Вольпов Ярослав Александрович : другие произведения.

Всего один вздох

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказ, написанный на спор. Здесь я искал не эпиграф к произведению, а произведение к эпиграфу:) "А в наши дни и воздух пахнет смертью: Открыть окно, что жилы отворить" ...Он похоронил возлюбленную. Он открыл окно, чтобы последовать за ней. Смерть не приняла его - но навсегда осталась за стеклом. Сможет ли он когда-нибудь открыть окно снова?..
  Всего один вздох
  
   ...А в наши дни и воздух пахнет смертью:
   Открыть окно, что жилы отворить.
   Б. Пастернак
  
   Я просыпаюсь в холодном поту,
   Я просыпаюсь в кошмарном бреду:
   Как будто дом наш залило водой,
   И что в живых остались только мы с тобой...
   "Наутилус Помпилиус"
  
   Выглянув из окна автобуса, Грета в восхищении толкнула брата в бок. Горная дорога, последние несколько часов выписывавшая замысловатые фигуры между скал и ущелий, наконец распрямилась. Многие пассажиры, словно следуя её примеру, потягивались в своих креслах; каждый из них вдыхал воздух, в котором уже чувствовались ни с чем не сравнимые ароматы моря, сбрасывал с себя покрывало сна - то, что любой уважающий себя турист непременно берёт в дальнюю дорогу вместе с полотенцами и пледами. Вместе с ними разминала затёкшее тело и Грета, с трудом подавляя желание отодвинуть стекло и выставить голову из окна, сделать всего лишь один глубокий вдох. Она понимала, что это слишком рискованно. И неизвестно, что было страшнее: получить по лицу колючей веткой одной из низко склонявшихся к дороге сосен, которые зелёно-голубым ветром неслись навстречу, или же просто вывалиться из окна, опьянев от бесподобно свежего воздуха. Интересно, думала девушка, из чего складывается этот дух, который можно ощутить лишь на морских курортах? Она могла чётко выделить только запахи сосен, йода и соли. Они были самыми сильными, без сомнения, - но они ли пробуждали желание петь без слов, подчиняясь какой-то странной, первобытной радости? Грета не раз пробовала размачивать увезённые с курорта сосновые иголки в воде, в которую подмешивала йод и специально купленную морскую соль. Да, по комнате разливался очень приятный аромат, сильный, но не резкий. Он нравился Рейну... Но воссоздавать курортную атмосферу таким образом было всё равно, что, используя только голубую и жёлтую краски, писать рассвет над морем. Такой, какой поднимался сейчас вдали, внизу, там, куда автобус вёз Грету и Рейна.
   Подобно тому, как в воздухе витали вполне ощутимые, но неопределимые ароматы деревьев и трав, рассветные лучи переливались бесчисленными красками; человеческий глаз был слишком слаб, чтобы различить их, а человеческий язык - слишком беден, чтобы назвать. Все эти "светло-", "тёмно-", "слабо-" в сочетании с избитыми семью цветами никуда не годились при описании того, что природа создала одним штрихом солнца. Она не подбирала оттенков, её не заботил результат, а самое главное, не угнетал тот непреодолимый страх, который исподволь терзает любого художника - страх перед критикой. Природе не было ни малейшего дела до того, будут ли люди восхищаться её творением; она просто создала идеальную композицию из лесистых гор и бирюзового залива. Природу едва ли беспокоило и то, что людям захотелось сделать и свои несколько штрихов в виде россыпи домиков в самом сердце каменной чаши.
   При взгляде на чистенькие и опрятные строения напрашивалась мысль о пряничном домике из детской сказки, хотя с такой высоты они больше походили на крошки от пряника. Белые стены и бледно-розовые крыши сверкали в рассветном солнце, словно подмигивая своим будущим обитателям: а мы уже вас ждём, заходите и живите в своё удовольствие. Может быть, эти милые, чуть наивные домики и не вписывались в общую картину великолепия залива, но располагали всем необходимым для комфортного и беззаботного жилья. Любой турист был бы счастлив расположиться в одном из них, чтобы по утрам, едва открыв глаза, любоваться из окна видом на море, а по вечерам сидеть в плетёном кресле под мохнатыми ветвями и вертеть в пальцах сосновые шишки.
   Однако райский уголок предназначался не для туристов. Об этом мог догадаться любой, кто случайно оказался бы в автобусе и нашёл в себе силы отвлечься от красот природы. Нужно было всего лишь пристальнее вглядеться в лицо Греты, внешне жизнерадостное, но где-то глубоко под выражением восхищения прятавшее тревогу. А тому, кто был бы напрочь лишён наблюдательности, стоило взглянуть в мутные глаза Рейна, перехватить его отсутствующий, ничем не интересующийся взгляд.
   На берегу залива располагался санаторий для душевнобольных.
  
