, то поневоле начнешь использовать все, что угодно, лишь бы скрыть свой запах. Лучше всего помогал дым, но, в отличие от духов, к которым она быстро привыкала, он отбивал нюх и ей самой. Люди понятия не имеют, как им повезло, что не нужно прибегать к таким ухищрениям, сердито подумала она и тут же испугалась. Что это она? Зачем она отделяет людей от себя?
   - Мы с удовольствием принимаем ваше предложение, - важно и веско ответила она, стараясь загнать новое, пугающее ощущение поглубже.
  

Глава четвертая,

в которой Улль приходит в себя

  
   ...Улль никак не мог понять, где он, и почему так холодно, словно лежишь на стылой земле. Все его тело чесалось и болело, как будто ему задали хорошую трепку.
   Уже светало, но солнце еще не показалось из-за горизонта, и между деревьями плыл густой туман, словно невидимые курильщики раскурили тысячу тысяч трубок.
   "Что со мной было?" - подумал он. Мысли едва ворочались в его голове. Он где-то потерял куртку. Да, точно. Потому так холодно. Хорошую куртку. Совсем новую. Перешитую из отцовской. Когда тот ее сшил? Лет двадцать назад.
   Над головой жужжали мошки, и он, дрожа, отогнал их. С ладонью было что-то не то. Она была грязная. То есть, она всегда обычно была грязная, но сейчас-то на ней налипли иголки, мусор, засохшая алая дрянь, похожая на ту, что остается, когда заживает рана. Мошкара атаковала его голую кожу, привлеченная теплом, и он спрятал руки подмышками, пытаясь согреться, а затем, преодолевая тошноту, сел. Голова кружилась, словно он весь прошлый вечер пил крепкое пиво, и он не сразу понял, что его рубашка странно топорщится. Он была порвана и заскорузла от...
   Крови.
   Муть немедленно ушла из головы, и он вскочил на ноги, забыв о холоде и боли. Вся его одежда была в крови, словно Улль искупался в кровавой реке.
   - Господи помилуй, - пробормотал он и перекрестился. Что они наделали? Они охотились на оборотня, но поймали... кого? Течет ли в жилах у оборотня человеческая или звериная кровь?
   Над головой звонко зачвикал, засвистел певчий дрозд, и этот невинный звук из повседневного мира ударил юношу сильнее плети. Где его сеть? Что произошло ночью? Он метнулся было в сторону деревни, но после короткой, но бурной борьбы с кустарником, оказавшимся на пути, опомнился - как он покажется дома, весь в крови?
   С поникшей головой Улль вернулся назад, стараясь заглушить страх, все крепче пускавшей корни в его сердце. Где его друзья? Где проповедник? Почему все вокруг того места, где он заснул, выглядит так, словно тут бушевал медведь? Не думая, отгоняя лишние вопросы, он безмолвно пошел вглубь леса, следуя за собственным следом: сломанным ветвям, кускам ткани, клочьям волос на коре деревьев.
   Это были не его волосы и не волчья шерсть, и его опять одолела тошнота, когда он увидел на одном из пучков сморщенную заплатку человеческой кожи. "Помоги мне Бог, если я причинил кому-то зло", - подумал он и повалился на колени, вознося молитву Господу, деве Марии, Христу и всем святым, кого только мог вспомнить. Он молился так самозабвенно, что тычок в плечо застал его врасплох.
   - Ты что кричишь? - Улль узнал своего сообщника только по багру - так грязен, лохмат и кровав был его вид, и только голубые глаза будто выцвели, стали неожиданно светлыми. - Тихо, тихо надо быть. Утро пришло, а тело не исчезло. Вставай, умыться надо, а то потом не отмоешься.
   - К-какое тело?
   - Черт его знает. Какой-то всадник. Я не помню. Будто под колокольней в полдень постоял, все мысли из головы вылетели.
   - Всадник? А где оборотень? - глупо спросил Улль.
   - Да кто его знает, твоего всадника, чтоб ему на том свете пятки черти жарили! Может, он - оборотень, а, может, и нет. Кто нам-то скажет? - он оскалил зубы.
   - А где наш господин?
   - Не знаю я. Ничего не знаю. Пришел в себя, там - тело, тут - второе. Один-то мертвяк, да, весь подранный, кожу с него будто зубами снимали, а второй чисто из могилы встал, весь бледный, грязный, изо рта язык торчит. Я его не сразу узнал, но он не мертвый, нет. Совсем не мертвый. Ох, мне бы пива сейчас кувшин, хорошего! Я бы день его пил и ночь тоже. То ли дьявола мы убили, то ли провел он нас. А ты молишься, будто молитвой исправить что можно!
   Улль не ответил, повесив голову. Суд и костер - вот что их ждало. Треск пламени, жар, от которого сходишь с ума, и боль, боль, боль, от которой не убежать.
   - Может, наш господин спасет нас, - сказал он тихо. - Ведь он же судья и знает, почему мы это сделали.
   - Ищи дурака! Это он днем господин судья, а ночью творит то, что сам осуждает.
   "Мы уже в аду". Вот первая мысль, которая не покидала Улля, пока он бродил по зловонному месту их преступления: все здесь было в крови, словно кто-то неумело забивал свинью: и деревья, и кусты, и трава, и земля - беспорядочное переплетение следов в кровавом песке, будто они плясали танец смерти вокруг мертвого. Привлеченные сладким запахом, над останками вились насекомые. Большая зеленая муха, блестящая, как новенький серебряный талер, то и дело садилась Уллю на руку, но он не осмеливался сгонять ее.
   Они оттащили то, что осталось от несчастного, в лес, и утопили его сумку из крепкой кожи в ручье, не открывая ее. Что бы там ни было - пусть на эти деньги можно было купить половину их деревни - к этим вещам не стоило прикасаться, и даже сложенный лист бумаги, выпавший из остатков одежды, Улль смял и кинул следом в реку. Они прикрыли труп ветвями ели и прочли короткую молитву за упокоение души, затем умылись в оскверненной воде и наступил тот миг, когда нужно было решать, что делать дальше.
   - Я не вернусь домой, - сказал тот, у кого был багор. Его глаза так и не оттаяли. - Пойду, куда глаза глядят.
   - И я, - хрипло поддержал его второй. - Глядишь, в другом месте мертвец меня не найдет. Куда ему выбраться из этого леса!
   Улль почувствовал на себе их недобрые взгляды. Они ждали его ответа, и ответ должен был быть правильным. Что изменилось в этих людях за одну лишь ночь? Он знал их с детства, но теперь ему казалось, что он оказался один на один с опасными чужаками.
   - Я... - произнес он и быстро облизнул губы. - Я пойду домой. То, что мы сделали, это грешно. Надо покаяться, иначе не будет нам покоя.
   Его сообщники быстро переглянулись, и Улль вдруг понял, что нужно уходить как можно скорей. Он сделал шаг назад, и один из его друзей неожиданно ласково спросил его:
   - Куда же ты? Подкрепись с нами. В его седельном мешке есть вино, хлеб и немного мяса.
   - Да нет, - колеблясь, ответил Улль. - Надо бы поторопиться, пока нас не начали искать.
   - Жаль, жаль, - теперь с него не сводили глаз, и он сделал еще один шаг назад, а затем развернулся и побежал, что было духу, проваливаясь в землю меж корнями деревьев, спотыкаясь о кусты. "Стой, стой!" - послышалось сзади, но он не останавливался, нутром чуя беду большую, чем уже их постигла. Ветви царапали его, цеплялись за волосы и одежду, в груди закололо - не мастак он был бегать, да и какой же христианин будет бегать, не гонец ведь! Прошлогодние слежавшиеся листья. Склизкая грязь. Острая боль в лодыжке. Над головой мелькнуло небо и пропало. Он ударился спиной о что-то твердое, и ему выбило дух так, что не вздохнуть - только и можно корчиться, как перевернутому на спинку жуку.
   - Не обессудь, дружочек, - лицо, большое как луна, и глаза как два камня наклонились над ним. - Сам все понимаешь...
   Треск ветвей.
   Невыносимый жар.
   И ничего, кроме боли, которая обернулась чернеющей пустотой.
  

Глава пятая,

в которой Матильда обедает в гостях у священника и предлагает помощь

   Можно сказать, что обед у священника, сытный и уютный - с вином, жареным поросенком и белым хлебом, - омрачился лишь одним происшествием: дворовый пес, худой и лохматый, неожиданно разразился долгим лаем, как только гости подошли к дверям, и никак не желал успокоиться. Особенно пристально он следил за Матильдой и всякий раз резво отпрыгивал в сторону на негнущихся ногах и захлебывался новым приступом лая и рычания, стоило ей только взглянуть на него. Он вспугнул даже ленивую свинью, безучастно лежавшую в луже на дороге чуть в стороне, и та со вздохом потрусила прочь, не одобряя этого переполоха. Псу пару раз досталось палкой от слуги, но даже после этого он не прекратил настороженно рычать, держась подальше от палки.
   - Сущий дьявол, а не пес, - пожаловался на него слуга. - Никакого с ним сладу. Уж не серчайте, господин. У-у, чума четырехлапая! Суда на тебя нету!
   - Суда? - спросила Матильда со слабым интересом, поглядывая на пса.
   - Ну да, суда, господин. У нас тут трижды собак судили - одна овец грызла, там, в горах, вторая хозяина бросила, когда на него разбойники напали, а третья откуда-то младенца приволокла, да тот скончался.
   - И что с ними стало?
   - Кого к казни приговорили, кого к заключению. Ну и с хозяев денег потребовали, а то ж кормить-то их надо, да вред возместить. По этому-то бродяге точно виселица плачет, - он говорил так, словно ничуть не сомневался в том, что собака - такой же человек, только почему-то в шкуре и без дара речи.
   Матильда с сомнением взглянула на Руди, и тот кивнул, мол, обычное дело, не удивляйся. Она пожала плечами, гордо вскинула голову и вошла вслед за хозяином в дом, только забыла пригнуться и получила в лоб дверной балкой. К счастью, пышный парик смягчил удар, но от боли из глаз потекли слезы.
   - Как же вы так! - воскликнул хозяин, и слуга принес из погреба кусок ледяного масла, чтобы приложить его ко лбу. - Юным воинам, впрочем, шрамы к лицу.
   - Но не от битвы с дверями, - заметил Руди.
   - Редко приходится кланяться, - пояснила Матильда. Пальцы у нее почему-то дрожали, когда она прикладывала масло. Ее усадили за стол и заставили запрокинуть голову. От холода ладонь закоченела.
   - Голова у людей крепкая, - бодро сказал священник. Сейчас он даже как-то помолодел, сбросив с себя годы. - Давным-давно мне как-то разбили кости черепа, но, как видите, все зажило почти без следов. Не о чем волноваться, юноша.
   Обстановка в его гостиной была бедной - приземистый деревянный стол, единственное кресло, куда посадили Матильду, несколько табуреток, тут же кувшин и таз для умывания и скромный очаг. С низкого темного потолка свисала паутина, и меланхоличный крупный паук раскачивался от сквозняка на едва видимой нити. Дверь вглубь дома была не заперта, но за ней было темно, и Матильда решила, что там, скорей всего, просто лестница наверх.
   - Я все-таки хочу послушать об оборотнях, - властно сказала она и поменяла руку. Лоб под маслом окончательно потерял чувствительность. Жирные пальцы пришлось вытереть о кюлоты - оставалось надеяться, что Магда, дедова жена, ничего не заметит, когда будет разбирать вещи для прачки.
   - Сначала обед, - категорически возразил священник. - Раз у меня такие важные гости, то можно позволить себе немного покутить.
   - В отличие от вашего друга, юноша, - сказал хозяин, после того как они приговорили на троих кувшин со слабым и кислым яблочным вином, и на блюде с поросенком остались только кости, и даже миска с подливой стала чистой, оттого что они выбрали из нее последние капли, макая туда хлеб, - мне только доводилось слышать об оборотнях, но, как я уже говорил, их не существует. Все это - плод воображения людей темных, крестьян и слуг.
   Матильда даже обиделась на него: сначала он сказал, что у нее нет души, а теперь видите ли, ее самой не должно существовать. Нет, она определенно была жива и не была плодом чьего бы то ни было воображения. Эта мысль и вино, ударившее в голову, заставили было ее захихикать, - как, интересно, можно понять, существуешь ты или кто-то придумал тебя? - но под строгим взглядом Руди она сделала вид, что ей в горло попала крошка. Священник ничего не заметил и приказал слуге подать еще вина.
   - Нет, везением это назвать точно нельзя, - задумчиво сказал он. - Я бы мог спокойно жить и возделывать землю своего хозяина, но вместо этого каждый день мне приходится слушать о людских горестях и молиться за несчастных. Говорят, из меня вышел плохой служитель Господа. Слишком приземленный. Слишком близкий к пастве. Меня обвиняли едва ли не в лютеровой ереси! Мол, я произношу молитвы не только в доме божьем, да еще и творю таинства, где попало... Так вот, - спохватился он, заметив хмурый взгляд Матильды, - об оборотнях... Не знаю, зачем ваш друг привел вас именно ко мне. Как я уже говорил, все слухи о них преувеличены. Молва часто выбирает какую-нибудь овдовевшую старуху, которая мало общается с другими людьми, или какого-нибудь чужака... Что-нибудь происходит - гибнут посевы, или лошадь ни с того, ни с сего лягает хозяина, или, скажем, кто-нибудь подхватывает лихорадку... Люди начинают искать виноватого и, конечно, волокут на суд того, кто кажется им странным, - он свернул губы в трубочку, задумчиво покачивая головой, и надолго замолчал. Когда Матильда уже было собралась что-либо вставить, священник продолжил:
   - Займитесь лучше науками, мой вам совет. Но не богословием и не юрисдикцией. Чем-то более земным. Математика? Астрономия? Судя по вашей одежде, вы из хорошей семьи. И говорите вы не как те юнцы, что расхаживают после полуночи и задирают приличных людей.
   - Мой разум к этому не приспособлен, - ответила Матильда. Понятие о науках у нее было смутным: дед никогда не интересовался естественными науками и уж наверняка бы удивился, если бы ему предложили обучать его внучку; на его взгляд это было бы излишним и даже вредным.
   - Печально, что вы так думаете. Я сожалею, что родился в столь темные времена, когда быть умнее других означало быть изгоем. Впрочем, лет до двадцати я был тем еще болваном, - он наклонил голову набок и прислушался. - Погодите минутку, друзья, - озабоченно добавил он. - Мне кажется, что кто-то идет.
   Священник не без труда поднялся с табурета, потирая колено. Он стал похож на взволнованного и встрепанного воробья.
   - Вы не будете возражать, если я покину вас на минуту? - спросил он у Матильды, и та важно кивнула, польщенная тем, что у нее просят разрешения, но как только хозяин вышел, она наклонилась к Руди.
   - Зачем мы тратим время, слушая нравоучения и рассказы этого старика? - Матильда сердито наморщила лоб и стянула с головы роскошный воскресный парик деда, оставшись только в шапочке: в комнате стало слишком жарко. - Вы говорили, что именно он может помочь мне. Но как он может помочь, если даже не верит в то, что такие, как мы, существуют?
   - Пожалуй, старому барону все-таки нужно озаботиться тем, чтобы научить вас логике, - заметил Руди, глядя, как она обмахивается краем парика, морщась от пудры, летящей в лицо. На лбу все-таки зрела шишка. - Не все лежит на поверхности.
   - Я бы предпочла, чтобы все люди на земле не прятали свои намерения и говорили прямо, - буркнула Матильда. - Как было бы здорово: приходишь, говоришь, что тебе надо, получаешь ответ и идешь по своим делам! Весь этот этикет придуман французами и итальянцами, чтобы запудрить голову и выиграть время! - она вздохнула. - Магда говорит, что в моем возрасте она была такой же, но потом поумнела и стала считаться с другими, когда война закончилась... Только, по-моему, нет. Со мной она уж точно не считается. Этот несносный и занудный старик тоже учит, что мне надо делать! Ох, если б я действительно была внуком барона, а не внучкой, я бы заставила всех этих учителей вымазаться грязью и признать, что тут им никакая наука не поможет!
   - Вам пора бы вырасти из детских платьиц, - холодно ответил Руди. - Этот несносный старик, как вы его охарактеризовали, вытерпел гораздо больше вас за свою жизнь. Его тоже прогоняли из родного дома, и он тоже голодал и скитался по чужим краям, одинокий и презренный, как последний нищий. Но, в отличие от вас, его не искал знатный дед и его не подобрала на дороге добрая графиня... Нет, ему пришлось куда как хуже, и потому я советую вам присмотреться к тому, что он делает, и прислушаться к тому, что он говорит.
   - А вам приходилось видеть его в деле? - живо поинтересовалась Матильда, лишь слегка смущенная этой суровой отповедью. Как обычно, наставления и увещевания проходили мимо ее ушей и сердца. - Кстати, вы не думали, чтобы взять с собой меня? Мой нюх и моя выносливость пригодятся вам больше, чем какому-нибудь жениху, которого прочит мне дед! Я бы нашла любую ведьму и любого оборотня, и вора, и предателя, и это лучше, чем если я буду искать, какая из служанок своровала в доме ткань, а какая - масло.
   Руди ответил не сразу. Доля правды в ее словах была, но заикнуться об этом старому барону было равносильно тому, чтобы самому положить голову на плаху. Барон фон Ринген знал не понаслышке, как опасна и горька жизнь того, кто пытается навести справедливость, и своей внучке подобной судьбы не желал.
   Ему рассказывали, что когда-то, много лет назад, Рейнеке фон Ринген был таким же пылким и наивным, несмотря на то, что ему случилось повоевать и провести несколько лет своей жизни в походах, где редко бывало место подвигу и всем тем благочестивым чувствам, которые превозносят душеспасительные книги. Он действительно хотел помогать людям, не глядя на их происхождение или знатность; он любил свою молодую жену, своих детей, свою землю; он желал очиститься от своего проклятья добрыми делами, но, как всегда бывает, жизнь крепко измотала его, заставив отказаться от многого, что казалось столь ценным. Его не раз использовали втемную и не раз предавали, когда нужно было найти виновного. Порой его силу использовали как раз виновные, чтобы скрыть следы своего преступления, и это заставило Рейнеке не доверять никому, прежде чем брать плату за свою помощь. Когда они впервые встретились, барон фон Ринген был уже мрачным, малоразговорчивым и подозрительным, с тяжелым взглядом желтоватых глаз. О нет, он никогда никому не угрожал, но в его присутствии Руди чувствовал, как сгущается воздух и начинает пахнуть опасностью и смертью.
   - Вряд ли это можно сделать без ведома вашего деда, - уклончиво ответил он Матильде, и та сморщила нос, прекрасно понимая, что на это скажет старый барон.
   Тем временем священник вернулся. Он по-прежнему улыбался, но, казалось, что его улыбка вот-вот отклеится и упадет на деревянный пол, как маска неуклюжего уличного актера.
   - Я вынужден попросить у вас прощения, - сказал хозяин, беспокойно оглядывая своих гостей, и Матильда надела парик назад, вспомнив о приличиях, - но мне очень нужно покинуть вас.
   - Кто потревожил вас? - спросил Руди, но священник только поднял руки в умоляющем жесте.
   - Один человек, - неохотно ответил он и прижал ладонь к сердцу. - Кое-где почти случилась беда. Я должен поторопиться.
   - Мы можем вам помочь, - азартно предложила Матильда, и Руди строго взглянул на нее, заметив, как заблестели ее глаза.
   - Я, право же, не знаю... - пробормотал священник, погладив подбородок. Он почему-то смущался, словно это он предлагал свою нежелательную помощь, а не наоборот. - Вы ведь будете задавать вопросы... Но на ответы нынче времени нет.
  

