Аннотация: История стража Серебряных Лабиринтов. Нежить нежити рознь, но ситуация диктует свои правила. Признаюсь, что на смертельную джигу меня вдохновили Ракитина и К:)
Глава 8
Мёртвый бард
Слова иногда нуждаются в музыке,
но музыка не нуждается ни в чём.
Э. Григ
Это был странный дух. Эйлин встречала много похожих существ, но никогда не видела у них таких прозрачных и в то же время осмысленных, пронзительных глаз. Оранжевые зрачки его казались живыми отблесками огня в призрачно-зелёной глубине замерзшего озера. Он поприветствовал их небрежным жестом и продолжал наигрывать. Какой мощный и странно-завораживающий звук у этой призрачной лютни.
- Безумный Одмус, к вашим услугам, - проворчал он. - А вы, добрые люди, пришли передать привет от моих ребят, временно покинувших этот мир? Или, может быть, поговорить о том, как солнышко светит и птички поют? Или сказать "старина Одмус, ты гений, иди и возглавь наш сраный Дом Песни?" Или... О, нет! Невероятно, но всё же... вдруг вы совершенно случайно хотите пройти в чёртовы Серебряные Лабиринты?! Какая безумная мысль! Должно быть, я окончательно сбрендил, отсиживая свой бесконечный посмертный срок.
Царапнуло под сердцем от этого многословного приветствия. Тоской и затаённой обидой. Этот необычно эмоциональный, мизантропически настроенный призрак был одним из тех, чьи тела покоились в склепе бардов, не обозначенном в путеводителях. И он был здесь не по своей воле.
Эйлин переглянулась с товарищами. По молчаливому согласию, ей было предоставлено право говорить со стражем.
- Ты прав отчасти, - вымолвила она, собравшись с мыслями. - Мы хотим пройти в лабиринты, но не за тем...
"А зачем? Зачем вообще туда кто-то хочет попасть?"
- Верю, верю, моя маленькая коллега, - притворно-сладко перебил призрак и снова перешёл на каркающее ворчанье: - Верю, что вы не собираетесь утопить этот сраный городишко и через это овладеть всем миром. И до кучи приделать фитиль занюханному Дому Песни или Новому Оламну, как его теперь кличут. В этом я бы и сам с удовольствием вам помог. Будь у меня сердце, оно бы разорвалось от мысли, что я должен вас убить всего лишь за здоровое любопытство. Или любознательность, если хочешь. Или - чем чёрт ни шутит - пытливость.
- Это так необходимо? - спросил Касавир бесстрастным тоном.
- Ты священник или паладин? Паладин, скорее всего. Тогда не мне рассказывать тебе, куда обычно засовывают своё "не хочу", когда существует "надо".
Одмус уныло усмехнулся:
- Вам чертовски не повезло. До вас сюда уже приходил один пытливый юноша из Дома Песни - я уж буду называть эту разросшуюся махину по старинке, как привык. Эдакий франт с глазами из монетного серебра, думающий, что в настоящее искусство можно пролезть с чёрного хода. Но он был первым за эту проклятую вечность. И я не смог удержаться, использовал возможность отпустить его, связав клятвой.
Эйлин прищурилась, склонив голову.
- Этот юноша не был хранителем лабиринтов.
- О! А ты в теме, детка, - оживился призрак. - Нет, он им не был. Хранителя я и так обязан впускать, выпускать и слушаться, как родного папу.
Эйлин и Касавир одновременно попытались вспомнить, кто во время разговора с Квистом первым упомянул о Серебряных Лабиринтах. Кажется, это был сам Квист. Он же рассказал им и о якобы разрушенном портале. Они чуть заметно кивнули друг-другу. Если это был он, то намеренно солгал. Но зачем?
- В чём была суть вашего соглашения? - спросил паладин.
- Суть в том, что я здесь сижу не для того, чтобы отвечать на твои сраные вопросы! - отрезал Одмус и буркнул после небольшой паузы: - Не могу ничего об этом сказать, кроме того, что я почитаю Келемвора и верен ему.
Склонив голову, Одмус взял несколько терзающих слух и душу аккордов.
- Довольно интересный выбор для барда, - заметила Эйлин, чей взгляд был прикован к светящимся струнам, брюзгливо выплёвывающим звуки под узловатыми полупрозрачными пальцами.
- Для неживого барда тем более, - пробормотал Касавир, удостоившись его хмурого взгляда.
- Смерть - единственное, о чём стоит думать, во что стоит верить, - глухо проговорил призрак под аккомпанемент унылого проигрыша. - Всё, что мы знаем о нашей чёртовой жизни наверняка - это то, что мы умрём. - Он поднял голову и в упор посмотрел на Касавира: - Не правда ли, паладин, именно мысль о неминуемой и единой для всех смерти делает твой разум острым, волю крепкой и заставляет тебя, не страшась, идти навстречу своему долгу?
Касавир некоторое время молчал, скрестив руки на груди и, наконец, сдержанно процедил:
- Возможно.
