Этот рассказ я пытался пристроить в разные журналы и газеты, но везде получал отказ, хотя другие мои рассказы публиковали без проблем. Кто-то из знакомых посоветовал понести его на радио к Убрынскому, которые работал редактором художественного вещания. "Он человек с широкими либеральными взглядами и он прочитает твой рассказ по радио". Я пошел к нему в полной уверенности, что так и будет. Но каково было мое удивление, когда он мне вернул рассказ со словами: : "Этот рассказ никто и никогда не опубликует"... "Странно, - подумал я, - ничего политического или крамольного в рассказе нет, но есть что-то, что отпугивает редакторов...". И вот сейчас спустя много лет я так и не понял, что же стало причиной такого неприятия, но чему я рад, то это тому, что слова Убрынского не сбылись, что пришло время, когда рассказ можно опубликовать. И быть может быть мне кто-нибудь сможет ответить, чем же заслужил такую немилость этот вообщем-то обычный рассказ о пожилых людях.
СЧАСТЬЕ
В палате восемь коек, тесно. Инвалиды в основном лежат, прикованные к постели, и только двое ходячих. Ульяна лежит в углу, головой к окнам, правая часть тела у нее парализована, единственный глаз упирается в стенку. Пять лет назад ее привезли в дом инвалидов, все это время она видит одну картину - уродливых инвалидов в кроватях, дверь, почерневшую от потёков стенку, голую лампочку с налетом пыли. Около двери, напротив Ульяны сидит, накрывшись с головой одеялом худая женщина. Весь день она сидит в одеяле., в узкой щели виден только высохший желтый нос, даже когда она садится оправляться на специальный стул с вставленным горшком, - одеяла не снимает. Ее лицо бывает видно только три раза в день, когда приносят еду. Тогда ее заставляют снять одеяло и суют в руки металлическую миску с едой. Она смотрит испугано, жалобно, глаза ее блуждают. Есть она мало или совсем не ест. Она тихопомешання. Незаметно для всех она однажды сошла с ума, накрылась одеялом и с тех пор от не слышали ни звука. Она никого не беспокоит, поэтому ее не увозят в психлечебницу, но есть и другие причины, десять процентов пенсии, которые должны выдавать больным на руки, оседают где-то на бухгалтерских счетах, как впрочем и выделяемая на ее душу одежда. Таких тихих сумасшедших в доме инвалидов немного - человек пятнадцать на триста душ.
У окна лежит толстая женщина - Кулешова. В её глазах тупая боль. На каждый выдох она издает тихий жалобный стон. Этот стон она издаёт и днём, и ночью, даже во сне. Изредка она встаёт и мелкими шажками, усиленно охая, выходит из комнаты. Ульяна провожает её живым чёрным глазом, она смотрит на седой ёжик коротко стриженных волос, на смятую от долгого лежания нательную рубаху. Кулешова, вздыхая и охая, медленно семенит к двери, тяжело ступая толстыми как брёвна ногами, подбородок у неё провис глубоко и трясётся как желе. Ульяна завидует ей, Кулешова может выйти в коридор, а там в общей комнате есть радио. Вообще в доме инвалидов есть телевизор на втором этаже, но это для ходячих, а они лежачие, для них в каменной коробке инвалидного дома, отведён третий этаж и они словно отрезаны бетонными блоками от всего мира. Сам дом инвалидов стоит на краю села. Со всех сторон он обнесён белой каменной стеной и пристройками. Сразу за стеной с одной стороны подымается отвесная горка, поросшая кустарником и низкими деревцами, цепляющимися за крутизну склона. С другой стороны тянулся колхозные поля. Летом с них дует сухой и горячий ветер, а зимой они превращаются в ровную белую пустыню.
Утро у них начинается с завтрака, обычно это каша, которую приносят в эмалированных вёдрах, но иногда с умывания, тогда их лица и руки обтирают влажной тряпкой. Тех, кто не может есть сам, кормят с ложечки. Ульяна ест сама, лёжа, здоровой рукой она осторожно берёт ложкой кашу, которая в металлической миске ставится ей на стул, и, кособоча ртом, кушает. Хлеб она прячет под подушкой, чтобы потом скатывать из него хлебные мякиша и сосать - это для неё своеобразное удовольствие. Кормят их плохо, однообразно, главным образом кашей, мясо появляется только с
очередной проверкой. Но народ в доме не взыскательный - много ли надо старому человеку?.., как воробью кроху клюнул и сыт день. Правда, иногда, совсем плохо готовят, что и в рот не возьмёшь, тогда пожуют хлебушка и на том спасибо.
