Айвз Эдвард. Глава четырнадцатая

Глава четырнадцатая

Путь из Гамру вверх по Персидскому заливу. Прибытие на остров Карек. Как нас любезно принял губернатор, барон Книпхаузен. Сведения о споре этого джентльмена с турецким правительством Басры и его образ жизни на острове. Состояние острова на время нашего прибытия. Добыча жемчуга: природные курьезы. Манеры и обычаи арабов и персов. Занимательные истории о Томасе Кули Шахе и сведения о нынешних соперниках за корону Персии. Истории о последнем губернаторе Батавии. О тысяче убитых здесь за одну ночь китайцев. Сделка с Шейхом Грейна, чтобы провел нас через пустыню. Описание некоторых курительных трубок, принятых у индийцев. Автор и его братья по путешествию прибывают в Басру.

Вечером семнадцатого марта мы оставили Гамру и девятнадцатого прошли мимо Конго-Бендер, что был раньше изящным торговым городом, принадлежащим португальцам. В тот же день мы встали на якоре у Линга, маленькой деревушки в лиге от Конго, и здесь нашли другого проводника, который согласился проводить нас до Карека. В восемь утра мы вновь подняли паруса и отправились в путь, подгоняемые сильным восточным ветром. В пятницу, двадцать четвертого, мы прошли мимо островов Кисме, Поллоар, Кайс, Индераби, Шиттевак и Бушил. Некоторые из них достаточно пустынны; на других мы заметили несколько деревьев или кустов и маленькие рыбачьи деревеньки, где на берегу сушились две или три транки. Среди холмов рассеянны финиковые пальмы, и хоть зелени здесь и там можно найти крайне мало - столь бесплодны эти острова в целом, нам было порой удивительно, как здесь могут выжить овцы и козы. Однако при ближайшем рассмотрении, когда мы сошли на берег, то обнаружили, что земля покрыта сочными листьями просвирняка, и, похоже, он является основной пищей для скота. Виды Персидского берега очень романтичны. Вначале нам показалось, что это непрерывная скала, расколотая на куски от землетрясений, однако позже мы обнаружили, что часть ее представляет собой всего лишь песок, окаменевший от дождей и солнца.

Двадцать пятого подул ветер с северо-запада, и нам пришлось бросить якорь, чтобы корабль не отнесло с отливом. В этот день мы поймали немало рыбы: скумбрию, камбалу, леща, морского угря и прочая, и прочая. В девять часов бриз поменял направление на южное, мы вновь отправились в путь и прошли мимо небольшой рыбачьей деревушки под названием Шеви на персидском берегу, где высилась маленькая квадратная крепость; по сведениям нашего лоцмана, на ней стояло несколько пушек, но она сейчас находилась в некотором подобии ремонта. Английские корабли из Бомбея, что торгуют в этом заливе, часто берут с собой каменную соль в качестве балласта, и продают ее на Малабарском берегу примерно по тридцать рупий за тонну, что становится почти чистой прибылью. Капитан Линдси подарил мне два куска железной руды и один каменной соли, которые он раздобыл на острове Ормуз, где и то, и другое можно найти в несметных количествах.

К этому времени за наш переход из Гамру мы получили два подарка от множества персидских шейхов: одним была коза и несколько яиц, вторым - только яйца. Наш капитан послал им в ответ чуть-чуть риса. Погода здесь показалась нам приятной и прохладной; по вечерам было свежо от росы, и у нас не было причин жаловаться на духоту по ночам, хотя мы шестеро спали в одной каюте.

В воскресенье двадцать шестого числа мы оказались напротив мыса Нарбан. Он представляет собой длинную и низкую полосу земли, которая уходит вглубь залива, спускаясь от персидских холмов. Мистер Паркер, офицер с Успеха, рассказал нам, что два года назад он был здесь, между мысом и основной землей, и видел там пролив, через который может пройти корабль водоизмещением в девятьсот тонн; позже он рассказал нам, что когда-то здесь жили португальцы (и, действительно, в холмах все еще можно увидеть развалины их фактории), и они вырыли несколько колодцев, остатки от которых легко найти. Мистер Паркер добавил, что здесь в море впадает огромная река, и что сопредельная страна принадлежит двум арабским вождям. Один живет в трех милях вглубь от мыса Нарбан и платит дань другому, что поселился на другом берегу реки. Здесь же, похоже, провидение отвело кусочек земли среди бесприютных скал и пустынь, способный вырастить хороший урожай овощей на благо людей и зверей.

Двадцать седьмого в девять утра мы были напротив мыса Вердистан, что лежал от мыса Нарбан в двенадцати лигах. До этого времени мы держались как можно ближе к персидскому берегу, чтобы успеть бросить якорь при отливе или перемене ветра, и чтобы избежать французского фрегата, которого мы опасались встретить, если окажемся у арабского берега.

В то время Счастливая Аравия принадлежала двум правителям, один из которых царствовал в Маскате. Это торговый город, как было замечено ранее, он стоит на входе в ту часть залива, что зовется Ормузом, и является столицей, поэтому здешний владыка именуется королем Маската. Второй носит титул короля Моски, и его резиденция находится на границах залива того же названия, или же иначе - Красного Моря. Оба этих принца никоим образом не платят дань сеньору, и оба независимы в своих владениях и правят всей Счастливой Аравией от южных границ двух заливов и почти до самой Мекки. В Мекке властвует Беглербег, и он живет в Джидде, и ведет себя как независимый правитель. Он именует себя монархом и копит величайшие сокровища из щедрых подарков, которые каждый год приносят ему преданные турки, арабы и персы, когда совершают паломничество в Медину и Мекку, где родился и умер их пророк Магомет*.

*Хороший турок, араб или мавр никогда не преминет хоть раз в жизни совершить паломничество лично, но персы обычно нанимают для этого людей. В Мекке они будто бы показывают дом Авраама или Ибрагима и на небольшом расстоянии холм, где он собирался принести в жертву своего сына Исаака.

Утром двадцать девятого мы ясно увидели Соляные горы (они спускаются в море по мысу Вердистан), и к северу от них открылась возвышенность. Теперь мы ждали увидеть остров Карек через день-два, поскольку он лежал лишь в тридцати шести лигах. В тот день вокруг корабля вилась саранча и прекрасный морской змей, около четырех футов в длину и десяти дюймов в обхвате. Ночью почти не было ветра, но в семь утра поднялся легкий и благоприятный бриз и не прекращался до десяти утра, когда мы увидели по правому борту землю под названием Халала, примерно в семи лигах от нас. Тридцатого нам наконец-то показался долгожданный остров, и в восемь вечера мы встали на якорь в двадцати фатомах у Карека, и весь день дул славный ветер. Остров лежит на двадцать девятом градусе и первой минуте северной широты. Рано утром мы вновь подняли паруса и вскоре были в двух лигах от крепости, которая стоит на северной стороне острова, на конце низкого мыса, который простирается к другому плоскому и песчаному острову под названием Карго.

В половину девятого вышла голландская лодка с двумя письмами от мистера Шоу, резидента компании в Басре. Одно из них было написано на французском и адресовано голландскому мастер-аттенданту Карека, желая, чтобы он разослал второе (английское) по всем нашим кораблям, которые могут бросить якорь в Кареке или показаться в открытом море. Письмо было датировано девятым марта и сообщало нам, что фрегат Бристоль был в реке Басры, что на нем тридцать пушек, восемьдесят пять европейцев, а остальные - индийцы и ласкары, в целом, примерно всего сто сорок человек. Мистер Шоу добавлял, что "вероятно, он везет на борту зерно и сопровождает иной французский корабль, что стоял в реке с объявления войны; последний - водоизмещением 300 или 350 тонн и на нем двадцать трехфунтовых пушек; когда враг объявил войну, они еще оставались в реке несколько месяцев, и, должно быть, ждали груз зерна, чем можно объяснить сей случай; они починили стеньги, но отпустили проводников". В целом, он хотел сказать, что два этих французских корабля могут быть еще не готовы к войне, но советовал всем капитанам, что были в Персидском заливе, заходить в каждый порт, чтобы новости дошли до всех. Письмо он заключил словами: "если любой английский корабль зайдет в реку Басры, то там он будет в сохранности, поскольку я полагаю, что сила местного владыки станет на пути войны".