- И какая злая ирония! - вскочив, вдруг гневно воскликнул Одмус. - Верный адепт Лорда Мёртвых, ненавидящего любые эксперименты с мёртвой материей и духом, стал призрачным стражем! Какая невыносимая боль, какой позор! И ОН ничего не смог сделать. Может, я недостаточно почитал его? Где справедливость?! Что меня теперь ждёт, если какой-нибудь бравый паладин поставит точку в моём земном существовании?
Призрачная лютня хрипло взвыла в бессильном возмущении.
- А как так получилось? - мягко спросила Эйлин. - Что ты натворил?
- Что я натворил! Легче сказать, чего я НЕ натворил, - пробубнил Одмус, снова опустившись на ступеньку и нежно обнял свой инструмент, прижавшись щекой к деке. - Разве мои "подвиги" не описаны в ваших сраных хрониках? Разве безумным бардом не пугают детей?
Эйлин пожала плечами.
- Да как-то не верится, что тот, кто принимает догму Келемвора, станет желать многим людям насильственной смерти. Значит, либо я ошибаюсь, считая, что ты искренен в своём почтении к нему, либо что-то тут не так.
Не позволив Касавиру удержать себя, она подошла ближе к призраку и, скинув с плеча сумку и перевязь с мечом, уселась на бугристый выступ соляного пола. Она не боялась, что это может стоить ей жизни. Не то, чтобы призрачный страж внушал ей безоговорочное доверие - всё-таки, он был порождением тёмной магии, пусть и не совсем обычным. Но Кара и Касавир были начеку, а Одмус слишком заинтересовал её, чтобы не попытаться поговорить с ним.
- Расскажи о Серебряных Лабиринтах, а? - просто сказала она, посмотрев ему в лицо. - Как бард барду.
- Ммм... ну-ну, - бард понимающе закивал и неожиданно спросил: - Тебе нравится звук моей лютни? Только честно.
- Не знаю, как сказать... Он странный, тяжёлый, но не вызывает неприятия...
- Говори, нравится или нет, не ходи вокруг да около! - раздражённо оборвал её Одмус.
Эйлин несколько уязвлено закусила губу, подбирая слова и мысленно пробуя их на вкус.
- Скорее, нравится. Он очень необычен. Но, как ни прекрасна здешняя акустика, по-моему, ему здесь... слишком тесно.
Одмус посмотрел на неё долгим тяжёлым взглядом исподлобья, и вдруг взорвался пронзительным смехом.
- Ну, ты даешь! - он сделал вид, что смахивает выступившие слёзы. А может, они и в самом деле выступили? - Хитрая девчонка! Дипломат в тебе умрёт последним.
Последовал новый приступ смеха, переходящего в каркающее постанывание.
- Но ты чертовски права, моя маленькая коллега! Именно, что тесно. Мне всегда было до скрежета зубовного тесно в этом сраном мирке. Знаешь, чем отличается бард от, - он сделал широкий жест рукой - Барда? Великие барды не поют королям и лордам. Великие не поют толпе, разве только для практики и разнообразия. Великие поют солнцу, морю, ветру! Всему этому миру, дьявол его побери! И их голос звучит даже после смерти. А я хотел снискать признание жалких существ, населяющих этот мир и думающих, что он принадлежит им. Это было моей ошибкой. А ты как считаешь?
Опершись локтями о колени, Эйлин почесала голову и пожала плечами.
- Не знаю, Одмус. У меня не было времени думать об этом.
Она не покривила душой. В самом деле, когда ей было думать о таких высоких и прекрасных вещах, абсолютно отвлечённых от того, чем была заполнена её реальная повседневная жизнь?
Бард покивал головой:
- Понимаю... Но, думаю, ты не безнадёжна. Ну что ж, чуваки, слушайте мою историю. Слушайте и смейтесь. Или плачьте - как вам будет угодно.
Они слушали исповедь Безумного Одмуса, поведанную так, словно он не раз репетировал её - нарочито замогильным голосом, под сопровождение призрачной лютни, в стиле старинной ритмической импровизации. История человека, едва не погубившего целый город и жестоко наказанного за это, оказалась вовсе не так темна и мрачна, как пророчили архивы. А незаурядная личность главного героя прибавляла ей горькой пронзительности. Не было никакого Безумного Барда, замыслившего уничтожить город, тогда ещё не обладавший статусом Бриллианта Юга, и разделить с орками власть над провинцией. А был Одмус по прозвищу Рыжий Дьявол.
- Да, детка, меня так называли, - подмигнул он Эйлин, - и эти слова звучали для меня музыкой. Дьявол во плоти - вот кем я был.
Эйлин с сомнением взглянула на хилые обдёрганные крылья за спиной Одмуса, - уж очень они походили на бутафорские, - но смолчала.
- Я взорвал это болото новым звуком, новыми песнями, - продолжал призрак. - Тесно? О, да, этим песням было тесно в жалких тавернах! Да и на ярмарочных площадках среди веселящейся толпы, желающей слушать о том, как Моник полюбила Тэмлина или как Велегард, выпив бочку эля, грохнул этой бочкой тролля, моя музыка задыхалась. Я пел им о свободе и вечности, а они судачили о том, что я пью кровь младенцев. Я пытался объяснить им, как они ошибаются, живя так, словно можно обмануть богов, что рано или поздно каждому придется держать персональный ответ, что смерть и одиночество дышат каждому в затылок, а они пытались спалить мой дом и называли меня исчадьем зла. Но я радовался и этому - ведь если они так сердятся, говорил я себе, значит, моя музыка задевает их души. Но вам это всё не интересно. Вы ведь хотели узнать о Серебряных Лабиринтах. Я разочарую вас.