Глава шестая,

в которой Улль выздоравливает и видит призраков

  
   Дом ему пришлось оставить через несколько месяцев после того, как он выздоровел от ран и смог ходить.
   Чудом было его исцеление, твердили все вокруг, другой бы умер, если б так долго пролежал на холодной земле мозгами наружу. На память о той ночи Улль получил несколько плохо сросшихся переломов, а на черепе остался красноватый шрам, который багровел, стоило лишь разволноваться, и на нем больше не росли волосы. Нет, никто не попрекал его в том, что он задаром ест хлеб, даже суровый брат Мельхиор; никто не связал его с убийцами, наоборот! Все считали, что он - вторая жертва той зловещей ночи, и Уллю не хватало смелости, чтобы рассказать, как все было на самом деле. "Вина" - вот слово, которое не покидало его ни днем, ни ночью. Она преследовала его с большим усердием, чем призрак убитого, который, к слову, показался лишь раз, в полнолуние, когда ночью на болоте кричал козодой. Он ничего не сказал, только лишь повернулся к Уллю, и луна безжалостно осветила то месиво, в которое превратилось его лицо. Два блестящих глаза, желтых и тусклых в лунном свете, будто лишенных зрачков, наблюдали за убийцей. Мертвец ничего не сказал, и Улль, вышедший по нужде, мгновенно перехотел опорожняться и попятился назад в душное и спертое тепло спящего дома, где долго крестился и возносил молитвы. Наутро он почти уверил себя в том, что ему привиделось это во сне, но у изгороди, где стоял мертвый, Улль нашел дочиста обглоданное ребро и долго вертел его в руках.
   Это собаки выкопали где-то мертвеца, робко решил он, разглядывая шершавую, изъеденную поверхность.
   Это не его кость. Убитого давным-давно похоронили, со всеми причитающимися почестями, и его родственники наняли трех плакальщиц, чтобы он не остался без проводов в чистилище.
   Может быть, это вообще кость животного. Свиньи, например. Свиней в их деревне не держали, и ему не приходилось их разделывать.
   Но как бы там ни было, внутри он знал, что все это лишь отговорки, и наказание должно прийти за ним, как пришло за его сообщниками: одного из них нашли в лесу, замерзшего и по виду совершенно запаршивевшего, совсем не напоминавшего человека. Второго, по слухам, видели вместе с разбойниками и позже повесили где-то на севере за то, что они грабили проезжающие кареты; убивали всех, кто имел несчастье в них ехать - будь то слуга или господин; деньги, ценности и ткани - прятали; а отнятыми припасами и вином лакомились едва ли не на месте убийства.
   Возможно, тех, кто был с ним в ту ночь, тоже мучила вина, думал Улль, когда брел на рассвете с братом на поле - единственное время, когда оставалось время и силы подумать. Вина превратила его сообщников в зверей; вот они-то и стали оборотнями, на которых сами так рьяно желали охотиться. Иногда Улль в испуге пересчитывал свои зубы и ощупывал зад: вдруг у него выросли клыки, рога или хвост? Вдруг и его коснется это проклятье? С отвращением он садился за общий стол с такими мыслями и медлил, когда все начинали есть; он боялся поделиться болезнью, если опустит свою ложку в горшок с похлебкой.
   Их наставник же был цел и невредим. Он больше не звал Улля пить освященное им вино и есть хлеб; больше того, теперь он смотрел так отстраненно и холодно, что, пожалуй, грязь под ногами удостаивалась большего тепла. Брат корил и костерил Улля за то, что тот отказывается попадаться на глаза старому господину лишний раз - ведь раньше он усердно прислуживал ему во время ярмарок и ревизских проверок и получал за это несколько монет, которые так нужны были в хозяйстве. "Не проси меня об этом", - ответил он брату, оправдавшись тем, что стал неуклюж и неловок после болезни.
   Знал ли их учитель, призывавший спускаться в ад, чтобы найти там дьявола и сразиться с ним, что произошло той ночью? Иногда Уллю казалось, что должен был знать, не мог не знать, но стоило ему взглянуть в бледное, старческое лицо, на котором искусственный румянец казался кирпичным, как он тут же ему начинало казаться, что он вовсе не знаком с этим важным человеком и глупо было думать, что тот может удостоить своим доверием жалкого крестьянина. Однажды ему приснилось, что дьявол подменил господина судью и в его обличье долго стучался в дверь и окна их домишки, пытаясь выманить Улля наружу.
   "Иди сюда, - звал его дьявол, высекая копытами искры о замшелый камень во дворе, на котором они кое-как точили утварь. - Иди ко мне. На тебе - печать, что ты мой. И никак ее не сотрешь, нет!". Он заглядывал в мутные окна, затянутые бычьим пузырем, тяжело дыша, и серный туман из его ноздрей проникал внутрь сквозь еле заметные щели, заполняя горницу.
   "Я все равно найду тебя, - пообещал дьявол, выделывая коленца на пороге. Чудно, но Улль видел, как он был одет - темный походный плащ, как у вербовщика, широкополая кожаная шляпа с пряжкой, пышные кюлоты, подвязанные под коленом кожаным же шнурком - только вместо чулок из-под кружев торчали козлиные ноги, поросшие жестким темным волосом. - Ты вернешься ко мне таким же верным слугой, какими стали остальные".
   Дьявол захохотал, сорвал с неба луну, разорвал ее на куски, будто лепешку, и жадно сожрал, набив себе рот, чтобы исчезнуть в облаке серного дыма.
   После этого сна Улль ходил, как ударенный мешком по голове, и совсем не удивился, когда однажды вечером, возвращаясь домой с мешком угля, взятым взаймы у дальних родственников, столкнулся со своим наставником на перекрестке трех дорог неподалеку от деревни. Луна еле-еле светила, с трудом пробиваясь сквозь прорехи плотных облаков, освещая кавалькаду всадников в черном.
   - Эй ты там! Ну-ка поди сюда, - велели ему, и Улль неохотно поплелся к ним, стягивая шапку с головы: встреча с господами не сулила ничего хорошего.
   - Далеко ли отсюда до Гайсбарта? - спросил его первый из них, подбоченившись. Его вытянутое лицо, мутным пятном маячившее над белоснежным кружевным воротником, казалось недовольным.
   - Два часа ходу, господин, - послушно ответил Улль, уставившись в землю.
   - К полуночи доедем?
   - Кто ж вам скажет? Это только от Господа зависит.
   Всадник обернулся к своим спутникам и тихо заговорил с ними. "Местный дурачок...", "слухи распространяются быстро...", "вы сами знаете, друг мой... если не сделать сейчас, завтра трудней" - как Улль ни прислушивался, он выхватывал лишь обрывки. "Нельзя тратить время" - услышал он знакомый голос и почувствовал, как кончики пальцев леденеют.
   - Где там мельница? - опять обратился к нему первый всадник.
   - Мельница? - тупо переспросил он, чтобы потянуть время. - Да в Гайсбарте вроде и нет мельницы. Стоит одна восточней, господин. А еще заброшенная есть. Но я бы туда не ходил - ноги переломать можно, да и призраков там видят.
   - Каких еще призраков! - процедил господин.
   - Да вроде как старого мельника, которого черт забрал к себе за жадность, - охотно ответил Улль. - Сами знаете, господин, копит человек деньги, а потом раз - и на смерть других из-за них посылает. Так часто бывает.
   - Еще того не хватало, чтобы крестьяне читали нам мораль, - заслышав голос наставника, Улль исподлобья осмелился взглянуть на него. - Толку от этого парня - как от козла молока. Вернемся в город и расспросим кого-нибудь посмекалистей на рассвете. Обратно тоже далеко ехать, а дело непростое.
   Они посовещались вполголоса, пока юноша бледнел и краснел, размышляя о своей несдержанности. Наставник понял его намек, в этом не было сомнений.
   - А если она сбежит? - неожиданно повысил голос один из пятерых.
   - Тихо. Куда бы ей... - голоса вновь перешли в неразборчивый шепот.
   Всадники наконец-то пришли к какому-то решению и опять подозвали Улля подойти ближе. Наставник наклонился к нему, и в руках у него блеснула монета.
   - О, не тот ли ты юноша, которого нашли рядом с трупом несчастного всадника из Брейлаха? - почти участливо обратился к нему бывший учитель, но монету не отдал. - Господа, перед вами поистине удивительный случай выжившего после нападения оборотня. Я давно хотел рассказать о нем. Удивительная удача! Поразительный случай!
   - Оборотня? - уже со слабым интересом взглянул на него первый всадник. - Почему я не слышал об этом?
   - Я говорил вам об этом, - живо возразил наставник. - Этот юноша слегка лишился ума после нападения. Он долго был на грани жизни и смерти и, пока его душа бродила невесть где, тело сотрясали страшные припадки. Он говорил на незнакомом языке и проклинал кого-то, если мне не изменяет память.
   - Что? - промычал Улль, пораженный в самое сердце, но никто не обратил на него внимания, словно он обратился в соляной столп.
   - Почему его не забрали на допрос, когда он пришел в себя? - сурово спросил один из незнакомцев. - Он мог говорить на дьявольском наречии.
   - Да вы посмотрите пристальней, - засмеялся наставник, и Улль не мог взять в толк - защищает он его или пытается утянуть на дно. - Какой из него ведьмак или оборотень!
   - Если бы все ведьмы и оборотни походили на себя, - отрезал первый всадник, - мы бы давно очистили наши земли от их бесовского влияния.
   Они медленно окружали его - запах кож, лошадиного пота, железа и поношенных тканей перебивал запахи ночных цветов и влажные, ползущие ароматы болота, и Улль попятился назад, закрываясь мешком. Пристальные взгляды пронизывали его тело, будто иглы.
   - У нас сейчас нет времени с ним возиться, - заметил наставник. - Если мы возьмем его на дознание, то упустим ведьму.
   - Да, вероятно, - с неохотой согласился главный, и незамкнутый круг распался. - Мы решим, что делать, на рассвете. Вы ведь знаете этого юношу, так?
   - Разумеется, - наставник бросил к ногам Улля монетку, глухо плюхнувшуюся в грязь. - Я слышал о нем еще кое-что, но об этом позже.
   Эти слова предвещали недоброе, и он даже открыл рот, чтобы закричать, то он-то как раз не ведьмак и не оборотень, но вовремя замолчал, благоразумно сообразив, что ему никто не поверит, а если он расскажет о ночных таинствах и ритуалах, то ему самому придется худо. Улль низко поклонился, бормоча слова благодарности, нащупал в грязи монету и поднял ее, вытерев краем рукава. Когда он поднял взгляд, всадники уже исчезли в ночи.
  