Мы бросили якорь на рейде около часу дня, отсалютовали крепости одиннадцатью залпами и получили столько же в ответ. Капитан Линдси, господа Дойдж и Пай отправились на берег после обеда. Граб отметил их отъезд залпом из девяти пушек, и на берегу их встретил заместитель главы совета и военный офицер, которые представили их барону Книпхаузену, которому они вручили рекомендательные письма. Тем же вечером капитан Линдси вернулся на корабль и сообщил, что барон (который принял их крайне дружески и любезно) предложил, по его мнению, великолепный план для нашего дальнейшего пути, порекомендовав мистеру Дойджу, что нам стоит высадиться у Грейна на арабском берегу и оттуда перейти через Великую Пустыню в Алеппо. Барон знал, что этот путь часто используется купцами, что европеец в компании лишь с одним слугой благополучно прошел по нему, и что путешествие займет не более двадцати пяти дней. После капитан Линдси добавил, что если мы согласимся на подобную затею, то барон немедленно пошлет фелуку с гонцом в Грейн, которая привезет шейха этого места (человека, сильно обязанного барону и в какой-то мере находящегося под его влиянием) на остров. Барон не сомневается в нем, но ему должно обсудить с ним план, как безопасно переправить нас в Алеппо.

На следующее утро лейтенант Джеймс Элмс, капитан Линдси, мистер Пиго и я сошли на берег и были учтиво приняты бароном. Нас встретили господа Дойдж и Пай, менеер Босман, второй человек в совете, мистер Робинсон, энсин голландской артиллерии английского происхождения, который говорил на нашем языке весьма хорошо, менеер Николи, казначей компании, менеер Тилик, хирург, и менеер Бинки, начальник порта. Барон незамедлительно познакомил нас со своим планом нашего грядущего путешествия, и путь, изложенный в нем, оказался опасным такую малость, о какой мы едва смели думать, и гораздо более быстрым (хоть и менее удобным), чем тот, что лежал через Багдад; мы единодушно согласились слушаться указаний барона, и тот отдал немедленный приказ фелуке привезти шейха Грейна на остров.

Вечером, в сопровождении мистера Робинсона, мы прогулялись по южной оконечности острова и миновали несколько хороших полей, с которых сорвали пару колосков, и несколько огородов, где увидели листовую капусту, бобы и горошек. Также мы не могли не заметить огромное и прекрасное сооружение на нашем пути, которое обычные люди полагают гробницей Мир Магомета, сына Али, человека, известного своей набожностью, и который, как говорят, творил меж ними чудеса. Барон, однако, уверил нас, что это просто-напросто выдумка, поскольку тот Мир Магомет жил слишком далеко, чтобы быть похороненным в этой могиле, и что он не был на этом острове ни живым, ни мертвым. По его мнению, которое подтверждают самые благоразумные арабы и персы, сей монумент был возведен лишь в память и честь великого пророка, и что ни его кости, ни кости кого-либо другого не лежат под ним. Это мнение, похоже, имеет веское основание, поскольку по внешнему виду сего сооружения и расписным изразцам очевидно, что, по крайней мере, некоторые его части сделаны недавно. Перед тем, как нам попасть в гробницу, мы вошли и с превеликой тщательностью осмотрели длинный подземный проход для отвода воды с противоположной стороны холма, в котором (по персидскому обычаю) на равных расстояниях были проделаны дыры на поверхность для света и воздуха. На этой южной оконечности (которая есть наивысшая часть острова) мы исследовали несколько пещер, вырубленных в скале, которые, похоже, служили жилищем первым обитателям острова. Там же стояли два или три сооружения, что, кажется, когда-то использовались для религиозных целей; возможно, это были португальские церкви, и подтверждением этому предположению служит то, что на одной из стен мы нашли вырезанное распятие.

На следующий день мы принялись ставить четыре шатра, о которых позаботились еще в Калькутте; но, прежде чем мы успели закончить возню с самым большим, столовым, нам нанес визит барон и положил конец нашей затее, уверив, что эти высокие и просторные шатры ни в коем случае не годятся для нашего путешествия, поскольку их наверняка будет видно издалека, и они введут в заблуждение даже тех арабов, что будут рядом с нами, внушив им чересчур высокое мнение о нашем положении. Он также заметил, что они чересчур тяжелы и громоздки, и пообещал дать нам подходящие на замену. Вместе с ним были несколько арабских купцов, которые подтвердили все слова барона. После того, как он вынес это суждение о наших шатрах, то продолжил осматривать остальной наш багаж и не смог сдержать улыбки при виде двухколесной коляски, которую мы привезли с собой в надежде, что она нам пригодится при путешествии через пустыню. Мы наверняка знали, что подобное редко используют в Турции и Персии, но мы воображали, будто сможем достать лошадей в Басре или Багдаде, мы льстили себе мыслью, что так мы время от времени сможем избавляться от непокорных верблюдов, а для дорог, что могли оказаться чересчур неровными или песчаными, мы придумали план, как разобрать наш фаэтон на части и погрузить его на спину верблюдам*. Мы не были уверены в практичности этой затеи, но решили, что в худшем случае, подарим фаэтон мистеру Шоу в Басре, кому, как мы полагали, он может подойти, поскольку слышали, будто его предшественник мистер Доррел использовал двухколесную коляску. Арабы, кажется, весьма поразились ее устройству, и многие из них с удовольствием садились в нее. Мы надеялись, что, может быть, получится уговорить самого барона забрать наш фаэтон, хотя из-за весьма пересеченной поверхности сего острова оснований для этого было мало**.

*Впоследствии мы не раз горько жалели, что не взяли коляску с собой.

** Нет на Итаке коням подходящего места, коль скоро

Нет здесь ни ровного луга, ни щедрого трав урожая.

Гораций, Послания, книга первая

После коляски барон обратил внимание и на другие вещи, которые мы привезли с собой, и заговорил о дальнейших заменах, но добавил, что оставит их в покое до прибытия шейха Грейна. Он одобрил большинство наших фузей, байонетов и пистолетов, так же, как и складные дорожные сумки из сукна и кожи, которые мы приказали сделать на борту граба вместо обычных деревянных сундуков. Он посоветовал нам не брать украшений, особенно золотых и серебряных шнуров, и выглядеть так просто, как только можно, чтобы проделать наше путешествие по подобию турецких янычар, поскольку арабы хорошо знают, что эти джентльмены отнюдь не богаты, и в такой маскировке мы, вероятно, сможем проделать наш путь лишь с небольшими задержками. Наши стулья и походные столы, согласно плану барона, больше нам были не нужны, и наши складные кровати нужно было также отослать назад, в Бомбей, поскольку они не годились для нашего дальнейшего путешествия, ведь теперь нам должно было спать на земле. Если бы мы были столь удачливы, что встретили такого дельного советника в Калькутте или Бомбее, то сохранили бы по меньшей мере двести пятьдесят фунтов стерлингов; но то, что миновало, больше не вернуть, и теперь я лишь надеюсь, что наши ошибки станут уроком будущим путешественникам.

Барон Книпхаузен по рождению пруссак, брат последнего посла в Лондоне, средних лет, и раньше состоял на службе его прусского величества. Однако после некоей ссоры он оставил ее и поступил лейтенантом в полк французских драгун. Потом он отправился в Ост-Индию и был назначен представителем голландской компании в Басре, где он неудачно ввязался в спор с турецким правительством, подробности о котором ниже.

