Вольская Елена Львовна : другие произведения.

Аминазиновые сны, Или в поисках смерти

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Я долго размышляла над тем, в каком жанре писать свой новый роман. Что это будет: комедия, трагедия или фарс? Однако для женщин, оказавшихся на койке современной психиатрической больницы, жизнь в целом представлялась настоящей драмой. Все они, красивые и не очень, умные и не блещущие интеллектом, осознанно или бессознательно выбрали дорогу к смерти, а не к жизни. Встав на путь саморазрушения, они шли по стезе, наполненной непрощенными обидами, страхами, неприятия окружающей их действительности и отрицания ответственности за свои слова и действия. Они испытывали чувство вины за свои поступки, но в большей степени обитательницы палаты Љ 7 винили в своих бедах и неудачах других. Так было проще преодолевать преграды и каверзы, которые подбрасывала им сумасбродная и неумолимая Судьба. Все истории и персонажи выдуманы и любые совпадения случайны.
   "Привет, о скорбная обитель
  Я твой унылый посетитель".
  Александр Козлов
  
  Часть Первая.
  
  Где находится та грань, переступив которую ты приходишь в другой мир, полный страдания и боли? Где та черта, за которой ты позволяешь себе роскошь поступить так, как не поступила бы в прошлой, казалось, счастливой жизни?
  За этой чертой все очень размыто, нечетко и не поддается объяснению. Ничто уже не контролируется тобой: ни время, ни события, ни люди, ни ты сама. А еще нет дня недели и его числа, нет компьютера и интернета, нет смартфона и связи с внешним миром, нет сообщений и новостей из мира, стремительно шагающего вперед. Движение жизни остановилось в одной точке. До и после. Но есть ручка и блокнот и женщины седьмой палаты: алкоголички, наркоманки, суицидницы и шизофренички.
  Они могут рассказывать о себе бесконечно, лишь бы нашелся внимательный слушатель. Их рассказы удивительно похожи и концовки легко предсказуемы. Они, кажется, испытали все: разочарования, боль, страх, ненависть к себе и окружающим их людям. Чтобы ничего не чувствовать, многие выбрали алкоголь - единственно верный и дешевый путь в небытие. Это было постепенное скольжение вниз - в бездну забытья, равнодушия и апатии. А еще потери контроля за своей жизнью и чувства собственного достоинства. Ощущение реальности теряется очень быстро и найти точку опоры хоть в чем-нибудь или ком-нибудь становится все сложнее. Эти безуспешные попытки приводят к созданию параллельных реальностей, которые не имеют ничего общего с настоящей жизнью. Эти другие миры поглощают, изменяют сознание, а потом и всю жизнь. Создаваемые ложные реальности надуваются как мыльные пузыри, которые играют разными красками: поначалу розовыми или голубыми, а потом грязно-серыми или черными. И потом видится только один выход - смерть. Смерть как избавление от мук и страданий, от бессмысленного существования и своей презренной жизни.
   Кто-то скажет, что умирать страшно. Это ложь. Умирать легко.
  
  
  
  
  
  Глава 1.
  В городе N все было тихо и спокойно, словно в гробу, как и полагается в стране с авторитарным режимом.
   Зима в этом году пришла вовремя. Легкий морозец, высокие искрящиеся на солнце сугробы, длинные хрустальные сосульки, свисающие с крыш домов. Правда днем, под зимним жадным на тепло солнцем, они начинали плакать крупными медленными каплями. Но за ночь вырастали вновь, чтобы на следующий день опять залиться слезами.
  В преддверии зимы и в самом ее начале город застилался густыми туманами, которые вызывали у многих горожан, в том числе и у Кристины Лаврентьевой, чувство безмерной тоски и глухой печали. В такие туманные дни от утра и до самой ночи Кристину не покидала необъяснимая тревога и дурные предчувствия. Но на самом деле для волнений не было никаких причин. На работе все было норм, родители благополучно отдыхали в Чехии, отношения с Владом наладились. После последней ссоры она отходила долго, но все же простила мужа, потому что любила так сильно, что не представляла своей жизни без него. Была и еще одна причина простить - долгожданная беременность. Новой жизни, зародившейся в ней, было уже два месяца. Ее счастью не было предела. Однако муж повел себя как-то странно и неестественно для молодого мужчины, который не так давно женился и надеялся на рождение первого сына. Лаврентьев не выказал ни радости, ни восторга по поводу скорого прибавления в их маленькой семье. Он просто сдержанно сказал: "Хорошо. Вырастим", и вновь уткнулся в компьютер отслеживать график роста или падения курса какого-то мифического биткоина.
  Сегодня Кристина решила прогуляться по зимнему городу, чтобы не докучать мужу, а заодно и присмотреть ему и родителям подарки к Новому году. Накинув на плечи легкий норковый полушубок, девушка громко прокричала:
  - Я в магазин. Скоро вернусь!
  Но ответа не последовало. Кристина грустно улыбнулась и вышла из квартиры.
  Погода на улице была чудесной. Звенящее, высокое и ясное небо. Солнце. И очень красивые деревья в мохнатом инее. Лаврентьева задышала полной грудью, натянула на голову капюшон и неторопливо зашагала к ближайшему супермаркету. В магазине толчея была невообразимая. До наступления нового года оставалось всего два дня и люди как сумасшедшие закупали все подряд: фрукты, колбасы, неимоверное количество ведер с майонезом, банок с горошком и сладкой кукурузой. Словно поддавшись этому предпраздничному безумству, Кристина начала заполнять и свою корзинку, складывая в нее даже то, что совершенно не собиралась покупать. Когда корзинка изрядно потяжелела, девушка направилась к кассе и, отстояв в очереди добрых полчаса, наконец выбралась на воздух. Уже более быстрым шагом она пошла домой, решив, что перегрузит продукты в холодильник и выйдет из дому еще раз, чтобы купить подарки по списку, который составила дней десять тому назад.
  Оказавшись в квартире, Кристина скинула высокие замшевые сапоги на низком ходу и, как была в шубке, потопала в кухню. Быстро забросила продукты в холодильник и направилась в гостиную. Но к своему удивлению, мужа там не застала. Только на журнальном столике белел клочок бумаги, на котором почерком Влада было написано: "Вызвали срочно в офис. Буду вечером". Кристина расстроенно вздохнула: "Ну вот! Опять эта проклятая работа! Не дают бедному Владику ни дня отдыха. И какая-такая работа может быть в выходной? Непонятно".
  Недовольство мужем и его работой прервал телефонный звонок:
  - Доченька, - пробасил в трубку отец, - мы возвращаемся второго. Пока мы с мамой поздравляем вас с Владом с наступающим и желаем весело провести время.
  - Спасибо, папочка. У вас там все хорошо?
  - Не просто хорошо, а отлично! Отдых здесь потрясающий. А новогодняя ночь обещает быть волшебной. Наш столик в ресторане расположен прямо у эстрады, и мы с мамой будем хорошо видеть представление какого-то современного пражского балета. А в полночь мы выйдем на улицу с шампанским и под праздничный фейерверк встретим Новый год.
  - Круто, - с завистью в голосе проговорила Кристина.
  - Что такая грустная, доченька? - заботливо поинтересовался отец. - Ты в порядке?
  - В полном, - односложно ответила девушка и добавила: - Как бы я хотела быть там с вами, папочка.
  - Ну, детка, ты же в положении. Тебе пока нежелательно делать такие длинные переезды. Это очень утомительно для тебя и моего внука, - категорично заявил Юрий Игоревич.
  - Да, я понимаю.
  - Не грусти, дорогая. У нас еще будет время попутешествовать вместе.
  - Да, - вынужденно согласилась Кристина.
  - Ну все. Нам пора. Целуем тебя, доченька.
  - И я, - пробормотала девушка, услышав в трубке короткие гудки.
  Кристина рассеянно побродила по квартире и решила сделать кое-какие заготовки к праздничному столу. Можно, например, сварить яйца, настрогать оливье, потушить мясо для жаркого. Вообще-то работы море. Не мешало бы и сделать уборку, последнюю в этом году. Завтра они с Владом поставят елку, вместе накроют на стол и отметят праздник.
  За домашними хлопотами Кристина не заметила, как наступил вечер. Около девяти позвонил муж:
  - Ты только не расстраивайся, милая, но мы с директором срочно выезжаем в командировку к своим поставщикам. Надо партию компов забрать. Если завтра не заберем, то потеряем в цене. Они подорожают с нового года.
  - Но завтра же тридцать первое, - недовольно пробурчала в трубку Кристина. - Какая командировка? Какие компьютеры?
  - Крис, работа есть работа, - торопливо проговорил Влад. - Все. Пока. Мы с Михалычем уже выезжаем. Буду завтра в районе двух. Не скучай.
  
  Глава 2.
  Тридцать первого декабря, как и всегда, жители города N встречали Новый год. На самом деле сердца многих из них были наполнены притворной радостью. Эти люди веселились словно по инерции или просто потому, что Новый год принято праздновать, что бы не происходило в их жизни. В глубине души они были уверены, что наступающий новый год не принесет им ничего из того, о чем они мечтают: ни много денег, ни лучшей работы, ни новых перемен, ни истинного счастья.
  А Кристина, до которой в этот день никому не было никакого дела, в полном одиночестве стояла у окна квартиры дома ?5 по Ленинскому проспекту. Окно просторной гостиной, заставленной дорогой итальянской мебелью, выходило как раз на центральную площадь города.
  В самом центре площади напротив памятника вождю мирового пролетариата возвышалась нарядная елка, сверкающая и переливающаяся множеством цветных огней. По периметру площадь была оцеплена строгими и неприступными омоновцами. Чтобы оказаться у елки нужно было пройти через рамку металлоискателя. Люди покорно выворачивали карманы и открывали свои пакеты, демонстрируя пластиковые бутылки с пивом. Шампанское в стеклянных бутылках проносить было запрещено.
  На площади было многолюдно и шумно. Сначала Кристина решила присоединиться к толпе, но потом передумала. Одной толкаться среди людей было как-то стыдно и не очень удобно.
  Время стремительно приближалось к полуночи. Девушка отошла от окна и устроилась на кожаном диване перед празднично накрытым столом. Без пяти двенадцать она с трудом открыла бутылку шампанского, наполнила доверху хрустальный бокал на высокой ножке и под бой курантов осушила его до дна. Потом пару раз ковырнула вилкой салат из крабовых палочек и тяжело поднялась. Она выключила телевизор и стягивая на ходу свое самое нарядное платье, побрела в их с Владом комнату, который уехал в командировку и почему-то забыл вернуться к двум часам как обещал.
  Лаврентьева расстелила постель и улеглась, укутавшись теплым пуховым одеялом. С улицы доносились приглушенные голоса уже изрядно поддатых горожан и хлопки фейерверков китайского производства. Но вся эта праздничная суета совершенно не волновала девушку. Она старательно пробовала уснуть, но тяжелые мысли, словно огромные валуны, ворочались в голове не давая забыться.
  Около четырех, Кристина решительно поднялась с постели и направилась в комнату родителей. Там она отыскала аптечку матери и принялась перебирать таблетки. Удовлетворенно выдохнув, она зажала в кулаке искомое и вернулась в гостиную. Сев за стол, Лаврентьева наполнила фужер шампанским и принялась глотать одну таблетку за другой, запивая уже не искристым кислым вином. Затем совершенно спокойно отнесла бутылку в мусорное ведро, туда же отправила и пустую упаковку от снотворного. Оглядевшись по сторонам, решительно открыла ящик навесного шкафчика, выудила блокнот с рецептами любимых блюд и ручку. Она вырвала из блокнота чистый листок и быстро черканула: "Все! Больше не могу!", потом злорадно улыбнулась и подумала: "Как он со мной, так и я с ним". После совершенных манипуляций Кристина почувствовала необыкновенное облегчение и, еще раз оглядевшись, неторопливо потопала в спальню. Она опять улеглась на кровать и закрыла глаза.
  К своему большому удивлению утром Кристина проснулась живой и здоровой, но со слегка затуманенным мозгом и штормом в животе. Едва поднявшись с постели, она поняла, что на слабых и подгибающихся ногах вполне может передвигаться по квартире. В голове зашевелились простые и очень ясные мысли: "До кухни можно добраться, держась рукой за стену. Потом надо поставить на плиту чайник и выпить чаю или кофе. Лучше кофе и крепкий, чтобы как-то прожить этот день".
  Неторопливо попивая кофе, Лаврентьева решила повторить попытку убить себя этой ночью. Благо в аптечке матери всяких таблеток было предостаточно. Та вечно на что-то жаловалась и скупала без разбору все выписываемые ей дорогущие лекарства.
   Весь день девушка провела в постели, вставая лишь в туалет и на легкий перекус. А вечером, часов в девять, она выпила еще какого-то снотворного с трудно читаемым названием. В аннотации к препарату было написано, что передоз этих таблеток чреват летальным исходом. Этого-то она сейчас и хотела больше всего на свете.
  Но увы. Попытка номер два тоже не увенчалась успехом. На следующее утро Кристина проснулась вновь.
  "Почему? Что я сделала не так?" - сразу же задала себе вопросы Лаврентьева. В течение всего дня она искала на них ответы с какой-то странной, даже маниакальной одержимостью. Эти вопросы не оставляли ее ни утром, когда она собирала со стола посуду и выбрасывала в мусорное ведро приготовленную ею уже обветренную и никому не нужную еду. Ни тогда, когда она перемывала в квартире полы к приезду родителей. И ни тогда, когда лежала в горячей ванне, отмокая после уборки. Ответов не было.
  Около десяти вечера в квартиру ввалились счастливые, радостные, но немного уставшие родители. Отец тащил дорожные сумки, а мать пакеты с подарками. Они шумно поздоровались с дочерью, вручили подарки и отправились к себе разбирать вещи. Кристина же с пакетами пошла в свою комнату. Она бросила их на кровать и присела, обхватив голову руками. В этот момент в комнату заглянула мать и затараторила в обычной для себя манере:
  - Что ты сидишь, глупая! Разворачивай пакеты! Где Владик? На работе? Так поздно? Мы с папой так чудесно отдохнули! Завтра расскажем. Очень устали. Сейчас помоемся и на боковую.
  - Ладно. Завтра так завтра, - равнодушно согласилась Кристина. Она неторопливо откинула одеяло и, как была в одежде, легла на бок свернувшись калачиком.
  Когда родители угомонились, и в квартире повисла мертвая тишина, Лаврентьева медленно поднялась и босыми ногами пошлёпала в кухню. Там она неторопливо открыла все газовые конфорки и улеглась на пол рядом с плитой, подложив руку под голову. Лежать на полу было холодно и твердо. Но для Кристины это уже никакого значения не имело. Было важно одно - не проснуться завтра.
  
  Глава 3.
  Кристина Лаврентьева точно не смогла бы сказать в какой именно день она попала в психиатрическую больницу города N и сколько здесь находится. Но то, что она убивала себя ровно три дня - это она помнила хорошо и это ей не приснилось. Это было правдой на все сто процентов. В те моменты, когда она могла думать, то спрашивала себя: почему все три попытки оказались неудачными? Почему бог не забрал ее к себе? Почему она здесь, а не в том светлом мире, где тишина, покой и невесомость? Почему так долго длились ее муки? Наверное, отвечала она себе, ей еще необходимо в этом мире что-то сделать и это что-то и держит ее здесь. Но вот что именно?
  Лаврентьева с трудом могла припомнить, как впервые вошла в восьмое, самое легкое отделение психушки. Она помнила лишь свои ощущения. Ей было холодно, страшно и очень одиноко. При приеме в больницу ее заставили встать под душ и хорошенько вымыться, поэтому длинные вьющиеся волосы были мокрыми и напоминали сосульки. Красивый маникюр был нещадно изуродован безжалостной санитаркой. Абсолютно тупые ножницы стригли ногти больно и так коротко, что стали выпирать подушечки пальцев. Там же ей выдали старую ночнушку с болтающимися по подолу нитками разной длины, байковый халат не по размеру и резиновые тапки, весьма смахивающие на пляжные сланцы. Лифчик забрали, но слава богу, трусы оставили свои.
  А потом ее повели в отделение, какими-то извилистыми коридорами. При переходе из одного коридора в другой, сопровождающая Кристину медсестра открывала двери специальным ключом, строгим голосом командуя ей стоять смирно. Вот, наконец, они добрались и до нужного отделения. Переступив его порог, девушка поразилась чистоте, царившей там. Было видно, что совсем недавно здесь был сделан вполне приличный евроремонт. Стены, выкрашенные в зеленый мягкий цвет, успокаивали, а большие окна, выходящие во двор больницы, занавешенные короткими шторами из цветной органзы, украшали помещение и делали его даже нарядным. В торце длинного коридора стоял офисный шкаф с большим телевизором отечественного производства, а по центру у окон расположился мягкий диван из рыжеватого кожзаменителя. Рядом с ним стояло и несколько банкеток такой же расцветки. Проходя мимо палат, Кристина краем глаза заметила, что и они отремонтированы, только стены в палатах имели разные цвета: розовый, голубой, сиреневый.
  По коридору быстро вышагивали или медленно передвигались, едва переставляя ноги, пациентки отделения. У многих из них лица совершенно ничего не выражали, но были и такие, которые имели вполне осмысленный взгляд. Трое умалишенных сидели на диване и с любопытством рассматривали вновь прибывшую. Женщины тихо зашушукались, прикрывая ладошками рты.
  - Интересно, суицидница или подвешенная?
  - Не-а... скорее алкоголичка или даже шизофреничка.
  - Нет, на алкоголичку или шизу не похожа.
  - Тогда суицидница, - твердо вынесла вердикт одна из женщин и тихо хихикнула.
  Эту коротенькую беседу, Кристина услышала, поравнявшись с любопытной троицей. Пройдя мимо женщин, она почувствовала, как своими взглядами те буравят ее спину. Казалось, еще чуть-чуть и на халате задымятся дырки. "Кретинки", - беззлобно подумала Лаврентьева и немного ускорила шаг.
  - Так, стой здесь, - притормозив у первого сестринского поста, приказала сопровождающая Кристине.
  Девушка остановилась. Она молча наблюдала, как сестра вошла в кабинет медперсонала и доложила:
  - К нам новенькая. Суицидница. Привезли из городской больницы, из реанимации.
  - Ясно, - коротко отозвалась старшая медсестра, симпатичная женщина лет сорока.
  Спустя пять минут в коридор была вынесена железная кровать и сестра-хозяйка застелила свежее постельное белье. Та же симпатичная женщина, равнодушно глядя на Кристину, сказала:
  - Ложись пока здесь. Сейчас вынесут и тумбочку для твоих вещей.
  - Но у меня ничего с собой нет.
  - Вот и хорошо. Проблем будет меньше. Я сейчас позвоню в кабинет врачей и тебя вызовут. Поняла?
  Кристина кивнула.
  - Хорошо. Ложись.
  И в ожидании своей участи девушка покорно легла на кровать.
  
  Глава 4.
  Около сорока минут Кристина лежала и бездумно пялилась в потолок. Правда Лаврентьева испытывала раздражение от того, что рядом с ее кроватью больные тетки, шаркая своими тапками по линолеуму, беспрерывно сновали туда-сюда. Некоторые ненормальные пытались завести разговор, но Кристина отмалчивалась. Она не обратила внимания и на дежурную медсестру, которая громко процокав высокими каблуками, остановилась у ее кровати. Эта женщина почему-то сразу не понравилась Кристине. Взгляд медсестры был каким-то колючим и очень злым.
  - Лаврентьева, вставай! Врач уже ждет тебя.
  Девушка присела на кровати, засунула босые ноги в резиновые тапки, неохотно выпрямилась и побрела за сестрой. Они приблизились к той же двери, в которую ранее Кристина вошла в отделение. Открыв дверь ключом, сестра пропустила Лаврентьеву вперед, а потом подтолкнула к первой двери слева. Медсестра тихо постучала и услышав: "Войдите!", вновь пропустила девушку вперед. Лаврентьева робко вошла в довольно просторный кабинет, где за письменными столами сидели четыре женщины. Самая старшая из них, миловидная блондинка в очках, мельком взглянула на новую пациентку и снова уткнулась в бумаги, лежащие перед ней.
  - Садись в это кресло, - мягко произнесла шатенка с длинными волосами, забранными резинкой в высокий хвост.
  Кристина примостилась на край кресла и уставилась на врача, которая доброжелательно улыбалась ей.
  - Меня зовут Ирина Федоровна, и я твой лечащий врач.
  Девушка понимающе кивнула, а Ирина Федоровна так же мягко продолжила:
  - Ты знаешь где ты?
  - Да. Я в дурке.
  - Не в дурке, а в психиатрической больнице, - поправила Кристину шатенка. -Знаешь почему ты здесь?
  - Нет. Не знаю. Я думаю, что меня сюда привезли по ошибке. И я хочу домой.
  - А ты помнишь откуда тебя привезли?
  - Да. Я была в городской больнице. Кажется, я там лежала с отравлением.
  - А что еще, Кристина, ты помнишь?
  - Помню, что хотела убить себя, - равнодушно ответила девушка, но в ее голосе уже слышались нотки раздражения. Она помолчала, а потом решительно добавила: - А еще я знаю, что фокус не удался, раз я сижу перед вами.
  Женщина в очках вновь подняла голову и переглянулась с двумя другими врачами, которые внимательно слушали беседу новой пациентки и Ирины Федоровны.
  - Да, по счастью, не удался, - подтвердила лечащий врач. - Но... Но при этом, Кристина, ты чуть не убила своих родителей, которые в это время тоже находились в квартире. Вас всех спас твой муж. Он приехал домой вовремя.
  - Правда? Влад вернулся? - слегка встрепенулась Лаврентьева.
  - Да, - кивнула головой Ирина Федоровна и продолжила: - Ты какое-то время пробыла в реанимации. По счастливому стечению обстоятельств твоим родителям повезло больше. Их выписали через несколько дней. Ты же в больнице провела две недели.
  - А почему это мне повезло меньше, чем им? О чем вы говорите? - мрачно спросила девушка и почувствовала, как внутри нее зарождается тревога.
  - О твоем ребенке, - Ирина Федоровна не изменилась в лице и не поменяла своего доброжелательного тона.
  - А что с ним? - Кристина приложила руку к животу и с нарастающем волнением переспросила: - Что с ним?
  - В больнице тебе сделали аборт. На этом настоял твой отец. Да и врачи беспокоились о плоде. Они посчитали это правильным решением, - пояснила Ирина Федоровна.
  - Но я этого не помню! Этого не может быть! Как? Зачем? - вскричала Кристина и заплакала, закрыв бледное лицо ладонями.
  - Успокойся, - немного повысила голос врач. - Все волновались за твое здоровье и здоровье будущего ребенка. Сроки еще позволяли сделать тебе аборт. И когда ты поправишься, ты сможешь иметь ребенка.
  - Как они посмели, сволочи! - громко прокричала Кристина, сотрясаясь от рыданий.
  - Не мне об этом судить, - в голосе врача не было ни жалости, ни сострадания, но она говорила так же мягко и бархатно. - Мое дело помочь тебе поправиться и сделать так, чтобы в будущем ты больше не совершала подобных действий. Итак, Кристина, расскажи мне о себе, о своем детстве, о своей семье и о том, почему ты решилась расстаться с жизнью.
  Кристина опустила руки и с ненавистью посмотрела на Ирину Федоровну.
  - Я ничего не хочу рассказывать! Я ничего не должна рассказывать! Я теперь вообще никому ничего не должна!
  - Хорошо, - почти равнодушно согласилась психиатр. - Не хочешь говорить сейчас - не надо. Поговорим в другой раз.
  - Это вряд ли, - ответила девушка и с такой же неприязнью в глазах оглядела врачей, которые по-прежнему не спускали с нее внимательных взглядов.
  А Ирина Федоровна нажала кнопку под столешницей и на пороге кабинета сразу же возникла та же худая и сердитая медсестра. Когда Кристина вышла в коридор, старшая из врачей тихо распорядилась:
  - Сегодня пусть полежит в коридоре, а завтра с самого утра переведите ее в шестую палату. Там сегодня освободится место.
  - Поняла, - кивнула медсестра и, притворив дверь кабинета, приблизилась к Кристине. Она взяла девушку под локоть: - Идем со мной.
  Уже знакомым Кристине путем, они вернулись в отделение. Едва волоча ноги, Лаврентьева приблизилась к своей кровати, рядом с которой уже стояла тумбочка. Она устало опустилась на жесткий матрас, а потом улеглась, повернувшись лицом к стене. Надо было как-то пережить потерю ребенка и предательство родителей. Кристина жаждала отдаться своему горю целиком и подумать, что со всем этим делать дальше.
  
  Глава 5.
  Незаметно Лаврентьева уснула. Новую пациентку восьмого отделения никто не беспокоил, и она проспала до обеда. А в час дня в коридоре раздался громкий крик дежурной медсестры:
  - Все на обед! Быстро выходим из палат! Шевелитесь!
  Кристина проснулась и сразу поняла, что ее короткое уединение закончилось. Но вставать с постели почему-то не хотелось. Да и было страшно оказаться рядом с сумасшедшими бабами, которые выходили из палат и обреченно, как овцы на заклание, тянулись в сторону столовой.
  - Лаврентьева, тебя это тоже касается! - взвизгнула сестра. - Тебе что, особое приглашение надо? Отрывай свою задницу от матраса, аккуратно застели постель и двигай в столовую.
  Кристина неохотно поднялась и уставилась на ярко раскрашенную блондинку с отросшими корнями, которая стояла рядом и контролировала каждое движение девушки.
  - Что уставилась, как Ленин на буржуазию? - выдала познания в советской истории сестра и добавила: - Я не картина, чтобы меня рассматривать. Идем, покажу где столовая.
  Идти далеко не пришлось. Женщины свернули в боковой коридор и подошли к открытой двери, возле которой безмолвно толпилась больные.
  - Чего встали, куры? Проходите и рассаживайтесь по своим местам! - приказала сестра и повернулась к Лаврентьевой. - Сядешь на свободное место. Поняла?
  - Да.
  Женщины гуськом потянулись в столовую. Последней туда вошла Кристина и остановилась у порога. Больные неторопливо усаживалась на деревянные скамейки, стоящие у столов, составленных буквой "Г". Слева от двери стоял еще один небольшой стол, который сейчас был пуст.
  Свободных мест у основного стола не оказалось и Лаврентьева нерешительно топталась у входа, не зная куда ей примоститься.
  - Садись пока за маленький стол, - пришла на помощь та же неприятная сестра.
  Кристина подчинилась и уселась на самом краю скамьи. Теперь она попыталась рассмотреть психичек, с которыми ей придется сосуществовать какое-то время. Это были женщины разных возрастов и пока никто из них не казался Кристине страшной или неадекватной. Это немного успокаивало и внушало надежду, что здесь не все так и ужасно. Ну больные, ну попали сюда почему-то. Но их же лечат. Никто не буянит, не орет, не бьется в истерике и не бузит. Все спокойно, почти равнодушно, ожидают раздачи еды, тупо уставившись в столешницу.
  Кристина облегченно выдохнула и провела глазами по столовой. Она заметила, что в торце столовой находится буфет-раздаточная. Рядом с ее столом примостился шкаф с какой-то одеждой и чистыми полотенцами. Прямо у входа висел умывальник. А по обеим сторонам раздаточной стояли столы, покрытые нержавейкой.
  Пока девушка рассматривала скудный интерьер столовой, в проеме двери появилась полная санитарка-буфетчица.
  - А вот и мы, - весело выдала она, согнувшись под тяжестью контейнеров с едой.
  Следом за буфетчицей в столовую вошли несколько женщин, явно пациенток отделения, которые тоже тащили тяжелые контейнеры и пакеты. Все были в чистых белых халатах и медицинских шапочках-беретах из спанбонда. Женщины отнесли контейнеры в раздаточную и начали снимать халаты и шапочки.
  - Складывайте аккуратно, - глухо приказала одна из больных, особа неопределенного возраста. Ее странная фигура и манера двигаться заставили Кристину думать, что с этой женщиной явно что-то не так. Она была плоской как доска и фигура напоминала больше мужскую, чем женскую. Широкие плечи, узкий таз и короткая стрижка указывали на то, что природа явно подшутила над бедной женщиной.
  Помощницы буфетчицы что-то проворчали в ответ, но приказание странной пациентки выполнили. Та же, собрав халаты и шапочки, сложила их в шкафу. Потом подошла к умывальнику и принялась тщательно мыть руки, странно раскачиваясь взад и вперед.
  После выполненной работы, женщины усаживаясь за маленьким столом. Они, совершенно не стесняясь, откровенно и с большим интересом рассматривали Кристину.
  - Новенькая? - то ли спросила, то ли констатировала факт странная мужеподобная тетка, которая, перекидывая ногу через скамейку, пыталась усесться рядом с Кристиной.
  - Да, новенькая, - с опаской подтвердила Лаврентьева.
  - Резаная, подвешенная или отравленная? - со знанием дела продолжила допрос больная.
  - А тебе-то знать зачем? - с вызовом вопросом на вопрос отозвалась Кристина.
  - Да мне-то все равно, - прогундосила помощница буфетчицы и замолчала, потому что к столу приблизилась худая медсестра. Она поставила в центр стола ведерко с ложками и подозрительно оглядела притихших женщин. Больные быстро разобрали ложки и положили на стол. Следом буфетчица начала раздавать каждой больной по куску батона и черного хлеба. Многие психички почему-то просили горбушки, на что буфетчица беззлобно ворчала:
  - Да сколько мне надо иметь горбушек? В батоне их только две. Где я вам напасусь столько?
  Но все же буфетчица выдавала горбушки всем желающим, укладывая хлеб рядом с ложками прямо на стол. Спустя минут пять ей на помощь из отделения пришли еще две санитарки. А следом за ними вошла и вторая медсестра, яркая высокая блондинка, которая поразила Кристину короткой длиной белоснежного халата и высокими каблуками дорогих итальянских туфель. Сестры и санитарки начали разносить на подносах еду. Это было какое-то варево, разлитое в железные миски. На первое сегодня больным полагалось что-то напоминающее рассольник. Кристина поводила ложкой по странному супу и брезгливо отодвинула миску. Даже запах супа вызывал у нее отвращение.
  - Ты чего? - удивилась мужеподобная. - Надо есть...
  - Это есть нельзя, - капризно скривила губы Кристина.
  - Ну, милая, тут тебе не дом, а больница, психушка. И отказываться от еды глупо, - не глядя на Лаврентьеву поморщилась помощница буфетчицы.
  - Если не хочешь, тогда отдай мне, - попросила женщина с тусклым взглядом, сидящая напротив Кристины. - Я съем с удовольствием. До ужина еще далеко.
  - Бери, не жалко.
  Тетка придвинула тарелку к себе и принялась есть с неимоверной жадностью и быстротой.
  На второе подавали пюре с рыбой. "Здесь пюре, наверное, грамм двести" - подумала девушка и отправила ложку с картофелем в рот. Пюре оказалось малосоленым, а маленький кусочек рыбы был безвкусным и каким-то мокрым. Вместе с тем Лаврентьева обратила внимание на то, что многие пациентки отделения солят еду весьма щедро. "Как они это едят?" - опять подумала Кристина и быстро покончила с едой.
  На третье был компот. И на удивление он был вкусным.
  После обеда женщины так же вяло вставали из-за столов и относили грязную посуду к столам у буфета и, выставив миски на нержавейку, уходили в свои палаты. Кристина поступила точно так же.
  Когда она покинула столовую и направилась к своей кровати, то сделав несколько шагов остановилась в полном недоумении. У палаты под номером шесть стоял стол, за которым в складных инвалидных креслах сидели худые и изможденные старухи. Некоторые были привязаны к креслам и их из ложечки кормили освободившиеся санитарки. Да. Это зрелище было не для слабонервных. Одна из старух ела сама. Покончив с пюре, она отодвинула тарелку и сложила руки на голых острых коленях.
  - Светка, пей чай! - приказала санитарка, утиравшая рот маленькой щуплой старушонке, чей возраст определить было сложно.
  Светка молчала.
  - Говорю тебе, дрянь, пей чай! - повысила голос санитарка, толстая бабища лет сорока пяти.
  - Я не пью, - отчетливо выговорила Светка, отталкивая руку другой санитарки, которая держала наполненную наполовину железную чашку. Компот расплескался по столу и полился на тонкие бледные ноги шизофренички. Санитарка замахнулась и хотела было ударить непокорную сумасшедшую, но заметив удивленный взгляд Кристины, быстро опустила руку.
  - Хоть допей то что осталось, - настаивала санитарка.
  - Я не пью, - повторила Светка и бессвязно пробурчала: - Я никуда не пойду. Не заставите.
  Кристина боязливо обогнула стол и подошла к своей кровати, но и ложиться на нее во время еды умалишенных было страшно. Девушка направилась к дивану, но вдруг услышала громкий оклик:
  - Эй, Лаврентьева! Тебе можно гулять только возле своей кровати. Дальше ни ногой! Усвоила?
  Визгливая медсестра злобно смотрела на Кристину.
  - А почему это? - вызывающе спросила девушка.
  - Потому, - коротко ответила сестра и принялась выставлять на поднос пустую посуду со стола привязанных.
  Лаврентьева обреченно села на кровати и невидящим взглядом уставилась в стену. Спустя несколько минут откуда-то сбоку раздался приятный чистый голос:
  - Ты новенькая здесь? Не бойся. Скоро привыкнешь ко всему.
  Девушка повернула голову на голос и увидела странную женщину. У незнакомки один глаз был нормальный, а второй, как показалось Кристине, стеклянный, неподвижный. Женщина была полновата, ее черные как смоль волосы были забраны красивым гребнем, а ноги... Стопы ног были как-то странно вывернуты внутрь. Незнакомка подковыляла к Кристине и без приглашения уселась рядом.
  - Меня зовут Вера. А тебя?
  - Кристина.
  - Ты суицидница?
  - Да.
  - Ясно.
  - Я очень хочу в туалет, - не к месту проговорила Лаврентьева. - Где тут туалет?
  - Чуть дальше столовой, в том же коридоре, - охотно пояснила женщина и через короткую паузу добавила: - Но ты сейчас в него не попадешь.
  - Почему? - удивилась девушка.
  - Потому что во время обеда он закрыт. И будет закрыт еще какое-то время.
  - Почему?
  - Потому что после обеда раздают таблетки. И чтобы мы их не выплевывали, туалет закрывают на ключ.
  - А что, были случаи?
  - Не знаю, но здесь так принято, - ответила Вера и Кристина сразу же почувствовала, что женщина солгала.
  - А чем запивать?
  - Да водой, дурочка, - почти ласково ответила Вера и спросила: - У тебя бутылка с водой есть?
  - Нету, - удрученно покачала головой Лаврентьева.
  - Тогда я тебе помогу. Посиди здесь, - сказала новая знакомая и тяжело поднявшись и переваливаясь как утка, медленно заковыляла в сторону столовой.
  "Будто у меня есть выбор", - подумала Кристина и опять уставилась в стену.
  Через некоторое время Веря вернулась, неся в руке литровую бутылочку с водой.
  - Вот. Держи!
  Вера протянула бутылку Кристине, а та благодарно сказала:
  - Спасибо большое.
  - Да нет за что, - отмахнулась Вера и опять уселась рядом с Лаврентьевой.
  - Так, что за дела? - услышали женщины уже изрядно надоевший Кристине визгливый голос. - Верка, марш в свою палату! Ты же знаешь, что на кроватях других больных сидеть категорически запрещено.
  - Да-да, Анисимовна, простите. Уже иду, - с улыбкой отозвалась Вера, подмигнула живым глазом и тихонько пробормотала: - Вот же сука! Опасайся ее. Это редкостная тварь.
  Кристина понимающе кивнула и посмотрела вслед больной Веры, которая так по-доброму отнеслась к ней и подумала: "Здесь, наверное, и нормальные женщины есть. Такие как я".
  
