Аннотация: Истории действительно мелкие. Но их много.
МЕЛКИЕ ИСТОРИИ
Доктор Петр страшно любил пострелять. Однажды он подстрелил какого-то медведя. Другой раз какого-то лося. Потом какую-то лису. И еще какого-то дурака-грибника. И зайца. И кабана. И воробья. И муху, и самолет. И пароход. И город-Москву-столицу-нашей родины. И все подстрелил. И так далее. А потом еще раз. И еще раз. И еще. А потом у него патроны кончились, и он загрустил.
***
"Не кусайте меня за ноги, пожалуйста!" - просит Бобик своих блох. Блохи обижаются и уходят к Тузику. "Фу, какая тухлая селедка!" - фыркает, почесываясь, Тузик, нюхая миску. Селедка обижается и уходит к Шарику. "Почеши мне животик!" - говорит Шарик хозяйке. Хозяйка обижается и уходит к Трезору. "Холодно!" - ежится Трезор. Зима обижается и уходит к Полкану. "Ну и пусть!" - лает Полкан. Ну и пусть обижается и уходит к селедке. "Колбаса с мясом!" - говорит селедка. Колбаса обижается и уходит к миске, миска обижается и уходит к хозяйке. "Мне скучно без Шарика!" - плачет хозяйка. Без Шарика обижается и уходит к блохам. "Что за суетню мы расковыряли! - восклицают блохи. - Не вернуться ли нам к Шарику?"
***
Жил-был телесный уродик веселого нрава. Он пошел на базар, где много вещей, и купил Конька-Горбунка. Правда, это был не Конек-Горбунок, а недоносок-верблюд, но какая разница? Телесный уродик влез ему в одно ухо и вылез из другого без ноги. Он опять влез в одно ухо и вылез из другого без хвоста и волос на спине. Он снова влез в одно ухо и вылез из другого в новом пальто. Он опять влез в одно ухо и вылез из другого оперным певцом. Он снова влез в одно ухо и вылез из другого космонавтом в скафандре. Он снова влез в одно ухо и вылез из другого красной девицей. Он опять влез в одно ухо и вылез из другого телесным уродиком веселого нрава. "То-то и оно," - сказал тут телесный уродик и больше не полез в уши, а верблюда сменял на колокольчик.
***
У Натальи заболело левое ухо. Что теперь делать-то? Надо б к доктору пойти, он вылечит. А не вылечит, все равно надо пойти - вдруг вылечит. А не вылечит, все равно надо пойти - все занятие. Наталья пришла к доктору Петру и говорит:
- У меня ушко болит.
Доктор Петр: Я размышляю. Придумал. Можно, я вас осмотрю?
Наталья: Пожалуйста. Я раздеваюсь.
Доктор Петр: О, как тут много интересных деталек! Гм, симптомов.
Наталья: Что со мной, доктор?
Доктор Петр: Все при вас! Позвольте и мне быть при вас!
Наталья: Ах!
Уходят рука об руку.
***
Доктор Петр купил новую шляпу в синий горошек. Затем купил к ней подтяжки в синий цветочек. После завел шнурки в синий восемнадцатиугольник. Вскоре приобрел трость с тормозами. И теперь ходит по нашей Малой Выпендрюльке только вдоль забора - испачкаться боится.
***
Глеб Гурыч, еще до того как умер, как-то выпил цианистый калий. И сразу умер.
***
Степанида Львовна! Какая дама! Стоит вечеру воткнуть персты в белый пудинг послеполудния, лезет эта баба на сарай, зашеперивается на колченогий табурет толстым задищем, закидывает мордасы свои с тремя рядами щек к лику небесному и пребывает в состоянии сем часами. Душа ее легкой пылинкой порхает меж ясными сердцами звезд, а жирная туша мясной пирамидой вжимает табурет в крышу сарая. Ах, женщины! Вы так разночтенны.
***
Жил-был Глеб Гурыч,
Летчик самолетный.
Он кувыркался в небе по утрам
И синие заштопывал рейтузы
Небесные иглою самолета.
Но как-то раз закончился бензин
У Глеба Гурыча на самом видном месте.
И добрый Бог бензинчику долил,
Чтоб не сияло небо голым задом.
***
- Гражданка Морковкина! За эту капусту вы еще не уплатили! Перестаньте ее есть!
А она стоит, плачет и ест. Подошел Петров-Водкин и поднял на нее ногу. Как на столбик. А она говорит: "Пфуй!" и делает на него "пфуй" капустой. А Сидоров тоже шел мимо и скучал. "Какие события! - заволновался. - Что будет! Что будет!" И ждет. И ждет, стоя посреди шоссе. Машина его, конечно, задавила. Нету Сидорова.
***
Петр Иванович нахально смотрел на Таню. Таня снимала бюстгальтер и краснела. Краснел и Петр Иванович, но все же смотрел и получал удовольствие. Дрожащие руки Тани, изгибаясь в локтях, тянулись к сердцу спины - большой розовой кнопке, принявшей на себя всю силу натиска толстых Таниных грудей. Петр Иванович грыз пальцы и нервно двигал задом. Таня работала над кнопкой. Вечер был летний, душный, пот со свистом вылетал из пор Петра Ивановича, образуя в комнате танцующую дымку. Петр Иванович облизывался, высовывая длинный острый язык до самых бровей. Таня трудилась. Она гнулась спиной, дрыгала нервной ляжкой, от усердия ломала пальцы и их ногти. "Помогите!" - кричала она, падая кнопкой на пол с серванта. Кнопка не шла. Петр Иванович брал в руки нож, топор, плазменный резак, вонзал силу их в коварную кнопку, которая ничуть не поддавалась и лишь смеялась "ха-ха-ха" голосом Таниного мужа. Через неделю муж Сережа вернулся домой из командировки. Квартира была разворочена и ободрана до обоев соседей. На полу в гостиной лежали чуть живая Таня в бюстгальтере и почти мертвый Петр Иванович. "Ха-ха-ха," - сказал Танин муж Сережа, с удовольствием перечитывая рекламный проспект новинки бельевой промышленности - "Покупайте лифчики с противоугонным устройством."