Однажды утром барон получил письмо, что губернатор желает поговорить с ним; он поспешил во дворец и, согласно обычаю, сел в одной из дальних комнат среди придворных военачальников, которых здесь называют "ага". Слуга, отосланный уведомить правителя, что барон послушно ждет его приказаний, вернулся с ответом, будто его господин не готов принять его. Вскоре после этого вышел другой слуга и пожелал, чтобы тот проследовал за ним в другие покои; и едва он успел это сделать, как офицер, бывший там, резко заявил, что барон теперь его пленник. Барон несказанно удивился и осведомился о причинах подобного обращения, на что получил ответ: "за преступление с турчанкой и за обман местных обычаев". Барон настоял на представлении доказательств, но ему сказали лишь, что оба обвинения вполне доказаны, и что отныне он должен рассматривать себя, как пленника. Тогда он потребовал честного суда, но в этой услуге ему было отказано. Он оставался в заключении несколько дней, и все это время ему прислуживали люди, которые убеждали его облегчить неприятности деньгами. Какое-то время он категорически отказывался сделать это, требуя доказательств и громко жалуясь на плохое обращение. Прошло несколько дней, и барон не сделал ни единого намерения уладить вопрос деньгами, потому к нему был послан муфтий* (кто является в этой стране и судьей, и священником); барон пожелал узнать, какое наказание положено законом неверному за прелюбодеяние с женщиной магометанской веры. Тот ответил: "Смерть". Затем муфтий рассказал ему, что в тюрьме сейчас сидит заключенный, который, без сомнения, виновен в подобном преступлении, и что за муфтием послали, чтобы вынести ему приговор собственной рукой и установленной формы за своей собственной подписью. Барон открыто заявил, что тот не может этого сделать, пока не увидел пленника, не узнал, что говорят свидетели, и полностью не уверился в истинности предъявленного обвинения. Муфтий ответил ему, что эти формальности могут быть в данном случае опущены, поскольку ясно, как полуденный свет, что пленник виновен. Барону также намекнули, что правитель вовсе не собирается лишать его жизни, и его единственный план состоит в том, чтобы запугать его, и, если это возможно, заставить заплатить огромную сумму за его освобождение. Почтенный и справедливый муфтий просил извинить его за участие в подобном деле, заявив, что его долг быть честным и неподкупным судьей, и что, коль закон дает узнику право на честный и беспристрастный суд, то он обязательно вершит его во всех случаях.

*Подобно муфтиям в Турции, в Персии есть шейх-саламы, а в Аравии - имамы. Между шейх-саламом и обычным шейхом есть огромная разница. Первый - и священник, и судья, в то время как второй лишь отец семейства или предводитель людей.

На какое-то время его дело замерло, после чего до барона дошло известие о некоторых тайных делах, которые вел его помощник, менеер ***, удачный исход которых должен был немедленно освободить его, как только будут улажены дела с турецким правительством. Барон немедленно написал надлежащему лицу с вопросом, какая сумма требуется для его освобождения, и не окажет ли тот услугу и не воспользуется ли своими связями для примирения сторон? Турок с готовностью пообещал споспешествовать, но добавил, что опасается, будто стоить это дело будет не менее сотни тысяч рупий. Барон запротестовал и горько заметил, что обозначенная сумма неподъемна, однако его жалобы не достигли цели. В конце концов, он сказал турку, что вечером отдаст все, что у него есть, примерно пятьдесят тысяч рупий, останется в Басре всего лишь на один день, а на следующий - уедет вместе с голландским кораблем; но после такого шага его владения унаследует его помощник, и если губернатор желает, то может потребовать с него дополнительно выплатить тридцать тысяч рупий, как подарок, а остальные изъять из личного имущества баньяна, который работал на голландскую компанию и чьим поведением в данном споре барон крайне и обоснованно недоволен. Намек был получен и одобрен. Барона немедленно сопроводили в одну из лучших комнат сераля, где сидел губернатор и его советники, деньги были принесены и заплачены, и пленник вышел на свободу. Голландский помощник и другие европейские джентльмены были вместе в тот час, когда услышали об освобождении барона. Помощник немедленно нанес ему визит и очень любопытствовал об условиях освобождения, но ответа не получил; барон лишь холодно заметил, что завтра должен выехать в Батавию, где там и только там расскажет о своем поведении.

Теперь менееера *** рассматривали, как главу или представителя здешней фактории, и он получил обычные поздравления по этому случаю. Его пригласили ко двору, и, кроме поздравлений от правителя и его советников с новым назначением, он получил пышный пелис или шелковое платье, подбитое мехом горностая. Менеер вернулся домой в прекрасном расположении духа и, несомненно, поздравлял себя с успехом. Но как скоро переменилась картина! Ибо в тот же самый день к нему явился гонец от правителя с требованием отдать тридцать тысяч рупий. Менеер был ошеломлен переменой настроений; он бесновался, проклинал и ругался, отказывался платить и настаивал объяснить, почему от него требуют подобную сумму. Посланец сухо заметил ему, что это всего лишь необходимый подарок правителю от человека, который недавно обрел такую честь и столь удачно получил важный пост. После этого менеер бросился к барону, который отослал его к другим людям за лучшим советом, чем он мог дать. Менеер направился в сераль, где пожаловался на плохое обращение, но и здесь не нашел облегчения; тридцать тысяч рупий были заплачены, как и двадцать тысяч, изъятых у баньяна.

На следующий день барон отправился в путь; но едва лишь он взошел на борт корабля, как получил весть от правителя, приглашавшего его вернуться и уверявшего, что не даст его в обиду, готового выслушать от него любую жалобу на любого европейского джентльмена. Барон, решивший, что деньги уплачены и что отныне он опять может оказаться жертвой оскорблений и обмана, как раньше, отверг приглашение и немедленно добрался до островка Карек, где благополучно спустился на берег. Внимательно обследовав местность, он к тому времени составил план (в союзе с шейхом Бандарика), который он впоследствии успешно воплотил в жизнь. Он послал письмо от шейха к генералу и совету Батавии, в котором тот предлагал голландцам взять его во владения и передавал им власть. Однако, прежде чем барон покинул Карек, он позаботился отправить гонца через пустыню к голландскому послу в Константинополе, жалуясь на жестокое обращение и на оскорбление, которое было нанесено всем европейцам, заключавшееся в его недавнем заключении. Больше того, он пожелал, чтобы посол ходатайствовал перед Великим Визирем, что голландцы могут свободно негодовать по поводу поведения правителя Басры, и чтобы им было дано разрешение селиться на острове. Обе просьбы были удовлетворены, и гонец вернулся на Карек до того, как барон возвратился из Батавии.

Когда верховные лица Басры поняли, что барона нельзя уговорить вернуться в сей город, они немедленно написали на него жалобу военачальнику и совету Батавии, расписав ее как можно красочней, однако постарались умолчать о маленькой детали в сто тысяч рупий. Правитель и все значимые лица при его дворе, кроме честного муфтия, поставили под письмом подписи. Оно было немедленно отослано мистеру Дугласу в Гамру, который передал его голландскому агенту, и уже тот был вынужден передать это срочное послание в Батавию. Барон, который, по счастью, знал об этом, отправился в Гамру самолично и сел на борт того самого корабля, на котором шло письмо; соответственно, он оказался в Батавии как раз в нужное время, чтобы ответить на каждый пункт выдвинутого против него обвинения. Так он и сделал к удовлетворению военачальника и совета, и тогда же он представил им план создания поселения на острове Карек и таким образом значительно увеличил преимущества своей компании в Персидском заливе. Заручившись их согласием, он ушел из Батавии с двумя кораблями и пятьюдесятью людьми и завладел островом Карек, население которого к тому времени составляло всего лишь сотню бедных рыбаков.