  Глава 6.
  В туалет уже хотелось так, что хоть криком кричи. Кристина сидела на кровати, плотно сжав колени. Сестры и санитарки завозили лежачих в палату и укладывали на кровати. Воспользовавшись моментом, Кристина встала и отправилась на поиски туалета. И на ее счастье он был открыт. Но длиннющая очередь к унитазам указывала на то, что ей еще какое-то время придется помучиться. Лаврентьева встала в очередь и обратила внимание, что на банкетке, как раз напротив входа в туалет сидит надзирательница, строго следя за действиями больных. Кристина ухмыльнулась и подумала, что эта толстая бесформенная бабища следит за тем, чтобы больные не утопились в унитазах.
  Вот, наконец, подошла и ее очередь. Девушка брезгливо вошла в туалет, но стазу же успокоилась: здесь было чисто и испражнениями воняло не очень сильно. Она подошла к унитазу и села писать. Неожиданно перед Лаврентьевой предстала молодая полная девушка и безумными глазами уставилась на нее.
  - Отойди! Чего смотришь? Мешаешь, - тихо, но строго сказала Кристина.
  - Хочу и стою, - ответила наглая молодка и сложила руки на груди.
  - Ну, ну... - отозвалась Лаврентьева и сделав свое дело, быстро покинула туалет.
  А за это время сестры подготовились к раздаче лекарств. Две женщины, злющая худая и красавица-блондинка уже сидели за столом и листали журналы назначений. Спустя несколько минут блондинка начала громко выкрикивать фамилии пациенток:
  - Земская!
  К столу подошла интеллигентного вида женщина в очках. Она остановилась у стола, держа в руках бутылочку с водой. Блондинка побросала таблетки в маленький пластиковый стаканчик, а больная отправила их рот запив водой.
  - Открой рот! Покажи! - Приказала худая и обнаружив, что таблетки благополучно проглочены, кивнула головой.
  Женщина отошла от стола и побрела в палату.
  - Верникова! - вновь громко выкрикнула блондинка. И действо повторилось.
  Кристина, ожидая своей очереди на прием лекарств, быстро сообразила, как здесь устроена раздача таблеток: подходишь к столу, глотаешь их, запиваешь и показываешь пустой рот.
  Когда очередь дошла и до нее, девушка безропотно приняла лекарства и продемонстрировала рот, высунув язык.
  - Хорошо, - одобрительно сказала блондинка и выкрикнула следующую фамилию.
  После раздачи лекарств в отделении наступила тишина. Больные разошлись по палатам и по коридору никто не сновал. У Кристины появилась возможность отдохнуть. За полдня было столько впечатлений, что стоило все обдумать. Мыслей почему-то не было, но появилось желание опять уснуть. Девушка закрыла глаза и задремала. Неожиданно в сестринской начался бурный спор между сестрами. Они разговаривали довольно громко, а потом начали смеяться во весь голос. Сквозь дрему Кристина подумала, что тихий час не для медперсонала, а для больных отделения и сестры могли бы ржать потише. И вот как теперь в таком гвалте уснуть? Да никак. Надо просто лежать тихо и делать вид, что спишь.
  До половины пятого Лаврентьева ворочалась с боку на бок, пытаясь провалиться в спасительное забытье. А когда единственные часы в отделении показали именно это время, все вокруг вновь ожило. Психички начали выходить из палат и бесцельно бродить по коридору. Кто-то включил телевизор. Кто-то просто усаживался на диване и банкетках, пялясь в большой экран телевизора.
  Довольно скоро всех позвали ужинать. На сей раз Кристина уселась за общим столом. И как же она ошибалась днем! Теперь многие женщины напоминали ей вялые и засохшие растения. Их глаза были пусты и безжизненны. Против Кристины сидела почти седая женщина лет сорока в зеленом халате. Волосы ненормальной были растрепаны, и бедолага пыталась есть рисовую кашу выпуклой стороной ложки. Она медленно подносила ложку ко рту и фактически "ела" воздух. Это бессмысленное действие произвело на Кристину удручающее впечатление. Сердце девушки сжалось от сострадания к незнакомке и это отразилось на ее побледневшем лице. Но Лаврентьева быстро подавила жалость и подумала о том, что она такой не будет никогда и ни за какие коврижки. Однако никто не обращал на женщину в зеленом никакого внимания. Сестры и санитарки были заняты раздачей еды, а пациентки своими тарелками. Некоторым больным подавали еду, принесенную родственниками и эти счастливицы поглощали свои йогурты, колбасы и фрукты, не обращая внимания на завистливые и просящие взгляды тех, кому не повезло в этой жизни иметь нормальных и заботливых родных.
  Кристина заметила, что одна психичка незаметно прячет в карман халата хлеб, а другая туда же отправляет отвратительную котлету. Этот шедевр кулинарного искусства даже трудно было назвать котлетой, потому что мяса в нем почти не было. Но тем не менее, оголодавшая Кристина заталкивала еду в рот и пыталась разжевать безвкусную котлету и вязкую рисовую кашу, сдобренную кусочком масла. Еда проваливалось в желудок с большим трудом и когда подали чай, девушка облегченно вздохнула: "Наконец-то все это можно запить. Не будет так противно есть этот, с позволения сказать, ужин".
  Вот и конец ужина. Потом была раздача лекарств. Кристина слегка удивилась тому, что все в отделении: безвкусная и отвратительная еда, раздача таблеток и открывающийся по часам туалет, вялые и безразличные ко всему женщины, их тусклые глаза и тихие беседы ни о чем, крики медсестер и их грубость быстро стали чем-то нормальным, привычным и обыденным. Но к тому, что случилось ночью, Лаврентьева оказалась совершенно не готова.
  
  Глава 7.
  В восемь часов вечера сменились сестры и санитарки, которые принимали Лаврентьеву. А еще где-то минут через сорок, новая сестра, стриженая брюнетка с выразительными карими глазами, начала приглашать больных в процедурный кабинет на уколы. Дежурная медсестра, высокая, полная, с надменным лицом и ироничной улыбкой на пухлых губах, вторила ей, крича прокуренным голосом во все горло. Вызвали в процедурную и Кристину.
  - Ложись на живот! - приказала брюнетка, набирая какое-то лекарство в одноразовый шприц.
  - А можно я постою? - робко спросила девушка.
  - Нет, - строго ответила сестра и пояснила: - Укол может быть болезненным. Так что лучше тебе прилечь.
  Кристина спустила трусики и улеглась на кушетку. Укол и на самом деле оказался болючим.
  - А теперь иди и ложись на свою кровать.
  - Ладно, - покорившись судьбе, ответила девушка.
  Растирая зад, Кристина приблизилась к кровати, скинула халат и легла. Первый, такой тяжелый день в психушке, слава тебе господи, закончился.
  В десять в палатах, но не в коридоре, где по-прежнему лежала Лаврентьева, выключили верхний свет. Но вместо яркого верхнего света в палатах загорелись ночные светильники. Надзирающая за шестой палатой санитарка, закрыла вход в палату столом, за которым в обед ели тяжелые больные. Она уселась за стол и уткнулась в мобильный телефон.
  Круглые часы, висящие над первым постом, показывали одиннадцать, когда Кристина сквозь сон услышала какие-то странные звуки, доносившиеся из шестой палаты. Это были слабенькие и тонкие то ли стоны, то ли крики. Кристине захотелось спрятаться от этих монотонных однообразных звуков, и она укрылась одеялом с головой. Но волна звуков, начавшихся очень тихо, постепенно все нарастала и нарастала. Кристина уже отчетливо слышала модуляции от "Ну-ну-ну" до "Ню-ню-ню". Это однообразное дребезжание какой-то ненормальной старухи выводило девушку из себя. Спустя полчаса она не выдержала и отбросив одеяло, обратилась к надзирательнице, которая по-прежнему совершенно спокойно копалась в своем мобильном:
  - Слушайте, а нельзя ли успокоить больную, которая постоянно бубнит?
  - Спи и не обращай внимания, - равнодушно ответила санитарка, скользнув взглядом по встревоженному лицу Кристины.
  - Меня же, кажется, привезли сюда лечиться, а не сойти с ума. Мне этот бубнеж мешает спать.
  Санитарка равнодушно отвела взгляд и снова начала что-то читать с экрана мобильного.
  Кристина поняла, что просить о чем-то надзирательницу бесполезно и решила завтра пожаловаться врачу на неподобающее поведение этой безжалостной тетки.
  Какое-то время было тихо, но потом монотонные звуки начали звучать с новой силой и что самое неприятное, к бубнящей на одной ноте старухе-психичке присоединилась еще одна, которая устроила концерт из похабных песен. Новая ненормальная пела громко и звонко, а ее матерщина резала слух. И при всем при этом надзирательница ничего не предпринимала, как ничего не делали и дежурные сестры, болтающие о чем-то в своем кабинете.
  И тут Кристину озарило: этот ночной концерт был устроен специально для нее! Медперсонал намеренно устроил эту вакханалию, чтобы запугать ее, деморализовать и вывести из равновесия, и при этом понаблюдать, как она будет вести себя! И это открытие поразило Кристину до глубины души. Это просто какое-то садистское испытание! Ей хотят показать, что суицид - это еще не самое страшное, что могло произойти с ней. Но она хочет покоя! Она хочет тишины! Это издевательство! И едва выдержав еще сорок минут страшной пытки, Кристина закричала:
  - Успокойте их! Прекратите это издевательство! Я больше не могу этого выносить! Помогите! Ну кто-нибудь, помогите!
  На крик девушки выбежали сестры и со своего места поднялась надзирательница. Сестра с прокуренным голосом, обратившись к надзирательнице, приказала:
  - Держи ее, а ты за уколом.
  - Нет! Не надо уколов! - закричала Кристина, пытаясь вырваться из цепких рук надзирательницы. Но силы были не равны. Девушка почувствовала вонзившуюся в нее иглу и затихла. Все кончилось. Вокруг все исчезло. Ни страха, ни нестерпимой тоски, растекающейся от макушки до кончиков пальцев ног, ни монотонного "Ну-ну-ну". Ничего.
  А утром Лаврентьеву перевели в шестую палату.
  
  Глава 8.
  Кристина медленно повернула голову к окну, у которого стояла ее кровать. Из окна сквозило, а до батареи нельзя было дотронуться, такой горячей она была. На улице было темно, как у негра в заднице. Только круглый светильник, висевший над пустым проемом двери тускло бил в глаза и освещал кровати с неподвижно лежавшими больными. В помещении висел неприятный запах затхлости, исходящий от старух-шизофреничек, которые по рукам, ногам и груди были привязаны к своим кроватям. А еще вовсю воняло грязными памперсами. Слабой рукой девушка зажала нос и попыталась дышать через рот. Но отвратительный смрад все равно проникал в легкие. Кристина закашлялась и тут услышала голос надзирательницы.
  - Лаврентьева, тебе надо сдать мочу. Идем, я провожу тебя в туалет. А потом не пей и ничего не ешь. Тебе надо сдать анализ крови.
  Кристина попыталась подняться, но почувствовала неимоверную слабость и сильное головокружение. Санитарка подхватила девушку за локоть, бесцеремонно сдернула с постели и вывела из палаты. Едва сдерживая дрожь в ногах, Кристина добрела до туалета. Там надзирательница подала Лаврентьевой пластиковую баночку и приказала:
  - Писай сюда.
  Девушка молча исполнила приказание надзирательницы и тут увидела, как другая санитарка вкатила в туалет инвалидное кресло со старухой с налысо обритой головой, которая лежала в палате Кристины ближе к выходу. Ненормальная больше походила на древнего старика, чем на женщину. В голове Кристины словно молния промелькнула какая-то мысль, но тут же исчезла. А санитарка пересадила старуху из кресла на унитаз, предварительно стянув с нее грязный и вонючий памперс и злобно гаркнула:
  - Тужься! Тужься, сука! Ты должна посрать!
  Что было дальше с бедной старухой Кристина не видела. Она вышла из туалета держась за стену, покрытую новым кафелем и в сопровождении надзирательницы вернулась в палату. Кристина улеглась на кровать и уставилась в пустоту. Все это время санитарки вывозили лежачих в туалет, а потом возвращали их обратно. Спустя полчаса в палатах включился верхний свет. Это означало, что в психушке начался новый день.
  Кристина плохо помнила, что происходило с ней не только в этот день, но и в последующие. Она была какой-то слабой, вялой, апатичной и инертной. Постоянно хотелось спать и совершенно не хотелось о чем-то думать. Иногда Кристина осознавала, что ей трудно говорить и она начала забывать даже самые простые слова. Она почему-то совершенно не волновалась о произошедшей в ней перемене. Ей все было безразлично: и запахи в палате, и старуха постоянно бубнящая: "Ну-ну-ну"; и дама в зеленом, оказавшаяся пикетчицей и оппозиционеркой, которая постоянно стонала; и матерщинница с ее похабными песнями; и даже то, что ее саму никто не навещает. Больничная еда уже казалась вполне приличной, и она съедала все, что подавали. Девушка привыкла к очередям к унитазу и биде, и к тому, что ее выпускали из палаты только на прием пищи и таблеток, да в туалет и по каким-то дням в душ под надзором санитарки. Гулять можно было только в палате, вышагивая взад и вперед по узкому проходу между кроватями.
  Единственным развлечением Кристины было как ни странно окно. Когда на улице становилось светло и при ясной погоде, ей хорошо была видна крыша соседнего корпуса больницы. Ровная крыша была уставлена телевизионными антеннами и антеннами сотовой связи. Чуть правее возвышалась крыша чердака, которую заселила пара голубей. Их деловитая возня была бесконечной, как и парение серых зимних облаков над ними. Иногда парочка куда-то улетала, но потом возвращалась назад. Иногда голуби усаживались на какую-нибудь антенну и долго о чем-то ворковали. Иногда улетал только самец, и самочка терпеливо дожидалась его, сидя на одном месте, будто боялась, что когда он прилетит, то, не застав ее на месте, найдет себе другую подружку.
  Когда погода портилась и эту идиллическую картинку скрывал густой туман или падающий снег, Кристине почему-то становилось грустно. Ей хотелось наблюдать за верностью и любовью этих странных птиц. Наверное, думала порой Кристина, что у этих пернатых было то, чего не было у нее самой: любви, верности и терпеливого ожидания. Хотя нет. Она каждый день терпеливо ждала Влада. Она не понимала, почему муж не навещает ее. Хотя кто-то же принес ей мыло, зубную пасту и полотенце. Возможно это была мама или отец. Но чего гадать? Она брошена всеми здесь, в этом страшном месте и никто не обнимет ее, не пожалеет и не скажет ласковых и нежных слов, или слов поддержки.
   В один из дней, Кристину вместе с еще несколькими женщинами вызвали на осмотр гинеколога. Сборы оказались долгими и не очень простыми. Сначала сестры вывели больных из палат и оставили в угловом коридоре дожидаться сестру-хозяйку. Спустя какое-то время появилась веселая и улыбающаяся женщина пенсионного возраста. Она принялась доставать из пристенных шкафов теплые колготки, свитера и вязаные шапочки. Потом все начали примерять ботинки и дутые сапоги и, наконец, дело дошло и до отвратительных черных и синих теплых бушлатов с капюшонами.
  - Так, девочки, застегиваемся, одеваем шапочки. На улице мороз. Вам болеть ни к чему, - затараторила сестра-хозяйка.
  - Мы и так больные, - вставила какая-то пациентка.
  Женщины кисло заулыбались. В это время к группе больных присоединилась симпатичная молодая санитарка с красивыми чуть навыкате зелеными глазами, искусно подведенными черным карандашом. Стройная фигурка выдавала в ней бывшую спортсменку. Санитарка была одета в яркую модную куртку и теплые брюки, а под мышкой держала файлы с документами.
  - Все готовы? Тогда, девочки, за мной, - обратилась она к женщинам и открыла ключом входную дверь. Все вышли в комнату для свиданий. Санитарка отперла дверь на лестницу и строго предупредила:
  - Держитесь за перила. Спускайтесь не торопясь, поняли?
  Все закивали головами и потянулись вниз по узкой лестнице к выходу из здания. Санитарочка вновь повторила свой маневр с ключами и женщины оказались на крыльце.
  - Видите вон то двухэтажное здание? - санитарка указала рукой на красное кирпичное строение. - Нам туда, - а потом еще раз повторила: - Спускайтесь аккуратно. Не торопитесь.
  Выйдя на улицу, Лаврентьева с жадностью втянула в себя свежий морозный воздух. Голова закружилась как ненормальная и девушка пошатнулась. Сопровождающая вовремя подхватила ее под руку и медленно свела с лестницы. Другие женщины справились с этой задачей лучше и когда все собрались на узкой дорожке, расчищенной от снега и посыпанной песком, то медленно направились к нужному строению. Молоденькая санитарка, ведущая Кристину, зорко следила за больными, не выпуская никого из поля зрения. Но женщины примерно шагали к гинекологу, не проявляя ни малейшего желания сбежать от бдительной охранницы. Когда Кристина впервые увидела эту девушку, то сразу обратила внимание на ее взгляд. Глаза санитарки излучали сочувствие и понимание, и еще какую-то затаенную боль. А такой взгляд среди медперсонала отделения был большой редкостью.
  - Как тебя зовут? - осмелилась задать вопрос санитарке Лаврентьева, когда они пошли вслед за больными.
  - Жанна, - просто ответила девушка, ускоряя шаг, чтобы нагнать немного ушедших вперед женщин.
  - А сколько я в больнице?
  - Уже десять дней.
  - Так долго? А мне казалось, что я здесь всего несколько дней, - удивилась Кристина.
  - Так бывает.
  - А откуда у меня появились туалетная бумага, зубная паста, прокладки?
  - Муж твой приходил и все принес. Я ему список нужных тебе вещей продиктовала, когда он позвонил в отделение, чтобы справиться о твоем состоянии.
  - Спасибо тебе, - поблагодарила санитарку Лаврентьева и приостановилась. - Так он все же приходил.
  - Да, - кивнула Жанна и легонько подтолкнула Кристину вперед. - Идем, не будем отставать от других.
  - А почему меня не позвали на свидание? Ведь всех зовут. И к телефону тоже, - в голосе Кристины прозвучала обида.
  - Ирина Федоровна пока не разрешает тебя навещать, - нехотя признала Жанна.
  - Но почему?
  - Рано еще. Ты пока не готова к встрече с ним.
  - Неправда! Я готова, - запротестовала Кристина.
  - Не волнуйся, милая. Идем.
  Лаврентьева поправила на голове вязаную шапочку, засунула руки в карманы старого черного бушлата и потопала по дорожке. Идти было сложно. Толстые подошвы безобразных ботинок без шнурков, выданные ей при выходе сестрой-хозяйкой, скользили на пятачках льда. Да и по размеру они совсем не подходили и постоянно сваливались с ног, потому что были на три размера больше той обуви, которую носила девушка. Но все эти мелкие неудобства сейчас были совершенно не важны, а важным было то, что она наконец-то оказалась на улице и может насладиться свежим зимним воздухом и краешком глаза взглянуть на жизнь, бурлящую за высоким железным забором больницы.
  Спустя минут десять женщины остановились у здания поликлиники.
  - Смотрите под ноги. На крыльце тоже может быть скользко, - предупредила Жанна и мотнула головой в сторону нужной им двери: - Нам сюда, девочки. Проходите.
  Жанна пропустила больных вперед и вошла в здание вслед за ними. Кристина отметила, что двери здесь не запираются и чисто так же, как и в отделении. Женщины прошли по коридору к кабинету гинеколога и остановились у ряда деревянных кресел. Проходя мимо туалета, Кристина поинтересовалась у санитарки:
  - Можно я схожу в туалет?
  - Нельзя, - строго отрезала санитарка. - Этот туалет только для врачей и медперсонала.
  - Понятно, - протянула Кристина и подумала о том, что вот и здесь разделили людей на врачей и на больных. И сколько она еще будет числиться больной?
  Тут неожиданно в разговор девушек встряла одна из пациенток отделения, на лице которой было ясно написано, что она алкоголичка со стажем:
  - Что, больные срут по-другому или наше говно более низкого качества?
   Женщины громко рассмеялись и принялись стаскивать с себя тяжелые бушлаты. А Жанна, проигнорировав грубость алкоголички, постучала в дверь гинекологического кабинета. Из него вышла медсестра и спросила:
  - Вы из восьмого?
  - Да.
  - Хорошо. Вы немного задержались. Пусть первая заходит.
  Осмотр гинеколога прошел быстро и без проблем. Когда женщины возвращались в отделение, Кристина умоляюще посмотрела на санитарку:
  - Жанна, пойдем помедленнее. Мне хочется подышать свежим воздухом. Я думаю, что и другим тоже. Сегодня на улице так красиво. Когда мы еще выйдем во двор... на свободу...
  - Ладно. Торопиться не будем, тем более, что сегодня мое дежурство у туалета, - горько улыбнулась санитарка и пошла медленнее. А Кристина, оглядываясь по сторонам, наслаждалась чистым воздухом. Она дышала глубоко и ровно, словно старалась очистить легкие от больничного смрада. Ее радовало зимнее солнце и деревья, одетые в шапочки из белого чистого снега. И за забором больницы ходили нормальные люди и ездили автобусы полные пассажиров. Там по-прежнему кипела жизнь, и пока для нее, Кристины, там места не было.
  
  Глава 9.
  В полдень этого же дня, Лаврентьеву ожидал неожиданный сюрприз.
  В палату заглянула дежурная медсестра Ксения Александровна, которая нравилась Кристине за тихий голос и манеры аристократки. На смене Александровны в отделении всегда было спокойно и обходилось без каких-либо эксцессов.
  - Кристина, к тебе пришли, - доброжелательно произнесла Александровна.
  - Кто? - встрепенулась девушка.
  - Идем, увидишь.
  Ксения Александровна неторопливо подвела Кристину к комнате свиданий и открыла ключом дверь. Девушка вошла и остолбенела. На скамье сидел Влад. Щеки Лаврентьева были красными от мороза, но взгляд был каким-то бегающим, что выдавало его озабоченность и даже тревогу.
  - Привет, - Лаврентьев поднялся и сделал шаг навстречу жене.
  - Владик, это ты? - прошептала Кристина и ее глаза наполнились слезами. Она бросилась мужу на грудь, все еще не веря в то, что он, наконец, пришел к ней.
  - Тише, тише, не плачь, - мягко произнес Лаврентьев и осторожно погладил жену по спине. Потом отстранился и спросил: - Ну как ты тут?
  - Нормально, - пробормотала девушка, пристально всматриваясь в красивое лицо любимого.
  - Это хорошо.
  - Только немного торможу со словами, но ты не обращай на это внимания. Это от лекарств.
  - Ладно.
  Лаврентьевы уселись за стол, и Влад достал из рюкзака контейнер с чем-то съестным.
  - Что это? - спросила Кристина, протягивая руки к коробке.
  - Мама твоя приготовила жаркое так, как ты любишь. А еще утку по-пекински, - охотно пояснил Влад и улыбнулся той очаровательной улыбкой, которая так нравилась Кристине.
  - Класс! Я давно не ела... ну как его... домашнего. А ложка есть? Вилками здесь пользоваться нельзя.
  - Я в курсе, а ложку я предусмотрительно прихватил, - опять улыбнулся Влад и помог Кристине открыть контейнер. - Еще Галина Михайловна передала тебе кое-то из одежды: трусики, майки... ну и другое. Блокнот, ручку, пару кроссвордов, чтобы ты не скучала здесь. Санитарка пакет уже проверила...
  - Спасибо, - с полным ртом проговорила Кристина. - Ух, какая вкуснота! А запах просто отпад! Здешняя еда вообще ничем не пахнет, и ты, Владик, даже не можешь себе представить, как здесь отвратительно кормят.
  - Ну это же больница, а не дорогой ресторан, - мрачно высказался Лаврентьев.
  - А как мама? - поинтересовалась Кристина, ненадолго оторвавшись от еды.
  - Здорова. У нее все в порядке.
  - А отец?
  - Юрий Игоревич в столице, - доложил Лаврентьев. - Присматривает там квартиру. Его же повысили. Теперь он большой человек. Министр.
  - Он доволен?
  - Да. Очень.
  - А про меня говорил что-нибудь?
  - Нет. Он же очень занят сейчас.
  - Понимаю, - кивнула Кристина.
  Пока жена с большим аппетитом торопливо уплетала домашнюю еду, Влад молча наблюдал за ней. Его взгляд был сухим и даже равнодушным. Когда с жарким было покончено, Кристина прислонилась к мужу, склонила голову на его плечо и умиротворенно притихла. Какое-то время они сидели молча, а потом Влад тихо и осторожно обратился к жене:
  - Крис, тут вот какое дело...
  - Что? - сразу насторожилась девушка и состояние блаженного покоя, в котором она пребывала еще секунду назад, мгновенно улетучилось.
  - Я сегодня встречался с твоим лечащим врачом. Ирина Федоровна говорит, что ты не хочешь с ней общаться, да и с другими врачами тоже, - внушительно заговорил Лаврентьев. - Я прошу тебя, начинай разговаривать с ней и с психологом. Они помогут справиться с болезнью, и тебе, несомненно, станет лучше. Твоя мама тоже в этом уверена.
  - Но я абсолютно... здорова, - сердито возразила Кристина. - И чем... чем врачи могут помочь мне? Я в их помощи не нуждаюсь! Понял?
   Лаврентьева выпрямила спину и возмущенно отодвинула в центр стола почти пустой контейнер. В эту минуту она мысленно попыталась подобрать нужные и верные слова, чтобы доказать мужу, что она абсолютно адекватна, что лечение уже пошло ей на пользу и что она чувствует себя гораздо лучше. Кристине страстно хотелось ответить мужу так, чтобы тот понял, что она вовсе не шизофреничка, а вполне нормальная женщина. Какие можно привести доказательства того, что она оказалась в психушке по чистой случайности и опасности ни для себя, ни для других не представляет? Ну был нервный срыв, ну и что? У кого не бывает? И как убедить мужа сейчас же забрать ее отсюда и больше никогда не вспоминать о прошлом? Но почему-то ничего путного в голову не приходило, а только в животе, где-то в районе солнечного сплетения начало зарождаться волнение, грозившее перерасти в настоящую панику.
  - Я-то понял, только врач настаивает, - вяло отозвался Лаврентьев, и чтобы скрыть свое замешательство, закрыл контейнер крышкой и засунул его в рюкзак. - Ты только это... не волнуйся. Мы...
  - Ладно, - резко перебила мужа Кристина, потом с досадой поморщилась и торопливо проговорила: - Черт с тобой. Если ты так хочешь, я буду с ними разговаривать. Только пусть отцепятся от меня.
  - Вот и хорошо, - облегченно выдохнул Лаврентьев, с тревогой наблюдавший за перепадами в настроении жены.
  - Я нормально разговариваю? - вдруг озаботилась Кристина. - Я все слова произношу правильно? А то мне кажется, что...
  - Нет-нет, все нормально, - успокоил жену Лаврентьев и после короткой паузы произнес: - Кристина...
  - Что? - напряженно спросила девушка и немного отодвинулась от мужа. Она уперлась взглядом в побледневшее лицо Влада и застыла в ожидании чего-то очень неприятного.
  - Кристина, - повторил Лаврентьев и собравшись с духом, выпалил: - Я больше не приду к тебе. Я подаю на развод.
  - Как? Почему? - взвилась Кристина. Ее широко раскрытые глаза мгновенно наполнились ужасом. Лаврентьева вцепилась руками в куртку мужа и с мольбой в голосе прошептала: - Не бросай меня сейчас, прошу... Ты не можешь сейчас оставить меня. Прошу, Владик... Я люблю тебя, и ты не можешь так поступить со мной. Я совсем пропаду тут без тебя... Забери меня домой... Все наладится...
  - Собственно, я уже отнес заявление в суд, - твердо сказал Влад, отводя взгляд в сторону.
  - П-почему? - едва выдавила из себя девушка.
  - Сама знаешь почему, - сухо отозвался Лаврентьев. - Ты хотела убить себя, чуть не убила родителей. Я не могу жить с...
  - Ты хочешь сказать с шизофреничкой и убийцей? - с трудом овладев собой, ехидно спросила Кристина и громко рассмеялась. - Вот так номер!
  - Ну да... как-то так... - с расстановкой ответил Лаврентьев и виновато добавил: - Мне очень жаль.
  - Да ни хрена тебе не жаль! - вскричала Кристина и вскочила со скамьи. Встал и Лаврентьев. Кристина замахнулась рукой, чтобы отвесить мужу пощёчину, но он перехватил ее руку. - Ты предал меня в трудную минуту! - еще громче заорала она. - Ты всегда предавал меня! С самого первого дня нашего брака! Будь ты проклят! - В невероятном смятении Лаврентьева вырвала свою руку и взвизгнула: - Убирайся, тварь! И больше никогда не приходи сюда! Я согласна на этот чертов развод!
  На вопли Лаврентьевой прибежала Ксения Александровна и бросила недовольный взгляд в сторону Жанны, которая настороженно сидела на банкетке напротив туалета, но в разборки супругов не вмешивалась.
  - Что здесь происходит? Почему не позвала меня сразу? - торопливо поинтересовалась Александровна.
  - Там сначала все было тихо, а потом она вдруг начала кричать, - принялась оправдываться санитарка, поднимаясь с места.
  - Давай отведем ее в палату и больше никаких посещений! Я обо всем доложу Ирине Федоровне и заведующей.
  Александровна быстро выпроводила Лаврентьева из отделения и вывела упирающуюся Кристину из комнаты свиданий. Призвав Жанну на помощь, сестра потащила Кристину в палату, которая уже билась в истерике и плелась, едва переставляя ноги. Притихшие больные, находящиеся в коридоре, равнодушно наблюдали за этой сценой. Хотя некоторые женщины сочувственно покачивали головами, правда, не понимая до конца сути происходящего.
   А после сделанного ей укола, Лаврентьева быстро успокоилась и вновь погрузилась в долгий ватный сон.
  