  
   Тревога начала карабкаться к горлу Рейна тогда, когда дорога перестала петлять. Да, именно тогда. Пока вился горный серпантин, пока автобус мотало из стороны в сторону так, что колёса иногда зависали над пропастью, заставляя мелкие камешки сыпаться туда, откуда не было возврата, - в общем, пока нормальные пассажиры вцеплялись в поручни кресел и тряслись от страха, избегая смотреть в окно, Рейн сидел совершенно спокойно.
   К нормальным пассажирам он определённо не относился.
   Только голова его моталась по спинке кресла, и равнодушные глаза изредка обращались туда, где в двух шагах открывалась бездна. Рейна она совершенно не беспокоила - пока его отделяла от неё тонкая стеклянная перегородка. Если бы автобус занесло чуть сильнее, если бы они рухнули с горной дороги, скалы ворвались бы в салон, разнеся вдребезги эту хрупкую преграду. Тем не менее, Рейну она давала ощущение полного спокойствия.
   Но теперь, когда автобус выправился и замедлил ход, Рейн весь подобрался в дурном предчувствии. Скоро, совсем скоро они остановятся совсем, двери откроются, и...
   И дальше его воображение отказывалось работать, затягивая образы в сознании какой-то багровой пеленой. Двери откроются - это и есть самое страшное. В автобус, маленький и уютный, надёжно замкнутый со всех сторон, ворвётся воздух, тот самый воздух, ради которого Грета и привезла его сюда.
   Грета, его милая сестра. Со времени смерти Лотты...
   Боже, почему до сих пор так трудно даже в мыслях ставить рядом слова "Лотта" и "смерть"... Почему он так и не может смириться с тем, что его любимой больше нет...
   Так вот, с тех самых пор Грета заботилась о нём, как мать. Он надеялся, что не доставлял ей слишком много хлопот. У него всегда была к ней лишь одна просьба, не слишком обременительная, как он полагал... Но Рейн никогда не преуменьшал заслуг Греты, прекрасно понимая, как тяжко молодой, здоровой девушке жить рядом с сумасшедшим.
   Вот и теперь он ощущал, как напряжение, растущее в его душе, постепенно передаётся сестре. Она то и дело искоса поглядывает на него, на дорогу, снова на него; боится упустить момент. В её сумочке лежит шприц и набор ампул; она не хочет доставать их слишком рано, но ещё страшнее опоздать...
  
  
   Грета надеялась, что Рейн не видит, как она смотрит на него, ожидая нужного времени для укола. Пока автобус не остановится, нужно было успеть достать шприц и транквилизатор, вытянуть его из ампулы и вколоть в руку Рейну - и всё это в автобусе, трясущемся даже на здешних прекрасных дорогах. Проще всего, конечно, было набрать лекарство в шприц заранее; но Грета не хотела сидеть рядом с братом, словно медсестра, всем своим видом сообщая окружающим о его болезни. Да что там окружающие; не хотела лишний раз напоминать самому Рейну...
   Грета любила брата, несмотря на все его странности. В конце концов, единственное, за чем ей приходилось постоянно следить - это за тем, чтобы все окна в квартире были плотно закрыты. Грета открывала их, чтобы проветрить комнаты, только когда Рейн или спал, или отдыхал на другом конце квартиры. Если же по какой-то случайности он оказывался рядом с открытым окном... последствия могли быть непредсказуемыми. Многие предполагали, что Рейн страдал боязнью открытого пространства: Грета лишь горько усмехалась, в душе желая, чтобы всё было так просто. Нет, они с Рейном часто выходили гулять, и при этом её брат не проявлял никаких признаков тревоги. Если бы не его безжизненные глаза, почти не реагирующие ни на что вокруг, никто бы и не заподозрил, что молодой человек болен неведомой душевной болезнью.
   Все доктора, осматривавшие Рейна, неизменно уходили в замешательстве. У него были все симптомы агорафобии, кроме, что удивительно, главного. Находиться на открытом пространстве ему было совсем не страшно: он не мог заставить себя выйти в это самое пространство. Открытые окна и двери вызывали в нём дикий, животный ужас, он бросался от них прочь, едва не разбиваясь о противоположную стену. Казалось, один глоток свежего воздуха мог убить его, как самый ядовитый газ. И если Рейну нужно было покинуть дом, ему обязательно вкалывали транквилизатор - такой, какой лежал сейчас в сумочке у Греты. Это был специально разработанный препарат, отключавший Рейна от реальности всего на несколько секунд, необходимых, чтобы перешагнуть порог. После этого препарат рассасывался, не оставляя ни слабости, ни головокружения. Это средство позволяло брату и сестре вести жизнь, почти не отличавшуюся от нормальной. Грета часто приводила домой гостей, знакомила их с Рейном, который неизменно производил на них самое приятное впечатление. И теперь, когда врачи посоветовали отправить Рейна в санаторий Танненбаум, она не захотела, чтобы его туда отправляли в больничной машине. Вместо этого Грета и Рейн ехали в обыкновенном автобусе вместе с людьми, собиравшимися проведать близких.
   Автобус зашуршал шинами, останавливаясь. Грета выхватила из сумочки всё необходимое с ловкостью заправской медсестры. Несколько пассажиров рядом метнули на неё тревожные взгляды, но укол уже был сделан, и тело Рейна обмякло. Она подхватила его под локоть: он послушно встал и проковылял к выходу. Через несколько секунд после того, как ноги Рейна коснулись земли, он вздрогнул, огляделся, но тут же в его глаза вернулось спокойное безразличие.
  