История Серебряных Лабиринтов в устах из создателя звучала несколько иначе, чем в скупых городских хрониках и общедоступных архивах Нового Оламна. Ирония была в том, что он сам знал о свойствах лабиринтов лишь немногим больше. Просто не успел изучить их как следует. Он даже не имел представления о том, как далеко они простираются. Это были старые соляные копи. Исследовав их ради интереса, Одмус нашёл хорошо сохранившееся подземное жильё с прекрасной вентиляцией, с источником воды и всем необходимым для жизни. Решив, что жизнь отшельника как раз для него, он перебрался туда, а позже обнаружил, что акустика этих пещер удивительно подходит для его музыкальных экспериментов. Именно там ему в голову пришла идея изготовления струн из особого сплава на основе мифрила, зачарованного с помощью найденных в пещере кристаллов. А прожив там пару месяцев, Одмус убедился, что в самой толще стен и наслоений скрыта магия, которая постепенно пробуждается под его влиянием.
- Однажды ночью на меня снизошло озарение. Мне приснилось, что я нахожусь внутри огромного инструмента, состоящего из дикого нагромождения ржавых труб и струн, забитых хламом резонаторов. И я мог всё это привести в порядок, отшлифовать и настроить. Это была титаническая работа, но меня не волновало, сколько времени и сил придется потратить. Результат стоил того. - Призрачный бард прикрыл глаза, и на лице его заиграла ностальгическая улыбка. - Они были живы, они почувствовали, что я пытаюсь сделать, и благодарно повиновались малейшему движению моей души, вот этих самых рук. Как скрипка повинуется смычку в руках мастера. Это было самое счастливое время в моей жизни. Мне было уже не важно, узнают ли, услышат ли, оценят ли... Мне приходилось дежурить в ополчении, когда твари осадили город, я перебивался случайными заработками, чтобы не подохнуть с голоду и покупать все необходимое для работы. Но, когда у меня выдавалась хотя бы пара свободных часов, я с трепетом влюблённого спешил к своему инструменту. Я, Одмус Рыжий Дьявол своим человеческим гением должен был заставить зазвучать это творение нечеловеческих рук. А то, что меня называли чокнутым... что ж, такова судьба тех, кто идёт против ветра, против времени, против плебейского высокомерия толпы...
Эйлин тайком вздохнула, бросив взгляд на вдохновенную физиономию Одмуса и опустив глаза. Снова тоска по утраченному, боль и старая обида лились через край в пламенной речи, которая была мысленно, а может, и не только мысленно, отшлифована за долгие века в одиночестве. Кому пришло в голову сделать из поверженного барда стража, сохранив ему чувства и память?! В этом был какой-то глубокий смысл? Иначе было нельзя? Что это за странный призрак, чьи эмоции - эмоции?! - способны так захлёстывать. Или это только кажется? Она посмотрела на хмурого Касавира и угрюмую Кару. "Да нет же, они тоже всё видят".
Закончилась история восстановления Серебряных Лабиринтов неожиданно и трагично. Годы, что Одмус проработал в пещерах, были трудными для города. Уотердип был не так влиятелен, не мог похвастаться сильной армией и мощной экономикой, сооружение Тролльей Стены ещё не было завершено. Самым серьёзным испытанием стала непрекращающаяся война с ордой троллей и орков, выжитых со своих мест волной разрушительных землетрясений. Одмус добрался, как ему казалось, до центра пещерного комплекса, где почти зеркально отполированные коридоры, залы и анфилады, прорезанные сетью сверкающих кристаллов, вплетались в причудливое витое кольцо. Однажды, в полнолуние - он точно помнил, что это было полнолуние, потому что в такие ночи пещеры всегда звучали особенно - он решил немного поимпровизировать на только что настроенной части лабиринта. При этом он почувствовал, как сильно дрожат пол и стены, но мысль о катастрофе не пришла ему в голову. Лёгкие вибрации во время работы всегда были нормой. Впрочем, он и сейчас был уверен в простом совпадении. А случилось так, что где-то за пределами уотердипской гавани зародилась большая волна и смела всю припортовую часть города. Враги, конечно, воспользовались ситуацией. К счастью, захватить город они так и не смогли - после трёх дней кровавой резни на улицах армия и ополчение сумели отстоять его. Судьба Одмуса была решена Советом Магов, который управлял городом в то смутное время. Проблема была в том, что просто закрыть или разрушить пещеры было уже невозможно - их аура оказалась вплетена в магию города. Поэтому и было принято компромиссное решение назначить хранителя, который следил бы за состоянием гигантского инструмента и настраивал его по мере необходимости. А Одмуса сделали стражем, побоявшись, что полное уничтожение его духа может как-то повредить его творению или, может быть, считая, что, оберегая один из порталов и подчиняясь назначенному хранителю, он принесёт больше пользы, чем вреда. Портал, который он охраняет - самый старый, и открывается он только по полнолуниям.