  Глава 10.
  Дни сменялись днями, но каждый новый день привносил что-то новое. Вернее, новых пациенток, потому что в режиме, установленным в отделении ничего не менялось. Кого-то сразу укладывали в шестую палату на освободившиеся места, кто-то проходил свой ад, лежа в коридоре.
  Постепенно Кристина начала замечать, что слабость и апатия постепенно уходят и она чувствует себя бодрее, да и настроение заметно улучшилось. Она уже могла выходить в туалет без сопровождения и гулять по коридору. Выходя на эти прогулки, Лаврентьева охотно знакомилась с пациентками отделения, иногда даже выслушивала рассказы об их жизни и сочувственно кивала головой. Эти истории были весьма занимательны, но их нельзя было назвать счастливыми. Кристина понимала, что шизофренички много врут, а их болезненные фантазии всякий раз обрастают все новыми и новыми подробностями. Это было даже забавно, но иногда новые факты из жизни психичек вызывали у Кристины раздражение, а порой и отвращение.
  В один прекрасный день у Кристины возникла странная идея записывать эти истории. Зачем? Она не знала, но чувствовала, что это ей зачем-то нужно. Возможно, сравнивая свою жизнь с жизнью других душевнобольных, ее история окажется не такой уж страшной и угнетающей. И когда она чувствовала себя нормально, девушка вытаскивала блокнот и записывала очередное слезливое повествование какой-нибудь сумасшедшей. Ей было плевать на то, что о ней подумают другие: мол, сидит, что-то пишет, наверное, совсем сошла с ума. Но здесь, в дурке, они все сумасшедшие, так что беспокоиться по этому поводу было просто бессмысленно. Сестры и больные тетки тоже не лезли к ней с расспросами, правда, за исключением одноглазой Веры Нежиной, которой все было интересно. Женщина пообещала рассказать историю своей жизни во всех подробностях и даже предложила записать ее на бумаге, если Кристина вырвет ей листок из блокнота. Кристина согласилась и на этом странная Вера от нее отстала.
  Лаврентьевой очень хотелось услышать историю женщины в зеленом халате, но та была вне зоны досягаемости по причине полного отсутствия мозга. Они по-прежнему находились в одной палате, но дама в зеленом всегда лежала с закрытыми глазами и не проявляла признаков хоть какой-нибудь активности. Эта ненормальная словно выпала из действительности и вернется ли она когда-нибудь в мир было не известно. Много позднее Кристина узнала от других больных, что эта женщина выглядит сейчас много старше своих лет. Когда-то дама в зеленом была учительницей в школе, но связалась с оппозицией и после очередного пикета попала в ментовку. Женщины говорили, что она поступила в отделение вся в синяках и с вывихнутыми руками.
  Но больше всего девушку привлекали обитательницы седьмой палаты, из которой часто раздавались громкий говор и смех. Кристина хотела бы оказаться именно в этой палате. Там уже долгое время находилась та странная одноглазая Вера, голос которой был слышен даже в коридоре. Сестры часто прикрикивали на неугомонную пациентку, но она не могла остановить свой словесный поток, постоянно рассказывая какие-то забавные или трагические случаи из своей жизни. В той же палате лежала и совсем юная рыженькая Оксана. Именно с ней первой познакомилась Кристина. Чуть позднее она сдружилась с Дашей Ильиной. По отделению Даша щеголяла в дорогущем импортном спортивном костюме и красивых шлепанцах, тем самым заметно выделяясь среди толпы больных, одетых в одинаковые безликие халаты. Двадцатисемилетняя Даша уже дважды побывала замужем за богатыми бизнесменами, имела маленького сына от второго брака и строгих родителей. Это обстоятельство сблизило девушек, потому что Кристина рассказала новой приятельнице о том, что и ее отец держал в черном теле, пока она не вышла замуж. И, увы, навещать ее в больнице родители по какой-то не известной ей причине не хотят. Даша ответила, что к ней родители приходят почти каждый день, но домой забирать почему-то не торопятся. Ильина совершенно не выглядела сумасшедшей, и Кристина подозревала, что та таковой и не является. Правда Даша говорила громко, иногда запутывалась в словах и очень быстро ходила, почти бегала по коридору и своей палате. А еще она как-то обмолвилась, что в дурку ее привезли родители, потому что после поездки в Египет она много истерила и кричала на всех, в том числе и на сына. Потом Дашка все же проговорилась, что в Египте принимала наркотики, родаки ее спалили и засунули в дурку лечиться. И добавила, что это большой секрет. Но для кого?
  Да и в своей палате Лаврентьева нашла с кем общаться. В один из дней на соседнюю кровать положили девушку лет двадцати-двадцати трех по имени Лера. Она была высокой, очень красивой натуральной блондинкой. Кристину сразу же поразили нарощенные черные ресницы красавицы и пухлые губы. Лаврентьева даже подумала, что девушка работает моделью, но на самом деле красавица оказалась студенткой какого-то университета. Лера очень боялась оставаться в палате без Кристины, но Лаврентьева успокаивала красавицу, что лежачие старухи совершенно безобидны. Они живут в отделении уже давно по причине того, что их родственники наотрез отказывались забирать их домой. "Но почему их не отправляют в дом для престарелых?" - как-то удивилась Лера, но Кристина только пожала плечами, потому что ответа на этот вопрос не знала.
  Любящая петь матерщинница Света, была алкоголичкой с огромным стажем. И ее дети, дочь и сын, просто боялись оставаться с ней наедине. Однажды напившись до поросячьего визга, пятидесятилетняя Света бритвой разрезала обивку кожаного дивана на узенькие полоски, а потом принялась резать и себя. Когда дети вернулись домой, то застали мать без сознания в луже крови. Правда, справедливости ради, дочь все же иногда навещала съехавшую с катушек мать, но больше десяти минут в комнате для свиданий не засиживалась. Она отдавала сестрам кое-какую еду для матери, памперсы, да чистые майки со спортивными штанами. Сама же Света на визиты дочери не реагировала. Она молча сидела в инвалидном кресле и тупо смотрела в пол. Несколько раз неадекватная Светка пыталась рвать и простыни. Но надзирательница Томилина, вовремя заставшая алкоголичку за этой непростой работой, вызвала постовую сестру и Светку быстро успокоили, привязав к кровати. А Томилина, смачно матерясь себе под нос, еще час зашивала изуродованную простынь.
  Постоянно бубнящая старушонка Ульяна Ивановна Феоктистова в прошлом году отметила свой девяностый день рождения. В отделении ее любовно называли Фенечкой. Была у Фенечки одна страсть: поправлять всем постели. Если ей удавалось выбраться из палаты, то она тут же плелась в другую. Шаркая тапками, старуха бродила между кроватей, сухонькой ручонкой сметая с пододеяльников невидимые соринки, а потом разглаживала простыни и поправляла подушки. Иногда ей чем-то приглядывалась чужая кровать и тогда Фенечка укладывалась на нее, не взирая на протесты хозяйки постели. Медперсонал загонял неугомонную старушонку назад в шестую палату, но ненадолго. Как только появлялась возможность, Фенечка вновь поднималась и шла наводить свои порядки. Ее частенько привязывали, но отучить от визитов в другие палаты Феоктистову было не реально.
  Четверо других старух никогда не вставали, то есть не вставали потому, что были постоянно привязаны. Одна из них любила побиться головой об батарею, другая - попрыгать на кровати. Остальные же были частично парализованы, поэтому особых хлопот медперсоналу не доставляли, за исключением, конечно, мытья и утреннего туалета. Иногда эти сумасшедшие тихо постанывали, иногда кричали. Но большее время суток они лежали, улыбаясь бессмысленной сумасшедшей улыбкой.
  Как позднее поняла Лаврентьева, надолго в эту страшную палату попадали женщины с особо тяжелыми диагнозами: депрессивные, шизофренички, самоубийцы и страдающие острыми психозами. Но через горнило шестой палаты пропускали абсолютно всех вновь прибывших. Всех без исключения. Не было мест в шестой палате, несчастных с больными душами, укладывали в коридоре в непосредственной близости от этого чистилища. В какой-то из дней в коридоре уложили аж четырех женщин, трое были алкоголичками-бузотерками, которых почему-то привезли менты. Возможно их концерты в пьяном угаре уже надоели ментам, вот они и сбагрили разбушевавшихся дам в дурку от греха подальше. И теперь им предстояла пытка шестой палатой и лечение, которое по мнению врачей, должно было насовсем излечить их от алкоголизма. Но, как убедилась в этом позднее Лаврентьева, это самое лечение крайне редко приводило к желаемым результатам.
  
  Глава 11.
  Сегодня серые рыхлые облака плыли особенно медленно. "Нет ветра, способного ускорить их плавное парение", - решила Кристина, лежа на аккуратно застеленной кровати и подняв взгляд в небо. Иногда облака кучковались, иногда лениво разбредались, выставляя напоказ кусочки чистого синего неба. Голубь и голубка были на своем месте. Они что-то нежно ворковали друг другу. Неразлучная парочка неожиданно вызвала у девушки необъяснимую грусть. Потом вдруг голуби дружно взметнулись ввысь и исчезли из поля зрения.
  Лаврентьева повернула голову к Лере. Та держала в руке какую-то фотографию.
  - Кто на снимке? Твой парень? - поинтересовалась Кристина.
  - Нет, - печально улыбнулась Лера.
  - А кто?
  - Я.
  - Покажи.
  Лера протянула фото соседке. На снимке был запечатлен момент из жизни девушки. Она стояла в полный рост рядом с цветущим кустом сирени и счастливо улыбалась. А интересный представительный мужчина обнимал ее за плечи.
  - Это кто? - спросила Кристина, рассматривая фотографию.
  - Мой папа. Я очень люблю его, - с нежностью ответила Лера.
  - Это видно, - проговорила Лаврентьева и почувствовала легкий укол зависти. Ее саму отец никогда не обнимал так нежно и ласково. Спустя короткую паузу Кристина сказала: - А ты здесь очень красивая. Тебе бы в модели
  - Я не могу. Я серьезно больна и с самого детства очень часто попадаю в больницы, - равнодушно, как о чем-то совершенно нормальном, поведала Лера.
  - А чем ты больна? - насторожилась Лаврентьева.
  - Да я и сама толком не знаю. Знаю только, что у меня что-то не в порядке с генетикой. И в этой больнице я не должна находиться. А тем более в этой страшной палате.
  Кристина промолчала.
  - Они не имели права меня сюда засовывать! - вдруг вскричала Лера. - Это просто издевательство!
  - Тише, тише, - прошептала Кристина, заметив пристальный взгляд надзирательницы Марковой, которая сидела у проема палаты на стуле и внимательно прислушивалась к разговору девушек. Кристина еще больше понизила тон и почти шёпотом произнесла: - Ты же не хочешь, чтобы тебе вкололи аминазин или галоперидол.
  - Нет, - испуганно пошевелила губами Лера и закрыла глаза, а Кристина пристроила фотографию девушки и ее отца к бутылке с водой. Она опять уставилась в окно и подумала: "Кажется мое пребывание в этой палате будет скучным и бесконечным, как бесконечны и эти набегающие темные облака. И эта тьма не рассеется никогда".
  Незадолго до обеда Кристину пригласили в кабинет врача. В глубине души девушка давно ждала новой встречи с Ириной Федоровной. Лаврентьева решила рассказать врачу все. На этом настаивала и Жанна, которая сопровождала ее в ординаторскую.
  - Кристина, послушай моего совета, - тихонько заговорила Жанна, - не молчи там. Разговаривай с Федоровной. Она хороший врач и очень многим помогла. Я знаю, потому что работаю здесь уже давно. И если она предложит тебе консультацию психолога и психотерапевта, то соглашайся. Они девчонки молодые, еще не огрубели на этой работе и искренне стараются помочь. Поняла?
  Кристина кивнула, но ответить Жанне не успела, потому что они уже стояли напротив ординаторской.
  Лаврентьева вошла в кабинет. Она немного нервничала, но увидев, что в кабинете никого кроме лечащего врача нет, вздохнула с облегчением.
  - Здравствуй, Кристина, - улыбнулась Ирина Федоровна.
  - Здравствуйте, - поздоровалась девушка, старательно придавая своему голосу уверенности.
  - Присаживайся, пожалуйста. Как ты сегодня себя чувствуешь? - осведомилась психиатр.
  - Спасибо, хорошо.
  Кристина удобно устроилась в кресле, внутренне настраиваясь на долгую беседу с врачом.
  - Тебя что-нибудь беспокоит?
  - Нет, - убедительно ответила девушка, а потом слегка замявшись, быстро выпалила: - Только я хотела бы перейти в другую палату. В седьмую.
  - Ну это будет легко устроить, - заверила пациентку психиатр. - Эта палата тоже надзирательная и я скоро переведу тебя туда.
  - Когда? - подалась вперед Лаврентьева.
  - А все будет зависеть только от тебя, - живо ответила Ирина Федоровна.
  - Как так? - удивленно приподняла брови Кристина.
  - Когда ты начнешь делиться со мной своими переживаниями и мы с тобой продвинемся вперед, тогда и вход в седьмую палату будет для тебя открыт.
  - Хорошо. Я согласна.
  - Тогда расскажи, пожалуйста, о себе. Начти с детства.
  Кристина задумалась, решая с чего начать.
  
  Глава 12.
  "История о разбитых мечтах и неизвестном будущем".
   - Мое детство было вполне счастливым и чего-то неприятного или страшного тогда не происходило. Нормальная семья, нормальная жизнь и, надо признать, получше, чем у других. Отец, высокопоставленный чиновник, искренне преданный Правителю и своей работе, был человеком жестким и властным. Но ко мне относился терпимо, предоставляя матери заниматься моим воспитанием. Мать, полностью подчинялась отцу и никогда не лезла на рожон, опасаясь потерять достаток и положение в обществе. В шесть лет родители заставили меня учиться музыке. Потом я одновременно училась в музыкальной школе по классу фортепиано и языковой гимназии. Учеба давалась мне легко, так же легко я поступила на лингвистический факультет нашего педагогического университета. С детства я вращалась только в компании себе подобных. Родители дружили только с нашей верхушкой. А мы, их дети, относили себя к золотой молодежи, потому что нам было доступно все: новые гаджеты, дорогая одежда, новомодные тусовки и поездки за границу. Родители строго следили за тем, чтобы в наши ряды не попадали посторонние, как они говорили, хамы и быдло. Мы, отпрыски номенклатурных начальников, очень рано осознали свою избранность и поэтому в универе чурались студентов, которые находились на более низких ступенях социальной лестницы. На свою беду, в первый раз я влюбилась именно в быдло - в парня, у которого за спиной был лишь машиностроительный техникум, да родители - обыкновенные простые работяги. Мы с Сашей Ефремовым долго скрывали свои отношения. Но от глаз бдительной охраны отца, скрыться было не так просто. В один из дней отец вернулся с работы взбешенный и после ужина устроил страшный разнос маме и мне.
  - Вы что устроили, сучки? - взревел отец, уставившись на нас злыми глазами.
  - О чем ты, милый? - испуганно прошептала побелевшими губами мама, хватаясь за сердце.
  Лицо отца побагровело и таким страшным я его еще не видела:
  - Не прикидывайся дурой, Галя! Кого ты вырастила? А? Ты знаешь, где шляется твоя дочь и чем занимается после лекций в университете? Нет? Так вот эта проститутка трахается с каким-то подонком без роду и племени!
  - Он не подонок, папочка, - встряла я, трясясь от страха. - Саша хороший мальчик и он мне очень нравится.
  - Молчать! - грозно сверкнул глазами отец. - Мне доложили обо всем. Степанов, начальник моей охраны, собрал на эту семейку полное досье. Оказывается, папаша твоего ухажера отсидел несколько лет за пропаганду так называемой свободы и демократии. Он расклеивал листовки где не попадя и участвовал в демонстрациях неповиновения. А если узнает обо всем Правитель? Ты, дура безмозглая, подумала, чем это чревато? Мы лишимся всего и вы, милые мои, останетесь в одних трусах и навсегда забудете о курортах, норковых шубах и брильянтах, да о новом особняке на Гладком озере. А еще о моем переводе в столицу. Мои документы уже пошли наверх!
  Отец чуть не задохнулся от гнева. Потом тяжело задышал, словно выпуская пар и краска понемногу начала сползать с его лица.
  - Так что, курицы, будем делать? Молчите? Ну, ну...
  Какое-то время мы сидели почти не двигаясь. Ответить отцу было нечего, да и страшно было разозлить его еще больше. Мы с мамой хорошо знали, что за этим может последовать.
  - Ладно, - хлопнул ладонью по столу отец. - Есть один выход.
  Мы с мамой облегченно выдохнули. Но отец свирепо посмотрел на меня и выдал:
  - Ты особенно, Кристина, не радуйся. С сегодняшнего дня ты прекращаешь встречаться с этим оборванцем. А я тем временем подыщу тебе пару. И из дому ни ногой, кроме как в университет! Поняла?
  - Да, папочка, - прошептала я и представила, как отец знакомит меня с кем-то из своих подчиненных: старым толстопузым и лысым мужиком, или наглым молодчиком, который ради власти и денег готов маму родную продать. Но я ошиблась. Мне в пару был выбран красавец Влад Лаврентьев, сын начальника нашего областного МВД.
  С этого самого дня ко мне был приставлен соглядатай. Огромный бугай таскался за мной везде: на улице, в университете. Он даже поджидал меня возле туалета, а после занятий провожал домой до самого подъезда. Мне казалось, что я превратилась в заключенную, с которой не спускает взгляд строгий надзиратель. Мать во все происходящее не вмешивалась и сквозь пальцы смотрела на то, как папа игнорирует меня. Он отказывал мне во всем. Мне было запрещено краситься, посещать с друзьями тусовки и выходить из дому без разрешения. Я хорошо помнила рассказы Саши о том, как его отец сидел в тюрьме и что с ним там происходило. И сопоставив жизнь Сашиного отца со своей, я отчетливо понимала, что, по сути, разницы не было никакой. Я тоже находилась в тюрьме, только более комфортабельной. Ненависть к отцу и матери росла и день ото дня становилась все сильнее, и от этой лютой ненависти бежать было некуда. И выходом из этого заточения я посчитала брак с нелюбимым, но весьма привлекательным Лаврентьевым. Перед самыми госэкзаменами я вышла замуж за Влада. Свадьба была пышной и с огромным количеством гостей. Отец настоял, чтобы мы жили в нашей пятикомнатной квартире на Ленинском проспекте в самом центре города. А как только я получила долгожданный диплом, родители отправили нас в круиз по Средиземному морю. Впечатлений была масса. Влад старался быть внимательным и нежным. И скоро я поняла, что постепенно влюбляюсь в своего мужа. Но... но я чувствовала, что Влад не любит меня и просто играет роль примерного супруга. И с этим обстоятельством мне приходилось мириться. И я смирилась. Первая трещина в наших отношениях появилась еще на огромном круизном лайнере, где Лаврентьев начал заигрывать с какой-то девчонкой-аниматором. Та девушка была невысокой, хорошенькой и веселой. Лаврентьев крутился возле нее постоянно и к концу круиза почти не общался со мной. Успокаивало только одно - муж ночевал только в нашей каюте.
  Когда проклятый круиз закончился, и мы вернулись домой, я почему-то решила, что Влад изменит свое поведение и будет только со мной. Я успокаивала себя тем, что мой муж, испугавшись гнева отца, не будет шляться по бабам. Но меня ждало горькое разочарование. Лаврентьев гулял направо и налево, а отец почему-то смотрел сквозь пальцы на эти походы Влада на сторону.
  Однажды я поделилась своей озабоченность поведением мужа с матерью, но та ответила:
  - Доченька, да они все кобели! И твой отец не исключение. Я терпела, и ты терпи.
  И я терпела... до того рокового дня, когда поняла, что выносить предательство мужа, странную пассивную позицию матери и диктат отца больше не могу. И не хочу. Даже малыш внутри меня не смог предотвратить то, что я сделала.
  Кристина замолчала и опустила голову. Она сидела, совершенно неподвижно со злым выражением лица и упрямо сдвинув брови. Чувствовалось, что эта исповедь далась ей с большим трудом.
   - Ты сейчас жалеешь об этом? - поинтересовалась Ирина Федоровна, делая какие-то пометки в истории болезни Лаврентьевой.
  - Не знаю... - неуверенно ответила девушка и повторила: - Не знаю. Сейчас я ни в чем не уверена.
  - Ладно. Я рада, что ты смогла мне рассказать обо всем. На завтра я назначаю тебе встречу с психологом. Ты согласна?
  - Да, если вы считаете, что это необходимо.
  - Хорошо. На сегодня все. Можешь возвращаться в палату.
  Кристина встала с кресла, чувствуя некоторое облегчение. Но обида на родителей и Влада по-прежнему сидела где-то очень глубоко и Лаврентьева понимала, что избавиться от этого чувства будет не так-то просто.
  Когда Жанна сопровождала Кристину в палату, то оглянувшись по сторонам, спросила:
  - Ну как все прошло?
  - Нормально. Она только слушала, а я говорила. - Потом Кристина приостановилась и спросила: - Жанна, а можно мне позвонить родителям или Владу?
  - Не останавливайся, а то заметят, что я с тобой разговариваю. Нам нельзя вступать в контакты с больными, - быстро затараторила Жанна и добавила: - Тебе самой звонить нельзя. Не положено. Но если родители или твой муж позвонят тебе, то тебя пригласят к телефону.
  - А может ты сама позвонишь моей маме? Ее зовут Галина Михайловна. Пусть она придет ко мне. Я так соскучилась и по ней, и по отцу.
  - Ладно. Напиши номер на бумажке, а я завтра им позвоню из дому. Только помни, что я теперь заступлю на дежурство через несколько дней.
  Кристина обрадованно кивнула и в ее душе зародилась надежда на скорую встречу с матерью. Но ее вновь ждало горькое разочарование. Через три дня, когда Жанна появилась в отделении, Лаврентьева бросилась к ней.
  - Ну как? Дозвонилась?
  - Нет, - тихо ответила санитарка и отвела глаза в сторону. Кристина почувствовала, что та врет.
  - Прошу, ничего не скрывай от меня, пожалуйста, - взмолилась Кристина и чуть не заплакала.
  - Твоя мать сказала, что не придет, - Жанна тяжело вздохнула и глазами полными сострадания посмотрела на Кристину.
  - Почему?
  - Она не объяснила... И...
  - Что?
  - И что из больницы они тебя забирать не собираются. И ты уже знаешь, что отсюда больных могут забирать только родственники.
  - Но как же так? Куда я пойду после выписки? Ведь там мой дом!
  - Этого я не знаю. Лучше ты об этом поговори с заведующей отделением Раисой Леонидовной или Федоровной. Они в курсе и все тебе объяснят.
  Удар был таким сильным, что Лаврентьева зашаталась. Ее глаза мгновенно наполнились слезами. Оказавшись в палате, она легла на кровать и укуталась одеялом с головой. В мозг вцепилась только одна мысль: "Не заберут. Не заберут! Не заберут!!!"
  
  Часть вторая.
  Глава 13.
  В город N пришел февраль, но не с сильными морозами, завывающими вьюгами и обильными снегопадами. Этот февраль был удивительно солнечным, ясным и теплым. Даже ночью столбик термометра редко опускался ниже -5 градусов.
  И эта ночь ясная, и на черном бархатном небе нет ни облачка. Лукавая луна не смотрит в окна палаты ?7 городской психиатрической больницы города N. Ей безразличны женщины, спящие на своих железных кроватях. Но четырнадцать обитательниц палаты ?7, решившихся прекратить свое существование раз и навсегда, не знают об этом, да им, наверное, и не интересны резоны равнодушной серебряной луны. Время для них остановилось, и даже днем они редко поглядывают на единственные круглые часы, висящие над первым медицинским постом. Им все равно. Для некоторых из них время остановилось в аминазиновых снах. Кто-то похрапывает под действием снотворного.
  В палате ?7 спят все. Что эти женщины видят в своих снах? Яркие насыщенные жизнью картинки, или серые и мрачные эпизоды из своей прошлой жизни, которая, по их мнению, не удалась?
  Они все разные, эти женщины с больными израненными душами. У них у всех были причины расстаться с жизнью. И сейчас все они объединены одним - суицидом. Кого-то спасли врачи, кто-то сам не довел дело до конца в надежде вызвать у близких внимание, любовь и сочувствие. А кто-то стал жертвой врачебной ошибки и решил прекратить свои муки, не веря в то, что кто-то поможет им стать прежними.
  Но как ни странно, не все так мрачно в этой палате. Здесь иногда бывает довольно весело. За редким исключением, все обитательницы палаты ?7 весьма общительны и с удовольствием рассказывают свои бесконечные истории. Часто врут напропалую. Иногда говорят правду. Иногда весьма искусно фантазируют. Но в целом, они, как ни странно, открыты миру. Но готовы ли они действительно сойти с дороги к смерти и перейти на другую, и жить полной жизнью, получая от нее удовольствие здесь и сейчас?
  Круглый тусклый светильник освещает спящих женщин. На окнах нет ни цветов, ни книг, ни журналов. Только на одном из трех окон, выходящего на восток, скромно примостилась маленькая иконка - копия Владимирской иконы Божьей матери.
  На тумбочках одиноко стоят бутылки с водой, а горячие батареи завешаны застиранными носками и трусиками больных. Что нового принесет новый день обитательницам психушки? Скоро узнаем.
  
  Шесть утра. Сестра Ольга Васильевна Старовойтова, весьма привлекательная женщина лет тридцати пяти, включила верхний свет. Она переступила порог седьмой палаты и властно прорычала:
  - Встаем! И встаем быстро! У вас только час на туалет!
  Но никто даже не пошевелился.
  - Лялькина, тебя это касается в первую очередь, - сестра почему-то метнула злой взгляд именно на укрывшуюся с головой Катю. Лялькина что-то невнятно пробурчала и демонстративно повернулась на другой бок.
  Кристина открыла глаза и подумала о том, что нужно первой заскочить в туалет. Быстренько почистить зубы, помыться, подмыться и успеть вымыть голову, потому что потом привести себя в порядок будет весьма проблематично. Как показал неутешительный опыт, если не сделать все вовремя, то минут через десять после подъема подобраться к умывальнику и биде будет сложно. А переждать помывку сорока восьми женщин - это удовольствие ниже среднего.
  Лаврентьева подхватилась с кровати и обвела взглядом палату. Она была такой же большой, как и шестая. Двенадцать кроватей стояли по периметру помещения, а еще две в самом центре. Проходы между кроватями были узкими, и чтобы добраться до окон полным женщинам приходилось протискиваться к ним боком.
  Кристина сдернула со спинки кровати больничное полотенце, вытащила из тумбочки пакет с туалетными принадлежностями и поспешила к выходу. Ольга Васильевна, сделав шаг в сторону, пропустила девушку в коридор и опять гаркнула:
  - Седьмая палата! Быстро встали и марш в туалет! Потом не просите, чтобы его открыли персонально для вас.
  - Ходить в сортир по расписанию - это дурдом какой-то, - недовольно пробурчала цыганка Маша и, потягиваясь, села на кровати.
  - А это и есть дурдом. Или ты забыла, где находишься? - громко, чтобы все слышали, отозвалась Вера Нежина. С разных сторон палаты послышались тихие робкие смешки.
  - Вот-вот, Верка, напоминай почаще своим подружкам, что они в психушке, а не на курорте. Это режимное заведение и все обязаны подчиняться установленным здесь правилам, - со змеиной улыбкой выдала сестра и быстрым шагом пошла поднимать других больных.
  - У-у мерзкого сука... - протянула цыганка, шаря босыми ногами по полу в поисках тапок. - Как же я ее ненавижу.
  - Да угомонись ты, Машка! Они все здесь такие твари бездушные. Я уже не первый раз в отделении. Знаю тут всех как облупленных, - позевывая, тихо сказала Катя, высунувшись из-под одеяла. Потом она опять прикрыла глаз, и все поняли, что Катька по прозвищу Лялька вставать не собирается и будет валяться в постели до самого завтрака.
  А в это время Старовойтова, вышагивая по коридору, орала во все горло: "Подъем! Всем мыться! Через час я закрою туалет на уборку".
  Пациентки отделения не любили и побаивались Ольгу Васильевну. Она постоянно орала и злилась на больных, и в своей грубости и хамстве намного превосходила других медсестер, даже визгливую Анисимовну. Старовойтова была замужем за каким-то начальником, поэтому позволяла себе обращаться с больными весьма вольно, чувствуя поддержку руководства. А еще поговаривали, что она баптистка. И у Кристины не укладывалось в голове, как верующая женщина может вести себя так безобразно и обзывать больных всякими непотребными словами.
  Сегодня Лаврентьевой повезло. Надзирательница Дарья Ивановна Козлова только что вывезла из туалета лысую Светку, последнюю из тех, кому требовалась помощь санитарок. У умывальника и унитазов пока никого не было. Кристина быстро вымыла голову и устроилась на биде. В это время в туалет вползла Вера.
  - Слушай, Кристинка, а дай мне своей шампуньки голову помыть.
  - Возьми в пакете, - разрешила девушка.
  - Вот спасибочки! - обрадовалась Нежина и выудила яркую пластиковую бутылочку из пакета. Потом внаглую, не жалея, выдавила большую кляксу шампуни на ладонь.
  - Ты знаешь, что сегодня выписывают Анжелку?
  - Угу, - отозвалась Вера, активно массируя голову.
  - Как думаешь, ее менты заберут?
  - Они, - так же коротко ответила Нежина.
  - А как думаешь, на сколько ее посадят?
  - Да черт ее знает, - неопределенно проговорила Вера, смывая с головы шампунь. Спустя несколько минут она с трудом распрямила спину и повернула голову к Лаврентьевой. - Ну ты все?
  - Да, - выдохнула Кристина и начала собирать свои вещи. Возле туалета уже образовалась очередь. Но впереди всех нетерпеливо переминалась с ноги на ногу Нинка Артемьева.
  - Девки, хорош размандыкивать! Выметайтесь! - прикрикнула она и хрипловато пробурчала: - Вы очередь собрали.
  - Да иди ты... - беззлобно огрызнулась Вера, заматывая мокрую голову полотенцем.
  - Сама иди туда, - тихо, но с угрозой в голосе, ответила Артемьева.
  Кристина не обратила никакого внимания на перепалку женщин. Такие ссоры между ними случались нередко. Лаврентьева знала, что Нинка, раздевшись донага и покачиваясь из стороны в сторону, будет совершать свой туалет долго и тщательно. Эта странная особа никогда не стеснялась других больных, которые смущенно отворачивались, застав Артемьеву за помывкой и даже не пытались зайти в туалет, опасаясь ее гневных взглядов и окриков. Да и бросающаяся в глаза яркая татуировка дракона, извивающегося вокруг черного креста, набитая в области таза Нинки, наводила на больных суеверный трепет.
   Нина Артемьева занимала в отделении особое положение и вела себя как старшая "смотрящая" за всеми больными. Сама ли она взвалила на себя эти обязанности или ей было поручено приглядывать за пациентками отделения, история умалчивает. Но в седьмой палате Нину Артемьеву прозвали именно так: Смотрящая. Эта угловатая, смахивающая на лесбиянку женщина, уже давно жила в психушке. И Кристина была уверена, что податься бедолаге было некуда, собственно, как и ей самой. Они обе одиноки и брошены всеми. В психушку же Смотрящую сдала родная сестра еще три года тому назад, после того как застала Нинку в постели с какой-то барышней. Были ли они на самом деле партнершами, или просто валялись в постели как невинные подружки, этого Лаврентьева тоже не знала. Хотя Верка, якобы по большому секрету как-то проболталась, что дыма без огня не бывает и Смотрящая действительно "лесбичто" и что сестра засунула Нинку в психушку еще и потому, что сестры должны были получить огромное наследство за границей. А расчетливой сестрице Артемьевой было выгодно признать Нинку недееспособной, чтобы заграбастать все денежки и недвижимость себе. Но именно тот странный эпизод с неразборчивой девицей уложил Нинку в отделение. И с тех самых пор она одновременно здесь и лечилась, и кем-то подрабатывала. Кем заведующая устроила Смотрящую на полставки, Кристина не была в курсе, но Нинка жила в маленькой блатной пятиместной палате, знала весь медперсонал как свои пять пальцев и помогала при необходимости сестрам и санитаркам. Смотрящая была кладезем полезной и ценной информации, но крепко держала язык за зубами и, если ее о ком-то или о чем-то спрашивали, равнодушно отвечала: "Не вашего ума дело" или "Вас это не касается".
  Кристина вернулась в палату. Анжелка Нефедова сидела на кровати и в ее глазах отчетливо читался страх перед приближающейся выпиской.
  - Там много баб? - поинтересовалась Нефедова, завидев входящую в палату Кристину.
  - Порядочно, - ответила девушка и осторожно обошла неистово молящуюся на иконку Алису Нетребскую.
  Кристина присела на кровать и принялась неторопливо расчёсывать мокрые волосы.
  - Интересно, кого вам подложат вместо меня? - треснувшим голосом спросила Анжела.
  - Не знаю, - пожала Кристина худенькими плечами. - Кандидаток много. Ты же видела, что вчера в коридор положили какую-то тетку интеллигентную. И почему-то она в своем халате лежит. Он сиреневый, расшитый серебряной нитью солнцами и полумесяцами. Да и тапки у нее домашние. У нас в отделении мало кто ходит в своем. Эта новенькая, да жена начальника какого-то. Ну, та... из пятой палаты. А помнишь Дашку? Ей тоже разрешали в своем спортивном костюме быть.
  - Да, халат у тетки классный. Шелковый и красивый. Наверное, очень дорогой. И бабы эти все блатные, не то что мы... - отрешенно согласилась Анжела, думая о чем-то о своем.
  - А мне кажется, что к нам переведут Леру, - вставила Аня, девушка с короткой стрижкой и вечным вихром на непослушных коротких волосах. - Она давно просит врача перевести ее из шестой.
  Содержательную беседу женщин прервал неприятный голос Старовойтовой.
  - Выходим на завтрак!
  - Идем, Васильевна, идем, - отозвалась Вера и, держась за спинки кроватей, зашаркала к выходу. Все потянулись за ней. Только Анжелка по-прежнему сидела на кровати.
  Полина, стройная молодая женщина лет тридцати, повернула голову и сочувственно взглянула на Нефедову:
  - Идем, а то Васильевна опять взревет. Ты же ее знаешь.
  Анжела тяжело вздохнула и обреченно потопала вслед за всеми в столовую. За завтраком Нефедова затравленно оглядывала женщин. Еда в рот не лезла, и она предложила овсяную кашу соседке Алисе, которая в две ложки съела свою и с благодарностью подвинула тарелку Анжелы к себе поближе.
  - Да не сцы ты, - тихо прошептала на ухо Анжеле Вера. - И там бабы живут нормально. Я-то знаю. Девять лет просидела. С коротким перерывом, конечно.
  - А я тоже боюсь, - вставила вихрастая Аня. - Меня тоже посадят?
  - Не-а, тебя нет, - со знанием дела ответила Нежина, старательно размазывая кубик масла по горбушке несвежего батона.
  - П-почему? - то ли удивилась, то ли обрадовалась Аня.
  - А ты включи мозги и подумай... - проговорила с набитым ртом Нежина.
  - Так у нее и мозгов-то нет, - хихикнула цыганка. - Ей и включать-то нечего.
  - Не встревай, Машка, - отмахнулась Вера и продолжила: - Ты же, Анька, шизофреничка, а душевнобольных не судят. Их просто запирают в дурке. А так как ты уже здесь, то твое дело до суда просто не дойдет.
  - Зря ты, Верка, ее успокаиваешь. Суд обязательно будет. Ментам же надо дела закрывать, - настаивала на своем цыганка.
  - Нежина, опять ты баламутишь всех! - в который раз за утро взревела Ольга Васильевна. - Закрой рот и дай всем спокойно поесть. Тебя Машка это тоже касается.
  Вера не мигая уставилась на медсестру и откусила от горбушки, демонстрируя фальшивую покорность. Когда же Старовойтова отошла от стола, за которым сидели женщины, Нетребская заискивающе обратилась к Вере:
  - Ты будешь черный?
  - Нет. Но тебе не дам, не проси.
  - А почему вы не хотите с ней поделиться? - поинтересовалась новенькая, удивленно вскинув брови. Она протянула Алисе свой кусок черного хлеба и перевела проницательный взгляд на Веру.
  - Потом узнаете, мадам, - развязно ответила Нежина и спросила: - А как вас звать-то?
  - Анна Яковлевна.
  - Значит еще одна Анька появилась в отделении. Мы будем звать вас тетя Аня, - весомо произнесла Вера и глотнула чаю.
  - Да какая я вам тетя, - шутливо отозвалась Анна Яковлевна. - Зовите меня просто Аня.
  - Хорошо, просто Аня, - криво улыбнулась Вера и встала из-за стола.
  Когда обитательницы седьмой палаты вернулись с завтрака, все их внимание было направлено Анжеле. Это была среднего роста брюнетка с длинными волосами и голубыми мутными глазами. Истинный возраст этой женщины определить было сложно. Но все знали, что у нее есть дочь лет пятнадцати, поэтому, как предполагала Кристина, Анжелке было уже не меньше сорока.
  - Ой, девочки, очкую я. И на хрена я тогда буянила в обезьяннике?
  - Потому что дура! - заржала лежащая на животе Катя Лялькина. Она болтала согнутыми в коленях белыми полноватыми ногами и с удовольствием подкалывала Анжелу. - Ты бы еще морду ментам порасковыривала, как это сделала я.
  - Нашла чем хвастаться, - с обидой сказала Анжела. - Я же рассказывала, что за мелкую кражу у меня уже есть два года условки. А теперь...
  - А теперь дадут новый и не отбытый приплюсуют, милая, - вставила Маша. Цыганка сидела на кровати и наводила порядок в своей тумбочке. Потом повернула голову к Кате и пробурчала: - Лялька, убери ноги. Я Анжелку не вижу. Ты не на пляже, и здесь тебе не берег моря.
  - Отстань, цыганка, - беззлобно огрызнулась Катя, но ноги опустила.
  Кристина заметила, что Анжела стала белой, как чистый лист бумаги.
  - Девочки, да не пугайте вы Анжелку, - серьезно сказала она.
  - Да они во всем правы, Кристинка! - со слезами на глазах выкрикнула Анжела и, согнувшись, обхватила колени.
  - Тише, девки. Слышите?
  - Что? Что? - раздалось с разных сторон палаты.
  - Там что-то происходит. Кристинка, сходи-ка посмотри, - попросила Вера, прислушиваясь к доносящемуся из коридора разговору двух женщин. Голос Васильевны был хорошо знаком всем, а вот кем была вторая женщина пока было неясно.
  - Сейчас, - Лаврентьева подхватилась с места и помчалась в коридор.
  Возле кровати Анны Яковлевны стояла раскрасневшаяся Старовойтова и орала:
  - Вы не можете отказаться перейти в шестую палату!
  - Очень даже могу, - не проявляя страха, спокойно ответила новенькая, а потом твердо добавила: - Могу и не перейду!
  На шум в коридоре из своего кабинета торопливо вышла старшая медсестра отделения Наталья Андреевна Нечаева. Эта хрупкая на вид женщина твердо держала в своих руках весь медперсонал. Ее все уважали и побаивались.
  - Что за сыр-бор вы здесь развели, Ольга Васильевна?
  - Да вот, Наталья Андреевна, больная не хочет переходить в шестую палату, - доложила сестра, указывая рукой на Анну Яковлевну.
  - И не надо, - строго высказалась старшая медсестра.
  - Это почему же? - Ольга Васильевна пораженно уставилась на начальницу.
  - Заведующая сказала, что за нее просили, - пояснила Нечаева, - и при этом настаивали на том, чтобы ее хорошо смотрели, не обижали и не доставляли ей неудобств. Ночи в коридоре для нее будет достаточно.
  Старшая блеснула очками в красивой оправе и удалилась, а Старовойтова взбешенно развернулась на высоких каблуках и быстро отошла от кровати Анны Яковлевны. Та же облегченно выдохнула и прилегла, закинув руку за голову.
  Кристина, наблюдавшая эту картину стоя у первого поста, вернулась в палату.
  - Ну что там? - поинтересовалась Нежина.
  - Да новенькую хотели засунуть в шестую, но старшая ее отбила. Васильевна рассвирепела и мне показалось, что она даже разочарована от того, что новенькая ее не боится.
  - Зуб даю, Васильевна еще отыграется на бедной женщине, - уверенно сказала Вера.
  - Как пить дать, - уверенно подтвердила Полина Евсеева.
  - И не говори, - добавила Аня.
  А на раздаче лекарств, новенькая отличилась вновь. Когда Старовойтова громко выкрикнула фамилию Анны Яковлевны, она спокойно приблизилась к столу, за которым сидели сестры. Васильевна неприязненно посмотрела на женщину и небрежно подала ей стаканчик с таблетками. Власова попыталась отправить в рот сразу все таблетки, но одна пилюля неожиданно упала на пол.
  - Подними таблетку с пола и выпей, - сузив глаза, приказала Старовойтова.
  - Нет. Поднимать с пола не буду и тащить в рот грязь с пола тоже не буду.
  - Будешь. У нас, уважаемая, все препараты идут под счет. Так что подними таблетку!
  Власова не сдвинулась с места, а только хладнокровно наблюдала, как багровеет лицо сестры. Женщины, находящиеся в коридоре и ожидающие своей очереди на прием лекарств, затаив дыхание наблюдали за происходящим. И в этот момент на помощь Власовой пришла надзирательница Козлова. Она подняла таблетку с пола и опустила ее в стаканчик с водой. Потом несколько раз взболтнула в стаканчике воду и протянула его Власовой. Анна Яковлевна поблагодарила Дарью Ивановну, молча вытащила таблетку и проглотила ее.
  - Покажи рот! - приказала Старовойтова.
  - Попрошу мне не тыкать, - тихо, но твердо сказала Власова. - Я же с вами разговариваю культурно, поэтому и вы ведите себя соответственно.
  Старовойтова ядовито улыбнулась:
  - Власова, покажите мне свой рот... Пожалуйста.
  Анна Яковлевна продемонстрировала рот и спросила:
  - Я свободна, Ольга Васильевна?
  - Да.
  Власова развернулась и направилась к своей кровати, а Старовойтова гневно блеснула глазами и прошипела вслед больной:
  - Вот же сука! Ты у меня еще пожалеешь об этом. Ой как пожалеешь.
  