В комнате постоянно стоит удушливый, раздражающий запах, смешанный с зловонием, что обычно идёт от несвежих горшков. Чтобы не водились клопы углы комнаты и под матрацами посыпают дустом, от этого глаза обитателей палаты постоянно красны и слезятся, их мучает удушливый кашель. Периодически всем обитателям комнаты коротко, почти наголо, стригут волосы. Но сейчас волос немного отрос и образовал седую щетину на голове, делая старые, дряблые лица уродливыми и забитыми. Инвалиды часто жалуются на вшей и это делают, чтобы избавиться от них. Голову посыпают тем же дустом, белым, рвотным на запах, порошком, а затем плотно завязывают косынкой, обычно делают перед баней, которая в холодное время года бывает раз в месяц - отопление, что идет на обогрев дома отключают и топят баню, а летом как и положено раз в десять дней, правда бельё по-прежнему меняют раз в месяц. Но настоящая баня касается ходячих инвалидов, а их купают, если можно назвать разовое обтирание в месяц тёплой водой с уксусом, в комнате.
Этот удушливый запах неистребим. Окна закрыты с осени наглухо, форточек на них нет, как-то странно спланированы эти окна.., Порой Ульяна начинает задыхаться, хоть и привыкла к тлетворному духу гниющей мертвечины, иногда ей до головокружения хочется вдохнуть чистого, свежего воздуха. Она думает - быстрей бы отоќгнала весна зиму и наступили тёплые дни, тогда распахнут окна и Е комнату ворвётся чистый, свежий ветер и заглушит он тогда тлетворный и раздражающий запах комнаты, запах смерти...
Но с теплом проникают в комнату и комары. Особенно противен их тонкий пикирующий зуд, кажется, что звенит в ушах. Ночь превращается в какой-то кошмар, когда и так трудно заснуть от стонов и жары. Больше всего Ульяна боится просыпаться ночью, ей страшно, она слышит сонные вскрики, кашель, стоны Кулешовой. Кажется, что всё кругом единое живое существо, тревожно-болезненное, невидимое, и она растворена в нём, а там за его оболочкой осталась настоящая живая жизнь...Густой мрак пугает её, она ничего не видит. Она начинает верить, что её единственный глаз ослеп, единственное окно задёрнули чёрной, непроницаемой шторкой, что она навсегда обречена быть в чреве этого страшного стонущего существа...Она начинает бессильно метаться, звать нянечку, которая спит на втором этаже, звать бога...Наконец она забывается в тревожном сне, и во сне ей нет покоя, а утром животный страх разом спадает и дикая радость колотит сердце...Свет...она видит свет.
Приходит новый день, беспокойство ночи скоро исчезает и на Ульяну нападает тягучая тоска, так как приходит новый день без радости и надежды...Старики доживают на радостях своих детей и внуков, не улыбнулось ей это счастье. Б войну погибли муж и старший сын, а младшего уже после войны убили хулиганы. Работала она на заводе станочницей, в передовиках ходила, да вышло так, сорвалась заготовка со станка и ударила в глаз. Вытек глаз, но с завода Ульяна не ушла, так и проработала до пенсии. А уже на пенсии дали ей квартиру в новом доме, куда она и перебралась из коммунальной клетушки ветхого двухэтажного дома, в котором прожила всю жизнь. Но не долго порадовалась она новому жилищу. Случилось ей увидеть у молочного магазина зловещую сцену потрясшую её до глубины души и сокрушившую её здоровье.
Молоко продавали прямо на улице. Какая-то бойкая старушка попыталась обойти очередь. молодой папаша, мирно качающий коляску с ребенком, подошёл и отодвинул старушонку от продавщицы • Разозленная до исступления
старуха толкнула его коляску, та съехала с тротуара и выехала на проезжую часть, где её мгновенно подмял тяжелый грузовик... Отец, видя смерть своего младенца, кинулся к старухе и схватил её за горло, когда сумели расцепить его пальцы старуха была мертва... На третий день после этой сцены Ульяну разбил паралич... Так свершился над ней неумолимый закон жизни дающий одним всё, а другим ничего. По этому закону из общей массы выделяются две когорты. На одних сыплется золотой дождь удачи, дарующий им положение, квартиры, санатории, вояжи заграницу, словно расплачиваются за это свой несчастьем - десятками лет ждут квартир, тянут лямку от зарплаты до зарплаты, стоят в очередях, лечатся у бесќтолковых и равно душных врачей. Их бросают дети, от них уходят жёны и к старости жизнь 'обрывает последнюю: нитку с них, убивает последнюю надежду... Дом инвалидов - это последняя пристань последних, он полон такими людьми. Они точно выброшены на необитаемый остров с потерпевшего крушение корабля.