- А когда город был восстановлен в последний раз за всю его историю, начался период расцвета, длящийся до сих пор, - задумчиво заключил Касавир.
Бард лишь пожал плечами в ответ. Его это уже не волновало.
Когда призрак закончил свою горькую балладу, друзья долго напряжённо молчали, слушая тоскливые завывания его лютни. История звучала фантастически, но повода сомневаться в её правдивости не было. Сыграть и преувеличить можно всё, кроме искреннего желания быть услышанным и понятым. В конце концов, у тех, кто заботился о благополучии города, были более веские причины напустить вокруг трагедии назидательного туману и наложить табу на эту тему. Эйлин покачала головой:
- Всё-таки, я не понимаю. Это противоречит принципам музыкальной магии. Ты ведь был опытным бардом и не желал гибели этим людям, уходя от них. Не понимаю, как лабиринты, связанные с магией города, основой его могущества, могли стать его врагом?
Оборвав музыку, Одмус усмехнулся:
- А ты умеешь думать, детка. Тебе бы перетереть эту тему с нынешним хранителем. Он тоже задавал мне разные вопросы. Ему пришла в голову одна теория, которую он хотел проверить.
- И этот туда же, - пробормотала Эйлин и поинтересовалась: - Что за теория?
- А у него и спроси. Как его звать-то? Запамятовал.
- Да знаем мы, как его звать, - махнула рукой Эйлин.
Она обернулась к Касавиру и Каре, взглядом прося совета.
- Одмус, ты можешь рассказать нам, что здесь произошло два месяца назад? - осторожно, прощупывая почву, спросил Касавир.
- Бестактный вопрос, - буркнул бард, неприветливо покосившись на него, - у меня хреново обстоит дело с чувством времени. Я хорошо помню события, но ориентируюсь только по лунному циклу.
Паладин кивнул и пояснил:
- Нам известно, что в то полнолуние, когда хранитель приходил сюда последний раз, что-то произошло. Ты знаешь что-нибудь об этом?
Одмус обвёл их подозрительным взглядом и прищурился.
- Вон оно как... А зачем мне это рассказывать. Я и так уже выболтал больше положенного. С какой стати я вообще с вами разговариваю?
Интуиция подсказывала Эйлин, что с призраком, у которого такие проницательные и, вопреки обыкновению, живые и помнящие глаза, нет смысла вступать в дипломатические игры и пытаться кривить душой.
- Ты ведь хорошо относишься к хранителю, - сказала она.
Одмус пожал плечами:
- Насколько слуга может хорошо относиться к хозяину. Или призрак к живому. Вообще-то, он клёвый чувак, получше многих.
- Как ты сказал? Клёвый кто?
- Хороший мужик, - раздражённо пояснил Одмус.
- Забавные у тебя словечки, - не удержалась Эйлин от улыбки, но тут же снова стала серьёзной. - Нам не безразлична судьба хранителя. Мы пришли сюда ради него. Той ночью здесь погибло много народу, а ему пришлось бежать, и он до сих пор прячется...
- Не думаю, что он мог всех убить, - перебил её Одмус, - может, мы с ребятами и перегнули палку, но он точно ни при чём.
- Перегнули, говоришь? - заинтересовалась Эйлин.
- Ладно уж, расскажу, раз начал, - махнул рукой Одмус. - Живущие здесь призраки прибились ко мне и помогали охранять портал. Да вы их уже видели, моих товарищей, так сказать. Поговорить с ними не поговоришь, но хоть какое-то общество, и против музыки они ничего не имеют, - Одмус вздохнул, - это всё, что в них осталось... Хранителя они, конечно, не трогали. Он попросил меня придержать их, чтобы можно было поселить в пещере каких-то людей. Я сразу понял, что эти гости ему милы, как свищ в заднице. Но это уж не моё дело, слово хранителя для меня закон.
Эйлин задумчиво кивнула. Для неё это была хорошая новость - возможно, отец пошёл на сделку с бандитами под давлением обстоятельств. Узнать бы ещё, каких.
- Он о них ничего не рассказывал? - спросила она на всякий случай, но призрак помотал головой.
Касавир поинтересовался:
- А он не боялся, что чужаки узнают о портале?
- Конечно, боялся! - ворчливо рявкнул Одмус. - Старался приходить почаще, присматривал за ними. Иногда жил тут по нескольку дней. А чтобы они не вздумали искать сокровища, наплёл небылиц про упырей и чудовищ и велел мне отпугивать их, если кто-то сунется дальше верхних пещер. В ту ночь чёртовы бараны накалдырились и пошли гулять по коридорам. Их пьяный трёп мы ещё могли терпеть. Но когда они начали фальшиво орать свои сраные песни - это был капец! При здешнем звуке! Были бы у меня потроха - сблевал бы!
- Сочувствую, - мрачно процедила Эйлин. - Вы, конечно, не собирались их убивать.
- Я же слово дал! Шуганули их отсюда, вот и всё. Даже не преследовали дальше башни.
- Лучше бы вы их убили, - вздохнула она.
