Эта книга написана с мечтой о мире, который обязательно воцарится там, где человеку пока что приходится вести войну - самую изнурительную и почетную из всех земных войн - в его собственной душе. Ибо сама возможность этой войны говорит о том, что, несмотря ни на какое обесчеловечивание, он жив и продолжает бороться за Жизнь, за выживание Человеческого в человеке - не для посмертного воздаяния и райских кущ, - а ради попытки обрести спасение еще здесь, на этом свете.
Шаг к Небу делается с земли, но прежде нужно просто взглянуть себе под ноги. Не увязли ли они? Нужно просто взглянуть себе в душу, отыскав ее для начала. Не погребена ли она под спудом? Не утрачиваем ли мы то, что связывает нас со всем Сущим, в том числе с самими собой, потому что именно мы - Творение.
Эта война каждого за себя и каждого за всех, поскольку неделима наша общая Душа и потеря одного есть наша общая боль.
Прислушивайтесь к себе в боли - и, быть может, вскоре услышите весь мир. И тогда войдет он и в вашу душу, как в души таких же чутких, и на этой Земле, в конце концов, свершится Предначертание, для которого все мы, люди, были изначально явлены.
Открой в себе однажды птицу!
Презри мирок бездумья, страха,
Где гады в грязь спешат зарыться,
Где ближе всех - своя рубаха...
Однажды одной девочке вздумалось отчего-то сходить погулять в парк. И не просто в парк, а именно - в осенний. Верно, настроение у нее было какое-то такое...
На дворе же тягуче шевелилась зима, и осенью, да впрочем и ничем другим, еще не пахло. Грустно из-за этого стало девочке и, в то же время, радостно. Ведь она была не просто девочкой, но и, совсем немножко, волшебницей. А раз так холодно вокруг все складывается, значит можно позволить себе поколдовать (а колдовать она очень любила), чтобы хоть чуточку согреться.
И вот, тогда развела она самые яркие, какие нашла, краски, взяла кисточку, склонилась над листом бумаги и... отправилась гулять в осень.
В осеннем парке ее, как по заказу, встретила прекрасная осенняя погода. Ну, не совсем осенняя, потому что солнышко там оказалось ярким и желтым, словно одуванчик, зато в остальном - осень получилась самая, что ни на есть всамделишная.
Деревья в парке расфуфыривались всякими разными листочками: и желтенькими, и красненькими, и бордовыми, и даже фиолетовыми. Их высыпало так много, этих листиков, что они уже не помещались на ветках и легкими пестрыми волнами расходились по всему парку. Они плавали в воздухе, взмывали и опадали, они ни минуты не хотели полежать спокойно. Они сумели защекотать деревья, скамейки, всю, всю землю, и осенний парк отвечал им долгим разноцветным смехом. Удивительно и здорово было в этом парке!
Девочка бегала и прыгала по листвяным сугробам сколько ей желалось - ведь взрослых она с собой не позвала.
Она, здешняя королева, желала общаться только с себе подобными.
Чего проще! Взмах руки - и принц уже вот он. Боже, до чего он хорош в своей мятой курточке и кроссовках! Какой у него прелестно-задумчивый вид...
Но что это?! Он равнодушно проходит мимо и осень испуганно расступается перед ним. Ой!
Королева в растерянности. От ее величия не остается и следа. Она готова удариться в слезы. Опять незадача! Опять, как тогда наяву, принц, не оборачиваясь, шаркает прочь и она не может, не в силах удержать его...
Королеве плохо, так плохо, что превращается она обратно в плачущую девочку, а парк ее чудесный - в простой рисунок.
На рисунке этом много-много разноцветных листьев. Их так много, что некоторые из них, не умещаясь на бумаге, точно бабочки впархивают в комнату и втихомолку учиняют в ней маленькую осень. Они уже ушлепали собою пол, стены и руки рыдающей волшебницы, которая, сама того не замечая, изливается соленым дождичком на аллеи своего рукотворного парка.
Как странно... Словно бы всегда
Ты пребывал на этом свете.
И сотворился мир тогда -
Когда твой разум душу встретил.
И очередности эпох
Тобой поставлена граница,
Как будто для великих Слов
Открылась чистая страница.
