Волкова Станислава : другие произведения.

Радуга над дорогой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Даже на постоялом дворе провинциального Карлсбурга в 1773 году можно попасть в переплет. Рецепт прост: красивая девушка, скучная дорога, лучший друг, который собрался жениться, оттого немного приуныл... и внезапный поворот событий, который превращает приятную интрижку в смертельную опасность. Полная версия. Ссылка на файл с нормальным форматированием: http://goo.gl/oiq5ih
  В один прекрасный и ясный майский день 1773 года от Рождества Христова перед постоялым двором старого Костолани остановилась почтовая карета, которую сопровождали два всадника. Если судить по их запыленной одежде, то прибыли они издалека, но путь их лежал почему-то с востока, а не с запада, откуда обычно в здешние края заезжали путешественники. Габи, младшая дочь Костолани, напоминавшая маленькую темную голубку смуглотой и нежностью лица, кормила кур и от громкого гиканья одного из всадников с перепугу выронила корзинку с просом. Глупые птицы тут же устроили переполох: часть беспорядочно заметалась по двору, вторая азартно принялась отталкивать друг друга в борьбе за просыпанное зерно.
  Сам старый хозяин сидел на чурбачке перед домом, задумчиво прикусив кончик простецкой пеньковой трубки. Он не спешил подниматься навстречу гостям, пока расторопный слуга принимал у всадников лошадей, но даже его, кто повидал на своем веку немало людей, удивила столь разношерстная компания, путешествующая вместе.
  Всадник постарше спешился и первым делом принялся осматривать себя, не порвано ли его щегольское платье. Второй, с длинной косицей, перевязанной на австрийский манер, последовал его примеру, затем открыл дверцу кареты и подал руку кому-то внутри, вестимо, даме. Вместо дамы почему-то показался бледный юнец в круглых очках и с несколько обиженной миной; лицом он напоминал жида, и Костолани сплюнул себе под ноги табачной слюной. Юноша томно обмахивался льняным платком и цепко оглядывал окрестности, словно искал какой-то подвох. Незнакомец с косицей беззлобно что-то заметил, и юнец покраснел до самых ушей, важно надулся и запальчиво обронил какую-то фразу. Неизвестно, чем могла бы закончиться беседа, но спорщиков прервала темноволосая хорошенькая женщина в дорожной серой амазонке, которая высунулась из кареты и какое-то время с любопытством глядела на задир. Она надвинула важному юноше треуголку на глаза, и, пока тот пытался ее поправить, сошла на землю. Незнакомец с косицей взял ее за руку, и они обменялись такими взглядами, что Костолани сразу понял: перед ним глупые влюбленные или молодожены, которые еще не успели наскучить друг другу.
  Он вздохнул.
  Когда-то, давным-давно, Костолани и сам чувствовал что-то подобное. Точно, сразу после войны. Тогда он только-только собрался жениться на девице из соседней деревни. Вот только как бы теперь вспомнить, как там ее звали?.. А ведь, глядишь, не всыпал бы ему отец, истрепавши вожжи, так бы они и сбежали, поселились бы где-нибудь рядом с Будой, где у Костолани жил дядька, и все было бы иначе.
  Он шумно фыркнул, словно потревоженный звуками боевой трубы конь, и встал, потирая ноющее колено. Трубочку Костолани тщательно затушил, недовольный тем, что ему пришлось вспомнить о былых днях. Как раз вовремя, потому что нарядный приезжий уже направлялся к нему.
  - Любезный хозяин, - весело поприветствовал его нежданный гость. Улыбка у него была широкая, располагающая к себе, зато непривычный акцент резал Костолани слух. - Найдется ли у тебя чем перекусить с дороги? И еще бы нам с друзьями две комнаты, переночевать. Нам советовали твое заведение еще в Фугрештсмаркте.
  Он ткнул пальцем себе за плечо в сторону почтовой кареты, так и продолжая улыбаться. Габи во все глаза смотрела на него, замерев со злосчастной корзинкой, и Костолани нахмурился. Еще только девке не хватало глазеть на каких-то проезжих проходимцев!
  - Найдется, как не найтись, - неохотно ответил он, делая знак дочери убираться прочь и не болтаться без толку перед глазами. - Разносолов только нет. И не предвидится.
  - Невелика беда! - воскликнул незнакомец. - Мы и не к такому приучены.
  Его улыбка вызывала у Костолани раздражение, словно жирная свиная печенка, которую он ненавидел. Не доверяй людям, которые все время улыбаются, говорил ему отец, стелют-то они мягко, да вот спать потом жестковато.
  Пока хозяин записывал имена путешественников в книгу, погода переменилась, и низкие дождевые облака закрыли солнце; проклятые приезжие носили такие имена, что переломаешь язык. Того, кто подошел к Костолани первым, кликали господином Честером Уивером, и был он англичанином, а по профессии - помощником врача. Того, с косичкой - Йоханом Фризендорфом, он был шведом и путешественником; женщина со смазливым личиком оказалась его невестой - баронессой Роксаной Катоне из Тироля, служанку баронессы звали Камилой, а бледного юношу и вовсе невероятно и языколомно: Андреем Павловичем Вяземским. Последний, глядя на бесплодные попытки хозяина верно записать его имя, в конце концов не выдержал, отобрал у Костолани перо и мелким почерком занес себя в книгу. Против своего имени буквами побольше юноша дописал: "русский князь". Пожалуй, из всех гостей он был самым заметным, особенно это проявилось позже, за поздним завтраком: с деньгами Андрей Павлович расставался так неохотно, что, казалось, еще чуть-чуть и он вырвет их у слуги из рук и спрячет у себя в кошельке. Но что больше всего не понравилось Костолани в приезжих, так это то, что его младшая дочь глаз не сводила с англичанина. Если это было не так, то он готов съесть воротник своей новой рубахи!
  Кипя от негодования, он следил, как Габи ходит по полупустому залу, неторопливо подливая темно-красное вино гостям из глиняного кувшина. Но он видел ее взгляды, которые она бросала украдкой на этого доктора-англичанина, и как дрожала ее рука всякий раз, когда она слышала его громкий голос и смех. Совсем с ума сошла девка!
  Поговорить с ней сразу не удалось, дочка словно бы ускользала от его взгляда, и пока Костолани считал выручку, поднявшись к себе, он просто кипел от негодования. Габи-то была обручена с соседским сыном! Как теперь смотреть соседу Букови в глаза? Нет, эту девчонку точно следовало бы проучить, не дай Бог, принесет еще в подоле. И что с ней тогда делать?
  Очередные десять крейцеров были записаны в книгу, когда в голову пришла мысль еще страшнее: а если она сбежит с этими приезжими? Девка - что тихий омут, не разберешь, что у нее в голове.
  От волнения он поставил большую кляксу, похожую на лошадиную морду, и, чертыхаясь, принялся ее промокать, вполголоса проклиная тот день, когда решил заняться постоялым двором. На стене его комнаты висел портрет прадеда в парадном камзоле, почерневший от времени, и Костолани показалось, что сейчас предок смотрит на него особенно ехидно.
  
  После сытного обеда Роксана вместе со своей служанкой поднялись наверх, отдохнуть с дороги. Откуда-то уже пошли слухи, что она - баронесса, путешествующая инкогнито, и, словно мухи на мед, на постоялый двор Костолани потянулись дворяне и офицеры, желавшие выразить прекрасной незнакомке свое почтение. Роксана не поощряла их, но и не прогоняла, томно щуря темные глаза с поволокой, зато на лице Йохана иной раз возникало странное выражение ревности, смешанной с гордостью.
  Андрей Павлович, отговорившись важными делами и обиняком разузнав, где здесь рынок, нахлобучил свою треуголку и с важным видом удалился "осматривать окрестности", Уивер знал, что с подобных прогулок Вяземский возвращался с товарами и с полным кошельком; как говорил Йохан, посмеиваясь: "это единственный князь, который деньги не тратит направо и налево, а собирает себе в кубышку".
  - Ну, - когда они остались вдвоем, Уивер первым делом разлил остатки вина по кружкам, - наконец мы можем провести время, как нам заблагорассудится, Фризендорф! Честно говоря, я немного устал и надо покутить. Посуди сам, с тех пор, как мы выехали, уже неделю ничего не происходит!
  Йохан взял свою кружку в руки и зачем-то в нее заглянул. Искаженное отражение дробилось и тонуло в вине.
  - По-моему, это как раз хорошо, - ответил он рассеянно. - Я б хотел нормально добраться до Вены. Там нас ждет еще немало дел и передряг. Вот Роксане нужно перекреститься как можно быстрей. В Вене, - в Вене! - найти лютеранского священника, раздобыть денег на достойную свадьбу и дальнейшую дорогу. Не забывай, у нас впереди еще долгий путь до твоего Лондона.
  - Грядущая женитьба тебя испортила, - без особой грусти заметил Уивер. - Всегда замечал: самые лучшие из нас глупеют, как только на дороге появляется красавица.
  - Но-но, - отозвался Йохан, и в его голосе отчетливо прорезался шведский акцент, как бывало всякий раз, когда он начинал волноваться. - Тебе, может, и смешно, а я хочу перестать беспокоиться, что Роксана передумает.
  - Ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Относись проще. В наш просвещенный век любовь нельзя воспринимать серьезно, если речь не идет о деньгах, - Уивер ухмыльнулся, предвкушая, как Йохан вспылит. Ему нравилось беззлобно поддразнивать друга: главным было не довести того до точки кипения, когда слова теряли свою власть, и в ход шли кулаки.
  - Уж таков я есть, - проворчал Йохан и отставил пустую кружку. Уивер взглянул на друга, и ухмылка превратилась в улыбку; в глубине души он был рад, что тот именно таков, и слов для этого не требовалось.
  - Будешь сторожить Роксану, как Цербер, сидя под ее дверью? - невинно поинтересовался он.
  - Скорее, пойду и сыграю с кем-нибудь в карты, глядя на лестницу, чтобы Роксана не ускользнула. Ты-то в игре мучаешься, как Сизиф, - в тон ему ответил Йохан. Уивер болезненно поморщился. В карты ему не везло, и обычно он проигрывался в пух и прах.
  - Нам нужны деньги на дорогу, - добавил Йохан. - По-дурацки выходит, что деньги есть только у Роксаны и у Вяземского, а наши тратятся вмиг.
  - На наши деньги мы спим и едим, - отмахнулся от него Уивер, но помрачнел: даже если тратить по десять кройцеров на каждом постоялом дворе, деньги очень быстро кончатся. - А Вяземский... Да черт с ним, с Вяземским! Просто проси у него денег, и все.
  - Мне он дает их очень неохотно.
  - Да? Не замечал, - искренне удивился англичанин. И правда, несмотря на свою любовь к деньгам, Андрей Павлович давал Уиверу любые суммы беспрекословно, разве что на лице у него появлялась сумрачная печаль. С другими он не гнушался въедливо интересоваться, на что именно нужны деньги. Доводы против лишних трат вылетали из Вяземского, точно воздух из проколотого меха, да вот беда - лишними они казались только самому Андрею Павловичу.
  Йохан промолчал, и Уивер внимательно на него взглянул. Иногда ему самому казалось чересчур навязчивым внимание Вяземского, и он даже порой подозревал, что их спутник замышляет что-то нехорошее. Никаких доказательств, впрочем, не находилось, и Уивер быстро успокаивался, забывая о плохом до следующего раза.
  - А ты заметил, на меня смотрит вон та миленькая девица? - шепотом произнес он, показывая глазами на темненькую служанку, которая действительно подходила к ним несколько раз, чтобы долить вина.
  - Нет, только не это, - Йохан поднял на него глаза и наконец-то широко улыбнулся. - Не стоит так увлекаться, Уивер! В каждом городе ты находишь девицу, которая на тебя по особому смотрит. Представь, все они приедут к твоему дому через десять лет с кучей ребятишек?
  - Никто ничего не докажет. Ты просто завидуешь! - он толкнул Йохана кулаком в плечо, выражая этим все свои дружеские чувства.
  - Кто еще кому завидует, - тот ответил таким же жестом, а затем отстегнул от пояса кошель. Четыре кройцера легли на край стола - за обед и за вино. Солнце выглянуло из-за туч, и светлое пятно осветило лицо девицы. Та заморгала и поспешно отступила в тень, прижимая к животу кувшин. Уивер обернулся, выискивая ее взглядом, но она на него больше не смотрела.
  Легкость, с которой он относился к женщинам, объяснялась просто: Честер Уивер привык к холостяцкой жизни. В джунглях Бенгала, где он провел свою молодость на службе Ост-Индской компании, было не до ухаживаний, в поездках по Европе - тем более, потому что гораздо больше, чем самая прекраснейшая из женщин, его интересовали птицы. Уивер даже делал записи об их повадках и наброски пернатых, втайне мечтая, что когда-нибудь он напишет книгу. С Йоханом Фризендорфом англичанин познакомился случайно, на одном званом обеде в Фугрештсмаркте. Впрочем, их дружба зародилась позже и не на пустом месте: судьба распорядилась так, что они вместе сидели в тюрьме и вместе бежали оттуда. Благодаря невероятному везению Фризендорфа, история закончилась благополучно, ложные обвинения были сняты с обоих, и теперь, спустя два месяца, они направлялись в Вену. Оттуда они строили планы добраться до родителей Уивера в Лондон, затем - в Бристоль, и уже оттуда - в город Бостон, в английских колониях Нового Света. Туда стремился Йохан, прослышавший о том, что ловкому человеку в тех краях раздолье, а землю раздают чуть ли не даром, Уиверу было все равно куда ехать, ему не сиделось на месте, а Роксана, хоть и желала остаться в Европе, но с женихом не спорила.
  Беда была лишь в отсутствии денег.
  И Фризендорф, и сам Уивер были не слишком богаты, но если у англичанина были хоть какие-то сбережения в Лондоне, накопленные за годы службы, то у Йохана не было ничего. Фризендорф не отчаивался: карточная игра со случайными попутчиками приносила неплохой куш, мошенники ему пока не попадались, другое дело, что приходилось тратить на это немало времени. Уивер пару раз проигрывался в пух и прах, до штанов и рубахи, но всякий раз его охватывало сильное искушение попробовать сыграть еще раз.
  Он вздохнул и встал, задев ножнами сабли за лавку.
  - Скучный ты, Фризендорф, - с чувством заметил Уивер. - Играй в свои карты. Сторожи Роксану. А я, пожалуй, пойду прогуляюсь. Взгляну, что тут как.
  Он покосился в сторону девицы, но та точно сквозь землю провалилась.
  - Осторожней, - посоветовал ему Йохан. - Если что, то пока я буду наверху.
  Уивер досадливо махнул рукой и направился к дверям.
  