  
  Глава 14.
  А тем временем стрелка часов неумолимо приближалась к двенадцати.
  - Скоро за мной придут, - тоскливо заговорила Анжела, выбирая из воспоминаний значимые, как ей казалось, эпизоды свой жизни. - Вот глядя на меня, девочки, вы даже и не подумаете, что у меня есть неполное высшее образование. Я ведь бросила институт ради своей любви. Я влюбилась как ненормальная в своего Витьку и даже не заметила поначалу, что он был наркоманом. И это он во всем виноват! Он испортил мою жизнь, когда я еще была молодая и красивая! Я очень нравилась мужикам, и они за мной толпами ходили. А я видела только своего Витечку и никого больше. Да и свекровь к этому руку приложила, когда сбагрила своего сыночка-наркомана на меня, а потом забрала у меня единственно дорогое мне существо на земле - мою дочь. Я-то, как последняя дура повелась на любовь и на уговоры его матери, которая сулила мне золотые горы, если я выйду за Витьку замуж. Мы поженились, хотя моя мамаша костьми ложилась, чтобы нас развести. Потом родилась моя девочка и ухаживая за ней, я даже не задумывалась над тем, что Витька все чаще начинает пропускать работу и денег в нашей семье становится все меньше... Я рано вышла из декрета и устроилась в супермаркет кассиром. Работа мне нравилась, платили неплохо и я даже пыталась тогда мужа лечить. Но все мои усилия были напрасными. Он все равно употреблял. Так продолжалось лет десять, а потом он, наконец, сдох от передоза. Но к этому времени я уже и сама пристрастилась, и чтобы кормить дочь, да самой ширяться, я стащила из кассы деньги. Небольшие. Но хозяин заявил на меня и мне дали срок. Условно. Когда вся эта бодяга началась, моя Ирочка сбежала жить к свекрови, и я осталась одна. Правда, ненадолго. Я снова вышла замуж, но тоже не совсем удачно. Ну не везло мне с мужиками! Хоть тресни! Толик оказался запойным пьяницей. А потом что было вы уже знаете... Я начала приторговывать наркотой. Да так умело, что поймать меня долго не могли и вот...
  - Нефедова, ты уже все собрала? - спросила Нинка Артемьева, бесшумно возникшая на пороге палаты. - Менты уже приехали.
  - Да, собрала, - обреченно вздохнула Анжела.
  - Только ничего не забудь, - напомнила Смотрящая, - а то вернешься сюда.
  - Это вряд ли, - отозвалась Анжела и нервно прижала пакет с вещами к груди.
  - Нефедова, на выход, - как выстрел прозвучал из коридора крик Старовойтовой.
  - Иду, - почти простонала Анжела, медленно выпрямилась и поплелась в коридор. У самого порога палаты она оглянулась и с кривой улыбкой на губах произнесла: - Прощайте, девочки. Поправляйтесь.
  - И тебе не хворать, - ответила за всех Артемьева и уселась на кровать Полины.
  - Что с ней теперь будет? - разрушила повисшее в палате молчание Оксана.
  - Что будет? - переспросила Вера и хмуро проговорила: - Закроют ее и надолго.
  - Это почему же? - заерзала на кровати Аня.
  - А потому, что не хрен во время условного срока попадаться на продаже наркотиков, употреблять самой и попадаться ментам, когда находишься под кайфом. А потом еще и качать свои права в обезьяннике, и угрожать наслать на них своего мужа - алкаша последнего.
  - У нее суд уже завтра, - поддала новой информации всезнающая Нинка.
  - Да, попала девка, так попала, - сочувственно покачала головой цыганка.
  - И надолго, - констатировала Вера. - Жалко только, что с дочкой своей она не смогла найти общего языка, как я со своими детьми.
  - А что с ее дочкой-то? - поинтересовалась Оксана.
  - Ты что, не слышала, что она говорила? Да, когда Анжелку в первый раз осудили, то ее дочка сбежала из дому к бабке своей. Ну... матери отца. И больше Анжелка ее не видела. Как ни старалась она наладить отношения с девочкой своей, та наотрез отказывалась встречаться.
  - Да-а-а, - протянула Лялька, - дела-а...
  И это была "История о том, как получить условный срок за кражу, попасть на лечение в психушку, потерять дочь и сесть в тюрьму за продажу наркотиков".
  
  Глава 15.
  После выписки Анжелы в палате появилась сестра-хозяйка со стопкой чистого постельного белья. Пыхтя как паровоз, она привычно перестелила постель, сложила грязное белье в наволочку и неторопливо поковыляла к выходу. И в этот момент в палату вошла Анна Яковлевна. Она пробежала взглядом по палате и бодро поздоровалась:
  - Еще раз здравствуйте, дамы.
  Женщины вразнобой ответили на приветствие, а новенькая приблизилась к освободившейся кровати у окна в торце палаты, примостила у тумбочки довольно объемный пакет с вещами и доброжелательно сказала:
  - Давайте знакомиться, девочки. Я - Анна Яковлевна Власова. Но зовите меня Аня. Хотя мне уже скоро шестьдесят исполнится, к старухам себя отнести я не могу. Просто не чувствую своего возраста.
  Вера с пониманием улыбнулась новой постоялице и начала представлять женщин.
  - Рядом с вами лежит девочка Оксана. Хотя она должна лечиться в детском отделении, но почему-то ее определили к нам. Дальше Алиска, верующая. Потом Светка Нечаева, моя старая знакомая и ее к нам недавно подложили. И Наташа. По центру Надька и Анька, а с моей стороны - Кристинка, дальше - Лялька, Машка, потом Полина, но она куда-то вышла. У стены Оля и Лариса, - представила всех Нежина и со смехом добавила: - Вы у нас будете Анна Вторая.
  - Так нас здесь четырнадцать?
  - Да, - громко подтвердила Оксана, пристально рассматривая забинтованные руки Анны Яковлевны.
  - Вы резаная? - бестактно поинтересовалась Алиса, высокая особа с красивым каре. Волосы женщины были подернуты ранней сединой, но серебро волос почему-то шло ей.
  - Да, - просто ответила Власова, сразу сообразив, что именно имеет в виду Алиса.
  - А, простите, почему вы это сделали? - осторожно поинтересовалась Наташа, полная и весьма привлекательная женщина лет тридцати пяти. Ее редкие светлые вьющиеся волосы были острижены очень коротко и с правой стороны головы был хорошо заметен длинный безобразный шрам.
  - Да жизнь постепенно добивала меня, вот я и решила все прекратить, - ответила Анна Яковлевна, раскладывая в тумбочке туалетные принадлежности. Потом она выудила из пакета какую-то книгу и, приняв горизонтально положение, начала читать, бесшумно перелистывая страницы.
  Обитательницы седьмой палаты догадались, что новые вопросы неуместны, но в это время в палату вошла Полина. Она поздоровалась с новенькой и удивленно спросила:
  - А что вы читаете?
  - Стендаля "Красное и черное", - не выказывая раздражения, ответила Власова и положила раскрытую книгу на окно.
  - Да, я знаю такого автора! - почти обрадовалась Полина. - Я знаете ли сама по специальности музыкант, но еще закончила и исторический факультет нашего педагогического университета, как и Кристинка. Кристина, правда, лингвист.
  Лаврентьева согласно кивнула и задала волновавший ее вопрос:
  - А как у вас оказалась здесь книга? Вы что, сами сюда приехали?
  - Да.
  - Добровольно? - встрепенулась Лялькина, которая до недавнего времени спала, или делала вид что спит. И, повернувшись на бок в сторону Власовой, с сомнением в голосе констатировала: - В дурку никто добровольно не попадает.
  - Ну... я, наверное, особый случай, - печально улыбнулась Анна Яковлевна. - Когда дочь приехала навестить меня и застала с порезанными руками, то сразу же хотела вызвать скорую. Я сначала планировала решить вопрос по-другому. Мой близкий друг хирург и мог зашить мне руки дома. Но потом мы с дочерью посидели, поговорили, попили чайку, и я решила все же ехать сюда. Мне была нужна помощь специалиста. Я собрала вещи, и мы вызвали скорую. И вот я здесь, с вами.
  - Напрасно вы сюда приехали, - встряла Маша. - Здесь сущий ад.
  - Что делать... Мы сами выбрали путь сюда. Не так ли, девочки?
  Полная Наташа мотнула кудряшками в знак согласия и в палате воцарилась тишина. Спустя какое-то время Власова вновь уткнулась в книгу, но неугомонная Полина решила побольше узнать о новой пациентке лечебницы.
  - Простите, Анна, не знаю вашего отчества, а кто вы по специальности?
  Власова вновь отложила книгу и так же спокойно ответила:
  - Я преподаю философию в техническом вузе.
  - Вот это да! - присвистнула Вера. - Историк у нас есть, англичанка есть, библиотекарша есть, - женщина указала головой на Ольгу, которая постоянно лежала на левом боку, подперев голову рукой. - Теперь вот и философ в нас есть. Здорово! Я буду называть вас Философиня, чтобы не путать с Анькой вихрастой.
  - Я не возражаю, - легко согласилась Власова и спросила: - А кто все остальные?
  - А все остальные, - засмеялась в голос Вера, - шизофренички и алкоголички!
  - И жертвы медицинских ошибок, - тихо добавила Наташа. - Вот я, например, одна из них. Да еще Лариса. Но она все время молчит и не разговаривает ни с кем, кроме врача.
  - А я вот не больная, - громче всех выступила Оксана. - Мне и лекарств никаких не дают, а только температуру измеряют.
  - Так почему ты здесь? - удивилась Власова.
  - Потому, - огрызнулась девочка и уставилась в потолок.
  - А я монахиня, - серьезно доложила Алиса.
  - А тебе, монашка ты наша, детей что ли ветром надуло? - ехидно подковырнула Нетребскую Вера.
   - Так я до монастыря замужем была. И у моих детей есть отец - мой муж. А сюда меня привезли из-за него. Собственно, он забрал меня из монастыря. Но я все равно считаю себя монахиней, - сбивчиво и несвязно вновь заговорила Алиса, пропуская мимо ушей слова Нежиной. - И на окне моя иконка стоит. А вы знаете, что здесь недалеко находится храм Серафима Саровского? Мы время определяем по звону его колоколов. Когда они звонят к заутрене мы знаем, что начался новый день. А как вы относитесь к религии?
  - Извините, но на эту тему я дискуссировать не буду, - мягко ответила Философиня, пристально вглядываясь в лицо Алисы.
  - Почему это? - процедила сквозь зубы она.
  - Потому что здесь это неуместно, да и желания говорить на эту тему у меня нет, - несколько резковато ответила Анна Яковлевна.
  Алиса обидчиво надула красиво очерченные бледные губы и резко вскочила с кровати. Она почти выбежала из палаты, но вернулась назад минут через пятнадцать-двадцать. Неожиданно для Власовой все женщины, находящиеся в палате, дружно и весело засмеялись. Создавалось впечатление, что увиденную ими сейчас картину временные постоялицы психушки наблюдали уже неоднократно. Алиса была одета в черные толстые колготки, ботинки со шнуровкой и бесформенный голубой свитер, поблекший от многочисленных стирок.
  - Ого! Вот это номер! Опять вырядилась! - от души расхохоталась Света, маленькая рыженькая женщина с большими зелеными глазами, в обрамлении густых рыжих ресниц. - Где отхватила вещички на сей раз?
  Женщины уже просто валялись на кроватях от смеха. Но в то же время они с интересом наблюдали за довольной Алисой, нетерпеливо ожидая как та объяснит свой новый образ на сей раз.
  - Я покопалась в шкафу у Петровны, - сообщила странная больная и покружилась, показывая свой наряд. Но потом, пошатнувшись, вцепилась рукой за спинку кровати.
  - Гляди, не грохнись от радости, - сквозь смех, выговорила Лялька. - И где это твой халат и ночнушка?
  - На полу возле шкафа, - честно призналась Алиса и серьезно сообщила: - Мне, может, холодно в драной рубашке. Грудь вылезает в дырку.
  - Так ты же сама эту дырку и сделала, - захлебываясь от хохота встряла Наташа.
  - Нет, это не я. Она такой была, - промямлила Алиса.
  - У тебя совсем крыша поехала, - покачала головой Кристина.
  - Иди-ка ты, Алиска, переоденься, а то получишь от сестер по первое число, - уверенно заговорила Вера. - Анисимовна на смене, да и Васильевна сегодня злая как черт знает кто. Если ты попадешься ей на глаза в этом наряде, то она снимет с тебя три шкуры за твое очередное переодевание. Уж она-то точно припомнит тебе и хлеб на батареях, и тряпочки твои бесконечные. И аминазин тебе обеспечен.
  - Не пугай меня, Верка, - пролепетала несчастная монашка.
  - Девочки, не ругайтесь, - тихо проговорила Надя. - Я не люблю, когда вы спорите. У меня настроение сразу портится.
  - А мы и не ругаемся, - огрызнулась Вера, с жалостью поглядывая на Алису, которая поглаживая руками свитер, стояла возле своей кровати, пытаясь сообразить, что ей делать дальше.
  - Имела я их в виду, - с каким-то странным озорством вдруг выдала Нетребская и не к месту высказалась: - Я должна сегодня выглядеть прилично. А вдруг муж приедет? У нас должен состояться очень серьезный разговор. И я буду решать разводиться с ним или нет.
  - Да он же к тебе за все это время ни разу не приезжал, - выдала с потрохами бедную сумасшедшую, вошедшая в палату Нина Артемьева. Она притормозила у стены и прислонившись к ней, сложила руки на груди. - Иди и верни все назад. И быстро! Или ты захотела опять оказаться в шестой палате? Это будет легко устроить, - жестко добавила Смотрящая.
  - Ну и черт с вами! - выкрикнула Алиса и опустив голову, поплелась в коридор.
  - Вот же дура! - констатировала Лялькина.
  - Да еще какая! - поддакнула Маша.
  - В шестой ей самое место, - утвердительно кивнула Вера.
  Больше до самого отбоя в отделении ничего интересного не происходило. Все занимались своими делами, болтали о чем-то и почти не выходили в коридор на прогулку. А когда в палате загорелся ночной светильник, тишину в палате нарушила Светлана.
  - Что-то сегодня было скучно мне. И не спится. А тебе, Верка?
  - А что ты предлагаешь?
  - То же что и вчера.
  - Давай.
  - Ты только хорошенько слей воду, а то вчера не очень получилось.
  - Ладно. Постараюсь сегодня набрать кипятку.
  Вера подхватилась с места и накинула халат. Потом, прихватив бутылочку с водой, вышла в коридор.
  - Нежина, ты куда это собралась? - услышали женщины грозный голос медсестры Анисимовны.
  - В туалет за водой, - отчиталась Вера, замедлив шаг у кабинета сестер.
  - Ладно, иди.
  Вера поковыляла к туалету и оказавшись у умывальника открыла кран с горячей водой. Когда ей показалось, что льющаяся вода из крана уже достаточно горяча, она удовлетворенно крякнула и подставила бутылочку под быструю струю. Возвращаясь в палату и минуя сестринскую, Вера спрятала руку с бутылочкой за спину. Медсестра же недоверчиво оглядела больную с ног до головы, но ничего не сказала.
  Войдя в палату, Вера на цыпочках приблизилась к кровати Светы и шепотом приказала:
  - Светка, доставай стаканы!
  Та пошебуршила в тумбочке и, пугливо оглядываясь, извлекла два пластиковых стаканчика и какой-то пакетик.
  - Насыпай, - так же тихо приказала Вера. Света рассыпала что-то по стаканам и по палате разлился запах дешевого кофе.
  - А конфеты с ликером остались?
  - Да.
  - Давай! Не жмись.
  - Девки, вы уже совсем оборзели кофе на ночь пить, - недовольно пробурчала Катя Лялькина. - И мне не предложили, стервы.
  - И мне, - подала голос цыганка.
  - Так идите к нам. Мы поделимся, - прошипела Света. Лялькину и цыганку приглашать долго не пришлось. Они быстро присоединились к ночным заговорщицам.
  - И я хочу к вам, - тоненьким голоском пропищала Оксана.
  - А ты еще маленькая. Тебе нельзя, - отрезала Света.
  - А как вы, девочки, ночью спать будете? - удивилась Власова, наблюдая за тем, как женщины пьют кофе с конфетами. - И разве можно здесь кофе пить? Мы же на таблетках.
   - Вот именно, - отозвалась Нежина. - Под нашими таблетками будем спать как убитые. Особенно Лялька под своим уколом.
  - Каким?
  - Да под аминазином, Аня, - пояснила Вера и допив свой кофе, неразборчиво пробормотала: - Что-то я, кажется, захмелела от этой ликерной начинки.
  После этих слов нарушительницы режима больницы по палате разнесся тихий смех.
  А сразу после десяти, тишину нарушил первый женский вопль: "Не хочу!", потом еще один: "Вы больше не заставите меня ночевать в этой палате!". Затем послышался звук отодвигающегося стола и топот бегущих ног.
  - Замолчи! Ты всех взбудоражишь, - визгливо закричала Анисимовна.
  - Я не хочу! Отстаньте от меня! Я больше здесь не останусь! - теперь все хорошо узнали голос Леры.
  Наверное, девушка пыталась вырваться из цепких рук крепко сбитой надзирательницы, потому что из коридора слышались звуки тяжелого дыхания и какой-то возни. Каким-то чудом Лере все-таки удалось освободиться из железной хватка сестры, и она, что-то крича и восклицая, побежала к выходу из отделения. Там она что есть силы принялась колотить кулаками в дверь.
  - Выпустите меня!!! Я не должна здесь находиться! Я требую, чтобы вы вызвали милицию! Вы держите меня здесь насильно! Это произвол! Я буду жаловаться! Позвоните моему отцу!!!
  Сестрам и санитаркам видимо все же удалось скрутить Леру, потому что она взволнованно, но более сдавленным голосом вскрикивала:
  - Вы не имели права ложить меня к тяжелым больным! Я не выношу их вида и запаха тухлых памперсов. Отпустите! Позвоните отцу! Пусть он заберет меня отсюда! Вызовите милицию! Я хочу рассказать о том, что здесь творится!
  - Ну что с ней делать? - злобно прорычала Старовойтова.
  Ей ответил голос Анисимовны:
  - Давай позвоним отцу. Пусть приедет. Я не возьму ответственность за...
  Но Ольга Васильевна гневно прервала ее:
  - Ты никогда не хочешь брать ответственность ни за что. Так не работай здесь! Если хочешь позвонить ее отцу или ментам, так иди и звони.
  На какое-то время опять стало тихо. Спустя сорок минут раздался звонок в дверь отделения. Потом дверь кто-то открыл и послышался громкий шепот. Лере вновь удалось выбежать из палаты, и она бросилась к отцу с криками: "Папочка, забери меня отсюда! Я больше не могу это выносить!"
  Отец Леры что-то говорил ей, но разобрать слов было нельзя. Только спустя еще полчаса в отделении снова повисла тишина.
  Кристину поразила не сама суть происходящего в отделении, а реакция больных: никто не вышел из палат и не вступился за бедную Леру. Все делали вид, что спят, впрочем, как и она сама.
  А на следующий день Леру перевели в маленькую пятиместную палату к Нинке Артемьевой. И с этого дня Леру словно подменили: она больше на кричала и не пыталась покинуть психушку. Девушка стала чаще улыбаться, не спорила и не конфликтовала с сестрами и надзирательницами и не выглядела заторможенной. А еще она нашла себе новую подругу в лице Анны Яковлевны Власовой.
  
  Глава 16.
  В шесть утра в палате зажегся верхний свет. Анисимовна злая как овчарка, бойко промаршировала к кровати Нечаевой.
  - Всем подъем! А ты, Светка, доставай свое богатство! Живо!
  - Какое? - делано удивилась Нечаева, наивно округлив глаза.
  - Не прикидывайся дурой! Пакет свой доставай! Ты уже не в первый раз здесь и порядки знаешь. Я только не могу понять, как тебе все это удалось протащить в отделение?
  - У меня нет ничего такого, - попыталась отделаться от сестры Света. - Я больничных правил не нарушаю.
  - Считаю до трех. Раз...
  - Ладно, ладно, забирай! - сдалась Нечаева и протянула Анисимовне мешочек с пакетиками растворимого кофе и конфетами.
  - Вот так-то лучше. Еще раз провернешь такое, из шестой не выйдешь до конца своих дней. Поняла?
  - Так точно, товарищ генерал! - попыталась отшутиться Света, но на ее лице легко можно было прочесть страх и разочарование от потери любимого напитка.
  
  А новый рассвет был туманным. За окном стояла вязкая, густая и серая стена, которая скрывала и крыши соседних корпусов, и влюбленную парочку голубей.
  Кристина вздохнула и, поразмышляв над тем, чем же заняться этим утром, решила попросить у Философини какой-нибудь журнал. Но в это время услышала тоскливый голос Нади Мельниковой:
  - Вот из-за этого проклятого тумана, я опять не увижу свой дом. А он так близко. Выпустили бы меня отсюда хоть на часок. Я бы сбегала домой и пообщалась бы с братьями. Я так хочу домой.
  - Надя, ты же не в своем Мухосранске, - с некоторым недовольством в голосе, напомнила Кристина девушке. Почти каждое утро Мельникова начинала именно этой фразой. Но странное поведение Наденьки никого не раздражало, напротив, обитательницы седьмой палаты относились к девушке с жалостью и состраданием. Они охотно делились с Мельниковой туалетными принадлежностями и едой. Хотя, к слову сказать, Надя ела мало и без особого аппетита, поэтому и была очень худенькой. И, как однажды выразилась Нежина, тонкой, звонкой и прозрачной.
  Надя лежала на спине и уныло смотрела в окно. Эту хрупкую бледную девушку лет двадцати пяти можно было назвать даже симпатичной, если бы не коротко остриженные волосы, торчащие во все стороны. Эта прическа делала Мельникову похожей на озорного мальчугана. Вера рассказала Кристине, что при поступлении в психушку Надю остригли практически налысо. Больничная парикмахерша оставила девушке только коротенький ежичек. Почему? Может быть у нее в волосах был колтун, предположила Вера, который невозможно было расчесать. А может из-за вшей, кишащих в густых кудрях девчонки. И, якобы, Вера слышала разговор сестер, что Наденьку подобрали на автовокзале и что она не помнила ничего, кроме своего имени и фамилии, да названия районного городка, в котором живет с двумя взрослыми братьями.
  За два месяца пребывания в психушке волосы Наденьки постепенно отрасли, но, казалось, что саму девушку совершенно не занимает ее внешность. В один из тихих вечеров, когда девушки прогуливались по коридору, Мельникова призналась Кристине, что никогда не пользовалась косметикой и не знает, что такое маникюр. Как оказалось, не было у Нади и подруг. Правда, с какой-то одноклассницей она пару раз сходила в клуб на дискотеку, да один раз в кафе попить пива. И за это своевольство была строго наказана братьями. Как именно Мельникова умолчала, но добавила, что ни отца, ни матери у нее нет, но есть два брата, с которыми она живет в большом доме, доставшимся им от родителей.
  Ленивые браться Наденьки были горазды выпить, работали от случая к случаю и беспробудно пьянствовали. Не брезговали братья и забирать у сестры несчастные копейки, которые та зарабатывала мойкой полов в своей же школе, которая находилась прямо за забором их дома. Кроме этого на Наденьке была и уборка дома, и готовка еды и походы в магазин за продуктами. Она вертелась как белка в колесе, но Кристина подозревала, что было еще одно обстоятельство, которое лишило бедную Надю памяти - насилие над ней двух здоровенных алкашей. Насилие в прямом смысле этого страшного слова. "Возможно, - подумала тогда Лаврентьева, - это только мои домыслы и только. Тогда почему несчастная лишилась памяти? И почему она сбежала из дому? Как долго скиталась по своему городку, превращаясь в грязную и вшивую бомжиху? И как оказалась на вокзале города N, где ее подобрали менты?". Но этих страшных вопросов задать было некому. Саму же Надю травмировать этими вопросами Кристина не хотела.
  Еще Наденька часто жаловалась, что ее братьям до нее нет никакого дела и что они бросили ее, бедную, на произвол судьбы. "Ну правильно, я им совершенно не нужна. Им бы только напиться. И забирать отсюда они меня не будут. Они уже забыли что я есть. Ну и ладно, буду жить здесь. Мне здесь лучше", - часто бормотала девушка и все в палате знали, кого именно несчастная непомнящая имеет в виду под этим "они".
  Услышав тихие слова Мельниковой, Философиня осторожно поинтересовалась у нее:
  - Так ты, милая, живешь здесь?
  - Да. - Уверенно ответила Наденька и старательно пояснила, не сводя унылого взгляда с окна: - Прямо за забором. Там есть школа, а рядом со школой стоит мой дом. Я в школе работаю уборщицей и все делаю по дому сама. А они даже не вспоминают обо мне.
  - Кто они?
  - Да братья мои, - сходу заволновалась девушка.
  - А родители у тебя есть?
  - Нету..., наверное.
  В это время Нежина, активно жестикулируя, подавала Анне Яковлевне какие-то непонятные знаки. Убедившись в том, что Власова не понимает смысла ее жестов, Вера обратилась к Наде:
  - Надька, ну сколько тебе можно говорить, что ты не в Мухосранске, тьфу, в Крамаровске своем. Ты в городе N. А до твоего городишки отсюда целых сто километров.
  - Правда? - искренне удивилась Надя и загрустила еще больше.
   Вера театрально покрутила пальцем у виска, выразительно глядя на Власову. Философиня понимающе кивнула и деликатно промолчала.
  - А сколько я здесь нахожусь? - вновь подала голос Надя.
  - Ты здесь уже два месяца, - терпеливо ответила Кристина. - И ты каждый день спрашиваешь об одном и том же.
  Анна Яковлевна с сочувствием посмотрела на Наденьку, а потом перевела взгляд на Оксану и тихонько спросила:
  - Оксанка, скажи мне, а Надя знает нас? Ну... наши имена и где находится?
  Девочка открыла рот, чтобы ответить на вопрос, но ее опередила сама Мельникова:
  - Да. Я вас всех знаю по именам, и точно знаю, что я в психушке.
   И это была "Грустная история о потерянном времени и о девушке, которая никому не была нужна".
  - Вот и ладненько, - встряла Лялька и, усмехнувшись, проговорила: - Смотрите-ка кто у нас нарисовался! Нинка Смотрящая! Собственной персоной.
  И правда, в палату входила серьезная Артемьева.
  - Все скалишься Ляля. Ну-ну... Только когда захочешь сходить перекурить, меня не проси.
  - Да ладно тебе Нинка, не обижайся, - моментально сбавила тон Катя. - Что уже и пошутить нельзя?
  - Пошутить-то можно. Но от твоих шуток меня выворачивает наизнанку, - отрезала Смотрящая и повернулась к Кристине: - После завтрака ты должна встретиться с психологом. Она будет ждать тебя в комнате отдыха.
  - Хорошо, - вздохнула Кристина и проворчала себе поднос: - Как же мне осточертели ее тесты.
  - Зато выучишь их наизусть, - заржала Вера.
  - И потом они будут показывать, что у тебя есть только 10-15% склонности к суициду, - со знанием дела дополнила Оксана.
  - Именно, - кивнула головой Полина.
  Когда после раздачи лекарств Кристина покидала палату, то в проеме двери столкнулась с постовой медсестрой, которая держала в руке телефонную трубку.
  - Ты это куда? - строго поинтересовалась Антонина Анатольевна по прозвищу Хрипатая.
  - К психологу, - отчиталась Кристина и обойдя медсестру, бодро потопала на встречу с Анастасией Владимировной.
  А Анатольевна приблизилась к Ольге Никитиной и подала ей трубку:
  - Тебе сестра звонит.
  Анна Яковлевна удивилась тому, как сестра грубо и нетактично обращается к Ольге на "ты". Никитиной было не меньше шестидесяти лет и по мнению Власовой к женщине такого возраста следует обращаться на "вы", даже если она и пациентка психушки. Однако Ольга, лежа на боку в своей излюбленной позе, не выказала никакого недовольства. Она поднесла телефон к уху и тихо спросила:
  - Алло. Кто звонит?
  Какое-то время женщина слушала голос своей сестры с совершенно непроницаемым лицом. Потом вдруг побледнела и заплакала:
  - Нет, не может быть... Когда? Когда? Что мне делать?
  Постепенно голос Никитиной становился громче и тревожнее. Потом трубка вывалилась из ее руки, и она забилась в истерике.
  - Что случилось? - вздрогнула Наташа.
  Женщины уставились на холеное и безучастное лицо сестры, а та подхватила телефонную трубку и злобно ответила:
  - Не вашего ума дело! Лежите и не возникайте!
  С этими словами Антонина Анатольевна вынесла свое полное тело из палаты и направилась в сестринскую. А Оля продолжала рыдать. Власова вскочила и почти бегом приблизилась к Никитиной.
  - Что случилось, Оля?
  - С-сестра п-позвонила... - сквозь слезы пролепетала Никитина. - М-мой Коленька умер сегодня...
  - Как? - выдохнула Власова и тяжело опустилась на кровать уже вдовы.
  - Ш-шел на работу и у-п-пал... Прямо на тротуаре. Инфаркт.
  - Какое горе, - прошептала Анна Яковлевна, поглаживая страдалицу по плечу. - Не плачь, постарайся успокоиться, милая. Где твоя вода?
  Оля указала дрожащей рукой на свою тумбочку, а Философиня, приподнявшись, подхватила бутылочку с водой и принялась отпаивать бедную женщину. Постепенно лицо Никитиной начало наливаться кровью. Оно уже пылало, когда Философиня спросила:
  - У тебя гипертония? Давление поднялось?
  Ольга кивнула и без сил упала на подушку. Власова поднялась и решительно направилась в сестринскую.
  - Антонина Анатольевна, там Никитиной совсем плохо. У нее давление подскочило, - возбужденно заговорила Философиня. - Надо бы дать ей что-нибудь.
  - А что я ей дам? - равнодушно поинтересовалась сестра. Она сидела в кресле, закинув ноги на подлокотник и играла в какую-то игру, пялясь в экран смартфона. - Я ничем не могу ей помочь. Все назначения делает врач, - не отрываясь от игры пояснила она. - И, собственно, тебе-то какое дело?
  - Попрошу мне не тыкать, - лицо Философини излучало яркую гамму чувств: и возмущение поведением медсестры и ее нежеланием оказать помощь женщине, переживающей такой страшный удар; и зарождающуюся ненависть к бездушной особе, не способной проявить хоть каплю сострадания, понимания и милосердия. - Вы как медработник обязаны оказать помощь пациентке.
  - Нет, в этом случае не обязана, - медсестра наконец оторвала от экрана свои пустые рыбьи глаза и удивленно уставилась на Власову. - И шли бы вы, - сделала ударение на "вы" Хрипатая, - в свою палату. А то неровен час, из седьмой легко можете оказаться в шестой. Вы меня поняли, Власова? И кстати... отдайте-ка мне свой пояс. Его у вас быть не должно. Кто-то явно недосмотрел... Вдруг вам вздумается голову в петлю засунуть. Из пояса ее сделать очень легко. Да... - сестра ядовито улыбнулась: - и следующий раз режьтесь так, чтобы больше сюда вас не привозили.
  - Вы мне угрожаете? - холодно поинтересовалась Анна Яковлевна. Ее глаза уже пылали с трудом сдерживаемым гневом.
  - Да, - ровно и отчужденно ответила медсестра и вновь принялась за компьютерную игру.
  Власова, тяжело дыша, развязала пояс шелкового халата, выдернула его из петель и брезгливо швырнула на колени черствой сестре. Философиня несколько секунд потопталась в сестринской, собираясь ответить на вызов сестры, но передумала. Резко развернувшись, Анна Яковлевна быстро вернулась в палату. Там она присела возле Ольги и немного успокоившись, завела какую-то тихую беседу. И только спустя сорок минут в палату вошла Хрипатая.
  - Власова, на кроватях других больных сидеть запрещено, - строго выдала она.
  Анна Яковлевна даже не пошевелилась.
  - Аминазину захотели? А может вам больше по душе галоперидол? - ехидно поинтересовалась Антонина Анатольевна.
  Власова молчала, как не подавали ни звука и другие женщины седьмой палаты. Глухое молчание вперемежку с ненавистью витало в просторном помещении.
  Хрипатая изменилась в лице, но, сдерживая себя, спросила у Никитиной:
  - У тебя давление поднялось?
  Та кивнула.
  - Но без назначения врача я не имею права тебе что-то давать. Успокойся и полежи. А я посоветуюсь с врачом.
  - Меня отпустят на похороны мужа? Мы же с ним прожили тридцать семь лет и вырастили двоих детей, - робко спросила Оля.
  - Это тоже решать врачу. Я спрошу.
  С этими словами сестра вышла. Но никто из женщин в этот день не дождался ни врача, ни разрешения этой непростой и чудовищной ситуации, в которой оказалась Ольга.
  Анна Яковлевна практически не отходила от Никитиной. Оля уже немного успокоилась, но отказывалась идти на обед. Философиня все же уговорила Никитину пообедать и повела несчастную вдову в столовую. Во время тихого часа Ольга, тихо постанывая, лежала с закрытыми глазами и только после ужина вдруг заговорила ни к кому не обращаясь:
  - Я очень любила своего мужа Коленьку. Он был хорошим человеком и хорошим мужем. Мы родили двоих прекрасных детей. Но потом я заболела, и он не бросил меня. А мог бы. Другой бы бросил. Пока я лечилась, Коленька хорошо смотрел детей. Сам стирал, убирал, готовил. Только благодаря ему дети получили высшее образование. Он просто надорвался. У него уже был один инфаркт, а второго он не пережил. Умер. Это я во всем виновата в его смерти. Я одна. Больше никто. Я.
  Из глаз Никитиной вновь полились слезы. Анна Яковлевна, внимательно слушавшая исповедь вдовы, тихо сказала:
  - Жизнь - штука сложная. И мы все проходим через ее испытания. Такова была его судьба. Не печалься, Оленька, он уже в лучшем мире. И он свободен от боли, страданий и страхов.
  - Но я чувствую свою вину перед ним. Я вытворяла такое, что даже лежала с буйными здесь. И я не в первый раз...
  - Это уже не важно, - поднимаясь с кровати, прервала Никитину Философиня. - Хочешь, я покажу тебе одно упражнение, которое поможет тебе избавиться от чувства вины?
  - Хочу, - произнесла Оля и в ее голосе зазвучала робкая надежда.
  Власова села на кровать вдовы и заговорила:
  - Ложись на спину. Закрой глаза, милая. Постарайся расслабиться. А теперь представь, что ты стоишь в пустой серой комнате... Представила?
  Никитина кивнула.
  - Сейчас представь, что перед тобой стоит твой муж... Представила? А теперь мысленно попроси у него прощения за все плохое, что сделала ему... Не торопись... Он слышит тебя... а сейчас скажи, как он смотрит на тебя?
  - Он улыбается, - шепотом отозвалась Оля. - Он не злится на меня.
  - Хорошо. А ты злишься на него? Обида на него у тебя есть?
  - Нет.
  - Скажи, вы связаны чем-нибудь?
  - Нет.
  - Это хорошо. Теперь представь, что в одной из стен комнаты появляется дверь. Появилась дверь?
  - Да.
  - Пусть она откроется.
  - Открылась.
  - Пусть твой Николай выйдет в эту дверь. Отпусти его.
  - Он идет к двери.
  - Он оборачивается?
  - Да.
  - Помахай ему на прощание. Как он смотрит на тебя?
  - Он улыбается и машет мне в ответ.
  - Отпусти его. Пусть идет.
  - Он вышел.
  - Представь, что дверь за ним закрылась. Представила?
  - Да.
  - Сделай глубокий вдох и выдох. И открой глаза.
  Никитина глубоко выдохнула и открыла глаза.
  - Тебе стало легче, милая? - мягко поинтересовалась Философиня.
  - Да... как ни странно, - пробормотала Ольга.
  - Вот и хорошо. Молодец. Это упражнение можно делать всякий раз, когда тебе будет тяжело.
  - А это упражнение можно делать всем? - робко спросила впечатлительная Наташа, которая внимательно, как и все женщины, следила за происходящим.
  - Всем, - ответила Философиня. - Но его необходимо делать до тех пор, пока действительно ты не почувствуешь облегчения. Возможно одного раза будет недостаточно.
  - Понятненько, - встряла Вера. - Но меня терзают смутные сомнения, что это помогает.
  - Поверь, помогает, - уверенно подтвердила Власова. - Попробуй и сама поймешь, как это работает.
  В палате было очень тихо. Кто-то лежал на своей кровати, кто-то сидел, но все думали о чем-то о своем. И эту спокойную атмосферу беспардонно нарушила Хрипатая:
  - Лялькина, Никитина и Полина Евсеева на уколы!
  Катя по обыкновению что-то буркнула в ответ, но выставив вперед живот, пошаркала тапками к выходу. Власова помогла Оле подняться и глядя ей вслед, грустно улыбалась, а Полина, минуя Философиню, тихо прошептала:
  - Аня, а можно мне поговорить с вами наедине?
  - Хорошо, поговорим, когда появится возможность.
  Так закончилась "История о скоропостижной смерти мужа, бездушной медсестре по прозвищу Хрипатая и прощении" и этот не простой день.
  А в завершении этой истории можно добавить, что Никитину так и не отпустили на похороны мужа. Ее диагноз был слишком серьезным, чтобы лишний раз травмировать ее психику. Через несколько дней Ольгу навестила сестра и сообщила, что похороны прошли нормально. На поминках было много людей и преданного жене Николая похоронили по ее желанию в городе N, а не на его родине в деревне Отрадное. Эти новости немного успокоили вдову, но до выписки из психушки Никитиной было еще очень далеко.
  