Друзья невесело переглянулись. Теперь не было сомнений в том, что всё, произошедшее на острове, оказалось цепью случайностей. Контрабандисты не подозревали Симона в измене и не собирались ни на кого нападать. Скорее всего, они даже не знали, что хранитель был на острове. Сидели себе в пещере, что-то праздновали - быть может, отмечали успешный перевод партии контрабанды. Разозлив призрачных стражей, они сполна испытали на себе возможности пещерной акустики и музыкальной магии, да и сам вид разъярённого Безумного Одмуса был наверняка впечатляющ. Остановить безобразие было некому - Симон находился в доме смотрителя в компании оборотня и алхимика. А зверя мог испугать и взбесить поднявшийся шум, когда из башни высыпала толпа пьяных, впавших в агрессивную панику бандитов, по пятам которых несся Одмус со своей призрачной свитой. Никаких страшных тайн, всего лишь роковое недоразумение.
Странное недоразумение когда-то решило судьбу Серебряных Лабиринтов и их создателя. Через сотни лет кто-то, помеченный проклятьем, стал зверем-убийцей, а над святыней нависла угроза захвата людьми, преследующими далёкие от бардовского искусства цели. Эйлин пришла в голову мысль, что это место и в самом деле роковое. Может, не зря оно стало запретным, если приносит несчастья? Стоит ли пытаться изучать его - быть может, себе и другим на беду? Лёгкий холодок тревоги шевельнулся в груди. Желание найти отца, и как можно скорее, заслонило все остальные цели. А между ними и полнолунием - целая ночь и день, которые не пролистнёшь, как скучные страницы неплохой книги.
Она встала и с сожалением посмотрела на барда.
- Слушай, Одмус, а нельзя обойтись без крови? Давай устроим поединок бардов. Ставка - право пройти к порталу. Я бы почла за честь.
Одмус криво улыбнулся:
- О, я бы с удовольствием сразился с тобой. Чувствую, ты заставила бы меня понервничать. Но нарушить закон я всё равно не смогу. И отпустить вас не имею права.
В ответ на его слова за их спинами вырос серебристый магический барьер, отрезая путь.
- Я не волен над собой, - виновато пробормотал страж.
- Но ты же смог отпустить того любопытного парня.
- Потому, что использовал возможность связать его клятвой. - Одмус немного помолчал и с досадой произнёс: - Жаль. Тебя не дождался.
Вскинув брови, Эйлин с усмешкой переглянулась с товарищами.
- Думаешь, я бы согласилась на его месте?
Призрачный бард хрипло рассмеялся:
- Да, детка тебя-то уж на испуг не возьмешь! Но кто знает, кто знает... А может, просто споёшь, без поединка? Покажи, на что способна, порадуй ценителя.
- А зачем тебе? Не лучше ли сразу к делу?
Эйлин это показалось странной прихотью - желать послушать пение того, с кем через несколько минут сойдёшься в смертельной схватке. Мёртвый бард посмотрел на нее с укоризной:
- Моя маленькая коллега... ты думаешь, у старого призрака много шансов против барда, паладина и сильной колдуньи?
Последовал долгий взгляд глаза в глаза. Теплые, лучистые глаза живого барда. И призрачные, в застывшей ледяной вечности которых метался сумасшедший огонь горькой памяти о непережитых страстях, невыигранных битвах и неспетых песнях, - принадлежавшие мёртвому. Эйлин вдруг почувствовала, как холодно стало в прозрачной тишине соляного зала, каким неподвижным стал воздух и отчужденными - стены. Стены, которые помнили живым того, кто однажды открыл их магию, и по-прежнему умели ловить его настроение.
В самом деле, разве уже единожды мёртвый бард, лишившийся своей невольной свиты, станет для них помехой? Они ведь не кучка тупых мясников.
Не говоря ни слова, Эйлин достала из сумки лютню и перекинула потертый ремень через плечо. Погладив черный лакированный бок, пробежав пальцами по ладам, она перебрала струны и подтянула их. Четыре хора и одинарную мелодическую струну простой классической родовой лютни Симона Дюсара. Они могли околдовывать серебряным плетением звуков в руках старого хозяина, выть штормовыми ветрами и взрываться слепящими искрами под быстрыми пальцами его дочери. А могли дарить радость, унимать боль или тревожить душу. Они умели плакать, смеяться и шептать сами, подчиняясь лишь легкому движению руки, неуловимому порыву души...
