Альскандера : другие произведения.

Фантасмагория от nlr alicia

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Cпустя полтора года после событий, описанных в "Собаке Баскервилей" сэр Генри убит, и Холмс с Уотсоном вновь приезжают в Девоншир.

  Название: Фантасмагория.
  Fandom: Повести и рассказы о Шерлоке Холмсе А.К. Дойля.
  Автор: nlr alici, nolessremarkable.alicia@gmail.com
  Переводчик: Альскандера (mlmaos@mail.ru)
  Бета: НЕ БЕЧЕНО!
  Рейтинг: R
  Персонажи: Холмс/Уотсон, Холмс/Стэплтон.
  Предупреждения: слэш, псевдо-AU
  Авторские права: на "вселенную" принадлежат А.К. Дойлу, на рассказ - nlr alicia, на данный перевод - мне.
  Краткое содержание: спустя полтора года после событий, описанных в "Собаке Баскервилей" сэр Генри убит, и Холмс с Уотсоном вновь приезжают в Девоншир.
  Оригинал: оригинальное название - "Grimpen Legacy Preview". http://nolessremarkable.wordpress.com/by-moonlight-born-r/
  ВНИМАНИЕ: рассказ не окончен (и неизвестно когда будет закончен, и будет ли закончен вообще), перевод не отшлифован, и вообще выложен пока по причине "может быть, кому-то это будет интересно".
  
  Фантасмагория.
  
  Казалось - у них нет границ. Или же весь мир в один миг обратился в огромные Дартмутские болота.
  
  ...Холмс бежит впереди, перепрыгивая с кочки на кочку с поистине оленьей ловкостью. Я с трудом поспеваю за ним, несмотря на то, что поддерживаю себя в достойной физической форме благодаря регулярным занятиям регби на лужайках Ридженс-парка
  
  Моя старая рана вновь дает знать о себе. И не только хромотой.
  
  Бедро пронзает боль, будто от удара хлыстом. Я запинаюсь, но удерживаюсь на ногах - что весьма удачно - в противном случае я непременно сломал бы себе что-нибудь о камни - эти осколки древних времен, как раз в этом месте вырывавшиеся из коварной топи.
  
  ...И вдруг я понимаю - ясно и непреложно - что никакой трясины здесь и в помине нет. Что под ногами - твердая земля, укрытая ковром майской зелени, а горные вершины будут сиять холодно и ослепительно под лучами взошедшего солнца...
  
  К счастью, Холмс даже не думает останавливаться. Лишь, чуть повернув голову, бросает на меня быстрый взгляд.
  
  - Черт побери, Уотсон! Не отставайте! - Сказано хрипло и рвано. Несомненно наше бегство через трясину истощило его силы не меньше моих, и они также на исходе.
  
  Чтобы не сбить дыхание, я не трачу времени на ответ. В довершение всех наших бед я не могу бежать, глядя только себе под ноги - я не знаю дороги - и вынужден не сводить взгляда с Холмса. К счастью, его белая рубашка в ярком свете полной луны служит хорошим ориентиром. Впереди вырастает тень с цепью огней - и я едва не плачу от облегчения при виде сумрачного фасада Баскервиль-Холла и света газовых ламп в его окнах. Калитка в тисовую аллею отперта, еще совсем чуть-чуть, и мы - там. Хотя, наверное, лишь благодаря счастливому случаю нас не постигла судьба сэра Генри. Ведь он был моложе и выносливее любого из нас.
  Но ничего не знал о грозящей опасности.
  
  "Мы успеем. Нам это удастся". - Твержу я про себя снова и снова. - "Нам это уже почти удалось".
  
  Внезапно сзади раздается приглушенное рычание - так близко, не далее, чем в шести футах! - и я понимаю, что все кончено. Резко останавливаюсь и оборачиваюсь, заклиная Бога, чтобы Холмс ничего не услышал - гравий гремит, разлетаясь во все стороны под моими пятками.
  
  Но выскользнувшая из черноты ночи, словно из-за плотного занавеса, тень с плавностью волны и стремительностью ветра проносится мимо. Так близко, что я вижу, как под черной, блестящей в лунном свете шерстью напрягаются и опадают мощные мышцы. Гравий хрустит под лапами зверя, когда тот совершает очередной прыжок. Взгляд горящих желтых глаз устремлен вперед - на истинную цель хищника.
  
  "Они слишком близко друг к другу. Револьвер в ход не пустишь".
  
  Я вновь срываюсь с места - теперь уже для того, чтобы настигнуть нашего преследователя. Если мне удастся добраться до него раньше, чем ему - до Холмса, я наброшусь на зверя и попытаюсь опрокинуть на землю. Тогда у моего друга появится время, а вместе с ним и шанс на спасение.
  Внезапно, всем моим чаяньям вопреки, светлый силуэт, вместо того, чтобы укрыться под спасительными сводами древнего поместья - бросается назад и врезается в тень, ударяет ее плечом. И вот клубок из черной шерсти и белой ткани катиться по земле. Но кулаки и колени почти ничего не стоят против когтей и клыков.
  
  - Какого дьявола, Холмс...
  
  Я выхватываю револьвер из кармана пальто. Но для Холмса мой выстрел сейчас опасен не меньше, чем для зверя. Все, что мне остается - ждать удобного момента, если таковой вообще настанет.
  