Глава седьмая,

в которой Матильда встречает матушку Марию

  
   - Вот уж не знаю, как вы справитесь с вашей совестью, друг мой, - это были единственные слова священника за всю их дорогу, и Матильда, которой невмоготу было так долго молчать - она просто светилась от восхищения, что участвует в чем-то загадочном и, видимо, опасном наравне со взрослыми мужчинами; она раскраснелась и совсем перестала быть такой деревянной и скованной, как утром и днем, - бросила быстрый взгляд на Руди, поскольку это явно относилось к нему.
   Они вышли из дома священника, не таясь; купаясь во всеобщем внимании, дошли до экипажа, который ждал их у здания суда; и, раздав подбежавшим нищим несколько монет и пинков, сели в душную деревянную карету, обитую изнутри кожей и тканью. Руди, впрочем, задержался внутри лишь на миг, и Матильда увидела, что он берет из сундука под сиденьем нож и пистолет. Она удивилась и слегка раздосадовалась, что не знала об оружии, но спросить у Руди ничего не успела - он спрыгнул на брусчатку площади, заставив карету качнуться, и ловко вскочил на запятки. Святой отец устало взглянул на нее, и она, отцепив шпагу с пояса, чтоб не мешалась, велела кучеру трогать.
   Солнце жарило вовсю, и Матильду разморило от духоты, хотя она приоткрыла окошечко, чтобы внутрь попадал свежий воздух. Да-а, если б дед и Магда узнали, что она сейчас вовсе не гостит у подруги под бдительным надзором служанки, а разъезжает по княжеству на дедовой карете с дедовым кучером в дедовой же одежде, которую она положила на самое дно сундука (хуже всего было пристроить кирасу и шляпу - в конце концов, шляпу она выпросила у деда поносить, отчаянно доказывая, что не сможет выдержать долгого пути без шляпы, а что она дедова, так никто сейчас и не разберет, какие из них мужские, а какие женские. На свою беду, она упомянула слово "мода", и старый барон немедленно взвился и начал вспоминать, что в его молодости юноши и девушки не стремились следовать какой-то там выдуманной моде, а носили одежды темные, наглухо застегнутые, скромные, да и куаферились прилично, не устраивали кавардак на голове из бантов и чужих волос, в отличие от нынешних детей...В пылу негодования он совершенно забыл причину спора и, выдохшись, удивленно и мрачно согласился, чтобы внучка взяла одну из его шляп. Кирасу Матильда обернула в юбки, совершенно не жалея ни расшитых тканей, ни узоров)... Так вот, если бы взрослые узнали о ее поступке, то наверняка бы отправили в монастырь на пару лет. Она задремала, подумав о том, что сейчас делает ее служанка, и вернется ли она в назначенный час, и не вздумает ли рассказать обо всем деду, и ей уже начал мерещиться сон, где она ходит по золотому лесу в поисках чудесной птицы, что могла бы ее исцелить, как вдруг карета остановилась, и Матильда опять ударилась лбом, но на этот раз о стенку кареты, и проснулась. Она осмелилась чертыхнуться себе под нос, потирая шишку; в конце концов, ругательства, даже такие, которые говорят подвыпившие солдаты, - такая мелочь по сравнению с обманом!
   Перепуганный кучер остался сторожить карету с твердым наказом не двигаться с места, даже если на него с трех сторон набросятся разбойники, призраки и дикие звери.
   - Моя совесть похожа на вашу, - ответил Руди, когда впереди показалась приземистая хибарка, сложенная неумелыми руками из всего, что попадалось на глаза. Подслеповатое окошко было распахнуто настежь и перед ним стояла кадка с водой, в которой кисло белье. Матильда потянула носом и зажмурилась от отвращения: из кадки пахло человеческой мочой и чем-то еще, столь же неприятным, но этот запах ей был незнаком. Вокруг кадки бродила тощая взъерошенная курица и недовольно наклонялась к вытоптанной земле, зорко выискивая видимые только ей куриные сокровища.
   - Я делаю то, что должен, - добавил Руди. - Но мой долг диктует не толпа.
   Священник кивнул. Он озабоченно осматривался по сторонам. Матильда сделала шаг к дому и едва успела отшатнуться от кома земли, прилетевшего с опушки леса. Она вытянула шпагу из ножен, но Руди остановил ее.
   - Подите прочь, - хрипло сказали заросли у леса голосом пропойцы. - Это моя земля и я живу здесь по закону.
   - Мы пришли не за землей, - быстро возразил священник, обернувшись к лесу. - Тебе нужно уходить отсюда.
   - Еще чего... У себя в церкви командуй, святоша.
   - Нет времени спорить! Я пришел помочь, если не хочешь очутиться на костре.
   - Так я и поверила, да. Три важных господина пришли к старухе, чтобы помочь. Сейчас позову своего ручного волка, - пригрозили из зарослей, - и он вас разорвет.
   - Поблизости нет никаких волков, - серьезно заметила Матильда.
   - А тебе-то почем знать, господин? Тут все говорят, что у меня есть волк, которого мне прислал сатана, и еще ворон, что ли. Зато зря не лезут.
   - Нет здесь никаких других зверей и людей, - упрямо возразила Матильда. - Кроме нас и этой курицы.
   Священник удивленно на нее посмотрел, высоко подняв брови.
   - Дело в том, - мягко сказал он, чтобы успокоить старуху, - что в городе произошло кое-что плохое, - "так им и надо" буркнули кусты, - и люди очень взволнованы. Я знаю, что они собираются идти сюда, и это хорошо, если они заберут тебя в город, чтобы представить суду... Но ведь ты сама знаешь, каковы люди. Они могут быть одержимыми.
   - Одержимыми! - кусты засмеялись странным, скрипучим смехом. - По твоему сану ты должен был сказать это обо мне. С чего такая забота, соколик? Я в твою церковь не хожу и тебе не мешаю. И ты меня оставь.
   - Можно, я вытащу эту старуху наружу? - вполголоса спросила Матильда, но Руди насмешливо покачал головой, а священник взглянул на нее с неодобрением.
   - С того, что и в этом мире есть справедливость и воздаяние, - сказал он, и его морщинистые щеки неожиданно залились румянцем.
   - Красиво говоришь! - листья и ветви задрожали, и старуха вышла наружу. Матильде она показалась невообразимо бедной и старой, но, по правде, этой женщине было еще далеко до того мига, когда человек теряет интерес к жизни и начинает потихоньку угасать, впадая в детство. Одета она была в серое застиранное платье и в платок такого цвета, какой принимает мыльная пена, если скопом опустить туда груду грязной одежды. Копоть въелась ей в складки кожи, и казалось, что будто ее однажды присыпали угольной пылью, да так и не стряхнули. Половину лица она прикрывала краем платка, и единственный глаз, светло-водянистый в своей голубизне, глядел на гостей подозрительно, но без испуга.
   - И что за помощь предлагают столь важные господа? - спросила женщина. Половина ее рта змеилась в презрительной и неприятной усмешке.
   - У меня есть хорошая знакомая, одна милая юная женщина, - пояснил священник, но почему-то косился он на Руди. - Она помогает одному моему другу - тоже поистине достойнейший и почтенный человек - в часовне святой Радегунды... Это не так далеко отсюда, чуть больше чем полдня пешком, и пара часов, если взять лошадь. Она позаботится о тебе. Даст еду, одежду и все, что понадобится.
   Женщина хмыкнула. Этим единственным звуком она выразила целую гамму эмоций: сомнение, сарказм, скабрезный намек насчет священников, у которых появляются знакомые женщины, которые им помогают.
   - А мой дом? - спросила она, поведя плечом в сторону хибары.
   - Этот дом не стоит и гроша, - отрезал Руди. - Не думаю, что кто-нибудь найдет чем здесь поживиться.
   Матильда прислушалась. Ей показалось, что издалека донесся собачий лай, да не одного пса. Она нахмурилась и сделала шаг к Руди.
   - Мне кажется, скоро мы здесь будем не одни.
   - А этот юный мальчик, наверное, предсказатель! Плохое занятие, поверь! Брось его, - воскликнула женщина и засмеялась, по-прежнему прикрывая левую половину лица. - Между прочим, в лесу такой ветер, что даже птиц сдуло в свои гнезда.
   - Ты чуешь преследователей? - серьезно спросил Руди.
   - Нет... - Матильда наклонила голову. - Слышу собак. Они могут быть и близко... По звуку я плохо понимаю расстояние в лесу, и здесь столько запахов, что отдаленные мне не разобрать. Если б я знала, что мы будем делать, - она посмотрела на Руди с таким укором, словно он был виноват в том, что Матильда была не готова, - я бы взяла у Магды ее старые духи, чтобы прочищать нос. Обычно она прижигает ими мне царапины и синяки.
   И женщина, и священник уставились на Матильду, пораженные этой речью, и только курица как ни в чем ни бывало ковырялась в грязи.
   - Хорошо, - сказал Руди. - Тогда слушайте, сделаем так, - он сделал небольшую паузу и потер подбородок. Дурацкая привычка, но почему-то она помогала думать. - Я останусь тут, чтобы задержать преследователей, а мой юный друг отведет вас к карете и позаботится о том, чтобы вы доехали до этой часовни, где бы она ни была, в целости и сохранности.
   - Можно мне остаться с вами? - спросила Матильда, подобравшись.
   - Нет-нет, это я должен остаться, - одновременно с ней запротестовал священник. - Как вы объясните свое появление здесь? Они не послушают вас. Они подумают, что вы пришли к ведьме погадать на младенческих кишках или костях животных... Или Бог знает, во что они там верят...
   - А вы так уж хотите, чтобы лично вас объявили в пособничестве ведьмам? - спросил Руди. - Кроме того, вы знаете дорогу. А вы, - он подошел к Матильде и положил руку ей на плечо и заглянул ей в глаза, - сделаете очень важное дело. Это ваша карета, и у вас достанет смелости и знатности запретить кому-либо заглядывать в нее. Не думаю, что вам грозят настоящие проблемы, но нищенка в баронском экипаже, несомненно, привлечет внимание. И я уверен, вы найдете способ выйти из этого положения. Обещаете мне справиться?
   Матильда кивнула, хмуро щуря глаза. Руди сжал ее плечо в знак одобрения.
   - Тем более, что ты одна можешь найти безопасный путь где бы то ни было, - совсем тихо сказал он. - Я догоню вас позже. И... - он хотел сказать ей, чтобы она последила за языком, и не так часто и явно болтала о запахах и своем чудесном слухе, но передумал, лишь бы не прогнать этот дух послушания, охвативший внучку барона. - Благослови вас Господь.
   - И вас, - звонко ответила Матильда. - Берегите себя.
   Собаки были уже совсем близко, и она сделала священнику знак идти. Женщина, растерявшая остатки своего нахальства, - похоже было, что она совсем озадачилась, - вывалила белье из кадки на землю и метнулась в хибарку, из кривой трубы которой повалил белый дым от потушенного очага. Она вернулась с кадкой, в которой теперь лежал какой-то узелок, тоже серого цвета, посадила в нее негодующую курицу и вопросительно взглянула на господ. Матильда сморщила нос, представив, как посадит эту крестьянку вместе с курицей в дедову карету, и как ей придется чистить сиденья, когда все закончится, причем наверняка собственными руками, потому что без дополнительной платы вряд ли кто согласится на такую работу... Она мотнула головой и указала спутникам путь через лес и последовала за ними, замыкая процессию.
   У первого дерева Матильда все-таки обернулась. Руди - этот загадочный человек (она так до конца и не понимала, чем же он зарабатывал себе на жизнь; охота на ведьм - это, конечно, интересно, но Матильда не слышала, чтобы за это щедро платили) - стоял у дома, сложив руки на груди. В свое время она ненавидела его сильней, чем сатану, и винила во всех бедах, выпавших на ее долю, но теперь, когда прошло время и она стала старше, он даже чем-то нравился ей. Да, Матильда, хоть и считала любовь глупостью и слабостью, теперь понимала свою тетку, которая влюбилась в этого человека. При мысли о любви она вспомнила названную сестру, внучку Магды. Вот уж кто мог слушать стихи о любви часами и рыдать над наивными глупыми романами, спрятавшись где-нибудь среди роз!... Руди нетерпеливо махнул рукой, и Матильда послушно скрылась в лесной чаще, краснея под слоем пудры - уж слишком легко она порой отвлекалась!
  