  
  
  Глава 17.
  Это утро началось с неожиданного визита Фенечки. На старухе были чистые спортивные штаны, красивые с яркой вышивкой домашние тапочки и черная теплая ветровка. Черный капюшон, натянутый практически на самые глаза старухи, делал ее бледное лицо мертвенно-белым. Фенечка выглядела устрашающе, словно в палату вошла не старая женщина, но сама смерть. Во всяком случае Кристине именно это сравнение пришло в голову. Лаврентьева наблюдала, как старуха обвела палату бессмысленным взглядом, словно решая куда направиться в первую очередь. Потом, не издавая ни единого звука, Фенечка двинулась к проходу между кроватями, цепляясь сухонькой ладошкой за спинки. Она дошла до окна, развернулась и потопала в обратную сторону. Так же неторопливо старуха отправилась гулять и по второму проходу, а поравнявшись с Власовой остановилась, пристально вглядываясь в ее лицо. Философиня страдальчески скривилась и громко сказала:
  - Наташенька, пожалуйста, позови надзирательницу. Ты ближе всех лежишь к коридору. Пусть она выведет эту больную из нашей палаты.
  - Хорошо, - легко согласилась Наташа и поднялась с постели.
  Фенечка то ли поняла, о чем говорят женщины, то ли ей не понравился голос Власовой, но именно в этот момент старуха забубнила на одной ноте свое любимое: "Ню-ню-ню. Ню-ню-ню".
  - Господи! - всплеснула руками Власова. - Как ее успокоить? Мне за первую ночь пребывания здесь ее голос просто осточертел!
  - Как я вас понимаю! - поддержала Власову Кристина. - Я тоже прошла через этот ад, когда попала сюда. Но угомонить ее могут только надзирательницы. Но они почему-то никогда этого не делают.
  - Да пусть себе гуляет, - вставила свое слово Алиса. - Вам что, жалко? Не может же она целыми сутками сидеть в одной палате.
  - А тебе нравится этот бубнеж? - впервые проявляя раздражение, спросила Власова.
  - Ну и что? Пусть себе бубнит. Я, когда лежала в шестой, к этому привыкла. Побубнит и перестанет.
  Анна Яковлевна зажала уши ладонями и со страдальческим выражением лица наблюдала за Фенечкой. И тут в палату вошла сменившая Хрипатую сестра Старовойтова.
  - Лялькина, иди подмойся! Сегодня тебя осмотрит гинеколог на предмет твоей предполагаемой беременности.
  - Отстань, - развалившись на кровати и не отрывая глаз пробурчала Катя. - Дай поспать. Уже достала.
  - На том свете выспишься, - ответила Ольга Васильевна и недобро усмехнулась.
  - Надо меньше меня закалывать всякой дрянью, - упорно гавкалась с сестрой Лялькина.
  - Так не хрен допиваться до потери сознания и сюда регулярно поступать. Кстати, на кого в этот раз ты оставила свою квартиру? Опять за очередного е... - Старовойтова осеклась и продолжила: - любовника или хахаля? Как ты их там называешь?
  - Не твоего ума дело, - уже начала заводиться Катя, но внимание сестры уже переключилось на Фенечку: - А ты как сюда попала и что тут делаешь? Марш в свою палату!
  Фенечка застыла на одном месте, но бубнить не перестала.
  - Лида! Лида! - закричала в голос Старовойтова. - Иди сюда!
   На крик сестры прибежала дежурная надзирательница, высокая полноватая женщина лет пятидесяти.
  - Ты не видишь, что старуха не в палате и брындается где ей вздумается?
  - Да я...
  - Выведи ее отсюда и приглядывай за больной получше! - приказала Старовойтова.
  Лида схватила Фенечку за руку и потащила вон из палаты, а Ольга Васильевна удовлетворенно улыбнулась и бросила недоуменный взгляд на Оксану.
  - А ты чего тянешь руку? Спросить что-то хочешь?
  - Мне тоже надо к гинекологу.
  - Зачем это? - скривила капризные губы сестра.
  - Я же тоже беременная. Мне тоже надо к врачу.
  - А я и не знала, - ехидно отрезала Ольга Васильевна. - Кто еще здесь у нас тут беременный? Поднимите руки.
  С этими словами Старовойтова покинула палату, а Оксана обиженно засопела и повернулась на бок.
  Спустя час Лялькина вернулась в палату. Она шла слегка пританцовывая, выставив живот вперед.
  - Ура! Девки, я не беременная, - радостно сообщила Катя и добавила: - Вот всякий раз, когда я сюда заселяюсь, то удивляюсь, как такой красавчик может работать здесь.
  - Ты имеешь в виду гинеколога? - спросила Вера.
  - Его, - подтвердила Лялькина.
  - Ну так он не по этим делам, если ты понимаешь, о чем я, - встряла в разговор Кристина.
  - Да знаю я, - отмахнулась Лялька. - Жаль, что такому красивому мужику бабы не нравятся.
  - А я вот ничуть не удивлена. Поработай-ка ты тут с психичками столько лет, копаясь в их лохматках, так не то что на мальчиков будешь заглядываться, вообще импотентом станешь! - заржала Нежина.
  - Да... жаль мужика. И представляете - он меня узнал!
  - Еще бы такую красотку не узнать. Ты у нас в палате самая красивая, - завистливо выдала Маша.
  Тем временем Катя подошла к своей кровати, встала лицом к спинке и ухватившись за нее принялась выделывать красивыми белыми ногами немыслимые па. Лялька мурлыкала себе под нос какую-то мелодию, словно аккомпанируя своему немыслимому балету. Первой засмеялась Философиня, а потом ее поддержали и другие женщины. На неудержимый хохот больных в палату ворвалась разъяренная Старовойтова:
  - Прекратите! Прекратите ржать! - стараясь перекричать пациенток, взревела сестра. Но ее никто не слышал, а Катя в очередной раз подпрыгнула и, стукнув пяткой о пятку, прекратила свой танец.
  - Ну чего орешь, как малахольная? - Катя выразительно усмехнулась и позволила себе смелость посмотреть ненавистной сестре прямо в глаза. - Что, воли тебе здесь много дали? Что, и повеселиться в этом бардаке нельзя?
  - Нельзя, Лялькина! - дрожа от гнева, выкрикнула сестра. - Здесь тебе не театр, а режимное учреждение.
  - Да пошла ты, - огрызнулась Катя. - Повидала я на своем веку таких правильных сучек...
  - Да как ты, тварь, смеешь так со мной разговаривать? Галопередольчику захотела? Ты хорошо знаешь - за мной не заржавеет, - угрожающе рявкнула Ольга Васильевна.
  - Да не пугай ты меня, пуганая я... - еще раз беззлобно огрызнулась Катя и демонстративно раскинулась на кровати.
  - Вот так-то лучше! Всем закрыть рты и лежать тихо! - грубо выдала Старовойтова и вышла с высоко поднятой головой. Последнее слово всегда должно было оставаться за ней.
  На какое-то время в палате повисла тишина, а потом первой прыснула в ладошку маленькая Оксана и женщины рассмеялись вновь. Все, кроме девушки с печальными глазами, лежащей у стены.
  
  Глава 18.
  "История о тунеядке и о том, как потерять детей и скатиться на дно жизни".
  Когда смех затих, в палате раздался тихий, хрипловатый голос Кати:
  - Вообще-то я давно так не смеялась. Я забыла, что можно вот так, от души, веселиться без пойла. Знаете, девочки, а я ведь тунеядка и алкоголичка с большим стажем, несмотря на то, что мне всего-то сорок три года. По образованию я швея и когда-то мечтала стать модельером. Но рано выскочила замуж, родила двоих детей. Сына и дочь. Муж занимался бизнесом. Я шила на дому и все у меня было хорошо. А потом как-то в один день, жизнь неожиданно изменилась. Муж нашел другую бабу и ушел к ней. Правда, оставил мне и детям трехкомнатную квартиру. Заказов становилось все меньше и меньше. Алименты этот хрен платил копеечные. Он же был предприниматель и сам начислял себе зарплату. Вот и начислял себе по минимуму, чтобы не платить мне много. Денег не хватало ни на что. Образовалась большая задолженность по коммуналке. Вот тогда-то я и решила поискать работу. Искала долго, но мне не везло. То работа была далеко от дома, то зарплату предлагали такую, что ее едва ли бы хватило сходить в магазин раза два-три. Одному работодателю не понравилось, что у меня двое маленьких детей и он был уверен, что я часто буду уходить на больничный. Я прошла штук десять собеседований - и все зря. Ну не брали меня нигде! Понимаете, девочки, я уже стала отчаиваться. И вот однажды, возвращаясь с очередного бесполезного собеседования, я зашла в магазин за продуктами и вместо еды купила бутылку водки. Пришла домой, открыла ее и выпила без закуси. Правда, потом блевала дальше чем видела, но мне уже было не так страшно жить. Бедные дети не понимали, что со мной происходит. В тот день они просто забились в уголок и сидели там тихо-тихо. Я вырубилась прямо за столом и что дети ели, как улеглись спать я не знаю. Знаю только, что проснулась утром с дурной башкой и мне надо было опохмелиться. Я отвела детей в сад, сходила за новой бутылкой и опять напилась. Проспала целый день. Ну... и больше работу не искала. Не хотела метать бисер перед свиньями и унижаться перед холеными сучками, обвешенными золотишком словно новогодние елки мишурой. Потом мы с детьми быстро прожили заначку, которую я собирала несколько лет копеечка к копеечке. Представляете, даже детскую копилку разбила и в магазине рассчитывалась этой мелочью. Стыдоба была такая, что и передать нельзя. Но потом стыд пропал и мне было все равно, что обо мне подумают люди. Спустя пару месяцев я встретила Ваньку, своего первого любовника, и он перешел к нам жить. Он тоже был любитель выпить, но работу имел - шоферил на какой-то фирме. И стало немного легче. А потом пришли они.
  - Кто? - тревожно поинтересовалась Оксана.
  - Да комиссия, черт бы ее побрал! СОПовцы.
  - Ясно, - прошептала девочка.
  - Оказывается меня внесли в базу тунеядцев. Вот они и заявились с проверкой. - Катя села на кровати, поджав правую ногу под себя.
  - И что? - тихо, но ясно спросила Философиня.
  - А то, что сначала предупредили о том, что мои дети взяты на карандаш. Потом начали угрожать, что заберут сына и дочь, если я не устроюсь на работу. А еще сказали, что соседи на меня постоянно жалуются: у меня, мол, постоянные пьянки, любовников до хрена и что я меняю их как перчатки. Хотя это не было правдой. У меня был один Ванька. Да... потом к нам несколько раз заходил участковый. Такой миленький парнишечка... Но что он мог? Поговорить только, да и, типа, наставить на путь истинный. Проводил, так сказать, профилактические беседы. Смешной такой. Делал строгий вид, а сам, наверное, сцался, что его Ванька побьет.
  - Так, а где твои дети сейчас? - дрожащим от жалости голосом спросила Полина.
  - Как где? - словно удивилась вопросу Катя. - В приюте. Меня ведь вскоре после прихода комиссии лишили родительских прав и детей забрали. Сцена была еще та! Я просила, просто умоляла их не забирать детей. Но эти мерзкие бабищи были непреклонны.
  - Я бы ни за что не отдала им свою дочь! - горячо воскликнула Полина, прижимая руки к сердцу.
  - Так, а твоя дочка с кем сейчас? - ехидно поинтересовалась Кристина, переводя взгляд с Ляльки на Полину. - А дочь-то твою забрали у тебя родители мужа и не дают тебе с ней видеться. Так что не выступай!
  Полина опустила голову и промолчала.
  - И что было дальше? - сочувственно поинтересовалась у Кати цыганка.
  - А что дальше... а дальше я с горя напилась и в петлю полезла, - сдавленным голосом ответила Катя. - Соседи, дураки, вытащили меня из петли. И сразу меня сюда привезли. Так я попала в дурку в первый раз.
  - Но несмотря ни на что ты ведь была нужна своим детям! Как ты могла? - сурово высказалась Наташа.
  - Наверное, - вздохнула Лялька. - Но вы же сами хорошо знаете, что в тот момент не думаешь ни о чем, кроме одного... Как покончить со всем одним махом.
  - Так ты в первый раз подвесилась? - вставила свой вопрос Вера, понимающе кивая головой.
  - Да, - просто ответила Лялькина. - И это был первый раз, когда я решила не жить.
  - А что, был и второй? - спросила Полина.
  - Второй раз я порезалась по пьяни, когда Ванька ушел от меня. А третий раз был тогда, когда я с ментами в магазине сцепилась. Я просто была в каком-то бреду, в неадеквате. Я схватила бутылку с полки, разбила ее и полоснула по венам на глазах у людей.
  - Да... жизнь еще та сука! - тихонько всхлипнула рыженькая Светлана. - Как же, Ляля, мне жалко тебя. Как представлю эту картину, так всю меня дрожь пробирает.
  - А я вот всегда говорю, что если хочешь подчехлиться - ничего не покупай в стеклянной таре, а то неровен час и порезаться можно, - со знанием дела выдала Вера Нежина. - Я все покупаю в пластике или пакетах.
  - И бырло? - хихикнула Оксана.
  - Нет, бырло покупаю только в пакетах, а если в стекле, то переливаю сразу по чашкам. Чашки жалко разбивать, - поделилась опытом Вера.
  - Угу. Согласна, - кивнула головой цыганка.
  - Но ведь детей могли отдать твоему мужу, - глухо произнесла Наташа и ее глаза наполнились слезами.
  - А на хрен ему дети? - лицо Кати исказилось гневом. - Он, скотина, к тому времени со своей новой женой родил двойню. И соседи по площадке оказались редкостными сволочами. Они начали разносить обо мне сплетни по району: мол и шлюха я, и алкоголичка, бомжей и всякую шваль таскаю в квартиру и порядочным людям спать не даю после тяжелого трудового дня. Суки! А это не шваль, а мои друзья!
  - Нет, милая, это не друзья, это собутыльники, - как от озноба передернула плечами Анна Марковна. - И знаешь, Антон Чехов как-то сказал: "Водка белая, но красит нос и чернит репутацию". Вот отсюда все твои проблемы, милая. От водки.
  - А я водку не пью, - развязно ответила Катя и подмигнула Вере. - Я разгоняюсь в основном бырлом и пивасиком. На водяру-то денег нет.
  - Не в том дело, что ты пьешь. А сколько и как часто, - вздохнула Философиня. - Я вот вообще ничего не пью.
  - Ну, уважаемая, у всех есть свои недостатки, - засмеялась Вера. - У меня вон один глаз стеклянный, Надька ничего не помнит, а Анька вихрастая все мандариновые корки грызет. И ничего... живем как-то.
   Власова проигнорировала слова Веры и покачала головой:
   - Но вот, Катя, чего я не могу понять так это то, почему твои родители не помогали тебе? Где они были все это время? Неужели им была безразлична твоя судьба?
  - Да нет у меня родителей! - с горечью воскликнула Ляля. - Мамы на этом свете нет давно. Отец пропал где-то. А брату я до фонаря. Но маму я часто вспоминаю и иногда разговариваю с ней. Если бы она была жива, то, наверное, ничего бы этого не было. А хотите, девки, я вам свои стихи почитаю? За эти годы я целых три тетради толстых исписала. Хотите про маму?
  - Да. Давай. Почитай, - разнеслось по палате.
  - "Открываю глаза, и опять я одна.
   И в ответ я слышу слова:
   Эта девочка - сирота.
   Ненавижу я, мама, эти слова..."
  Лялька читала стихи медленно, нараспев, раскачиваясь из стороны в сторону. Женщины внимательно слушали и думали по-разному. Власова без осуждения констатировала: "Дрянные и слезливые стишки. Как же алкоголички любят на жалость давить". Вера тихо и мечтательно вздыхала: "Какие душевные и красивые строки. Прям душу переворачивает". А маленькая Оксана неожиданно расстроилась: "А я вот свою маму почти не помню. Какие клевые стихи. Почти как в песне".
  И вдруг поэтические упражнения Лялькиной бесцеремонно прекратила вошедшая в палату Старовойтова:
  - Как же вы мне надоели! Быстро закончили свои посиделки и на обед! И кстати, напоминаю, что завтра-послезавтра наше отделение будет проверять санстанция. Так что наведите порядок в тумбочках. И чтобы завтра с самого утра в палате все блестело! Понятно?
  Катя так и не успев дочитать последнее стихотворение до конца, свесила ноги с кровати и принялась неторопливо отхлебывать из бутылочки воду маленькими глотками. Всем своим видом она выказывала острую неприязнь к ненавистной сестре. А остальные обитательницы седьмой палаты вяло поднимались со своих мест и медленными, словно заторможенными движениями поправляли подушки и одеяла. Сразу исполнять приказы Старовойтовой, разрушившей теплую атмосферу в палате, не хотел никто. Эта демонстрация неповиновения разозлила сестру, но она, как ни странно, промолчала и развернувшись на каблуках, пулей выскочила в коридор.
  После ужина в палату деловито вошла Смотрящая и указывая пальцем на Веру, Катю и цыганку Машу громко приказала:
  - Идите за мной.
  - А мне можно с вами? - подхватилась с места Оксана.
  - Нет, тебе нельзя! - отрезала Артемьева и повела троицу за собой.
  - А куда это они? - удивленно спросила Власова у Оксаны.
  - На перекур. Они курят в душевой, - шепотом пояснила девочка.
  - А разве в отделении можно курить?
  - Нет, строго запрещено. Но если эта гадина Старовойтова разрешила, значит ей от них что-то нужно.
  - Но что?
  Оксана ничего не ответила и только пожала худенькими плечиками.
  А ближе к отбою в отделение привели новую больную. Как позднее узнали женщины, эта бедолага когда-то работала в психушке санитаркой и очень хорошо знала внутреннюю, хорошо скрытую от посторонних глаз кухню этого медицинского учреждения. Новую пациентку отделения, как водится, уложили в коридоре возле шестой палаты. Женщина почему-то страшно боялась первого ночного укола и громко просила Старовойтову сказать, на какой укол ее приглашают в процедурную.
  - Гапеева, мы будем колоть вам то, что доктор прописал, - игнорируя мольбы больной, строго отчеканила сестра. - Идемте, не заставляйте вас ждать.
  - Я хочу знать название лекарства, - упорствовала Гапеева. - Я знаю свои права! Вы не имеете права делать мне что-либо насильно!
  - Имею и сделаю! - уже не на шутку рассердилась Ольга Васильевна. - Идите быстро в процедурную! И зарубите себе на носу: здесь у вас нет никаких прав! Ясно?
  - Нет! Не пойду! Не заставите! - вдруг заорала женщина. В ее голосе звучала жуткая и какая-то звериная паника.
  Услышав этот дикий вопль, Кристина взволнованно оглядела соседок по палате:
  - Ой, девочки, вы тоже это слышите?
  - Да, - подтвердила Полина, тревожно оглядываясь по сторонам.
  В этот самый момент кроме криков Гапеевой и Старовойтовой послышался топот бегущих ног.
  - Черт побери! Что там происходит? - сердито пробурчала Катя, натягивая на голову одеяло. - Поспать нормально не дают, сволочи.
  - Ловят кого-то, - прошептала Оксана. - Наверное, тетку эту новую.
  - Далеко не убежит, - вставила вихрастая Аня, - двери-то все закрыты на ключ.
  - Пошли, девки, посмотрим, что там творится, - предложила Вера и первой заковыляла в коридор, остальные поспешили за ней. Женщины столпились у своей палаты и наблюдали, как растрепанная Гапеева, прижатая к стене, дергается и мычит что-то нечленораздельное. Лицо женщины было искажено страхом, левый угол рта оттянут книзу и по нему стекала слюна. Гапеева что есть сил размахивала руками, пытаясь отбиться от сестер и надзирательницы шестой палаты, которые втроем никак не могли справиться с разбушевавшейся больной.
  Из палат начали опасливо выглядывать и другие женщины, не на шутку взволнованные громкими криками в коридоре. Некоторые из них наблюдали за происходящим совершенно равнодушно, а кто-то и со страхом на бледных, почти серых лицах.
  - Все назад! - закричала разъяренная Старовойтова Ее лоб был покрыт мелкими капельками пота, а глаза метали молнии ненависти. - Марш все по палатам! Иначе будете наказаны! - прорычала сестра и кинулась к первому посту. Там она нажала тревожную кнопку и в отделение вбежали два санитара. Больные тут же скрылись в палатах. А два здоровенных амбала легко скрутили высокую полную Гапееву и уложили ее на кровать. Старовойтова быстро ввела той укол и облегченно выдохнула.
  - Я не хочу... Вы меня привяжите... Я... - слабеющим голосом пробормотала Гапеева и замолкла.
  Сестра, стоя над застывшим телом Гапеевой, удовлетворенно прошипела:
  - Я вас не спрашиваю, чего вы хотите. Вы в психбольнице, и я здесь решаю, что мне делась с непослушными и сопротивляющимися пациентами. - Затем Ольга Васильевна перевела взгляд на санитаров и бросила: - Вы свободны. До утра Гапеева не рыпнется.
  - Если что, Оля, вызывай нас, - отозвался один из санитаров.
  - Не волнуйся, Саша, теперь все будет нормально, - одними губами улыбнулась сестра и добавила: - Ночь будет спокойной. Я уверена в этом.
  