  Клубок распадается. Холмс лежит на спине - похоже, он ничуть не пострадал, хотя это и кажется невероятным. Он ловко и сильно бьет ногой зверя в брюхо, и тот шарахается прочь, шипя от ярости. Ощеривается, обнажает клыки, замирает перед броском - уши прижаты к голове, под шкурой на шее и спине проступают мускулы, хвост молотит по воздуху. Я прицеливаюсь - он прыгает. Все не занимает и доли секунды.
  
  Холмс пытается увернуться, перекатывается по земле - но хищник уже нависает над ним, прижимая к земле.
  
  Все вокруг смолкает. По крайней мере, я слышу только, как прерывисто и тяжело дышит Холмс. Зверь склоняет над ним свою массивную голову, рычит. Холмс замирает от этого звука, но когда клыки почти готовы сомкнуться на его горле - на лице моего друга написан не ужас, а потрясение.
  "Стреляй! Теперь! Не медли!"
  
  Но когда я уже почти спускаю курок, целясь в обтянутое черной шкурой плечо, в надежде для начала хотя бы ранить и спугнуть хищника, Холмс прогибает спину, будто настигнутый внезапной судорогой, и выбрасывает вперед правую руку. Он даже не вскрикивает. Прерывистый всхлип - вот и все, что он издает, когда мощные челюсти смыкаются на его предплечье. Звук рвущейся ткани и плоти.
  
  Я тоже немею, вкладывая крик моего сердца в запоздалый выстрел.
  
  Промахиваюсь.
  
  Но привлеченный звуком зверь выпускает руку Холмса из пасти и смотрит на меня. По крайней мере, мне удалось отвлечь его.
  
  Но вкусить плоды этой мелкой победы мне не дано. Я ору от бессильного гнева, когда тварь, не спуская с меня глаз, запускает когти одной из лап Холмсу в бок, подтаскивая его ближе к себе. До меня доносится скрежет, от которого волосы становятся дыбом и к горлу подступает тошнота - скрежет когтей, царапающих кость. Холмс кричит. А зверь вновь склоняется над ним, готовый влепиться зубами Холмсу в плечо.
  
  Вдох, выдох, выстрел.
  
  Ветер уносит эхо грохота в трясину, но ветер же доносит до меня тот глухой звук, с которым пуля пробивает плоть. Зверь резко всхрапывает, пятиться. На его шкуре расплывается влажное пятно. Он прогибается, припадает к земле, и к своему ужасу, я вижу, что облик животного плывет, колеблется, как отражение в воде, по которой расходятся круги от брошенного камня.
  
  Этот подтверждает наши самые безумные предположения. Это вовсе никакой ни хищник из джунглей, привезенный сюда цыганским табором, сбежавший от своих хозяев и нашедший пристанище на местных болотах. Нет, это и впрямь оказался ни зверь и ни человек, а иное, полумифическое существо, обладающее чертами обоих родов.
  
  Полумифическим я называю его, потому что еще три часа назад, сидя в пустой, сумрачной столовой Баскервиль-Холла, мы смеялись над этой "гипотезой". Но вот только оборотень от нашего смеха менее реальным не стал.
  
  Желтые глаза впиваются взглядом в мои. Он ни рычит, ни произносит и звука, но я словно кожей чувствую - он угрожает мне. Да, точно - угрожает. Безмолвно и, будь он тоже в человеческом виде, я бы сказал - весьма корректно. Ни единого грубого слова. Как и подобает истинному джентльмену. И то, что он от меня требует, не имеет ничего общего с желанием хищника, у которого вырвали добычу из пасти. Но оно столь же древнее. Настолько, что я не знаю, как его назвать. Оно о власти, о границах, о подчинении. Когда ощущение от требований нашего врага доходит до меня - ярость и что-то более сильное просто испепеляют мой разум.
  
  Не слова, а рык срывается с моих губ:
  
  - Он мой.
  
  Зверь склоняет голову набок, глухо рычит и, о чудо! - уносится прочь. Перемахивает калитку одним прыжком и растворяется в ночи. Еще несколько мгновений слышны тяжелое дыхание и шелест сминаемой травы, но они быстро смолкают.
  Я падаю на колени рядом с Холмсом. На его рубашке и судорожно прижатой к груди руке столько крови, что мне не удается толком осмотреть раны. И все же я не могу не испытывать облегчения - кровь течет, а не брызжет - значит артерии не задеты.
  
  Я не трачу времени на более тщательный осмотр, а, придерживая под спину и сжав локоть неповрежденной руки, вынуждаю сесть. Его сдавленный вскрик ранит меня в самое сердце, но времени для колебаний нет. Свободной рукой я стаскиваю с себя пальто и набрасываю его на плечи Холмса, потом поднимаюсь на ноги, увлекая его за собой. На этот раз всхлип, вырвавшийся у него, заставляет меня судорожно вздохнуть, но я заставляю его обхватить меня левой рукой за шею, и, придерживая его за талию - направляю наши шаги к Баскервиль-Холлу.
  
  Тут Холмсу взбредает в голову идея оттолкнуть меня, и мое терпение иссякает:
  
  - Не мешайте мне. Или мне взять вас на руки?
  
  - Проклятье, Уотсон. - Шипит он, пытаясь вырваться. - Оставьте меня. Это слишком опасно.
  
  - Поберегите дыхание. - Сказано грубо, но сейчас у меня нет настроения пререкаться с ним и ублажать его болезненную гордость.
  
  - Джон...
  
  Я останавливаюсь и поворачиваю голову - его зрачки расширены от боли. Весь мой гнев тут же испаряется без следа.
  
  - Если вам не хватает воли или желания идти куда-либо, то мы останемся здесь оба. Без вас я не вернусь.
  