Глава восьмая,

в которой Улль посещает мельницу

  
   Когда он добрался до мельницы, наступил самый глухой час ночи. Луна вела его по дороге, услужливо высвечивая ямы, и кочки, и опасные корни, и Улль не беспокоился, что заблудится. Гораздо больше он побаивался того, что водится в ночи и подстерегает в тенях, чтобы схватить уставшего путника и утащить в свое дьявольское гнездо, чтобы там разорвать его тело, растащить по косточкам, а душу навечно запереть в какой-нибудь вещице, для души непредназначенной. Будто отвечая его страхам, за ним какое-то время следовала молчаливая сова, перелетая с одного дерева на другое, и на всякий случай он незаметно крестился, чтобы уберечь себя от опасностей.
   Несмотря на страх, шагалось легко, и его обуяло чувство странной свободы. Ему то казалось, будто он один-одинешенек в мире, то мерещилось, что он сам перестал быть человеком и превратился в призрак, подобный тому всаднику, ожидавшему у дома. Немудрено! Его родные уже давно спали крепким сном, устав за тяжелый день, и Улля никто не ждал - дверь была заперта на засов, подслеповатые окна закрыты ставнями, и дом окутан тяжелым молчанием: не было слышно ни посвиста, ни храпа. Мешок он оставил в укромном месте за колодцем; когда невестка пойдет поутру набрать воды - она всегда выходила до утренней росы - то найдет его. Улль вдруг подумал, что может никогда не вернуться домой, и почему-то эта мысль его вовсе не опечалила. Если Богу угодно, чтоб так было, так и случится.
   Вскоре послышалась бурлящая песня речки, на которой стояла мельница, дорога вильнула вправо, и Улль оказался на поляне, заросшей клевером, ромашкой и метелками высокой травы, которую они в деревне называли "узелком" за ее пухлые соцветия. Дом мельника стоял поодаль от мельницы и был единственным в их округе, построенным из камня, гладкого от времени. Он тоже был темен и мертв, и только здесь Улля охватило сомнение, что он правильно сделал, что пришел сюда.
   Что он им скажет? "За вашей дочерью на рассвете приедут"? "Я хочу предупредить вас"? "Доверьтесь мне, я знаю кой-чего плохое"?
   Пока он размышлял, то незаметно подошел совсем близко, и проказливая луна неожиданно спряталась за тучами, заставив мир погрузиться в кромешную тьму. Улль ткнулся наугад в сторону, где ему показалась дверь, но дерево вдруг подалось, и он наткнулся ногой на что-то круглое, ушибив ступню. Оно глухо зазвенело и сверху на Улля упала деревянная лопата.
   - Кто это там шляется? - послышался голос мельника, перекрывший шум от воды. - Поймаю, руки-ноги переломаю!
   - Я пришел помочь вам, - брякнул Улль первое, что пришло в голову, потирая лоб. Шрам начал зудеть, и ушибленная нога ныла.
   - Что еще за помощничек явился посреди ночи!
   - Мой брат задолжал вам два мешка муки, брал их на Пасху, - быстро сказал он. - Я хочу добром отплатить за добро.
   - Что за ересь! Ты забрался в мой дом и зубы мне заговариваешь! Ну-ка, жена, бери метлу, а мне подай ухват, сейчас проучим этого шалопая! Да держи ты крепче свечу, косорукая! - в темноте послышался шорох, шепот и женский вскрик.
   - Вашу дочь считают ведьмой и утром заберут, - выпалил Улль.
   -Че-чего? - мельник подавился его словами. - Да ты сказился там? Напился и теперь почтенных людей пугаешь?
   - Пресвятой Девой клянусь, Христом и всеми святыми, что охраняют нас. Сам видел господ судей на дороге. Они как всадники судного дня кружили у перекрестка и выспрашивали, где вашу дочь искать. Хотели сейчас ехать, да устали, наутро перенесли. Через часа два здесь будут.
   - Моя дочь не ведьма! Мы - добрые христиане и все заповеди соблюдаем... - но в голосе у него слышалось сомнение: нынешние дни были неспокойны, и за недоброе слово и косой взгляд можно было попасть на дознание. - С чего бы им к нам идти?
   - Не знаю я. Может, сказал кто. Нет, правда не знаю.
   В глаза Уллю ударил робкий свет свечи, едва разгонявший тьму. Мельник настороженно ткнул его ухватом под ребра, будто хотел убедиться, что перед ним живой человек.
   - Да заведи его уже в дом, отец, и говори тише, раз такое дело, - не выдержала его жена, баюкавшая младенца под грудью. - А то младшие проснутся, начнется Содом и Гоморра! Слава Господу, умаялись за сегодня, спят как убитые.
   - Ладно, - проворчал мельник. - Подними-ка таз, который ты опрокинул, да иди сюда. А ты посмотри, спят дети или нет. И Цилли сюда приведи. Что это за новости? Зачем она святым отцам понадобилась?
   Тяжело дыша, он усадил Улля за стол и уставился на него, не спуская глаз.
   - Конечно, я тебя знаю, - наконец вынес свой вердикт хозяин, сжимая в огромном кулаке ухват, который так и не выпустил из рук. - Это ж ты ума лишился после того убийства. Как там тебя звать? Удо или Уве?
   - Улль, господин мельник.
   - Улль, - повторил тот, словно совершенно не одобрял этого имени. - Так ты уверен, что эти всадники тебе не привиделись? Говорят, ты сам... одержим видениями, так?
   - Не привиделись, нет, - Улль бережно выложил новенькую монетку на стол, которую дал ему наставник. - Откуда бы у меня тогда взялись деньги?
   - Господи, - с отвращением пробормотал мельник. Похоже, монета заставила его поверить в то, что Улль не врет. - И зачем им моя дочь сдалась? Взяли бы лучше меня или одного из моих шалопаев - одним больше, одним меньше - все равно все ленивые, как черти. Или лучше бы искали воров и неплательщиков, которые добрых людей разоряют будто галки, - он хлопнул по столу так громко, что Улль чуть не подпрыгнул на месте от неожиданности.
   - Совсем разум потерял детям такого желать? - спросила его жена, спустившаяся по скрипучей лестнице сверху. За ней тенью следовала бледная фигурка, одетая наспех. Она шла так, будто парила, не касаясь земли, и у Улля вдруг защемило сердце.
   - Это не дети, а наказание Господне, - проворчал мельник. - Вот была одна, радость отцовского сердца, да и та натворила дел, раз теперь ведьмой кличут. Давай, рассказывай теперь, дочь, пока я вожжи не достал да не вытянул тебя ими как следует!
   - Я ничего такого не делала, - прошептала Цилли, потупившись. Она перебирала пальцами кончик светлой косы.
   - На Троицу они гадали, - с тяжелой уверенностью сказала мать и отвесила девушке подзатыльник. - А то, может, и ворожить пытались. У девок-то ума нет, крякнет какая, все остальные подхватывают.
   Мельник возмущенно хрюкнул.
   - Мы не ворожили, - прошелестела девушка. - Хозяйка Марии дала ей книгу, - оба родителя охнули, и сам Улль почувствовал, как у него тревожно защекотало под ложечкой. - Там были картинки, как плести венки, чтобы по цветам понять, как зовут того, кто ко мне посватается. И еще звезды в форме зверей, и...
   - Замолчи! - в ужасе приказал ей мельник. - Не хочу ничего слышать о ведьмовстве в своем доме! Если это ты называешь ничем, то что по-твоему что-то? Устроить очередную засуху или войну?
   - Но мы не ворожили, - упрямо повторила девушка. - Мы сплели по венку, то правда, но узнать ничего не успели, потому что книга была старая. Она рассыпалась, и все подруги перепугались, когда ветер понес листки во все стороны. Они так испугались, что все побросали и побежали прочь с криком, что это дьявол подшучивает над нами. Кому-то еще померещилась темная тень среди деревьев...
   - Это не дьявол, это Бог вас спас. А ты что же?
   - А я подумала, что книгу жалко оставлять и что это ценный подарок. Я подумала, что Мария потом будет жалеть, когда отойдет от испуга. И что нехорошо будет, если ее найдут. Поэтому я... - она запнулась.
   - Ну! Что? Говори!
   - Я ее собрала, - еле слышно призналась Цилли.
   - И отдала? - со слабой надеждой спросил мельник, но его дочь покачала головой.
   - Она здесь, - одними губами сказала девушка.
   - Бесовская книга в моем доме! Ты, верно, с ума сошла, раз таскаешь проклятые вещи сюда, подвергая нас опасности! Они же найдут ее, и тебя сожгут как ведьму... Или повесят... А нас отлучат от церкви и заберут все, что мы нажили! Будь я проклят, что вырастил такую грешницу в своем доме!
   - Но это просто книга, - осмелилась вставить Цилли.
   - Просто книга?! Это наказание Господне, а не просто книга! Зачем тебе иная книга, кроме молитвенника - тем более, что ты не умеешь читать!
   - Чуть-чуть умею...
   - Молчать! Обрекла ты нас на беду... - мельник схватился за голову. Его жена так не поменяла позы, как жена Лота, обратившаяся в соляной столп. - И ты, и Мария твоя... И господа эти тоже, нашли что девчонке подарить - не отрез ткани, не лент каких, нет, книгу им подавай! И ладно б поучительную, про императора или про святого какого, так нет же... Что нам теперь делать?
   - Я могу помочь, - внезапно решившись, сказал Улль, и мельник перестал причитать, с недоверием глядя на него. - Мы просто уйдем из наших краев лесом, я его хорошо знаю. Найдем какое-нибудь пристанище - при церкви или при монастыре, а там никто нас не найдет.
   - Как же вы поспеете-то, до рассвета? - спросила жена мельника, а сам хозяин опять рассвирепел:
   - Не пущу! Что это за дело, чтоб юная и невинная девушка уходила с каким-то бедняком на произвол судьбы? У нее суженый есть, и надо их поженить поскорей, чтоб никаких подозрений не было!
   - До рассвета? - устало спросила его жена. - Даже если ты сейчас вытащишь священника из постели, за Цилли все равно приедут раньше.
   - Мы теряем время, - согласился с ней Улль. Он мог бы со спокойной совестью сейчас уйти, оставив их одних решать свою беду, и ждать, когда придут за ним, чтоб заплатить наконец за смерть несчастного всадника своей жизнью. Но сейчас ему нестерпимо хотелось жить и хотелось спасти дочь мельника, чтобы она, в конце концов, взглянула на него не мельком, а с благодарностью, и... Дальше он запретил себе думать, чтобы не предаваться лишним мечтам.
   - Если мы выйдем сейчас, то успеем уйти достаточно далеко. Они верхом, они не поедут по лесу. А мы пойдем вдоль ручья... Он впадает в реку Таль, а на ее берегах уже живут люди, и вряд ли нас найдут там... так быстро.
   - Думай, что говоришь! Как я отпущу свою дочь? С каким-то доходягой... - грозно спросил мельник и как-то обмяк.
   - А что, лучше видеть ее на костре? Ты с ума сошел, отец, если веришь, что господа там разберутся. Они не Господь-Бог, им же правда не важна, а если их потом и вынудить признать вину, так дочь нам никто не вернет. Сам знаешь, как эти дела делаются.
   - Да знаю я, знаю... Кто ж не знает, - проворчал мельник, все еще колеблясь.
   - А если я сама никуда не хочу идти? - со слабым вызовом спросила Цилли, но даже эта смелость ей далась нелегко, и именно она окончательно перевесила чашу весов.
   - Что значит "не хочу"? Моя дочь - не какая-то там ведьма, чтоб ее зазря жгли! Видишь, - сказал он Уллю, горестно кивая головой, - сколько забот с этими женщинами!.. Но если ты солгал и наутро никто не явится, я тебя под землей найду, кишки выпущу и на них повешу, понял?
   Собрали их в дорогу быстро: немного еды, теплой одежды, несколько серебряных монет в кожаном чулке, чтобы потратить их на крайний случай, и суровое напутствие - вот и все, что им досталось. Никто не плакал при расставании, потому что никому не верилось, что семья разлучается надолго, и даже самому Уллю сейчас казалось, что месяц-другой переполох утихнет, судьи займутся другими делами и можно будет вернуться и жить, как прежде ("если не считать вины", подсказал ему внутренний голос).
   - Гляди, чтобы вас не поймали и не повесили как бродяг, - сказал мельник, вручая Уллю узелок. От воды теперь веяло холодом, и было совсем темно - значит, скоро должно было светать. - Моя дочь ясно не герцогиня, но жизнь ей нужна нормальная. И если что, - он замялся, - то я тебя не знаю, и ты меня не знаешь.
   Он хотел что-то добавить, поднял руку со сжатым кулаком, а затем опечаленно махнул ею. Мать перекрестила дочь, крепко сжав губы, и позволила себя обнять. Когда объятья затянулись, она легонько оттолкнула Цилли от себя, и мельник велел им уходить прочь.
   - Я тебя не трону, - сказал Улль девушке, когда они перешли на пологий берег ручья, - можешь не бояться.
   - А я и не боюсь, - ответила она сердито и с милой непоследовательностью добавила: - Мне просто очень страшно. Что я буду делать на новом месте?
  

Глава девятая,

в которой Матильда оказывается в часовне святой Радегунды и узнает про ночные голоса

  
   Поездка с нищенкой и со священником стала для Матильды сущим испытанием. Она не отличалась терпением и дружелюбием к незнакомым людям, особенно к тем, кто был гораздо ниже ее по происхождению, и большую часть времени хмурилась и молчала. От женщины распространялся ужасный запах, который пропитывал всю карету: застарелой грязи, земли и пота, да еще ее курица все время копошилась в кадке, но Матильда мужественно терпела и даже не вытаскивала из-за рукава платка с духами. Дед говорил, что настоящую знать отличает способность мириться со всякими невзгодами и терпеть любые лишения, и что человек благородный не должен и виду показывать, что что-то не так, пусть даже ему придется разделить трапезу с золотарем.
   Положа руку на сердце, Матильде порой казалось, что старый барон уж слишком застрял в прежних временах - почти все знатные люди, кого ей довелось знать, были весьма привередливы и требовательны даже к мелочам; пороли слуг за малейшие пятнышки или волоски на одежде; отправляли блюда на кухню, если они не услаждали взгляд; не терпели возражений и не слушали других, если, конечно, с ними не говорил какой-нибудь герцог или князь... Быть может, они были другими в военных походах, когда смерть и подвиг заглядывали в лицо, но и здесь ее вера была потревожена, после того, как один капитан, который однажды навещал деда, вспоминал, что на войне у него было два или три фургона, набитых всевозможными вещами, чтобы располагаться на привале со всем полагающимся ему комфортом.
   И все же Матильде нравились дедовы слова, его нехитрая скромность в быту и непритязательность. Он мог питаться кашей и мясом неделями, только ради того, чтобы угостить ее заморским фруктом со смешным названием "ананас", и весь их нехитрый доход от его владений и владений покойного отца Матильды уходил на то, чтобы женщины в доме ни в чем не нуждались...
   Пару раз ей пришлось выйти из кареты, чтобы заплатить пошлину за проезд, но, к счастью, солдаты и их командир не были любопытны и не задавали вопросов. Впрочем, если вспомнить, что пару раз за окном показались полуразложившиеся висельники, покачивающиеся под ветвями мощных деревьев, то можно было заключить, что лишние вопросы здесь были не в чести. Там, где вешают легко и обильно и где оставляют мертвых на корм птицам в назидание живым, жители - от графа до последнего крестьянина - предпочитают помалкивать. Так, на всякий случай.
   Священник, кажется, всю дорогу молился; во всяком случае, он непрерывно перебирал четки между пальцами. Изредка он вытягивал шею, чтобы выглянуть в окошечко, но почти тут же прятался назад, в тень кареты.
   - Меня кличут матушкой Марией, - внезапно сказала нищенка, когда они уже почти доехали. - Я думала, вы хотите посмеяться надо мной. Высадите где-нибудь на полпути, побьете камнями или там еще что...
   Она пошевелилась, испустив новую волну запаха, и Матильде стало дурно. Если бы она была охотником за оборотнями, то предложила бы лишать их чувств подобными ароматами.
   - Мы еще не доехали, - сухо ответила она. - Благодарности подождут.
   - А я пока и не благодарю, - тут же ощетинилась матушка Мария и волком зыркнула на Матильду. С серой, встрепанной курицей она и в самом деле была похожа на ведьму.
   Когда священник сказал, что они приехали, Матильда с удовольствием остановила карету и спрыгнула первой, чтобы глотнуть свежего воздуха. Она позабыла о том, что нельзя подходить близко к лошадям, и те заволновались, почуяв волка, зафыркали, принялись рыть землю копытами. Матильда досадливо поморщилась и отошла прочь, под сень высокой сосны, вытянувшейся будто гренадер на параде.
   Маленькая часовенка белела среди строгого, пустынного леса; в ней едва поместилось бы пять человек для молитвы, и те бы толкались, мешая друг другу. Она была такой крохотной, что на крыше, среди черной черепицы, не было места для креста, и сквозь стекло трех маленьких окошек видно было, что на алтаре горят свечи. С другой стороны к часовне был пристроен дом - столь же маленький и приземистый, сложенный из серых камней. Его фундамент обильно зарос мхом, вьюнком и диким виноградом, который поднимался вдоль единственного окна и падал водопадом из красно-зеленой листвы под крышей. Из трубы клубами поднимался светлый дым, хозяева - кем бы они ни оказались - были дома.
   Будто услышав мысли Матильды, дверь часовенки приоткрылась, и оттуда вышла девушка, ненамного старше ее самой. В руках она держала метлу, но выглядела так устало, будто прибирала господский дом в три этажа. Она заметила карету, и на миг на ее лице отразился ужас, словно она ждала, что оттуда выйдет сам дьявол, а когда Матильда сделала шаг из-под дерева, то у девушки словно отнялась речь.
   - Здравствуй, дочь моя, - поздоровался священник, открыв дверцу кареты, и Матильда помогла ему спуститься, подав руку. Его ладонь была холодной и вялой. - Как твой сегодняшний урок?
   Девица пробормотала что-то неразборчивое. В ней было что-то от испуганного зайца и перевернутого на спину жука - беспомощность, страх, надлом.
   - Я привез тебе компаньонку на несколько дней, - продолжил священник. - Будь добра, погрей воды - ее надо умыть и расчесать. В доме должно быть еще одно платье, а ее пожитки нужно сжечь, уж слишком они вшивые, - он виновато покосился на Матильду, и та сделала себе зарубку на память: приказать обработать карету внутри кипятком.
   Матушка Мария злобно молчала, прижимая к себе курицу. Она неловко спрыгнула с подножки сама. Ей явно не понравилось предложение сжечь ее вещи.
   - Я помогу набрать воды, - предложила Матильда хозяйке, опять вспомнив наказ деда, что знатные люди не чураются любой работы, если приходит нужда, и священник вопросительно приподнял бровь.
   - Разве вы не собираетесь назад, господин фон Ринген? Обо мне можете не беспокоиться, меня отвезут домой вечером.
   - Назад? - переспросила Матильда, которая толком не знала, что собирается делать. Руди не дал ей никаких указаний, где его искать, и она думала, что он сам позаботится о том, чтобы найти ее. - Нет, не собираюсь. Дорога была утомительной.
   - Но вы же не можете остаться здесь! - теперь священник явно забеспокоился, и Матильда задумчиво и оценивающе уставилась на него.
   - Почему нет? - спросила она. - Вы сами говорили, что при церкви всегда можно найти приют.
   - Потому что вам нужно спасать вашего друга, например.
   - С ним наверняка все в порядке, - легкомысленно отозвалась Матильда, хотя внутри себя вовсе не была так уверена. - Я подожду до завтра.
   - А ваш слуга? Уж ему-то точно не найдется здесь места! Поглядите на этот дом, в нем едва ли поместятся трое.
   - А он как раз отправится в ближайшую деревню и там заночует. У него давно чешутся руки выпить. Заодно почистит карету. Мне не хочется садиться в нее до приборки, там уже наверняка пляшут мириады насекомых.
   - И вы хотите остаться наедине с двумя женщинами? - священник ухватился за последний довод, как утопающий за соломинку. - Подумайте, как это будет выглядеть, юноша!
   - Им наверняка нужна защита, - парировала Матильда. - Я не буду посягать на их честь. Кроме того, вы же не видите ничего плохого в том, чтобы остаться с ними на весь день? Чем день отличается от ночи и чем я отличаюсь от вас, кроме сана?
   - Вы не показались мне таким дерзким, когда были у меня в гостях, - неодобрительно пробормотал священник, но сдался. - Это плохое место, сударь. По ночам здесь творится всякое... И человеку неподготовленному может быть тяжело.
   - О, наоборот, вы даже подогрели мой интерес! - по хмурому взгляду священника Матильда поняла, что он не ждал такого ответа. - Но хватит пустой болтовни. Я остаюсь здесь до завтра. А вы... если вы сможете привезти мне новости о моем старшем друге, то моя благодарность не будет иметь границ.
   - Посмотрим, что вы скажете утром, - сухо обронил священник и поспешил в часовню, чтобы прекратить этот разговор.
   Матильда глубоко вздохнула и чуть приподняла парик, чтобы вытереть пот со лба. И как только люди носят их летом? Она отдала распоряжения кучеру, который выслушал ее с постным лицом, и дала ему еще одну монету - на ночлег, еду и питье. По его виду нельзя было понять, о чем он думает, и иногда Матильде казалось, что он все прекрасно знает и молчит только из вежливости. Да, вся ее легенда шита белыми нитками... И зачем она только назвалась дедовой фамилий? Ведь мало-мальски умный человек, знакомый с книгами знатных родов, сопоставив все, что ему известно, сразу догадается, что так называемый Матиас фон Ринген - якобы не родственник, по его собственным словам - просто-напросто самозванец, который каким-то образом заполучил карету старого барона. Когда карета развернулась на поляне и потащилась по лесной дороге, ей стало чуть легче - с глаз долой, из сердца вон.
   Девушка ждала ее чуть поодаль, поставив два деревянных ведра на землю. Лицо у нее было серым, измученным, будто припорошенным пылью, и, если бы не эта усталость и страх, наверное, она была бы даже хорошенькой. Матильда с легкостью подхватила ведра и вопросительно посмотрела на хозяйку.
   - Тут недалеко родник, господин, - бесцветно произнесла девушка. - Я покажу вам дорогу.
   Она пошла вперед, аккуратно ступая по земле, усыпанной сосновыми иглами, словно боялась сойти с невидимой линии.
   - Если вам будет тяжело, то мне нетрудно принести воды, господин. Зачем вам утруждать себя?
   - Мне не в тягость, - ответила Матильда, и это было правдой. Что она, что ее дед были гораздо сильней обычных людей и редко чувствовали усталость, и это было, наверное, одним из немногих преимуществ ее бытия. Как-то раз Матильде даже пришлось бегать через буреломы с названной сестрой на закорках (тогда она и представить не могла, что эта деревенская девчонка станет жить с ней в одном доме и делить любовь ее деда), и она всего лишь запыхалась в конце пути. Это произошло несколько лет назад, но Матильда очень не любила вспоминать о той истории, когда она впервые поняла, что с ней что-то сильно не так.
   - Господин священник прав, - сказала в сторону девушка, когда они уже подошли к ключу, с натугой бившему из-под земли. - Здесь плохое место. Говорят, часовню благословил папа, но ночью здесь происходит всякое.
   - Что же? - спросила Матильда, наклонившись над ручьем, чтобы набрать воды. От ключа пахло свежестью и сладостью, и до полусмерти захотелось пить.
   - Всякое, - повторила девушка. - Голоса, звуки.
   - Бояться надо людей, - нравоучительно сказала Матильда, копируя интонации Руди. - Звуки и голоса - это пустое.
   - Вы просто их не слышали, господин. Я здесь всего неделю, после того как предыдущая женщина, присматривающая за домом, исчезла... Они скоро сведут меня с ума. Они то плачут, то угрожают, а то среди ночи раздается такой крик муки, что я подскакиваю с постели в поту, но этот человек... или кем бы ни было это создание... он продолжает кричать, - она глядела на воду пустым взглядом. - Знаете, я пробовала спать у алтаря. Надеялась, что дева Мария защитит меня. Но крики слышны и там, едва ли не громче, чем в доме.
   - Что ж, - Матильда поменяла ведра, - тогда тебе повезло, что я здесь. Этой ночью мы поглядим, что там за крики.
   Хозяйка подняла на него взгляд. В ее глазах плескался ужас, такой же темный, как вода в осенней реке. Кажется, она ни на грош не верила, что такой юнец, как Матиас фон Ринген, может ей помочь.
   - Меня зовут Цецилия, господин, - сказала она невпопад. - Но вы можете звать меня Цилли.
  