  Яркий свет во дворе заставил его зажмуриться после полумрака душного зала. Каждый мало-мальски большой город Зибенбюргена был похож друг на друга: австрийские названия, но мадьярская речь. Мадьярская знать, но влашские слуги и крестьяне, не так уж и давно освободившиеся от турецкого гнета. Эта пестрая разнородность, смешение кровей и языков нравились Уиверу: они были совсем не похожи на Британию, закостеневшую и застывшую, как ледяной гигант, посреди правил, законов, предписаний и ограничений, мертвого поля, где не пробьется и живого ростка.
  Он вышел со двора, бросив мельком взгляд на почтовую карету. Возница дремал вполглаза, привалившись головой к стенке кареты, пока слуги суетились, меняя лошадей.
  На колокольне собора Святого Михаила пробило три часа, и встревоженные галки поднялись в воздух, отчаянно осыпая проклятьями людей, выстроивших здесь город. Уивер покачал головой и усмехнулся. Удивительно, сколько теплых чувств в нем будило птичье племя. Людям, в большинстве своем, не доставалось и пятой их части.
  Он заложил руки за спину и пошел вдоль маленького канала, соединявшего реку Мареш и ров вдоль крепости.
  В этом городе удивительно сочеталось старое и новое: за деревянным забором рядом с покосившимся домом, построенным на влашский манер, паслись козы, но тут же, по соседству, высились новые каменные здания на прямых, как стрела, улицах. Центр Карлсбурга (а именно так называли город австрийцы) надежно окружали крепостные стены в виде шестиконечной звезды: кое-где они уже требовали починки, несмотря на то, что крепость была заложена не больше сорока лет назад. Уивер пересек крепостной ров и прошел по мосту через мраморные ворота, на вершине которых высился всадник в античном убранстве, и два маленьких путти чествовали его, с благоговением глядя на его стать. Названия здесь тоже звучали австрийские: ворота Евгения Савойского, улица Троицы, тупик Святой Анны. Уивер смутно помнил, что по дороге возница рассказывал Йохану, интересовавшемуся самыми нелепыми вещами на этом свете, что здесь похоронен Янош Хуньяди, отец одного из первых венгерских королей. Мадьяр плел запутанные легенды про Хуньяди, турок и какого-то Влада Дракона, но англичанин не слишком внимательно его слушал и теперь несколько жалел об этом - так чужой город был бы ему ближе.
  Впереди мелькнула смутно знакомая девичья фигурка с корзинкой, и сердце у Уивера радостно екнуло. Он узнал ту самую девицу с постоялого двора, и глупая мысль о том, что это сама судьба сталкивает их вместе, подняла ему настроение.
  Девица то появлялась, то исчезала, скрываясь за прохожими, и Уивер невольно прибавил шаг. Сейчас она казалась ему еще прелестней, чем на постоялом дворе, особенно, когда он видел ее нежный профиль. Да и не было здесь ее отца, мрачно глядевшего исподлобья, точно англичанин что-то у него украл. Отцы и братья красивых девиц всегда относились к нему с подозрением, но сам-то Уивер считал, что они просто придираются.
  Когда он почти нагнал ее, она вскрикнула и покачнулась, хватаясь за лодыжку, соблазнительно выступающую из-под юбок. Изящные ножки притягивали взгляд, и даже колючие чулки грубой вязки не портили впечатления. Корзинка полетела на землю, и Уивер, полный галантности и достоинства, поддержал девицу за талию, внутренне радуясь такой глупой уловке. Что это была хитрость - англичанин не сомневался нисколько. Но это ему льстило, значит, он ей действительно понравился.
  - Что ж ты так? - пожурил он ее. - Неосторожно.
  - Нога... Подвернула, - робко сказала девица, стараясь не поднимать глаз. Он видел только прядь ее черных волос, выбившуюся из-под пожелтевшего от времени чепчика. - Благодарю вас.
  - Можешь идти? - заботливо поинтересовался он. - Я могу проводить тебя обратно.
  Уивер подхватил корзинку с земли. Полосатое льняное покрывало, тщательно заправленное по краям, сбилось, и из нутра корзинки показался перепачканный подол платья; видно, девица шла к прачке.
  - Как тебя зовут? - точно невзначай спросил он, не спеша отдавать корзинку.
  - Габи...
  Голос у нее был тихим и нежным, как журчание ручья, и это тоже нравилось Уиверу. Конечно, женщины любят прикидываться беззащитными, но когда они играют роль, их выдают и голос, и нетерпение в жестах, и чересчур настойчивый взгляд. Габи была искренней, хотя и боялась его. Последнее Уивер чувствовал, и тем больше ему хотелось произвести хорошее впечатление на эту миленькую девицу.
  - А я - господин Уивер. Можешь звать меня просто Честер.
  Он отпустил ее талию и взял девицу под руку, отводя ее в сторону, пока кроме неодобрительных взглядов прохожих на них не посыпались еще и ругательства за то, что они встали посреди дороги.
  - Надо бы проверить твою ногу, - озабоченно сказал Уивер, лихорадочно соображая, как не потерять это знакомство, и в его голосе послышались деловые нотки. - Ты не бойся. Я - лекарь.
  Габи отвернулась.
  - Я не могу привести вас в дом...
  - Не надо в дом! - от радости Уивер невольно повысил голос. - Подойдет какой-нибудь сарай, где ты можешь присесть. Или просто уединенное место. Не бойся меня... - повторил он. - Я похож на человека, причиняющего вред?
  Англичанин настойчиво повернул ее к себе, пытаясь заглянуть в глаза, но Габи по-прежнему избегала его взгляда.
  - Не знаю, - это прозвучало тихо, словно чьи-то шаги прошуршали по песку.
  - Будь уверена, это не так. Ты можешь наступить на ногу?
  Габи могла. Ей явно было больно, но она молчала, и сердце у Уивера сжималось всякий раз, как он замечал гримаску на ее лице, когда она неудачно наступала на пораненную ногу. "Вывих, - решил он про себя. - Точно вывих. Наверняка там все распухло. Ничего, вправить легко".
  - Потерпи, - уговаривал он. - Сейчас уже... Скоро.
  Они вернулись назад, но в какой-то момент Габи повернула не туда, и они оказались в темном переулке. Глухая стена постоялого двора, в которой было лишь одно подслеповатое окошко, закрывала выглянувшее солнце. Под карнизом в гнезде барахтались птенцы, но девица не дала Уиверу времени рассмотреть их и потянула его в стодол, загон для лошадей и скота.
  В солнечных лучах, проходивших сквозь щели в стенах, кружилась мелкая коричневая пыль - измельченный навоз. Овцы заблеяли, перепугавшись незваных гостей, но Габи не обращала на них никакого внимания. Она поставила корзинку на утоптанную землю и села на сено, глядя на Уивера широко раскрытыми глазами, в которых читалась какая-то отчаянность и обреченность.
  - Надо снять чулок, - англичанин отчего-то почувствовал неловкость. Девица не шевельнулась, и он опустился перед ней на колено, приподнимая нижнюю юбку. Как только его пальцы коснулись подвязки чулка, Габи вздрогнула и замерла, не сопротивляясь и не помогая ему обнажать ногу. Уивер закатал чулок вниз и ласково дотронулся до ее лодыжки, привычно нащупывая вывих.
  - Где болит? - деловито спросил он. - Здесь?
  Он не успел удивиться тому, что никак не может найти распухшее место, потому что сильный удар чем-то деревянным пришелся по его затылку, и перед глазами помощника доктора померк дневной свет.
  
  - Не хотел бы я попасть под твою руку, - проговорил кто-то сверху, и Уивер еле разлепил глаза. Во рту стоял горький привкус, перед глазами двоилось; англичанин чувствовал, как пульсирует шишка на голове. Он попытался повернуться и взглянуть на говорившего, но боль и муть заставили его смириться и не шевелиться. Кто-то сильно затянул ему руки веревкой, и, ко всему прочему, у Уивера начали затекать плечи.
  - Говоришь, зашла просто?
  - Ну. А он сидит тут, - резкий женский голос напоминал сорочью трескотню. Это точно была не Габи.
  - А ты его раз - и по затылку? Крепка баба.
  - Что я, ума лишилась? Будто только и делаю, что людей бью просто так! Он ведь вещи в сено прятал, вот как. Разве добрый человек так сделает?
  - Пожалуй, нет. А со стариком своим ты подраться не прочь, не запирайся. Эти вещи-то?
  Вещи? Какие еще вещи?
  Уивер соображал туго, но ясно понимал одно: что-то случилось, и в этом обвиняют его. Кража? Грабеж? Только этого не хватало.
  - Они самые.
  Перед глазами Уивера показались начищенные сапоги, и незнакомец склонился над тем местом, где сидела Габи. Сквозь боль англичанин смутно удивился тому, что она куда-то делась, и тут же засомневался: а была ли девица на самом деле? Птиц-то он помнил куда лучше, чем этот морок в облике девки. Если посудить, то упасть он должен был на нее, но ведь Габи не было и следа.
  - Две рубашки из хорошего льна, - раздался третий, скучный голос. Уивер его не видел, но внутреннему взору представился заморенный вояка с равнодушным взглядом, которому все трын-трава: что грабеж, что убийство. В другой раз Уивер посмеялся бы над таким служакой, но сейчас смеяться совсем не хотелось. - Юбка, черная. Одна... С вышивкой. Цепочка от часов. Кажется, золотая. Две серебряные чайные ложки с вензелем "А".
  - Чей-то это вензель? - перебила его баба.
  - Не знаю. Погодь пока. Что тут еще? Платок шелковый. В нем... Три серебряных столовых ложки. Не густо. Вот я б на виселицу за такое не пошел. Посмотри, этот не очнулся ли.
  В животе у англичанина предательски заурчало - то ли от страха, то ли от голода, и сильный пинок сапогом пришелся ему по ребрам. Уивер зашипел и забарахтался, стараясь высвободить связанные руки, но ничего не вышло.
  - Очнулся, - с каким-то удовлетворением прокомментировал один из мучителей. - Ты кто такой?
  Уивер подавил желание выругаться и спокойно, насколько позволяла боль, заметил:
  - Приезжий. Вы всех здесь так встречаете?..
  - Только таких красавчиков, как ты. Чьи вещи прятал?
  Он повернул голову, чтобы взглянуть в глаза пленителям, и солома больно заколола щеку. Их было трое: двое рослых штадтгвардейцев и какая-то ведьма со злобно сверкающими глазами. Ведьма на самом деле была еще молода, просто недобрый взгляд и темное платье в полумраке стодола рождали воспоминания о сгорбленной старухе у огня.
  - Ничего я не прятал. Это недоразумение, - сердито ответил он.
  - Э, голубчик! Я эти слова слышал столько раз, сколько у тебя волос на голове. Каждый воришка и грабитель так говорит. Откуда ты, такой залетный?
  - Ниоткуда, - с плохо скрытой досадой ответил Уивер. - Я только сегодня приехал в ваш гостеприимный город и слыхом не слыхивал ни о каких рубашках и ложках. Спросите у моих друзей!
  - Подельников, то есть? - с насмешкой спросил тот, что был повеселей. Скучный вздохнул и возвел очи горе.
  - Нет. Моих спутников. Спросите на постоялом дворе Костолани Йохана фон Фризендорфа. Я - подданный короля Георга, в конце концов, и буду требовать справедливости!
  - Ну, это мы потом посмотрим, кто кому поддает. Плевали мы на Георгов, у нас тут закон императорский. А за справедливость мы завсегда. Не ерепенился бы ты, признался бы по-честному: и тебе получше, и нам хорошо. Собирай краденое, Фриц. Надо еще владельца найти...
  - А если не найдете? - свирепо поинтересовался Уивер. - Извинитесь и отпустите?
  Штадтгвардеец запнулся и удивленно взглянул на него, не ожидавши такой наглости.
  - Заткнись, а? - наконец ласково посоветовал он. - А то как бы тебе не досталось еще. Разговорился тут...
  - А я даже не собираюсь тратить на вас слова лишний раз, - охотно согласился с ним Уивер. - Сначала встречусь с кем-нибудь повыше...
  При этих словах штадтгвардейцы переглянулись и рассмеялись, даже молчавшая ведьма не сдержала презрительной усмешки. Неприятное чувство зародилось в душе у англичанина, и оно не пропало даже после того, как его подняли на ноги и, подгоняя, повели в местную тюрьму.
  
  Уиверу приходилось чувствовать себя посмешищем всего несколько раз в своей жизни: хватило бы пальцев одной руки, чтобы пересчитать их. Самым позорным был эпизод двадцатипятилетней давности: кража в семь лет банки сливового варенья; отец тогда выпорол его и заставил рассказать всем в доме про свой проступок и сто раз прочесть пятидесятый псалм "Омой меня от беззакония". С тех пор Уивер как-то прохладно относился к варенью, особенно к сливовому, но, надо признать, второе в его жизни препровождение в австрийскую тюрьму терпеть было трудней, чем все предыдущие неприятности вместе взятые. Как он ни пытался придать себе высокомерный вид и отстраниться от происходящего, выходило у него плохо: пусть путь и был недолог, но смешков и улюлюкания на нем доставало.
  Гордо вышагивая между солдат, Уивер невольно думал, что все происходящее повторяется вновь и вновь. Какого черта, неужели он намазан медом для австрияков, чтобы те его хватали при подозрении на грабеж. В прошлый раз было хуже, утешил он себя, сейчас хоть никто не уверяет, что я убил нескольких человек.
  Для полного сходства не хватало только, чтобы Фризендорф оказался в соседней камере. Хуже всего травили душу мысли, что будет дальше: на снисхождение властей Уивер не надеялся, несмотря на свое английское подданство, и время от времени голову поднимала самая гаденькая, прогорклая, как топленый жир, забытый на жаре, мыслишка - а что, если Йохан оставит его здесь, на произвол судьбы? Он гнал эту мысль прочь, но тревога никак не хотела его покидать.
  Каждый шаг отдавался болью в затылке. Проклятая баба приложила его крепко, так, что мутило, если приходилось резко вскидывать голову. По сторонам он не смотрел: что толку? Поскорей бы добраться до тюрьмы и прислониться шишкой к холодным камням.
  