  Он вздыхает и закрывает глаза, кивает и крепче стискивает мое плечо.
  
  Сдержав вздох облегчения, я веду его дальше. Сначала он запинается на каждом шагу, но потом, видимо отыскав для себя наиболее безболезненный и удобный способ, начинает двигаться быстрее. Я бы даже сказал - слишком быстро для полученных ран.
  
  Нужно проверить, не впал ли он в шоковое состояние. Спрашиваю первое, что приходит на ум:
  
  - Это был Стэплтон?
  
  - Да. Рано мы его похоронили. - Какое-то мгновение он колеблется, прежде чем продолжить. - Я узнал его взгляд,... когда он навис надо мной.
  
  Есть что-то внушающее ужас в том, как глухо звучит его голос.
  
  - А Бэрил Стэплтон? Есть основания подозревать, что она... тоже?
  
  - Не знаю. Да. Может быть. Думаю, что узнаю об этом достаточно скоро.
  
  - Холмс... - Предостерегающе начинаю я, но он меня прерывает.
  
  - Он не собирался меня убивать, Уотсон! Он мог сделать это в любой момент - ему это было не труднее, чем муху прихлопнуть! Я чувствовал,...я знал, что не моя смерть ему нужна, а.... - Холмс втягивает воздух сквозь зубы. - Власть. Когда он вонзил когти мне в бок.... он смеялся надо мной и над вами. Демонстрировал свое право собственности.
  
  Я знаю, что Холмс испытывает сейчас боль не только физическую. Он всегда тяжело переживает гибель своих клиентов, а тот факт, что сэр Генри погиб еще и потому, что в свое время Холмс поспешил счесть дело благополучно завершенным - уязвляло его гордость нестерпимо. Вдобавок, этой ночью тяжкий удар понесло все его мировоззрение - для него, логика, верившего в науку и познаваемость мира человеком, встреча с подобным существом - потрясла сами основы бытия. По крайней мере, на какое-то время.
  
  "Факты, факты и только факты, мой дорогой Уотсон!" - Любил говорить он.
  
  Но иногда факты - чертовски упрямая вещь.
  
  - Я знаю. У нас с ним было что-то вроде беседы по этому поводу. Сразу же после того, как я всадил в него пулю. - Последнюю фразу я произношу не без удовлетворения.
  
  - Вы...что-то крикнули. Перед тем, как он ушел.
  
  - Да. - Я стараюсь думать только о том, чтобы нам поскорее оказаться под крышей Баскервиль-Холла. - Я сказал ему, что вы принадлежите мне. Похоже, это дало ему пищу для размышлений.
  
  Холмс не произносит ни слова. Но иногда именно молчание - лучший способ задавать вопросы.
  
  Я глубоко вдыхаю майский воздух Девоншира перед тем, как ответить:
  
  - Холмс, мне очень жаль, что я не решался заговорить об этом раньше. Господу Богу известно, что для этого не раз предоставлялся куда более удобный случай. Но как бы то ни было - добычей того, кто желает сломать вас и вашу волю - будь он человек или ягуар - вы не станете. Я готов биться за вас с самим дьяволом, если потребуется. И, кроме того, я первым увидел вас.
  
  Он все также молчит, и это безмолвие абсолютно - кажется, само мое сердце перестало биться в ожидании его слов.
  Наконец, он произносит:
  
   - Что же, я тоже представлял себе этот разговор несколько иначе.
  
  Несмотря на все мои надежды, я так потрясен этим признанием, что не знаю что сказать.
  
  Холмс склоняет голову к моему уху и чуть слышно произносит голосом спокойным и ровным:
  
  - Я испытываю к вам такие же чувства.
  
  Я сжимаю его руку, лежащую у меня на плече.
  
  - Но боюсь, теперь возможности обсудить этот вопрос так, как он того заслуживает - у нас не будет. По крайней мере, если верить словам той старой цыганки. А не верить ей после всего произошедшего я не вижу причин. Я теперь опасный спутник.
  
  - Холмс, вы испытываете мое терпение. - Цежу я сквозь стиснутые зубы - раненую ногу опять сводит судорогой. К счастью мы уже почти пришли. Жаль, что в доме никого нет - все слуги покинули (хотя вернее будет - сбежали) Баскервиль-Холл в тот же день, когда было обнаружено тело сэра Генри, а полицейских Холмс убедил уйти сам. Пребывающий в шоке от произошедшего наследник сэра Генри - престарелый священник Джеймс Десмонт пока наотрез отказался приезжать, предоставив поместье в наше полное распоряжение. - Я предпочитаю думать о том, как нам поскорее оказаться в надежных стенах Баскервиль-Холла. Разговоры... все разговоры могут подождать.
  
  - По ее словам, а также по свидетельствам любителей фольклора, к числу которых ни вы, ни я не относимся - укушенный оборотнем сам становится таковым. Уже до рассвета я буду одним из них. И могу убить вас просто забавы ради.
  Меня вновь охватывает гнев, но я желаю тратить время на споры.
  
  - Вы этого не сделаете.
  
  - А с чего вы так в этом уверены? И как намереваетесь удержать в обычном доме двухсотфунтового дикого кота? Особенно если ему хочется убежать из него прочь.
  
  Голос его прозвучал так странно - насмешка и тоска слились в нем воедино - что я теряюсь и лишь в последний миг понимаю, что он собирается делать. Сдавливаю его запястье что есть сил - и вовремя! Холмс грубо отталкивает меня. Рывок! Но руку высвободить ему не удается, и он падает к моим ногам.
  