  
   Рейн хорошо помнил, когда всё это началось. Не после смерти Лотты, нет. В то время, что последовало за долгой ночью без рассвета, этого не могло произойти. Не могло произойти вообще ничего. Не могло - по крайней мере, с ним самим, потому что его тогда не было. Просто не было.
   С покойником люди прощаются сорок дней. Всем известно, как происходит это прощание. Сначала они сидят за столом, поднимают бокалы, не чокаясь, и про себя благодарят умершего за то, что тот дал им лишнюю возможность выпить и закусить. Так и выходит, что покойник своей смертью оказал им услугу - зачастую случается, что первую. А потом они долго ходят по утоптанным тропинкам своей жизни, изредка вспоминают ушедшего и не знают, куда направлять взгляд - в небо или в землю; они уверяют себя, что и там, и там о нём позаботятся. А им нужно заботиться о себе. Всегда о себе.
   Рейн единственный знал, что ушедшему не скажешь "пока" с этого света. Туда, куда утягивает лишённую воплощения душу, не поднимешься, сколько бы спиртного из ни разу не звякнувшего бокала ты не выпил. Для мёртвых нет прощания, произнесённого голосом живых. И Рейн умирал, умирал каждую ночь, проклиная утро за то, что оно раз за разом воскрешает его. Когда его тело и разум растворялись в тёмной отраве сна, ему казалось, что Лотта где-то рядом, что она скрывается в облаках чёрно-серого дыма, в который превращались все засыпающие... и умирающие. Но сон - всего лишь младший брат смерти; и душе, отлучившейся от тела лишь на несколько часов, не подняться так высоко, как расставшейся с ним навсегда.
   И всё равно он искал Лотту в этой не-яви снова и снова, искал днём, когда ему стало не хватать ночей, искал, надеясь, что сумеет потерять дорогу домой, но всякий раз оставляя слишком глубокие следы. И однажды он вернулся в этот мир - но только тогда, когда лишился надежды.
   Потерять надежду просто. Если бы люди это знали, они бы этого не боялись.
   Он забыл лицо Лотты.
   О мёртвых либо хорошо, либо ничего. Лучше - ничего. Не так больно.
   А потом всё и случилось.
   Рейн был дома один. Грета ушла гулять с каким-то из своих ухажёров. Она часто уходила, и Рейн это одобрял: мало радости сидеть дома и смотреть на его кислую физиономию, безмолвно предлагая помощь и получая столь же безмолвный отказ. Она не сможет наладить его жизнь, как бы не старалась. Пусть лучше налаживает свою.
   Повинуясь минутному порыву, он встал, тихо прошёл по коридору и открыл дверь в её комнату. Первым, что бросилось ему в глаза, была ваза с цветами, стоявшая на ночном столике. Цветы были свежие; интересно, этот парень принёс их вчера вечером или успел сегодня? Рейн никогда не замечал его приходов. Но цветы выглядят так, словно их сорвали пять минут назад...
   Рейн подошёл поближе к цветам. Лилии. Много. Целый ворох бледно-розовых лепестков; высокая узкогорлая ваза едва удерживает их, шатается даже от лёгкого ветерка. Это не одну ли из них Грета сегодня вплела в волосы, когда уходила? Ну-ну. Похоже, у этих двух всё серьёзно.
   Рейн пересчитал цветы. Шесть, восемь... Да, парень явно расщедрился... Десять, двенадцать... Неужто чёртова дюжина? Где же тринадцатый цветок?
   Двенадцать. Чётное число.
   Чётное число цветов приносят на могилы.
   Вы, наблюдающие за этой сценой, прекрасно понимаете, где был тринадцатый цветок, несчастливый цветок, несчастливый для Рейна. Да, он качался в волосах у Греты, сплетая их аромат со своим. Вам легко догадаться. Но вы же не были на могиле Лотты, куда Рейн бросил дюжину бледных лилий. И вам не приходится бороться с воспоминанием, раздирающим мозг шипами, которые никогда не отращивали не только нежные лилии, но даже самые дикие розы.
  
   ...Розовые лепестки на гранитной плите... Эти цветы увядали в руках у Рейна, прямо на его глазах, всё это время, пока он шёл к могиле. Капли воды, которой он сбрызнул их, дрожали на цветах, словно слёзы. Цветы знали, что их швырнут на каменную плиту, что они ударятся о холодную гладкую поверхность и останутся там мёрзнуть всю свою оставшуюся цветочную жизнь. Им было несказанно жаль себя, выращенных для совсем иного обращения. Ещё в бутонах они мечтали о руках, которые с трепетом прикоснутся к ним, о груди, застывшей в радостном вздохе, к которой их прижмут... И вместо этого - гранитная плита.
   Рейн понимал их.
  
   ...Те же самые цветы. Словно двенадцать широко раскрытых глаз, они смотрят на него. Ему бы отшатнуться, захлопнуть дверь, перерубить её створками воспоминание; повернуться спиной - сгорбленной под грузом страданий, более тяжёлых, чем могильная плита. Так, как когда-то он повернулся к могиле Лотты.
   Вместо этого он сделал шаг вперёд.
   Цветы придвинулись, из глаз превратились в лица. Но все по-прежнему уставлены прямо на него. На миг показалось, что просто мир расплывается перед ним, и вместо двенадцати розовых пятен к нему приближается одно...
   Гладкие лепестки - кожа. Крапинки у оснований лепестков - веснушки. Когда-то он пообещал Лотте отдельно расцеловать каждую из них - и выполнил обещание. Аромат цветов - дыхание...
   Рейн схватил вазу и запустил ей в стену. Она разлетелась вдребезги так, как будто внутри был спрятан снаряд. И цветы отлетели от стены назад, к нему, усыпали пол под его ногами. Не помня себя, Рейн топтал их босыми ногами, не обращая внимания на то, как осколки вазы впиваются в ступни, окрашивая кровью текущую по полу воду. Он хотел лишь одного - лишить проклятые растения сходства с человеческим лицом, которое они так дерзко присвоили: с лицом, которое было ему дороже всех на свете, которое сгинуло в ту ночь, и образ которого теперь ничто не имеет права повторять - даже его собственная память.
   Но цветы не желали сдаваться - и вместе с ними не сдавалась и память. Душный запах от раздавленных лепестков поднимался вверх, окутывал всё тело Рейна, а всё сознание захватывал один-единственный образ. Одно лицо. Одно на двоих. Лицо Лотты, которое он не помнил - и в то же время лицо смерти, которое он знал. И к аромату лилий примешивался запах тлена. Запоздало обретя контроль над собой, Рейн бросился вон из комнаты, но за ним по пятам гнался дух цветов, дух Лотты.
   Он подбежал к окну, рванул его на себя - безуспешно. Он дёрнул ручку, ту заело; тогда Рейн ударил в стекло обоими кулаками. Окно осыпалось дождём блестящих осколков и красных капель. Рейн ждал, что в комнату ворвётся свежесть ночного воздуха, достаточно хорошо сохраняющаяся на одиннадцатом этаже. Но снаружи был всё тот же запах лилий, неудержимо льющийся на Рейна. Вот только гниение в нём ощущалось всё более отчётливо.
   Он вцепился в куски стекла, по-прежнему висящие на раме, вырывая их, выдавливая наружу, превращая красные капли в струи, жаждая сделать всего один вздох, не наполненный сладким и тошнотворным запахом...
   В коридоре послышался звук открываемой двери...
   Рейн, ухватившись за подоконник окровавленными руками, тянулся всё дальше в ночь. Широко открытым ртом он хватал воздух, уверенный, что где-то тот становится чище. Наконец он поставил одну ногу на подоконник. В голове мелькнула мысль: наверняка он сумеет прыгнуть так далеко, чтобы вдохнуть чистого воздуха. Всего один вздох... Без запаха лилий... Без запаха смерти...
   Сзади его хватали чьи-то руки, стаскивали вниз, назад, в лилии. Он кричал, отбивался; дыхание его становилось всё чаще, лёгкие наполнял запах тлена. Последней его мыслью было: если он умрёт, больше не придётся дышать. Может быть, из изрезанных рук вытечет достаточно крови...
  