  Андрей Павлович любил покупки, но ошибся бы тот, кто назвал бы его скопидомом. К вещам Вяземский относился достаточно равнодушно: кочевая жизнь приучила его к тому, что в любой момент можно лишиться всего, и хорошо еще, если твоя голова останется на плечах. Однако, если бы кто-то дал ему выбор, да еще и предложил бы за него заплатить, чтобы Андрей Павлович ни в чем себе не отказывал, то Вяземский, конечно, предпочел бы все самое лучшее. Тем не менее, платить за него никто не торопился, и приходилось затягивать поясок.
  Нет, истинной радостью для Андрея Павловича было пройтись по лавкам с деньгами, сбивая цену и спесь с торговцев. Приятно было знать, что он мог купить почти все и задешево; местные лавочники отличались трусостью и почти не торговались. Пару раз, конечно, случались неприятные происшествия, и время от времени некоторые не забывали напомнить, как же Андрей Павлович похож на жида. Последнее Вяземского раздражало: евреем он признавать себя не желал и не терпел, когда ему об этом напоминали. Особенно тешил себя подобным Фризендорф, но к нему у Андрея Павловича был особый счет.
  Сегодняшний день прошел удачно, хотя бы оттого, что удалось сберечь половину денег, которые ему выдали на покупки припасов в дорогу. Вяземский вовсе не собирался отдавать их назад, решив приберечь на черный день, и звон крейцеров в кошельке казался ему сейчас божественной музыкой. Андрей Павлович невольно мурлыкал веселую мелодию, бережно прижимая к груди промасленный сверток с курицей. Его внутреннему взору представлялось множество различных и вкусных блюд, и особая прелесть была в том, что он мог угостить ими Уивера. К доктору Андрей Павлович питал особенную и необъяснимую признательность; он сам удивлялся, когда ловил себя на этом нехарактерном для него чувстве. Если же признаваться совсем честно самому себе, то он был благодарен за уход во время болезни: англичанин был заботливейшей из сиделок. Добра от окружающего мира Вяземский не ждал с детства, потому-то его и тронуло бескорыстное и теплое отношение незнакомого тогда еще человека.
  Он завернул за угол и поморщился. Вдоль дороги стояла толпа, и по разноголосому улюлюканью и перешептываниям Андрей Павлович понял, что ведут какого-то преступника. Как назло, ему нужно было перейти на другую сторону улицы, и он вытянул тонкую шею, стараясь оценить: успеет ли пробежать до процессии или лучше подождать.
  Местная стража конвоировала какого-то человека, одетого с претензией на вкус. Темно-зеленый камзол в мелкую белую полоску показался Вяземскому смутно знакомым, и он даже перестал придерживать кошелек с деньгами на боку. Приземистая баба в полосатой кофте ткнула его корзиной под ребра, ворча что-то по-мадьярски, и Андрей Павлович недобро на нее оскалился.
  Курица выскользнула у него из рук и упала на землю, когда преступник поднял голову, чтобы увернуться от комка грязи. Один из солдат лениво погрозил в толпу кулаком, но останавливать безобразие не стал.
  Забыв о курице, Вяземский бешено принялся протискиваться вперед. Он оттолкнул бабу прочь и наступил на пятку какому-то лавочнику в старомодном кудрявом парике. Тот попытался огреть Андрея Павловича тростью, но бледный Вяземский уже выскочил на дорогу перед конвоем. Не обращая внимания на солдат, он схватился за рукав Уивера.
  - Куда вас ведут?!
  Доктор поднял на него мутный взгляд, и знакомая улыбка промелькнула на его губах.
  - А... Это вы. Передайте Фризендорфу, я опять иду в тюрьму.
  Штадтгвардеец перехватил и больно сжал запястье Андрея Павловича, оттесняя его прочь.
  - За что? - успел спросить Вяземский, прежде чем широкая грудь закрыла от него Уивера.
  - Не буду особо остроумным, если скажу - ни за что. Но это правда, - донесся до него ответ англичанина, и тут же его голос заглушил резкий приказ заткнуться и пошевеливаться.
  Андрей Павлович стянул с головы треуголку и хотел было броситься следом, но предостерегающий взгляд солдата пригвоздил его к месту. Доктора уводили все дальше, и Вяземский почувствовал себя беспомощным и нищим, словно только что у него украли несколько тысяч талеров. Несколько раз он оглянулся, борясь между желаниями броситься за доктором и убежать отсюда прочь, но никто не обратил внимания на его душевные муки. Когда же Уивер вместе с конвоем скрылся за поворотом, и последние зеваки разошлись по своим делам, Андрей Павлович решительно нахлобучил шляпу на свою смоляные кудряшки, перевязанные красной шелковой лентой, и зашагал к постоялому двору. О курице он совсем забыл, и несчастная птица в размокшем свертке осталась лежать на дороге.
  
  Роксана рассматривала себя в зеркальце, поправляя прическу, и порой она бросала задумчивый взгляд на Йохана, сидевшего за столом. Фризендорф записывал в дневник все, что происходило с ними по дороге; как он пояснял, интересно будет перечитать потом и вспомнить, что бывало. Катоне искренне забавляло свойство жениха находить себе подобные занятия, иногда сентиментальные, иногда интеллектуальные: манерами-то Йохан напоминал ей порой неотесанного дикаря, не знакомого со светскими приличиями. Может быть, это противоречие и притягивало к нему, заставило бросить всю свою прежнюю жизнь и отправиться в неизвестность. Будет ли теперь она выходить в общество и завоевывать мужские сердца? Рано загадывать. Хорошо бы хоть свадьбу сыграли так, как она хочет.
  Роксана отбросила зеркальце на покрывало и встала с широкой и не слишком чистой постели, одуряюще пахнувшей какими-то вонючими травами от насекомых. Тихо подкравшись сзади, она пощекотала Йохана прядью волос по беззащитной шее и рассмеялась, когда тот от неожиданности подскочил и поставил посреди страницы громадную кляксу.
  - Это еще что? - грозно спросил он, оборачиваясь, и тут же крепко схватил Роксану за руки. - Что за вероломное нападение?
  Несмотря на его суровый тон, Роксана знала, что все это напускное. Йохан держал ее руки так, словно боялся повредить, и потому она смело показала ему язык и презрительно отвернулась.
  - Да это же бунт! - возмутился он и подхватил ее на руки, решительно шагая к кровати. - Бунт надо усмирять...
  Вместо ответа Роксана обняла его за шею и поцеловала. Когда она отстранилась, от показной ярости не осталось и следа, только нежность светилась на лице.
  - Съел? - ласково поинтересовалась она.
  - Это нечестно, - серьезно отозвался Йохан и вновь стал прежним. - Ты меня обезоружила в два приема.
  - В один.
  - Пусть в один, - покладисто согласился он. - Тоже мне, разрушительница крепостей.
  - Молчи, - почти беззвучно шепнула она.
  Еще один поцелуй продлился куда как дольше, и только деликатный стук в дверь прервал его. Роксана неохотно выпустила Йохана из своих объятий, и он встал, наскоро застегивая пуговицы на вороте рубашки.
  - Кто там? - Роксана не торопилась, искусно прикрывая покрывалом беспорядок в своем туалете. Если зайдет хозяин или кто-то из слуг, совсем им ни к чему догадываться, чем жених с невестой занимаются до свадьбы.
  За дверью раздался шорох, и оттуда донесся спокойный голос Камилы:
  - Это я, госпожа баронесса. Принесла воды. В два часа, как было велено. Можно войти?
  Она позволила, глядя, как Йохан сел назад, за стол, и вновь взял в руки перо. Служанка вошла бесшумно, держа в руках глиняный кувшин. Она поставила его рядом с постелью и споро расставила на ночном столике у кровати туалетные принадлежности.
  - Вы сегодня собираетесь еще выходить? - голос Камилы прозвучал по обыкновению сухо. Роксана задумчиво покачала головой:
  - Думаю, нет. Если только ближе к вечеру. Прогуляться. Прически не надо.
  Служанка понятливо кивнула и взялась за гребень. Незаметная, бледная, с плотно сжатыми губами и внезапно пронзительным взглядом, она была живой противоположностью своей госпоже.
  - Как пишется "авантюрный"? - неожиданно спросил Йохан, откинувшись на спинку стула. Пальцами, перепачканными в чернилах, он взъерошил себе волосы.
  - Через "а", - Роксана улыбалась.
  - Вначале или после?
  - И там, и там.
  Йохан чертыхнулся.
  - Прочти, что там у тебя? - Роксана невольно подалась вперед и поморщилась, когда гребень сильно потянул ее за непослушный локон.
  Слово "авантюрный" встречалось целых два раза: в первый раз Йохан упомянул о случае, когда за Вяземским выслали солдат, потому что он забыл свое разрешение на проезд по территории империи. Андрей Павлович, будучи в свое время не в ладах с законом, решил, что его хотят арестовать, и в панике спрятался под сиденье в почтовой карете. Уивер и Йохан долго заговаривали патрулю зубы, пока Вяземский не выдал себя - на него напал приступ икоты. Но все трое почувствовали себя болванами позже, когда Андрей Павлович, краснея, бледнея и зеленея, рассказывал, будто привык путешествовать столь странным образом. Один из солдат все никак не мог сдержать смешка, и Роксана, подглядывавшая тогда из-за занавеси каретного окошка, могла поклясться, что он уже представлял, как будет рассказывать в казарме об этих странных русских и их обычаях.
  Второй случай произошел уже с Уивером: некая почтенная дама на постоялом дворе, навещавшая дочь, перепутала его со своим давним другом, а англичанин не нашел ничего лучшего, кроме как подыграть несчастной старушке. Но он попал впросак, когда она отдала ему перстень с рубином в знак дружбы и признательности. Несмотря на то, что Андрей Павлович предлагал оставить подарок у себя, Уивер упорно отказывался, но при этом он никак не мог придумать, как же вернуть этот треклятый перстень. Положение спас Йохан: он посоветовал Уиверу сделать вид, что тот дарит ответный подарок, и вернуть нежданное сокровище - вряд ли подслеповатая дама распознала бы свой собственный перстень. Положение было спасено, почтенная маркиза уехала ублаготворенной, и только Вяземский время от времени сокрушался тому, как хорошо бы они зажили, останься кольцо в его руках.
  Йохан читал на разные голоса, и Роксана снисходительно улыбалась, слушая его. Движения рук Камилы замедлились, служанка, похоже, тоже оказалась захвачена рассказом, хоть и была его непосредственной свидетельницей. Увлекшись чтением, Йохан принялся раскачиваться на стуле, опасно откидываясь назад. Когда он дошел до слов: "Тут распахнулась дверь", дверь действительно распахнулась, и вероломный стул выскользнул из-под него, раздался ужасный грохот. И стул, и Йохан - оба оказались на полу. Роксана вскочила на ноги, совсем забыв о своем дезабилье.
  На пороге стоял Андрей Павлович, и его безумный взгляд не обещал ничего хорошего. Он слепо сделал шаг к Йохану, не замечая женщин, и Фризендорф поднялся ему навстречу, пытаясь угадать, какую же чудовищную весть принес им Андрей Павлович.
  - Я потерял курицу, - глухо сказал тот, но как только у Йохана на лице показалось облегчение, Вяземский продолжил таким же убитым голосом: - Уивер в тюрьме.
  - За что? - быстро спросил Йохан и поднял стул. Из рук Камилы выпал гребень, звонко ударившись об пол.
  - Не знаю! - Андрей Павлович нервно дернул себя за шейный платок и заглянул в глаза Фризендорфу. - Не знаю... Надо спасти его. Надо вытащить Честера оттуда.
  Йохан потер ушибленную шею, хмурясь.
  - Так, - наконец обронил он, и Вяземский приоткрыл рот от волнения. - Придется туда идти. Прямо сейчас.
  Роксана еле слышно вздохнула. Она сочувствовала Уиверу, но все же было нестерпимо сознавать, что Йохан, принадлежавший ей в эти дни почти безраздельно, теперь будет думать только о друге и о том, как спасти его. Она села назад на постель, сложив руки на коленях, и безмолвно глядела, как жених собирается в дорогу, разыскивая то треуголку, то кушак. Вяземский следовал за ним по пятам и один раз в порыве великодушия заикнулся даже о том, что даст сколько угодно денег, чтобы отнести их кому следует. Правда, тут же на его лице появилось такое выражение, как будто Андрей Павлович от души напился уксуса. Йохан, впрочем, не слишком уверенно покачал головой на это предложение, и, надев треуголку набекрень, выразил надежду, что так поступать не придется, а то как бы самим не загреметь в Острог за взятку, если дать кому не надо.
  Наконец, когда все сборы были закончены, он набрался сил и смелости подойти к Роксане. Вид у него был такой виноватый, будто это сам Йохан сейчас отправлялся в застенки.
  - Я думаю, это ошибка, - нарочито бодро сказал он Роксане. - Это же Уивер! Если рядом есть неприятность, то он тут как тут.
  - Ты не лучше, мой хитрый Лис, - грустно пошутила она. - Иди уж... Быстрей вернешься.
  Йохан поцеловал ее в губы и не хотел отрываться, но рядом от нетерпения приплясывал Андрей Павлович и глядел на них так укоризненно, что Роксана не выдержала и, поправив Фризендорфу треуголку, отстранилась.
  Как только за ними закрылась дверь, Роксана вздохнула громче, уже не стесняясь своих чувств.
  - Кажется, сегодня я хочу вина, - пытаясь казаться беззаботной, заявила она безмолвной Камиле, но обида все же прорвалась наружу. - Скажи мне, ну почему нельзя спокойно доехать до Вены?! Когда мы доберемся до Лондона? Через тридцать лет? Почему они думают друг о друге, а обо мне не думает никто?
  Служанка по обыкновению не ответила, но в воздухе повисло ощутимое беспокойство: баронесса беспокоилась за Йохана, Камила была необычайно рассеянна и даже несколько раз роняла предметы, чего за ней обычно почти никогда не водилось. Свой туалет Роксана закончила в молчании и позже заперлась в комнате вместе с бутылкой красного вина, сказав, не слишком стесняясь в выражениях, что до завтрашнего утра не желает никого видеть: ни Йохана, ни Камилу, ни самого черта, если тот вдруг решит ее навестить.
  