Поскольку с собой он почти ничего не взял, а совет Батавии оказался чересчур медлительным в посылке обещанной ему помощи, то вначале барон столкнулся со значительными затруднениями, когда пытался основать новую колонию. В конце концов, он придумал послать за рабочими из Персии и Аравии и с их помощью выстроил маленькую, но стойкую против любых местных войск крепость, способную защитить себя против любых кораблей в Индии, кроме тех, что принадлежали нашей Ост-Индской компании. Несомненно, нехватка материалов и рабочих была не единственной трудностью, с которой барону пришлось встретиться в самом начале; как только он сошел на берег, то с печалью узнал, что его старый друг, шейх Бандарика, был убит вторым сыном, и что этот бессердечный дикарь захватил власть, угрожая барону смертью и разрушением его планов. Однако угрозы его не напугали, и он сошел на берег, начал работу и благополучно ее завершил.

Поселение на острове Карек было лишь частью плана барона. Кроме того, он с самого начала не упускал возможности сразиться с турецким правительством за возмещение своих пятидесяти тысяч рупий, которые были столь несправедливо у него отняты в Басре. Поэтому он держал свои корабли в постоянной готовности выйти в море; в апреле и мае, когда барон знал, что из залива выйдут богатые турецкие корабли, он приказал двум кораблям (к тому времени он уже построил третий) встать у устья реки Басры и не пропускать ни единого судна без осмотра. Оба капитана тщательно выполнили его распоряжение и, больше того, частенько высаживались на берег в лодках и забирали с собой быков, овец, коз и прочую провизию. Пока они творили беззаконие в устье реки, к острову Карек пристали два богатых турецких корабля, чтобы найти лоцманов и узнать о причинах столь враждебного поведения голландских коммандеров, о котором им сообщили по пути. Барон принял турецких мореплавателей очень вежливо и позаботился обеспечить их всем, что могло усладить экипаж их кораблей или их самих. Он также признал превеликую свою вину в том, что два его корабля совершали набеги, и был достаточно искусен, чтобы убедить турецких капитанов не уходить с острова, пока не вернутся его собственные и, как он сказал: "вы не станете свидетелями, как они сами сознаются в своем прошлом поведении". Однако в это же время барон был очень неспокоен касательно собственного трудного положения; он все же сомневался, что, несмотря на его красноречие, экипаж кораблей не встревожится по какому-либо случаю, и они не уйдут назад, в залив. Он не мог не сознавать, что в данный момент у него не было сил, чтобы помешать им, ведь на Кареке остался лишь один корабль, на котором не хватало экипажа и капитана, и что на борту у турок было не меньше двухсот сорока человек и в пропорции к ним пушек. Добавить к этому, что ежедневно и едва ли не сиюминутно барон ожидал, что его враг, шейх Бандарика, пришлет свои транки с солдатами на помощь туркам. В этой двойственной ситуации он желал лишь возможности передать своим кораблям приказ возвращаться, но в то же время отчаивался, когда не мог ее найти. К счастью для него, в этом критическом стечении обстоятельств, к нему за разрешением на проход обратился капитан транки, которая направлялась в Басру; турецкие капитаны поддержали его просьбу, проход был дарован, и вместе с ней командующему кораблям барона был отослан приказ немедленно возвращаться. Через два-три дня, к немалой радости барона, они вернулись. И теперь турки, которые полагали раньше, что их задерживают по разумной причине, к невыразимому удивлению поняли, что вынуждены оставаться здесь насильно. Враждебные действия кораблей в устье реки весьма встревожили правителя Басры; но как велика оказалась его тревога, когда до него дошли вести, что барон задержал два богатых корабля, возвращения которых он столь нетерпеливо ждал из Сурата! Чиновники немедленно написали барону с предложением вернуть назад сто тысяч рупий и прийти во всех отношениях к дружескому примирению. Эти условия были с готовностью приняты, деньги уплачены, а правительство Басры и барон (который щедро возместил менееру *** и баньяну их доли) впредь общались между собой, как друзья.

Обстоятельно рассказав о подробностях жизни барона, что относились к его первому поселению на острове Карек, я добавлю несколько слов о состоянии этого острова в то время, когда мы были на нем. Крепость представляет собой каменный квадрат с четырьмя бастионами, на каждом из которых по восемь пушек: шесть из них обращены в разные стороны, а две устроены так, что прикрывают две куртины. Перед воротами сооружен равелин с двенадцатью пушками, от шести до восемнадцати фунтов. Еще тридцать или сорок пушек различных размеров лежали на земле в ожидании лафетов. Беспорядок в размерах случился из-за того, что барону пришлось доставать их любыми способами с разных кораблей, да еще и несколько раз. Эспланада здесь шириной в двести ярдов, и за ней стоят дома для европейцев, которые они только-только построили в то время, да еще стена, которая примыкает к ним. По задумке, эта стена должна будет простираться от моря до моря, чтобы защитить крепость и ее жителей. Почти ровно она тянется по направлению с юго-востока на северо-запад. Крепость охраняет сотня европейских солдат. На северо-западной оконечности острова стоит еще треугольный бастион с шестью пушками, две из которых смотрят в море, две - на берег, а последние прикрывают недостроенную стену-куртину города. На полпути между бастионом и крепостью стоит маленький каменный мол, построенный для того, чтобы охранять небольшую бухту, куда прячутся все транки, галливаты и фелуки, когда поднимается сильный южный ветер, и где они находятся в совершенной безопасности. Здесь мы видели два или три вооруженных галливата с шестью-восемью лафетными пушками, которые превосходят любые силы турок или их соседей в этих морях. В целом, барон смог сделать удивительно много за столь короткое время своего пребывания на острове, и нам было совершенно ясно, что он намеревается сделать его очень сильным и процветающим местом.

В середине этого острова возвышаются крайне высокие холмы, что изобилуют пустотами. Стены некоторых из них треснули, что позволило нам исследовать несколько ярдов под поверхностью и найти удивительное количество ракушек устриц, морских гребешков, сердцевидок, миног, баланусов и прочих. Баньян здесь самое обычное дерево, но ни одна его ветвь не выпускает буйных побегов, что тянутся вниз и цепляются за землю, как в Гамру или у форта Святого Давида. В огромных количествах тут растет сантолина. Здесь водятся куропатки, голуби, дятлы и множество мелких птиц, не считая чаек и прочих неподалеку от моря.

Рядом с островом можно найти жемчужных устриц, но поскольку они лежат достаточно глубоко, не меньше чем на тринадцати-четырнадцати фатомах, ныряльщики (которые не слишком сведущи в подобном деле) не достигли в этом деле большого успеха, когда мы были там. Однако все же им удалось достать немного ценных жемчужин, и одну из них, прекрасную и большую, барон учтиво подарил мистеру Дойджу. На ней был lusus naturae*, сильно напоминавший лицо человеческого эмбриона в первые месяцы беременности.

* диковина (лат)

Барон крайне любопытствовал о воздушном колоколе для ныряния и о прочих открытиях, сделанных в Англии, которые позволяли бы человеку долгое время находиться под водой, и пожелал мистеру Дойджу не забывать о нем в этом отношении. Он также дал мне поручение купить и прислать ему из Англии следующие книги и инструменты, а именно:

Словарь Бейля, словарь Морери, словарь экономический - все три последнего издания;

Курс военной науки Бардета де Вильнева;

Труды Вольтера, Буало, Ренара, Рекуира, Верто - все;

История Англии Рапена;

История Франции, лучшая по вашему суждению;

Письма Ги Патена;

Работы Сирано де Бержерака;

Все значительные работы о путешествиях в Эфиопию, Абиссинию и Нубию;

Мемуары и путешествия шевалье д'Эрвё;

Все значительные мемуары, поучительные или развлекательные;

Все труды маркиза д'Аржана;

Основополагающая история путешествий в формате кварто, в двенадцати томах и тех, что за ними последовали;

Ла Мот ле Вайе;

Анекдоты двора Филиппа-Августа и прочее в том же духе;

Назидательные и любопытные письма;

Описание Америки Пера Лаба;

Описание Африки;

Все основные работы о римлянах, французские или английские, но переведенные на французский;

Дон Кихот, и все прочие труды Сервантеса;

Словарь франко-английский и англо-французский, с хорошей грамматикой;

Несколько хороших и новых книг об артиллерии, фортификации и тактике нападения; и даже о навигации и о постройке кораблей;

То же, об архитектуре, механике, экспериментальной физике; наконец, все книги, которые вы сочтете для меня полезными.