   Когда он очнулся, первым пришло разочарование. Над ним был белёный потолок, каких наверняка не бывает в другом мире. К потолку поднимались такие же стены, в одной из которых было... окно.
   Рейн рванулся прочь, чуть не свалившись с кровати.
   Только потом он понял, что воздух вокруг него чистый и свежий, только немного пахнущий эфиром. Запаха цветов не было и в помине.
   Он осторожно встал и подошёл к окну - крадучись, словно приближался к опасному зверю, в любой момент готовому броситься. Оконная рама прилегала к проёму, не оставляя ни малейшей щёлочки. Рейн поднял руку, но тут же отдёрнул её: ему показалось, что стоит прикоснуться к стеклу, как оно расколется - как тогда...
   Он отступил немного и ещё раз пристально вгляделся.
   Окно было плотно закрыто.
  
  
   Окно было плотно закрыто.
   Рейн сидел в плетёном кресле и смотрел, как тени от сосновых ветвей играют в чехарду на стене. Иногда он переводил взгляд и на сами ветви: их причудливый орнамент на фоне безоблачного неба выглядел очень успокаивающе. Дрожь, сотрясавшая его тело минут десять назад, уже совсем отступила. Конечно, ничего особенно страшного не произошло: просто сиделка предложила открыть окно, чтобы проветрить его домик. Теперь, по прошествии некоторого времени, Рейн уже мог спокойно, даже с улыбкой, вспомнить выражение её лица... Да, вот её, наверно, дрожь бьёт до сих пор. Но поделом ей: девушка наверняка должна была знать о его болезни. В таком элитном санатории, как Танненбаум, подобная забывчивость была непростительной. Этим девицам слишком хорошо платят.
   Рейн откинулся на спинку кресла, бросив рассеянно-снисходительный взгляд на осколки глиняного кувшина, кучу земли и сломанные стебли каких-то цветов. Раз уж она сумела увернуться, то ей это всё и выметать. За это ей тоже платят.
   Отвернувшись, он снова посмотрел в окно. Вид был неплохим: выстриженные лужайки, вымощенные белым камнем дорожки, разлапистые сосны вокруг каждого коттеджа. Они хорошо придумали с этими домиками: в них жить гораздо уютнее, чем в палате с белёным потолком. Интересно, сколько денег угрохала Грета, чтобы отправить его сюда? Правда, она и сама живёт недалеко - выше, в горах. Там построили целый отель, чтобы родственники могли почаще навещать больных. Милая Грета, она приходит каждый день, выспрашивает и о том, удобно ли ему, и нравится ли ему море, и хорош ли сосновый дух, который проникает повсюду...
   Повсюду. Как ни запирай двери, как ни захлопывай окна. Значит, в них всё же есть щели. Значит, он не в безопасности...
   Но пока всё хорошо. В конце концов, они могут и аэрозоль какой-нибудь распылять. Тут же на соснах свет клином сошёлся. Танненбаум есть Танненбаум. К тому же сосновый запах гораздо лучше, чем...
   Чем запах лилий.
   И уж тем более - чем запах тления.
   Да, в самом деле, в санатории было не так уж плохо. Рейн чувствовал, что если он и не может чувствовать себя совершенно спокойно, то, по крайней мере, немного расслабиться ему не повредит. Он медленно переводил взгляд с одной ветки на другую, потом ниже, по стволу, к домику напротив...
   Там, на другой стороне лужайки, кто-то сидел за окном и смотрел на него.
   В первый миг Рейн удивился, потом смутился; но он сразу же понял, что и то, и другое было напрасно. Что с того, если он хочет разглядеть своего соседа? Им жить рядом какое-то время, так что можно присмотреться друг к другу. К тому же, с усмешкой подумал Рейн, ему-то стесняться нечего: все знают, что он псих и ему всё можно.
   И он ближе придвинулся к окну. Солнце, светившее изо всех сил, всячески мешало ему, равномерно покрывая оба окна золотисто-голубой глазурью, пряча человека за стеклом. Лишь с большим трудом Рейн смог увидеть черты его лица... её лица.
   Она была молода, и если блики солнца не играли шуток с Рейном, - красива. Её почти не было видно, но его это не смущало. Мужчину бы он, пожалуй, и не стал бы рассматривать в таких условиях; но девушке блестящее стекло, скрывающее её лицо, словно вуаль, лишь придавало таинственности - и очарования. Она казалась призраком, отражением того, что могло бы появиться в глазах Рейна - но никогда не появлялось. Её светлые волосы сливались с солнечными бликами на стекле, и лицо, обрамлённое золотистыми прядями, словно растворялось в свете. И Рейн бездумно смотрел на неё, просто наслаждаясь её красотой, как если бы она была частью пейзажа - привлекательной, но неодушевлённой, всего лишь картиной, написанной на стекле. Его не заботило то, кто она, как оказалась в санатории, что она, собственно, сейчас думает о нём, глядя сквозь своё окно. Рейн не думал даже о том, что с ней можно встретиться и поговорить. Он просто изучал её, как цветок, неожиданно найденный в горах.
   Неожиданно на солнце наполз небольшой клочок облака, и всего на одно мгновение черты девушки проступили в окне чётче. Рейн, даже не успевший сфокусировать взгляд, успел увидеть только её глаза.
   Если бы вновь выглянувшее солнце смотрело на Рейна таким же равнодушно-спокойным взглядом, каким он сам только что разглядывал незнакомку, оно бы удивилось перемене, произошедшей с ним за этот неуловимый миг. Расслабленное тело Рейна напряглось, как пружина, ожидая лишь команды от сознания, чтобы броситься вперёд, прильнуть к стеклу, просверлить его взглядом. Но сознание находилось в слишком большом смятении, чтобы отдавать какие-то команды. Рейн боялся того, что мог увидеть.
   Ему померещилось. Ему просто померещилось. Это память снова издевается над ним именно тогда, когда ему вздумалось наслаждаться спокойствием. Он не мог увидеть эти глаза. Последний раз он видел их много месяцев назад - исчезающими за стеной дождя, растворяющимися в ночи без рассвета. После этого они не являлись ему даже в бреду ночных видений, сколько бы его пересохшие губы не твердили одно и то же, не повторяли имя...
   Лотта.
   Телу Рейна наскучило ждать команды, и оно решило действовать само по себе.
   Нет. Это не она. Прижавшись лбом к стеклу, Рейн отчётливо видел, что это не она. Мускулы Рейна, натянутые, как стальные жилы, постепенно размякали, превращаясь в желе. Теперь, затенив часть стекла согнутой рукой, он мог лучше рассмотреть девушку. Ирония была в том, что теперь его меньше всего интересовал её облик.
   Он отошёл от окна, удивившись тому, как ослабели его ноги, и улёгся на диван. По потолку по-прежнему бегали колючие тени.
   Рейну неожиданно подумалось, что в эти последние секунды, когда он стоял у окна, он мог бы даже увидеть выражение на лице девушки. Всё это время, что он разглядывал её, она тоже не спускала с него глаз. Почему? Может быть, на её лице он смог бы прочесть ответ?
   Беда была в том, что он не мог толком припомнить ни выражения, ни самого лица - только глаза.
   Только человек умеет узнавать другого человека по глазам. Простое сочетание красок, чёрное отделено от белого каким-то ещё цветом. Ресницы и веки - рамка для картины. Что же такого в этих глазах? Что выделяет их из миллионов? Разрез ли, делающий уголки глаз чуть более загадочными, словно прячущими что-то, не всегда доступное даже самым внимательным? Искра ли в зрачке, то ли белая, то ли золотистая, цвета самой жизни - та, которую никогда не могут точно передать ни картина, ни плёнка? Или неповторимое мягкое тепло радужки, цвет которой только человек, напрочь лишённый воображения, мог назвать "серым"? Почему человек умеет узнавать другого человека по глазам? Не потому ли, что видит не их, а то, что скрывается - нет, раскрывается за ними?
   Глаза были единственным из всего облика девушки, что Рейн чётко запомнил.
   И глаза же были единственным, что он помнил из облика Лотты.
   Вот только теперь эти два воспоминания почему-то путались.
  