  В тени крепостных стен было холодно даже в жаркий день. Липкий холод, пробирающий до костей, заставил Йохана поежиться, и он невольно оглянулся на спутника. Андрей Павлович стал как-то меньше ростом, растеряв весь свой задор.
  - Не люблю я этого... - смущенно обронил князь, рассматривая пыльные носки своих щегольских сапог. - Подожду тебя здесь.
  Йохан кивнул.
  - Если что, передай Роксане... - и он замялся, но потом передумал говорить что-либо. - Хотя ладно. Ничего не надо, все будет хорошо.
  Йохан махнул рукой и, не оглядываясь, зашагал к деревянной лестнице, у которой стояли два штадтгвардейца. Солдаты подобрались, внимательно разглядывая его, и точно по команде преградили ему путь, когда до лестницы оставалась пара шагов.
  - Куда идешь? - вопрос прозвучал невнятно, точно у штадтгвардейца рот был набит кашей.
  - В тюрьму, милостивые господа, - Фризендорф остановился и заложил руки за спину, насмешливо глядя на них.
  - Зачем? - легкая неуверенность появилась в голосе солдата, и он украдкой взглянул на своего товарища: тот, кто так разговаривает, наверняка пришел по делу.
  - Мне нужно поговорить с начальником крепости. О ваших заключенных, - устало произнес Йохан, как человек, которому приходится зря тратить время. - Прошу пропустить меня.
  - Но капитан Шумахер сейчас не здесь, - заикнулся было второй. - Он на рассвете уе...
  - У нас нет никаких распоряжений, - мрачно отрезал первый из штадтгвардейцев, перебив товарища. Тот легонько пнул его локтем под ребра.
  - А помнишь, господин секретарь говорил... Ну это... Будет ре... Реви... Ревизя. Ревизя, да. Может быть, этот господин оттуда?
  При слове "ревизя" на лице у первого появилась удивительная задумчивость. Йохан ждал, сохраняя на лице благожелательную улыбку человека, которому достаточно сказать только слово, чтобы любого из солдат запороли до смерти. Фризендорф понял давным-давно, что уверенность в себе распахивает даже те двери, что закрыты для обычных смертных.
  Вынырнув из своих раздумий, часовой послал товарища наверх, за секретарем. Манера обращения тоже поменялась: если вначале штадтгвардеец не стеснялся гостя, тыкая ему, то сейчас пыл поугас, и солдат даже поинтересовался, не устал ли господин с дороги. Фризендорф лишь многозначительно приподнял бровь, и часовой совсем увял.
  Торопливые шаги послышались сверху, и на площадке показался низенький человечек в темно-зеленом мундире с белым шнуром. Часовой с откровенно скучным лицом высился за ним: судя по всему, он только что получил изрядную головомойку.
  - Мы ждем вас с самого утра! Поднимайтесь сюда, господин... - низенький сделал паузу, ожидая, что Йохан назовет свою фамилию, но тот сделал вид, что не понял намека, и лишь равнодушно проговорил:
  - По правде, я не заметил особого рвения от ваших солдат. Думал, не стоит ли мне вернуться обратно...
  - Ни-ни, господин! Ни в коем случае не стоит, - он погрозил кулаком часовому и нехорошо выпятил нижнюю челюсть. - Прошу вас... Вы же не откажетесь потом отобедать со мной? К сожалению, господина капитана сейчас нет, но я отвечу на все ваши вопросы. Думаю, эта встреча будет выгодной нам обоим.
  Йохан прошел мимо солдата, вытянувшегося перед ним во фрунт, и, заложив руки за спину, поднялся наверх. С верхней площадки он заметил Андрея Павловича, смиренно усевшегося на краю фонтана; похоже, Вяземский не собирался никуда уходить, пока Фризендорф не вернется с новостями. Йохан надеялся, что он вообще вернется; главное, чтобы не появился настоящий ревизор, которого здесь ждали - выкручиваться лишний раз не хотелось.
  - Очень рад! - секретарь щелкнул каблуками начищенных сапог. - Очень, очень рад. Меня зовут Ласло, Ласло Иштван. Я - унтер-офицер, секретарь капитана Шумахера. Кстати, вы знаете генерала Ласло, имперского полководца? Он мой родственник. Может быть, вам доводилось его встречать при дворе?
  Йохан неопределенно покачал головой.
  - Я тоже очень рад с вами познакомиться, унтер-офицер, - заметил он спокойно. - Но давайте перейдем к делу. Вы собирались мне что-то показать, не так ли?
  - Да! - и секретарь многозначительно поднял палец, но тут же нахмурился и подозрительно взглянул на Фризендорфа. - Главное, что у нас здесь царит полный порядок! Если бы не некоторая... ммм... либеральность и, я бы даже осмелился сказать, потворство капитана, то, конечно, все могло бы быть гораздо лучше. А так - посудите сами! Заключенных у нас не так много, камеры ветшают, потому что в них нет обитателей, кроме крыс и пауков. А значит, что? Значит, казна должна выделять громадные деньги на крепость! Иначе мы все в опасности! Сами знаете, с войной на востоке никто не может чувствовать себя спокойно.. Но пойдемте. Вы увидите все сами, господин ревизор!
  Он развернулся и поспешил внутрь. Йохан последовал за ним, жалея, что не захватил плащ. Здесь было чересчур холодно даже в этот жаркий день, и только у редких факелов и фонарей не хотелось стучать зубами.
  - Меня прежде всего интересуют сами заключенные, - заметил Фризендорф. - Правомочно ли они посажены, например. Есть ли у них какие-то жалобы...
  - Жалобы? Господин ревизор! За весь срок моей службы ни у одного висельника не было ни одной жалобы!
  - Предпочитаю делать собственные выводы.
  - Что ж, уверен, к концу сегодняшнего дня вы удостоверитесь, что я прав.
  "К концу сегодняшнего дня!" Йохан вздрогнул. Ему совсем не улыбалось лазать по катакомбам среди преступников, а потом наслаждаться компанией этого унтер-офицера, который так явственно намекал на грядущую взятку.
  - Посмотрим, - сдержанно ответил Фризендорф.
  Секретарь взял с крюка фонарь, и они заглянули в небольшую душную комнатенку, где дремал какой-то верзила в мундире плохого сукна, который расползался по швам на его крупном теле. После короткого представления (это оказался тюремщик. Свое имя он произнес крайне неразборчиво и предложил звать его просто Бурым) он встал и выразил неохотное согласие сопровождать важного гостя. Гремя ключами, верзила протиснулся в коридор, и Йохан почувствовал запах горохового супа, который забыли дня на два.
  По дороге секретарь беспрерывно рассказывал о тяжелой работе, о том, как пагубно влияют крепостные стены на тонкие натуры, потом почему-то перешел на музыку, архитектуру и последний выпуск литературного альманаха, время от времени упоминая, как хорошо встретить образованного человека... Из его рассказов следовало, что по крайней мере половина всех знатных людей его родственники: они одерживали победы и создавали прекрасные картины, принимали гуманные законы и баловались литературой.
  Когда они втроем спустились вниз, в казематы, Фризендорф окончательно решил, что болтунов и гороховый суп придумал не иначе, как сам дьявол, и Йохан мысленно поклялся в ближайшее время держаться и от того, и от другого подальше.
  Чтобы пройти сквозь низкую решетку в тюремный коридор, пришлось пригнуться и придержать треуголку. Пахло здесь отвратительно, немытым телом, мочой и чем-то кислым, щекотавшим нос. Фонарь секретаря отбрасывал карикатурные тени, но если бы не он, здесь было бы совсем темно - один-единственный огонек еле мерцал под потолком, а света сквозь слепые оконца проникало мало. Заключенные зашевелились, закашляли; чей-то старческий голос начал умолять выпустить его владельца отсюда, мешая молитвы и грязные ругательства. Секретарь прикрывая нос и рот платком, понуро взглянул на гостя, всем своим видом расточая извинения.
  - Как тут у вас... с болезнями? - нарочито громко спросил Йохан, чтобы Уивер мог услышать его, и заглянул в первую попавшуюся камеру сквозь решетку.
  - Осторожней, - прогудел осуждающе тюремщик. Изнутри кто-то плюнул, попав Фризендорфу на полу камзола. - Я же говорил. Ну ничего, сейчас мы с ними разберемся...
  Он засучил рукава, и в камере зароптали. Какая-то женщина сипло рассмеялась и посулила, что первому, кто войдет, она выцарапает глаза.
  Секретарь осуждающе покачал головой.
  - Безобразие! - гневно заявил он тюремщику. - Я надеялся, вы держите заключенных в строгости. А болезней у нас особенно нет, - уже совсем иным тоном обратился офицер к Йохану. - При гарнизоне есть доктор, и раз в неделю он делает обход.
  - Да не...Когда как, - озадачился верзила, перебив секретаря, и остановился. - Когда выпорем самых бойких, когда просто еды не донесем... Все, как приказано. Не вечно же с ними возиться.
  - Что значит "не донесем еды"? - поинтересовался Фризендорф, оттирая плевок. - Куда ж вы ее деваете?
  Из камеры послышался ехидный комментарий, куда тюремщики могут деть еду. Самым мягким эпитетом оказались помои, а приличным местом - зад. Верзила побагровел и гаркнул заткнуться.
  - Это они на вас так, - пояснил он Йохану. - Как новый человек, так начинают тут представление. А еду мы, знамо дело, до следующего дня храним... Бывает и до послеследующего. Но не воруем.
  - Лучше бы воровали! Приносите потом с червями, упыри! Ах да, вы же заботитесь о нас. Так она сытней, не надо тратить мяса, - Фризендорф вздрогнул, узнав голос Уивера. Англичанин присовокупил несколько заковыристых английских ругательств, и секретарь совсем как-то сник, увядая на глазах.
  - Теперь я слышу, - угрожающе произнес Йохан, - как вас уважают заключенные.
  Повисла тяжелая пауза, во время которой секретарь почти растаял сопливой лужицей у ног Фризендорфа, глядя на него преданными собачьими глазами, но важный гость лишь коротко приказал:
  - Выведите мне этого говоруна. За что он у вас сидит? Может, он хочет наказание похуже?
  - Сейчас-сейчас. Не извольте гневаться. Слышал, что приказано? - грозно рявкнул Ласло на тюремщика. - Выведи эту морду. Может быть, вы пройдете в главное здание? - секретарь словно на ходу менял маски, как только поворачивался к ревизору. - Там поудобней все-таки, сесть можно... Я распоряжусь об обеде, опять же.
  - Нет, не хочу тратить лишнего времени, - Йохан не возражал бы поговорить с Уивером подольше, чтобы узнать все обстоятельства дела, но время, и правда, поджимало, если он не хотел встретиться с настоящим ревизором.
  Тюремщик, отвечая легким матерком на ругательства, что доносились из камеры, справился с замком. Изнутри вытолкнули Уивера со скованными ногами. От его франтоватого вида не осталось и следа: камзол, треуголка и чулки исчезли в неизвестном направлении, рубаха испачкалась, на вороте уже не хватало пуговиц, и стоял англичанин на камнях босиком.
  - Здешние стражи порядка считают, сапоги помогут мне убежать, - с усмешкой сообщил Уивер, когда Йохан уставился на его босые ноги. - Я же думаю, они помогли бы мне сохранить здоровье. Но, храни его Бог, капитан оказал мне милость и выписал лапти. Если мне повезет, через недельку я их получу. Хороши порядочки, а?
  Фризендорф холодно взглянул на секретаря, и тюремщик отвесил Уиверу хорошего леща, мазнув его по уху, неверно истолковав взгляд ревизора.
  - Разберитесь с сапогами, - велел Йохан. - Безобразие. В чем он провинился?
  - Грабеж, господин ревизор... То есть, ваше сиятельство.
  - Я украл самую большую драгоценность, - опять влез Уивер, уворачиваясь от тюремщика, - она есть только у мертвецов и зовется "Ни-тче-го". Я такое в Индии повидал, у их раджей. Меня уже пообещали повесить, но за ерунду: ложки-юбки. Даже обидно, знаете ли.
  Из камер донеслись ехидные комментарии и злой смех.
  - Не слушайте его, ваше сиятельство! - секретарь аж побелел, хотя казалось, что дальше уже некуда. - Его застали на месте преступления, в сарае, где он прятал награбленное, чтобы потом сбыть. Ограбили почтенного гражданина, буквально за полчаса до того, как этого мерзавца поймали! У него явно был сообщник, потому что нашли мы гораздо меньше, чем было унесено.
  - Сообщник... - задумчиво повторил Фризендорф и потер подбородок. - Он местный? Ругается как-то странно. Долго ему пришлось следить за домом?
  - Да нет, залетная пташка, - вмешался тюремщик. - Говорит, что англичанин. Видал я таких англичан...
  В самых изысканных выражениях Уивер сообщил всем присутствующим, где видел их родственников, и Йохан зажмурился, чтобы не рассмеяться. Пусть английский язык он знал пока плохо, но ругательств от Уивера уже наслушался.
  - Вам нехорошо? - поинтересовался невинно Уивер, который прекрасно знал привычки друга, и секретарь заботливо придержал Йохана за локоть.
  - Не стоит волноваться, - покачал головой Фризендорф, справившись с собой. - Похоже, этот малый действительно англичанин, секретарь. Во всяком случае, подобную речь я слышал. Что ж, обвинения действительно серьезны...
  - Но они лживы! - Уивер топнул ногой и сморщился от боли, когда кандалы на его лодыжках напомнили о себе. - Я всего лишь пошел за девкой, и она меня завела в сарай, а потом оглушила, и я уже очнулся связанный с этими вещами!..
  - Я думаю, нет смысла слушать его дальше, - заявил секретарь и махнул рукой тюремщику. - Это бред! Девка! Мне подсунули! Каждый так говорит, кого ни спроси. Все - пресвятые ангелочки, когда их ловишь, но матерые убийцы и грабители, как только остаются без присмотра. Обратно в камеру его!
  - Обвинения достаточно серьезны, - терпеливо повторил Фризендорф, хотя внутренне кипел от негодования, и ему хотелось схватить друга в охапку и сбежать отсюда, пока тюремщик возится с замками. - Думаю, вам стоит как следует расследовать это дело и не отмахиваться от любых свидетелей. А вот с сапогами нехорошо. Разберитесь.
  - Будет исполнено! - секретарь щелкнул каблуками, а Уивер ехидно прокричал ему в спину:
  - Скорей рак на горе свистнет!
  Сильный удар от тюремщика свалил его с ног на пол. Двое сокамерников Уивера предусмотрительно отошли, чтобы не попасться под горячую руку, и англичанин остался корчиться на камнях.
  - Прекратите! - приказал Фризендорф. - Может быть, у вас еще и пытки до сих пор в обиходе?
  - Согласно Уложению, - бодро отозвался секретарь, не уловивший в голосе Йохана осуждения. - Все согласно Уложению!
  - Отвратительно. Между прочим, император совсем недавно сказал, что не одобряет пыток, - Йохан стянул с руки перчатку и ткнул ей секретаря в узкую грудь. - И мне кажется, что это стоило бы принять во внимание особо. Вы меня поняли?
  - Будет исполнено... - повторил офицер уже растерянно. В его взгляде отразилось такое отчаяние, словно он уже видел, как его выгоняют с поста секретаря, и Ласло внезапно выпалил. - Может быть, теперь вы желаете отобедать, господин ревизор?
  - Нет, - отрезал Йохан и повернулся к выходу. - Не желаю. Пожалуй, сейчас мне лучше вас покинуть и осмыслить первые впечатления о здешних порядках.
  - Но, господин... ваше сиятельство... Офицер! - секретарь догнал его, погрозив кулаком тюремщику за спиной у Фризендорфа. Тюремщик пожал плечами и зевнул. - Прошу вас! Приходите ко мне домой! Познакомитесь с женой, с сыном... Я купил ему барабан недавно, и в вашу честь он сыграет "Последний дозор"! А потом вернемся сюда! У меня сегодня на обед жареный каплун с кашей.
  - Я расцениваю ваше предложение как попытку задобрить меня, - холодно отозвался Йохан, поднимаясь наверх, хоть эта холодность стоила ему немало усилий. - Я не ем каплуна. У меня свой рацион.
  - О, Господи, - простонал сквозь зубы несчастный секретарь, и Фризендорф даже почувствовал укол какой-то жалости к этому служаке, готовому на все, лишь бы не потерять свой кусок хлеба. - Смилуйтесь!
  - Об этом не беспокойтесь, - заверил его Йохан, остановился перед выходом наружу и поправил треуголку. - Всего хорошего. Помните о заключенных. Надеюсь, вы выпишите заключенному хотя бы лапти к тому времени, как я вернусь.
  С этими словами он вышел на свежий воздух и сощурился от яркого солнечного света. Прежде чем сойти по деревянной лестнице вниз, Йохан зачем-то обернулся - секретарь глядел на него безумными глазами, прижав руку к сердцу. Внутренне Фризендорф почувствовал некоторую неловкость, но тут же образ оборванного Уивера встал перед его глазами, и Йохан крепко выругался.
  Миновав штадтгвардейцев на карауле, он твердым шагом дошел до фонтана, где они расстались с Андреем Павловичем. Вяземского поблизости не было, и Йохан остановился и оперся на каменный бок фонтана, глядя на зеленоватую поверхность зацветшей воды. Только сейчас он подумал, что можно было узнать судьбу Уивера куда как проще - расспросить хозяина постоялого двора для начала, потом тех штадтгвардейцев, что увели Честера с места преступления, а потом...
  - И почему я никогда не хожу прямыми путями? - пробормотал он с досадой на родном языке.
  Он нащупал у себя в кармане монетку и бросил ее в фонтан. Медь ярко блеснула на солнце, и Йохан загадал желание, чтобы все закончилось хорошо.
  