  - Черт возьми! Холмс не вынуждайте меня...
  
  Он даже не дает мне закончить - на этот раз его запястье едва не выскальзывает из моей руки. Я понимаю, что выбора у меня нет - наклоняюсь и быстро и резко сдавливаю его раненный бок.
  
  Холмс хватает ртом воздух, замирает и теряет сознание. Нести его тяжело, но до крыльца - только пара шагов.
  Я стараюсь не думать о ране, которой так жестоко коснулся. Учитывая мою профессию, вид искалеченной плоти уже давно не способен меня испугать, особенно когда требуется моя помощь. Но в глубине души я понимаю, что те раны, которые мне предстоит перевязывать этой ночью - я увижу не раз - в самых черных своих снах.
  
  Когда я поднимаюсь с ним вместе на руках на второй этаж, в голову вновь приходит несуразное:
  
  "Холмс спит сейчас в своей постели в соседнем номере, хотя вряд ли сон его безмятежен..."
  
  Все же человеческое тело и разум - удивительные механизмы, сотворенные природой, и ею же наделенные удивительными способностями - в том числе даром создавать поразительные по своей правдоподобности иллюзии - для того, чтобы уберечь нас от шока и болезненных эмоций. На смену иллюзии уверенности в том, что с Холмсом все в порядке, приходит иная. Это надежда.
  
  Надежда на то, что все произошедшее - дурной сон, который развеется с первыми лучами солнца. И очнувшись от него, я почувствую, что сжимаю разгоряченное ото сна тело Холмса в объятиях, а его голова лежит у меня на груди.
  
  Что утро наступит для нас обоих.
  
  Что у меня еще осталась возможность - сказать ему о том, что ничего в этом мире я не желаю, кроме как провести отведенные мне Богом дни и ночи вместе с ним.
  
  К несчастью, будучи врачом, я знаю, что перед самой смертью люди тоже испытывают прилив сил и верят, что болезнь отступила.
  
  ***
  Даже отблеск рассвета еще не коснулся мрачного, тяжелого от лунных теней неба. В очередной раз за эту тянущуюся бесконечно ночь я проверяю засов на окне. Дверь в комнату тоже заперта. После вновь подхожу к мраморному прикроватному столику, на котором стоит кувшин с водой, и вместо бинтов лежит изорванная на полоски простыня.
  Я осматриваю укрытого тяжелым стеганым одеялом Холмса - его сон беспокоен, лицо пылает нездоровым румянцем и покрыто потом. Задумываюсь над тем, не стоит ли попытаться сбить температуру, положив ему на лоб влажную ткань, или же это только разбудит его.
  
  "Лучше оставить все как есть, не нужно его тревожить"
  Но тот факт, что он вообще сумел заснуть, сам (у меня нет с собой ни снотворного, ни морфия) внушает мне беспокойство.
  
  Мы - в моей спальне, той самой, что я занимал и в прошлый свой приезд в Баскервиль-Холл полтора года назад. Быть может, это и не самый лучший выбор помещения, чтобы уберечься от нашего врага или помешать Холмсу сбежать - зато я хорошо знаю ее расположение и в ней лишь одна дверь и одно окно, и оба они запираются изнутри.
  
  Но на самом деле, когда я принес его сюда - я просто не знал, что делать и чего ждать. В сотый раз сожалею, что не могу спросить совета у той давшей показания цыганки. Но ее тело лежит сейчас в морге при полицейском отделении Гримпена.
  
  В тревоге руки сами ищут работы. Чтобы хоть чем-то отвлечься, аккуратно скатываю одну из полотняных полосок. Едва лишь я кладу ее обратно стол, как слышу шелест покрывала - Холмс проснулся. Он откинул одеяло, и я вижу, как часто и неглубоко поднимается и опускается его прикрытая одними лишь бинтами грудь.
  
  Я присаживаюсь на край широкой постели и измеряю у него пульс на запястье. От моего прикосновения его веки вздрагивают и поднимаются. Но когда я встречаю его взгляд - меня пробирает озноб. Мне становиться так тяжко и жутко, что я не могу пошевелиться.
  
  Когда я перевязывал Холмса, то осматривал его зрачки, чтобы оценить болезненность его состояния для него самого. И был поражен, увидев как на радужке ясных серых глаз, в которые я так часто смотрел с восторгом, что рисковал заблудиться в них, словно в тумане - проступили мутные голубые и темно-серые пятна. Сначала я решил, что это игра света - но, закончив перевязку, увидел, что они увеличились в размере, а цвет их стал более насыщенным.
  
  Когда он спал, мне пришла в голову мысль, что этот оттенок мне знаком, но я так и не смог вспомнить откуда. Но сейчас, встретив пристальный взгляд этих потемневших глаз, я ощутил мучительный страх. Такой цвет глаз мне действительно в свое время доводилось видеть - у котят - до того, как устоится постоянный.
  
  Пытаясь скрыть от него свой ужас и растерянность, отворачиваюсь и тянусь за висящим на спинке в изножье халатом. Укрываю им ноги Холмса и молчаливо радуюсь, что он не возражает против этой "несносной и ненужной опеки".
  
  - Который час? - Бормочет он.
  
  Этот заурядный, отрадный в своей обыденности вопрос приносит в мою душу некоторое успокоение; я достаю часы и удостаиваю их беглого взгляда. У меня неплохо развито чувство времени, и они лишь подтверждают мое предположение.
  
  - Самое начало пятого.
  
   - Еще только четыре утра, - все так же мелко дыша, он устремляет взор в потолок. - Я думал,... показалось, что уже светает.
  