  
   Ночь встретила Рейна всё в том же положении, в котором с ним простился предыдущий закат. Врачи Танненбаума уже привыкли к тому, что он почти не выходит наружу, совершенно пренебрегая возможностью дышать живительным сосновым воздухом. Пренебрегает - и бог с ним. Целью санатория было обеспечить всем пациентам покой, а уж в чём они этот покой находили - их дело.
   Рейна, казалось бы, такой порядок полностью устраивал. Он целыми днями просиживал у окна в своём кресле и покидал его, только когда приезжала Грета. Вместе с ней обычно появлялся санитар, делал ему укол... и в себя Рейн приходил только снаружи. Через несколько часов, вернувшись в коттедж и распрощавшись с сестрой, он снова усаживался в кресло и смотрел в окно - закрытое, всегда закрытое.
   Никто не знал, что Рейн пытается высмотреть в этом окне - даже теперь, когда его взгляд с трудом пробирался сквозь темноту, но мог разобрать лишь белые с красными полосками стены. Где-то там, на этой стене, чернело ещё одно окно. Иногда по вечерам в нём зажигался свет и появлялся девичий силуэт...
   Сегодня её окно молчало.
   Рейн понимал её. С тех пор, как незнакомка перехватила его взгляд, она часто подходила к окну, снова и снова вступая в молчаливый разговор. Но сколько бы их глаза ни могли сказать друг другу, это было слишком странное общение - даже в условиях санатория для сумасшедших. Конечно же, ей было мало взглядов - и в то же время они были единственным, что ей мог дать Рейн. Когда её образ исчезал за бликами на оконном стекле, ему порой хотелось выскочить из кресла, выбежать из дома; нужно было всего лишь пересечь лужайку, сделать какой-нибудь десяток шагов - и всё... Но нет, не всё. Нужно было ещё распахнуть входную дверь, за которой раскинулся мир с его жарким дыханием. И всего один вздох мог убить Рейна. Поэтому он оставался в кресле, бессильно наблюдая за тем, как тает за стеклом её лицо, её серые глаза, к мягкости взгляда которых примешивается всё больше разочарования...
   Вчера она широко распахнула своё окно. Рейн видел, как колышутся в лёгком ветерке её волосы, как шевелятся её губы, пытаясь что-то сказать ему - ему, который не сделал ничего, чтобы услышать её слова. Их разделяло лишь несколько метров, но всё происходящее казалось ему похожим на немое кино: плотные рамы не пропускали никаких звуков. Врачи санатория позаботились о том, чтобы ничто не нарушало покой их пациентов. Не их вина, что эта предусмотрительность сейчас лишала Рейна покоя...
   Он помнил, как его онемевшая рука медленно поднялась к оконной ручке. Возможно, в таком же оцепенении самоубийца подносит к виску револьвер... Нет, он уже был самоубийцей, и всё происходило иначе... Тогда окно разлетелось под его ударами, потому что руки были полны силы - безумной силы, страшной силы... А теперь он не мог сдвинуть ручку ни на волос...
   Потому что видел цветы на клумбе рядом с её дверью. Видел их разноцветные глаза, среди которых не было серых - и маленькие веснушки на лицах лилий...
   Как хорошо, что сейчас темно. Лилий не видно. Не видно и её... Окно так и осталось тёмным. Нет, ничего странного. Рейн понимал её.
   Он не понимал себя.
   В просвете между тёмными очертаниями еловых лап наискосок мелькнула искорка. Рейн не сразу понял, что это не привычный ему огонёк окурка, сброшенного с верхнего этажа. Понял - и в глубине души огорчился: впервые за долгое время ему было что загадать, глядя на падающую звезду, а теперь он её упустил. Может быть, пролетит ещё одна?..
   Когда дверь отворилась и вошла сиделка, Рейн неподвижно сидел у окна. На предложение сделать ему инъекцию снотворного он безразлично кивнул - к большому облегчению сиделки. Не все больные соглашались сразу: сам Рейн последние дни долго противился. Но не сегодня.
   Он успел увидеть ещё одну искру, перерезавшую иссиня-чёрное небо.
   Рейн не знал, что если бы не снотворное, он увидел бы ещё не одну.
  
  
   Этой ночью ему приснился странный сон.
   Это был один из тех снов, когда всё происходит словно бы наяву, когда видишь себя в привычном окружении. Такой сон можно перепутать с реальностью - когда бы не какая-нибудь маленькая деталь, которая разрушает иллюзию и сразу же подсказывает тебе, что происходящее - лишь плод твоей фантазии.
   Рейну привиделось, будто он лежит в своей постели в отведённом ему коттедже, в Танненбауме. Может быть, он просто проснулся? Странное ощущение: всё его тело онемело, единственное, что подчиняется ему - это веки... И даже они видят всё через какую-то пелену. Сон ли это? Или то самое пограничное состояние, когда глаза видят вещи, стены, а сонное сознание рисует на этом фоне неведомые образы? Вот над ним склоняется какая-то фигура в белом: существует ли она на самом деле или только в его воображении? Поднять бы руку, дотронуться до неё - но рука не слушается. Фигура протягивает к нему руки... Интересно, что произойдёт дальше? В какие дебри иллюзорного мира поведёт его сон?
   ...А может быть, всё-таки не сон?..
   Пальцы белой фигуры ложатся на его плечо, на грудь... Нет, всё же сон. Только в ночных видениях прикосновение ощущается вот так, когда обычный человеческий палец кажется не то слоновьей ногой, не то булавочной головкой. Мозг подсказывает тебе, что ты чувствуешь, но это звучит не слишком убедительно. Сон... А может быть, это кто-то пытается его разбудить?
   За спиной белой фигуры появляется другая. Странно, её почему-то видно чётче... Рейн узнаёт лицо: это же Грета, его сестра. И сразу же приходит спокойствие: во-первых, Грета рядом, а во-вторых - это всё-таки сон. Потому что нечего сестре делать здесь в середине ночи: она - порождение его сознания, слишком возбуждённого за последние несколько дней.
   Вот она пытается шагнуть к нему, протягивает руки, но её не пускает фигура в белом... А, теперь понятно: это санитар. Он отталкивает её, увлекает прочь, к двери... Что за странный сон: утром, после пробуждения, надо будет подумать над ним, поразмыслить, что бы он мог значить.
   Постепенно в его сознании начинают звучать слова - глухо, неясно, словно из-под воды. Нет, не так: словно сами звуки всплывают из-под воды, из нечётких и размытых становятся различимыми...
   - Разбудите его! Попробуйте ещё!..
   - Ничего не выйдет, ему перед сном делали инъекцию... Всё бесполезно! Госпожа Вернер, нам надо торопиться!..
   - Вы не можете его бросить здесь!..
   - У нас слишком мало времени, а я не могу тащить его в горы на себе!..
   - Вы же обязаны заботиться о своих пациентах! Вы представляете, что с ними станет?..
   - А вы представляете, сколько их у нас? И все они точно так же лежат без сознания, как ваш брат! Поймите, это безнадёжно! Вам вообще не следовало приезжать сюда! Все бегут из долины, а вы...
   - А я не могу его оставить на смерть!..
   - Госпожа Вернер, вода поднимается! Нам нужно бежать!..
   - Нет! Пустите меня!..
   - Госпожа!..
   Вот ведь бред какой. Ну ничего, во сне ещё и не то привидится.
   Наконец-то оба назойливых призрака исчезли за дверью. Снова воцарилась тишина. Без сомнения, сейчас снова придёт сон без сновидений, мирный и спокойный, который продлится до самого утра.
   Тишина...
   Только какой-то странный звук за стеной. Похоже на... плеск воды. Очень приятный звук, успокаивающий...
  