Вышеприведенный список точно скопирован с оригинального поручения барона и вставлен, как образец остроты и склада ума этого джентльмена. Позже он соблаговолил добавить несколько механических приспособлений, таких, как устройство капитана Тови для подъема пушек и т.п., а также прочих изобретений для ядер. Любые новые оптические изобретения, усовершенствованные телескопы, микроскопы или увеличительное стекло. И прочие, которые имеют склонность объяснить какое-либо искусство или науку или же могут пригодиться ему в сем новом поселении.

Эти предметы должны были быть отосланы ему на одном из наших индийских кораблей и на корабле, который направлялся в Скандрун; оттуда их переслали в Алеппо, чтобы передать на попечение английскому или голландскому совету. По моему прибытию в Лондон, я тщательно выполнил просьбу дорогого барона и взял деньги из той суммы, которую он ссудил мистеру Дойджу.

Неподалеку от Грейна есть остров под названием Барун или Бахарен, где на заранее известной глубине ныряльщики спускаются на дно моря и поднимаются наверх с сосудами, наполненными свежей, не соленой водой. Этот факт не подлежит сомнению; я услышал его от барона, и несколько арабских купцов, которые жили рядом с островом, подтвердили его. Свежую воду можно найти в расщелинах или естественных колодцах, что лежат на несколько фатомов под поверхностью моря. У арабов есть надежные знаки на острове, которые говорят им, где нужно нырять, чтобы добраться до этих расщелин. Некий купец уверял нас, что сам нашел родник на берегу, который орошает один из колодцев, что он бросил в него кусок трости и через несколько дней ныряльщик нашел его в расщелине. Стоит заметить, что во всем Персидском заливе родниковая вода на островах гораздо лучше той, что на континенте, а та, которая течет у берега моря, превосходит ту, что можно найти в середине острова. Однако наблюдение о плохом качестве воды на континенте относится только к той части, что лежит не так далеко от моря, поскольку если отъехать за двенадцать миль от берега, то и на персидской, и на аравийской сторонах залива вода весьма хороша.

В районе Дедешта рядом с Бебаймом в провинции Пегшоай (или Коклан) из скал добывают черный деготь, который считают хорошим лекарством при сращивании сломанных костей. Барон дал мне два маленьких сосуда с ним; а указания, которые я получил, были следующими: "взять полдрахмы дегтя и расплавить ее на огне, смешать с унцией масла. Когда они хорошо смешаются, натереть место перелома еще теплой смесью, а во всех остальных отношениях обращаться с ним следует по обычным правилам хирургии. Также больной должен принимать деготь в пилюлях три или четыре раза в день". Мистер Элвз, английский хирург, применил его в случае двух сломанных лодыжек и уверял барона, что за все время лечения у больного не случилось лихорадки. Еще один человек рассказывал ему, будто однажды приложил его к сломанной ноге птицы, и та смогла ходить уже через двадцать четыре часа. Камень, из которого добывают деготь, раньше охранялся стражниками, и правитель провинции получал от него хороший доход; однако с тех пор, как Персию раздирают гражданские войны, предполагают, что стражи больше нет, поскольку несколько персов-бедняков, искавших убежища на острове Карек, принесли с собой немного дегтя и предложили барону купить его. Тот, что он дал мне, был подарком правителя провинции*.

*Сэр Джон Шардэн дает точные и подробные сведения об этом лекарстве в своем втором томе описания его путешествий.

Мы были очень расстроены долгим отсутствием фелуки, которую барон послал в Грейн за шейхом, кто должен был провести нас через пустыню в Алеппо. Однако, в целом, наше время прошло неплохо. Утром мы обычно ездили осматривать разные уголки острова, а вечером ужинали с бароном в крепости. Здесь мы встретили одного приятного и разумного джентльмена, который среди прочих тем для разговора рассказал о персах и арабах следующее:

"Арабы все еще делятся на племена, и поскольку их так много, сколько только возможно представить, вам лучше найти человека, который проводит вас через пустыню; ведь если вам придется столкнуться с отрядом из племени, к которому принадлежит ваш сопровождающий, то вы можете рассчитывать пройти целыми и невредимыми. Или если вы встретитесь с их разведчиками и сможете уговорить хотя бы одного из них войти в ваши палатки, выпить кофе, отведать рису или сделать что-то в этом духе, то будете в безопасности от любых оскорблений от них или их братьев; поскольку среди них царит правило: "никогда не досаждать чужакам, чью еду и питье они принимали", и нарушить его значит нарушить закон гостеприимства и, следовательно, это одно из ужаснейших преступлений. Стоит любому их бродячему отряду застигнуть вас врасплох, то вместо того, чтобы войти в свои палатки и выносить им угощение, поспешите к их военачальнику за милостью; даже в этом случае, если лишь один из ваших людей сможет опередить их и добраться до военачальника первым, упасть в ноги шейху и молить его о защите, то остальные могут быть уверены в том, что им сохранят жизнь и имущество, ибо их второе нерушимое правило гласит: "кто бы ни бежал к могущественному и ни умолял бы почтительно о помощи, у него есть право ее получить". Они придерживаются сего правила так строго, что, когда защиты просит убийца отца шейха, его сына или брата, ему не отказывают. Что еще необычней, этот акт милосердия считается случившимся, даже когда проситель не может оказаться рядом с шейхом. Даже если он так близко, что может добросить палку, или на месте, где шейху приходится порой быть, эти обстоятельства охраняют его от всех опасностей.

Но хоть арабы и столь тщательно соблюдают обычаи гостеприимства, все же в других отношениях они оказываются столь же двоедушными, как и их соседи. Самый действенный способ обезоружить их - взять с них особую клятву, которая называется Таллаук, наказание за которую следующее: нарушитель ее должен расстаться со всеми своими женами и не жить с ними, пока каждая из них не отдаст себя другому мужчине за деньги. Такой позор и такое недовольство следует за этим, что вам редко, если вообще когда-нибудь, придется услышать, что это священное обязательство было нарушено. Жена, воистину управляющая семьей, - это та женщина, которая с согласия всех родителей, первая вышла замуж; она рано учится искусству кулинарии и в этом отношении управляет прочими женами; она также занимается всеми домашними делами; и бросить муж ее может только с большим трудом и беспокойством".

Деньги, которые используют арабы, - персидские и индийские рупии. В одном из городов Счастливой Аравии правитель чеканит серебро в виде подков; пятнадцать подков равны одной рупии. Индийская рупия равна сорока шести мармудам, персидская - лишь сорока пяти.

Описание, которое этот джентльмен дал персам, также несомненно имело цель расположить нас не в их пользу. Он представил их, как "лживых и вероломных людей, бесчестных в делах и столь преданных искусству обмана и лицемерия, что человек, поверивший их клятвам, должен быть крайне наивен. Если некто из их народа поклянется согласно персидским обычаям что-либо сделать, и в наказание, допустим, жена его сына Хоссейна опозорит его, то, когда откроется неисполнение его клятвы и его будут укорять за позор, который пал на его семью, он лишь рассмеется и скажет, что он принес эту клятву и имел в виду иного Хоссейна, не сына и никого вообще, к кому питает хоть какую-то привязанность. Перс не ограничен в количестве жен, он может жениться на определенное время и по истечению времени отправлять женщину вон, если пожелает, однако позаботившись исполнить свой брачный договор, который всегда в случае развода предписывает вернуть женщине столько денег или вещей, сколько она принесла с собой".