И больше некому пенять -
Здесь скульптор и модель едины.
Ты можешь снова плод сорвать,
И раскусить до сердцевины.
Чтоб снова биться на Земле -
Стихий и времени частицей,
И жизнь свою прожить во зле,
Познать которое стремился.
Как странно, странно ощущать,
Что ты еще и не родился,
И самого себя встречать -
Лишь на исписанных страницах.
В.П.
.
Долгая-долгая серая наша жизнь. Будни, сливающиеся в дымную непрозрачную пелену чередующихся дней, недель и лет. Вспыхивающие посреди этого тумана искры - это наши праздники - часто натужные, угарно-хмельные и... преходящие.
Скудость ума? Леность души? - нет! - но бредем, почти плывем мы в ватной полутьме, не видя и не слыша ничего вокруг, словно мусор покачиваясь на мутных и мелких волнах желаний, надежд, иллюзий.
Мы не тонем и не всплываем, не парим и не падаем вниз - мы непотопляемы, от того, что наше внутреннее - вокруг нас. Мы заражаем, заражаемся сами, отдаем, беря взамен то же самое и не осознаем причину нашей гадливости к окружающему нас.
Все течет, жизнь продолжается - говорим мы привычно. Ан, нет. Жизнь просто вращается вокруг того, что именовалось, именуется и будет именоваться ценностями жизни.
Они неизменны во веки веков, они и не могли измениться, потому что неизменными остаются свойства и критерии наши. Они, ценности эти, разнообразны, подобно ряженым, согласно вкусам и пристрастиям, но сколь одинакова сущность их, просвечивающая сквозь наряды.
Внешность, внешнее перестраивает нас изнутри. Мы поддаемся, отступаем шаг за шагом, не замечая даже, что изначально, внутренне, мы уже построены, уже созданы и отступление наше - есть суть разрушения нашего. Все больше отдаем мы своего естества, своего первенства; все глубже проникает в нас разрушительная мутная суета и оказываемся мы, в конце концов, на крохотном островке - своем сердце, в котором единственно бьется еще наше человеческое - последняя надежда наша.
Боль и неустроенность, тоска и одиночество - все беды наваливаются страшной тяжестью на эту оставшуюся одинокой опору. И потому дрожит, болит, корежится от неимоверного гнета бедное сердце наше. Оно силится помочь нам, но куда! И не выдерживает и ломается, не покидая нас до конца. Оно умирает вместе с нами, вернее, мы умираем без него. Одни.
Зачем же?! Разве внешним определяется степень родства человека к человеку, к Тому, Кто создал нас и благословил? Разве удел наш, поддавшись соблазну, быть враждебными ко всему, что якобы отличает нас друг от друга?
Вслушайтесь! Вслушайтесь в себя и услышьте, как бьется и стонет безответно душа, как все на свете души звучат единой неумолчной мелодией, изначально родственной нам всем. Печальна эта музыка, но именно такова она, что существует на свете Радость, которая очищает и воссоздает нас. Мы инстинктивно тянемся к Ней, пробиваясь сквозь серый дым сгоревших желаний, угаснувших надежд, испепеленных честолюбий...
Понять бы только это. Всем. Или каждому вовремя. И тогда опять будет жизнь. Может долгая, может короткая, но достойная, чтобы просто быть ЕЙ.
Я видел, как молилась бабка -
Беззубо, истово и зло.
Рукою, скрюченной как тяпка,
Она творила колдовство.
Горячий шепот возносился
К лепным, оглохшим потолкам:
"Ты что ж, Никола, обленился,
Пошто дождя не кличешь нам?!"
Я замер - тут не место смеху,
Ведь перед ликами святых,
Своим внучатам на потеху,
Она склонилась за других.
Ей попросить бы слезно Бога,
Чтоб в час последний, роковой,
Когда коснется смерть порога,
Глаза закрыл бы ей родной.
Так думал я, молитву слыша...
И не заметил, суд верша,
Как натолкнулся дождь на крышу -
На землю горькую спеша.
Господи...