  Я не спешу с ответом - нужно взвешивать каждое слово:
  
  - Полагаю, что это из-за ваших глаз. С ними что-то происходит. По меньшей мере, цвет их уже изменился.
  
  Он внимательно смотрит на меня. На его лице - спокойная мина легкой заинтересованности, но до того, как он успел прикрыть лицо этой маской, я успел разглядеть на нем смятение.
  
  - Я почти не испытываю боли. - Голос у него вполне уверенный. Вплоть до безжизненности.
  
  "Бессмысленно даже пытаться не обращать внимания на эти слова. Он знает. Он чувствует".
  
  - По мне, это столь же хорошо, сколь же скверно.
  
  - Раны уже затягиваются.
  
  Я киваю:
  
  - Когда я перевязывал вас, кровотечения уже почти и не было. Ткани и кожа восстанавливались буквально на глазах.
  
  - Полагаю, что... - Начинает он и осекается - до того странно прозвучал его голос. Холмс закрывает глаза, сглатывает, явно пытаясь сосредоточиться - и продолжает уже своим привычным голосом. - ... в бинтах больше нужды нет. Не будете ли вы так любезны, помочь от них избавиться?
  
  - Не считаю это мудрым решением. Как бы быстро не излечивались ваши...
  
  Закончить он мне не дает - глаза его сузились от гнева, и он скорее рычит, нежели выговаривает:
  
  - Мне нужна ваша помощь, доктор, а не дозволение! - Холмс стискивает простынь с такой силой, что белеют суставы.
  
  - Должно быть..., вам неприятно прикосновение ткани, да еще настолько туго прилегающей к коже. - Ответа не дожидаюсь, а беру со столика маникюрные ножницы.
  
  - Не только. - Каждое слово дается ему с явным трудом. - Полагаю те, чей жизненный путь оборвался из-за встречи с удавкой - меня бы поняли.
  
  - Это займет не больше минуты. Пожалуйста, лягте.
  "Что тут еще скажешь?"
  
  Холмс несколько расслабляется, когда я, усевшись удобнее, склоняюсь над ним. А вот я.... Один только вид его взъерошенных, рассыпавшихся по подушке волос - кажущихся против белой ткани еще чернее - пробуждает во мне чувства явно излишние для доктора, оказывающему помощь пациенту.
  И это тоже настораживает.
  
  Не стану скрывать, что я не единожды смотрел на Холмса взглядом скорее пылким, нежели просто дружеским - особенно когда в душе моей восхищение его интеллектуальными способностями сливалось с наслаждением от созерцания его внешности. Но то, что я испытывал сейчас, чувствуя его запах и горячую кожу под бинтами - не походило на мои прежние переживания. Оно было гораздо сильнее, неистовее, и лишь громадным усилием воли мне удалось взять себя в руки и приступить к работе.
  
  Но, закрой глаза, я все равно видел бы перед собой худощавые мускулистые плечи, в свете лампы блестящие от пота. Так близко... стоит чуть наклониться и можно будет ощутить вкус этой кожи губами...
  
  Надеясь, что Холмс не заметит, как дрожат у меня руки, я беру его правую, пострадавшую руку и, чтобы мне удобнее было снимать бинты, укладываю ее себе поперек коленей. Та часть моей сущности, что отвечает за профессиональные навыки, еще раньше обратила мое внимание на то, как ненормально часто поднимается и опускается грудная клетка пациента - это должно было указать мне на возникшие проблемы с дыханием. Я же видел только, как от притока крови покрылись румянцем его лицо и шея, и ставшие оттого же ярко-алыми губы раскрылись - он дышит через рот, как слишком туго затянутая в корсет леди - часто и мелко. Я ослабляю бинты.
  
  - Гораздо... лучше. - Голос странно приглушен.
  
  Я взглядываю на Холмса - не теряет ли он сознания? - его глаза устремлены на меня. Точнее на мою лишь наполовину застегнутую рубашку. Уложив Холмса в постель и перевязав, я переоделся, сменив прежнюю, перемазанную кровью, да так и позабыл застегнуть до конца. Учитывая не самую целомудренную направленность одолевавших меня мыслей - подобный пристальный взгляд вселяет в меня одновременно и счастье, и тревогу.
  
  Я бросаю развязанный бинт на постель. На коже Холмса не осталось почти никаких следов от укуса. Единственное, что напоминает теперь об ужасной ране - две линии бледных отметин полумесяцами обвивающиеся вокруг предплечья Холмса, и небольшие разводы крови там, где была повязка.
  Холмс резко хватает ртом воздух, и я беру его за плечо, чтобы помочь подняться. Ему удается сделать это весьма легко - вот он уже сидит рядом со мной, скрестив по-турецки ноги. Не знаю, ощущает ли он, как близки мы друг от друга, но мне кажется, что я чувствую, как от его разгоряченного тела веет жаром, словно от пламени костра.
  
  Мне почти жаль, что в свое время мне удалось уговорить Холмса сменить его изорванную, всю в пятнах крови одежду на мои запасные брюки. По длине они пришлись ему впору, но вот в талии оказались явно широки. И сейчас они повисли у него на бедрах, обнажая и прикрывая его тело ровно настолько, чтобы можно было насладиться видом оголившейся плоти и дать пищу воображению о той, что осталась скрытой. Старясь не думать о линии темных волос, спускающейся с его мускулистого живота и исчезавшей под тканью брюк, я отыскиваю конец бинта и распускаю его. Холмс издает звук, весьма смахивающий на довольное кошачье ворчание, обрывает его громким кашлем и, тщательно выговаривая слова, спрашивает:
  
  - Вы назвали этого зверя "ягуаром", Уотсон. Вы уверены в этом?
  