  Глава 19.
   На следующий день Кристина поняла, почему Старовойтова разрешила дружной троице сходить на перекур в душевую. Сразу после завтрака женщины, вооруженные тряпками и швабрами, драили полы и стены отделения. К ним присоединилась и Алиса, которая старательно протирала крупные листья высокого ветвистого филодендрона, стоящего в коридоре в красивой керамической кадке.
  Уборка всех помещений продолжалась до самого обеда. Антонина Анатольевна по прозвищу Хрипатая, почему-то заступившая утром не на свое дежурство, ходила по палатам и проверяла тумбочки, приговаривая, что на них могут стоять только бутылки с водой, а внутри находиться лишь предметы личной гигиены. Последней Хрипатая проверяла седьмую палату. На первый взгляд здесь все было чисто и аккуратно. Но приблизившись к одному из окон, сестра моментально покрылась красными пятнами и истерично взвизгнула:
  - Что это? Алиска, иди сюда!
  Испуганная Нетребская вбежала в палату, а Антонина Анатольевна указала рукой на батарею и ядовито спросила:
  - Это твоя работа?
  - Что? Где? - забормотала Алиса, тревожно озираясь.
  - Вот на хрена ты разложила там хлеб? - сестра ткнула толстым пальцем с ярко-красным маникюром в направлении батареи.
  - Я хотела сухариков подсушить, чтобы птичек покормить, - испуганно пролепетала Алиса, теребя в руках влажную тряпочку.
  - Да каких, твою мать, птичек? Ты еще не скоро выйдешь отсюда, чтобы птичек покормить. И это ты вытворяешь уже не в первый раз! Еще раз увижу, то тебе не поздоровится! Так и знай!
  Припугнув Алису, Хрипатая быстро вышла из палаты и гаркнула в коридор:
  - Петровна! Быстро сюда!
  Санитарка, которая руководила мойкой стен, кинулась к Антонине Анатольевне и тяжело дыша поинтересовалась:
  - Что случилось?
  - Ты что, когда палату убирала, не видела, что на батарее хлеб лежит?
  - Нет, не видела. Видно Алиска после завтрака решила сухарей насушить. Не волнуйтесь, Анатольевна, сейчас все уберу.
  - И быстро! А потом переверни ее матрас, может она опять там что-нибудь припрятала. Литературу свою, например, или журналы, пропавшие у ее подружки Ефимовой, - скомандовала сестра и вернулась в палату. - А вы что делаете? - грубо поинтересовалась она у Власовой.
  - А вы не видите? Бинты с рук снимаю, - ответила Философиня, скатывая бинты в трубочку.
  - Зачем?
  - Они не держатся на руках и постоянно сползают к запястьям, - пояснила Власова.
  - Быстро отдайте их мне, - приказала Хрипатая, - а то неровен час кто-нибудь решит на них повеситься.
  - Но как же я буду ходить с открытыми швами? - сходу расстроилась Анна Яковлевна. - Это, во-первых, неэстетично, а во-вторых, не гигиенично, а в-третьих - не стоит больным смотреть на мои изуродованные руки.
  - И кто в этом виноват? - гаденько усмехнулась Анатольевна и повторила приказ: - Отдайте сейчас же бинты!
  - Так может вы мне сами руки перевяжите? - с надеждой в голосе спросила Власова.
  - Нет, это в мои обязанности не входит, - отрезала сестра. Приблизившись к Власовой, Хрипатая вырвала бинты из ее рук и с чувством выполненного долга покинула палату.
  - Но как же я буду ходить без повязок? - со слезами на глазах проговорила Философиня и опустила взгляд на свои руки, безвольно лежащие на коленях. Нежина, которая наблюдала за происходящем из коридора, демонстративно выставила средний палец вслед сестре. Маша, выглядывающая из-за ее спины, скривила губы в брезгливой улыбке и тихо высказалась: "Я бы таких сучек на фонарных столбах бы вешала". А Оксана присела рядом с Власовой и с жалостью в голосе пролепетала:
  - Не плачьте. Не расстраивайтесь, пожалуйста. Она всегда такая... грубая.
  - Да, да, - Анна Яковлевна смахнула слезы и быстро справившись с собой решила сменить тему. Она участливо взглянула на девочку: - Оксанка, я еще вчера хотела спросить тебя... Ты действительно в положении?
  - Да, - счастливо ответила девочка.
  - А кто отец ребенка?
  - Мой друг. Его зовут Максим. Мы вместе учимся в училище. И мы хотим пожениться. Но только вот когда не знаю.
  - Почему?
  - Потому что по обмену мне как сироте предстоит поездка в Бельгию. А он туда не может поехать со мной. Так что мне нужно выбирать: или Бельгия, или замуж выходить.
  - Да-а, дилемма, - протянула Власова.
  - А вы как думаете, что сначала нужно сделать?
  - Я бы сначала съездила в Бельгию, а уж потом бы вышла замуж.
  - И я так сделаю, наверное. Только вот не знаю, когда меня выпишут. Каникулы в училище уже закончились, а меня все не отпускают. Я здесь только ем и сплю. Даже лекарств никаких не дают почему-то, - задумчиво отозвалась Оксана и вернулась на свою кровать. Девочка улеглась на спину и повернув голову в сторону Алисы, весело рассмеялась: - Опять ты свои тряпки на нитки разбираешь?
  - А что, нельзя? Мне это помогает успокоиться, - недовольно поджала бледные губы Алиса, которая уже сидела на кровати и сосредоточенно вытягивала нитку из того же влажного лоскутка ткани, которым совсем недавно протирала цветочную листву. После едкого замечания девочки Нетребская с сожалением оторвалась от своей занимательной работы и аккуратно сложила тряпицу и нитки на тумбочке. На мгновение она задумалась о том, чем бы заняться дальше и, развернувшись в пол-оборота к подушке, принялась с остервенением взбивать ее. Этим действием бедная Алиса уже не на шутку начала нервировать женщин, находящихся в палате. Они про себя тихонько поругивались, но в открытый конфликт с Алисой не вступали. Но и взбивание подушки Нетребской быстро надоело. Она поднялась, подозрительно оглянулась по сторонам и начала молиться, повернувшись лицом к иконке, стоявшей на окне. Алиса сначала молилась шепотом, то и дело неистово осеняя себя крестным знамением. Постепенно ее голос становился все громче и громче. Выражение лица молящейся было спокойным и елейным, но в глазах разгорался нездоровый фанатичный блеск.
  - А не могли бы вы, Алиса, молиться потише? - прервала бормотание Нетребской Философиня. - Вы здесь не одна. И не все хотят слышать ваши молитвы.
  - Слава те господи! Нашлась хоть одна нормальная среди нас безумных. Философиня права. Лучше выйди-ка ты, Алиска, в коридор, а то ты и правда достала всех своей херней! - поддержала Власову Вера, которая развалившись на постели, отдыхала после мытья стен. - Больше воздуха в палате будет, да и моя лохматка проветрится, - Нежина демонстративно раздвинула ноги и принялась обмахивать промежность полой халата.
  - Ну, девочки, так нельзя. Пусть молится, - вступилась за Алису Полина. - Это ее право.
  Полина быстро подошла к вспыхнувшей от негодования Нетребской и встала рядом с ней. Затем пригладила руками темные блестящие волосы, разобранные на ровный, как под линейку пробор и тоже начала креститься.
  - Вот это номер! - громко заржала Лялькина. - Теперь у нас две верующих дуры!
  - Выйдите, дамы, в коридор. Пожалуйста. Вы в меньшинстве. А большинство не желает слушать ваши обращения к богу, или кому вы там молитесь, - строго сказала Власова и улеглась с книгой в руке.
  - Я не ожидала такого от вас, Анна Яковлевна, - тихо проговорила Полина и в ее голосе слышались нотки обиды и осуждения. Она схватила Алису за руку и повела из палаты.
  - Они все грешницы и ничего не понимают, - громким шепотом, что бы все слышали, проговорила Алиса.
  - Да. Но не нам их судить. Есть другой суд.
  - Да, есть. Они все грешницы.
  Так, тихо переговариваясь между собой, женщины вышли в коридор.
  Лаврентьева с интересом наблюдала за поведением своих соседок, но не вмешивалась и происходящее не комментировала. Сейчас ее больше всего занимала Алиска. Именно Нетребская первой привлекла к себе внимание Кристины, как только она переступила порог седьмой палаты. С первого взгляда Лаврентьева поняла, что бедная женщина настоящая шизофреничка. Девушка вспомнила, как однажды Нежина поинтересовалась у Алисы, почему та бесконечно теребит кусочки ткани. И Нетребская просто объяснила свои странные действия:
  - Мои руки должны быть заняты. Иначе я здесь сойду с ума.
  - Так тебе уже и сходить-то не с чего, - рассмеялась Вера. - Ты уже давно сошла с ума. И ты в дурке, убогая. Помнишь?
  Алиса мутными глазами посмотрела на свою обидчицу и сердито ответила:
  - Не смейся, дура. Ты ничего не понимаешь.
  - От дуры и слышу, - отозвалась Нежина и ехидно добавила: - А что, Алиска, верующим можно шарить по чужим тумбочкам, воровать, попрошайничать и рвать казенные наволочки на тряпки? Знаю я, чем ты занималась в шестой палатке. А еще таблетки надо пить, а не смывать их унитазе.
  - Отстань!
  Подобные пикировки между женщинами случались довольно часто и почему-то веселили обитательниц седьмой палаты. Алису в палате недолюбливали и не позволяли ей пользоваться своими вещами. Но еды для бедной Алиски не жалели и частенько подкармливали кто чем мог. Сама же монашка почему-то настойчиво опекала забывчивую Наденьку Мельникову. Алиса часто читала ей что-то из молитвослова, который постоянно носила с собой в кармане халата. Она даже приобщила Мельникову к своему любимому занятию - разбору квадратиков ткани на ниточки. Наденька делала эту работу охотно, как и с удовольствием слушала тихий мелодичный голос Нетребской, когда та объясняла, что бог любит всех и как он помогает страждущим и верующим в его существование людям.
  - А он поможет мне вернуться домой сегодня? - с наивной надеждой спрашивала Мельникова.
  - Конечно, - всякий раз убежденно отвечала Алиса, хорошо понимая, что назавтра девушка даже не вспомнит об этом разговоре.
  Кристина заметила, что Власова тоже внимательно наблюдает за всем происходящем в отделении и палате. Но никогда по поводу событий в отделении не высказывалась. Когда Философиню позвали на свидание с дочерью и зятем, Кристина решила полистать роман, который читала эта тихая с печальными глазами женщина. Неожиданно из книги выпал листок с какими-то записями, сделанные рукой Власовой. И как ни стыдно было читать чужие строки, Кристина все же решилась сделать это.
   "...так, как и в чем мы измеряем наши потери, страдания и разочарования? В граммах или тоннах? Мы все несем на себе ношу свой жизни и ее груз обрушивается на нас сразу после рождения. И это бремя не измерить в привычных нам мерах, потому что, порой, жизнь давит на нас сильнее многотонной каменной глыбы, а иногда бывает легка, весела и доброжелательна к нам. Наблюдая за этими такими разными женщинами, я сочувствую им и часто задаюсь непростыми вопросами: Почему они сломались? В каких условиях они живут? Что причиняет им невыносимые страдания и душевные муки? Почему пришли к алкоголизму и в итоге к суициду? Где граница между признанной людьми нормой поведения и реальной патологией? Что в сложной жизненной ситуации лучше всего дать им: лекарства, пассивную веру в бога или иллюзорную надежду на лучшее будущее? А может следует постараться придать им уверенности в себе и собственных силах, постараться объяснить, что все они личности единственные и неповторимые и напомнить, что жизнь дается только один раз и другой уже не будет? Возможно следует научить их не лениво полагаться на кого-то, бога, например, или своих близких, а мыслить и действовать самостоятельно. Реально ли каким-то образом убедить их в том, что они в состоянии жить свободно, самостоятельно принимать решения и направлять свой внутренний потенциал на что-то полезное, доброе и нужное другим людям? Но могут ли больные или уже мертвые души действовать и жить самостоятельно? Способны ли женщины с больной душой мыслить адекватно? А может не всякую душу можно спасти? Способно ли лечение вернуть этих женщин к нормальной жизни? И ответ напрашивается сам собой: скорее всего нет. И здесь все зависит не столько от степени самой болезни и омертвления души, сколько от того, что именно душам этих женщин выпала участь пройти через страшные уроки самоуничтожения. И чем сильнее душа поражена болезнью, тем труднее ей вернуться в нормальный реальный мир и тем сложнее этим женщинам не переступить черту, за которой смерь и забвение. И сопротивляться этому могут только очень сильные и стойкие женщины. Но почему тогда я сама, считая себя сильной, оказалась здесь?"
  Кристина перевернула листок и продолжила чтение: "А медперсонал? Почему судьба отправила этих мужчин и женщин в это скорбное место? Какие жизненные уроки они должны здесь выучить? Что они должны понять и осознать, каждый день соприкасаясь с душевнобольными? Что их собственные души отрабатывают здесь? Прошлые грехи? Нанесенные кому-то обиды? Или они сами, или кто-то из их родных болен, и они ищут способ помочь им, постигая все тонкости психиатрии? Или все гораздо проще? Они пришли сюда по зову сердца и своей собственной души, чтобы помочь страждущим и облегчить их жизнь? А иные ради денег, или просто потому, что в другом месте они не смогли найти применения своим истинным талантам? Все просто и одновременно сложно. Но как бы ни банально это не звучало, такова жизнь и в ней нет легких путей. Но в итоге мы сами выбираем свой путь, а не кто-то другой заставляет нас сделать этот непростой выбор. И еще. В какой день, минуту или секунду в красивых глазах медсестер, санитарок и надзирательниц затухают искорки доброты, понимания, сострадания и милосердия? В какой миг они выходят за разумные пределы в своей ненависти, отвратительных поступках и высказываниях? Когда они, за редким исключением, превращаются в сук, сорвавшихся с цепи человечности? Да - устают, да - привыкают, да - грубеют, и да - становятся равнодушными и бесчувственными. И надо признать, что в этой богадельне трудно оставаться собой и не превратиться в равнодушную, черствую, грубую, склочную и душевно мертвую особь. Но люди с больной душой - это все еще люди, а не горстка пепла в траурной урне".
  Кристина вернула лист на место и подумала о том, что все эти размышления Философини кажутся странными и непонятными. Она тут же решила, что не стоит зацикливаться на прочитанном, потому что у них у всех есть свои заморочки и что Философиня не исключение, раз оказалась в дурке, решившись порезаться.
   Весь этот весьма сумбурный день Философиня так и проходила с открытыми швами. Пациентки отделения бросали понимающие взгляды на Власову, но никто неуместных вопросов не задавал. Сама же Анна Яковлевна словно и не обращала внимания на сочувственную реакцию некоторых больных. Она была приветлива, долго о чем-то разговаривала с красавицей Лерой и санитаркой Жанной. И только вечером, ближе часам к восьми, в палату вошла Хрипатая и предложила Власовой перевязать руки, но Философиня негромко и ясно ответила:
  - Спасибо, но ложка хороша к обеду. В вашей помощи я более не нуждаюсь. И боюсь, что в этой больнице вам не место. Человек, который отказывает в помощи больному, даже если это и не входит в его компетенцию, не имеет права работать в медицине.
  - Я была занята, - грубо отрезала сестра, слегка растерявшись.
  - Да. Игрой в компьютерные игры и сплетнями.
  - Ну воля ваша, но... - стала в угрожающую стойку сестра.
  - Не надо меня пугать, а лучше подумайте о себе. Сейчас самое время.
  На следующее утро, сразу после завтрака, Лера остановила Философиню в коридоре:
  - Анна Яковлевна, давайте немного посидим на диване. Я хочу с вами поговорить.
  - Хорошо, милая, идем, - согласилась Власова и когда они удобно устроились на мягких подушках дивана, спросила: - Так, о чем, Лерочка, ты хотела поговорить со мной?
  Девушка огляделась по сторонам и наклонившись к Анне Яковлевне тихо сказала:
  - Я сегодня выписываюсь.
  - Поздравляю. Рада за тебя.
  - Ну особенно-то радоваться нечему. Меня просто переводят в другую клинику. Но я очень рада, что наконец вырвусь отсюда. Я вчера невольно подслушала ваш разговор с Хрипатой. Она очень опасна. И я хочу предупредить вас: не лезьте на рожон, пожалуйста. Притворяйтесь, не спорьте и со всем соглашайтесь. Иначе они вас заколят аминазином или галоперидолом, и вы не сможете дальше жить нормально. Пожалуйста, - Лера умоляюще посмотрела на Философиню и добавила: - Вы единственная здесь адекватная женщина. Но они легко могут...
  - Не волнуйся за меня, дорогая, - мягко прервала Леру Философиня. - Мне здесь ничего не угрожает. Я могу за себя постоять.
  После приема лекарств Философиню вызвали в процедурный кабинет. Там находилось две женщины. Одна из них, высокая с красивыми холодными голубыми глазами, оказалась хирургом. Врач взглянула на Власову и безразлично сказала:
  - Покажите руки.
  Философиня продемонстрировала руки, а врач так же равнодушно обратилась к другой женщине, робко стоящей у кушетки:
  - Обработай и перевяжи.
  Отдав распоряжение своей подчиненной, надменная дама вышла, не соизволив попрощаться.
  - Снежная Королева и есть Снежная... - пробормотала себе под нос медсестра, словно извиняясь на поведение врача. Девушка, не меняя благодушного выражения лица, умело перевязала Власовой руки и произнесла: - Теперь вы к нам будете ходить на перевязки. У сестер вашего отделения другие обязанности. Они не должны...
  - Да-да, я это уже поняла. Спасибо вам.
  - Пожалуйста, - улыбнулась девушка. - Только не волнуйтесь и не расстраивайтесь. Поправляйтесь.
  - Спасибо, - еще раз поблагодарила сестру Анна Яковлевна, а та, прихватив сумочку с медикаментами и бинтами, быстро покинула процедурный кабинет.
  С этого самого дня Хрипатую в отделении больше не видели.
  
  Глава 20.
  В этот вечер Кристина в палате была одна, что случалось крайне редко. Она сидела на кровати скрестив ноги и перелистывала блокнот, иногда вчитываясь в отдельные строки, написанные ее крупным размашистым почерком. Непривычную тишину ожидаемо нарушила Анна Романовна, которая явилась произвести вечернюю уборку палаты. Кристина подняла глаза и равнодушно взглянула на санитарку, юркую женщину пенсионного возраста, которая как всегда находилась в легком подпитии. Этот свой маленький грешок Романовна тщательно скрывала и прикладывалась к бутылочке только вечером, закрывшись на пять-десять минут в кладовке, где хранились ведра, тряпки и швабры. Хлебанув из маленькой фляжечки, она выходила в коридор с раскрасневшимися щечками и сверкающими глазками.
  - Чего сидишь? Иди в коридор к другим бабам, - беззлобно попыталась выпроводить Кристину из палаты Романовна, полоща половую тряпку в ведре. - Мне полы надо помыть, а во время уборки больным находиться в палатах не положено.
  - Я вам не мешаю, Романовна. И бесцельно шататься по коридору я не хочу.
  - Но не положено ведь... - начала убеждать Лаврентьеву уборщица, но потом махнула рукой и принялась возить мокрой тряпкой по линолеуму. Кристина вновь наклонилась над блокнотом в поисках записей о Нетребской.
  Уже долгое время наблюдая за Алисой, Лаврентьева часто задавала себе вопрос: почему эта женщина съехала с катушек и превратилась в ярую фанатичку? Наверное, размышляла Кристина, у бедной сумасшедшей были причины сначала уйти в монастырь, а потом попытаться наложить на себя руки. Справедливости ради, думала Лаврентьева, надо отметить, что Алиска была женщиной привлекательной: рост чуть выше среднего, красивое лицо с гладкой кожей, черные брови вразлет и карие глаза. Все эти черты выдавали в ней помесь татарки и русской. А еще Нетребской удалось сохранить классную фигуру после двух родов. И что удивительно, Алиска совершенно не поправлялась при таком ненормальном аппетите, свойственном многим душевнобольным. Нетребская съедала все, что подавали в столовой и никогда не отказывалась от добавки, если другие пациентки не желали есть свои порции. Она всегда жадно смотрела на еду свою и чужую, и женщины без слов придвигали к ней свои тарелки.
   Складывалось впечатление, что Нетребская была всегда голодна. Она беззастенчиво выпрашивала еду у всех вновь поступающих больных. Иногда в поисках еды, не гнушалась залезть и в чужие тумбочки, но чаще всего попрошайничала. А поскольку ее никто не навещал, то ей всегда нужны были шампуни, мыло, зубная паста и женские прокладки, и безумная Алиска частенько таскала эти предметы личной гигиены у своих соседок по палате. Власова как-то застала Алису за воровством своих вещей, и мягко отчитав воровку, сказала, что ее дочь много работает не для того, чтобы кто-то пользовался ее дорогими французскими шампунями и кремами. И добавила, что если Алиса позволит себе еще хоть раз залезть в ее тумбочку, то обо всем расскажет врачу. Но тем не менее Власова никогда не могла отказать Алисе ни в еде, ни в фруктах, ни в сладостях, которыми баловала ее дочь.
  Еще, как заметила Кристина, Нетребская не могла долго усидеть на одном месте. Она всегда тщательно застилала свою постель и красиво ставила подушку, перед этим долго взбивая ее, доводя остальных обитательниц седьмой палаты до исступления. Но что больше всего раздражало женщин, то это фанатичная религиозность Алисы.
  Алиса мало говорила о себе и старательно, даже умело, провоцировала соседок по палате на беседы о боге и вере. Иногда из бессвязных и отрывочных фраз, которые изредка прорывались у Нетребской, можно было сделать кое-какие выводы относительно ее жизни. И самой главной бедой в жизни Алиски было отсутствие выбора и принятия самостоятельных решений. Сначала за нее все решали родители, потом муж. И когда бедная женщина все же решилась сделать свой выбор и поступить так как ей хочется, ее тут же настигла рука судьбы, разрушив все ее планы и надежды.
  Лаврентьева задумчиво погрызла кончик ручки, затем отыскала в блокноте чистый лист и аккуратным почерком вывела: "История о лжемонашке и истинной вере".
  "Алиса родилась в семье баптистов. С самого детства ее настольной книгой была красочно оформленная "Детская Библия", которую родители привезли из Америки. В восемнадцать лет Алису выдали замуж за сына главы секты города N. Брак Алисы родители считали очень удачным, потому что все в новой семье складывалось замечательно. Все было у молодых: и общая вера, и уютная квартира в новом доме, и отличная работа. А потом появились и дети-погодки. Но... в какой-то момент за Алисой стали замечаться странности. Молодая женщина стала о чем-то задумываться, все меньше времени уделяла мужу и детям, а потом и вовсе пропала не известно куда. Спустя несколько недель беглянка нашлась в Свято-Никольском женском монастыре. Ее вернули домой и приказали без разрешения на улицу не выходить. Странный и неожиданный побег Алисы в монастырь и ее душевные переживания в семье даже не обсуждались, напротив, родственники делали все, чтобы скрыть от адептов секты сей ненормальный и возмутительный поступок Алисы. Ну не принято в их сообществе бросать семью, убегать, да еще не куда-нибудь, а в монастырь!
  С каждым днем Алиса все больше погружалась в себя, на вопросы отвечала односложно. Она автоматически выполняла домашнюю работу и на ласки мужа не откликалась. И однажды в холодную ветреную осеннюю ночь, Алиса поднялась с супружеской постели и открыла балконную дверь. Она вышла на балкон в одной ночной рубашке, приставила низкую скамеечку к ограждению балкона и перекинула ногу через перила. К счастью вовремя подоспел муж и оттащил Алису от ограждения, не дав ей упасть с седьмого этажа. Алиса сопротивлялась изо всех сил, что-то бессвязно выкрикивала, плевалась и даже пыталась кусаться. Рассерженный муж грубо бросил Алису на кровать и безжалостно скрутил ее руки простыней. Следующим утром Алиса пришла в себя в шестой палате, но она совершенно не понимала в какой именно больнице она находится. Некоторое время она пыталась сообразить каким образом попала сюда. В том, что она в больнице у нее сомнений не было. Потом она с трудом припомнила, что хотела выброситься с седьмого этажа и что муж фактически спас ее. Но благодарности к мужу не испытала, а только глухое раздражение от его насилия над собой, своим телом и душой. Когда же Нетребская попыталась подняться с постели, то обнаружила, что ее руки и ноги жестко зафиксированы, а затуманенная голова болит. Смирившись с неизбежным, Алиса решила принять все как есть. Она безропотно подчинялась надзирательницам и сестрам, и принимая лекарства все дальше и дальше уходя от навязчивых мыслей, страхов, волнений и переживаний. Оставались только апатия и полное безразличие ко всему.
  Через некоторое время Алиса почувствовала себя лучше, стала выходить из палаты, но ее поведение было весьма странным. Она постоянно совала нос куда не следует, а утром и вечером неистово молилась, уставившись в одну точку. Однажды даже испортила телевизор, чем навлекла на себя гнев сестры Старовойтовой. Довольно скоро у Алисы нашлась подруга - такая же фанатичка, как и она сама. Марина Ильинична Ефимова зарабатывала на хлеб тем, что продавала в церкви кресты, свечки и религиозную литературу. Ее тусклые бегающие глаза всегда были опущены в пол и только когда она общалась с Алиской, ее взгляд становился более осмысленным и даже каким-то мечтательным. О чем думала эта женщина для всех было загадкой, потому что она старательно избегала любого общения. И только сдружившись с Алисой, Ефимова словно воспряла духом и уже не вела себя столь отстраненно и замкнуто.
   Женщин часто можно было увидеть сидящими на диване за чтением религиозных книг, которыми снабжали Ефимову родственники. Именно Марина подарила Алиске иконку, на которую та и молилась. Поговаривали, что они даже сочиняют какие-то гимны, восхваляющие господа. Сестры тихо посмеивались над увлечением подружек, но относились к их занятиям снисходительно. Больные отделения сплетничали о том, что муж Алиски хочет расторгнуть брак с ней, но пока она в сумасшедшем доме сделать это ему будет затруднительно, потому что в общине разводы строго запрещены. Родители Алисы встали за нее горой и несчастный Нетребский теперь вынужден ждать выписки жены, чтобы все же развестись с ней. Ему каким-то невероятным образом уже удалось лишить Алиску родительских прав и оформить полную опеку над детьми, тем самым оградить их от сумасшедшей матери. Но и сам мужчина хотел свободы. Сестры говорили, что у него уже есть другая женщина, на которой он мечтает жениться, если, конечно, ему позволят это сделать. Иногда Нетребский звонил в отделение и справлялся о состоянии жены, но эти звонки были крайне редки. Однажды кто-то из сестер разрешил Алисе самой позвонить мужу, но разговора не получилось. Когда она принялась обвинять Нетребского во всех смертных грехах, он просто бросил трубку и больше ни в какие контакты с ней не вступал. И по сей день остается тайной, почему сектанты сами не навещают больную Алису и не снабжают всем необходимым - ведь у них не принято бросать своих в беде. Наверное, им запрещено это делать. Но кем? И кто заберет Алису из больницы, когда придет день ее выписки?"
  Лаврентьева поставила вопросительный знак и отложила блокнот. Она так увлеклась своей работой, что даже не заметила, что ее соседки вернулись в палату и расположились на кроватях. Скоро отбой. Еще один день в сумасшедшем доме подошел к концу.
  
  Часть третья.
  Глава 21.
  Короткий февраль неумолимо отсчитывал свои дни. В последнюю неделю месяца неожиданно пришла ранняя весна. Быстрая и бурная. Природа, еще не настроенная на новый расцвет, словно сопротивлялась теплу и ярким солнечным лучам. Земля, освободившаяся от снега, не спешила выдавать первую робкую травку, а деревья лениво покачивали голыми ветвями. Но в первых числах марта, словно смирившись с неизбежным, природа начала постепенно оживать.
  Город N жил своей обычной жизнью, но и он устоял перед весенним искушением. Казалось, что и дома, и люди в них, вдохнув в себя весеннего тепла, обновятся и станут более яркими и жизнерадостными. Но все это обновление в природе, не коснулось города N. Здесь по-прежнему все было как всегда - серо, мрачно, размеренно и тихо.
  И в палате ?7 сегодня было особенно спокойно. Цыганка Маша, Катя Лялькина и Вера Нежина что-то тихо обсуждали, собравшись в тесный кружок. Собственно, не обсуждали, потому как говорила в основном одна Верка. Кристина вспомнила, как однажды Философиня, обратившись к болтушке, спросила: "Ты не устала слышать свой голос, Вера?", на что та беззлобно ответила: "А мне мой голос нравится, - и тут же похвасталась: - И я, между прочим, хорошо пою!". Кристина уже привыкла к постоянной болтовне Веры и воспринимала голос Нежиной как некий фоновый шум, на который не стоит обращать внимания. Но по какой-то необъяснимой причине именно Верка всегда находилась в центре внимания. Возле нее часто собирались больные и периодически в седьмую наведывались женщины из других палат. И чем Нежина привлекала к себе пациенток со всего отделения для Лаврентьевой оставалось загадкой. Конечно, Нежина знала массу анекдотов и всяких криминальных историй, была жизнерадостной и неунывающей, но в то же время хамоватой и неисправимой вруньей. А возможно все дело было в ее буйном темпераменте и энергии плещущей через край, которой так не хватало больным, приторможенных лекарствами. Вот и сейчас Верка рассказывала подружкам что-то смешное, потому что время от времени те заливались смехом. "Скорее всего Верка опять травит анекдоты", - подумала Лаврентьева и некоторое время решала присоединиться ли к веселой компании или продолжить разгадывать кроссворд, выпрошенный у Философини, потому как журналы, принесенные Владом, чудесным образом испарились. Надо полагать, что их куда-то припрятала Алиска.
  Кристина передернула плечами, сбрасывая с себя эти мысли, мешающие ей сосредоточиться и нагнулась над кроссвордом, но вникнуть в смысл заданий не смогла. Девушка оторвала взгляд от журнала и прислушалась. С разных сторон палаты доносились приглушенные разговоры.
  - А сколько у тебя детей? - обратилась Вера к Машке, неожиданно прервав свой словесный понос.
  - Двое. Мальчик и девочка.
  - А муж хороший?
  - У меня из было три.
  - Три?
  - Но я одна ращу детей.
  - Ого!
  "Эта Машка врет и не краснеет", - подумала Кристина и перевела взгляд на вихрастую Аню, которая разговаривая с Наденькой умудрялась чистить зубы мандариновой корочкой.
  - Он любит меня и обязательно навестит.
  - Конечно навестит. Ты только жди, - проговорила Наденька и тут же печально добавила: - А меня никто не навещает. Я тебе даже немного завидую, мои-то братья не приезжают.
  - Они приедут, не волнуйся...
  - Наверное, - неопределенно буркнула Наденька, состроив недовольную мину.
  - А хотите послушать Песнь Пресвятой Богородицы? - Это Алиска присоединилась к девушкам, усевшись на кровать Наденьки.
  - Угу, - ответила Аня, вытаскивая из тумбочки очередную корочку.
  - Богородица Дево, радуйся, Благодатная Мария, Господь с тобою... - затянула свою волынку Алиска.
  - Ага...
  - ... благословлены. Ты в женах и благословенен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших.
  "Бедные девочки, как они могут слушать это?" - опять подумала Кристина и посмотрела на Полину, которая с жадностью прислушивалась к Алисе, стараясь не пропустить ни единого слова.
  Ольга, лежащая в своей излюбленной позе, казалось, уже немного отошла от смерти мужа, но по-прежнему общалась только с Философиней. В эти минуты она пристально вглядывалась в Наташу.
  - Я когда-то была влюблена в парня. И я очень хорошо знаю, что настоящая любовь - это проклятие. Моего любимого убили в пьяной драке, и мы так и не смогли пожениться. Я долго не могла отойти от потери любимого. Потом я вышла замуж за первого, кто позвал. Без любви и надежды, что вновь испытаю любовь. В браке у меня родились двое деток. А потом я попала в больницу. У меня рак был в голове. К счастью опухоль оказалась доброкачественной, но врачи так сделали мне операцию, что что-то задели в мозгу и теперь я страдаю эпилепсией. Теперь у меня бывает три-четыре приступа в месяц.
  - Господи, милая, как это страшно. А что муж твой? - оторвалась от чтения Власова.
  - А что муж? Муж спился и в итоге сбежал, не выдержал всего. Я осталась с одна с двумя маленькими детками на руках.
  - Но как ты справляешься?
  - Ко мне мама переехала. Она мне помогает. Без нее я бы пропала совсем. Я даже повеситься хотела. Но не сделала этого - детей не хотела круглыми сиротами оставлять. А здесь я потому, что группу надо получать.
  - А муж-то платит алименты? - включилась в беседу маленькая Оксана.
  - Да какие там алименты! Совсем мизерные. Мамина пенсия да моя... вот и все наши деньги. Работать-то я не могу совсем. Слабая стала. А дом-то свой, большой. Его содержать надо. Но мне бывает так плохо, что я целыми днями лежу.
  - А вязать ты, Наташенька, умеешь? - поинтересовалась Философиня.
  - Да, - улыбнулась женщина и с гордостью добавила: - Я очень хорошо вяжу.
  - А ты не пробовала вязать что-нибудь на продажу?
  - Нет, - растерянно ответила Наташа.
  - А пинетки вязать умеешь?
  - Да.
  - Вот тебе и приработок! - горячо воскликнула Анна Яковлевна. - Ты вяжи пинетки, варежки, носочки, а мама пусть на рынке продает. Многие молодые мамаши покупали бы для своих деток твою работу. И ты бы была занята, и деньги бы были. И это большое дело быть занятой! Тогда бы и мысли дурные бы в голову не лезли.
  - А что? Может и правда заняться этим? - воодушевилась Наташа и ее лицо посветлело.
  - Очень хорошая идея, на мой взгляд, - поддержала Философиню Света. - А вот послушайте-ка какой я нашла клевый рецепт в журнале для уходя за лицом. Первое, что надо сделать - это растворить аскорбинку в воде. Ну знаете, она бывает такая белая внутри, но не желтую надо растворять. Потом этим раствором надо протереть проблемные места на коже. Дальше кусочком лимона протереть вокруг глаз, а уж потом из кофейной гущи сделать скраб. То есть гущу надо высушить и нанести ее на лицо.
  - На сколько? - заинтересовавшись спросила Наташа.
  - Минут на пятнадцать. А потом смыть теплой водой.
  "И зачем Наташе эти маски? У нее такая красивая и гладкая кожа", - подумала Лаврентьева и отметила про себя, что безмолвная Лариса, как и раньше не двигаясь лежит на спине и мрачно рассматривает какие-то невидимые узоры на потолке. Хотя Кристина уже знала, что видеть этих узоров бедная Ларочка не могла. Она очень плохо видела и в скором времени ей угрожала полная слепота. И она была такой же жертвой врачебной ошибки, как и Наташа. Об этом Кристине рассказала Жанна, которая на самом деле оказалась родной сестрой Ларисы. И устроилась Жанна санитаркой в отделении, чтобы быть рядом с сестрой в трудное для нее время.
   "История о медицинской ошибке, ее последствиях и сестринской преданности".
   Несколькими часами ранее Жанна Томилина ехала в маршрутке на работу и равнодушно смотрела в окно. Город только начинал просыпаться, а она уже на ногах с пяти утра. Как всегда, в дни дежурств она сначала принимала душ, потом готовила завтрак сыну и мужу, потом красилась и тихонько выходила из дому, чтобы не нарушить сон своих любимых мужчин. К работе санитаркой в психбольнице она привыкала долго и мучительно. Но другого выхода не было. И это был ее выбор. Хотя еще несколько лет тому назад она была биатлонисткой, спортсменкой, подающей большие надежды. Но влюбилась, вышла замуж, родила сына и со спортивной карьерой распрощалась навсегда. И дело даже было не в замужестве, а в том, что надо было начинать зарабатывать деньги на очень нужное дело. Она устроилась учителем физкультуры в школу и одновременно получала высшее образование, таково было условие директрисы школы. Жалела ли она о такой резкой перемене в своей жизни? Однозначно нет, потому что и для бабушки, и для сестры она - единственная надежда и опора.
   Весь этот ад в их маленькой семье начался, когда Ларисе исполнилось двадцать лет. Слепота начала настигать сестру в самом расцвете юности. Местные врачи диагностировали у Ларочки катаракту, хотя считается, что это тяжелое заболевание характерно для стариков. Но, увы, сестра попала в тот небольшой процент молодых людей, которые заболевают этой страшной болезнью. Когда врачиха в местной поликлинике провела все анализы, то ее приговор был однозначен: "Только операция. И срочная. Иначе Лариса полностью потеряет зрение".
   Жанна хорошо запомнила взгляд сестры в тот день. Это был взгляд обреченной на смерть девушки. Без надежды на нормальную и полноценную жизнь, на любовь и свою семью. Но надежда все же была и тогда, собрав все имеющиеся в доме деньги и продав доставшиеся в наследство от матери драгоценности, они с бабушкой оплатили операцию сестры в дорогущей платной клинике в столице, да еще одожили денег на благодарственную мзду профессорше, которая будет оперировать Ларису.
   Ждать самой операции пришлось долго, почти три месяца. Бедная сестра вся извелась. Она часто плакала, забросила учебу в институте и почти не выходила из дому. И когда наступил день операции, Лариса была страшно напугана. Она постоянно задавала один и тот же вопрос: "Жанночка, ты уверена, что все будет хорошо? Все будет хорошо?" И она с наигранным оптимизмом отвечала: "Не волнуйся, сестричка. Все будет не просто хорошо, а отлично. Здесь классные специалисты". Но беспричинная тоска сжимала сердце и жалость к сестре рвалась наружу. И стоило больших усилий держать себя в руках, улыбаться, ободрять бедную сестру и не показать, как страшно ей самой.
   Когда операция завершилась они с бабушкой шли по безлюдному почти стерильному коридору клиники, тихо переговариваясь между собой. Они страшно волновались и за пустой болтовней старались скрыть свой страх перед окончательным вердиктом врача. Они робко постучали в дверь ординаторской, а когда вошли, то увидели сидящую за столом профессоршу, невзрачную женщину лет пятидесяти.
   - Доктор, миленькая, как прошла операция? - выдохнула бабушка, не спуская тревожных глаз с профессорши.
   - Не волнуйтесь. Операция Ларисы прошла успешно. Вам не о чем волноваться. Правда, потребуется некоторое время на ее восстановление после операции. Но все плохое уже позади.
   - Слава тебе господи! - облегченно перекрестилась бабушка. Но Жанна вдруг ясно осознала, что профессорша лжет. И лжет самым беззастенчивым образом.
   - Вы говорите правду? Осложнений правда не было?
   - Нет, - ответила врач, старательно отводя взгляд в сторону.
   - Спасибо вам, милая, - проговорила бабушка и боязливо положила конверт с деньгами на стол врача. Та быстро смахнула конверт в ящик стола и поднялась с места. Разговор был окончен.
   А потом начался сущий ад. Бедная Ларочка перенесла еще одну операцию, но зрение все ухудшалось, а осложнения следовали одно за другим. Лариса передвигалась по дому с трудом и ее взгляд был направлен только в одну сторону. Она больше не делилась своими переживаниями, не плакала и не жаловалась на судьбу. Она словно окаменела в своем горе и все дальше отдалялась от близких людей и подруг. И наступил тот роковой день, когда бедная сестра решила расстаться с жизнью. И вот теперь они обе в психушке. Одна на больничной койке, а вторая выносит говно за другими сумасшедшими, чтобы быть поближе к сестре и облегчить ее страдания.
   Но сегодня радует то, что вчера на обходе заведующая сказала, что психическое состояние сестры улучшается, а значит можно готовиться к третьей и последней операции сестры. И на этот раз все будет хорошо.
   Вот, наконец, и ее остановка. Жанна легко выпорхнула из маршрутки. Рабочий день, как и всегда будет длинным и тяжелым. Но это все ерунда по сравнению с тем, что появился проблеск надежды на то, что все может измениться к лучшему и Ларочка обретет счастье, которого достойна более чем кто-либо на этой земле. И внутренний голос не обманывает. Скоро все снова станет хорошо, и сестра сможет покинуть этот скорбный дом. Навсегда. А вместе с сестрой уйдет и она, и больше не будет нести на себе груз печали и сострадания к этим бедным женщинам, с которыми судьба поступила так несправедливо. Впрочем, как и с ее сестрой.
  