Если обнаружится, что женщина в Гамру совершила прелюбодеяние, ее муж обязан заплатить штраф губернатору, коль это в его силах; если нет, то женщину забирают судьи и отправляют в публичный дом, где она должна оставаться, пока не заработает повторением того же преступления, достаточно денег, чтобы оплатить штраф. После этого ее возвращают к мужу, который может жить с ней или оставить, как посчитает нужным. Если он выберет расстаться, он должен полностью соблюсти брачный договор, вернув все имущество, которое получил от нее.

В иной визит, который мы нанесли другому джентльмену на острове, у которого были наилучшие возможности узнать истинный характер знаменитого покойного Томаса Кули Хана, мы узнали от него, что "все истории, написанные о нем, весьма ошибочны. Он вовсе не был жесток от природы; амбиции привели его к империи, но он был бы рад править мягко. Так, хоть последние два года его жизни сопровождались длительными бунтами среди его подданных, во главе которых стояли его собственные дети, он редко предавал их казни; наказание, что он обычно выносил, было вырыванием глаз. Однажды Кули Хана спросили, отчего он выбрал этот способ успокаивать своих бунтующих подданных, а не забирать их жизни, и он ответил: "Оттого, что я позволяю жить им слепыми, как вечным памятникам собственной необузданности и моей справедливости".

Этот джентльмен также уверил нас, что Кули Хан однажды вообразил невероятно расширить свою империю женитьбой на московитской царице, и что он для этого действительно отправил в Петербург посла; хоть царица тайно отказала ему, с презрением оценив его злобную сущность, но все же она позаботилась опуститься до выказывания подобающего уважения к подобному событию и притворилась весьма польщенной предложением шаха, но в то же время выдвинула много причин, почему не могла принять его. Среди прочего, она упомянула разницу в вере. Вскоре после возвращения посланника, персидский правитель часто беседовал с настоятелями трех монастырей в Исфахане и казался весьма заинтересованным в том, чтобы узнать основы их веры. Он слушал их с величайшим вниманием и делал намеки, что хочет стать христианином. Он также приказал настоятелям перевести на персидский Новый Завет для его личных и срочных нужд, который они почти закончили, когда его жизнь оборвали четыре военачальника, которые с тех пор воюют за персидский трон или корону.

Первый из соперников, Назир-хан, уже упоминался, как тот, что живет неподалеку от Гамру. Второй, Керим-хан, владеет Исхафаном и армией в тридцать тысяч человек. Третий - Хассейн-хан, который обладает северной частью империи, и, пока мы были в Гамру, говорили, что он вышел из земель рядом с Каспийским морем с огромной армией против Исхафана, и что с ним идет принц, наследник по женской линии великого шаха Аббаса, чьим именем он прикрывает свои претензии. Четвертый - Ахмет или Хамет-шах, правитель страны Афган или Питан; говорили, будто он хочет лишь сохранить власть над этой землей, что граничит с владениями Великих Моголов. Пока мы были в Кареке, пришли вести, будто Хассейн-хан одержал победу над своими соперниками, будто его войска многочисленней и дисциплинированней, чем их, и будто принц королевской крови значительно увеличил количество его последователей и дал ему более вескую причину обладать короной.

Хамет-хан или шах, вождь афганов, в соответствии с этими новостями, только что одержал значительную, но не окончательную победу над Керим-ханом. Нам также дали понять, что Назир-хан из Гамру потерял свое значение и перестал считаться достойным наследником персидской короны. Итак, к тому времени, число соперников сократилось с четырех до трех.

Тому же джентльмену, что обеспечил нас сведениями о народах у Персидского залива, мы обязаны следующими историями, касавшимися недавней бойни у Батавии, участники которой в лицемерии и жестокости смогли посоперничать с арабами и персами.

Поскольку на Цейлоне плохо растет любое зерно и все поселения в Индии, в основном, получают пшеницу и рис из Бенгала и с Малабарского берега, то один из членов голландского совета в Батавии предложил силой забрать достаточное количество китайцев с острова Ява, перевезти их на Цейлон и заставить обрабатывать землю, которая таким образом, несомненно, даст хороший урожай зерновых. Это намерение столкнулось с жестким неприятием и было почти единодушно отвергнуто; некоторые утверждали, что это верх жестокости и несправедливости обращать свободных китайцев в рабство; а некоторые намекали, что должны быть способы, которые исправят дела, а не испортят. Ликовавшие после произошедшего на совете китайцы получили множество преимуществ, открыто выступили против реальных или воображаемых трудностей, и, в конце концов, зашли так далеко, что совершили несколько ограблений. Немедленно собрался совет, чтобы принять меры против подобного зла; когда, после долгих споров, наконец было решено, что все китайцы-бродяги должны были быть схвачены и отправлены на Цейлон, офицер, который приводил приказ в исполнение, совершил роковую ошибку, поскольку вместо того, чтобы хватать бродяг, он посадил в тюрьму нескольких важных плантаторов и торговцев. Пока они были в заключении, множество их слуг принялись грабить и причинили значительный ущерб, обворовав поместья. Однако едва лишь только они вышли на свободу, слуги, опасаясь хозяйского гнева, бежали в горы, где вызвали огромное волнение среди местных обитателей; те выступили против них с оружием и вытеснили назад, на голландские территории. По их возвращению зачинщики были наказаны, и дела вновь пошли ладно. Затем голландский совет счел нужным издать новый закон, который запрещал всем китайцам зажигать свет в их домах после восьми вечера. Это стало чувствительным оскорблением для людей, которые привыкли проводить вечера празднично; и, несмотря на запрещение, они решили продолжать собираться и укрепить взаимные связи. Для этого они разрушили разделявшие их стены, сделали из нескольких домов один и держались так бодро, как только могут люди, у которых нет света.

Голландцы сильно встревожились подобным поведением китайцев; они собрали совет и вскоре издали приказ всем морякам, что служили на кораблях, приписанных к гавани, немедленно возвращаться и оставаться на пристани, где каждую ночь их будут запирать, чтобы держать китайцев в страхе и действовать так, как могут диктовать обстоятельства. Одной ночью, то ли из-за халатности, то ли по умыслу, ворота пристани оказались незаперты; моряки вскоре обнаружили это и, разъяренные от долгого заключения, вырвались на свободу, будто дикие звери, и обрыскали весь город, зверски убивая на своем пути любого: мужчину, женщину, ребенка, и количество убитых достигло сорока тысяч.

Новости об этом ужасном событии вскоре достигли главнокомандующего; но увы! Никаких мер не нашлось! Вскоре после этого из тюрьмы (где содержались пятнадцать сотен китайцев, которых намеревались перевезти на Цейлон) к нему со всей скоростью прибыл офицер, который доложил ему, что пленники взбунтовались и что без немедленной помощи он не сможет сдержать их, что они вырвутся и разорвут любого, кто попадется им навстречу, и что такому количеству людей сложно или невозможно сопротивляться, учитывая, как рассеяны голландские моряки и солдаты в нескольких кварталах города. Говорят, что главнокомандующий ответил ему: "если это имеет место быть, то заключенных должно резко отрезвить". Эти слова оказались достаточным намеком для офицера, который позаботился заплатить, чтобы без задержек казнить заключенных. Кроме вышеприведенного ответа, ничто больше не смогли вменить генералу в вину, хотя позже его осудили как главного зачинщика этого ужасного кровопролития, немедленно вывели из правительства и посадили в тюрьму до тех пор, пока смерть не освободит его.