У каждого из них своя несчастная судьба - оборванные с миром связи, забытыми родственниками. Дети стараются избавится от инвалидов-родителей. Старые и больные люди нуждаются в терпеливом и заботливом уходе. Большую часть дома инвалидов составляют женщины, многие из них потеряли в войну мужей, а затем порас-теряли и других родственников. Среди тех, кого бросили дети оказалась и Настасья Григорьевна, часть желудка у неё отсечена, а пищевод сужен, ей нужно диетическое питание, поэтому она часто жалуется на плохое приготовление пищи, хотя и сознаёт бесполезность протестов. Она лежит через кровать от Ульяны, у окна. Персонал её не любит, когда она начинает жаловаться - её перебивают, начинает кричать и Настасья Григорьевна теряется, беспомощно опускает руки, сжимается и гаснет. Она не утомит - читает, вяжет, в комнате проводит совсем немного времени. На кровати, между ней и Ульяной, до недавнего времени жила старушка Клюева, добрейшее существо с парализованными ногами. Перед кроватью стояла маленькая скамеечка, на которую она ставила свои больные ноги, сидя на кровати. Она часто рассказывала Ульяне о святых, о рае, о боге, они живут высоко в небе и являются незримыми судьями дел наших. И миловистей они к тем, кто больше тягот и страданий вынесет из земной жизни. У неё два сына, один живёт в городе, в километрах пятидесяти, но не разу за всё время он не побывал в гостях матери, другой живёт далеко, на Дальнем востоке, живёт один без семьи, по роду работы часто бывает в командировках, поэтому не может взять мать: к себе.
Каждый отпуск, а их было два как Клюева в доме инвалидов, он приезжает к старушке. Это весьма редкостное явление для дома инвалидов. По его просьбе, подкреплённой небольшим подарком, Клюеву перевели на второй этаж. Когда её на руках несли на новое место она плакала и на прощание дала Ульяне маленький образок в деревянной шкатулке, в комнату куда её переселяли стояла икона. Ульяна бережно хранит под подушкой, часто достаёт и целует его. На место Клюевой пришла Валька Гурова боевая и циничная бабёнка со здоровыми руками и ногами, целыми глазами, попавшая в дом инвалидов лишь потому, что на старости лет ей некуда идти, жизнь свою она провела в колониях, на свободе занималась воровством и спекуляцией. Она не одна, таких бывших преступников и преступниц набирается человек сорок. И всё это делается по закону, который направляет одиноких рецидивистов в дома интернаты, где и почивают после многолетней уголовной деятельности. Они ругаются, дерутся между собой, иногда избивают инвалидов. Они боевиты, энергичны, чувствуют себя как дома, они запугивают основную массу, воруют всё что можно продать, а на жалобы, администрация разводит только руками, это уж ваше дело - умейте ладить между собой, если кого и поймают с поличным, то постыдят, а украденную вещь вернут хозяину. Причём проворовавшийся уверяет, что никакого злого умысла не было, что кто-то намерено подкинул под матрас или положил в тумбочку... После восьми вечера, когда персонал уходит домой, остаётся дежурить одна сестра, бог знает откуда появляется бутылочка начинается гуляй ночь. Особенно усердствуют мужчины, нескольких даже пришлось выдворить из дома инвалидов, после того как они побили стариков и поломали стёкла.
Ещё с коридора Ульяна услышала высокий, визгливый голос, нарастающим валом прокатился он по коридору и ворвался в комнату. В распахнувшуюся дверь шаркающей, разводящей походкой вошла Валька Гурова, худая, маленькая женщина, с узкими плечами. В спину её подталкивал главврач. Она вертела большой головой, похожей на приплюснутый глобус, пытаясь повернуться к главврачу лицом, на гофрированной шее вспухла похожая на верёвочку синяя жила.
- Я должна жить с этими мокрицами!... С этим вонючим мясом!...
Да никогда в жизни!...Гражданин начальник, да за что же?,.. Вины
за мной нет!
- Иди уж, предупреждал - не дебоширь.
- Та она первая начала, её с... надо сюда воткнуть!...
Когда главврач ушел, в комнате воцарилось напряженное молчание.
Валька Гурова с открытым ртом постояла посередине комнаты, обводя всех долгим взглядом. На неё смотрели водянисто-безучастно, с погасшим старческим любопытством. Тишина словно пришибла Вальку, даже Кулешова перестала охать, а только сипло дышала. После раздумья Валька тихо и выразительно сказала:
- Вот это занесло... Тихо как в гробу...Собрание старых калош... Ах вашу... - длинная спокойная тирада ругательств вылилась на старых женщин.
- Эй, ты - вязанный чулок, - неожиданно обратилась она к Настасье Григорьевне, которая держала в руках вязанье, - иди сюда!
Настасья Григорьевна посмотрела и опустила глаза.
- Ты что оглохла на старости лет?
И вдруг подошла и прокричала в ухо.
- Оглохла!...
Настасья Григорьевна испугано отшатнулась и прижалась к подоконнику.
- Подите прочь!...- с дрожью в голосе сказала она.
- Что?... Что ты сказала?...Ну-ка повтори... Мне что-то
блоха в ухо залезла, - она усилено принялась ковырять мизинцем
ухо, сморщила лицо и наклонилась перед задрожавшей Настасьей
Григорьевной.
- Я ничего не говорила, - с испугом ответила Настасья
Григорьевна.