  
   Рейн соскочил с кровати с ощущением, что кто-то разбудил его ударом кулака в лицо. Первым, что вспыхнуло в его сознании, было ночное видение. Грета... Санитар... Вода...
   Вода.
   В тот краткий миг, когда необъяснимый ужас сковал тело Рейна, не давая пошевелиться, он понял, что свет, падающий в комнату, слишком странный; обычно луна посылала в окно прямые лучи, ровно заливающие всю комнату, а теперь...
   Серебристо-голубой свет дробился на тысячи бликов, словно проходя через бесчисленное множество линз. В нём не было ничего от спокойного лунного сияния: его дрожащие отблески скакали по стенам, ни секунды не задерживаясь на одном месте. На мгновение вспомнился танец теней от сосновых веток: сейчас происходило нечто похожее, только свет и тьма поменялись местами. Да и метаться с такой скоростью тени могли бы только в самую сильную бурю.
   Рейн бросился к окну, лишь только парализующий страх ненадолго отпустил его.
   Совсем ненадолго.
   То, что происходило за окном, вряд ли когда-либо видел кто-то из живых. Разве что какой-нибудь старый художник, который бы уже готовился распрощаться с жизнью и чьё безумие было бы ещё тяжелее, чем у Рейна, мог изобразить подобную фантасмагорию. Впрочем, ни один холст не смог бы передать того, что явилось глазам Рейна, не смог бы выразить это на плоскости. Сама природа взялась рисовать картину, величественную, но слишком ужасную для восприятия человека. Холстом служила вода, в своей изменчивости злорадно насмехаясь над людской любовью к постоянству; задний план составляли чёрные вихри земли, листьев и всего, что вода смела и унесла; а на этом фоне свои мертвенно-прекрасные, призрачные образы рисовала луна. В мире больше не было ничего устойчивого: покой, обещанный всем обитателям санатория, исчез в разбушевавшейся стихии вместе с самим санаторием.
   За секунду эти мысли пронеслись в голове Рейна, после чего романтика отступила перед реальностью: его коттедж затопило. Скорее всего, вся долина была под водой. Что бы ни случилось - наводнение, всемирный потоп, конец света - Рейн понял, что сейчас ему нужно думать только о том, как спастись.
   И почти сразу же он понял, что спастись ему, по всей видимости, не удастся.
   Стены его домика скрипели, словно борта корабля в бурю. Бросив взгляд на пол, Рейн с трудом поверил своим глазам: никаких следов воды не было. Оказывается, при закрытых окнах и дверях внутрь действительно не проникал не только воздух, но и вода. Однако гулкий шум снаружи всё нарастал: очевидно, вода прибывала всё сильнее. И если хрупкий домик и выдержал первую волну, совсем скоро его может снести. А может быть, какое-нибудь бревно, подхваченное волной, проломит окно... А может быть, уже весь мир скрылся под водой, и жить Рейну осталось лишь столько, насколько хватит воздуха в его комнате.
   Он вновь припал к окну, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в буйстве стихий. Мирный пейзаж санатория, с которым он уже свыкся, уступил место ландшафту какой-то дикой, только формирующейся планеты. Сосны за окном превратились в чёрных чудищ, беспорядочно размахивающих своими многопалыми лапами, а там, где росла зелёная трава, клубились тучи грязи. А сверху на всеобщее разрушение любовалась луна, невидимая, но вездесущая.
   И вдруг, когда облака земли расступились, Рейн увидел то, что осталось неизменным посреди хаоса. Это был домик напротив. Его стены содрогались в такт ударам сердца Рейна, но по-видимому, это был обман волнующейся воды. Коттедж его соседки стоял крепко - в такой же степени, как и его собственный; и окна, как успел разглядеть Рейн, были закрыты.
   Как же хорошо, что вечером она их так и не открыла...
   Луна, холодная и равнодушная, как сама смерть, не желала прекращать свои издевательства. Она разогнала все тучи вокруг и, насквозь просветив мутную воду, ворвалась в окна домиков. Так, застыв в её свете, друг друга увидели Рейн и сероглазая девушка.
   Она стояла у окна, подняв руки, но не решаясь прикоснуться к стеклу. Увидев Рейна, она вздрогнула, потом бросилась вперёд, словно не замечая сплетающихся волн чёрной земли и белых пузырей, беснующихся прямо перед её глазами. Её рот был широко открыт в крике - но её голос не долетал до Рейна даже в абсолютной тишине; на что она надеялась теперь, когда рёв воды могло заглушить только биение сердца, эхом раскатывающееся по пустому коттеджу?..
   И вот тогда что-то, что давным-давно сломалось в душе Рейна, встало на своё место.