  Через час после того, как Роксана заперлась у себя, в дверь ее комнаты громко и настойчиво постучали - сначала один раз, затем дважды, потом же, когда ответа изнутри так и не послышалось, забарабанили уже всерьез.
  - Подите прочь! - донесся голос баронессы, и полупустая бутылка с вином разбилась о дверной косяк. Незваный гость громко и грязно выругался, и Роксана приподнялась на подушках, прислушиваясь, - рвался к ней кто-то незнакомый.
  - Открывай немедленно! - жуткий акцент незнакомца явно выдавал в нем местного уроженца, и баронесса брезгливо поморщилась. - Мы выломаем дверь!
  - Кто вы вообще такие? - храбро спросила она, не торопясь вставать. - Что за разбойники ломятся в дверь среди бела дня?
  - Мы не разбойники! - казалось, за дверью не на шутку обиделись. - Мы здесь, чтобы допросить дворянина по фамилии Фризендорф!
  - Ну так и ищите его там, где он есть! - Роксана возмутилась. - Почему вы ломитесь ко мне?!
  Закономерный вопрос вызвал какое-то замешательство за дверью, и оттуда послышалось перешептывание, из которого баронесса выловила лишь отдельные слова: "...дворянин ли?", "...сговор...", "...да ясно, что они делают!", "этот грабитель". Когда незваный посетитель вновь заговорил, его голос уже был на тон ниже и на два вежливей:
  - Нам сказали... Э-э-э... Что вы его невеста.
  - И что?
  - Может быть, вы его прячете!
  Этого Роксана уже не могла стерпеть. Фурией она метнулась к стулу, чтобы накинуть себе на плечи казакин, а затем решительно подошла к двери и распахнула ее, отодвинув засов. С той стороны оказались двое, в форме местной стражи, и несмотря на то, что каждый из них был выше ее на голову, оба они несколько оторопели от внезапного появления баронессы.
  - Вы позволяете себе вламываться в мою комнату по пустякам, когда я изволю отдыхать, - после каждого слова Роксана делала паузу, отчего они звучали гораздо внушительней. - Вы бросаете мне дикие обвинения! Если в этом городе так охраняют порядок, то я удивлена, что он еще стоит на своем месте!
  - Но позвольте... - заикнулся было высокий, со шрамом поперек щеки.
  - Не позволю! - она чуть пошатнулась, но схватилась за косяк. - Кто у вас главный? Я расскажу ему, как его люди нахально себя ведут... Что вы там высматриваете?
  Низенький втянул шею, застигнутый на месте преступления.
  - Ничего, госпожа.
  Солдат со шрамом коротко бросил товарищу несколько слов на незнакомом языке и скованно проговорил. - Скажите, баронесса, может быть, у вас есть ключ от комнаты Уивера...
  - У меня? Ключ? За кого вы меня принимаете?.. - на языке у Роксаны вертелись обидные слова, которым вино распахнуло ворота ее уст настежь, и она бы обязательно озвучила вслух, что думает, если бы в конце коридора не появилась знакомая фигура Йохана.
  - Вот тот, кого вы ищете. Позади, - коротко и кротко заметила она, обиженная на Фризендорфа за то, что он оставил ее, и за то, что сейчас он пришел так невовремя, не дав ей выпустить пар. Штадтгвардейцы резко, как по команде, развернулись, и высокий, придерживая саблю на боку, чтобы не лязгала, подошел к Йохану.
  - Фризендорф? - хмуро спросил он. - Есть несколько вопросов, приятель.
  Роксана заметила, как подобрался Йохан, и несколько мгновений ей казалось, что он сейчас сделает что-то непоправимое. Даже сквозь приятную пелену опьянения она испугалась, когда увидела, как он сжал ладонь на эфесе сабли, но тут же облегченно прислонилась к дверному косяку, как только поняла, что все в порядке, и глупостей не будет. Второй из солдат сделал к ней еле заметный шаг, видно, рассчитывая на определенную благосклонность.
  - Я готов вас выслушать, приятель, - мирно заметил Йохан, остановившись на полдороге. Он скрестил руки на груди. - Дело в Уивере и ограблении?
  - Точно так, приятель. И, надеюсь, что ты не собираешься сейчас сглупить.
  - Нет, приятель, не собираюсь.
  У Роксаны закружилась голова от множества "приятелей", каждый из которых звучал все более угрожающе, и баронессе захотелось прилечь и закрыть голову одеялом.
  - Позвольте вас проводить, - цепкая рука взяла ее за локоть. - Вы устали. Такой красивой женщине не стоит волноваться...
  - Не позволю, - из упрямства и обиды возразила она. - Я не устала и я не волнуюсь.
  Солдат теснил ее в комнату. От него пахло табаком и еще чем-то, похожим на весеннюю вонючую травку, из которой когда-то давно, много лет назад, мать делала салат. Когда он подошел слишком близко, Роксана уперлась руками ему в грудь и упрямо закусила губу.
  - Оставьте меня в покое, - велела она. - Я не хочу, слышите, не желаю, чтобы вы заботились обо мне.
  Низенький штадтгвардеец не обратил на ее слова никакого внимания и с легкостью подавил сопротивление. Баронесса с запоздалым возмущением почувствовала его руку на своей талии, и от всей души метко заехала ему в нос кулачком. Солдат выругался и отшатнулся, зажимая нос ладонью, чтобы не запачкать свой мундир.
  - Вот так, - наставительно проговорила Роксана во внезапно наступившей тишине и развернулась, чтобы запереть за собой дверь. Ее качнуло от резкого движения, и именно поэтому она ускользнула от ответного удара разъяренного солдата, даже не заметив его.
  - Что за...?! - Йохан оттолкнул плечом своего собеседника, который с недоверием обернулся на шум, страдальчески скривив густые брови. В три шага Фризендорф пересек разделявшее их с подлецом расстояние, и схватил его за плечо. - Думай, что делаешь, мерзавец!
  - Эй! - шрам на лице у высокого покраснел, наливаясь кровью. - Вы! Прекратить!
  - Я пытался лишь помочь этой бабе! - напарник пропустил приказ мимо ушей. Голос его прозвучал гнусаво.
  - Как ты ее назвал? - возмутился Йохан. Он не стал дожидаться ответа и нанес ему смазанный удар по скуле. Солдат отступил, мотая головой, но тут же пригнулся и боднул противника головой в живот, отчего Фризендорф согнулся вдвое. Роксана невольно ахнула и почувствовала, что в голове немного прояснилось: то ли от волнения, то ли от жалости к своему жениху. Схватка длилась недолго, и драчуны не без помощи второго штадтгвардейца разошлись по сторонам, тяжело дыша. Под глазом у Йохана наливался синяк, его противник, морщась, щупал свернутую набок челюсть.
  - Мне придется тебя арестовать, - ровно сказал высокий. Роксана подобрала юбки, неуверенная, что не запутается в них, и подошла к своему жениху, протягивая ему платок. Йохан накрыл ее руку своей и какое-то время просто глядел на баронессу: ни укора, ни осуждения не было в его взгляде.
  - Она - моя невеста, - отрывисто сказал он наконец. - Любому разобью лицо за такие слова о Роксане. А ты бы на моем месте спокойно смотрел, как ее лапают?
  - Эй, потише, приятель! - прогнусил противник. Теперь он еще и с трудом двигал челюстью. - Я просто хотел ей помочь, а эта дик... она разбила мне нос! Что, мне надо было стерпеть?
  - В следующий раз подумаешь, прежде чем вылезать! - оборвал его напарник, нервно потирая лоб. Он явно раздумывал, что ему делать.
  - Мы можем договориться, - неохотно заметил Йохан. По его лицу было заметно, что денег ему было жалко. Они были последними, но в тюрьму попадать ему не хотелось. Во всяком случае, из соседней камеры он точно не поможет Уиверу.
  Дрожащими пальцами баронесса отстегнула серебряный браслет со своего запястья. Она хотела было приложить его к синяку Йохана, но в последний момент передумала и сделала два стремительных шага к низенькому штадтгвардейцу. Тот было шарахнулся, но позади него оказалась стена. Роксана силой вложила ему в руку свой браслет и властно, насколько у нее достало сил, сказала:
  - Возьми! Этого хватит, чтобы вылечить твой нос... И забыть об этом происшествии.
  Йохан открыл рот, чтобы возразить, но под взглядом обернувшейся баронессы благоразумно его закрыл. Солдат повертел браслет в руках, но, в конце концов, спрятал его.
  - Этого, конечно, мало, - пробурчал он, старательно не глядя на Йохана. - Но я сегодня почему-то добрый.
  - Не ты, а я, - вновь прервал его штадтгвардеец со шрамом. - Хорошо... Можно считать, что мы исчерпали наше недоразумение, господин Фризендорф. Надеюсь, ты будешь себя вести теперь осторожней, приятель. Так вот. Мы не закончили наш разговор о твоем друге. Предлагаю следующее: сейчас мы спускаемся вниз, чтобы Георг проставился выпивкой, - низенький запротестовал, - за свои раны и приложил что-нибудь холодное к носу, и через десять минут ждем тебя там. Не советую бежать. Договорились?
  - Идет, - согласился Йохан и поднял свою треуголку, слетевшую во время драки. Он приобнял Роксану за плечи, и они молча проводили удалявшихся штадтгвардейцев взглядом. За дверью в конце коридора что-то упало, и послышались старческие проклятия.
  - Всюду уши. Знатное было представление для местных, - вздохнул Фризендорф и мягко подтолкнул баронессу назад, к двери ее комнаты. - Пойдем-ка, пойдем.
  - У меня теперь нет браслета. И тут воняет вином, - посетовала Роксана первым делом, как только уселась на постель и скинула с плеч казакин. - Все из-за тебя!
  Вместо ответа Йохан погладил ее по голове, и она обняла его за пояс.
  - Не хочу, чтобы ты к ним ходил, - капризно заявила баронесса, пряча свою обеспокоенность под маской избалованности.
  - Я куплю тебе много браслетов, - невпопад пообещал Фризендорф. - Мне придется с ними поговорить. Уверен, что Уивера подставили. Он такой, ты же знаешь...
  - Знаю! Поэтому не хочу, чтобы ты попал вместе с ним на виселицу.
  - Он не попадет на виселицу, а уж я - тем более, - рука Йохана замерла на затылочной ложбинке Роксаны, где из прически выбивались темные кудри. Самое беззащитное место, вызывавшее нежность всякий раз, когда он дотрагивался до ее шеи. - Поспи, пока я не вернусь. И не посылай больше Камилу за вином!
  - Мне без тебя скучно. Что прикажешь мне еще делать, как не пить?
  Она расцепила руки и встала, стягивая с плеч незашнурованный корсет и свои юбки. Когда Роксана осталась лишь в рубашке и чулках, она призывно взглянула на своего жениха и нырнула под одеяло.
  - Ты бросаешь меня, - глухо донеслось оттуда, - все время бежишь кого-то спасать, а я тут одна...
  Йохан вздохнул и присел на край постели.
  - Я люблю тебя, - неловко сказал он, борясь с собой: остаться хотелось сильно. - Но мне надо идти.
  Роксана откинула край одеяла, чтобы заглянуть ему в глаза.
  - И я люблю тебя, - наконец сказала она, выдержав долгую паузу. - Возвращайся быстрей. Как я хочу, чтоб все это закончилось.
  Когда Йохан закрыл за собой дверь комнаты, баронесса крепко обняла подушку и уткнулась в нее лбом. На ум приходили только молитвы, и с ними Роксана заснула тревожным, липким сном.
  
  
  Обеденный чад плыл под закопченным потолком. На очаге жарился ягненок для важного гостя, и теплый, пузырящийся сок капал на угли, рождая неповторимый аромат, что будил аппетит даже у того, кто съел обед из трех блюд. Йохан с тоской вспомнил щедрые посулы секретаря об обеде и каплуне с кашей, и на какое-то время это отвлекло его от мыслей, что делать дальше. Беседа со штадтгвардейцами вышла мирной, несмотря на подбитый глаз и распухшую щеку. "Нет. Не знаю. Был у себя. Уивер не мог этого сделать" - вот и все, что он сказал, умолчав о собственном визите в тюрьму.
  Мрачный хозяин, глядевший на него так, словно Йохан был по меньшей мере сообщником убийцы, принес ему разбавленного вина, горшок с супом, в котором тоскливо плавали кружок моркови, луковичная шелуха и два мясных шарика, и несколько крошечных пирожков с мясом, "пирожки-на-один-зуб" с ломким тестом. Фризендорф положил на край стола крейцер, и хозяин молча забрал его, не удостоив даже взглядом, не то, что пожеланием приятного аппетита.
  Суп был слишком соленым, а вино чересчур теплым, но Йохан съел все, раздумывая, что делать дальше и куда подевался Андрей Павлович. Может быть, он решил, что ему ни к чему теперь путешествовать с ними? Его звериное чутье опасности могло подсказать такой выход; несмотря на то, что Вяземский старался быть услужливым и милым, на деле князь таким вовсе не был. Йохан не сомневался в том, что найди тот компанию получше, он оставит их без малейших колебаний.
  - Все плохо, - трагический голос Андрея Павловича раздался над ухом, словно Вяземский услышал мысли Фризендорфа и поспешил развеять его дурные размышления.
  Князь в расстегнутом на груди камзоле тяжело опустился на лавку напротив и бросил треуголку на стол. Весь он был какой-то взъерошенный, а нос у Андрея Павловича перепачкался в саже.
  - Что еще случилось? - Йохан уставился на темное пятно, и Вяземский обиженно моргнул: он не выносил, когда на него столь пристально смотрели.
  - Я дал денег, - в голосе Андрея Павловича слышался какой-то скрытый надрыв, точно князь был готов прыгнуть в бушующее море.
  - Кому и зачем?
  - Капитану... То есть, я думал, что он - капитан.
  - И что? - Йохан скрестил руки на груди и взглянул на собеседника. - Он тебя обманул?
  - Нет... То есть, да. Но нет.
  Фризендорф выразительно промолчал и поднял одну бровь. Синяк под глазом тут же отозвался болью.
  - Я дал ему не все деньги, - нехотя признался Андрей Павлович. - И некоторые из них фальшивые.
  - Тогда хорошо, что он не заметил.
  - Но Уивер по-прежнему в тюрьме!
  - С фальшивыми деньгами ты б составил там ему отличную компанию.
  Андрей Павлович промолчал и щелкнул пальцами, подзывая хозяина. Коротко и властно Вяземский приказал принести вина и, как только перед ним появилась кружка, он уткнулся в нее, избегая встречаться взглядом с Фризендорфом.
  - У тебя на носу что-то черное, - заметил Йохан. Андрей Павлович неторопливо вынул кружевной платок, промокнул нос и вполголоса заметил:
  - Как ты думаешь, если я выправлю себе документы... Скажем, какого-нибудь важного чина... И по ним заберу доктора... Оно получится? - он с надеждой взглянул поверх края кружки на Йохана. Тот покачал головой.
  - Сомневаюсь. Лучше не делать глупостей, которые потом придется расхлебывать.
  Вяземский подозрительно на него взглянул.
  - Ну-ну. Странно от тебя это слышать.
  - Но это же правда, - возразил Йохан и почувствовал легкий укол совести.
  Андрей Павлович нервно сжал кружку и совсем тихо сказал:
  - Ведь нам как-то нужно ему помочь... Как это сделать по-честному? Только глупцы надеются на то, что честность в мире что-то решает.
  - Спокойно, - Фризендорф говорил уверенно, хотя хладнокровия и осознания, что делать дальше, в нем не было ни на пфеннинг. - Как бы там ни было, но положение наше... не очень хорошо и лучше его не усложнять. Знаешь, ты бы подвел итог, сколько у нас осталось денег. Возможно, они понадобятся. Я, по правде, на мели, а какие-то деньги Уивера можно получить только в Вене.
  - Я и так знаю, сколько у нас денег, - буркнул Вяземский. - Мне не надо их считать.
  - Хорошо, тогда я спрошу так: сколько ты можешь отдать мне?
  Андрей Павлович исподлобья поглядел на Йохана.
  - Я не пойму, - наконец сказал он, - ты, кажется, хочется меня обидеть? Заподозрить в жадности? Может быть, ты еще хочешь сказать, что я похож поэтому на еврея? Так вот, я отдам тебе все, что у меня есть! - патетически заявил Вяземский. - Не потому, что хочу тебя в чем-то убедить, а ради Уивера!
  Он встал, сжимая кружку с вином в руке, и поглядел на Йохана сверху вниз.
  - Князь Вяземский, - надменно произнес Андрей Павлович, - всегда держит свое слово.
  С этими словами он пошел к лестнице наверх, время от времени прикладываясь к вину.
  Йохан ошеломленно посмотрел ему вслед, совершенно не ожидавши подобного исхода, а затем невесело рассмеялся. Обещания обещаниями, но за вино Вяземский оставил расплачиваться ему.
  