  - Мне довелось увидеть одного, много лет назад. Тоже меланиста - с полностью черной шкурой. Такие встречаются редко, но чудом это не назовешь.
  
  - Расскажите, что вам известно о них. - Что-то вроде улыбки слегка искажает его губы. - Видите ли, дорогой Уотсон, отсутствие знаний о семействе Felidae (кошачьих) - один из тех пробелов в моем образовании, которые в свое время так неприятно удивили вас.
  
  Встретив его испытующий взгляд, я полагаю, что уклоняться от этого вопроса не стоит. Кроме того, если мне не удалось уберечь Холмса от произошедшего с ним несчастья, я буду рад помочь ему хотя бы чем-нибудь.
  
  - О ягуарах, как о виде, я мало что знаю. - Честно признаю я. - Но, будучи в Индии, мне случилось узнать кое-что о леопардах, и мне кажется, что их повадки схожи, как и цвет шкуры.
  
  - Если мои скромные познания в лингвистике меня не обманывают, то второе название ягуара - "американский леопард".
  
  - Вот видите. - Я пытаюсь восстановить в памяти отрывочные воспоминания. - И у тех, и у других весьма развито,... если бы речь шла о людях,... это можно было бы назвать чувством собственности. Территориальности. Они чрезвычайно привязаны к территориям, которые считают своими - и после прихода людей в места их обитания эта особенность ягуаров в сочетании с ценной шкурой стоила жизни многим из них. Встретить их можно в Центральной и Южной Америке. Именно там я и увидел...- я осекаюсь - только сейчас мне приходит в голову, что мне придется почти заключить Холмса в объятья, чтобы убрать повязку. - ... одного, почти случайно...
  
  Холмс поднимает согнутые в локтях руки, чтобы мне было удобнее. Я прислоняюсь нему так близко, что он, должно быть, чувствует прикосновение моего дыхания к своему плечу. Я стараюсь сосредоточиться на рассказе.
  
  - В юности я провел несколько недель в Британском Гондурасе. Я учился в университете, у меня были каникулы, и в тот год мне захотелось "повидать мир". Ну, полагаю, вы помните, как это бывает в юности, особенно, когда проводишь весь год в четырех стенах, в обществе профессоров и книг. - Я счастлив оттого, что при этих словах в его глазах зажигается огонек интереса. Мы оба редко говорим о своем прошлом. Временами мне кажется, что спустя столько лет я все также почти ничего не знаю о человеке, с которым живу под одной крышей. А сколько ему известно обо мне на самом-то деле? Я провел те каникулы вместе со старшим братом - догадывается ли Холмс вообще о том, что у меня был брат? Но сейчас я готов пересказать ему всю историю своей жизни, если это поможет нам хотя бы на время отрешиться от происходящего.
  
  - Это произошло незадолго до моего возвращения в Англию. Ожидая в порту прибытия парохода - тот задерживался на несколько дней - я как-то вечером услышал о ягуаре, который последнее время нападал на скот жителей соседней деревушки. Меня охватило любопытство - ведь мне еще никогда не приходилось вживую увидеть ни одного из этих красивых и грациозных хищников - и я попросил охотников взять меня с собой. В нашем отряде оказалось и несколько индейцев. Они рассказали нам, что их народ называет ягуара "зверем, что убивает с одного прыжка". Создания эти - замечательные охотники, чья поступь бесшумна, бег и движения быстры, а хватка челюстей сильна настолько, что они способны разгрызть череп теленка. Охотятся ягуары ночью, и поэтому мы тоже подстерегали нашего хищника в эти часы, особенно в ранние сумерки и перед восходом солнца. Нам потребовалось больше трех дней. В первые два дня нам даже не удалось его увидеть. Наконец, мы загнали его в речной каньон.
  Я резко прерываюсь, запоздало понимая, насколько неосмотрительно с моей стороны было начинать свой рассказ, не подумав о его окончании. Под пронзительным взглядом Холмса мне не остается ничего, кроме как озвучить финал, уже известным нам обоим.
  
  - Это казалось почти преступлением - просто стоять и смотреть, как умирает такой красивый зверь. Потребовалось несколько выстрелов - хотя местные надеялись не испортить шкуры. Ягуары - сильные животные. Он умер только после выстрела в голову.
  
  Странная вещь - память. Что-то растворяется в ней без следа, что-то остается сухой и безжизненной строчкой в книге жизни, но хранятся в ней и целые картины, чтобы время от времени ослеплять нас яркостью цветов, ясностью звуков и обилием запахов. Я вновь слышал выстрелы, стрекот незнакомой речи туземцев, грохот горной реки, ощущал острый запах местной листвы и видел черный силуэт, бессильно распластавшийся среди камней и вскипающей между ними воды. На черной шкуре алмазами вспыхивали брызги.
  
  Гладкость и тепло кожи под моими пальцами возвращают меня к реальности. Я жду следующего вопроса.
  
  - Вы упомянули, что ягуарам присуще "чувство собственности". - Холмс произносит это так, что каждое слово отдается эхом у меня в груди.
  
  - Они всегда готовы драться за свою территорию и за самок. Даже до смерти.
  