  Глава 22.
  "История о Розе, привидении и страшном заклинании".
  - Алиска, да заткнись ты уже наконец! - неожиданно вскипела Маша. - Ну, честное слово, заколебала ты уже всех своими молитвами. Голос уже твой слышать не могу! - Цыганка грязно выругалась и снизив тон, обратилась к женщинам, которые не ожидали такой витиеватой матерщины от хрупкой и всегда веселой соседки: - Давайте я вам лучше расскажу одну историю...
  - А можно и мне послушать? - в палату вразвалочку входила Смотрящая, по обыкновению сохраняя непроницаемую мину.
  - Естественно, Ниночка. Заходи и садись на мою кровать, - засуетилась Маша и когда Артемьева уселась рядом с ней, начала свой рассказ: - Когда я отбывала свой первый срок за кражу, то приключилась вот такая история...
  - Не пи... пиликай! - неожиданно прервала рассказчицу Вера. - Не сидела ты никогда! Не то что я отбомбила девять лет...
  - А вот и нет! Сидела! - сходу обиделась цыганка.
  - Да не слушай ты Верку, рассказывай, - поддержала Машу Лялька.
  - Так вот... - таинственны шепотом заговорила цыганка. - Спим мы как-то ночью. В камере тихо-тихо. И вдруг сквозь сон я слышу, как кто-то скребется. Поначалу я подумала, что это мышь. Но звук был такой странный и жуткий, что я окончательно проснулась. Проснулись и другие девки. И тут... - Маша сделала театральную паузу и чуть громче повторила: - И тут мы услышали шаги. Такие тихие, словно что-то шелестит по полу. Все застыли на своих местах и даже перестали дышать. Потом шаги смолкли, будто кто-то остановился на одном месте. Все бабы в камере обрадованно вздохнули. Кто-то повернулся на другой бок, кто-то даже начал храпеть. Но вдруг шаги стали громче, и мы ясно услышали, как кто-то невидимый ходит по камере. Этот кто-то подошел к столу и принялся чем-то шуршать и греметь. А потом мы услышали странные шорохи и стоны, а потом вздохи и всхлипы будто кто-то плачет. Да плачет так жалостливо...
  - А кто плакал-то? Мужчина или женщина? - с придыханием спросила Наташа.
  - Да баба какая-то. И явно не из наших, - серьезно пояснила цыганка. - Наши все были гром-бабы и прошли через такое, что вам и в страшном сне не приснится. А после... а после она начала выть так, что у меня сердце похолодело и застучало так, что я подумала, что оно выскочит из груди и я помру. И волосы на голове сначала зашевелились, а потом встали дыбом.
  - У тебя? На твоей башке? Дыбом? - затряслась от смеха Нежина. - Вот это да!
  - Да тише ты, Верка, не прерывай Машку, - сердито осекла смех подруги Лялькина. - Дай дослушать!
  А Маша довольная привлеченным к себе вниманием театрально-загробным голосом продолжила:
  - Я спрятала голову под подушку, но все равно слышала этот страшный и дикий вой. Девки уже не на шутку перепугались. Все уселись и стали глазами обшаривать камеру. На лицах девок выразился ужас. Но этой воющей бабы нигде не было. Понимаете, кроме нас в камере больше никого не было!
  - А надзирательница разве ничего не слышала? - испуганно шепнула впечатлительная Оксана.
  - Да куда там! Дрыхла, наверное, без задних ног. Ну короче! Мы уже запаниковали. И тут...
  - Что? - поддалась вперед Нинка Артемьева, впервые выказав заинтересованность.
  - И тут на середину камеры выперлась Роза, баба лет шестидесяти пяти. Толстая и седая вся. Она тоже была цыганкой и села на нары, как и я за кражу. Так вот она громко сказала: "Не бойтесь, девоньки, я помогу нам избавиться от непрошенного духа. Говорят, в этой камере когда-то давно повесилась одна сиделица. И она превратилась в настоящее приведение".
  - Да на чем же она могла подвеситься в камере-то? - не поверила Наденька.
  - Да как на чем? Наверное, порвала свою простынь, связала узлами, да и подвесилась на спинке шконки, - предположила Вера.
  - И что, другие зечки ничего не видели и не слышали? - не унималась Наденька.
  - Так ночью все дрыхнут без задних ног, - отмахнулась Нежина. - Ладно, Машка, давай трави дальше.
  - Как оказалось, - продолжила цыганка, - так Роза сказала, что эта зечка после того как подвесилась, в каждое полнолуние приходит в камеру других баб пугать, чтобы те впредь ничего плохого не делали и не попадали сюда.
  - А что, Роза-то? - нетерпеливо поерзала на кровати Полина.
  - А что Роза? Розка подняла руки к потолку и начала по-цыгански какое-то заклятие читать. Ну... прогонять призрака этой подвешенной зечки. Читала долго. Все громче и громче. Представляете, девочки, у нее даже глаза из орбит чуть не повылазили. А изо рта потекла слюна. Ну форменная зомби стала! Жуть! У меня аж мурашки по спине побежали. А потом Роза упала на пол, захрипела и уже пена пошла у нее изо рта. Мы подумали, что все! Капец бабе! Но нет. Поднялась она и так, шатаясь из стороны в сторону, страшно просипела: "Все. Спите, девки, спокойно. Она ушла и больше никого не побеспокоит".
  - И что, эта подвешенная больше не приходила? - спросила Кристина.
  - Слава богу, нет! Мы-то поначалу боялись спать. Но все было тихо. Ни шагов, ни шумов, ни грохота, ни плача. И мы вырубились. Все до одной.
  - И все? - разочарованно спросила Наташа.
  - Да. Все. А что тебе еще надо? - недовольно отозвалась цыганка. - Ты бы хотела, чтобы мы там с ума посходили?
  - Я так думала, что призрачная подвешенная кого-нибудь там придушила, - ехидно высказалась Катя. Женщины громко рассмеялись, а Маша надулась и обиженно поджала губы.
  - Вот что-что, а врать ты, Машка, совершенно не умеешь, - отсмеявшись, констатировала Нежина.
  - Вот когда ты, зечка со стажем, врешь напропалую, так тебе все верят, - пробормотала цыганка, неприязненно глядя на Веру.
  - Потому что я вру правдоподобно. Не то что некоторые.
  В палате опять раздался смех.
  - Так, седьмая палата, чего ржете как кобылы? - в освещенном проеме двери стояла злющая Ольга Васильевна Старовойтова. - Терпеть ваши выходки я не намерена. Здесь больница, а не санаторий. Вы хотите все отделение перебаламутить? А может быть вы хотите, чтобы этой ночью у вас Фенечка погуляла? А?
  - Нет, нет, Васильевна. Мы все... - проговорила Вера.
  - А ты, Нина, марш в свою палату! - приказала Старовойтова. - А то за нарушение режима вычту штраф из твоей зарплаты.
  Артемьева молча поднялась, пробуравила глазами холеной лицо сестры и быстро вышла.
  
  Глава 23.
  Этот новый день начался как обычно: подъем в шесть, утренний туалет, завтрак, прием таблеток. Но два события несколько омрачили спокойный и размеренный ритм отделения. Во-первых, в отделение привезли еще одну резаную, молодую высокую женщину с длинными вьющимися волосами по имени Таня. Ее руки были забинтованы от запястий до самых плеч. Женщина даже говорить не могла, а лишь что-то бормотала себе под нос. Во-вторых, Наташка опять грохнулась в обморок прямо перед постом медсестер. А хорошим было то, что из палаты, наконец, убрали Алиску Нетребскую. Оказалось, что накануне вечером она умудрилась в очередной раз сломать телевизор, когда искала какую-то программу: то ли концерт хотела посмотреть, то ли сериал про ментов. Более того к ней заглянула подружка Ефимова и они на пару сочиняли новые религиозные гимны, громко обсуждая каждое слово. На этих фанатичных дур не могла повлиять даже Философиня, которая подхватив очередной роман, как ошпаренная выскочила в коридор. Видимо не хотела тратить свои силы и нервы на ругню с непробиваемыми набожными дурами.
  Кристина безучастно наблюдала за всем происходящим. Ее уже ничто здесь не пугало и не удивляло. Когда лжемонашку переводили в шестую палату, она кричала, плевалась, возмущалась и сопротивлялась, но сочувствия у Кристины, как и у других обитательниц седьмой палаты не вызвала. Когда эта мерзкая сцена закончилась и Алиску увели, Кристина с облегчением выдохнула. Она тоже была рада избавиться от неугомонной соседки, которая уже изрядно достала всех своими молитвами и тряпочками. Единственная женщина, которая провожала Нетребскую жалостливым взглядом была Полина, которая частенько молилась с Алиской на иконку. Но для Лаврентьевой было совсем не важно, кто займет освободившееся место в палате. Любая другая женщина будет лучше лжемонашки. Заточенная в шестой палате, Алиска теперь не скоро выйдет на волю. Это Лаврентьева хорошо понимала, как понимали и ее соседки. Иногда проходя мимо страшной палаты, Кристина заглядывала туда и замечала, что Нетребская ведет себя как загнанная в стойло лошадь. Порой пленница взбрыкивала и босиком металась взад-вперед по узкому проходу между кроватей. А потом устало укладывалась на свое место и ее лицо принимало совершенно бессмысленное выражение, такое же, как и у старух, лежащих на соседних кроватях.
  Сейчас Кристина поймала себя на мысли, что ее пребывание в седьмой палате больше напоминает лежание в отделении какой-нибудь больнички типа терапии или гинекологии, но никак не дурки. С постоялицами этой палаты было интересно и весело. Особенно ее повеселила история о страшном приведении и Розе с ее черной магией, поведанной цыганкой Машей несколько дней тому назад.
  Комиссия санстанции, к которой все так старательно и тщательно готовились, буквально пробежала по палатам и на какое-то время осела в столовой. Так что примерно сидеть на кроватях, сложив руки им долго не пришлось.
  Лаврентьева решила записать в блокнот враки Маши, потому как общаться ни с кем не хотелось. Оксанка лежала на боку и делала вид, что спит. Лялька болтала с цыганкой о мужиках. Верка Нежина где-то шаталась. Наверное, нашла новые уши для своих бесконечных историй. Философиня читала Булгакова, а Анька вихрастая, как всегда, жевала корочку от мандарина, выпрошенного у Власовой. Лариса лежала на спине по обыкновению уставившись в потолок. Правда к ней заходила Жанна, посидела несколько минут на краю кровати и опять пошла исполнять свои нехитрые санитарские обязанности.
  Да и за окном смотреть было нечего. Шел сильный дождь, беззастенчиво заливая крыши соседних корпусов.
  Кристина уже выудила из тумбочки блокнот, намереваясь записать историю о подвешенном привидении, как напротив нее возникла вихрастая Аня.
  - Можно, Кристинка, мне с тобой поговорить?
  - О чем?
  - О моем деле, - тихо пояснила Аня.
  - Знаешь, я немного занята сейчас, да и про твои сложности я уже знаю, но совета дать не могу никакого. Я в этом ничего не понимаю. Поговори с Нежиной или с Анной Яковлевной. Она женщина умная, может чего и присоветует тебе. Только причеши свой вихор. Помнишь, когда ты шла на свидание к своему парню, так она заставила тебя расчесаться.
  - Он все равно появляется, - удрученно проговорила Аня, проведя рукой по волосам.
  И в который раз Кристина отметила про себя, что взгляд Ани не меняется день ото дня. Ее постоянно встревоженные глаза наводят на грустные мысли. Страх, постоянный страх постоянно изводит и так не совсем здоровую девушку. И вот, интересно, почему Аньке не помогают лекарства? А еще Кристина подумала о том, что ей, собственно, нет никакого дела до проблем Аньки и в очередной раз успокаивать ее совсем не хочется, потому что это бесполезно. Шизанутая Анька все равно останется на своей волне и будет по-прежнему глушить свой страх мандариновыми корочками, которыми чистила зубы с каким-то ожесточенным упорством. И так она могла сидеть часами, никак не реагируя на происходящее вокруг нее.
  - Так намочи водой и пригладь его. А то ходишь, как растрепа. Вот бери пример с Полины. Она всегда прилизанная ходит. У нее ни один волосок не торчит.
  - Ладно, - смирилась с неизбежным Аня и обратилась к Власовой: - Анна Яковлевна можно с вами посоветоваться?
  - Я, милая, советов не даю. Но если тебе нужно что-то обсудить, то милости прошу, - Власова присела на кровати и поманила Аню к себе.
  Аня еще раз пригладила вихор рукой и уселась рядом с Философиней.
  - Слушаю, Анечка, что случилось?
  - Понимаете, я очень боюсь...
  - Расскажи, чего ты боишься?
  - Что меня посадят в тюрьму.
  
  Глава 24.
  "История об украденных сапогах за 25 талеров и мандариновых корочках".
  - Понимаете, я родилась в деревне. Отца своего я не помню, а мама от безысходности и тяжелого труда начала попивать. Я с трудом закончила школу, но все же поступила в профтехучилище. Я учусь на повариху. Не смотрите на меня, что я такая худая и что у меня почти нет груди, и что даже нулевой размер лифчика мне велик. На самом деле я сильная и выносливая. Когда я жила в общаге, то познакомилась со своим парнем. Вы же видели его, когда он ко мне приходил. Правда он красивый? И борода черная ему идет. Так вот. Вскоре он предложил мне жить вместе, и я согласилась. На съемной квартире все же лучше жить, чем в общаге. А еще мы мечтаем о том, что, когда заработаем много денег купим дом с большим двором и садом, чтобы детям было где гулять. Это будет наше пристанище.
   Мой парень работает где-то и хорошо зарабатывает. Даже, представляете, оплатил мамины долги в 200 талеров и кладет ей деньги на телефон, чтобы я могла с ней общаться. Правда, ее кредит платить не хочет. Но совсем недавно связь с мамой почему-то пропала, и я очень за нее волнуюсь. Но волнуюсь я не только из-за этого. Я волнуюсь потому, что из этой больницы меня может забрать только мама. Мой парень не может. Он же не муж мне еще. Но и это не все. Я сейчас нахожусь под следствием. И мне грозит суд.
  Понимаете, в декабре было очень холодно, а я шла с занятий и очень замерзла в своей осенней куртке. И я зашла погреться в общагу к одному знакомому парню. Ну мы и выпили изрядно. И что было потом я совершенно не помню. А в это время оказалось, что из соседней комнаты кто-то украл сапоги за 25 талеров и в этом обвинили меня. Но я не помню, что я туда заходила и уж тем более я не могла взять чужие сапоги. Посоветуйте, что мне делать? Как вести себя с ментами?
  Аня замолчала и опустила голову.
  - А ведь ты, Аня, не говоришь мне всей правды, - твердо и строго сказала Власова. - Твоя версия произошедшего звучит по меньшей мере странно. Я уверена, что ты была в той комнате.
  - Наверное, - подняла встревоженные глаза Аня. - Вот и мой парень, когда приходил в последний раз сказал мне, что мои отпечатки пальцев оказались на дверной ручке той комнаты. Менты ведь еще до вашего поступления забирали меня из больницы и возили в райотдел снимать отпечатки пальцев.
  - А на сапогах есть твои отпечатки?
  - Не знаю...
  - А что еще вынесли из той комнаты?
  - Не знаю... Не помню.
  - М-да... - задумчиво произнесла Власова, вглядываясь в бледное и растерянное лицо собеседницы.
  - А если я их забрала, то сколько мне дадут? Хотя следователь говорил моему парню, что меня не посадят.
  - Ну, если это были только сапоги, то не посадят. Но возможно, тебе придется за них заплатить.
  - Правда? - обрадовалась Аня.
  - И плюс твой диагноз...
  - Ведь никто не будет судить сумасшедшую? Правда? А я ведь шизофреничка, - уже совсем развеселилась Аня.
  - Именно, - кивнула Философиня, окончательно успокоив воровку.
  - А у вас еще есть мандарины?
  - Есть.
  - Тогда дайте мне одну.
  - Пожалуйста, - Анна Яковлевна протянула девушке мандарин, а та резво вскочила и бросилась к своей кровати. Там она быстро очистила фрукт и опять принялась за свое обычное дело - чистку зубов мандариновой корочкой.
  Как только Лена отошла от кровати Власовой, к ней робко приблизилась Полина:
  - А можно и мне поговорить с вами, Анна Яковлевна?
  - Девки, вы что, сдурели совсем? У вас сегодня день исповеди? - осуждающе вскричала Катя. - Дайте же женщине отдохнуть!
  - Точно! Устроили исповедальню здесь! - поддержала подругу Маша. - Вот если бы эта убогая Алиска была сейчас в палате, так сошла бы с ума от радости.
  - Да ей уже давно не с чего сходить. Она давно мозгов лишилась, - поддакнула Света, листая журнал.
  "Бедная, бедная Философиня", - подумала Кристина и принялась записывать в блокнот Анину историю.
  
  Глава 25.
  "История о том, как слышать голоса, призывать бога и свято верить в его помощь".
  Полина Евсеева осторожно примостилась на край кровати Философини и какое-то время помолчала, собираясь с мыслями. Ее темные волосы, как всегда были расчесаны на прямой пробор и собраны на затылке в аккуратный пучок. Глубокие карие глаза излучали некоторую растерянность, а тонкие пальцы нервно подрагивали. Спустя несколько секунд, женщина кашлянула и робко сказала:
  - Мне очень жаль Алису. Она хорошая и искренне верит в бога, впрочем, как и я. Я люблю Бога и верю, что он есть. Я молюсь и прошу его о помощи.
  - И помощь приходит? - чуть заметно усмехнулась Власова.
  - Конечно, - убежденно сказала Полина. - Ведь с его помощью я многого добилась в жизни.
  - Так ты пришла ко мне поговорить о Нетребской и о боге?
  - И я хотела вас спросить... Почему вы отказались говорить с Алисой о вере? - словно и не слыша вопрос Власовой, продолжила Евсеева. - Мне было интересно узнать ваше мнение о Боге и истинной вере. Вот Алиса нашла свой путь к истинной вере и на этом пути она прошла через такое, что вам и не снилось.
  - Так мы будет говорить об Алисе? - сухо повторила свой вопрос Власова.
  - Нет-нет, - торопливо пробормотала Евсеева. - Я хочу поделиться с вами своей озабоченностью.
  - Слушаю.
  - Я..., - начала было Полина и сама себя перебила: - Ой! Может мне не стоит говорить об этом? - но потом немного успокоилась и сбивчиво продолжила: - Понимаете... я какое-то время назад начала слышать голоса. Вообще-то я нормальная и я не безумная, как многие здесь. Просто я должна быть безупречной во всем. Мой внешний вид, прическа, одежда всегда должны быть в идеальном порядке. Так меня воспитали родители.
  - Так ты, Полина, перфекционистка?
  - Да..., наверное, не знаю... Я совершенно убеждена, что несовершенный результат моей работы не имеет право на существование. Я всегда и во всем должна стремиться к идеалу.
  - Но с таким убеждением очень трудно жить. Мы по определению не можем всегда и во всем быть совершенными. Это просто не реально. Как говаривал Козьма Прутков: "Никто не обнимет необъятного". Добиваться совершенства можно в какой-то определенной области или деятельности. Перфекционизм в какой-то мере даже полезен в юности, когда мы пытаемся достичь желаемой цели, но потом в реальной жизни зацикливаться на чем-то не стоит. Это отнимает силы и здоровье. А ты знаешь, что перфекционизм может принимать патологическую форму?
  - Нет. Но то, что стремление все делать на отлично забирает мое здоровье, я хорошо понимала. Знаете, я по своей первой специальности скрипачка и занималась много и упорно, чтобы стать лучшей в классе. Иногда по четыре-пять часов ежедневно. Я упражнялась до крови в пальцах, чтобы на экзаменах сыграть свое произведение хорошо, лучше всех. Нет, не просто хорошо, а блестяще. А потом я поступила на истфак и тоже училась только на отлично. Там же в университете я познакомилась со своим будущем мужем. Никита читал у нас политологию и был старше меня на десять лет. Я влюбилась в него без памяти и когда мы поженились, то сначала жили в его квартире. Я стала хорошей хозяйкой. В квартире все блестело, все вещи были только на своих местах. Я постоянно что-то мыла, гладила и складывала. Мои кастрюли и сковородки просто блестели. Нигде не было ни пылинки. Кто бы не заходил к нам, все были в восхищении от порядка, поддерживаемого мною ценой больших усилий. Муж тоже был мною доволен. Потом у нас родился ребенок и счастливее нас не было в целом свете! Но домашней работы заметно прибавилось. И вот тут я начала замечать, что некоторые друзья, и в особенности соседи, нам завидуют черной завистью. И представляете, как-то ночью я услышала, как соседка сверху говорит своему мужу: "Евсеевы заносчивые зануды. А сама Полька совсем зазналась, даже не соизволит поздороваться и поговорить". Но о чем мне с соседкой разговаривать? У нее своя жизнь, у меня своя. А потом я услышала, как соседи и под нами начали обсуждать меня. И не просто обсуждать, а еще и осуждать. Поначалу я думала, что мне все это просто кажется, но голоса становились все громче и яснее. Мне уже даже страшно было выходить в подъезд и встречаться с нашими недоброжелателями. И чтобы не слышать их голосов, я начала молиться и просить бога, чтобы он помог мне избавиться от сплетен и зависти людей. Я часто ходила в церковь и там просила помощи, потому что мой муж реагировал на мои обращения к богу так же, как вы на Алискины.
  - А что, муж сразу не заметил те перемены, которые происходили с тобой? - поинтересовалась Анна Яковлевна.
  - Да. Сначала он вообще ничего не замечал. Он много работал, а я была в декрете и могла сидеть с ребенком дома, не выходя из квартиры. А потом... однажды я чуть не задушила дочку... после бессонной ночи, наполненной голосами. Тогда муж отдал дочь своим родителям и поселил меня в соседнем доме, принадлежащим его тетке. И я там жила одна, а свекровь приносила мне дочь только тогда, когда ее надо было покормить. Мама часто приезжала ко мне и справлялась о моем здоровье. Постепенно я привела и дом тетки в порядок и уже почти не слышала других голосов, соседей-то сверху и снизу не было, но у меня начались какие-то судороги и вот я здесь.
  - Так, ясно. А о чем же ты хотела спросить меня?
  - Возможно ли такое, что я обладаю сверхспособностью слышать мысли других? Может быть я особенная? Может ли быть, что моя восприимчивость слышать мысли или разговоры других людей - это дар, который необходимо развивать, а не глушить препаратами?
  - А ты сама как считаешь?
  - Я, Анна Яковлевна, думаю, что это мой абсолютный музыкальный слух дал мне этот талант. Нет, - взмахнула рукой Полина, словно дирижируя оркестром, - я уверена в своей одаренности!
  - Спорить с тобой не буду, - мягко проговорила Философиня и грустно улыбнулась. - А тебя кто-нибудь навещает?
  - Да. Мама приезжает через день. Но к счастью меня уже скоро выписывают, и я увижу свою девочку.
  - Я рада за тебя. И где после выписки ты будешь жить?
  - Да в том же доме, рядом с дочерью. Муж же не разрешит мне жить вместе с моей девочкой. Он, как и его родители, считает меня душевнобольной. Но ведь это не так? - Полина с надеждой посмотрела на Власову, но не дождавшись ответа поднялась и еще раз взглянула на Власову. - А вы дадите мне свой номер телефона? Я бы хотела с вами общаться и после больницы. Если вы не против...
  - Конечно, будем общаться, - кивнула головой Анна Яковлевна и когда Евсеева отошла от нее, прошептала: - Да-а... Как мне ее жаль...
  
  Глава 26.
  "История о маленькой бродяжке, рожденной в тюрьме и о том, что молодость простит все".
  - И мне ее очень жалко. Но все же больше мне жалко ее маленькую дочку.
  Анна Яковлевна перевела взгляд на Оксану, в голосе которой звучало не притворное, искреннее сочувствие. На вид Оксане было лет пятнадцать-шестнадцать. Она была роста невысокого, но с уже с вполне сформировавшейся фигуркой. Курносый носик, васильковые глаза и круглое чистое личико делали ее весьма миловидной. Волосы девушки были выкрашены в какой-то странный розовый цвет, хотя она как-то похвасталась, что еще совсем недавно щеголяла с зелеными волосами. Ее страсть к смене цвета волос удовлетворяла закадычная подружка Вика, которая училась на парикмахера в том же училище, что и сама девочка. Эта же подружка сделала Оксане и тату на спине и щиколотках. Какое-то время девочка вынашивала новый план - выбить на правом плече короткое, но емкое по своему содержанию предложение "Молодость простит все" и окружить надпись маленькими красными сердечками.
  Власова не знала фамилии своей ближайшей соседки по палате, потому что ту никогда не приглашали на прием лекарств и уколов. Девочке только регулярно измеряли температуру - и это было все ее лечение. Правда на обходе заведующая отделением на вопрос девочки, почему ей не дают таблеток, ответила: "Ты же принимала таблетки в детском отделении, но они эффекта не дали. Твоя терапия сейчас - это отдых и беседы с психологом и психотерапевтом". Тогда Оксана скривилась, но промолчала. Спорить со строгой Раисой Леонидовной она боялась, хотя медперсоналу частенько грубила, огрызалась и сопротивлялась распорядку дня, опаздывая то в столовую, то на встречи с психологом. Грубила и тем обитательницам палаты, которые ей не нравились. Других женщин Оксана осуждала вслух, нисколько не заботясь о том, что о ней подумают и всем своим видом демонстрировала свою независимость и неприступность. Философиня хорошо понимала, что за этой показной агрессией, бравадой и развязным поведением девочка-подросток старательно скрывает свою неуверенность, внутренние переживания и негативные эмоции. Такое поведение характерно для подростков в этом возрасте. Но в поведении девочки крылось что-то еще, что хорошо было известно психиатрам, но было не доступно для понимания обитательницам седьмой палаты. Тем не менее, женщины заметили, что Оксана всячески избегает касаться их и с опаской принимает сладости или фрукты. Только почему-то для Власовой она сделала исключение и никогда не отказывалась есть то, что Философиня ей предлагала. В общем, эта девочка напоминала всем маленького, свернутого в клубок ежика, готового в случае опасности исколоть всех своих недоброжелателей тонкими острыми иголочками. Оксана словно все время была начеку, но, устав всех опасаться, она засыпала в любое время суток или старательно делала вид, что спит, тем самым отгораживаясь от других. Она ничего не читала и не разгадывала кроссвордов и крайне редко выходила в коридор на прогулку. Девочка просто каждый день ждала своей выписки, чтобы вырваться на свободу и продолжить жить так, как ей нравится.
  У ершистой Оксаны голосок был чистый и звонкий. Таким же звонким и громким был и ее смех, когда она смеялась над плоскими шутками Нежиной. Поначалу у Власовой вызывало некоторое недоумение то, что девочка тянулась к алкоголичкам, и особенно к когда-то отсидевшим в тюрьме Вере и Маше. Девочке-подростку очень нравились их разговоры о зоне, о порядках, царивших там и о женщинах-зечках, которые отбывали наказание за свершенные ими преступления. Оксана внимательно слушала бесконечные истории Веры, но сама была скрытна и говорила о себе очень мало. Иногда она фантазировала о своей жизни, но врала так умело, что все верили ей. На эту удочку поначалу попалась и Власова, поверив в то, что Оксана в положении. Возможно, рассказывая о своей мнимой беременности, девочка просто привлекала к себе внимание, пытаясь встать на одну ступень с умудренными жизненным опытом женщинами. Но на самом деле жизнь девочки была далеко не безоблачной и счастливой, как в некоторых ее рассказах. Жизнь подростка была страшной, в чем и убедилась в этот день Власова.
  Когда Полина отошла от них на достаточное расстояние, девочка после тревожного раздумья огляделась по сторонам и тихо произнесла:
  - А хотите, тетя Аня, я вам и про себя расскажу?
  - Правду? - осторожно поинтересовалась Анна Яковлевна.
  Девочка утвердительно кивнула и, присев напротив Власовой, начала свой рассказ:
  - Я родилась в тюрьме и свою маму не помню. Я никогда не видела и своего отца. Когда маму посадили, он, как последний гад, сбежал куда-то в неизвестном направлении. Через два года мама там же родила Снежану от какого-то охранника или мужика, который ее там навещал. Я жила с бабушкой, потом они забрала к себе и сестру. Да. У меня есть младшая сестра. И сейчас ей тринадцать. Как я уже говорила ее зовут Снежана. А когда мама вышла из тюрьмы, то к нам не вернулась. Уехала в столицу счастья искать, там быстро спилась и померла. Бабушка только радовалась, что избавилась от такой плохой дочери. Бабушка у нас была очень строгая. Она такой была и с мамой. И представляете, однажды, когда она вычислила, что мы с сестрой курим, а курить я начала с одиннадцати лет, то она распотрошила наши сигареты и заставила жрать табак. Как мы не умерли тогда, не знаю. Но именно тогда Снежанка первый раз порезалась. Это она первая начала резаться, а я уж за ней следом. - Оксана подтянула рукав халата к локтю и продемонстрировала многочисленные, но уже побелевшие тонкие порезы на тонкой руке. - После этого нас отдали под опеку государства, и мы какое-то время вместе жили в детском доме. А потом меня типа удочерили, забрали в семью, а Снежанку оставили в детдоме. Когда нас разлучали, то не спрашивали хотим ли мы удочеряться. А мы не хотели. Мы хотели назад, домой.
  Тут Оксана нахмурилась и замолчала. Потом по лицу девочки пробежала волна брезгливости и страха и она тяжело вздохнула.
  - Если тебе трудно говорить, то давай оставим это, - пришла на помощь подростку Власова.
  - Нет, тетя Аня. Я хочу вам все рассказать, иначе взорвусь и сорвусь с катушек. Я же видела, как вы всех внимательно и терпеливо слушаете. Вы не прерываете, не осуждаете и не злитесь. Вы никогда не сказали ни одного плохого слова ни о ком, даже про алкоголичку Катьку и про ту Хрипатую медсестру, которая отказалась вам руки перевязывать. Я бы на вашем месте разорвала бы ее на куски, как последнюю гадину. А признайтесь-ка, это благодаря вам ее убрали отсюда? Вы пожаловались на нее?
  - Да. Не буду скрывать этого ни от тебя, ни от кого бы то ни было. Дочь все рассказала заведующей отделением, и та приняла меры. Оказывается, и до меня на Хрипатую часто жаловались больные, - честно сказала Анна Яковлевна.
  - Ясно, - улыбнулась Оксана.
  - И что же с тобой произошла в этой приемной семье?
  - Он меня взял и изнасиловал. Ну... хозяин, то есть приемный отец, - сбиваясь и красней пролепетала девочка. - А потом насиловал снова и снова, закрывая своей лапищей мой рот. Его член... Фу-у... гадость... - девочка сделала паузу, словно вспоминая пережитое, но продолжила: - Я не могла никому пожаловаться, потому что он был какой-то шишкой большой. И я сбежала от него, как убегала когда-то от бабушки, которая била нас с сестрой и ставила в угол на горох. Она считала, что так нас воспитывает. Я сбегала, меня ловили и первый раз в дурке в детском отделении я оказалась именно потому, что полгода не ходила в школу. То есть меня забрали за бродяжничество. Я большую часть своего детства провела на улице. Поэтому, когда сбежала из приемной семьи, улицы уже не боялась. Но меня опять нашли и опять засунули в психушку и держали на лекарствах и аминазине. Я все время спала, а когда просыпалась, то разглядывала детей. Представляете там даже был мальчик четырех лет. А врачи в детском были все мужики, да и санитары тоже. После приемного отца я смотреть на них не могла, не то что разговаривать. Ну короче! Когда меня выписали, меня вернули бабушке опять. Надо же было как-то заканчивать восемь классов, чтобы поступить училище специальность получать. Вот чем я буду на хлеб зарабатывать без специальности? Воровать? Воровать-то я на улице научилась, но я не хочу, как мамка гнить в тюряге. Я и поступила на специальность повар-швея.
  - Так ты будешь и поваром, и швеей одновременно? - улыбнулась Власова.
  - Да. И я даже хорошо сдала экзамен по сервировке стола и разлитию напитков. Ну... вина, водки, шампанского и газировки. Правда, официанткой я быть не хочу. Я не хочу, чтобы пьяные мужики меня лапали за задницу. Швеей лучше. Сиди себе за машинкой и строчи. Да... - слова девочки звучали так наивно и искренне, что на глазах Философини заблестели слезы. А тем временем Оксана продолжала свой рассказ: - А следующим моим опекуном стал директор училища, в котором я училась. Мне дали комнату в общаге, пособие назначили. Мне дали карточку банковскую и на нее перечисляли деньги. Не бог весть какие большие, но мне хватает. То есть пособие у меня и раньше было, да только им распоряжалась сначала бабушка, а потом опекун. В училище кормят три раза и кормят хорошо, мне хватает, не то что здесь. Еда... ф-э-э-э... какая гадкая и невкусная. А потом я опять пошла бродяжить и меня опять искали. Вернули в училище. И вот однажды я со своим парнем и еще с несколькими нашими друзьями во дворе общаги напилась до усрачки. Выпили мы нехило: четыре трехлитровых бутылки пива, да плюс пять чекушек водяры. А закусили двадцатью пачками сигарет. Представляете какой я была, когда директор училища загонял нас в общагу? И вот идет он и бубнит, что сдаст меня в психушку опять. И когда мы были на пятом этаже общаги, я вырвалась из его рук и хотела выпрыгнуть в открытое окно. Директор еле успел меня схватить за куртку и так спас. Так я оказалась в этой палате. Почему меня не положили в детское, я понятия не имею. Хотя по возрасту я еще должна быть там. Представляете, при приеме сюда у меня сорвали накладные ногти, которые Вика мне недавно сделала. А еще украшения убрали, ну... пирсинг. Мне так нравилось... Особенно на языке и на носу. На животе красивое колечко было.
  - Понятно, - неопределенно проговорила Власова и глядя девочке прямо в глаза, мягко спросила: - Ты давно здесь?
  - Давно. И мне надоело уже лежать и ничего не делать.
  - Ты ведь, как я знаю, каждую неделю ходишь на занятия с психологом или психотерапевтом. Тебе нравятся эти занятия?
  - О чем вы говорите, тетя Аня? - всплеснула руками девочка. - Да какие там занятия? Эта молоденькая психолог Анастасия Владимировна все тесты какие-то просит заполнить. А я в них ни черта не понимаю! А однажды она предложила мне кубики какие-то сложить, так я, представляете, со всей дури смахнула их на пол и расссмеялась. Так после этого она больше и не предлагала мне в эти кубики играть! Правда мелирование у нее красивое.
  - А что психотерапевт?
  - А-а... Карина что ли? Она все на разговоры меня какие-то уговаривает. Она хорошая, но и с ней я ничего обсуждать не собираюсь. Вот так.
  - Оксана, а можно я дам тебе непрошенный совет?
  - Какой? - моментально насторожилась девочка.
  - Ты все же поговори с Кариной Ибрагимовной. Она очень милая и очень толковый врач. Она в состоянии тебе помочь. Обещаешь, что начнешь с ней делиться своими мыслями и проблемами?
  - Вам обещаю, - буркнула Оксана и добавила: - Только все рассказывать я ей не буду. Все уже знает врач.
  - Как хочешь, милая.
  - А хотите и вам я что-то посоветую? Нет не посоветую, а скажу...
  - Что именно?
  - По своему опыту знаю, что ваши раны будут долго заживать и наделали вы себе делов. Летом-то как будете ходить, а? - Оксана хитро прищурилась и улыбнулась.
  - Да куплю себе новую блузку с длинными рукавами и делов-то... - Власова рассмеялась, а за ней засмеялась и Оксана. И выставленная девочкой в самом начале беседы тонкая стена, окончательно рухнула. Отсмеявшись, Философиня произнесла: - Дай мне свою руку, Оксана. Пожалуйста.
  Девочка с опаской протянула руку и Власова мягко пожала ее. Ладошка девочки была совсем детской, холодной и без отклика на рукопожатие. Но Оксана уже улыбалась искренне и открыто.
  - Ну что, страшно тебе? - доброжелательно спросила Философиня.
  - Нет.
  - А будешь еще резаться?
  - Нет,- соврала девочка и покраснела.
  - Ну и хорошо, не надо. И девочка моя, у тебя еще впереди долгая и счастливая жизнь. Поверь мне, на свете очень много хороших людей. Их гораздо больше, чем плохих. - Произнеся эти банальные и затертые до дыр слова, Власова подумала: "Что еще можно сказать это сложной девочке, склонной к бродяжничеству? Как сложится ее жизнь дальше? Что лучше: посадить маленькую и не управляемую бунтарку, которая росла без любви и подвергалась насилию в психушку, или дать ей нормальную семью, уход, заботу и любовь? Или процесс саморазрушения зашел так далеко, что его уже не остановить? Но чего гадать? Жизнь покажет и все расставит на свои места".
  