  Через какое-то время, когда солнце уже совсем низко стояло над крепостной стеной, Йохан вышел на улицу. На его лице красовалась повязка из шейного платка Уивера, Роксана заботливо перевязала синяк, чтобы жениха не принимали за бандита или пьянчугу. Йохан оглянулся по сторонам и зашагал направо, там, где в конце улицы высилась церковь из светлого камня.
  Длинные тени точно скрыли уличный гомон: возгласы торговцев, блеяние коз, детский смех, - все утихло, но вечерние и опасные звуки рождались из подступающих сумерек. Пока заботливые хозяйки накрывали стол к ужину, а уставшие дети клевали носом после долгого дня, притулившись рядом с отцом, на улице начали появляться те, что не чурались ночной жизни, те, что были не прочь промочить горло, и те, кто не слишком любил показывать свое лицо открыто.
  Андрей Павлович ушел требовать свидания с Уивером, как только узнал, что у того отобрали сапоги. Он был так серьезен и озабочен, что даже не обиделся, когда Йохан с присущим ему отсутствием такта заметил, что сейчас Вяземский стал больше похож на человека, а не на ходячие счеты; Андрей Павлович только лишь мрачно кивнул.
  Сам Фризендорф узнал у хозяйского слуги, что Уивера нашли не штадтгвардейцы, а некая женщина, молодая вдова Вайдич. Покойный муж ее владел несколькими лавками, но на вопрос Йохана "Зачем же почтенной вдове лазать по чужим сараям?" слуга так удивился и крепко задумался, что даже не услышал оклика Костолани, пока тот не появился: мрачный, как ангел мщения. Вдову стоило навестить, и, несмотря на час, совсем не подходящий для визитов, Фризендорф отправился к ней, поделившись с задумчивым слугой еще одной монетой: на этот раз за адрес.
   - Я так и знал, что здесь замешана женщина, - пробормотал Йохан и еле-еле разминулся с каким-то фатом, который неожиданно вынырнул из-за угла, кутаясь в плащ, и злобно зыркнул, норовя задеть плечом Фризендорфа. В другой раз перепалки было бы не избежать, но сейчас Йохану было плевать на наглых дворян, ищущих приключений.
  Может быть, Уивер чем-то насолил вдовушке, и она его подставила? Но для подобного обвинения надо обладать чересчур извращенной фантазией или же исключительной мстительностью. Некоторые женщины готовы наказать любовника так, что небо покажется с овчинку, но все же расчет присущ совсем немногим из них: обычно женщины действуют сгоряча, не думая о последствиях.
  Каменный дом госпожи Вайдич отличался от своих соседей ухоженностью и прибранностью: по стене поднимался дикий виноград, цепляясь усиками за камни и ставни, оконные рамы и ставни были любовно выкрашены светлой краской. На вытертых ступенях крыльца сидела пушистая носатая кошка, щурясь на заходящее солнце.
  Йохан трижды постучал и отступил на шаг, ожидая, что кто-то из слуг откроет ему. Дверь отворилась, и с другой стороны порога на него взглянула какая-то черноволосая ненапудренная женщина, закутанная по-простому в платок. Полосатый жакет с чужого плеча висел на ней мешком, и вся она была так не под стать этому дому, что Йохан даже оторопел.
  - Чего вам? - невежливо поинтересовалась она, внимательно рассматривая Фризендорфа с ног до головы, как заправский тюремщик.
  - Я хотел видеть хозяйку этого дома, - кротко и коротко ответил тот. Женщина ему не понравилась: властность так и исходила от всего ее облика.
  - Зачем?
  - У меня есть к ней один важный вопрос.
  - Я не жду никого и не желаю отвечать ни на какие вопросы, - она попыталась закрыть дверь, но Йохан успел подставить плечо.
  - Я друг того человека, которого вы нашли, - сдавленно произнес он. Вдовушка не собиралась сдаваться и больно прижала его дверью. - Мне надо знать, что случилось.
  - Ваш друг - разбойник! И вы тоже! Оставьте меня в покое и отойдите, наконец, от моей двери!
  - Разве вы не думаете, что он может быть невиновен?
  - Нет. Подите вон!
  - Но...
  Она потянула со всей силы за ручку на себя, и Фризендорф чуть не взвыл от боли. Он резко отстранился, и дверь захлопнулась у него перед носом. Йохан потер плечо и хмуро взглянул на бронзового Меркурия, что ехидно ухмылялся с ручки дверного замка.
  Смеркалось, и свежий ветер с реки Мареш приносил с собой затхлость и прохладу. Птицы умолкали одна за одной, готовясь ко сну, и только ласточки жалобно кричали в вышине над рекой. Крепость темнела в сумерках, похожая на великана, что прилег поспать на сырую землю, и именно сейчас Йохан явственно понял, что никто не поможет Уиверу, кроме него.
  С заднего двора дома вдовы послышался шорох, и Фризендорф замер на месте, чутко прислушиваясь к звукам. Мелькнула чья-то юбка среди кустов, и слабый вздох раздался в темноте. Он тут же оборвался, как будто незнакомке заткнули рот. Йохан нахмурился и направился было посмотреть, что это там творится, но дверь дома распахнулась, и на пороге показалась давешняя хозяйка дома. Она куда-то торопилась и сбежала с крыльца, одновременно накидывая на плечи казакин, но остановилась, как только завидела мужской силуэт.
  - Что-то вспомнили? - любезно поинтересовался Йохан, выйдя из тени. Он старался не глядеть на кусты за ее спиной: ветви дрогнули, словно на них присела птица.
  Вдова хмуро взглянула на него, не находясь с ответом.
  - А вы подстерегали меня здесь? - недружелюбно спросила она наконец. - Я сказала, что мне не о чем с вами говорить!
  - Задержался подождать, пока заживет плечо. Вы, кажется, торопитесь?
  - Да! То есть, нет... Я хотела... сходить к соседям. Очень страшно в доме одной. После этого грабежа, - она внезапно устало улыбнулась, и улыбка преобразила ее лицо - оно стало каким-то домашним и милым.
  - А слуги?
  - О, моя служанка слегла. Съела что-то не то пару дней назад. А пасынка забрали в солдаты. Может быть, вы зайдете в дом? Простите, что я была так невежлива, но ваш друг - грабитель, и я подумала...
  С каждым словом вдова была все любезней, и голос ее звучал все более сладко, как свежий цветочный мед. Она уже смотрела на Йохана с благосклонностью родной тетки, но Фризендорф не доверял ее быстрому перевоплощению.
  Кто-то уходил там, кустами. Был ли это грабитель или кто-то спасался из этого дома? Может быть, и правда, стоило остаться здесь, перекусить, расспросить вдову? Йохан вспомнил о Роксане, и желание оставаться надолго с вдовой пропало.
  - Я не могу, - ответил он. - Расскажите мне, как вы нашли моего друга.
  - Я просто шла мимо, - обиженно сказала та и скрестила руки на груди. - Услышала подозрительные звуки. Ваш друг раскладывал украденные вещи, рассчитывая спрятать их. Что я должна была сделать? Конечно же, я позвала солдат!
  - Это немыслимо, - заметил Йохан и представил себе Уивера, прячущего ложки и юбки под солому. К этому образу прилагался гнусный смешок и жадность в глазах, но Уиверу они шли, как офицерский мундир оборванцу.
  - Вам не доводилось встречать честных людей! - оскорбленно заявила ему вдова, приняв слова на свой счет.
  - Простите мою невежливость, - рассеянно отозвался Йохан. - Если представится случай, то я принесу вам подарок за ваши волнения.
  Вдова пристально взглянула на него, поджав губы.
  - На моем месте любая другая женщина на вас бы обиделась, - подытожила она внезапно. - Интересно, если я сейчас позову соседей и солдат, вас ведь наверняка посадят в соседнюю камеру вместе с вашим дружком! Убирайтесь прочь! Вы ведь хотите узнать, что осталось от спрятанных ценностей, так?
  - Но... - внезапная перемена в разговоре застала его врасплох. Вдова демонстративно развернулась, и дверь захлопнулась перед Фризендорфом еще один раз.
  - Дела... - пробормотал он и оглянулся. Убедившись, что никого нет, Йохан надвинул треуголку пониже, надеясь, что если его и запомнят, то как одноглазого пройдоху, и нырнул на задний двор, стараясь пройти под окнами как можно тише. В кустах уже никого не было, только клочок синей льняной ткани повис на ветке. Йохан снял его, поднес к глазам и задумчиво потер между пальцами, словно это могло как-то подсказать ему, что делать дальше.
  Дверь скрипнула и отворилась, на этот раз совсем тихо, госпожа Вайдич снова вышла наружу, но теперь в ней не осталось ни капли беспомощности или слащавости. Она подняла голову к небу, словно волчица, готовая завыть, и тихое, но крепкое ругательство слетело с ее губ. Поежившись от холода, она постояла еще недолго, взволнованно оглядываясь по сторонам, и Йохан вновь задумался о ее странном поведении, глядя на нее сквозь темную листву. Что она знала и кого боялась? Может быть, тот, кто представил Уивера грабителем, заставил ее лжесвидетельствовать? Он совсем не думал о том, что делать, если она застанет его в своем дворе, но, на его счастье, женщина вернулась в дом. Только когда прошло достаточно времени, и никаких подозрительных звуков больше не доносилось, Фризендорф наконец-то выбрался из зарослей, повоевав с кустом роз за целость своего камзола. Кусочек чужой ткани Йохан взял с собой и на обратном пути размышлял о том, как все глупо получилось, не обращая внимания ни на случайных прохожих, ни на окрестности, удивительно прекрасные в наступающей темноте.
  
  Первой, кого он встретил, вернувшись на постоялый двор, оказалась Камила. Они столкнулись в полутемном коридоре, и служанка чуть было не уронила поднос, на котором стоял графин с водой и оловянный стаканчик. Йохан помог ей удержать все на весу, спрятав лоскуток за обшлаг рукава, и не удержался от вопроса:
  - Это для Роксаны? Я отнесу ей сам.
  Камила почему-то избегала его взгляда, старательно отводя глаза. Такое поведение всегда выдержанной и спокойной служанки было непривычным, и Фризендорф нахмурился.
  - Что-то еще случилось? - негромко спросил он.
  - Нет, все в порядке, - покачала головой Камила. - Госпожа уже спит. Вода нужна Андрею Павловичу.
  - Вяземскому?! - Йохан удивился: Андрей Павлович никогда не пил воды и считал, что она вредна для желудка. - Зачем ему?
  - Он выпил немного лишнего.
  - Вяземский?!
  - Да, он вернулся очень расстроенным из тюрьмы и тут же потребовал вина и водки. Как вы думаете, - Камила впервые взглянула на него прямо, - как быстро вы сможете выручить вашего друга?
  Йохан взял из ее рук поднос и честно признался:
  - Не знаю. Если я не смогу вытащить Уивера за неделю, то... - он нахмурился еще больше, не желая говорить о плохом, и понятливая Камила еле слышно вздохнула. - Я отнесу Вяземскому воду. Всегда хотел посмотреть на него пьяного.
  - Как скажете. Вы чего-нибудь желаете?
  - Да нет, можешь идти.
  Камила сделала книксен и скрылась в комнате Роксаны, низко опустив голову. Йохан было задумался о том, отчего она так волнуется о тюремных сроках Уивера, но почти тут же выбросил все девичьи треволнения из головы.
  Дверь в их комнату с Андреем Павловичем он открыл ногой. Пустая постель Уивера молчаливым упреком стояла у окна, а на единственном столе так и лежали его последние рисунки местных птиц. Вяземский, подперев голову, мрачно разглядывал акварельный набросок какой-то невзрачной птахи и время от времени сморкался в кружевной платок.
  - Вот твоя вода, - Йохан поставил перед ним поднос.
  - Я не хочу воды, - безжизненно проговорил Андрей Павлович и поднял мутный взгляд. - Я просил водки.
  - Хватит тебе уже водки. Глянь в зеркало - весь зеленый. Что случилось?
  Йохан присел на табурет рядом, отодвинув батарею из пяти бутылок. Одна из них была граненой, и какая-то мутная жидкость еще плескалась внутри. Определенно, это было не вино. От Вяземского разило, как будто он искупался в водке, и, кажется, один раз его уже стошнило.
  - Он в тюрьме, понимаешь. Уивер в тюрьме, - Андрей Павлович замолчал и уставился в стену.
  - И что? Для Уивера - это нормально. То есть, - спохватился Йохан и плеснул в какую-то более-менее чистую кружку оставшегося вина, - я хотел сказать, что он бывал и не в таких передрягах. Что ему тюрьма?
  - Ты его ненавидишь, - заявил Вяземский и чудом не опрокинул графин с водой на акварели. - Ты бесчувственный. Тебе п-плевать на него.
  Йохан протянул руку, чтобы убрать рисунки, но Андрей Павлович навалился на них грудью, точно Фризендорф хотел отнять у него последние деньги.
  - Неправда, - уязвленно заметил Йохан и скрестил на груди руки. - Мне не плевать, а ты пьян.
  - Да, я пьян! - патетически заявил Вяземский, сгребая рисунки к себе. - Ты не можешь этого понять! Когда я пришел туда и увидел его, босого, несчастного... Я хотел заплакать, я ничего не мог для него сделать! - кажется, Андрей Павлович даже протрезвел. - А ты... Ты сидишь ровно или где-то шляешься, а он... Ему там плохо...
  Йохан не сразу нашелся, что ответить на эти жаркие слова и залпом выпил полкружки. Вино оказалось неожиданно крепким и кислым, и он поморщился.
  - Так, - негромко сказал он. - Я делаю все, что в моих силах. Поверь, он мой друг.
  - Да, тебе-то он просто друг!.. - Вяземский качнулся в его сторону и ткнул в Йохана кружкой. - Налей мне водки!
  - То есть, как это просто? - опешил Йохан, но Андрей Павлович хрипло и бессвязно забормотал что-то про русскую водку, что она отвратительна, но он будет ее пить, потому что на душе его гораздо хуже. Фризендорф хмуро выслушал его, но все-таки налил ем крепкого напитка. Андрей Павлович жадно схватил кружку и тут же к ней присосался.
  - ... ненавижу весь мир, гнилое место, - заплетающимся языком протянул Вяземский, как только сделал глоток. - Если бы не он, я бы не знаю что... мне на всех покласть... а он в тюрьме... а я тут... а ты не знаешь,.. трудно ведь... я рядом с ним и тссс, молчок... а он с бабами... а я ничего не могу сказать... и всегда так, всю жизнь... но сейчас особенное... не так как всегда...
  Он уткнулся в кружку и вещал еще что-то ей, но Йохан не был уверен, что хочет слушать дальнейшие откровения князя.
  - Знаешь что, - наконец сказал он, устав от потока слов, - ты со мной не спорь. И пошли спать. Я тебя уложу.
  Йохан встал и взял Андрея Павловича за плечо. Тот уткнулся лбом ему в руку и внезапно зарыдал.
  - Ну-ну, - неуклюже произнес Йохан, совершенно теряясь; он не знал, как реагировать на чужие слезы. Он поднял Вяземского на ноги, и тот повис на нем тряпкой. Андрей Павлович был бережно перенесен на кровать, и Фризендорф стянул с него сапоги. Смуглое лицо князя побледнело, нос заострился еще больше, и почти сразу же, обессиленный, он закатил глаза, захрапел и свернулся калачиком. Йохан накрыл его покрывалом, вернулся к столу и перебрал бутылки: все, кроме водочной, были почти пусты. Вяземскому завтра будет нехорошо.
  Йохан собрал рисунки Честера и положил их к нему на сундучок, чтобы они не потерялись. Андрей Павлович метался и бормотал что-то во сне; язык был Йохану незнаком, и это ему не нравилось.
  Он взял кружку, из которой пил, и поднес ее к губам, но тихий стук в дверь заставил его поставить вино назад на стол.
  - Кто там?
  - Это я... Камила.
  - Камила? - Йохан уже даже почти не удивился.
  - Да... Мне нужно с вами поговорить.
  Он отпер дверь. Служанка, по обыкновению, скромно смотрела в пол - чистый образец благопристойности и непорочности.
  - У меня просьба к вам, - проговорила она, не делая попытки переступить через порог. - Завтра. Мне бы хотелось, чтобы вы проводили меня утром кое-куда. Я бы попросила Андрея Павловича, но он... - и Камила выразительно качнула подбородком в сторону Вяземского.
  - Да уж, завтра с утра ему будет не до прогулок, - подытожил Йохан. - Надеюсь, он не уйдет в запой. Я видел пьющих русских - больше не хочу. Куда тебе надо?
  - В тюрьму.
  - Да, глупый вопрос, признаю. В этом городе у нас нет других знакомых мест... Хочешь повидаться с Уивером?
  - Нет.
  - А с кем тогда?
  - С начальником тюрьмы.
  - К нему так просто не попасть, - Йохан взглянул на девицу внимательней. Ему показалось, что та раскраснелась. Или это был всего лишь обман зрения?
  - Я знаю, - кротко согласилась та. - Я попросила разрешения его увидеть.
  Фризендорф крякнул и почесал голову: как до него-то сегодня не дошло, что можно было поступить столь просто?
  - Не думаю, что он смилостивится над Уивером, - неохотно произнес он. - Это бесполезно.
  - Я не хочу просить милости.
  - Но зачем тогда?
  - Вы узнаете. Пока мне не хочется говорить об этом, но, поверьте, это очень важно. Я не могу идти туда одна... И не хочу просить кого-то другого, - Камила умоляюще взглянула на Фризендорфа, и тот почувствовал, как сердце дрогнуло.
  - Хорошо, - ответил он и привалился плечом к дверному косяку.- Сходим, если тебе так надо. Роксана знает?
  - Благодарю вас. У меня нет секретов от моей госпожи. Доброй ночи, и спаси вас Бог.
  Служанка сделала быстрый книксен, спрятав взгляд, и поспешила прочь.
  - Доброй ночи, Камила, - ответ Йохана прозвучал ей в спину.Девица быстро скрылась в темноте коридора, не тратя лишнего времени на разговоры. Фризендорф дотронулся до синяка под повязкой и поморщился. Тот саднил. Интересно, зачем ей все-таки к начальнику тюрьмы? Не денег же она собралась ему предлагать?
  Йохан медленно запер дверь и погасил свечу; пожалуй, событий этого дня было более чем достаточно, чтобы крепко заснуть без сновидений.
  