***
Крокодилы любят кофе. Некоторые пьют его прямо в воде, а другие вылазят для этого на теплый песок побережья реки Нил и пьют его из больших белых блюдец белого фарфору. Напившись кофе и как следует покурив, крокодилы собираются на полянке и заводят хороводы:
Африканская береза, береза
Посреди саванн стояла, стояла...
В хороводах зеленые звери проводят весь уик-энд, привлекая к данному занятию малолетних особей своего вида. Разнообразны традиции народов, и только преемственность в силах не дать им угаснуть.
***
Усекасий нес черное пальто и шел на работу. Он служил поэтом в заводской малотиражке. "Ах, бедный поэт заводской малотиражки, - вздыхал Усекасий с черным пальтом, - никто-то с тебя не попросит стихов о просвещении перемещения или встрепеновении в душе! Глухой и несчастный человек, не видящий дальше проходной, этот скот редактор."
Думаете, я собираюсь и дальше распинаться про этого придурка Усекасия? Вот еще. Лучше кофе попью. С крокодилами.
***
Жила в одном доме девочка Катя, дочь волшебника. Она была рассудительная, добрая и хозяйственная, но совсем-совсем не волшебница. К папе на прием часто приходили посетители, и он им помогал хорошим. Посетители с поклонами сходили с теплого деревянного крыльца в сад, а папа и Катя махали им руками на прощанье. Потом Катя шла в сад поливать яблони, а папа - в лабораторию изобретать новую модель ковра-самолета.
Наверное, это была бы добрая сказка о бездарной, но славной Кате, которая, к примеру, в критический момент спасла человечество или птичку, за что и была вознаграждена медалью "За отвагу". Или Катя встретила бы принца-неволшебника, увезшего ее от папы в неволшебные края. Или это была бы сказка о том, как славную Катю развратила слава папы-волшебника. Или это была бы другая умная и надзидательная сказка. Но, когда Катя в очередной раз поливала яблони, одно особенно тяжелое яблоко стукнуло ее по темечку, по коей причине девица и скончалась, не приходя в сознание, с тяжелым ведром в одной руке и тяпкой в другой. Может быть, сама Катя подумала бы по этому поводу что-нибудь особенно рассудительное, но не успела. А душа ее ничего не подумала - ей было плевать.
***
Некоторые графоманы пишут дрянь какую-то. А мои... даже дрянью-то не назовешь - так, но вроде и есть. Почему я их произвожу и зачем, неизвестно. "Ну и что?" - спросите вы, все еще надеясь. Ничего. Написались - что ж теперь!
***
Сявик любит лазить в сумку. Он сворачивается в ней клубочком, закрывается изнутри и громко поет песни о Родине. Усы его помнят шевеление мыши, рот - колесо колбасы, лапы - теплоту пледа, спинка - спокойствие сумрака сумки. Мышь, плед, колбаса и сумка входят в понятие Родины. Сявик поет без слов: "О Родина моя, Родина! Как ты широка, глубока, шуршава и вкусна, как черна ты, когда я лежу бархатным пузом на дне твоей темноты, как восхитительно прыгаешь ты в рот, схожая с ним - живое тело красного с белыми кружевами мягких зубов. Как ты быстра и ловка - ровно настолько, насколько я более быстр и более ловок. Пусть другие Родины и хороши, но я другой такой страны не знаю. О, мягкая, на ножках, Родина! О, белая, в миске, Родина! Где еще так вольно дышит я?"
***
Мы любим котов! Ура-ура-ура. Они грызут книги, гадят в тапки и мыргают. Лапы их распускаются лепестками ножей, хвосты симпатично волнятся. Коты довольны. Они наелись и лежат, в головах бьются хитрые мысли: как похуже напакостить. Мы гладим их мягкими ладонями по шкуре. Коты урчат счастливо и готовят когти - резать наши нежные руки. Когда вся кровь вытекает через дыры от когтей, коты воют над трупами и умирают на могилах, не в силах забыть о верности. Ведь наши коты так любят нас!
1993 г.
***
Я качаюсь на диване,
Как в большой печальной ванне.
Подо мною голубое,
И до края не достать.
Паруса мои провисли.
Я машу рукой прибою:
Ты прибей меня скорее...
Ну хоть к стеночке с ковром.
Но прибой меня не слышит.
Он расплылся красным маслом,
Он прикинулся зарею -
Не желает перестать.
Я обиженно зверею,
Растеряв остатки мыслей.
А рука всё пишет, пишет -
Это нервный тик такой.
***
Гражданин в тулупе стоял на перилах городского моста, смотрел в воду и мечтал: "Ух, утоплюся! Или, пожалуй, разобьюся! Хотя, наверное, сначала разобьюся, потом утоплюся!" Мимо летел Глеб Гурыч, он с самолета спрыгнул без парашюта. Гражданин в тулупе обиделся: "Обогнать хочешь, паскуда? Вперед меня себя закончить?" И поймал Глеба Гурыча. А тот ему в глаз дал. Они и подружились. Смотрят - еще кто-то летит. Поймали. Оказалось, метеорит. Потом несгоревшую ступень от ракеты-носителя подхватили. Они целую ночь по мосту носились и всё ловили, что падало. К утру на нем столько мусора скопилось, что мост не выдержал и развалился. Друзья утонули и умерли, наконец.