- А... То-то же... Это мне уже нравится. - И вдруг схватила и
вырвала из рук Настасьи Григорьевны вязанье, - ой!...что это
такое... носочки...надо примерить.
Она скинула свои дырявые носки и одела почти связанные Настасьи Григорьевны.
- Ты смотри впору пришлись, - оглядывая себя сказала Залым
Она прошлась в носках по полу. - Ой, а эти?... Она взяла скинутые на пол носки, от которых нещадно разило, чуть ли не заглушая стойкий, зловонный запах комнаты, и поднесла к носу Настасьи Григорьевны. - Ты смотри они с дырочками... Неужели ты допустишь, чтобы тётя Валя ходила в них и ещё, не дай бог, простудилась? А ты себе ещё новые свяжешь... А... эти...: Фи, бяка... - Она подняла крышку горшка и брезгливо кинула их туда.
С этого дня жизнь обитателей палаты превратилась в тяжёлый кошмар. Ульяну она прозвала циклопиком. Ей ничего не стоило подкрасться к Ульяне и зажать ей нос, когда та спала. Ульяна во сне начинала мотать головой, потом с шумом всплёскивала воздух ртом и просыпалась, испуганная, не соображающаяся с спросонья, а над ней прыгала от смеха приплюснутая голова Вальки с прямоугольным, точно растянутым пальцами, смеющимся ртом. Она отняла у Ульяны образок и продала кому-то за рубль. Кулешову она назвала паровозом и обычно обращалась к ней со словами - закрой водоём, после которых Кулешова печально семенила к двери, зная по опыту, что ей лучше уйти. Ночью Кулешова не заходила в комнату, сидела в общей комнате на диване, пока не был слышен свистящий храп Вальки. Особенно доставалось Настасье Григорьевне. Валька вела с ней издевательски длинные разговоры, рассказывала интимные подробности своей звонко отгремевшей жизни, временами она была слезлива и сентиментальна. Но стоило ей напиться, как в ней просыпалось что-то живодерски-жестокое. Настасья Григорьевна, как обвиняемая, стояла у своей кровати, а Валька ходила вокруг, шипела ругательства и крутила перед лицом кулаки. Стоило Настасье Григорьевне что-то возразить, как она начинала бить её по щекам, и Настасья Григорьевна рыдающая падала на кровать, а Валька ещё долго стояла над ней, выкрикивая ругательства и пьяно покачиваясь.
На Вальку пытались жаловаться, но она вела себя развязано, лживо, ей верили, а вернее делали вид, что верят. Персонал давно привык к таким жалобам и только отмахивался от них. Зато ночью Валька расправлялась с жалобщиками, издёргивая морально и физически стариков. Она быстро запутала их и установила свой диктат. Такай, безнаказанность и безропотность доставляли ей чуть ли не радостное, Физическое удовольствие. Единственное что спасало несчастных инвалидов - отсутствие её днём, она пропадала у своих корешей и в комнате появлялась только под вечер.
Вдруг всё засуетилось, пришло в движение. Ульяна слышала топот в коридоре. Раза два заглядывала и уходила спеша старшая сестра, потом она вошла и объявила, что к ним едет министр здравоохранения республики, он уже в пути, как им сообщили по телефону. Чёрные небольшие глаза старшей сестры смотрели строго и озабочено. Сдержано спокойным тоном она сказала:
- Будут спрашивать - лишнего не говорите, не жалуйтесь, не
ударьте лицом в грязь, у кого какая просьба мне сейчас говорите.
А кто будет жаловаться... Сами знаете... Это тебя Настасья Григорьевна касается в первую очередь... Больные у нас довольны, не
жалуются, только такие как ты портят картину,., пишут, анонимки...
Воющем серьёзно всех предупреждаю - никаких жалоб, сами разберёмся.
- Марья Семёновна!... Марья Семёновна!... - вдруг запричитала Ульяна, вытянула вперёд руку и сжала в кулачек, словно боясь, что её не услышат, - Я давно лежу... Я не могу больше... Я очень прошу...
- Говори толком, что ты хочешь? - спросила старшая сестра и
- вынесите меня на праздники на улицу, на один час только, пять
лет я не была на улице, не могу я... Марья Семёновна...
- Что ты с такими пустяками лезешь?... - перебила её старшая
сестра, - у меня мало забот сейчас?...
Она подошла к окну, где лежала Настасья Григорьевна, и подёргала раму. Та не поддалась - была заколочена, тогда она достала из кармана халата плоскогубцы и стала отгибать гвозди. Когда последний гвоздь был отогнут она неожиданно быстро спрятала плоскогубцы в карман и побежала к двери - в окно она увидела как во двор мягко вкатилась чёрная волга. В коридоре было слышно как она крикнула санитарке - побыстрей поменять бельё...