В пятницу, четырнадцатого августа, к нашему величайшему облегчению из Грейна вернулась фелука и привезла долгожданного араба. Он вел себя очень любезно, уверив нас, что всенепременно поможет и в своей готовности сопроводить нас до Алеппо. Он сказал, что, однако, считает своим долгом предупредить нас, что если мы собираемся отправиться в путь сейчас, то подвергнем себя риску подвергнуться нападению племени могущественного соседского шейха*, среди людей которого произошла размолвка из тех, что невозможно уладить; что они недавно атаковали двух людей, и один из них, которого хорошо знал барон, смертельно ранен. Он добавил, что сегодня седьмое число лунного месяца, и по письмам, полученным из различных частей света, оказалось, что мимо Грейна будет проходить караван в Алеппо, и двадцатое - последний день, когда к нему могут присоединиться верблюды, и, если мы выберем путешествовать с ним, то сможем проделать наш путь в большей безопасности и с большим удобством, чем в маленьком отряде; что караван будет в дороге тридцать дней от Грейна до Алеппо и будет состоять из пяти тысяч верблюдов и тысячи людей. Все эти известия были столь приятны нашему естеству, долго остававшемуся в томительной неопределенности; мы единодушно решили присоединиться к каравану. Шейх казался восхищенным нашим стремлением и посоветовал нам оставить Карек пятнадцатого, чтобы мы могли прибыть в Грейн вовремя, и уверил нас, что сам вернется в Грейн через день-два, чтобы доставить верблюдов и подготовить их для наших нужд.

*Упомянутый шейх живет рядом с Грейном и является самым могущественным из всех, живущих в пустыне, поскольку под его командованием тридцать тысяч человек; он получает пятьдесят тысяч крон из той сотни тысяч, которую арабам посылает великий правитель, чтобы караваны пилигримов могли пройти в целости и сохранности.

Барон, посовещавшись с арабом, решил, что наш багаж должен состоять из следующих вещей: одна бенгальская палатка, две арабских, восемнадцать арабских корзин, которые вместе вмещают двадцать четыре квартовых бутылки. В них было: семьдесят две бутылки мадеры, пятьдесят восемь бутылок кларета, пятьдесят четыре бутылки сока манго, смешанного с ромом, пятнадцать - арака, пятнадцать - сидра, двести фунтов бисквитов и галет, шесть окороков, тридцать бычьих языков, двадцать семь кусков баранины, один чеширский сыр, тридцать два фунта сливочного масла, два маленьких кувшина маринованных сардин, три квартовые бутылки масла, пять - уксуса, две бутылки горчицы, две бутылки толченого перца, двадцать фунтов мелкого сахара, восемь фунтов сахарных леденцов, двенадцать квартовых бутылок обычного сиропа, очищенного яичными белками, двадцать восемь фунтов лука, семьдесят два фунта имбирно-орехового печенья, тридцать фунтов чернослива из Гамру, два катти чая, два катти кофе, одна складная сумка из парусины для нашего белья и одежды и еще одна, побольше - для одежды. Поскольку вся наша компания состояла из восьми человек, то было решено, что каждый из нас (кроме слуг) должен взять с собой тридцать льняных костюмов, одно европейское платье, четыре-пять пар легких туфель, широкополую шляпу, арабский камалин, шаровары, тюрбан и мягкие туфли, и платье турецкого янычара. Вышеупомянутые предметы нашего багажа были утверждены, и барон сказал арабу, что намеревается дать нам в путь двух собственных лошадей; последний заявил, что на все еще будут нужны тридцать верблюдов, чтобы перевезти нас, наших слуг и наши вещи. Барон настаивал, что достаточно будет и меньшего количества, и уговорил его уменьшить верблюдов до двадцати. Затем они пришли к соглашению, что нам необходимо опираться на доверие слову араба, когда мы выйдем из Грейна, и он уладит все вопросы с главным погонщиком каравана, чтобы оградить нас от оскорблений, краж и пр.

Барон отвел меня в сторону и сказал мне, что насколько ему известно, цена верблюда в Грейне составляет примерно сто тридцать пять пиастров, но он опасается, что нам, как путешественникам, придется заплатить больше лишь за услуги; но по его подсчетам он полагает, что сможет договориться с шейхом, чтобы тот обеспечил нас верблюдами и всем необходимым за тысячу или одиннадцать сотен пиастров*. Я взял на себя смелость ответить за своих братьев-путешественников, что мы ничуть не возражаем против такой суммы, и попросил, чтобы барон уладил дела с арабом по этому поводу.

* Восемьсот пиастров равны тысяче рупий или ста двадцати пяти фунтам стерлингов.

В соответствии с арабскими обычаями сделка между ними была заключена посредством третьего лица; барон и шейх непосредственно не взаимодействовали друг с другом. На лице араба, который отнесся к этой сделке, как к делу чрезвычайной важности, застыло выражение величавого высокомерия, и он показал на пальцах, что хочет получить две тысячи пиастров. В ответ барон предложил тысячу, и таким образом обе стороны спорили друг с другом жестами и шепотом посредника полчаса, после чего неожиданно разошлись, и барон был весьма разочарован предполагаемым обманом со стороны араба. Вечером он рассказал нам, что это непомерное требование наверняка появилось из-за слухов, что мы невероятно богаты; и что он уверен, будто хитрый араб всерьез положил глаз на наши кошельки, и больше ничто его не волнует, и надежды, которые он все еще питает, что мы обязаны заключить с ним сделку, мешают ему принять условия, поскольку он наверняка наживется кучей денег, если мы немедленно дадим ему задаток, и верблюдов, которых он купит на него, можно будет продать в Алеппо значительно выше их первоначальной цены. После того, как сделка увенчалась неудачей, шейх нанес барону визит и принялся возражать против этого. "Вы нехорошо обращались со мной, сэр. Скажите на милость, кто для вас эти путники? Я и мое племя долгое время дружим с вами, и я никак не мог ожидать, что вы предпочтете их!" Барон был столь сердит на него, что ответил ему коротко и лишь приказал немедленно готовить для нас фелуку, чтобы араб решил, будто мы намереваемся идти водой в Басру и присоединится к каравану там, который, как нас уверяли, будет в Басре через два дня после того, как покинет Грейн. Нашим слугам тоже пришлось поверить, что мы наверняка пойдем по воде, чтобы араб, который, вероятно, полюбопытствует у них о наших планах, отверг все надежды на нашу уступку его требованиям. Ту вечернюю беседу барон завершил следующим разумным наблюдением: "Возможно, в Европе порой и верна максима, что людям стоит казаться богатыми, но в этой части света все должны стремиться прослыть бедными, ибо предполагаемого богача вечно будут стараться обмануть, и он не сможет ничего сделать против этого. Господские слуги тоже обладают особым тщеславием преувеличивать богатство своих хозяев и тем часто ввергают их в огромные расходы".

Пока события относительно араба замерли, мы воспользовались часто выпадавшими возможностями навестить нескольких наших друзей на острове, в частности, мистера и миссис Босман, в чьем саду мы весьма приятно проводили время и курили калун и керим-кан*, трубки, которые здешние джентльмены используют так же, как и хуку в Бенгале. Обычные люди на острове Карек, как и люди в Индии, курят хабл-бабл, сделанный из кокосовой скорлупы и стебля бамбука. Во всех этих трубках дым проходит сквозь воду, прежде чем достигает рта, и потому холодит рот. Табак в Персии тоже очень мягок, и его в огромных количествах возят в Индию, где делают из него пасту с сахаром, ароматными добавками и розовой водой, и таким образом курение становится по сердцу тем людям, которые в ином случае питают к нему отвращение. Хука сделана по тому же принципу, что и калун, керим-кан и хабл-бабл. Она выглядит совсем иначе, чем три последних трубки, но дает полное представление о курительных обычаях Азии.

*Название произошло от имени персидского генерала, который изобрел ее, либо же от слова "керим", что на персидском значит "рог" или "труба".