Это я, не помнящий родства, сын человеческий, шепчу Тебе молитву сердца моего. Это я, извративший путь Твой, презревший и поправший законы Твои, взываю к Тебе из бездны - храма пустоты, воздвигнутого мною.
Господи...
Это я, мимолетное отражение красоты Твоей, дабы приблизиться к Тебе, слагаю неуклюжие ступени из мрака жизни земной, но обрываюсь все глубже и глубже! - и нет пределов падению моему... Нет пределов падению моему, как несть числа жертвам моим.
Господи...
Страшен круг бытия моего, где всякий шаг есть надежда, а следующий миг - утрата. Даже смерть не размыкает его, поскольку в детях моих - продолженье страданий. Степенью ничтожества измеряются дела мои, мерой отчаянья - мечты, ибо тленна плоть моя и запечатаны душа и разум проклятьем бессмысленности.
Господи...
В неутолимой жажде забытья, я насыщаюсь чужой и собственной кровью, но тщетны попытки мои исполнить жизнь бессловесным смыслом животного. Я вновь вижу сны с привкусом ласковых слез на губах; они как отсвет - далекий и недостижимый - иного предназначения моего. И потому я кричу Тебе - Господи! - да где ж Твой сладкий Страш-ный Суд, что освободит меня, заживо гниющего во времени от неподсудности обреченного. Духом распятым своим - обреченного!
Господи...
Так утверди ж меня в робкой вере моей, либо уж утопи целиком во мраке, только позволь мне встать вровень с самим собой. Позволь здесь, на Земле, сказать однажды сыну человеческому: "Я знаю имя свое!" И да будет это истинно.
Аминь.
Мне не важен вопрос - для чего я живу;
Чтобы жить, он, наверно, не нужен.
На каком-то шагу просто я упаду,
Отдавая на Суд Божий душу.
Только имя останется эхом моим
Как немногих сердец отраженье.
И невидим уже и навек невредим
Вновь пройду я сквозь смерть и рожденье.
Высший Суд надо мною уже прозвучит
И душе приговор состоится,
А на этой Земле я еще буду жить -
В чьих-то смехе, слезах или лицах.
И я знаю, что эти две жизни мои
Меж собою ответом сойдутся;
И Ответ уже данный сойдется с иным -
С тем, что в слезы и смех обернулся.
ПИСЬМО МАРСИАНИНУ
М.Г.Д.
Представь себе: мы друг подле друга. Пространство и условности сожрали у нас все, что могли. У нас нет рук, лиц и даже голосов. Только глаза. И еще человеческая общность наша. Безмерность пустоты - ничто в сравнении с одиночеством нашим, и потому мы не могли разминуться...
Твои глаза широко распахнуты навстречу моим. Твои удивительные глаза. Они из другого мира, но, Боже, как они узнаваемы... Страданья, лишь страданья даруют человеку такие глаза - твои глаза - человеку.
Как это больно - умирать для своих звезд. Сознавать утрату и мостить собой пустоту. Потому, что иного пути нет. Потому, что это больно - быть Человеком. Ты знаешь...
Мы встретимся.
Я написал это ДРУГУ. Вначале было слово...
И.В.(А.)
Я увидел тебя отраженьем своим,
Словно в зеркало я на тебя загляделся.
Ты явилась безмолвно, как призрак, как мим
В непридуманном акте любовного действа.
Ты явилась ко мне сразу вся, отовсюду,
Изнутри, из меня - прорастая в меня.
Эта близость твоя рядом с сердцем - о, чудо!
Для того, кто под сердцем не прятал дитя.
И теперь мы с тобою - в квадрате беда,
И в квадрате надежда на наше спасенье.
Все в квадрате - ведь стала единой судьба
И единым друг друга в глазах отраженье.
О Т Р А Ж Е Н И Е
Маме
- ...Итак, попробуем...
"О чем он? Ах, да. Он же врач. Психиатр. Особый подход."
- ...Игра своеобразная, но ничего сверхъестественного в ней нет. В подобные игры мы все играем на протяжении жизни...
"Понятно. Очевидно, данная тирада способствует снятию предполагаемого психонапряжения. Мол, съешь, дитятко, таблетку, она не горькая."