  - Самок... Мне теперь даже любопытно, чего он желает больше - подчинить меня себе из опасения, что я могу нарушить его планы, или же получить компенсацию за то, что лишился и жены, и миссис Лайонс. - Иронично замечает Холмс. - Надеюсь, вы понимаете, что теперь Стэплтон видит в вас не только возможную помеху, но и соперника. В следующий раз он вами пренебрегать не станет. Вам теперь угрожает опасность большая, нежели мне.
  
  - Возможно, вы и правы. - Ровным голосом отвечаю я. - Он заявил о своих "правах" на эту землю и вас лично. Не знаю, как после убийства сэра Генри он намерен добиваться первого, но вас он не получит, даже если каким-то неестественным способом сможет теперь влиять на вашу волю. Прежде чем заполучить вас, ему придется иметь дело со мной.
  Милосердием божьим, бинт не бесконечен, и, наконец, я с вздохом облегчения отбрасываю его прочь. Как и на руке, на груди Холмса теперь лишь бледные шрамы.
  
  "Впрочем, - бросаю я взгляд на руку моего друга. - И они скоро исчезнут".
  
  Холмс мягко, почти с печалью смотрит на меня:
  
  - И как же вы намерены ему помешать?
  
  Я прямо встречаю взгляд серо-голубых глаз, открываю рот... и честно признаю:
  
  - Пока не знаю. Я еще не думал о каких-либо конкретных действиях. Думаю, что не стоит предпринимать что-либо в ближайшие часа четыре. А разве мы не можем просто арестовать его?
  
  - По какому обвинению? - Я вижу, как на лице Холмса играют желваки. - Не говоря уже о такой мелочи, что нам не известно под каким именем и где он скрывается в человеческом облике.
  
  - Он обвинялся в убийстве сэра Чарльза и покушении на сэра Генри, плюс в еще ряде преступлений. Этого достаточно для получения ордера на арест.
  
  - И был признан умершим, а не объявлен в розыск. Полагаю никто из местных жителей (да и мы тоже, строго говоря) не видел ни Джонатана Баскервиля, ни мистера Ванделера, ни натуралиста Стэплтона. Заявить в полицию о том, что его видели в зверином облике?
  
  - Нет, о последнем лучше умолчать.
  
  - Но ладно... Он признан опасным преступником, и нам поверят на слово. Я даже убежден, что мы его отыщем. Есть у меня одно предположение, и я все сильнее убеждаюсь в его правильности. Но вот предоставит ли новая "личина" этого прожженного хитреца повод для повышенного внимания полиции? Хотя бы для обыска? Зная его изворотливый ум - сомневаюсь.
  - Холмс, создается впечатление, что вы стараетесь найти препятствия там, где их нет. Он - негодяй и закоренелый преступник. Не может быть, чтобы он совершенно не оставлял никаких улик или хотя бы последствий своих деяний. Уверен, вы найдете, что вменить ему в вину. Да хотя бы внешнее сходство с предполагаемым преступником - уже повод заинтересоваться его документами и биографией. А Лестрейд, которому довелось лично встретиться с состряпанным Стэплтоном чудищем, закроет глаза на возможное нарушение протокола.
  
  Холмс коротко усмехается:
  
  - Дело закрыто, Уотсон. В Скотланд-Ярде - великолепные архивы, но отчитавшиеся о проделанной работе сыщики не слишком любят к ним обращаться. Обвинить Стэплтона? В чем? В содержании опасного животного? Представьте лицо нашего дорогого инспектора. "Ягуар Баскервилей". Какой представитель животного царства будет следующим? Акула Баскервилей? Или может - опоссум Баскервилей? - Передразнивает Холмс старую шутку. - Сэр Генри застрелен из собственного револьвера. Не считая нас, оборотня видел только один человек.
  
  Я догадываюсь к чему он клонит - и мне это совершенно не нравиться:
  
  - Тогда - убийство цыганки, что видела его в зверином облике в ночь смерти сэра Генри и рассказала об этом местному инспектору полиции. Можно это связать....
  - Нет. Для полиции причина ее смерти пока не подлежит сомнению - она покончила с собой, бросившись под поезд. Что-то сильно потрясло ее, а после ее заявлений ее сочли сумасшедшей. И отчасти эта версия правдива. Бросилась она сама, но вот почему она так поступила? Вот к этому-то, как мне кажется, Стэплтон и приложил свою... лапу. Но не оставил нам ни одного следа. Что весьма любопытно.... Одним из недостатков вашего желания прославлять мое имя в ваших рассказах, дорогой Уотсон, я считаю тот простой факт, что их читают и преступники. И совершенствуют способы совершения преступлений и заметания следов.
  
  - Быть может, обратиться к Бэрил Стэплтон? - Ответ мне известен заранее, но я готов стерпеть любые язвительные замечания, если это поможет отвлечь его от его задумки.
  
  - Жены не могут свидетельствовать против мужей. - Безапелляционно заявляет он прописную истину. - А если она тоже оборотень - из нее вообще не вытащишь ни единого слова. И, - знакомый насмешливый взгляд, - Уотсон, даже не пытайтесь меня заговорить.
  
  - Ваша правда, Холмс, - позволяю я себе улыбнуться. - А я уже было решил, что мне это удалось. Так что же...
  Не дожидаясь, пока я выдам на-гора новую банальность, Холмс резко втягивает воздух сквозь зубы и впивается в меня острым взглядом.
  
  - Похищение, Уотсон. Скажите Лестрейду... Скажите ему, что ездили в Гримпен, а вечером должны были встретиться со мной в тисовой аллее, чтобы сопровождать меня по делам следствия на болотах. Но когда вернулись - меня не оказалось ни в доме, ни в аллее, на дорожке которой остались пятна крови и следы борьбы. Следы ягуара уничтожьте - быть может, Лестрейд и не гений сыска, но ни слепцом, ни законченным бездарем я его все же назвать не могу. Уверен, он поверит каждому вашему слову и согласится оказать любую помощь.
  Я чувствую, что челюсти у меня сводит судорогой - так сильно я их стискиваю.
  