А во дворе к затормозившей с шипеньем волге спешили главврач, его заместитель, в стороне кучкой стоял;.: обслуживающий персонал. На крылечке, у входа - несколько инвалидов. Из волги тяжело вывалили своё толстое тело министр, двое сопровождающих с озабочено подобострастными лицами и корреспондент, сухой, высокий, с рыжей бородкой и чёрной сумкой на плече похожей на чёрный ящик. Министр был старый, кряжистый, руками он обхватывал большой живот, голова пирамидально возвышалась на крупном теле. Вот уже лет двадцать он возглавлял здравоохранение республики.
- Здравствуйте, - басом сказал министр, протягивая увесистую
ладонь, - вот приехали посмотреть на ваше житьё-бытьё, давненько
не был у вас я...
- Может отдохнёте с дороги, откушаете?... - заюлил главврач,
лицо его сияло радостью, словно начищенная медь.
- Нет. Дело впереди - отдых позади, - сказал министр и до-
вольный своим афоризмом басовито, коротко рассмеялся так, словно
по дну пустого бочонка били рукой. Сопровождающие одобрительно заулыбались и закивали головами.
- Как вам живётся? - Обратился министр к собравшимся на
крылечке инвалидам.
- Как живём... Хорошо живём, кормят , одевают, телевизор есть, -
отвечал низенький мужчина лет сорока с грудной клеткой похожей
на бочку. Плечи были высоко подняты, а большая, как кочан, голова вдавлена в туловище. Он смотрел спокойными вытаращенными глазами, снизу, поджимая толстенькие и бескровные губы. Говорил он уверено и отрывисто. - Может у кого и есть жалобы - у меня нет. Семья не без урода, все довольными быть не могут. Было б на что жаловаться - сказали.
Другие старики смотрели на гостей недоверчиво, испытующе и молчали. Корреспондент ходил вокруг большими шагами, пригибался на журавлиных ногах и щёлкал фотоаппаратом. Министр поднялся на крылечко и вошёл в здание, за ним последовали все остальные. Прямо у двери на дощатой лавке сидела и курила Матрёна. Она не смотрела ни на кого, была сосредоточена и нелюдима. Дым, бегущей струйкой, подымался и рассеивался над головой. Министр почему-то с тем же вопросом обратился к ней, хотя весь вид её говорил, что она не хочет отвечать на вопросы. Министру пришлось повторить вопрос. Матрёна медленно подняла уставшие, ж обиженные глаза и охрипшим голосом сказала:
- Всё плохо... Всё дрянь... Пенсию не дают, с кухни продукты
несут, в баню почти не водят, хлеба не хватает.... А главное пенсию... Почему мне мою пенсию не дают?...
- Как это тебе не дают пенсию, - вмешалась старшая медсестра,
которая успела уже подойти, - за два последних месяца ты получила деньги?
- Получила... А за девять месяцев не получила... И этого бы не было, если не добивалась, другие, вон, не получают...
- С её пенсией какая-то неурядица вышла в бухгалтерии, но
мы разобрались с этим, - извиняюще сказал главврач.
- А ты лучше скажи зачем тебе пенсия, - вмешалась старшая
медсестра, - чтобы пить?... За ними только не уследи - сразу
начинают пьянствовать.
- Как?,..Как... Как это?... - Возмущенно сказала Матрёна,
прищурив глаза.
- А вот так, - зло сказала сестра, - ты думаешь мы не знаем
куда ты пенсию деваешь? Ты кем раньше работала?... А?...
- А я не скрываю, на винзаводе двадцать лет проработала,
там пила, чего греха таить, было так было, я же не скрываю.
- Вот с этим нам трудно бороться, - сказала старшая медсестра, обращаясь к министру, - люди старые, пристрастились к спиртному не отучишь.
Министр понимающе и сурово покачал головой. Матрёна отвернулась от наго , затянувшись глубоко сигаретой.
- Не знала счастья - к вам попала, - сердито"в сторону сказала она.
- Так иди... Кто тебя здесь держит? - Произнесла суровым тоном старшая медсестра. Матрёна не отвечала ей. Весь вид.
её; озлобленный и нелюдимый; как бы говорил, что я об этом говорю,
разве толк будет? идите и не трогайте меня.
На втором этаже, в комнате на четыре кровати, главврач обратился к Клюевой, которая по обыкновению сидела на кровати, поставив больные ноги в цветных вязанных носах на скамеечку.
- Как чувствуете себя, Алёна Ивановна?
- Хорошо, слава богу хорошо... Вот только поясницу на прошлой недели ломило, а сейчас прошло, а так ничего, не жалуюсь.
Наше дело старческое - терпеть... Уж готовиться мне надо, зажилась я у вас.
- Куда это вы собираетесь? - спросила старшая медсестра.
- Известно куда, - поучительно отвечала Клюева и подняла
руку над головой, - он зовёт, он всех видит, всех объемлет...
Он мне знак подаёт, дня три назад голубок прилетал, да в моё
окошко клювиком стучал...
- Минуточку, - закричал корреспондент, - сюда взгляните.