- ...Назовем ее условно "Зеркало". Попробую вам объяснить ее смысл. Необходимо сделать как бы временной срез вашей болезни. Правда, о его объективности можно будет судить только по окончании игры. Хотя отрицательный результат, как известно... Для чего все это? Объясняю. Знание анатомии недуга - залог победы над ним. Если мы объединим усилия - победа будет полной...
"Ну, наконец-то. Значит, что-то вроде комнаты смеха. Интересно только, какого рода уродство припаяет мне его гнусное стекло?!"
- ...Теперь о способах. Я помогу вам заглянуть в закрома вашей памяти, по каким-то причинам для вас запретные. Возможно, это будет где-то неприятно, зато полезно. Тамошние сокровища откроются во всем блеске. Мне отводится роль передаточного механизма. Сам я, естественно, ничего не увижу, однако, характер ваших впечатлений подскажет мне верный путь.
"Вот уж, спасибо. Все-таки не стриптиз. Скорее, подслушивание под дверью. Однако, мелко плаваем."
- ...Значит согласны? Не беспокойтесь. Вам не составит труда вообразить меня "зерцалом души своей". Тем более, что мы, кажется, ровесники?
"Кажется, кажется. Кажется пошутил. А, впрочем, все равно. Пусть делает, что хочет."
- ...Ну-с, приступим. Сядьте поудобнее. Смотрите на меня. Сосредоточьтесь на моем лице...
"Век бы его не видеть!"
- ...Больше для вас ничего не существует. Вы ни о чем не тревожитесь. Вам легко. Вам хорошо... Хорошо... Хоро-шш-оо-о...
* * *
По тропинке к реке сбегает мальчик. В руках у него удочки и банка с червями. Солнце ласково и нежно целует его в рожицу, и мальчишка хохочет, кувыркаясь в воздухе как чертик.
На берегу его встречает высокий улыбающийся старик. Он мельком оглядывает принесенную внуком снасть и одобрительно крякает. Тот кидается ему на шею. Первая рыбалка!
С блаженным видом они начинают готовиться к ловле. Их окликают. Молодая женщина давно стоит за спинами рыбаков, но те слишком увлечены, чтобы смотреть по сторонам. Женщина берет мальчика за руку и этим, словно бы доносит до него тихий свист проходящего вдали локомотива. Оба замирают. На мгновенье выражения их лиц переплетаются и они становятся удивительно похожи: мать и сын...
Мальчик догадывается, что мама зовет его с собой в волшебный, гудящий аттракционами парк, где есть и чу-до-какая маленькая железная дорога, с почти взаправдашним паровозиком, но сегодня... Мальчик кивает в сторону
деликатно отвернувшегося деда и отчаянно мотает головой. Сегодня нет! Женщина улыбается и понимающе кивает. Уходя, она целует его.
Мальчишка нарочно не оглядывается, но его маленькому сердцу не под силу долго бороться.
Не выдержав он бросается за ней. Поздно... Ушла, исчезла. Жалость душит его. Глазам становится жарко.
(Видение блекнет. Сознание начинает с усилием разрушать его, но тут, рыча, накатывается новый бред и явь отступает, оставляя горький привкус на губах.)
* * *
Ошеломляюще ревут трубы. Могучими толчками сотрясает окрестности барабан. Духовой оркестр исполняет школьный вальс.
Пульсируют, раздуваемые музыкой шеренги детей. На расцвеченной трибуне, плечом к плечу, стоят солидные и строгие люди. Они напутственно машут руками, что-то кричат, однако у музыкантов на этот счет свое мнение. Слов не слышно, правда, они и не нужны - 1 сентября!
Среди первых своих одноклассников стоит и мальчик. Как перышки топорщится на нем новенькая форма, берет сполз на ухо, букет разлохмачен - не до того.
Жадным, тоскующим взглядом он расталкивает толпу стоящих позади родителей. Он хочет, он должен сказать одному человеку что-то очень важное, такое, без чего нельзя вступать в новую, совершенно взрослую жизнь. И не идти туда тоже нельзя...
Наконец, завидев мать, он рвется навстречу, но опытная рука учительницы резко осаживает его. И тогда от горя он совершенно забывает, что хотел сказать, о чем предупредить самого дорогого на свете человека. Праздник гаснет в его глазах...