Глава десятая,

в которой Матильда ужинает в часовне

  
   Священник уехал недовольным, поскольку Матильда наотрез отказалась возвращаться с ним и с его друзьями, которые явились за ним. "Смотрите, не пожалейте, - сухо сказал старик и не удержался, чтобы не добавить: - Вы ведь так молоды и еще ничего не знаете в жизни". Его высокий друг с лицом доброго школьного учителя укоряюще качал головой и цокал языком, но сдаваться Матильда не собиралась.
   Она еще раз пожелала передать Руди, что ждет его, если любезным господам придется его увидеть, и заметила, что пока останется здесь, чтобы они не разминулись. На это священник кисло ответил, что господин Матиас фон Ринген с таким же успехом может остаться у него в гостях, но настаивать больше не стал, благословил всех оставшихся, наказал Матильде не выходить лишний раз после заката солнца и сел в карету, сопровождаемый своими друзьями. Матильде они не понравились - уж слишком были молчаливы и не похожи на добрых прихожан или почтенных господ. Впрочем, Матильда, кажется, тоже им не понравилась.
   Солнце скрылось за высокими деревьями, и хоть до ночи еще было далеко, в лесу стало неуютно. Длинные тени протянулись по земле, виляя между редкими кустиками черники и брусники, накрывая норы среди корней деревьев и сухие иголки, буйные малинники, почему-то вечно росшие вместе со жгучей крапивой, и тонкие хвощи, похожие на щетку, которой Магда чистила носики у чайника и кофейника. В часовне ровно горел огонек, и там хлопотала Цилли, накрывая на стол рядом с алтарем.
   - Мы что, будем ужинать в часовне? - с интересом спросила Матильда, заглядывая к ней.
   - Нет-нет, господин, - воскликнула та, явно потрясенная до глубины души от такого предположения. - Таковы правила. Мои обязанности. Каждую ночь я накрываю на стол, чтобы накормить путников, если вдруг кто-то наткнется посреди ночи на часовню.
   - А утром убираешь еду прочь?
   - Утром ее никогда не остается, - возразила та. - Я просто уношу тарелки и плошки, чтобы помыть их.
   Матильда хмыкнула. Это было интересно и малопонятно. Вероятно, ночью в часовню проникали звери и птицы, которые пожирали хлеб и кашу. Сушеные яблоки могли уносить ежи... Или те же птицы.
   - Наверное, по утрам здесь приходится потрудиться, чтобы привести все в порядок, - заметила она.
   - О, нет, - Цилли наклонила голову над горшочком с кашей. - Обычно все остается точь-в-точь, как я оставила. Иногда кто-то собирает посуду и ставит ее в уголок. Я думаю, это призраки, которые не нашли успокоения в местных краях.
   - Какие чистоплотные призраки! - засмеялась Матильда. - Таких мне еще не доводилось встречать!
   - Вам легко смеяться, господин, - прошелестела девушка. - Но поживите здесь несколько дней, и вы сами убедитесь, что они существуют и приходят сюда каждую ночь.
   Она отвернулась, поджав губы, явно обидевшись, и Матильда вновь вышла на улицу. Отсюда серый дом рядом с белоснежной часовней смотрелся, как великан рядом с карликом, и это было странно - внутри дома места было не то, чтобы много, особенно если учесть, что в нем почти не было вещей - очаг, стол, лесенка наверх, пара сундуков, большая кровать и погреб, в котором, вероятно, хранились припасы. Из любопытства Матильда обошла дом вокруг, но не нашла ничего подозрительного - земля вокруг дома и часовни была равномерно утоптана за долгие годы: ни следа, ни запаха. Пока она вглядывалась в усыпанную сосновыми иголками землю, усик винограда уцепился ей за манжет. Матильда рассеянно отломила веточку с багрово-зеленым растопыренным листом, рассматривая стену, и ей неожиданно бросилось в глаза ржавое пятно на ней: виноградные листья сохли и скручивались; чья-то рука жестоко надломила стебельки именно в этом месте - почти идеальный круг из засохшей листвы.
   - Это еще ни о чем не говорит, - пробормотала она себе под нос, но это было неправдой. Ни призраки, ни звери не могли сломать виноград: одни - потому что были бесплотны, а вторые - потому что не сделали бы этого так ровно и на такой высоте.
   Матильда осторожно коснулась стены за увядшим виноградом и провела по ней ладонью. Под пальцами заместо шероховатого камня оказалась железная пластина, четыре заклепки и изображение креста, которое она смогла разобрать только наощупь. Матильда попробовала отковырять ее, затем сильно нажала, но проклятое железо никак не желало поддаваться.
   - Чудно, - прошептала Матильда себе под нос и отошла на шаг, наклонив голову на бок. Это место ей вовсе перестало нравиться.
   - Господин фон Ринген! - послышался голос Цилли, и наваждение чуть-чуть отступило. - Я накрыла на стол, идите ужинать.
   В доме ярко горел очаг, и на нем кипел чайник с водой. Крышечка на нем подпрыгивала, выпуская пар, и он сердито плевался кипятком прямо в пламя. Как только Матильда села за стол, Цилли поставила перед ней дымящийся кофейник и налила кофе в жестяную кружку. Кофе Матильда до этого пробовала только один раз, тайком от деда, и тогда этот черный как деготь напиток ей вовсе не понравился. Он не ударял в голову, как пиво, и не был таким вкусным, как вино. Скорее, он напоминал раскаленную лаву и после одной чашки у Матильды было ощущение, что ей дали дубиной по голове. Для нее оставалось загадкой, отчего кофе запрещали пить женщинам, - любой человек, у которого есть разум, сразу бы отказался пить эту турецкую дрянь.
   - Я завариваю кофе для господина священника, и кофе хороший, только нет иной посуды, достойной вашего звания, - виновато сказала Цилли, которая, видно, решила, что Матильде не нравится запах или вид напитка. - Господин священник даже хвалил меня, хотя я никогда прежде не умела его варить. Знаете, мой отец больше любит пиво и яблочное вино...
   - Если господин фон Ринген не будет турецкой воды, то ее выпью я, - хрипло прокаркала матушка Мария из угла. Отмытая и чистая, она враз потеряла часть своего ведьминского образа и теперь была похожа на кумушку, зашедшую в гости, и помолодела на добрых два десятка лет. Лицо матушка Мария больше не прикрывала, хотя старалась держаться в тени. Один ее глаз был необычного голубого цвета, будто в него капнули белил и как следует размешали, и почему-то все время глядел в другую сторону. Она заметила, что Матильда глядит на него, и тут же отодвинулась подальше в тень.
   - Нет, почему же? - возразила Матильда. - Я с удовольствием его попробую.
   Любой бедняк решил бы, что стол накрыт роскошно: пирог из белой муки с мясом и грибами так и дышал под чистым полотенцем, в мисочке плавали соленые грибы рядом с маринованными маленькими огурчиками на один зубок, кусок холодного масла соседствовал рядом с нарезанной буханкой белого хлеба, а в горшочке томилась чечевица под соусом. Матильда отхлебнула глоток кофе, стараясь сохранить спокойное лицо, и благосклонно кивнула.
   - Очень вкусный кофе, - сказала она, отчаянно улыбаясь от горечи во рту. - Может быть, вы составите мне компанию? У меня нет привычки есть в одиночестве.
   - Мы уже поели каши... - начала было Цилли, но голодный блеск глаз матушки Марии заставил ее умолкнуть. - К тому же, мы не смеем садиться с вами за один стол, господин.
   - Для меня этих яств чересчур много, - галантно заметила Матильда. - Жалко будет, если они пропадут.
   - Можно мне все-таки попробовать этого турецкого эликсира? - спросила матушка Мария, споро придвинув к столу табурет и ухватив ломоть пирога. - Одна женщина учила меня гадать на нем, как делают арабы. У нее было свое дело в Париже, и она сколотила там немало денег... - со смутной ностальгией заметила матушка Мария.
   - Как же она оказалась здесь? - спросила Матильда. - Говорят, французская столица - это центр мира.
   - Здесь? - даже набитый рот не скрыл удивления матушки Марии, словно она недоумевала, где это самое "здесь". - Ей пришлось бежать, - пояснила она, когда прожевала пирог. - Помимо гадания у нее были и другие дела, которые не слишком одобряли так называемые "приличные", - она выплюнула это слово с презрением, - люди.
   Цилли помедлила, повернула крюк, на котором висел чайник, подальше от огня и тоже присела к столу. Она неохотно налила Марии кофе, затем насыпала себе в чашку горсть сушеных яблок, залила их кипятком, добавила кусочек колотого сахара и принялась размешивать полученный настой деревянной ложечкой.
   - Другие дела? - поинтересовалась Матильда, отставив кофе подальше. - Это какие же?
   - Да всякие, - туманно отозвалась матушка Мария. - Помогала знатным женщинам решать сложности.
   - С мужьями и детьми? - сострила Матильда, которая плохо представляла себе, какие у взрослых и замужних женщин могут быть сложности, кроме жадных мужей и непослушных детей. Цилли беспокойно заерзала на стуле, а Мария внимательно взглянула поверх чашки кофе на Матильду и неприятно улыбнулась, обнажив неровные зубы.
   - О, да, - протянула она новым, незнакомым тоном, и ее ярко-голубой глаз закатился выше. - Такой ладный господин, как вы, наверняка сами поспособствовали подобным бедам у юных девушек, не так ли?
   Теперь пришел черед Матильды почувствовать себя неудобно, будто сиденье ее стула неожиданно раскалилось докрасна. Она понятия не имела, что отвечали юноши ее лет на подобные вопросы и были ли у них вообще отношения с девицами. Все сверстники, которых она знала, всегда были галантны, вежливы и предупредительны на глазах у взрослых, а встречаться с ними наедине Матильде никогда не приходилось.
   - Как вы покраснели! - с удовлетворением заметила матушка Мария. - В наше время для юноши старше четырнадцати лет неприлично не иметь любовницы. Некоторые отцы сами заботятся о воспитании своих сыновей и находят им достойную пару, чтобы к свадьбе они набрались опыта.
   - Да, - промямлила Матильда, смущенная тем, как повернулся разговор. - Но я сирота.
   - Какая жалость! - воскликнула матушка Мария. - Провидение всегда несправедливо к лучшим из нас. Я сразу почувствовала, что в вас есть что-то необычное, еще когда вы подошли к моему дому. Вы знаете, я вижу по вашим глазам, что у вас особенная судьба... Я должна вам погадать. Подайте мне вашу кружку.
   - Нет! - Цилли неожиданно вскочила. На щеках у нее разгорелись два алых пятна. - Вы находитесь в святом доме, и я не допущу здесь никаких гаданий! Это противно Господу и... И... Это неправильно!
   - Это решать не тебе, милая, - мягко осадила ее матушка Мария. - Пусть господин скажет, хочет ли он, чтобы я ему погадала. Я хорошо гадаю. Одно плохо, когда говоришь людям правду, они этого не ценят.
   - Почему бы тогда не солгать? - спросила Матильда, разрывавшаяся между желанием узнать будущее и осторожностью.
   - Потому что гадание не терпит лжи, - серьезно ответила матушка Мария. - Если б я могла лгать, то ела б с золота и лучшие люди в этом городишке почитали бы за честь знаться со мной.
   - Я умоляю вас, господин, - обратилась к Матильде Цилли, умоляюще прижав руки к сердцу, - не слушайте эту женщину. Ее наверняка привезли, чтобы искусить меня, а потом нас всех сожгут за ересь.
   - Жгут только тех, кто переходит дорогу местной власти, - жестко отрубила матушка Мария. - Или тех, кто так глуп, что хвастается своим знанием. Поверь, я не желала сюда ехать. Все, чего я хочу, - чтобы меня оставили в покое, - она помолчала, а потом язвительно заметила: - Или такой правоверной, как ты, тоже есть чего бояться?
   - Всем есть чего бояться, - пробормотала Цилли, опустив глаза. - Вы просто не знаете... Если они напали на ваш след, то найдут вас. В другом городе, под другим именем, на краю света. И тот, кто помог вам, он жестоко поплатится за свою доброту. Зачем же усугублять свои грехи? Но если раскаяться, то можно очиститься.
   - Блажен, кто верует, - усмехнулась гадалка, но ее мертвый глаз глядел сурово и настороженно.
   - Давайте оставим гадание на завтра, - предложила Матильда, чтоб положить конец спорам. Кого в этом доме собирал священник? Грешников со всех близлежащих княжеств и епископств? - Такие вещи лучше делать на свежую голову.
   Цилли с благодарностью кинула на нее быстрый взгляд.
   - Возможно, - нехотя согласилась матушка Мария. - Надеюсь, все мы встретим завтрашний рассвет в целости и сохранности.
   - Хватит злых пророчеств, - приказала ей Матильда и, чтоб немного разрядить обстановку, рассказала шутку про прачку и солдата, которую однажды подслушала у слуг в таверне, затем более приличную про императора и змею, а напоследок про священника, который принял свинью за дьявола. Цилли жалко улыбалась, делая вид, что ей весело, а матушка Мария отпускала ехидные замечания, комментируя почти каждую фразу. В конце концов Матильда выдохлась, встала и, забрав свой плащ, заявила, что пойдет ночевать в часовню.
   - Может быть, все-таки передумаете, господин фон Ринген? - Цилли кинулась собирать со стола и завернула несколько кусков пирога в чистое полотенце. - Вспомните, о чем я говорила. Почти пробил час.
   - Из-за этого-то я и иду, - Матильда хотела сказать ей что-то одобряющее, но не нашла слов и потому просто вышла наружу, приняв сверток с едой. Матушка Мария громко зевнула позади, и дверь в теплую комнату затворилась.
   - Не забудьте запереться на засов, - сказала Матильда двери. Здесь, после света очага, среди темных деревьев ей стало не по себе. Она представила, как в темноте бродят стонущие и воющие призраки и вздрогнула.
   На алтаре в часовне горели свечи, но света от них было мало, наоборот, они, скорее, подчеркивали тьму и хаос теней, плясавший на побеленных стенах. Тяжелая деревянная дверь, формой напоминавшая перевернутый щит, и сходство с ним подчеркивали железные полосы, косо пересекавшие ее, казалось, вросла в землю, и как Матильда не пыталась прикрыть ее, даже ее нечеловеческих сил не хватало на то, чтобы даже сдвинуть ее с места. Она расстелила плащ на каменном полу, стараясь устроиться так, чтобы ее было не видно с улицы, и села по-турецки, готовая ждать столько, сколько понадобится.
   Через полчаса у Матильды зачесалась голова под париком, и она сняла его, повесив на крюк для факела. Затем начала мешаться кираса, и ей пришлось избавиться и от нее тоже; а потом и туфли, и ремень, и слишком длинные манжеты, и, в конце концов, она сидела на плаще босиком, оставшись только в рубашке, жилете, кюлотах и чулках. На чулках Магда вышила ей цветочки мака, и теперь они заставили Матильду заулыбаться - от них так веяло родным домом, что она почти услышала голос названной бабки. Матильда принялась гадать, что сейчас делают ее родные, и незаметно для себя задремала, свернувшись калачиком на дедовом плаще.
  