Все повернулись и он щёлкнул фотоаппаратом. Комнату озарила фиолетовая молния вспышки •
- Батюшки, да вы меня никак в газету хотите поместить, -
улыбаясь сказала Клюева.
- Обязательно, обязательно поместим, - с басовитой громоподобностью сказал министр.
- Сделаете, товарищ корреспондент?
- Сделаем, товарищ министр, - радостно отрапортовал корреспондент, - на первой странице нашей газеты поместим.
- Как у вас красиво, - сказал министр, обращаясь к инвалидам, - целая картинная галерея.
Все стены комнаты были обклеены цветными вырезками из журналов: картины, передовые рабочие, спортсмены смотрели со стен празднично и радостно. На подоконниках стояли горшки с зеленью. В углу на прибитой полочке стояла икона, поблёскивая серебристой фольгой. В .другом углу был шифоньер.
- Товарищ министр, - неожиданно обратилась Голинищева, известная своей прямотой и откровенностью. Старшая сестра недовольно
прикусила губу.
- Я хотела бы у вас спросить - когда до нас дойдёт перестройка? Вот мы смотрим телевизор - везде что-то решается, а у нас это как-то не получается...
- Что именно вам не хватает, на что жалуетесь? - министр
уставил на неё свои бычие глаза и сцепил руки на животе.
- Да жалоб особых нет... хотя, конечно, - Голинищева взглянула на главврача, - если говорить как есть, то с администрацией
отношения портить надо...
- А что тебе перестройка? - бойко отозвалась старушка, сидевшая под иконой. Позади неё на вылетевшем коврике были развешаны ёлочные блёстки. - Вот мне перестройку сделали, а я какая была такая и осталась.
Все обернулись и посмотрели: на неё
- Как это перестройку? - заинтересовано спросил министр.
- А в больнице, повез наш главврач Пётр Ильич меня в город,
в больницу, а там мне от кишки что-то отрезали с одного боку,
да на другой пришили - вот и перестроили, - улыбаясь сказала она. Все засмеялись.
- Вообще надо закрепить машину для нас, а то с транспортом
у нас туго, - сказал главврач, обращаясь к министру.
- Знаем, обязательно поможем, в общем, как я вижу, у вас
в остальном всё в порядке, - как бы обращаясь ко всем сказал
министр.
На третьем этаже министр зашёл только в одну комнату, что была напротив лестницы.. была комната Ульяны. Хотя он сморщил нос от едкого противного запаха, стоявшего в комнате, и, окинув взглядом лежащих женщин, хотел уйти, Настасья Григорьевна, отложив вязанье порывисто встала и умоляюще произнесла:
- Пожалуйста, не уходите... У меня просьба...
Министр замер. Нос у него мелко вздрагивал точно его пощекотывали. Все вопросительно уставилась на Настасью Григорьевну. Старшая сестра завела глаза к потолку.
- Ради бога, сделайте что-нибудь - очень плохо кормят ,
мне с каждым днём всё хуже с желудком. Сегодня утром был борщ
солёный и горький...
- Если тебе не нравится могла бы и не есть, ещё была каша
овсянка, - перебила её старшая медсестра, - тебе не понравился,
а другому понравился. Вот видите, - обратилась она к министру,
- мы иногда даже два блюда по утрам подаём, а они жалуются, сами знаете/старый человек - капризный человек.
- А хлеба не хватает... - отрывисто проговорила Настасья
Григорьевна.
- Как это не хватает? То что полагается по норме мы вам
даём, - вмешался главврач, - они иногда спрашивают большее, мы
- Нет... - робко и забито ответила Настасья Григорьевна.
- А вот надо было спросить, а потом уже жаловаться!...
- Нет, продукты на кухню привозят очень хорошие, - высокой
нотой вдруг произнесла Ульяна, до этого внимательно следившая
чёрным взглядом за всеми, - продукты просто замечательные, но
вот приготовляют из них неважно... ТУ, что можно из них приготовить - ну совсем другое получается, не умеют совсем готовить. .Разве так можно? Я так понимаю - если ты сапожник, то должен хорошо сапоги делать, если повар, то хорошо готовить. Вот я всю жизнь проработала на заводе, и чтобы кто-нибудь упрекнул меняв браке?... никогда!
- А вот я сейчас попрошу покормить меня тем, чем кормят вас - из общего котла! - сказал министр. - Пойду в столовую и поем вместе со всеми.
С этими словами министр вышел из комнаты, где его начало немного подташнивать, и все сопровождающие последовали за ним. В столовой его действительно накормили из общего котла. Еду в этот раз приготовили на славу, к тому же в борще плавали кусочки тушёнки, а каша была заправлена луком и маслом, а потом прибывшие последовали в кабинет главврача, где их ждало особое угощение. Из кабинета министр вышел изрядно побогравевший и умиротворенный - плановое посещение дома инвалидов было выполнено.