  Звон бутылок разбудил Йохана на рассвете: Андрей Павлович, чертыхаясь и морщась от головной боли, искал чем заглушить свое похмелье. Руки у него дрожали, и он то и дело ронял то бутылку, то кружку. Каким-то шестым чувством Вяземский почуял, что Йохан не спит и обернулся.
  - П-птицы п-поют, - почему-то запинаясь, сообщил Андрей Павлович. - Разбудили, заразы.
  Выглядел он как мертвец, восставший из гроба: бледный, лохматый, с запавшими глазами. Почему-то сейчас он сильно картавил. Йохан перевалился на другой бок и все-таки встал. Он молча подошел к столу, отобрал у Вяземского бутылку и налил ему почти полную кружку вина.
  - Б-благодарю, - чинно отозвался тот и выпростал ее почти целиком. - Я вчера ничего не говорил? Т-такого... странного?
  - Нет. Ты жаловался на жизнь.
  - А-а.
  Андрей Павлович как-то подозрительно поглядел на Йохана и медленно отвел взгляд, когда увидел в глазах Фризендорфа чистейшую невинность.
  - Я п-попробую еще заснуть, - царственно сказал Вяземский и поморщился, прикрыв ладонью глаза. - Поставь вино к моей кровати. Не хочу т-тянуться.
  Его изрядно качало, пока он шел к постели, и у самой цели Андрей Павлович так резко развернулся, что чуть было не упал. Он присел на край матраса и пошевелил пальцами ног в когда-то белых чулках.
  - Ничего я вчера не говорил, - хрипло подтвердил Вяземский, словно хотел убедить самого себя. - Не было ничего.
  - Ясное дело, не было, - Йохан на всякий случай согласился, хотя сейчас он действительно не помнил, о чем там бормотал Андрей Павлович. - Спи давай.
  Вяземский поворочался и затих, неудобно вывернув себе шею.
  Йохан налил себе воды; после вчерашних приключений мучила жажда, хотя, быть может, во всем оказалось виновато вино. Фризендорф задумчиво пил из кружки мелкими глотками и глядел в окно, размышляя о вчерашнем дне. За окном просыпался город, хоть и небольшой, но громкий, как и все города.
  Странное дело, как все-таки Уивер может так часто попадать в застенки? Будто кто-то написал ему на лбу чернилами, видимыми только солдатам: "арестант". Может быть, все дело в отношении к жизни? Уж кто-кто, а Честер любил брать все, что попадалось ему на пути: женщин, развлечения, деньги; но известно, кто берет много, много потом и отдаст. А попытался бы он сам вытащить друга из тюрьмы, если бы довелось поменяться местами? Ответа на этот вопрос Йохан дать не мог, и это его опечалило.
  
  Через час в дверь постучали. Вяземский не проснулся, только беспокойно заметался во сне, скомкав покрывало, и Йохан отворил дверь. На пороге стояла Камила: в чистом платье, в новом чепчике, который надевала только по воскресеньям. Она обеспокоенно заглянула в глаза Йохану, точно боялась, что за ночь он передумает.
  - Я готов, - вместо пожелания доброго утра сообщил Фризендорф; он с размаху надел на голову треуголку, не заботясь о своем внешнем виде, и хотел было выйти за дверь, но служанка остановила его и почтительно отряхнула ему рукав камзола, перепачканный в земле. Йохан почесал себе затылок: должно быть, это остатки вчерашних похождений.
  - Сегодня будет жарко, - заботливо, но отстраненно предупредила Камила. - Баронесса передает, чтобы вы были осторожны. И не делали глупостей, которые могут потом повредить.
  - Лучше бы она пришла меня проводить! - вырвалось у Йохана, и служанка вздохнула, словно разговаривала с несмышленым ребенком, хотя была младше на добрых пять лет.
  - Ваше прощание заняло бы слишком много времени, - сухо проговорила она. - Пойдемте. Нам лучше поторопиться.
  - Прощание... - проворчал Фризендорф, следуя за девицей. - Прощание - если надолго. А так: один поцелуй в щеку на дорожку, чтобы поглаже все прошло.
  - А раз ненадолго, то и прощаться не надо! - Йохан так удивился, услышав подобные слова от сдержанной служанки, что замолчал, и молчал до тех самых пор, пока они не вышли на улицу.
  - А что ты хочешь от начальника тюрьмы? - не удержался он наконец, одновременно кивая в знак извинения перед усталым книгопродавцем, которого задел ножнами сабли. Тот, кажется, чертыхнулся, но связка книг помешала ему возмутиться.
  - Вы узнаете, - Камила опять уклонилась от ответа, но все-таки сочла нужным пояснить. - Мы встретим там еще одного человека.
  - И, конечно, не имеет смысла спрашивать - кого, - Йохан глядел под ноги, но это не мешало ему ступать прямо в грязь: мысли его были далеко. Служанка тактично промолчала.
  Если бы дома были похожи на своих владельцев, то комендант крепости (он же был и начальником тюрьмы в звании капитана) не отказался бы примерить пышный старомодный парик, украшенный бантиками, а пудра, мушки, парча, бархат и золотой шнур завершили бы его облик. Несмотря на то, что комендант жил на военном довольствии при гарнизоне, в средствах сей достойный муж ограничен, кажется, не был - во всяком случае, оружие, развешенное на стенах, вышло из-под руки отличных мастеров; на картины, изображающие подвиги венгерской пехоты в минувшей войне, комендант не поскупился, а золотых кистей и белого сукна, из которого были сшиты шторы, прикрывавшие окна, хватило бы сшить парадную форму на батальон барабанщиков. Камила чинно присела на один из стульев у стены, разгладив юбки, Йохан же, повинуясь природному любопытству, осмотрел в приемной все, даже заглянул за шторы - но там не оказалось ничего интересного, кроме потрескавшихся рам, из которых поддувал ветер, и перепуганного паука, который тут же исчез в трещине меж кирпичной кладки.
  - Где же твой человек? - поинтересовался у Камилы Йохан, разглядывая лупоглазого прусского кирасира на картине между окон. Художник, похоже, пруссаков не любил, оттого-то нарисовал его с чересчур длинными ногами. Кирасир, пришпорив короткозадого коня, в ужасе спасался от австрийской конницы. Такой же лупоглазый солдат стоял у дверей, и по его осоловелому взгляду, направленному в никуда, казалось, что он спит. Может быть, он и в самом деле спал - во всяком случае, время от времени с его стороны доносился всхрап.
  Служанка не успела ответить. Дверь отворилась, и в приемную вошел важный военный с брезгливо оттопыренной губой. Он окинул ничего не выражающим взглядом Камилу и Йохана, словно они были мебелью, и прошел в кабинет. Следом за ним, согнувшись и глядя в пол, прошел помощник в белоснежном мундире - совсем еще безусый юнец. В руках он нес пухлую папку. Йохан нахмурился; похоже, разговор обещал быть не из легких.
  Через несколько томительных минут ожидания давешний юноша отворил дверь и кивком пригласил их войти. Камила прошла первой; ее лицо было таким мрачным, точно это она была здешним комендантом и на ее плечах лежала груда обязанностей и проблем.
  Господин комендант разбирал бумаги на столе, изредка отпивая из серебряной чарочки. Пахло пылью, затхлостью и какой-то зеленью - Йохан не мог разобрать точно какой. Хозяин не обращал на них никакого внимания, всем своим видом демонстрируя, что ему не до того. Когда он в пятый раз приложился к чарочке, Фризендорф с чувством закашлялся. Чарочка со стуком вернулась на место.
  - Так? - недобрый взгляд смерил Йохана с ног до головы. Внутренне Фризендорф возмутился: и это все, чего они достойны? Он сделал шаг вперед и заявил:
  - Господин комендант, мы пришли поговорить о господине Уивере. Он арестован по ошибке.
  - А, англичанин-грабитель. И что?
  - Это неправда; он не грабитель, - подала голос Камила и сделала книксен, как только комендант взглянул на нее.
  - Вы можете это доказать? - Йохан заметил, что взгляд у коменданта усталый, да и сам он выглядел совсем не так, как должен выглядеть человек с желанием украшать свою приемную золотыми кистями. И спрашивал он так, как будто его волновала судьба Уивера; во всяком случае в его голосе звучало нечто человеческое.
  - Да, могу, господин, - спокойно ответила Камила, и Фризендорф удивленно крякнул. На виске у Камилы вздулась жилка, еле заметная в тени чепчика; служанка волновалась, но неопытный глаз не мог этого увидеть.
  - Я слушаю.
  Комендант откинулся в кресле и коротко пробарабанил пальцами по столешнице. На его лице не было удивления, судя по всему, дальше он ждал чего-то банального: бросания на пол, моления о милости или какой-нибудь невероятной истории, которой поверить мог только выживший из ума.
  - Когда господина Уивера арестовали, мне удалось узнать, что одной из свидетельниц его ареста была некая женщина, почтенная вдова, - тем временем ровно начала Камила, и Йохан вновь не смог скрыть удивления: как ей удалось так быстро разузнать то, к чему он шел совсем другими путями? - Я хотела поговорить с ней. Мой визит случился в неурочный час, она была занята. Так и получилось, я нечаянно стала свидетельницей одного приватного разговора. Разговор этот касался одного юноши, - чем дальше, тем она волновалась все больше. - Если верить обеим беседовавшим, он - тот, кто вам нужен. Опасный вор и грабитель. Сын этой вдовы. Она желала спасти его от тюрьмы. Потому попросила влюбленную девушку подставить кого-то случайного. Сделать это нужно было как можно быстрей, пока грабеж не был раскрыт. Конечно, Бог уберег меня, тогда к вдове пришел еще кто-то, - Камила чуть повернулась к Йохану и легко наклонила голову. - Мне удалось поговорить с той девицей. Она должна была прийти сегодня, засвидетельствовать мои слова и свой сговор. Не знаю, почему ее нет.
  Она остановилась перевести дух. Служанка облизнула пересохшие губы, и Йохан ободряюще сжал ее за локоть.
  - Так-так, - задумчиво ответил комендант. - Ваша история весьма занятна, но подобное голословие говорит не в пользу заключенного. Откуда мне знать, что вы не планировали это нападение вместе? - он заглянул в бумаги, лежащие перед ним, - Девица из бедных мещан по имени Камила, происхождением из Тироля, и некий господин барон фон Фризендорф, путешественник, уроженец Швеции. Вы приехали вчера, в одной карете: как знать, не планировали ли вы ограбить почтенного мужа заранее?
  - Да кто он вообще такой? - не выдержал Йохан и сделал шаг вперед. - Я только и слышу: почтенный муж да знатный человек. И никого мы грабить не планировали: если бы вы только поговорили с Уивером, вы бы поняли сами! Он не способен никого грабить: чересчур легко он относится к деньгам и к жизни. Не надо это ему... Господин комендант, - добавил он после паузы, вспомнив о вежливости.
  - Владелец ювелирной лавки, господин Йонаш Сензи. Вдовец, почетный горожанин. Не дворянин, если хотите знать, иначе бы англичанина уже повесили, - лаконично ответил ему комендант. - Но важно не это...
  Что именно было важным, узнать так и не удалось. В коридоре послышался шум, и комендант прервался на полуслове, медленно поднявшись из кресла. Из-под шейного платка поднялась краснота и залила его щеки.
  - Проверь, что там, - приказал он своему помощнику, и тот направился к дверям, гордо вытянув тонкую шею, словно мысленно уже повергал врагов, пытавшихся штурмовать приемную.
  Но юноша не успел пройти и половины пути, как послышался треск ткани, кто-то ударился о дверь, и грубая мужская брань барабанной дробью раскатилась по коридору. Двери распахнулись, и девица, которую Йохан уже где-то видел, ворвалась в комнату. Одета она была кое-как, с чужого плеча, словно в спешке хватала первое, что попалось под руку: корсет был ей велик, юбки невообразимого цвета путались под ногами, но на лице была написана такая решимость, что комендант опешил и нахмурился.
  - Что с тобой случилось? - подала голос Камила, единственная сохранившая спокойствие и не выказавшая ни единого признака удивления. - Это и есть мой свидетель, господин комендант. Габи, дочь господина Костолани.
  Она властно подошла к девушке и взяла ее за руку. От этого нехитрого жеста нижняя губа Габи задрожала, и всю решительность точно смыло холодной водой. В дверях появился тот самый сонный солдат, красный и злой, но одного лишь взгляда на лицо коменданта ему хватило, чтобы беззвучно вновь исчезнуть в приемной. Секретарь тихо закрыл за ним дверь.
  - Меня запер отец... Госпожа Вайдич приходила к нему на рассвете! Мне пришлось идти как есть, потому что... потому что... Ужасно, что из-за меня страдает невинный человек, - она сжалась, как мышка, и Камила неласково, но успокаивающе потрепала ее по руке.
  Комендант сел и бросил тоскливый взгляд на чарочку.
  - То есть, - хмуро подытожил он, - ты нарочно заманила Уивера в ловушку?
  Габи долго молчала, а потом обронила короткое "да" и опустила голову.
  - Ты понимаешь, что за это полагается суровое наказание?
  "Да" на этот раз получилось еще более тихим и печальным: не слово, а шорох.
  - Не пугайте девицу, - вновь вмешался Йохан. - Все дурацкие поступки обычно совершаются из добрых побуждений.
  - Здесь я задаю вопросы, - ровно возразил комендант и вновь обратился к Габи. - Расскажи теперь с самого начала, что еще тебя заставляла делать госпожа Вайдич. И с чего началась эта история.
  Габи дважды прерывисто вздохнула, как это делают дети, стараясь удержать подступающие слезы, и тихим голосом принялась рассказывать:
  - Все дело в том, что отец прочил меня замуж за соседского сына... А он уже старик, ему двадцать семь, и у него трое детей. Мы хотели убежать с Матиасом... Пасынком госпожи Вайдич, и она... Я не знаю как! Но она узнала об этом, и ничего нам не говорила. А вчера утром она пришла ко мне... И сказала, будто Матиас ограбил этот дом ради меня, чтобы мы могли убежать с деньгами, а не нищими. И что единственный способ его спасти, представить, будто кто-то другой ограбил господина Сензи. А ваш друг так на меня смотрел, - она виновато взглянула на Йохана, - что я решила - он подойдет, он приезжий, и никто не будет его искать. Госпожа Вайдич согласилась, но теперь Матиас пропал...
  Йохан осуждающе покачал головой, но говорить ничего не стал. Теперь ему было понятно, почему так заволновалась госпожа Вайдич.
  - Это я вчера приходил к ней, - мрачно сознался он и вспомнил про лоскуток, который так и лежал у него за обшлагом. Фризендорф достал его и протянул Габи. - Это от вашей юбки?
  - Д-да, - созналась та и с мольбой посмотрела на коменданта. Тот кашлянул.
  - Я так и думал, - заметил Йохан. - Подумать только, как близко я был к разгадке. Веселая вдовушка...
  - Сейчас это неважно, - похоже, важных вещей в этой жизни для коменданта вообще было немного. - Полагаю, стоит навестить госпожу Вайдич.
  - Вы ведь отпустите господина Уивера? - голос Камилы прозвучал так встревожено, что Йохан посмотрел на нее с недоумением.
  - И найдите Матиаса... - добавила дочь трактирщика. - Посадите меня в тюрьму, если хотите. Но найдите его.
  - Мы постараемся, - дипломатично отозвался комендант. - Благодарю за содействие правосудию, но попрошу вас больше не вмешиваться в наши дела, барон.
  - Да мы и не собирались, - Йохан потрогал синяк под повязкой. - Мы хотели доехать без приключений до Вены, только и всего. И нигде не задерживаться.
  Комендант хмыкнул и ничего не ответил, став еще высокомерней. После недолгих и вежливых прощаний Фризендорф вывел Камилу и Габи в холодный коридор и только там наконец-то спросил у служанки, остановившись под гербом крепости, позеленевшим от сырости:
  - Почему ты так приняла близко к сердцу беды Уивера? Как тебе удалось так четко, с лету взяться за дело?
  Она подняла на него необычайно серьезный взгляд.
  - Понимаете, - начала Камила, запинаясь, - все дело в том, что...
  По коридору в компании с солдатом шел секретарь, который обещал накормить Йохана великолепным обедом, и до Фризендорфа донесся обрывок разговора:
  - Какой еще ревизор? Это не ревизор, а какой-то самозванец! Не сметь ко мне водить всякую шелупонь, иначе я прикажу всыпать пяток палок и переведу тебя на самые грязные работы! Ревизор приходил вчера, и мы нашли с ним общий язык. Будь я проклят, если он не проникся тем, как я вернул сапоги тому англичанину...
  Он мельком взглянул в сторону Йохана, и тот похолодел, пока ждал гневного возгласа узнавания. Но, к счастью, секретарь лишь равнодушно скользнул по его повязке взглядом, гораздо больше внимания уделив его спутницам. Фризендорф мысленно поблагодарил штадтгвардейца и его кулаки и обратился в слух, готовый выслушать служанку, но та уже замолчала и напряженно ждала его ответа.
  - Теперь все понятно, - Йохан чуть смутился внутри себя, что пропустил весь ее рассказ, но тут же его мысли перескочили на иную тему, и он взглянул вслед секретарю. - Я вот все думаю... Может быть, мне присоединиться к солдатам и тоже сходить к веселой вдовушке?
  Лицо Габи просветлело, но Камила вздохнула и мягко заметила:
  - Не стоит, господин Фризендорф. Баронесса просила вам передать, на случай, если вдруг вас потянет к приключениям, что вы нужны ей живым и свободным. Она сказала, что многие добивались ее руки, а ей совсем не хочется быть вечной невестой.
  - Черт меня возьми... То есть, я хотел сказать, какая досада! - Роксана знала, как удержать Йохана от авантюр, и всякий раз он удивлялся ее проницательности. - Откуда она знает, что я собирался делать?
  Камила улыбнулась, и в ее улыбке ясно читалось, что намерения Йохана ясны каждому мало-мальски умному человеку, но слов на объяснения она тратить не стала.
  - Вы на меня сердитесь? - робко спросила Габи, наконец-то осмелившаяся подать голос с тех пор, как они вышли от коменданта. Йохан взял ее за руку и внимательно взглянул в ее смуглое и чистое лицо. Девушка покраснела и отвернулась.
  - Я - нет, - ответил он. - Думаю, Уивер тоже. Особенно, если вы сами принесете извинения. От хорошенькой девушки услышать их ему будет приятно.
  На этих словах Камила отчего-то погрустнела и поторопила их уйти, но Йохан и сам был рад покинуть негостеприимные стены. На обратном пути он пытался развеселить девиц, но и одна, и вторая были слишком погружены в свои размышления, а оттого лишь натянуто улыбались.
  