   Он понял, почему память, разжигавшая в его душе чёрный огонь при виде крапинок на лепестках лилий, молчала, когда он смотрел в серые глаза, так похожие на глаза Лотты. Цветы в его сознании были связаны со смертью, тогда как девушка в соседнем окне была жизнью. Но теперь эта жизнь висела на волоске, грозила исчезнуть навсегда в бушующих волнах; так неужели он так и будет стоять и смотреть, не делая ничего?..
   Он дёрнул вниз ручку окна. Та не поддавалась.
   Всё, как тогда...
   Да, всё, как тогда. Но в тот день он не боялся шагнуть на смерть - не побоится и теперь. Какая разница, кто ждёт его за окном: та, которую он безвозвратно потерял, или та, которую он так и не обрёл? Пусть этот шаг будет столь же безумен; ему больше нечего терять. Старуха с луной под капюшоном, которая однажды лишь щёлкнула зубами перед его носом, теперь готова вцепиться в горло; но если ему осталось несколько минут, он хочет прожить их достойно. Сначала он посмотрит в лицо девушке с глазами Лотты, а уж потом - в лицо смерти.
   И так же, как тогда, Рейн ударил кулаком в стекло.
   На этот раз оно поддалось легче. Стоило одной косой трещине пробежать по стеклу, как оно разлетелось, словно от взрыва. Лезвия осколков, казалось, были нацелены прямо в лицо Рейна; но он стоял, не шевелясь, и они пролетели на волосок от его головы. А за ними в дом ворвалась шипящая вода, и уж она-то не промахнулась.
   Рейна смяло, словно куклу, и отшвырнуло к стене - ещё быстрее, чем он сам когда-то шарахался от открытых окон. Только теперь он боролся с потоками воды, грёб и руками, и ногами, но остановиться смог лишь тогда, когда его впечатало в противоположную стену. Рейн попытался оттолкнуться от неё, но вода, заполняющая дом, давила, как гидравлический пресс.
   Сколько времени нужно, чтобы домик полностью залило? Такой огромной массе воды - какие-то две секунды. Нет - целых две секунды... А ведь нужно ещё выбраться в окно и доплыть до противоположного...
   Рейн снова рванулся вперёд. Поток воды уже ослабевал, но нельзя было ждать, пока он затихнет. Всё тело Рейна работало с энергией, которая не имела выхода эти долгие месяцы, боролось с оцепенением, вызванным страшным ударом о стену. Каждое движение отзывалось болью в спине - наверное, что-то с позвоночником... Плевать. Голова едва не раскалывалась от невероятного давления воды, в ушах звонили все колокола мира, рёбра железными пальцами сжимали сердце, но Рейн плыл вперёд. Наконец он ухватился за раму разбитого окна и рывком выбрался наружу.
   Если в затопленном доме вода давила в одном направлении, то за окном Рейна подхватил сразу десяток потоков, стремящихся в разные стороны. Верх и низ смешались, а луна светила одновременно отовсюду. В глаза набивалась грязь, взметённая со дна, которое ещё вечером было поверхностью земли. Рейн прилагал огромные усилия, только чтобы остаться на месте. Утекала энергия. Утекало время. А вода, самая текучая вещь в мире, по-прежнему была со всех сторон.
   Луна иронически высветила девушку в окне напротив. Даже сквозь толщу воды Рейн увидел ужас в серых глазах. Смотри, говорил лунный свет: близок локоть, да не укусишь...
   Ну уж нет. Безумным его поступок был, согласен, но напрасным он не будет.
   Рейн весь сжался в комок, а затем бросил своё тело вперёд. Затем ещё и ещё. Один рывок - один удар сердца, которое уже гнало по жилам кровь, лишённую кислорода. Вот окно уже рядом: пальцы Рейна сжались на ручке, а лицо приникло к стеклу.
   Как она красива... И как она смотрит на него... Но она ведь его совсем не знает, чем же вызван это взгляд? Не тем ли, что он бросился в воду, чтобы свой последний взгляд подарить ей - первым и единственным подарком?.. Видит ли она сама ответ в его глазах? Какая насмешка: при жизни он искал свою Лотту в смерти, а теперь, когда смерть обнимает его мокрыми руками, он снова тянется к жизни...
   Дёрнуть ручку! Израсходовать все оставшиеся силы! Там - она. Там - воздух. Всего один вздох - и жизнь его продлится ещё на несколько секунд. Если повезёт, то перед тем, как вода снова запечатает его губы, он сможет крикнуть ей...
   Нет. Это последнее окно в его жизни - и его он не откроет. За ним нет смерти, которой бы стоило бояться; но за ним - жизнь, которую нельзя погубить. Он в последний раз откажется от воздуха за окном - но только для того, чтобы им могла дышать она...
   И пальцы Рейна медленно разжались. Поток воды подхватил его тело, унося его прочь в темноту, которую не могла осветить даже ослепительно яркая луна...
  