Привычная жизнь инвалидов покатилась прежней колеей. Никаких перемен ни к лучшему, ни к худшему не произошло. По-прежнему трещала в комнатах матерщина, с кухни несли всё что можно было нести, Валька мучила инвалидов. Настасье Григорьевне сделали строгий выговор за её поведение. Примерно через неделю произошло событие всколыхнувшее и вызвавшее пересуды в доме инвалидов. Это же событие заставило главного редактора республиканской газеты убрать с готовой печатной формы материал о посещении министром здравоохранения дома инвалидов. По радио во время информационного сообщения, что во время получения взятки в особо крупных размерах за руку был схвачен, ...диктор сделал паузу, ... министр здравоохранения республики. В его отношении ведётся следствие.
- Ай-я-яй... Какой хороший человек, а проворовался, - говорила Зайка Гурова, - руку мне жал, бывает же такое, все мы одним миром мазаны, - она хитро подмигивала
- Надо же, такого большого человека сняли, что же будет?
- обеспокоено говорил главврач, - следствие ведётся... что же
будет?
- А как было - так и будет, - говорили инвалиды.
В этот день умер очередной инвалид, Валька обмыла его и получила два рубля, а ночью, когда персонал ушёл, напилась до чёртиков. Дверь в комнату грохнула как пушечный выстрел. Все вздрогнули. Вальку словно кто-то сильно толкнул, зарываясь к полу носом и размахивая руками, пробежала несколько шагов и, теряя равновесие, схватилась за металлическую спинку кровати. Лицо у неё было сонно-пьяное, ватное. Голова с растрёпанными волосами неровно покачивалась, а босые ноги расползались по полу. Обведя всех мутно - прищуренным взглядом, она остановилась на Настасье Григорьевне.
- Из-за таких как ты человека сажают!...-вдруг с вывертом в голосе завыла она и замотала головой,- Сажают!... Ты понимаешь это гадина!... А мы будем чистенькими?...Беленькими?...
Валька рванулась к Настасье Григорьевне и сдёрнула с неё одеяло. Затем, ухватив за рубашку вытащила её на середину комнаты и начала таскать за волосы. В комнате стоял страшный вой и крик. Инвалиды со страхом жались в своих постелях, плакали и причитали.
- Перестань!... Перестань!... - кричала Ульяна, - да пойдите
позовите кого-нибудь! Перестань!... Перестань!...
Валька тащила Настасью Григорьевну по всей комнате, сдвигая кровати, опрокидываясь и толкая других женщин. Сумасшедшая, забравшаяся с ногами на кровать стала биться головой об стенку, одеяло сползло ей на плечи и жёлтое лицо её было искажено безумным, диким страхом. В комнату вбежали дежурная медсестра и несколько больных. С трудом они связали кусавшуюся и царапающуюся Вальку.
Утром для разбирательств пришла старшая сестра. Настасья Григорьевна плакала навзрыд и рассказывала ей про ночной дебош. Ульяна видела с каким суровым, довольным ожесточением смотрела на неё сестра, бросая краткие реплики.
- Ради бога, уберите её от нас... плакала Настасья Григорьевна. Руки у неё мелко дрожали, а по лицу шли красные пятна.
- Мы с ней строго поговорим, а переводить никуда не будем
- Некуда, всё и так переполнено. Вот жаловаться вы любите, а
чуть что защиты начинаете искать. Нет, не могу я её перевести...- Отвечала ей сестра.
Долго после того как ушла старшая сестра Настасья Григорьевна утирала слёзы, а рядом с ней на своей кровати ненасытно-зло шипела Валька, которая была очень зла после разговора с главврачом. Перед обедом Настасья Григорьевна заснула, а когда её разбудили отвернулась эк стене и не стала есть, и снова заснула, да так и проспала почти до вечера...
Лучи вечернего солнца косыми линиями лежали на стене. Ульяне кажется, что это золотая пыльца лежит на стенах. Она поворачивается на спину и видит угол потолка в чёрных потёках. Но сейчас в солнечном озарении они высветились и не кажутся мрачными. Сейчас они представляются Ульяне чудными животными, похожих на птиц, драконов и всяких других не виданных ею диковинных зверей. Но когда солнце уйдёт потёки будут ей казаться сумрачными грозовыми тучами и безысходная тоска тяжёлым камнем навалится ей на грудь. "Эх, жизнь, - думает она, - лежишь, а она проходит. Хоть бы, глоток чистого воздуха вдохнуть, а там уж и умереть не страшно. А каково будет когда умру? - она ощупывает на груди крестик и шепчет непонятное, выдуманное самой обращение к богу. Она шепчет страстно, призывно, ей кажется , что в бурых пятнах на стене начинает проступать его лик... И кажется ей, что он улыбается, утешает и зовёт её к себе. Как ей будет хорошо, когда душа отлетит от этого полумёртвого тела, обретёт свободу, просочится сквозь бетонную коробку дома и вознесётся туда к небесам! И душа её будет лететь высоко в воздухе, как птица, и всё плохое, тяжёлое, сковывающее в её жизни останется где-то внизу. Когда-то она испытала это блаженное чувство полёта. Совсем i , маленькой девочкой бежала она босиком с росистой горки. Она бежала раскинув руки и ей казалась, что она летит, только кончиками ног касается прохладной бархатности травы. Она бежит вниз всё быстрей и всё кругом стремительно летит прочь...