Вечером шестнадцатого числа мистер Дойдж узнал от энсина Робинсона, что барон, после непомерных запросов араба, стал особенно неспокоен и крайне задумчив на наш счет. "Он желает, - сказал энсин, - поспособствовать вашему путешествию, но уже потеряно столь много времени, и весь план поездки в Грейн, похоже, отменяется. Я уверен, что он будет очень рад, если вы оцените его учтивость настолько, что решите ехать иным путем". Мистер Робинсон безыскусно добавил, что любой джентльмен на острове совершенно уверен, что нам стоит идти морем в Басру, и у него есть причины полагать, что барон не является исключением из этих людей, несмотря на то, как тщательно он скрывает свои чувства. Тем не менее, он пожелал, чтобы его слова остались тайной для барона. Мы немедленно провели совет о нашей нынешней ситуации, и тем же вечером, с согласия всей компании, я признался барону, что сумма, затребованная арабом, столь неподъемна, и время нашего пребывания в Грейне, перед прибытием каравана, столь неопределенно и неудовлетворительно, и после того, что произошло, весьма вероятно, что нам стоит опасаться дальнейшего обмана, и я спросил у него, не думал ли барон о нашем переезде морем в Басру, как о самом лучшем пути. Барон показался крайне довольным этим предложением и одобрил его без колебаний. Он был столь услужлив, что все-таки настоял, чтобы мы приняли двух лошадей, которых он отдал нам, и предложил отослать их вместе с багажом и одним из наших слуг в транке в Басру; мы должны были следовать за ней на одном из военных галливатов. В тот вечер беседа закончилась тем, что мы горячо убеждали его в наисердечнейшем и любезнейшим отношением к нам, а он дал нам в ответ крепчайшие уверения в искренности его желаний облегчить наше путешествие.

На следующее утро из Басры пришла лодка с письмом от мистера Шоу к мистеру Дойджу; ниже я привожу отрывок:

"Я льщу себе, что буду иметь удовольствие встретиться с вами в Басре хотя бы на несколько дней; но вы писали мне с таким сомнением, что я не знаю, могу ли рассчитывать на такую радость. Я полагаю, что вы намереваетесь пройти через пустыню из Грейна, что несомненно будет очень быстро, хоть по моему скромному мнению вовсе не так безопасно, как путь на Багдад. Кроме того, из Багдада караван через пустыню прямиком в Алеппо выйдет через тридцать пять - сорок дней. Несомненно также, что сейчас в пустыне небезопасно, если с вами нет каравана или иного достойного эскорта, поскольку вчера я получил новости из Багдада, что некий английский джентльмен по имени Бартон, спешно отправившийся из Алеппо в Багдад всего лишь с несколькими верблюдами, несколько дней назад был ограблен странствующими арабами, которые в последнее время особенно наводнили пустыню; и вы должны были слышать в Бомбее, что некий капитан Айверс, отправившийся отсюда в Алеппо, был ограблен подобным образом".

Тон этого письма еще больше укрепил нас в принятом нами решении идти через Басру. Поэтому в среду, девятнадцатого числа, мы погрузили наши вещи и двух лошадей, отданных бароном, и послали с ними на транке Бенджамина Дженкинса, который вдобавок вез ответ своего хозяина на письмо мистера Шоу.

На следующий день в три пополудни мы все поднялись на борт галливата, которым командовал менеер Бинки и который направлялся в Басру. К воде нас провожал сам барон* и вместе с ним менееры Босман, Робинсон, Тилли и Николи, которые не покинули берега, пока наш корабль не ушел от берега на значительное расстояние. Когда мы вышли в море, ветер был почти северо-восточным, но к вечеру сменился на южный и славно подгонял наш корабль со скоростью пять-шесть миль в час. Однако утром двадцать первого числа он усилился и вечером поднялась буря, так что нам не удалось зайти в нужный рукав реки Басры. Так нам пришлось стать на якорь; мы опустили два с носа корабля, но все же его сносило; затем мы опустили третий с правой стороны квартердека, чтобы он встал на якорь, и мы спокойно провели на нем до следующего утра, когда, к нашей величайшей радости, ветер стих, оставив галливат в покое, поскольку ночью тот не раз выносило на мель. Около шести мы подняли якоря и, сопровождаемые сильным ветром с юга, вошли в среднюю протоку дельты реки Басры, оставив по левую руку остров, на котором лежали развалины старой Басры. Эти руины простираются на восемь-десять миль. Почти бесчисленное количество засохших и почерневших пней финиковых пальм все еще остались в мертвом городе и протянулись на несколько миль с южной и северной стороны разрушенного города. Мы неплохо провели тот день, поскольку на обоих берегах реки вплоть до самой Басры растут финиковые и абрикосовые деревья, посаженные равномерно, а почву покрывала зеленая трава, картина, столь необычная для этой части света, так и прекрасная. Однако с вантов нашего маленького корабля за несколько миль от этой прекрасной картины мы видели то, что ожидали узнать в нашем путешествии, над песками ужасной Аравийской пустыни.

* С тех пор, как мы оставили Карек, барон Книпхаузен покинул голландскую службу, и мне говорили, будто шейх Бандарика вновь захватил остров. Наше поселение в Гамру было захвачено французами в 1759 году, и наши дела перестали приносить большой доход с этого времени, хотя восстановились в этой части мира. Разве остров Карек, удачно расположенный для торговли и знаменитый своей добычей жемчуга, не стоит внимания со стороны Ост-Индской компании? Он около пяти миль в длину и две в ширину, лежит в середине пролива между Персией и Аравией, на расстоянии около семи лиг до каждой страны и около тридцати лиг до устья реки Басры, где все корабли, направляющиеся в сей город, должны искать лоцмана.

Пока мы шли по реке, то видели нескольких людей, пресекающих ее в круглых лодках, напоминавших корзины, другие шли на огромных пузырях или шкурах, наполненных воздухом. Лодки-корзины круглы, обычно от восьми до шестнадцати футов в диаметре. В глубину они три фута, дно у них плоское и, подобно бортам, смазано чем-то вроде дегтя. Они очень удобны, перевозят много пассажиров, и их так же легко вытащить из грязи, когда река мелеет, как и править, когда вода прибывает. Самой большой лодкой могут править лишь два человека; меньшими - всего один. Кое-где река достигает мили в ширину, в других местах гораздо уже. От ее устья и до Басры сто английских миль.

Почти перед тем, как нам добраться до города, мы прошли слева мимо французского торгового корабля, упомянутого в первом письме мистера Шоу, а напротив города стоял фрегат Бристоль с поднятыми флагом и знаменами. На некотором расстоянии от него мы с радостью увидели нашу транку с лошадьми и багажом, она пришла на час раньше нас. В четыре часа дня мы благополучно встали на якорь у города Басры и дали залп из одиннадцати пушек в честь капитана паши.

Оставить комментарий © Copyright Айвз Эдвард Размещен: 05/10/2016, изменен: 05/10/2016. 68k. Статистика. Глава: Мемуары, История, Переводы Путешествие из Англии в Индию в 1754 году Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Путь из Гамру вверх по Персидскому заливу. Прибытие на остров Карек. Как нас любезно принял губернатор, барон Книпхаузен. Сведения о споре этого джентльмена с турецким правительством Басры и его образ жизни на острове. Состояние острова на время нашего прибытия. Добыча жемчуга: природные курьезы. Манеры и обычаи арабов и персов. Занимательные истории о Томасе Кули Шахе и сведения о нынешних соперниках за корону Персии. Истории о последнем губернаторе Батавии. О тысяче убитых здесь за одну ночь китайцев. Сделка с Шейхом Грейна, чтобы провел нас через пустыню. Описание некоторых курительных трубок, принятых у индийцев. Автор и его братья по путешествию прибывают в Басру.

Айвз Эдвард : другие произведения.

Глава четырнадцатая