  
  
   Когда он очнулся, первым пришло удивление. Над ним был белёный потолок, каких наверняка не бывает в другом мире. Но на потолке плясали колючие тени от сосновых веток. А к потолку поднимались стены, в одной из которых было... окно.
   Мир за окном купался в солнечном свете. Сосны плавно покачивали своими лапами под лёгким ветерком. Наверняка по всему санаторию гуляет сосновый дух, а к нему примешивается запах морской воды...
   Воды?
   Послышался скрип двери и жизнерадостный голос сиделки:
   - Господин Рейнмар, вы уже проснулись? К вам скоро приедет ваша сестра. Она очень волновалась за вас, едва смогла дождаться утра...
   - Волновалась? - разлепил губы Рейн и тут же облизнул их, ожидая ощутить солёный привкус. Ничего подобного он не почувствовал...
   - Да, очень волновалась. Вы разве не знаете, что вчера происходило? Все прямо на ушах стояли. Какой-то метеоритный дождь, то ли комета, то ли ещё что-то, я сама толком не поняла. Какие-то умники предсказывали, что моря выйдут из берегов, города под водой окажутся, ну а наш санаторий - сами понимаете... Ну, вы видите, море где было, там и осталось, тёплое и славное? Может быть, вы пожелаете сходить искупаться, господин Рейнмар?
   - Спасибо, - Рейн улыбнулся, но в улыбке не было сарказма. - Я подумаю.
   Когда сиделка ушла, Рейн подошёл к окну.
   Это было или не было? Чёрные волны, гибель всего, что было живым и радостным, издевательский хохот луны - только вместо звука был свет... Слишком странно, чтобы быть сном. И слишком реально, чтобы им не быть.
   Ничего не изменилось. Всё те же сосны, та же зелёная лужайка... Тот же домик напротив - и то же окно... И те же лилии под окном.
   Ничего не изменилось?
   Нет. Изменилось.
   Рейн открыл окно, перекинул ноги через подоконник и мягко соскочил наружу.
  
  
  
  3
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"