О как сводит с ума её .этот противный запах! Кажется, что каждая клеточка дышит ядовитыми и зловонными испарениями. Всё это страшным прессом давит на её голову, словно она лежит на дне, а над ней толща воды,. Как хочется ей, чтобы её на праздники вынесли на улицу под цветение яблок: Пять лет она не видела как появляются почки, не вдыхала медовый запах цветущих деревьев. А как она любит весенний призыв к жизни! Когда белые язычки цветков бегут по веткам и на деревьях вспыхивает белый пожар! Когда эти воспоминания приходят ей во сне, то она долго не может прийти в себя от этого дурманящего воспоминания. "Неужели нельзя меня вынести на праздники?... Ведь это же так просто. Все кто может ходить видят солнце, небо, цветы, а она целых пять лет видит стенку, две кровати, дверь и лампочку с налётом пыли." Она потеряла в жизни всё - мужа, сыновей, работу. Неужели ей нельзя дать хотя бы глоток этого чужого, ею давно потерянного золотого мира, только бы взглянуть ей единственным глазом напоследок на всё живое... Кажется, что никогда она больше не испытает этого блаженного счастья - видеть мир.
Ночью ей снилась однообразная серая стена с черным. Это чёрное расплывчатое и гнетущее неотступно следовало за ней, а она как-то странно перемещалась боком, вместе с кроватью. Это чёрное наступало, росло и уже тучей обступило со всех сторон. Она хотела кричать, но горло сдавило как перетянутый шланг, и вдруг раскололось, вспыхнуло и ослепило. И она явственно почувствовала родниковый воздух, который бывает вовремя или после дождя. Тонкая радость спасения охватила её душу во сне. Она шла по траве среди шумящих деревьев, вытянув руки, а на неё быстрыми частыми каплями падал дождь. Вдруг она почувствовала, что начинает непреодолимо просыпаться, что это всего лиши сон. Сознание пронзила мысль, что сон сейчас уйдёт, а вместе с ним и дождь, и сквозь сон ей стало тоскливо и тяжко. Всё-таки она проснулась и сразу поняла, что это не сон, а явь! За окном хлестал дождь, в комнату врывался свежий ветер, где-то в небесах гремело и лопалось. Она жадно, открытым ртом вдыхала дождевую свежесть, по щекам текли слёзы радости. Вдруг послышался тупой, приглушённый, удар, будто на землю упал мешок с мукой или песком. Сверкнула молнияt озаќрив фантастическим синим светом комнату. Свет ослепил Ульяну, молния ударила где-то рядом. Послышался могучий и дробящий гром, казалось, что от небесной выси откалываются глыбы камней и падают прямо на дом, раскалываясь на его крыше. "Как хорошо... как хорошо... - шептала сквозь:; слёзы Ульяна, - спасибо, господи, что услышал меня. Сердце её радостно и счастливо сжималось в груди, ото пришла весна... Она чувствовала запах наступившей весны...
- Кто это окно раскрыл? - охая и: страшась грома сказала Кулешова. Она подошла к окну и, стукнув рамой, закрыла его, - - господи, что за дождь, за что такие напасти... ох...ох...ох..
Ульяна продолжала глубоко дышать и скоро незаметно заснула.
Утром распахнули окна. Чистый после дождя воздух снова повеял в комнату. Наступила весна. Ночью из окна выбросилась Настасья Григорьевна. Главврач долго выглядывал в окно, представляя как она пролетела три этажа и упала на узкую полоску асфальта, обегавшую вокруг дома. Вальку Гурову решено было сдать в лтп.
- Пётр Ильич!...Пётр Ильич!... - запричитала Ульяна, - - я пять лет здесь лежу... я ничего не вижу... я очень прошу вас, - она заплакала единственным глазом.
- Ну, говори, что ты хочешь?
Ульяна начала рыдать и утирать кулачком глаз.
- Перенесите меня к окну, пять лет я на этой койке...
пять лет...
- Хорошо, хорошо, успокойся.
Кровати Вальки и Настасьи Григорьевны сдвинули в сторону, а
её придвинули к окну. Ульяна ещё долго плакала после ухода главврача. Теперь она своим единственным глазом кусок синего, пронзительного, высокого неба, по которому, как вспенившиеся волны, бегут быстрые весенние облака. Больше нет противной стены, пьяной Вальки, а есть то высокое, зовущее в свою необъятность небо. Теперь любой порыв ветерка касается её лица... Да, это было счастье... Наконец она увидела его цвет.