(Забыл, забыл. Как мог? Нужно вспомнить, обязательно вспомни... Нет... Может быть... Вот... Кажется, вот... Вот оно! А-а-а-а...)
* * *
"А-а-а-а!" Мальчик вздрагивает и просыпается. Что такое? На пороге комнаты бесформенно громоздится большое бабушкино тело. Красное лицо ее расплющено криком, глаза за-крыты.
"А-а-а-..."
Над бабушкой сгорбился дед. Мальчик испуганно вскакивает. Что случилось? "А-а...а-ах" Обессилев, бабушка захлопывает рот и мутно глядит на внука. Слезы опять капают ей на фартук. Распухшие губы выдавливают одно только слово. Мама?
При упоминании о матери, мальчик невольно съеживается. Дед, укусив рукав, мычит протяжно и надсадно. Умерла... "А-а-а-а-!" Бабушка рыдает.
Мальчик идет в школу. Все как обычно, только всезнающая учительница, жалостливо охая, отправляет его домой. Ему и лучше - ведь уроков он не выучил.
Дома зеркала и экран телевизора занавешены простынями. Жаль, будет интересное кино. Нельзя? Ну, ладно.
Квартира полна незнакомых людей. Они садятся за стол, долго молчат. Мальчик теперь знает - так полагается. Потом едят и пьют. Женщины изредка утираются платками. Они плачут. Да, это тоже полагается. Постепенно голоса становятся громче, напряжение спадает. Душно.
Мальчик встает и уходит в свою комнату. Очень уж хочется спать. Он ложится на диван и, не раздеваясь, засыпает...
...Тихо-тихо кто-то склоняется над ним. Он чувствует мягкий, домашний запах духов. Теплые руки нежно касаются его головы. Как он соскучился по ним! Мальчик улыбается во сне и облегченно вздыхает. Он-то знает - это мама...
С усилием он расталкивает веки. Совсем светло! Почему же его никто не разбудил?
Квартира холодна и пуста. Везде, словно кучи снега белеют сброшенные с зеркал простыни. Никого! Мальчик бросается в комнату родителей. Стоп!
Со стены, чуть печально и застенчиво улыбается ему Она. Вчера фотографии еще не было. А что же было? Он беспомощно оглядывается. Чувство близкой беды дрожью хлещет по телу, взгляд срывается с предмета на предмет... А-ах!
Хрустальная искра впивается ему в глаз. Вот! Изящная, граненая рюмочка, покрытая хлебом. Так полага... Ма...ма ... Мама! М-ма-а-моч-ка-а-а...
* * *
"М-мм..." Челюсти словно припаяны друг к другу. Зачем меня трясти? Кто такой? Знакомое лицо. "Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь." Чего ради он меня успокаивает? Ах, да, это доктор. Я у него на приеме. Нервы у меня чуток не в порядке...
- Вы можете говорить?
Какой хороший, участливый голос. И лицо славное, открытое, правда немного испуганное. Кого он мне напоминает?
- Да-а...
- Вот и хорошо. На сегодня хватит. Ступайте домой, отдохните. Придете ко мне через недельку.
Он отворачивается и не глядя протягивает бумажку. С трудом встаю и иду к двери.
- Подождите.
Оборачиваюсь.
- Как вы себя чувствуете?
Передо мной снова врач. Ощущение знакомства ис-
чезает.
- Нормально.
Выйдя на улицу, поплотнее запахиваюсь в плащ. Вновь какая-то зябкая жилка начинает биться внутри. Перейдя дорогу, невольно оглядываюсь.
Здание больницы огромно. Окна, окна - десятки окон. И везде за ними люди - души, волею судеб заброшенные в это чистилище. Вырвутся ли они отсюда? Кто знает. Вон один распластался на стекле, вон другой. Ба, да это, если не ошибаюсь, мой доктор!
Право, в первый момент, он мне здорово кого-то напомнил. Видно померещилось.
И только много позже, я вдруг уверенно вспомнил кого. И тогда вновь увидел заваленную снежными простынями комнату, а в ней - плачущего мальчика, ужаленного крохотной хрустальной искоркой...