Одмус, ожидавший услышать какую-нибудь подходящую к моменту трогательно-заунывную балладу, в удивлении приподнял брови, когда Эйлин тихо заиграла, притоптывая себе. Ему был смутно знаком этот немудрёный, приглушённый проигрыш на шесть восьмых, которым девять тонких струн страстно желали задеть то, что осталось от его души, и который стены зала, словно замершие в нерешительности, никак не могли подхватить. Джига. Странный выбор для последнего танца. Но как не помочь одинокой лютне, отчаянно пытающейся растопить ледяную тишину, вставшую между мёртвым и живым? Для музыки нет разницы! Что угодно, только не этот лёд отрешённости. Магия музыки умирает в нём, как умирают Серебряные Лабиринты, лишённые достойного адепта. Дьявольская призрачная лютня Одмуса сама приняла решение, превратившись в его руках в затейливую скрипку. Затанцевал смычок, и необыкновенный, наполненный потусторонними обертонами голос скрипки с лихим азартом обречённого ворвался в мелодию лютни, отнимая у неё основную партию. Благодарная лютня не стала спорить, но и не сдалась, подстраиваясь, подчёркивая яркое скрипичное соло энергичными аккордами. Какая джига без упругого ритма, вызывающего мышечный зуд у тех, кто умеет её танцевать, и зависть у тех, кому неподвластно это плетение стремительных и чеканных шагов. И вот уже Касавир и Кара, захваченные звуками в плен, прихлопывают в такт, а лютня и скрипка, спевшись так, словно неразлучны с рождения, предугадывают желания своих вошедших в раж хозяев. Стены зала, приняв эту музыку, как свою, взбунтовавшись вместе с ней против векового заунывья, возвращают её восторженным хором слаженного оркестра. И чистое, сильное контральто принимает главенство в этом бунте. Это была песня без слов, но на пределе эмоций голосу барда не нужны слова, чтобы проникнуть в душу, заставить поверить.
Бьем мы джигу под плач туманов, под стук дождя, под ветра стон.
Бьём отчаянно и исступлённо, плечом к плечу, сердца - в унисон.
Время колотится в ритме джиги рёвом горнов, звоном клинков,
Искрами в вечность летят минуты от наших кованых каблуков.
В стеклянных глазах мёртвого барда сверкнул безумный огонёк. В руках вновь материализовалась дьявольская лютня, призрачные пальцы привычно ударили по струнам, и те послушно взвыли, вспарывая мелодию джиги хриплым, агрессивным аккордом. Но ни Эйлин, ни её лютню, чьи души слились воедино, уже ничем нельзя было смутить. Тонкая рука с вздутыми венами, словно в раздумье взмыла над струнами, и через три удара сердца по залу прокатился виртуозный грудной перебор классической лютни. Джига ускорила темп, сплелась с мощной, брутальной, непонятой и непринятой музыкой Безумного Одмуса, заставляя воздух густеть и вибрировать, кровь пульсировать в висках, а сердца биться быстрее. Новый звук взвился тугим вихрем, и сверкающие своды упоённо подхватили его, взрывая разум боем барабанов и синхронным степом, выбиваемым десятками пар ног. На стенах замелькал хоровод теней, будто это духи прошлого явились, чтобы станцевать под музыку двух бардов - живого и мёртвого.
Степ шальным башмачком чеканя, время сплетает в стальную нить
Та, что усталости не знает, та, в чьих глазах приговор "Казнить!"
Выйди, безумец, впиши своё имя - танец над бездной станцуешь с ней.
Танец на нити, танец на грани - лучшую джигу в судьбе твоей.
Танцуй, разрывая в клочья нервы, пусть сердце на шесть восьмых стучит.
Танцуй - не падай! Танцуй красиво, пока шальной каблучок строчит.
Танцуй до последней искры сознанья, и в миг твоего финального па
Может, в насмешку, а может, в награду, улыбка тронет её уста.
Финальный аккорд и громовой удар подошв долгим эхом затихали под сводами пещеры. Живые молчали, ещё чувствуя дрожь внутри и слыша в наступившей пронзительной тишине ритмично-неотвратимый, как поступь судьбы, топот, рёв лютни Одмуса, феерические переборы Эйлин и её страстный голос.
- Да уж, - нарочито-ворчливо прохрипел призрак, - ты знаешь, как вдохновить...
Он посмотрел на неё с грустью. Её глаза влажно сияли, грудь тяжело вздымалась, а на лбу блестели бисеринки пота.
- Сейчас я завидую тебе. Твоё сердце никак не может успокоиться, а каждый дюйм твоих нервов звенит, как струна. Кончики пальцев саднит, мышцы напряжены и, может быть, руки сводит судорогой. В тебе ещё звучит эта музыка. Это так... ну, ты понимаешь.
Она понимала. Каждой частичкой своего существа понимала, что он имеет в виду, и чувствовала то, что когда-то мог чувствовать он.
- Я никогда не забуду её, - сипло проговорила Эйлин, сглотнув и посмотрев ему в глаза. - Никогда. Спасибо.
Одмус поблагодарил её наклоном головы.
- Я почти жил, когда играл с тобой. Мы с тобой заставили эти стены петь, чёрт побери! Как бы я хотел...
Подняв голову, он с невыразимой горечью выкрикнул в пустоту:
- Стоило ли сохранять мне память о том, кто я есть, чтобы лишить воли и права поступать так, как велит мой разум! Как поступил бы настоящий Одмус, а не его жалкий призрачный слепок!
- А как он поступил бы? - тихо спросила Эйлин.
- Не важно, - глухо ответил призрак и, помолчав, внезапно грубо рявкнул: - Решайтесь уже, в конце концов! Я устал! Устал смотреть вам в глаза! Устал помнить и понимать!
Сердце продолжало гулко отсчитывать удары в предсмертной тишине. Не верю! Касавир, почувствовав, что Эйлин и Кара колеблются - и понимая их - подал им знак рассредоточиться для дальнего боя и сделал несколько шагов назад, к гибельному барьеру.