Глава одиннадцатая,

в которой появляются демоны

  
   Она проснулась от резкого, долгого крика, и от той боли, что слышалась в нем, Матильду мгновенно продрало холодом до самых костей. Она подскочила на месте, спросонья нащупывая шпагу, но крик неожиданно прервался, и тишина показалось ей такой оглушительной, что Матильда услышала писк насекомых над алтарем и треск горящего фитиля. Она вспомнила рассказы Цилли о том, что происходит ночью, и ей немедленно захотелось обернуться волком, лишь ради того, чтобы обрести уверенность в себе.
   Матильда приподнялась на коленях и осторожно выглянула из своего убежища. В часовне никого не было, и только черный проем дышал тьмой и из него почему-то тянуло дымом от еловых ветвей. Пригнувшись, Матильда выскользнула из часовни и юркнула в темный угол между ее стеной и стеной дома, чтобы перевести дух. Она не успела даже отдышаться и собраться с мыслями, потому что в следующий миг светлое пятно на земле закрыла тень, и из часовни вышло ни с чем несообразное существо, похожее больше на глыбу: несоразмерно большая голова, огромный размах плеч и длинный суконный плащ, подбитый не мехом, а кожей; он надежно скрывал очертания фигуры, и можно было только гадать, что таится под ним. Матильда вжалась в стену, словно хотела просочиться сквозь камень; запахи, которые оно источало, еще больше напугали ее - железо, кровь, дым, экскременты и рвота - они были столь осязаемыми, что ее саму чуть не стошнило.
   Создание повернуло свою уродливую голову с мощным загривком, поросшим курчавым волосом, будто прислушивалось, и теперь Матильда заметила, что у него не было носа, а вместо глаз зияли провалы. Она вцепилась в шпагу и задержала дыхание, боясь пошевелиться лишний раз, и оно, постояв на пороге, вновь ушло назад к алтарю.
   "Господи Боже, что это такое? Как оно попало внутрь? Что мне делать? Почему я тут одна?!" - мысли беспорядочно рассыпались, путаясь с обрывками молитв о покаянии и спасении. Матильда ясно представила, как это существо наклоняется над ней, пока она спит, и ее опять затошнило от страха, хотя она всегда считала себя достаточно смелой, чтобы не бояться крыс, змей, дедовой выволочки, противников в поединках и прочих вещей, которые так часто встречались в жизни.
   Она только было собралась с духом, чтобы отлепиться от стены, но опять послышался тот страдальческий крик, и на этот раз он сменился стоном, который прервался на середине. Матильда будто примерзла к земле и камню, не в силах сделать и шага. "Я либо поседею, - подумала она беспомощно, - либо у меня сейчас разорвется сердце, если я ничего не сделаю".
   Подумаешь, дьявол, подбодрила она себя и нервно икнула, тут же зажав рот. Если у него есть облик, значит, его можно... Убить. Или хотя бы прогнать. От этих мыслей Матильде стало легче, она представила себя Руди и дедом в одном лице и все-таки смогла просеменить к дверям и медленно, очень медленно (она так и представила, как на ее шею падает удар сабли, и ее голова скачет по каменному полу, будто мяч) заглянула внутрь.
   В часовне опять было пусто. Горшок с кашей исчез, исчез и ее парик, только на крюке осталось несколько напудренных волосин. Где-то под землей кто-то горько подвывал Матильда почувствовала, будто тысяча глаз уставилась на нее со всех сторон, и ядром вылетела из часовни, чтобы ее никто не застал врасплох.
   Она остановилась только там, где начинался бор, тяжело дыша ртом от быстрого бега, и здесь остановилась, уперевшись руками в колени. В спину ей ткнулось что-то живое, большое и сильное, и Матильда лишь пискнула "ой" и пригнулась, ожидая удара.
   Сзади фыркнули, и она вдруг почуяла сильный запах лошадиного пота. Ее опять боднули в бок, и на этот раз она обернулась. Да, это была лошадь, из плоти и крови, и она, как ни странно, совершенно не опасалась Матильды. Даже наоборот, животным явно овладело игривое настроение, и она по-прежнему пыталась боднуть Матильду и вытереть слюни о ее одежду. Матильда дрожащей рукой перекрестилась и неуверенно похлопала лошадь по щеке, мол, все в порядке, не беспокойся, однако животное тут же возмутилось и отпрянуло от нее, насколько позволяла привязь.
   Если здесь были лошади, значит, сюда приехали люди. Матильда воспрянула духом при этой мысли, хотя ее все еще грызли сомнения. Теперь, когда она отдышалась, у нее зуб на зуб не попадал от холода и страха, и Матильда подумала, что у нее нет иного выхода, чем вернуться назад и разузнать, что все-таки происходит. Она глубоко вдохнула, как всегда делала перед тем, как окунуться в холодную балью или ванну, когда Магда решала, что ей пора помыться, и решительно пошла назад, стараясь держаться подальше от освещенных пятен на земле.
   Она обошла дом и часовню, принюхиваясь к ночным запахам. Вновь послышались рыдания и вопли, но теперь Матильда их не боялась. Почти не боялась, поправила она сама себя, чтобы не кривить душой. Крики доносились из дома, но как так могло быть, Матильда понять не могла - в доме точно не было никого, кроме Цилли и матушки Марии. Разве что где-нибудь в нем открылась дверца в ад, чтобы выпустить демонов и грешников наружу...
   Матильда перекрестилась, тихо ступая по иглам, усеявшим землю. В нос ей ударил запах жаровни и крови, да так сильно, что она даже оторопела и помотала головой, чтобы прийти в себя. От крови ее всегда начинало мутить, и Матильда всякий раз опасалась, что этот запах заставит ее обернуться волком и потерять разум. Она прикусила костяшку большого пальца на левой руке, чтобы прийти в себя. "Это просто разбойники, - уверенно подумала она. - Разбойники всегда трусы. Значит, надо пугнуть их, как следует, и освободить того, кого они пытают". Дело осталось за малым - найти, где они прячутся.
   Она перебежала сквозь вытоптанную опушку, залитую тусклым светом полумесяца, и опять прислонилась к стене, морщась от веточек винограда, которые щекотали ее шею и щеку. Однако Матильда не успела даже протянуть руку, чтобы нащупать ту пластину, которую видела днем, потому что прямо под ее ногами раздался гулкий голос:
   - Не надо было приезжать сюда сегодня, пока здесь этот мальчишка. Что с ним делать, если он узнает? Судя всему, он шляется где-то неподалеку.
   - Все уже было оговорено до того, как он вмешался, - ответил ему второй. - Если он узнает, всегда есть выход...
   - Мы не можем его убить, - Матильда с удивлением узнала давешнего священника. - Посмотрите на его вещи! Они стоят целое состояние. Мне кажется, он сын какой-то знатной персоны, герцога или князя...
   - Если так, то мы заставим его все забыть. Если он и вспомнит о чем-то, то решит, что это был сон.
   - Вы творите... несправедливость, - сипло и тихо сказал кто-то четвертый. - Вы... расплатитесь... за это...
   - Мы творим закон, - жестко возразил второй. - Не тебе, оборотню и убийце, говорить о справедливости.
   - Жаровня почти остыла, - озабоченно и деловито заметил первый. - Плохо, что на нее капает кровь, потом не отчистить. И кнуты на этот раз дрянные... в следующий раз, господин, не берите у него, у меня вот кум есть, так он...
   - Я не оборотень... Может быть, убийца, да... Я говорил... Не помню, как все было...
   - Может, нам стоит привести твою подружку-ведьму сверху и подвесить ее рядом с тобой? Может, это освежит твою память?
   - Вы хуже дьяволов... - выдохнул бледный голос, но Матильда не услышала, что он сказал после, потому что ее рот внезапно накрыла рука, и ее сильно прижали к стене. Она замычала и попыталась стукнуть обидчика босой ногой, но знакомый голос Руди прошипел ей на ухо:
   - Тсс, тихо, - и она тут же ослабла в его руках.
   - Меня чуть удар не хватил, - прошипела Матильда, когда он отпустил ее. - Вы могли хоть как-нибудь дать знать о себе, прежде чем хватать меня?
   - Я думал, твой нюх тебя не подведет.
   - Слишком пахнет кровью, - огрызнулась она, - Как вы сюда попали?
   - Потом. Сначала разберемся с тем, что тут происходит.
   - А что происходит? - не выдержала Матильда. - Это допрос?
   Он показал жестом, что ей нужно замолчать, и Матильда неохотно послушалась.
   - Ты не побоишься помочь мне? - спросил Руди. Он почти сливался с тенью, и Матильда не видела даже его лица.
   - Я ничего не боюсь, - заносчиво ответила она. - Я могу ворваться внутрь и скрутить всех и каждого в этом доме.
   - Этого пока не надо, - спокойно заметил Руди. - Мне нужно, чтобы ты как следует напугала их.
   Матильду в очередной раз резануло это "ты", словно она была слугой или подмастерьем, и ей совсем не улыбалось встретиться один на один с тем демоном, но она неохотно кивнула.
   - Наружу должно выйти как можно больше людей, - продолжил он. - Где-то здесь потайная дверь, но у нас нет к ней ключа.
   - На стене есть медная пластина, - вставила Матильда. - Может, она и есть ключ?
   Под возобновившиеся крики она нащупала то место, но Руди только засмеялся, когда она указала на него.
   - Нет, это не ключ, - уверенно сказал он. - Неважно. Мы теряем время. Иди к часовне и пошуми там, как следует. Я буду здесь.
   Он отступил на шаг, и Матильда удивленно заморгала: ей показалось, будто Руди исчез. Она потянула носом воздух, чтобы убедиться в том, что ей не привиделся этот разговор, но голос из темноты повторил:
   - Не трать время. Иди.
   Матильда вернулась к часовне, и в голову ей не пришло ничего лучше, как громко и надрывно завыть по-волчьи, тоскливо и зловеще, будто она пела траурную и печальную волчью песню. Она подтявкивала и лаяла, когда у нее заканчивалось дыхание, и через бесконечно долгое мгновение наконец остановилась. Несколько минут стояла полнейшая тишина, только звенела мошкара над тропинкой, затем снизу послышались торопливые и гулкие шаги на каменной лестнице, и Матильда, едва успевшая заметить, как в стене появился черный провал, чуть было не оказалась на пути метко брошенного горящего камня из пращи, который опалил ей рукав.
   - Именем Господа Всеблагого и Всемилосердного, приказываю тебе застыть на месте, оборотень! - звучно раздался голос одного из палачей, и Матильда ухмыльнулась: "еще чего!". - Ангелы сплетают твои члены, и печать Господня падет на твою спину, а мы - лишь оружие его!
   Матильда увернулась еще от одного камня, пахнущего серой, и в лоб - прямо в то злополучное место, где у нее уже был синяк, - прилетел еще один, прочертив яркую полосу в темноте. В голове у нее загудело, и она на мгновение остановилась и помотала головой, чтобы унять боль и прогнать искры из глаз; теплая кровь неожиданно густо потекла ей на бровь.
   - Я не оборотень! - тонко воскликнула она, приложив пальцы к ссадине.
   - Язык дьявола и его приспешников всегда изрыгает ложь, - и в лицо ей опять ударил огонь, но на этот раз Матильда отшатнулась.
   - Что за разбойники нападают на честных людей у Господнего дома? - спросила она с вызовом, выставляя шпагу перед собой. - Клянусь, я нарублю вас в капусту и отдам ее свиньям в ближайшей деревне. То, как вы себя ведете, - недопустимо!
   - Это тот мальчик, - зашептал один из них, и Матильда почти уверилась, что это был давешний священник. - Он не оборотень; я сам видел, как он прикасается к Святым Дарам в церкви.
   - Это вы? - изображая искреннее удивление, спросила Матильда. - Я думал, вы вернулись в церковь и мирно спите в своей постели.
   - Ах, друг мой! - вздохнул священник. - Жизнь так сложна и столь неотступно требует от нас, чтобы мы были настороже, что нам пришлось вернуться.
   - Возможно, - согласилась Матильда. - Но что вы тут делаете, и кто тут кричал в ночи? Эти крики разбудили меня.
   - А кто сейчас выл в лесу? - вопросом на вопрос ответил тот, кто читал молитву. - Мы - воины Господа, ищем ересь и пытаемся обернуть ее во благо Церкви и человечества. Если ты еретик или оборотень, скажи нам сразу.
   - Вы же говорили, что не верите в оборотней? - с укором и удивлением заметила Матильда, опять обращаясь к священнику и только к священнику. Шпагу она выставила перед собой, готовая атаковать, если понадобится.
   - Все очень сложно, - повторил священник со вздохом. - Давайте успокоимся, друг мой, я перевяжу вам рану - по-моему, из вас вытекает крови больше, чем следует, - и мы спокойно поговорим. Я расскажу вам все, мой друг.
   Он сделал маленький шажок к Матильде и протянул ей руку. Кончик шпаги дрогнул, и оружие медленно опустилось. Сколько Руди нужно было времени, чтобы разузнать все, что он хочет? И что он вообще хотел сделать? Спасти пытаемого? Добыть тайные документы? Матильда решила, что обязательно заставит его обо всем рассказать, когда все закончится.
   Она высокомерно улыбнулась и сделала шаг навстречу - теперь, кроме священника, она видела и того человека, который изрекал пафосные речи про еретиков; своим болезненным стариковским обликом он напоминал то ли цверга, то ли школьного учителя. Третий маячил где-то рядом, и Матильда чуть не рассмеялась собственной глупости - конечно же, демон померещился ей спросонья! Это необычный парик, повязка на лице и кожаные наплечники под плащом обманули ее! Матильда заулыбалась шире, и в этот же миг ей на плечи упала тяжелая сеть, мгновенно обездвижив ей руки.
   - Что все это значит? - яростно спросила она, пытаясь вывернуться из пут - привязанные к концам веревок камни тянули сеть вниз, и Матильда только сильней затягивала ее вокруг себя. Ей бы не составило никакого труда порвать эту сеть, если б только не надо было притворяться обычным человеком.
   - Тсс, - сказал ей священник, и из рук у нее вырвали шпагу. - Это для вашего блага, юноша. Вы слишком пылки, чтобы сразу осознать правду. Будьте паинькой и не дергайтесь... Наутро все будет как прежде.
   - Я все же полагаю, что нам нужно допросить этого молодого человека, - сурово сказал цверг. - Он оказался здесь не случайно. Кроме того, вы говорили, он отличается отменным нюхом, не так ли?
   - Разве это преступление в Империи? - с вызовом спросила Матильда, ясно представив себя на дыбе.
   - Помилуйте, мессир, - заговорил кто-то из-за ее спины, - он будет уже четвертым! И третьей в этом доме было более чем достаточно! У нас ведь одна жаровня, и ее не хватит на всех. Вы сами знаете, какой беспорядок устраивают пытаемые, и сколько следов от них остается... Чем их больше, тем сложней будет скрыть произошедшее, мессир. А это значит, что вам придется искать новое укрытие.
   - Вы столько наболтали, что мы уже не можем отпустить этого мальчишку, - отрезал цверг.
   - А вы сошли с ума со своей охотой на ведьм, - парировала Матильда. - На дворе уже почти восемнадцатый век! Только протестанты жгут людей по подозрению в ведьмовстве, но они еретики, и их Библию исказил дьявол.
   - Замолчи! - велел ей цверг, исказившись, как от зубной боли. - За твои слова ты заслуживаешь достойного наказания. Ведите его вниз и освободите для него цепи.
   - Но... - проблеял священник.
   - Делайте, как я велю! - он побагровел, но внезапно краска так же быстро покинула его, и он стал мертвенно-бледным, уставившись куда-то в сторону. Матильда одним глазом (второй было тяжело открыть из-за крови) взглянула туда же и с изумлением заметила, как в темноте ковыляет светло-серая тощая курица.
   - Что это за дьявол? - с изумлением пробормотал человек позади Матильды, и она со всей силы отпихнула его и с усилием разорвала крепкие узы, державшие ее.
   - Это не дьявол, - раздался торжествующий голос матушки Марии, появившейся из проема внутри часовни. В руках она держала корыто и тут же треснула им по голове зазевавшегося священника, и он покорно растянулся на полу без чувств. - Это справедливость!
   - Справедливость и закон здесь только я, - отчеканил цверг. В его руках мелькнул нож, и он точно бы попал матушке Марии в грудь, если бы перед ним не вырос Руди и не перехватил его руку. На помощь к господину бросились двое подручных, и, вероятно, они бы справились с непокорными, толкаясь и роняя свечи с алтаря, если бы из темноты не послышалось рычание, и молодой волк, будто серая молния, одним прыжком пересек освещенное пространство и врезался в бесформенную кучу дерущихся. Он опрокинул наставника оземь, и мощные челюсти сомкнулись на шее несчастного, не торопясь, впрочем, перекусить ее. Человек не пытался даже сопротивляться и только, как завороженный, глядел в желтые глаза животного. Его губы непрерывно двигались, будто он умолял зверя или Господа пощадить его.
   - Отойдите, - велел Руди застывшим в оцепенении людям. - Не делайте резких движений, и она вас не тронет.
   - А... а... - матушка Мария только тыкала пальцем, показывая на цверга. Она облизывала губы, не в силах связать звуки в слова. - А... а... может ли любезный господин волк его не убивать? Этот человек не давал мне жить три последних года! У меня к нему свои счеты.
   Волк дружелюбно фыркнул, пока Руди велел пособникам мессира разоружиться. Их связали и посадили рядком у алтаря по соседству со священником, который до сих пор не подавал признаков жизни.
   - Вы об этом пожалеете, - цверг яростно заерзал, но волк легонько прикусил его горло, и человек тут же сник. - Ваши родичи умрут от болезней, ваши деньги превратятся в навоз, а люди будут плевать вам вслед, - мрачно пообещал он.
   - Ну, хватит, хватит, - обратился к нему Руди. - Лучше подумайте, что вы будете говорить перед судом, когда вас спросят о том, скольких вы сбили с толку и скольких запытали тайком.
   - Я скажу, что ты колдун и что ты можешь призывать волков себе на помощь! У меня есть свидетели! - в его взгляде вдруг проскользнула какая-то искра, и он добавил. - Но ты можешь искупить свою вину. Покажи мне дорогу в ад и как ты приручил этого зверя. Клянусь, после того, как мы спустимся туда и сразимся с Вельзевулом, Ваалом и Самаэлем, я прощу тебе твою вину.
   - Он совсем обезумел, - сказала матушка Мария, подняла корыто и посадила в него курицу. - По-моему, его надо посадить в цепи и поливать водой, пока он не придет в себя. Но этот ваш ручной волк кого-то мне очень напоминает... - она пристально взглянула на зверя, и он забил хвостом, будто был домашним псом, а не волком. - Крайне добродушный зверь.
   - Утром здесь будут солдаты, - заметил Руди. - Надо позаботиться, чтобы никто не сбежал.
   - А заодно и мы придумаем, почему здесь собрались, - подхватила матушка Мария. - Вашего волчка, кстати, нужно перевязать. Вон какая у него рана над глазом.
   При этих словах цверг сипло выдохнул и потерял сознание. Руди усмехнулся, а матушка Мария недоуменно взглянула на него.
  