  Уезжать пришлось через несколько дней; хорошая погода сменилась дождем, и светлый камень на крепостных стенах потемнел. Уивера отпустили на следующий день, сразу после того, как госпожа Вайдич призналась. Как выяснилось, она давно хотела отомстить господину Сензи за давние обиды и использовала для этого своего пасынка. На самом деле она наняла двух заезжих воришек, щедро расплатившись с ними. Они ограбили дом перед рассветом, и вдова успела перенести часть вещей в сарай господина Костолани, так как рассудила, что в гостевом доме гораздо легче найти какого-то простачка.
  Матиасу пришлось хуже всех: мачеха напоила его дурманным зельем, и он был уверен, что был одержим бесами и натворил много бед. Его нашли скрывавшимся в лесу, юноша гадал, стоит ли ему пойти против Бога и завершить свой земной путь, или же бежать куда-нибудь за пределы Империи. Принять какое-то из этих решений ему мешал образ Габи, любовь восторженной девицы не осталась безответной, и даже сам старый Костолани, скрепя сердце, махнул рукой на свою младшую дочь и неожиданного жениха, о котором он и не подозревал. Впрочем, теперь-то жених оказался богатым наследником, и даже ссора с соседом, за сына которого Костолани прочил Габи, оказалась не такой болезненной для гордости.
  Вот и сейчас, когда путешественники в последний раз обедали за хозяйским столом (старый хозяин был благодарен Уиверу за то, что он не стал свидетельствовать против его дочери, и всячески пытался ему угодить), молодая пара не могла налюбоваться друг другом.
  Почтовая карета отправлялся через час, и веселый разговор за столом неизменно сворачивал то к свадьбам, то к поездке: только Андрей Павлович печально ковырял у себя в тарелке, на которой лежали самые лакомые куски, которые он только смог найти на столе, да Камила, непривычная к господскому обществу, как равная, вела себя тише воды и ниже травы. Ей претило внимание к ее скромной особе, потому что истинные мотивы спасения неугомонного англичанина диктовались вовсе не человеколюбием.
  Именно она первая заметила, как дверь в заднюю комнату открылась, и на пороге появились штадтгвардейцы. Вяземский громко уронил двузубую вилку, и один из солдат почтительно кашлянул, привлекая к себе внимание.
  - Чем обязан? - Костолани не стал вставать и только нахмурился. Взгляды Фризендорфа и Уивера тоже не отличались дружелюбием, только лишь баронесса источала довольство и беззаботность, не считая, конечно, влюбленных, которым было все равно, кто пришел и зачем.
  - Нам нужен князь Вяземский, - солдат смотрел на Йохана, и глаза его расширились - это был тот самый, с которым они сцепились перед дверью Роксаны. Андрей Павлович выронил вилку из рук еще раз.
  - Это я, - повернулся он к вошедшим и излишне нервно поправил очки в тонкой оправе. - Но у меня совершенно нет времени, потому у вас есть ровно две минуты.
  - Тут такое дело... - неуверенно проговорил штадтгвардеец. Странно было видеть эту неуверенность у солдата. - Может быть, мы выйдем, чтобы говорить не при всех?
  Андрей Павлович высокомерно покачал головой и скрестил руки на груди.
  - И сейчас мы останемся еще на недельку, чтобы спасать теперь Вяземского, - вполголоса сострил Уивер, но Йохан так на него посмотрел, что он замолчал. По виску Андрея Павловича скатилась крупная капля пота.
  - Тут такое дело, с фальшивыми деньгами-то... - солдат начал было говорить, но Вяземский прервал его величавым взмахом руки.
  - Я к этому непричастен, - заявил он. - О чем вы вообще толкуете?
  - Мы задержали здесь одного типа, - все еще терпеливо повторил штадтгвардеец. - Он расплачивался фальшивыми монетами у портного. На вопрос, откуда они...
  - Я не понимаю, о чем вы, - брезгливо заметил Андрей Павлович.
  - ...он ответил, что получил их от вас.
  - Безумие! Я не желаю вас слушать!
  - Когда же мы начали его допрашивать, он сознался, что притворился комендантом гарнизона. А вы...
  - Прекратите! Вы оскорбляете не кого-нибудь, а русского князя! - Вяземский вскочил, опрокинув стул. - Если бы вы были дворянин, я бы вызвал вас на дуэль!
  - Дуэли запрещены, - заикнулся второй из солдат, с интересом глядя на разбушевавшегося князя.
  - Неважно, - и Андрей Павлович рассек ладонью воздух. - Я ухожу! Оставьте свои домыслы при себе.
  Он торжественно прошел мимо солдат, как генерал на параде и скрылся в общем зале. Штадтгвардеец посмотрел ему вслед и разочарованно заметил:
  - Характер! А как мне теперь отдать ему деньги?
  - Какие деньги? - Йохан высоко поднял брови.
  - Которые у него выманил тот мошенник. Я же говорю, он во всем сознался, и в том, что взял у князя деньги за освобождение англичанина... За ваше освобождение, то есть.
  - Вяземский заплатил за меня? Деньгами? - Уивер откинулся на спинку стула и залихватски присвистнул. - Вот это да! Мир перевернулся с ног на голову! Я бы его расцеловал за такую щедрость. А ты говоришь, что он жадный, - с укоризной заметил он Фризендорфу.
  - Можете оставить их господину Уиверу, - предложил Йохан. - Думаю, князь не будет против.
  После недолгого размышления предложение было принято, и Уивер оказался счастливым обладателем мешочка с монетами. Вяземскому они уговорились пока ничего не говорить, чтобы сделать сюрприз в пути.
  Костолани неодобрительно глядел на гостей и время от времени качал головой. "В мое время такого не было", - явственно было написано на его лице, но, право же, он ничего не мог с этим поделать.
  
  Несмотря на то, что после обеда накрапывал дождь, Роксана настояла на том, чтобы ей переодеться в мужское и поехать верхом; более того, она предложила проехаться верхом и Вяземскому, на случай, если штадтгвардейцы встретятся им на пути. Уивер охотно принял это предложение и отправился в карету, отчего Камила очень почему-то засмущалась; Андрей Павлович был не столь оптимистичен, но возможность продемонстрировать свое мастерство верховой езды ему изрядно польстила, хоть он и предпочитал уют кареты. Из города он выехал первым, а Роксана и Йохан замыкали шествие, чтобы побеседовать наедине. Путь их лежал вдоль реки Мареш, берега которой поросли черной ивой, и голоса птиц, и шум воды вплетались в перестук копыт так естественно, что это напоминало музыку.
  - Странно, - задумчиво отметил Фризендорф, удерживая гнедого, который так и норовил побаловаться и пощипать траву. - Ты не замечала, что Уивер после своего освобождения стал словно искать встреч с твоей служанкой? Камила тоже себя интересно ведет, как будто вот-вот даст ему пощечину. Может быть, мы зря оставили их наедине?
  Роксана долго смотрела на него взглядом, в котором сочетались и ласка, и удивление, и лишь потом отозвалась, когда Йохан непонимающе нахмурился:
  - Милый мой Лис, иногда ты такой глупый! Они же нравятся друг другу, а это маленькое приключение помогло им увидеть друг друга.
  - Так может быть, стоило им об этом сказать прямо? - Йохан взглянул на темную почтовую карету впереди.
  - Сами разберутся. И не думай о других, подумай, наконец, обо мне... - ее голос снизился до шепота, и Йохан подумал, что все-таки Роксана не только очень красива, но и очень умна, и еще о том, что ему самому очень повезло. Сейчас ему казалось, что впереди все будет хорошо, и дальнейший путь, и дальнейшая жизнь будут тихи и полны любви и мира. После дождя сильно пахло травами и цветами, и разноцветная радуга появилась на небе, а под ней вторая - еле заметная, словно ворота в иную жизнь.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"