Одмус Рыжий Дьявол превратился в стража портала. Пустые глаза, холодное зеленоватое пламя, охватившее призрачную фигуру, увесистая и прямолинейная морозная булава вместо капризной лютни - тупой, беспощадный убийца в полтора человеческих роста. Олицетворение стылой ненависти, обезличенной злобы, обречённости, неприкаянности, забвения. Нежизни. Он призрак. Враг.
Надеяться ему и впрямь было не на что, разве только на чудо, потому что они трое были отличной командой для таких случаев. У них была Кара - созданная ею мантия поглощения могла какое-то время нейтрализовать его звуковые и стихийные заклятья. У них был паладин, способный ослаблять нежить на расстоянии и разить в ближнем бою. И был Серебряный Меч - больше, чем просто магическое оружие. Связанные магией осколки хищно дёрнулись и тонко заверещали, когда Эйлин выдернула его из лежавшей на полу перевязи и отскочила назад. Они рвались в бой. Разорвать тонкую материю, перерезать энергетические нити, уничтожить призрака.
Всего лишь призрак. Энергетическая структура, состоящая из эктоплазмы. С остаточной памятью и интеллектом. Рано. Он ещё силён.
Бросив заклятье, Одмус потерпел поражение: убийственный звуковой поток был частично поглощён невидимой мантией, а остатков его мощи хватило лишь на писк, продравший нервы и эхом растаявший в воздухе. Огонь и свет схлёстывались со свирепыми морозными иглами, летящими в лицо и рассекающими сухой воздух зала оглушительным треском. Эйлин тоже не спешила в ближний бой, парируя и выжидая. Готов. Хватит тянуть время! Это Кара, её можно понять, возможности колдуньи велики, но не безграничны.
Серой тенью по краю зрения метнулся Касавир. Кара, не подведи! На темной матовой поверхности доспеха Морадина мгновенно расцвели инеевые узоры. Успел уклониться от выброшенной в лихом размахе булавы - только шлейфом обморозило ухо. Всё нормально, залечим на ходу.
Эйлин рванулась вперёд, навстречу колючему ветру, срывающему горячие капли с ресниц. Не он первый, не он последний. Он уже мёртв. Призрак владел оружием и щитом не хуже паладина, словно при жизни был воином. Но когда в яростный танец напористого молота и не сдающейся булавы вступил меч, жаждущий получить свою долю призрачной крови, исход короткого и мучительного для всех поединка был окончательно решён. Не дрогнула рука, лишь злым криком вышел сумасшедший вертёж ещё пляшущих нервов-струн. Я не забуду. Никогда. Сверкнули серебряные грани - посмотрите, как мы бритвенно остры, убийственно красивы и безжалостны.
Хоп-пятка-носок-пятка...
Выросший вокруг обречённого призрака магический круг оттолкнул нападавших, не дал осколкам сполна насладиться танцем. Бросив меч на пол, - к рукам вдруг вернулась предательская дрожь, а истерзанные нервы завопили о пощаде, - Эйлин, сопротивляясь наваливающейся апатии, нетвёрдо шагнул к голубому плетению с поникшей полупрозрачной фигурой внутри. Кара и Касавир подошли ближе. Муж ненавязчиво подхватил рукой её локоть. Я рядом. Обопрись, сейчас ты имеешь право на слабость. Дважды поверженный Одмус Рыжий Дьявол поднял голову на её зов и обвёл их взглядом. Его губы на мгновение тронула усталая благодарная улыбка. Не погасшие ещё глаза остановили взор на Эйлин.
- Ну вот, теперь-то уж я точно умер, - глухо промолвил бард и усмехнулся, оглядевшись. - Надо же, право на последнее слово. Даже не знаю, кого мне благодарить. Похоже, Лорд Мёртвых сделает для меня исключение, а? - Снова усмешка. - Я тебе тут много наговорил всякой пафосной ерунды. Да, когда у тебя целая вечность, можно мозги до дыр протереть размышлениями. На самом деле, всё просто, как гамма до-мажор. Какой-нибудь наш далёкий немытый, небритый и не очень культурно образованный предок сидел в своей пещере, слушал завывание ветра и стук дождевых капель. Вдруг его руки сами потянулись за полой костью, он поднёс её к губам и подул. Это была первая музыка, первый порыв вложить душу в простые звуки... С тех пор придумано столько приспособлений для извлечения разных звуков - томных, нежных, зверских, грубых, простых и волшебных... Мы придумали музыкальный язык. Мы знаем то и сё, можем отличить коду от прелюдии. Мы поём королям и лордам, или надрываем глотки в протесте, или лабаем для народа. Мы придумали законы, жанры, чёртову моду, мы зарабатываем этим тонким ремеслом на жизнь, каждый в меру своего умения... Но не забыть бы о том, что когда-то для того, чтобы играть музыку, нужны были лишь душа, руки и... немного волшебства. Без этого всё - пустота, моя маленькая сестричка. Ты ведь знаешь, главное - не бояться. Крови на струнах, ран в душе. Не бояться открыться и дать миру услышать то, что поёт внутри тебя. Если в музыке есть душа, всегда найдется сердце, которое услышит её, чем бы она ни была.