  Глава 27.
  "История о фатальном невезении и каверзах судьбы".
  - Вот вы, Анна Яковлевна, как я заметила, читаете много, - вывела из раздумий Философиню Полина.
  - Да. Я люблю читать. Уже лет в четырнадцать я очень увлеклась мировой классикой. У моего деда была огромная библиотека, которую он собирал всю жизнь. Вот я и имела возможность читать все, что моей душе будет угодно.
  - А какие книги вы любите больше всех?
  - Да я всеядная, читаю все подряд. Но есть у меня несколько любимых персонажей. Например, Жульен Сорель из романа "Красное и черное" Стендаля. И я считаю этого персонажа великим обольстителем и лицемером.
  - А еще?
  - Еще? - на мгновение задумалась Власова. - Еще я очень люблю Плюшкина.
  - Это который из "Мертвых душ" Гоголя? - выказала знание русской литературы Лялькина и хихикнула: - Но почему он?
  - О! Плюшкин - это великий скряга и эпизоды, где фигурирует этот герой я могу перечитывать неоднократно. Хотя к великим скрягам можно отнести и Гобсека Бальзака. Он был тот еще господин ростовщик! А еще я люблю Остапа Бендера - великого комбинатора. И на мой взгляд Бендер - великий проходимец.
  Кристина, слушая Философиню, подумала о том, что разговор о литературе мало интересует женщин, конечно, кроме Полины Евсеевой, поэтому решила поразузнать о Власовой побольше.
  - Вот вы, Анна Яковлевна, очень хитрая женщина
  - Это почему же, Кристина? - удивилась Власова.
  - Вы всех слушаете, а сами о себе ничего не рассказываете? Ведь и у вас есть своя история жизни.
  - Это правда. Есть. И как ей не быть в моем-то возрасте?
  - Так, Анька, расскажи о себе. Мы о тебе действительно ничего не знаем, - подключилась к разговору Вера. - Мне вот интересно, как такая интеллигентная и обеспеченная тетка могла загреметь в дурку. Помнишь, как Александровна рассматривала твой халат и бирки на полотенцах?
  - Этот халат я купила в Бельгии, когда отдыхала там, а полотенца привезла из Турции.
   - И я была в Бельгии, - похвасталась Нежина. - Мы с моим мужем по туристической путёвке туда ездили.
  - И я была там. Меня как сироту туда пара одна приглашала. Очень хорошие люди. Мне у них нравилось, несмотря на то, что они жили на ферме. У них было большое хозяйство. Чисто было там, аж жуть! - вставила Оксана.
  - Ты им помогала работать? - поинтересовалась Катя.
  - Да. Мне нравилось ухаживать за их пони. Вот бы мне опять там оказаться. Они приглашали, - с какой-то необъяснимой тоской в голосе, ответила девочка.
  - Поедешь? - спросила Вера.
  - Да. Документы уже готовятся.
  - А хочешь там остаться навсегда?
  - Да. Но мой друг не хочет... Да и ребенок должен родиться.
  - А ты роди там! - воскликнула Наташа. - Ребенок получит бельгийское гражданство, и ты вместе с ним.
  - Хорошо бы...
  - Так ты будешь рассказывать, Аня, или нет? - опять спросила неугомонная Нежина. Она сидела на кровати и расчесывала волосы расческой, которую называла вшигонялкой.
  Власова примостила подушку возле батареи и удобно уселась, облокотившись на нее. Какое-то время она сидела, поглядывая на своих соседок, а потом тихо заговорила:
  - Я, девочки, всегда была сильной женщиной. Меня даже на работе прозвали Железный Феликс. Училась я очень легко, защитилась тоже легко. Учеба мне нравилась, как нравилась и моя работа в университете. Потом я рискнула пойти в бизнес и почти десять лет процветала. Я могла себе позволить все: и дорогие украшения, и бриллианты, и норковые шубы и отдых за границей. Мы с дочерью много путешествовали, и оказываясь в новой стране, как губки впитывали ее культуру, обычаи и нравы. Музеи, выставки и красоты стран вызывали у нас восторг. Да и местную кухню, десерты и напитки мы пробовали с удовольствием. У нас было уйма знакомств, масса впечатлений и приятных открытий. Я хорошо знаю английский, поэтому в общении с другими людьми проблем не было никаких.
   Но, увы, судьба не была благосклонна ко мне. Изменчивая Фортуна повернулась ко мне спиной и начался долгий период фатального невезения. И жизнь начала меня добивать медленно, но верно. Ей с удовольствием помогали мои компаньоны, родственники, мужья, любовники и другие люди. Да. Мне фатально не везло, хотя я много работала и поначалу стойко преодолевала все жизненные преграды. Мне очень многие завидовали и старались говорить, как я, одеваться, как я и вести себя так, как я. Даже в самые трудные времена я следила за собой и не позволяла себе опускаться. Я никогда не выходила из дому без косметики и одевалась в свои самые дорогие платья и костюмы. И никто не смог сказать, что у меня проблемы или что мне живется хреново. Да. Людская "жаба" - это дело неприятное. Весьма неприятное. В погоне за сохранением бизнеса, я начала постепенно терять здоровье. Даже четыре года судилась с государством. И когда я все же потеряла бизнес, то решила больше не бороться и не играть в игры с государством, потому что хорошо понимала, что в этой неравной схватке все равно в итоге проиграю. Но у меня забрали все. Положение, фирму, деньги. Меня просто раздели донага, невзирая на то, что к этому времени я уже одна растила свою дочь. Тогда я решила уйти из этого театра абсурда и стать Наблюдателем. И даже не уйти, а переместиться со сцены, это я в фигуральном смысле, на которой играла, пересесть на галерку, чтобы лучше видеть все то, что происходит вокруг. Это была очень хорошая позиция. Я видела все: и узурпацию власти одним весьма недалеким, и я бы даже сказала глупым и бездарным человеком. Быстрым размножением его прихлебателей и их низость. Я наблюдала, как стремительно нищает народ и как происходит расслоение на классы общества, бывшего когда-то почти однородным. Кланы прихлебателей властителя были крепко спаяны и четко организованы. Все это, как в черном зеркале, отразилось на постоянных коррупционных скандалах последнего времени. Вы хорошо знаете, что за дикие нарушения в тюрьмы сели второстепенные лица, а верхушка по-прежнему остается неприкасаемой. И да, у нас есть неприкасаемые, которым закон не писан.
  У нас закон - это для нас, простых смертных, а они, небожители, живут по другим правилам. Даже здесь, в дурке, есть привилегированная третья палата с деревянными кроватями, своим телевизором и приличным постельным бельем, где лежат съехавшие с катушек чиновницы и жены чиновников. И к ним отношение совершенно другое. И чтобы иметь даже такие привилегии эти господа всегда будут жить по правилам личной верности и преданности властителю. Наш с вами, девочки, распорядок здесь, как на зоне, впрочем, как и во всей нашей бедной стране. Эта психушка - это наше государство в миниатюре. Здесь все под тотальным контролем и надзором. По свистку, я имею виду по крику и приказу сестер, мы идем на обед и порой стоим в коридоре пятнадцать-двадцать минут в ожидании, когда нам позволят войти в столовую. Туалет строго по расписанию, где и посрать в одиночестве нельзя. Мы - пациентки дурдома - грязь под ногами, как и простые люди в нашей стране. А бездарные сестры, не умеющие правильно наложить повязку или измерить давление, вовремя оказать помощь, когда мы в ней нуждаемся - это обслуживающий власть персонал, совершенно равнодушный к нашим проблемам. Вот вспомните хотя бы случай с Олей Никитиной... И эту несчастную женщину в зеленом халате... По-моему - она настоящая героиня. Но мы даже не знаем ее имени. Режим превратил ее в траву, и эта бедолага уже никогда не будет прежней и никогда не подаст свой голос за наши свами права и свободу для всех, - Власова тяжело вздохнула и набрав в легкие побольше воздуха, продолжила так же размеренно и спокойно: - Да... медсестры... Почувствовав свою власть над нами, ее вкус, они, к сожалению, превращаются в распоясавшихся грубых хабалок, которые орут на нас, мерзко подшучивают и издеваются совершенно безнаказанно. Они упиваются своей значимостью и важностью. Как и те властные прихлебатели, которые, находясь на своих постах ведут себя точно так же. Очень давно английский политик и историк лорд Актон сказал: "Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно". И с этим высказыванием я согласна целиком и полностью. И да, сестрам глубоко наплевать, что наступил тихий час или отбой. Они орут в сестринской, забывая о том, что мы тоже люди и хотим отдыхать. И другими они уже не будут никогда, как и все те, кто вкусил власти. И если мы попытаемся заглянуть к ним внутрь, что мы там увидим? Боюсь даже строить какие-либо предположения. Но я твердо могу утверждать, что ничего хорошего. И сюда, в психушку, идут работать женщины, обозленные на жизнь. Скольких из них вы можете назвать нормальными? Двоих? Троих? Тех, у кого в глазах есть еще проблески понимания и сострадания? Молчите? То-то. Поэтому выйдя отсюда, постарайтесь не пить и не влипать в истории. Думайте больше о своих детях и себе. Дети - это самое дорогое что у нас есть. И ни один мужик, ни один хахаль, хорош он или плох, не стоит и мизинца на левой ноге вашего ребенка. А еще поразмышляйте о том, что кому-то в этой жизни приходится хуже, чем вам. Подумайте. И начните жить с чистого листа. Это сделать никогда не поздно.
  Придавленные тяжестью своих воспоминаний обитательницы седьмой палаты молчали. Спустя некоторое время Философиня горько заговорила вновь:
  - Мы все совершаем ошибки, порой роковые. И это наше право. Но лучше пойти дорогой жизни, а не дорогой смерти. Даже больная душа - это душа, которая учится здесь и сейчас чему-то новому. Учитесь на своих ошибках, но лучше - на чужих. Повторяю, наша больница - это наше государство в миниатюре. Помните об этом и никогда, слышите, никогда не попадайте сюда!
  Власова умолкла. Скорбная складка у переносицы, выдающая прошлые страдания, стала заметно глубже. Анна Яковлевна поправила холеной рукой модное каре и выдохнула. В палате по-прежнему было необычайно тихо. Женщинам казалось, что они даже слышат шелест бумаг, которые в своем кабинете с места на место перекладывала Светлана Александровна. И ни у кого не было сомнений в том, что она все хорошо слышала, но в палату по какой-то причине не входила.
  - Так вы вернулись в университет? - прорвал тишину голос Полины.
  - Да, - устало ответила Власова. - И я стараюсь донести до своих студентов правду о нашей действительности, хотя декану это не нравится, и он даже как-то грозился мне уволить, если я не прекращу вводить нашу молодежь в заблуждение.
  - Но я не понимаю, почему же ты, Аня, порезалась? - спросила Вера, вглядываясь в лицо Философини.
  - Да потому, дорогая, что все эти каверзы судьбы в итоге мне просто надоели. Мои переживания, страхи и беды годами накапливались внутри меня и собрались в один большой гнойник, который рано или поздно должен был взорваться, чтобы выпустить всю боль и раздражение наружу. Вот именно это и произошло.
  - И вам стало легче? - тихо спросила Полина.
  - Да. И намного, - ответила Власова. Она потянулась за книгой и положив ее на себе колени, добавила: - Я не чувствую ни вины, ни сожалений, ни раскаяния. И за свой поступок я не собираюсь просить прощения ни у дочери, ни у кого бы то ни было. Я надеюсь только на понимание, потому что это был мой осознанный выбор. Я не буду просить прощения и у своих близких. Даже у своих двух самых близких мужчин. Вы все знаете, что они навещают меня здесь и они знают почему я сделала это. Я дружу с ними с юности, и они принимают меня такой какая я есть. С ними мне не надо играть или что-то строить из себя. Но они всегда приходили ко мне на помощь и были рядом со мной, даже в мои самые темные времена. И за это я им безмерно благодарна.
  Анна Яковлевна нагнулась над книгой, по-прежнему лежащую на ее коленях, но в этот момент в палату вошла Александровна.
  - Все, Власова, вы высказались? Или ваши высокоинтеллектуальные беседы еще не закончились?
  - Думаю, что закончились. Или вы хотели к нам присоединиться? - усмехнулась Философиня.
  - Я на работе. А вам всем пора отдыхать. Как и вам, уважаемая. Не стоит будоражить больных на ночь глядя. И, кстати, завтра с самого утра вас ждет врач, как и тебя Нежина. Похоже на то, что вас обеих скоро выпишут.
  - Ура-а! - обрадованно вскричала Вера и тише добавила. - Надо тетке сообщить об этом. Кроме нее меня забрать некому. Но пройду ли я детектор лжи?
  - А почему нет? - удивилась Маша. - Ты уже не в первый раз будешь его проходить. Ты же после выписки собираешься принимать таблетки?
  - Естественно. Но все равно как-то стремно, - поникла Нежина, но потом встряхнула длинной челкой и жизнерадостно спросила: - А хотите, девки, и я вам расскажу всю правду о себе?
  - Что, опять? - заржала Лялькина. - Ты уже всех достала своими историями. И завралась окончательно.
  - Пусть расскажет, - вступилась за подругу Света. - Ее история жизни очень страшная и поучительная. Я вот плачу всякий раз, когда Верка рассказывает о себе.
  - Ну и дура! Чего слезы лить понапрасну, - вмешалась цыганка.
  - Я не поняла! Вы глухие или что? - в проеме двери по-прежнему стояла Светлана Александровна. Она пристально разглядывала лежащих на кроватях женщин, словно решая на кого излить свой гнев. - Нежина, еще раз услышу твой голос - можешь о выписке забыть!
  - Все-все, Александровна, больше ни слова, - тревожно проговорила Вера и закрыла глаза.
  Сестра погасила в палате свет и вернулась в свой кабинет.
  Кристина повернулась на правый бок и закрыла глаза, но мысль о том, что она действительно здесь как в тюрьме, потянула за собой воспоминания об отце, который скоро станет министром и, как выразилась Философиня, прихлебателем. Да, отец стремился все и всех контролировать. Но больше всего он жаждал власти над людьми. И ради этой власти отец был готов отказаться от нее, своей дочери. Почему был готов? Он отказался от нее. И это обстоятельство - и есть та голая правда, с которой надо смириться раз и навсегда. И тешить себя иллюзиями относительно своего будущего не стоит.
  Промаявшись какое-то время, Лаврентьева сходила в туалет и вновь улеглась. В палате все спали и сладко похрапывали. Эти булькающие звуки не давали забыться, а спустя какое-то время Кристина услышала, как в шестой палате начался очередной концерт. Эта ночь в дурке была действительно ночью в дурке: Фенечка вдруг ни с того ни с сего начала громко бубнить, матерщинница заматерилась, а певица громко запела. Под этот аккомпанемент послышался голос Алиски: "Да заткнитесь вы, дуры! Дайте поспать!". Другие лежачие принялись орать не своими голосами. Сестры и надзирательница шестой палаты кинулись успокаивать разбушевавшихся душевнобольных, но их усилия были напрасными. В шестой палате царил настоящий бедлам, подобного которому еще не было в отделении с самого первого дня поступления Лаврентьевой в больницу. В седьмой же палате проснулись все. Женщины тихо поругивались, но с кроватей не вставали. А Кристина тихо постанывая, натянула подушку на голову, чтобы заглушить дикие вопли сумасшедших.
  Суета и беготня сестер по коридору продолжались около часа. А потом все неожиданно стихло. Кристина легла на спину, раскинула руки в стороны и в такой позе наконец провалилась в желанный сон.
  
  Глава 28.
  Ближе к десяти утра Нежина отправилась к врачу и все с нетерпением ожидали ее возвращения. Спустя час вихляя бедрами Вера вошла в палату. Она широко улыбалась.
  - Ну все, девочки, я прошла! Теперь я могу звонить тетке.
  - А Философиня где? - поинтересовалась Наташа. - Она ведь тоже должна была побывать у врача.
  - Ее отвели к Федоровне после меня. Скоро явится, - пояснила Нежина и, грузно усевшись на кровати, облегченно выдохнула. - Ну что, подруги, теперь я спокойно могу все честно рассказать. Приукрашивать и врать не буду. Зуб даю! - Нежина сделала характерный жест и оглядела соседок.
  - Нет, не начинай, - попросила маленькая Оксана. - Давай дождемся Анну Яковлевну. Ей тоже будет интересно услышать твою историю.
  - Какую историю я должна услышать? - улыбнулась входящая в палату Власова.
  - Да Веркину же, - подсказала Кристина.
  - А-а... Я готова.
  Философиня присела на своей кровати и обратилась в слух, а Вера довольно крякнула и театрально взмахнув рукой, произнесла:
  - Итак, слушайте. Вообще-то к моей жизни хорошо бы подошел эпиграф из слов песни Виктора Петлюры: "... черный ворон переехал мою маленькую жизнь".
  - А кто этот Петлюра? - спросила Наденька.
  - Как? Ты не знаешь? - округлила глаза Нежина, и сама же ответила: - Это очень известный певец шансона. На зоне девки его очень любили. И мы там часто пели его песни. Его и его брата.
  - Понятно, - буркнула Наденька. - Но я ни одной его песни не слышала.
  - Если попросишь хорошо, я спою. Я много песен его знаю.
  - Верка, не тяни, рассказывай, - поторопила Нежину Катя.
  - Я и рассказываю...
   "История о буйной фантазии, актерском таланте и оптимизме".
   - К вашему сведению, я наполовину русская, а наполовину узбечка. Поэтому и волосы у меня такие черные и густые. Фигурой я пошла в мать, русскую. Она тоже была такая невысокая и крепко сбитая, как я. Отец назвал меня Фариза, да фамилия у него была Аббосов.
  - Да, - хихикнула тихо Маша, - что имя, что фамилия - просто жесть!
  - Вот именно, - совершенно не обиделась Вера. - Поэтому мама записала меня на свою девичью фамилию Нежина и назвала Верой. Она верила почему-то, что я буду очень счастливая.
  - А где твои родители сейчас? - перебила Веру Полина.
  - Как где? На родине отца. Там у них есть еще шестеро детей. Моих братьев и сестер. Но я видела только старшую сестру. Ее мама как-то сюда привозила.
  - Так с кем же ты жила?
  - С бабушкой. Она меня с двух месяцев растила и воспитывала.
  - Видно не очень хорошо, раз ты сначала в тюряге оказалась, а потом здесь, - подковырнула рассказчицу Лялькина.
  - Отвяжись, Катька, - отмахнулась Нежина. - Видно мне так было на роду написано. И я, признаюсь честно, бабушку не слушалась ни в чем, поэтому в шестнадцать лет села в первый раз за героин. А я уже тогда была беременная от своего парня. Там же в тюрьме и родила сына, а он там взял и умер. Через год я вышла и сразу к нему, к любви своей страстной. А он там, подлец, с любовницей кувыркается. На той самой кровати, на которой мы с ним занимались любовью, и он мне говорил такие хорошие слова. Я так разозлилась, что у меня в глазах потемнело и я зашаталась, - Вера приподнялась и изобразила, как она шатается с закрытыми глазами, а потом открыла глаза, плюхнулась на кровать и продолжила: - Вот я нечаянно и пырнула его ножиком в ногу. Хотя, бабы, целилась я в нее. В девку эту. Но моя рука почему-то дрогнула, и я нечаянно промахнулась. Я хотела убить ее из ревности, а его оставить жить, чтобы он мучился до конца своих дней. А потом, правда, когда убежала, то в какой-то момент думала выброситься с третьего этажа его дома. Назло ему. Но... - Вера сделала театральную паузу и рассмеялась: - Если с такой высоты прыгать, то не убьешься насмерть, но позвоночник может засыпаться в трусы. И я эту мысль оставила. После этого мне дали девять лет строгого. И только я вышла в мае, как в июне попала нечаянно под поезд.
  - Пьяная была? - серьезно спросила Маша.
  - Нет, трезвая как стеклышко.
  - Врешь! - не поверила Катя.
  - Вот те крест, не вру! - Нежина широко перекрестилась. - Как только тогда осталась жива - не представляю. Травмы получила такие серьезные, что месяц лежала в коме. А когда пришла в себя, то увидела рядом с собой маму и сестру. Я сестру сразу узнала, потому что уже видела ее, правда, маленькой девчонкой. И что вы думаете, когда меня перевели из реанимации в нормальную палату, то меня пришел навестить мой любимый - коварный изменщик. Так он, представляете, прямо там в палате ударил меня ножом в грудь целых два раза! Его скрутили, а меня опять повезли в операционную. Врачи боролись за мою жизнь, и я выжила всем врагам назло!
  - Так покажи им свои шрамы и голову свою покажи, - предложила Света.
  - Ладно, сейчас, - быстро согласилась Нежина и, встав во весь рост, подтянула халат и рубашку к самой шее, потом покрутилась, чтобы все увидели два шрама в области печени.
  - Жестокая жесть! - присвистнула Маша.
  - А то! Могу и голову показать. У меня часть черепа заменена пластиной, - Вера опустила рубашку и приподняла волосы, продемонстрировав и пластину. - Глаз вытек, так вместо него поставили стеклянный, а в ногах стоят спицы. Вот такая я вся собранная по частям.
  - Ужас! - воскликнула Полина.
  - Но это, девки, мне не помешало выйти замуж, - похвасталась Нежина и грузно уселась. - Там же в больнице я познакомилась со своим будущим мужем Петенькой. И как только мы подлечились и вышли из больнички, то сразу пошли в загс. Он учил меня ходить, ведь я поначалу была в инвалидной коляске. Он в меня вселил уверенность, что со мной все будет хорошо. И за это я ему была очень благодарна. Потом у меня родились двойняшки. Митенька и Коленька, а потом и доченька Вета. Спустя лет десять, я опять встретила своего бывшего. Ну он, как и положено, отсидел за меня. Та вот, когда в тот роковой день он приходил ко мне в больницу, то обзывал и овощью, и поленом. Но когда он меня увидел здоровую и ходящую на своих ногах, то обомлел. Сбелелся весь так и задрожал, словно его током ударило. Тут он мне и говорит: "Зайка, прости ты меня. Котик, давай опять будем вместе". А я ему в ответ: "Я, милый, замужем и иди ты куда шел. Я счастлива с Петенькой!" и послала его куда подальше громко и не выбирая выражений.
  - И правильно сделала! - поддержала подругу Света, остальные женщины громко поддержали ее: "Правильно! Молодец! Так ему сволочи и надо!"
  - Да... История, так история, - улыбаясь проговорила Власова. - А где теперь твой муж? Что-то я не замечала, чтобы он звонил тебе или приходил навещать.
  - Как где? - переспросила Нежина. - Разве я не рассказала?
  - Нет еще, - хором подтвердили женщины.
  - В тюрьме мой Петечка, - объявила Вера.
  - Как? Почему?
  Нежина закатила глаза к потолку, словно вспоминая очередной эпизод из своей жизни. Пауза затягивалась.
  - Ну говори! Не тяни! - вскричала Наташа.
  - Как-то иду я домой из магазина. И вдруг возле меня останавливаются старые "Жигули". А там сидят трое Петиных друзей. Они были цыгане, а я их помнила еще по совместным делам с наркотой. Они предложили меня подвести до дому, и я, дура, согласилась. Нет, чтобы подумать башкой своей дурной.
  - Так с пластиной она и не может быть умной, - съерничала Катя, поудобнее устраиваясь на постели.
  - Я не почувствовала никакой опасности. Бухнулась на заднее сиденье и еду себе спокойно. Предложили что-то выпить из бутылки. Я выпила и тут же отрубилась. А очнулась в лесу, привязанная к дереву. Потом они изнасиловали меня все трое.
  - Мрак, - тихо произнесла Оксана.
  - Так и оставили меня на ночь. Утром, правда, развязали и привезли домой. Петечка как узнал, что произошло, рассвирепел весь и в этот же день порешил всех троих. Я была в шоке. Ну... потом суд... то да се... И я осталась одна с тремя детьми. Запила крепко, конечно. Когда денег нет, а я получаю пенсию по инвалидности, то покупала боярышник и пила его. Но в руки-то давали по одному фуфарику в руки. Так я, когда приходила в аптеку, то говорила, что моя мама сердечница и просила два.
  - Давали? - поинтересовалась цыганка.
  - Как же не дать? Давали.
  - А дети как же? - жалобно спросила Наташа.
  - А детей забрали у меня. Но они меня навещают и ругаются, что я много курю. Особенно дочь. Ну, девки, вот и вся история. Но я не отчаиваюсь. И по секрету скажу, что у меня уже образовался новый поклонник. Серега. Наверное, когда выйду отсюда, позову его к себе жить. Мне комнату в общежитии выделили. На девятом этаже.
  Нежина встала и театрально поклонилась. Но потом, взяла с тумбочки бутылку с водой и поднесла к губам, словно микрофон.
  - А теперь вечер шансона. Песни Виктора Петлюры исполняет Вера Нежина.
  Вера тихонько откашлялась и запела:
  "Ранним солнечным утречком
  провожала она
  Своего ненаглядного,
  своего паренька.
  "Ты служи ненаглядный мой
  Обо всем не тужи,
  Если что-то случится вдруг
  Обо всем напиши..."
  Женщина пела, притоптывая себе в такт. Ее голос был звонок и чист. В пении Нежиной не было ни единой фальшивой ноты. Спустя некоторое время в проеме двери седьмой палаты столпились больные из других палат, привлеченные неожиданным концертом. И пока медперсонал их не разогнал, женщины с больными душами с удовольствием слушали пение странной пациентки восьмого отделения психиатрической больницы города N.
  
  Эпилог.
  На следующий день Власова покинула больницу и ее вышли провожать почти все женщины седьмой палаты. Они просились тепло, а маленькая Оксана даже попыталась обнять эту странную женщину с печальными глазами и глубокой скорбной складкой между бровей.
  Веру Нежину выписали через два дня после импровизированного концерта, который к большому разочарованию больных закончился очень быстро. Правда, тщательно собираясь накануне, Нежина забыла на спинке кровати свое полотенце.
  - Давайте поспорим, сколько дней она не будет пить?
  - Неделю.
  - Нет, месяц.
  - Я думаю, что дня три.
  - А я уверена, что уже сегодня она напьется со своей теткой.
  - М-да...
  - Может быть...
  - Это вряд ли...
  - Я сама напиваюсь сразу же, как только выхожу отсюда. И она вернется сюда, потому как полотенце забыла. А здесь забывать ничего нельзя...
  
  Середина марта. Весеннее солнце уже не жалело своего света, пронизывая острыми лучами палаты восьмого отделения. Но через щель в окне пробивались довольно свежие струи воздуха, из чего Кристина заключила, что ветер на улице еще холодный и до настоящего тепла пока далековато. По небу пробегали редкие белые облака, напоминающие пышный бело-голубой зефир. Облака причудливо меняли свои очертания и наблюдать за этими плавными переходами было даже забавно. Хорошо знакомая парочкой голубей по-прежнему жила на своей излюбленной крыше. И Кристина часто думала о том, почему они не покидают это странное место и задавала вопрос, что держит этих свободных птиц здесь, когда они вольны улететь куда угодно, чтобы свить себе гнездо? А может эта крыша и есть их дом?
  Яркие весенние дни радовали Лаврентьеву, как радовал и тот факт, что ее перевели в пятую палату на пять человек, где лежали больные, готовящиеся к выписке. Счастливые женщины потихоньку складывали свои вещи, ожидая скорой встречи с родными и близкими. Но будущее самой Кристины по-прежнему было в покрыто мраком. Возвращаться было некуда, да и не к кому.
  В отделении все было по-старому. Врачи пытались вернуть израненные души в мир, то есть лечить неизлечимое. Сестры так же грубо и жестко исполняли свои обязанности, покрикивая на больных. В шестой палате тоже ничего не менялось: бубнеж Фенечки и ночные концерты Светки случались довольно часто. Недавно в шестой появилась новая подвешенная и она была так плоха, что заведующая отделением не разрешила хирургу осмотреть бедолагу.
  Таня уже разговаривала нормально, и Смотрящая сказала, что ее скоро переведут в седьмую палату. На вечерней прогулке по коридору дама в зеленом по-прежнему шаркала тапками по линолеуму почти не поднимая ног. Она словно скользила по тонкому льду, боясь упасть и пытаясь найти точку опоры. Лариса тоже быстром шагом ходила по коридору и ее упрямый взгляд был устремлен только вперед. Что она видела впереди? Новые операции на глазах и новое зрение? Или вечную темноту?
  Нинка Артемьева исполняла свои обязанности смотрящей и зорко следила за порядком в отделении, осознавая свою несомненную полезность.
  В седьмой же палате после выписки Нежиной и Власовой стало непривычно тихо и скучно. Даже Катька Лялькина и цыганка Машка как-то сникли и притихли. Катька, которую всем необходимым теперь снабжала Вера, уговорила Жанну позвонить брату и попросить его приехать к ней навестить, привезти мыло и зубную пасту, а еще желательно и туалетную бумагу, а потом и забрать ее из больницы. Добрая Жанна выполнила просьбу Лялькиной. Но брат Кати был категоричен: "Никуда я не поеду и забирать эту алкоголичку из больницы не буду. Пусть все необходимое ей привезут ее любовники, которых у нее немеряно. Я помогаю ее детям и собираюсь оформить опекунство над ними. А ее постоянные выкидоны стоят у меня и моей жены уже поперек горла. Дурка - это ее дом родной. Если вы такая добрая, то сами ей и помогайте. А меня прошу больше не беспокоить".
   После очередного приступа Наташу перевели в шестую палату, где Алиска находится до сих пор. Ольга Никитина по-прежнему лежит в своей излюбленной позе, и иногда что-то записывает в толстую общую тетрадь. А Анька ждет суда. Ее виновность в краже сапог была доказана и теперь девчонка боится уже самого суда. За неимением апельсиновых корочек она не переставая рвет фантики от конфет ровно на восемь частей. Сестры поговаривают, что Аньке назначат принудительное лечение, так что покинув стены клиники на судебное разбирательство, она довольно скоро вернется в отделение обратно.
  Любительница кофе рыжая Светка и Полина Евсеева тоже готовились к выписке, а маленькая Оксана что-то уж слишком задержалась в дурке. Но не будут же держать ее тут вечно? Девчонке необходимо учиться и жизнь свою приводить в порядок тоже надо.
  Непомнящую Наденьку должны были выписать в последнюю пятницу февраля. Но ни в эту пятницу, ни в последующие дни за ней никто не приехал. Настроение Мельниковой меняется от тихой паники до глубокого отчаяния. Она часто плачет и постоянно задает одни и те же вопросы: "Почему они не едут за мной? И приедут ли вообще? Черт с ними, я буду жить здесь. Здесь мне хорошо". Девчонки ей говорят: "Да не торопись ты домой. Лежи, отдыхай и представь, что ты в санатории. На работу ходить не надо, полы мыть не надо. Ублажать братьев-алкоголиков тоже не надо". Тогда слабая улыбка появляется на губах Наденьки, и она отвечает: "Да, я как будто в санатории, и я отдыхаю", но утром следующего дня девушка вновь тоскливо смотрит в окно в ожидании поездки домой. Все в отделении прекрасно понимают, что за бедной Наденькой никто не приедет и больнице самой придется организовывать доставку девушки домой.
  И такие доставки домой больных не были редкостью. Кто же хочет жить рядом с психбольными? Никто.
  В общем, все было, как всегда. Только за одним исключением: Кристина по-прежнему не знала, когда же сама покинет больницу и куда пойдет. Нигде и никто ее не ждал. Она вспомнила, как несколько дней тому назад ей разрешили позвонить домой. И трубку снял отец.
  - Да, слушаю.
  - Это я, папочка...
  - Кто это?
  - Дочь твоя. Кристина.
  - Вы, очевидно, не туда попали. У меня нет дочери.
  - Забери меня домой, пожалуйста.
  - У тебя нет дома. Оставь свои фокусы для других и сюда больше не звони.
  - Но...
  - Хотя... У тебя есть выбор - остаться в больнице, либо надолго сесть в тюрьму за покушение на убийство меня и твоей матери.
  - Но я не хотела...
  - Лжешь! Хотела.
  - Так что же мне делать?
  - Это уже не наши с мамой проблемы. И кстати, ты уже свободна и от брака. Влад развелся с тобой. На этом все.
  После этого разговора Кристина все чаще и чаще задавала себе один и тот же вопрос: "А может остаться здесь навсегда? Но где найти в себе силы и смелость, чтобы помочь всем этим шизофреничкам, алкоголичкам и суицидницам возродиться и войти в мир обновленными и счастливыми? Да, в жизни может случиться всякое, но хорошего все же больше. Хорошего, доброго и счастливого. И да, мы рождаемся, живем и умираем. И в этом течении жизни ничего не меняется с начала времен. И дорога к смерти - это не тот путь, который мы должны выбирать. Только путь жизни - это единственный путь, который мы должны пройти до своего естественного конца. У смерти много сюрпризов и не стоит призывать ее раньше времени".
  
  В начале апреля в доме Философини раздался телефонный звонок
  - Слушаю.
  - Привет, Анька.
  - Здравствуйте.
  - Ты что, меня не признала? - весело засмеялась Нежина.
  - Как же, Верочка, узнала. Как себя чувствуешь? Как твои дела?
  - У меня все хорошо. И знаешь, девки-то ко мне приходят часто. И Анька вихрастая, и Оксанка и Полинка. Даже Машка заходила несколько раз.
  - А Катя? Навещает тебя?
  - Не-а. Катька опять загремела в дурку. Только выписалась, нажралась где-то и ее забрали. Я ходила к ней. Ну, принесла там всякое. А она ржет и говорит мне: "Я, наверное, здесь буду жить вместе с Нинкой и Кристинкой. А хули мне: кормят три раза в день, поят и таблетки дают бесплатно. В магазин ходить не надо, готовить, стирать, убирать не надо. Работать, чтобы поиметь три копейки не надо. Полная лафа и экономия! Отдыхай, спи и балдей!" А еще туда хочет вернуться Полина, вроде как плохо себя чувствует. Решила взять, Анька, с тебя пример, самой поехать в дурку. Но это она напрасно. Не стоит этого делать. Ты же была нормальная, а у нее диагноз серьезный. Да и Анька вихрастая скоро туда отправится. Ну... на... как его... принудительное лечение.
  - А Оксана как?
  - Пошла учиться. Даже с бабушкой помирилась.
  - А Маша?
  - Машка ведет себя примерно, встала на учет вовремя, таблетки пьет по часам. Боится опять в психушку загреметь. А ты как поживаешь?
  - Хорошо. Работаю. Вот скоро внук должен родиться.
  - Классно! Мои дети тоже недавно приезжали ко мне. Только ругались, что я курю. Особенно доченька.
  - Не пьешь?
  - Не-а. Я детям слово дала. Больше ни-ни.
  - Вот и отлично! Жизнь продолжается.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"