Глава двенадцатая,

в которой Руди рассказывает Матильде, что здесь произошло

   После того, как все пленники были связаны, несмотря на их мольбы и просьбы, Руди спустился вниз, чтобы помочь Цилли поднять наверх истощенного пленника. Им пришлось постараться, чтобы не причинить ему больше боли, чем он уже вынес, - на его теле не было ни единого живого места - сплошные шрамы, кровоподтеки и ожоги. Цилли беззвучно плакала, пока обмывала его тело; она так крепко сжимала губы, что не могла проронить ни слова, и только, когда веки пытаемого дрогнули, и он посмотрел на нее долгим и светлым взглядом, она наконец-то разрыдалась громко и отчаянно, не в силах остановиться. Раненый с трудом пошевелил мизинцем и дотронулся им до краешка ее платья; на что Цилли залилась слезами еще сильней. Эти двое явно знали друг друга и чувствовали друг перед другом вину, но все же - это были слезы облегчения. Волк незаметно пропал в суматохе, зато вновь явился Матиас - в одной длинной рубашке с порванным подолом и в грязных чулках. "Мои штаны и кюлоты сожрал волк", - мрачно признался он, раздосадованный тем, что все закончилось без него, но время от времени на его лице появлялась торжествующая улыбка, и тогда Руди поглядывал на него с укором. Матушка Мария промыла Матиасу рану на лбу, заботливо натерев ее какой-то вонючей мазью, приготовленной из подручных средств, и Матильда понадеялась, что у нее не вырастет рогов и не выпадет волос от такого лечения.
   Единственный из пленников, священник умолял отпустить его и клялся, что он расскажет все, о чем знает. Он причитал и ластился перед Руди и особенно перед Матиасом, осыпая их всевозможными хвалебными именами и приписывая им всяческие добродетели, даже те, которыми они не обладали.
   - Смешно и стыдно вас слушать, - сказала Матильда, устав от его восклицаний. - Вы казались мне добрым дядюшкой и славным наставником, а, оказывается, вы втайне пытали невинных и заманивали сюда тех, кого считали еретиками... Как можно лгать людям в лицо, зная, что обрекаешь их на мучения?
   - Мучается только тело, - живо возразил священник. - Душа как раз очищается огнем, мой добрый друг. Кроме того, я верил в то, что мы творим добрые дела.
   - И в то, что можно поймать оборотня и въехать на нем в ад, чтобы сразиться с Сатаной? - спросил Руди.
   - Не совсем, - уклончиво ответил священник. - Оборотней не существует, как я уже говорил, и ведьм тоже. Но людей, которые приносят вред - пруд пруди.
   - По-моему, главный старик сошел с ума, - проворчала Матильда, раздосадованная тем, что ее опять убеждали в том, что ее нет.
   - Вернее и не скажешь, - согласилась матушка Мария. - Он действительно сошел с ума. Он и его люди преследовали меня по трем городам, не давая продыху! Я дошла до такого отчаяния, что купила клочок земли и переоделась в бедняцкое платье! Подумать только, я смогу вернуться к своему делу и смыть с себя всю грязь этих месяцев, - она мечтательно прицокнула языком.
   - Лишь после того, как пройдет суд, - напомнил ей Руди.
   - Ах, суд, - капризно и недовольно протянула она. - Может, мы обойдемся без него? Что взять со старой женщины-крестьянки, которая ни разу не причинила никому зла?
   - Правду о том, кем она была раньше.
   - Увольте! - воскликнула матушка Мария. - Кому это интересно? Зато, если мы разойдемся полюбовно, то я шепну вам один адресок, где ваши проблемы, господин, какими бы они ни были, всегда будут решены. И кроме того, я обещала юному господину фон Рингену подыскать хорошую девочку.
   - Перестаньте, - рассмеялся Руди, глядя на Матильду, которая немедленно уткнулась в кружку с компотом. - Наш юный господин должен немного подрасти до любовных интрижек.
   - Какие богохульные слова вы говорите, - преданно поддержал его священник. - Молодому человеку должно изучать науки, а не предаваться разврату.
   - Юность всегда тянется попробовать на вкус запретное, - возразила матушка Мария. - Но, если вы пока оберегаете своего воспитанника... Или, быть может, его интересуют не девочки? - задумчиво добавила она, на что Матильда поперхнулась и напустила в кружку пузырей через нос. - ...Я не буду настаивать, но мое предложение остается в силе.
   - Дайте мне собственным умом решить, чего я хочу, - отрезала Матильда, откашлявшись и высморкавшись в рукав рубашки. - А сейчас я хочу узнать, как у вас получилось так вовремя появиться? - она прямо взглянула на Руди. - И почему ваше появление осталось незамеченным?
   - Выучка, - коротко ответил тот. - Кроме того, кто-то очень сладко спал в часовне и пропустил бы даже полуденный пушечный залп, раздавшийся у него над ухом. По правде говоря, до нас давно доходили слухи о проповеднике, который усердно ищет оборотней и использует для этого отвратительнейшие методы. Последние несколько месяцев я собирал о нем сведения, о нем и о его друзьях. Для меня было некоторым разочарованием увидеть среди его сторонников старых знакомых.
   - Я не его сторонник, - с безумной смелостью пробормотал священник, покосившись на лежавшего проповедника. - Он был моим давним другом. Мы росли вместе и вместе учились. Но его потянуло на стезю правосудия, и с тех пор он сильно переменился. Кто из вас мог бы предать своего друга и отказаться помочь ему?
   - Помощь состоит не в том, чтобы поддерживать сумасбродные выходки и покрывать чужие преступления, - возразил Руди. Он проверил, сколько воды в чайнике, и повернул его ближе к огню. Глаза у него были красными и воспаленными от бессонной ночи, и Матильда решила, что надо позвать Цилли, чтоб она сварила еще этого турецкого кофе. Однако девушка с такой преданностью ухаживала за раненым, что Матильда не решилась ее окликать. Впрочем, Руди уже сам нашел кофейные зерна и маленькую плоскую сковородку, которая в самый раз подходила для их обжарки. - Вы должны были доложить об этом, куда следует, и вашему другу, который вообразил себя не иначе, как архангелом Михаилом, оказали бы помощь до того, как он успел натворить дел. Все это тянется уже лет шесть...
   - Пять, - быстро вставил священник. - Первый год мы готовились.
   - Лет шесть, - повторил Руди, будто не слышал его. - Как вы, священник, могли участвовать в таком богопротивном деле? Оно идет вразрез со всеми канонами и статутами! Судить еретиков без суда и следствия могут только протестанты, и то, что ваш друг был судьей, не дает ему права распоряжаться человеческими судьбами за стенами здания суда. У меня есть примерный список тех, кто побывал в этом подвале, и тех, кто больше никогда не вышел отсюда.
   - Прибавьте к этому тех... кто пострадал от рук его учеников... - прошелестело с лавки, где лежал раненый. - Я был так глуп... я согласился принять из его рук еду и питье... Оно свело меня с ума... И я стал убийцей... Я не помню, как это произошло. Помню кровь... И холод... Цилли скажет вам название деревни... Вы узнаете, как звали несчастного. Я отдал бы все мясо на костях, чтобы воскресить его...
   - Вот как? - живо обернулся к нему Руди, не забыв помешать зерна на сковороде.
   - Нет, нет, - воскликнула Цилли, поднимая опухшее от слез лицо. - Поглядите, какой у него шрам на голове! Он не знает, о чем говорит, господин. Он повредился в уме.
   - Не лги, хорошая моя... - раненый накрыл ее ладонь, и у него окончательно пропал голос.
   - Боже мой, эту картину надо бы видеть некоторым нашим хваленым писателям, - пробормотала матушка Мария. - Они бы поседели, сломали свои перья и ушли бы торговать бакалеей, где им самое место. Самые бессмысленные люди - те, кто пишут трагедии и наслаждаются выдуманными страстями, чтобы обмануть людей, мол, бывает и хуже, терпите и несите свой крест.
   Руди перевел на нее взгляд, и она тут же широко улыбнулась.
   - Заварите-ка и мне кофе, добрый господин, - попросила она с писклявой интонацией деревенской бабы, и ее мертвый глаз уставился на Матильду. - А то почитай не пила его аж со вчерашнего дня.
   - Значит, они выслеживали ведьм и оборотней? - спросила Матильда. - Зачем? Чтобы запытать их?
   - Чтобы узнать, как спуститься в ад, - ответил Руди. - И победить дьявола. Твоя просьба о помощи, мой друг фон Ринген, пришлась как раз вовремя. Я как раз собирался поговорить с нашим другом, - он кивнул на священника. - но никак не мог найти предлога. А лекция для юношества - что может быть соблазнительней?
   - Вот как? - Матильда густо покраснела. - Мне казалось, вы хотели помочь мне, а не использовать меня как предлог для ваших визитов!
   - Мне кажется, я все-таки помог, - задумчиво ответил Руди. - Но мы узнаем об этом чуть позже. Черт возьми, мой кофе!
   Он передержал сковороду на огне, и зерна из зеленых стали не коричневыми, а черными; запах горелого наполнил комнату, и Матильда звонко чихнула.
  