Одмус замолчал.
- Мне... жаль, что так вышло, - прошептала Эйлин, понимая, что говорит чушь, что эти слова лишь в малой степени отражают то, что ей хотелось бы сказать. Но не шло, не срасталось, язык и мысли отказывались подчиняться.
Призрак усмехнулся:
- Чёрт возьми, я благодарен вам. Я слишком много времени провёл здесь один и рад, что не знаю счёта этим годам. Жалею лишь, что связал обещанием не того... этот парень - просто пошлый конъюнктурщик и любитель бабла. Он держит нос по ветру, ловит чужие эмоции, мечты, надежды, кормит слушателей их же собственными иллюзиями. И они хавают и нахваливают - до поры до времени, конечно. Не он первый, не он и последний, кто на этом срежется. Всё потому, что его душа молчит, а сердце всем звукам предпочитает звон монет. Но мне хочется верить, что я ошибаюсь! Ведь способности-то у него есть, у этого пройдохи!
Одмус изобразил коварную улыбку и продолжал говорить, всё более возбуждаясь:
- Но и я не так прост. Мы с тобой обставили его. Что, не понимаешь? Ха-ха! Моя смерть не является основанием для освобождения от клятвы. Ты ведь знаешь, кто мой покровитель. А он умеет заставить считаться с собой, даже если его лично не волнует результат. Дело принципа, понимаешь?! - он снова хохотнул так, что мурашки побежали. - Когда я окончательно сдохну, для моего названного братца тоже начнётся обратный отсчёт. Ему останется жить ровно столько, сколько он носит мою метку. Если он за этот срок не выполнит клятву - отправится вслед за мной. Сегодня ночью он получит весточку от меня.
Призрак хрипло рассмеялся, а Эйлин попыталась убедить себя, что совершенно равнодушна к судьбе Квиста - сам виноват. "И всё же, сколько у него времени? Если он был здесь до Симона, то что-то около года или больше?"
- Но не надейтесь, что я упокоюсь с миром! Пока парень жив, у меня есть шанс хотя бы повеселиться там, куда я попаду.
Облик Безумного Одмуса стал тускнеть, но он, упрямо просунув буйную взлохмаченную голову сквозь плетение магического круга, проорал ей в лицо:
- Хрена с два! Всегда найдется безумец, готовый обжигаться и снова лететь на огонь! Рано или поздно найдётся кто-то, чьё сердце услышит! - уходя, но не сдаваясь, он продолжал надтреснуто выкашливать: - Мою музыку... Пожелай мне удачи, сестрёнка...
Эйлин неловко подняла дрожащую руку в запоздалом прощальном жесте, но Безумный Одмус его уже не увидел. Она бросила плывущий взгляд на Касавира и Кару.
У нас не было выбора...
Не было. Он был и так мёртв. Формально. На самом деле, живее иных живых, но это не аргумент. Он выполнял чужую волю, он собирался убить их. Так распорядилась судьба. Так распорядились люди, отвечавшие за жизнь этого города. Так распорядился случай, который привел их сюда.
У трёх человек, стоящих перед угасающим кругом, был разный опыт, темперамент, принципы, они по-разному оценивали то, что произошло. Но в их подавленном молчании, в потяжелевших взглядах было что-то объединяющее, близкое каждому.
Десять-пятнадцать унций концентрированной древней эктоплазмы лежало у их ног. То, что было плотью и кровью призрачного безумца. Качественный, ценный алхимический ингредиент. Сэнд был бы рад такому улову. Духу, который в ней обитал, должно быть, суждено остаться в истории тёмным пятном. Да и светлым он, конечно, не был. Отчаянный упрямец, противник условностей, преданный своему искусству. Немного романтик, немного ребёнок, немного сумасшедший и безответственный человек. Может быть, пророк, которому никто не верил. А может, психопат с бутафорскими крыльями, верить которому просто боялись. Наверняка он был нетерпим и тяжёл в общении. Играл такую же тяжёлую музыку и пел странные песни о свободе, смерти и одиночестве. Всё, чего он хотел - это быть услышанным. Если уж петь, то всему миру, если уж приделать фитиль, то чтобы жахнуло на весть свет. Его не смогли приручить при жизни, и после смерти он остался собой, даже став рабом. Он, как умел, сопротивлялся такому половинчатому существованию. Не его вина, что не смог.
Но для неё он не ушёл в никуда. Его музыка, его слова, его прощальное "сестрёнка" задели... нет, рванули безжалостно струну внутри, и та раскалённой нитью зацепила сердце, ломая тонкую, годами выверенную настройку. Со скулящей болью, с кровью, запекающейся на неповторимом гибком сплаве. И её уже не перетянешь, не разорвав по живому.
Так и останутся теперь - четыре хора и мелодическая струна, неправильно настроенная, но вросшая в сердце.
Эйлин сдавленно вздохнула и тихо вымолвила:
- Не покойся с миром, Одмус Рыжий Дьявол.
- Ты был... клёвым чуваком, - добавила Кара.
Благодарное эхо их слов прокатилось по коридорам, замирая в потаённых уголках - не погребальным звоном, но хрупкой трелью надежды.