Глава тринадцатая и последняя,

в которой Улль получает надежду, а Матильда - хороший совет

  
   Улль не помнил, сколько дней он провел в плену: время превратилось в багровую пелену, наполненную болью, и иногда наступал час, когда он молил о смерти и видел наяву такое, за что сразу бы отправился на костер. "Признайся, что ты стал волком!" Эти слова точно оставили выжженный след на коже, столь часто они повторялись, и, даже когда он шептал про себя ответ: "Да, да!", губы все равно говорили "нет", и его палачи - сплошь люди знатные и богатые - ярились сильней и истязали его крепче. Даже в бреду, когда перед ним танцевали саламандры вместе с огненными карликами, Улль помнил: ему нельзя умирать. Если он умрет, они возьмутся за Цилли, и ее красота быстро сгинет в огне.
   Иногда, когда они уходили и он забывался сном, ему казалось, что он слышит ее милый голос, мурлыкавший грустную песенку, и тогда Уллю становилось легче, будто кто-то подносил к его губам плошку с прохладным вином. Эту песню она часто напевала, когда они прятались в чужом городе, и он возвращался домой после поденной работы, а Цилли ставила на стол скромный ужин. Тогда он осмелился думать, что посватается к ней, когда все закончится - потерпеть год или два, что может быть проще? Если б он знал, что погоня не потеряла их из виду и лишь ждала подходящего мига, чтобы явиться за ними и забрать их силой! Если б он знал, то увез бы ее на край света, где люди живут просто, как Адам и Ева.
   Были дни, когда он не чувствовал собственного тела; оно будто таяло в океане боли, от которой хотелось кричать, и он кричал; если бы криком можно было разрушать стены и поворачивать вспять моря, то поверхность мира изменилась бы до неузнаваемости.
   Когда жар неожиданно сменился прохладой, и чьи-то руки грубо схватили его за бока (ему показалось, что кожа отходит вместе с прикосновениями, и он вновь окунался в небытие), Улль подумал, что, должно быть, все-таки умер и совсем скоро ему станет легче. Но рядом оказалась Цилли, и ее лицо заслоняла то прохладная тряпица, стиравшая пот с его тела, то ковш с водой - она была такая холодная, что он не мог ее пить.
   Потом были разговоры, и он опять увидел наставника, но глаза у того закатились, и он был похож на чучело из тряпок и соломы, брошенное в угол до лучших времен. Потом - тьма, и долгий и мучительный переезд, когда каждая кочка на дороге отдавалась в костях и грудине, и бедная Цилли выбилась из сил, потому что Улль не мог даже облегчиться без чужой помощи, не говоря уже о том, чтобы быть ей защитником. Господин, что вызволил их - Цилли произносила его имя так тихо и так почтительно, что Улль до сих пор не знал, как его зовут, - позаботился о том, чтобы позвать врача, но врач был так серьезен и мрачен, что за его спиной маячила тень незримого гробовщика, уже готового обмерять труп и сколачивать гроб. Однако Уллю становилось все лучше, и его больше почти не беспокоили ни боли, ни странные видения, и почти через месяц он даже смог подняться и свидетельствовать в суде о том, что знал и видел.
   Они ждали наказания, но их самым суровым испытанием стал старый мельник, который приехал забрать дочь домой, поскольку с нее были сняты все обвинения, и ее имени больше не должно было появиться в списке глашатая. Отец ворчал, что его дочь похудела и побледнела, и что никто больше не возьмет ее замуж, и что дьявол его соблазнил поддаться на уговоры этого еретика. При этом он так свирепо глядел на Улля, словно подозревал его в самых отвратительнейших и грязных делах, несмотря на то, что юноша мог передвигаться только на костылях и так медленно, будто задумчивая улитка. Цилли чуть не довела отца до приступа, когда сказала, что хочет выйти замуж только за того, с кем съела пуд соли, и мельник долго и удивленно потирал волосатую грудь, а потом целый час переспрашивал, не ослышался ли он. Так или иначе, но он увез Цилли, и на прощание она взяла с Улля слово, что он к ней вернется, как только сможет, и посватается.
   Когда они уехали, в комнатке, которую им нашел тот безымянный господин, стало пусто, и сразу стала заметна пыль и копоть на стене, куда попадал солнечный свет. Улль присел за стол, на котором лежал накрытый полотенцем хлеб, испеченный Цилли, отломил черную поджаристую корку, удивленно посмотрел на нее, будто видел в первый раз и положил в рот. Худо будет без нее, ой, как худо.
   В дверь постучали, и он воскликнул "Открыто!", запихнув кислый хлеб языком за щеку. Он сел, выпрямив спину, чтобы казаться выше и здоровей, и в голове билась одна мысль: "Это Цилли... Она вернулась!".
   Конечно же, это была не Цилли. В комнату вошел давешний господин, молчаливый, худой, одетый в поношенное черное платье. За ним следовала девочка... или девушка? Ей было не больше пятнадцати, но по ее лицу и манерам сразу было видно, что в этом бедном доме ей совсем не место. Она сделала книксен, и Улль так растерялся, что забыл подняться, и остался сидеть с раскрытым ртом.
   - Рад видеть, что тебе лучше, - глухим и спокойным голос произнес господин, сняв шляпу. Кем он был? Говорили, будто он охотится на ведьм и на беглых преступников, но люди ведь говорят всякое.
   - Д-добрый д-день, - заикаясь, пробормотал Улль. Он схватил костыли, уронил один, наклонился, чуть не упал сам, но все-таки сумел его поднять и встать сам. - Прошу вас... Здесь не слишком чисто, - виновато добавил он. Вряд ли господа к такому привыкли.
   - Это ничего, - ответил Руди и показал Матильде, что можно сесть. Ему было любопытно, побрезгует ли она и пожалеет ли нового платья, но внучка барона совершенно хладнокровно присела на скамью у стола, даже не проверив, насколько она грязна.
   - Матильда фон Нордхофен, - сказала она важно, пока Улль думал, как ему представиться. - Мой двоюродный брат, если не ошибаюсь, был одним из тех, кто спас вам жизнь. Он поручил вам передать, что желает вам скорейшего выздоровления.
   - Я... Очень благодарен, - в первый раз в жизни к нему лично обращались на "вы", и Улль даже немного загордился. - Передайте ему, что моя благодарность безмерна, госпожа.
   - А, пустяки! - Матильда беспечно махнула рукой и нечаянно вышла из образа благовоспитанной дамы, который примеряла на себя всю неделю. - Ему это не составило никакого труда, а если вы опять попадете в беду, он спасет вас еще раз!
   Руди предостерегающе хмыкнул, и она замолчала, невинно улыбаясь.
   - Мне нечем вас угостить, чтобы было достойно вас по рангу, - пробормотал Улль. - Но, если вы не откажетесь отобедать со мной, то здесь есть хлеб, каша и пиво.
   - Я бы не отказался, если бы не срочное дело, которое привело меня сюда, - ответил Руди. - Нас ждет карета.
   - Карета? Зачем?
   - Ты произвел на меня впечатление человека искреннего и верного. Я ценю таких людей. Карета отвезет тебя в монастырь, где тебя поставят на ноги, и я думаю, дадут кой-какое образование.
   - Но я крестьянин, господин... Зачем мне образование? Мне бы свой дом и клочок земли...
   - Образованному человеку гораздо легче достать клочок земли и дом, чем тому, кто всю жизнь находится в услужении.
   - Но я... Я едва знаю науки и не способен ничем заниматься.
   - Люди говорят так в двух случаях - когда они еще ничего не знают и когда знают слишком много, - Руди наконец-то сел за стол и подпер подбородок кулаком. - Еще никому не вредило образование, а вот наоборот - сколько угодно.
   - А дед говорил, что инквизиция преследует ученых едва ли не сильней, чем еретиков и ведьм, - вставила Матильда, чтобы блеснуть эрудицией, но тут же сама поняла, что сказала что-то не то.
   - Это уже дела давних дней, и они не имеют к нам никакого отношения, - мягко поправил ее Руди, хоть и поморщился, как от перчинки, попавшей на зуб. - Сейчас другие времена. Так или иначе, в монастыре будет лучше, чем сидеть здесь одному, как сыч, и не знать, чем заработать себе на жизнь.
   - К тому же, - опять не удержалась Матильда, - если вы заведете себе знакомых, и они помогут вам в трудный час, то вы сможете быстрей жениться на той девушке... По-моему, она относится к вам с симпатией!
   - Баронесса! - прорычал Руди, и Матильда тут же поспешно добавила:
   - Разумеется, друг мой, собственными глазами я ничего не видела, но мне об этом рассказывал брат. А ему, я думаю, можно верить!
   - Да, конечно, госпожа, - пробормотал Улль, красный как спелое яблоко. Когда баронесса открывала рот, он чувствовал, будто его вздергивают на дыбу. - Вы совершенно правы.
   Он неожиданно почувствовал, будто раздваивается: один Улль хотел остаться и цеплялся за то, чтобы все текло по-прежнему: утро сменяло ночь, а вечер - день, и каждый день был полон тяжелой работы и похож один на другой, чтоб весной надо было пахать, а зимой долгими вечерами плести сети за кружкой яблочного пива и делиться бесконечными историями о героях и прохиндеях. "С кем тебе теперь ими делиться? - с издевкой спрашивал его второй. - Твой брат не охотник до историй. Да и кому нужен калека в доме?". По мановению руки этого второго, нового Улля раскрывались новые земли и блестящее будущее, хоть и виднелись они смутными и искаженными, будто через толстое и плохое стекло.
   - Я согласен, - поспешно сказал Улль, все еще зачарованный видениями, и неловко поклонился, вновь чуть не растеряв костыли. - Как мне отблагодарить вас за вашу доброту?
   - Об этом мы поговорим, когда у тебя хоть что-то будет, - ответил Руди. Баронесса с любопытством взглянула на него. - Карета ждет у Рыбного переулка. Ты сразу узнаешь ее. Ей правит единственный кучер в этих краях, который ненавидит цирюльников и потому носит усы, - он хлопнул в ладони, и из-за двери появился неприметный человечек. - Проводи этого мальчика до кареты, - велел ему Руди и вновь обернулся к Уллю. - Я вскоре присоединюсь к тебе, но сначала мне нужно позаботиться о том, чтобы баронесса и ее служанка в целости и сохранности добрались домой.
   Матильда еле слышно вздохнула, но Руди остался совершенно невозмутим. Только когда юноша доковылял до дверей (здесь слуга Руди ловко отобрал у него костыли, оставив без опоры, и помог ему перешагнуть через порог, приговаривая: "да не торопись ты, без тебя не уедут") и попрощался с Матильдой, он повернулся к ней и сурово спросил:
   - Значит, брат?
   - Мне же надо было что-то ответить, - парировала Матильда. - Он бы все равно не поверил, если б я сказала, что была там собственной персоной. И вообще, - она слегка погрустнела, и ее пышно уложенная прическа качнулась, когда Матильда понурилась, - если вы думаете, что мне нравится лгать, то очень ошибаетесь. Дед и Магда считают меня сокровищем, которое надо запирать покрепче, чтобы оно не разбилось, а это слишком утомительно. Тем более, раз у меня нет души, - она фыркнула, - то вообще нет смысла тревожиться!
   - Не повторяй глупостей, - ответил Руди, и Матильда озабоченно потерла шрамик на лбу, скрытый пудрой.
   - Я все еще помню, что тогда сказал этот священник, - сердито сказала она. - И не знаю, верить ему или нет. С вашей стороны было очень гадко пообещать мне найти ответ, могу ли я стать человеком, а после этого втравить нас в опасные приключения.
   - Можно подумать, ты была ими недовольна.
   - Довольна, - вздохнула Матильда. - Только дед с бабкой все равно узнали, что я брала его вещи, и что отправила служанку восвояси, и гоняла кучера по своим делам... Я не сказала, что мы виделись с вами, чтобы дедушка не переломал вам ребра; он все еще точит на вас зуб. Пришлось сочинить, будто я передумала ехать, и не знала, как им сказать, а потом встретила другую подругу, и она пригласила меня погостить у них, соблазнив сорбетти с фруктами, а потом я все-таки решила вернуться в гости к первой... Ну, там-то я уже действительно была, как вы помните, после этого отвратительного допроса, и произвела фурор своим рассеченным лбом. К счастью, все знают, что я люблю фехтовать, и я сказала, что получила шрам во время занятия. Но за самовольство меня здорово наказали, и мне пришлось две недели просидеть взаперти. Мы с Магдаленой перешивали платья моей матери, и я пугала ее историями о призраках. Она так смешно бледнеет и краснеет, когда боится... А вы говорите, не врать, - с укором добавила Матильда. - Как же обойтись без этого?
   - Люди, которых благодаря тебе удалось поймать, - серьезно ответил Руди, - тоже начинали с малого обмана. Ты сейчас и представить себе не можешь, какую лавину зла вызывает одно лишь ложное слово.
   - Да, но я ведь не хочу зла... Я просто хочу быть как все, я уже говорила.
   - Никто его не хочет, но мои слова ты запомни. Пойдем, - он встал и подал ей руку, - иначе твоя служанка заподозрит недоброе, что мы тут с тобой наедине. По-моему, я слышу ее дыхание за дверью.
   - Не забудьте хлеб, - печально ответила Матильда. - Этому мальчику будет приятно, что вы вспомнили о нем.
   Она подумала, что надеяться на Руди не стоило с самого начала, и только Бог может ее излечить, а не человек. Дед всегда говорил ей, что нужно терпеть и с честью нести тот крест, который дан при рождении, и что сотням тысяч гораздо хуже, чем ей: одни родились в варварских странах, другие живут и мирятся с увечьями, без рук, без ног и без глаз, у третьих нет денег, чтобы прокормить семью, и тогда они оставляют детей и стариков в лесу, чтобы избавиться от лишних ртов... Все это было правдой, но ей все равно было плохо, когда она сравнивала себя с другими девушками. Вечно бояться выдать себя, опасаться животных, избегать запаха крови и полной луны (последнее казалось ей ерундой, но, на всякий случай, Матильда следовала этому правилу) - было столько ограничений, что жизнь казалась ей не в радость, и она не могла просто веселиться и танцевать, как ее сверстницы.
   Служанка действительно подслушивала и отскочила от двери, ожидая трепки за свой поступок. Однако Матильда прошла мимо нее, будто не заметила, и остановилась только в тени переулка, задрав голову и глядя на стену дома, залитую солнцем.
   - Не печалься зря, - сказал ей Руди по-французски. - Если ты все еще думаешь, что не человек, так это чепуха.
   - Почему? - быстро спросила Матильда.
   - Человек определяется поступками. И из того, что я видел, ты и твой дед - гораздо больше люди, чем многие.
   - Ах, вашими бы устами! - она наконец-то слабо заулыбалась. - Я попробую это запомнить, но не обещаю, что мне станет легче от этой мысли. Вы это имели в виду, когда сказали, что я пойму, чем вы мне помогли, позже?
   - Пожалуй, - ответил Руди, снял шляпу и поклонился, держа подмышкой сверток с хлебом. Матильда в ответ присела, словно они прощались не на улице, а в зале для приемов. Когда он уже повернулся, чтобы уйти, она воскликнула:
   - Но как только вы надумаете искать людей для ваших дел, не забудьте обо мне! Пожалуйста! Я буду вам полезной, обещаю!
   Он не ответил и даже не обернулся, но Матильда не расстроилась: в конце концов, она знает, где и как найти этого человека, и как только немного подрастет, и дед даст ей немного свободы, то сразу начнет осаждать его. Пусть она будет охотиться не на ведьм, а на охотников, которые охотятся за ведьмами, но так даже веселей!
   - О чем вы говорили, госпожа? - с любопытством спросила служанка, когда они прошли мимо церкви святой Екатерины.
   - О, о том, какой сюрприз устроить моему деду, старому барону, - рассеянно ответила Матильда. Кто-то отворил окно в церкви, и солнечный зайчик попал ей в глаз, заставив зажмуриться. "Эй, - возопила она про себя, - но на этот раз я ведь не лгу! Дед правда удивится и еще будет мною гордится, когда узнает, сколько хороших дел я сделала!" Окно со скрипом затворилось, и зайчик, скользнув по стене высокого дома, исчез; значит, знак был добрым, и Господь ее услышал, простил и сделает все так, как она хочет. Матильда вспомнила свои тяжкие раздумья о том, есть ли у нее душа, и засмеялась, заставив служанку с опаской подобрать юбки и засеменить задом наперед, смеривая хозяйку озабоченным взглядом: не сошла ли ее госпожа с ума? Конечно, у нее есть душа! А если кто-то будет в этом сомневаться, Матильда ему покажет!
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"