  - Могу я узнать, где в это время будете вы?
  
  - Не имею ни малейшего представления, дорогой мой друг. - Равнодушно пожимает плечами он. - Это целиком и полностью зависит от Стэплтона. - Холмс бросает краткий взгляд в сторону окна.
  
  Руки у меня сами собой сжимаются в кулаки, но я заставляю себя расслабиться:
  
  - Он там? Ждет тебя?
  
  Ему нет нужды лгать - он знает, что истинный ответ мне известен.
  
  - Да.
  
  - Значит, он впустую тратит свое время. - Мрачно цежу я. - Кажется, я уже объяснял ему это.
  
  Холмс опять смотрит на меня пристально и невесело:
  
  - Одних слов недостаточно, Джон. Ты ведь так и не ответил на мой вопрос. Как ты намерен одолеть его?
  
  Мне больно и тошно, я зол на себя за то, что бессилен пока против своего врага.
  
  - Я не остановлюсь ни перед чем.
  
  Произнося это, я вновь ощущаю иррациональность и ирреальность происходящего.
  
  "Господи Боже, это какое-то безумие. Как будто нас занесло в сказку - тот, кого я люблю, обречен исчезнуть с первыми лучами солнца, потому что я не смог защитить его от злого чародея. А что остается мне, как не седлать верного коня, подпоясываться фамильным мечом и отправляться в путь? И что будет, если я не найду Холмса до заката? Навсегда потеряю?"
  Холмс не отводит взгляда:
  
  - Не думаю, что мне угрожает серьезная опасность. Вряд ли он убьет меня или серьезно искалечит. Самое большее - слегка поколотит для утверждения собственного авторитета.
  
  - И полагаю, ради него же принудит к совокуплению. - Слова эти вырываются у меня раньше, чем я успеваю совладать с бурей гнева и ревности, охватившей все мое существо.
  
  Шерлок на мгновение опускает ресницы, и вновь взглядывает на меня:
  
  - Следы его клыков на моей коже. Он пойдет на все.
  
  За туманом его глаз скрывается бездна. Я смело падаю в нее:
  - Что ты хочешь... чтобы я сделал?
  
  Он закрывает глаза. Резко встряхивает головой, словно отгоняя назойливую муху:
  
  - Не знаю. Чувствую только.... - Сначала короткая серо-голубая вспышка из-под ресниц - он еще пытается сопротивляться! Но уже спустя миг его глаза смотрят на меня без стыда, он говорит, задыхаясь. - Что мне нужно... принадлежать... тебе. Испытать остроту твоих зубов. На своей коже ощущать твою метку.
  
  У меня замирает сердце, дух захватывает от дикого, молящего взгляда, блестящей от пота кожи и растрепавшихся волос. Я уже почти вижу, как его стройное нагое тело изгибается от наслаждения - голова отброшена назад, рот распахнут в безмолвном вопле - чувствую мягкость и беззащитность его кожи под моими зубами. Призываю на помощь всю любовь, что испытываю к Холмсу - и отгоняю видение прочь.
  
  "Это не любовь. Не то, что я чувствую к нему. Я желаю быть с ним единым целым, но не хочу подчинять, рвать, ломать под себя. Может быть, дело в его изменившейся природе и это - реакция на эту перемену?"
  
  Капли пота в свете лампы алмазами вспыхивают на его коже.
  
  - Тебе ведь хотелось бы сделать это? Вижу, что хотелось бы. - Ноздри тонкого длинного носа трепещут, втягивая воздух. - Знаю это. Чую по твоему запаху.
  
  Во рту у меня сухо от страха - за него.
  
  - Холмс... Я не хочу причинять вам боли.
  В его глазах - удивление мешается с угрозой и гневом, рот кривится в злой усмешке. Из-под раздвинувшихся губ взблескивают стиснутые зубы - неестественно для человека длинные и заостренные.
  
  - Ты говорил, что никому не отдашь меня, Джон. - Хрипло шепчет он, склонившись ко мне так низко, что я чувствую горячее и влажное дыхание у себя на щеке. - Так почему бы не доказать этого на деле?
  
  Со стремительностью ветра он бросается вперед и, стальной хваткой стиснув мои плечи, опрокидывает навзничь на постель. Я и опомниться не успеваю, как он уже сидит на мне верхом, сжимая мои бедра своими.
  
  Алые пятна на высоких скулах, взъерошенные черные волосы, приоткрытые губы - это зрелище заставляет подергиваться от предвкушения мускулы моего живота. Я чувствую, как краска румянца растекается у меня по лицу.
  
  На губах Холмса все так же недобрая усмешка:
  
  - Разве так заявляют о своих правах? Или добыча еще недостаточно пробудила твой... аппетит?
  
  Он двигает бедра вперед, и я не могу удержаться от стона - через разделяющие нас два слоя ткани я легко ощущаю его эрекцию. Пламя в моей крови уже разгорелось, и она приливает к члену, пробуждая сей орган к жизни.
  
  Теперь я слышу лишь биение пульса у висков и негромкий удовлетворенный выдох, вырывающийся у Холмса. Любимый мой наклоняется и прижимается лицом к моей шее.
  
  Но прикосновение острых зубов пробуждает мой одурманенный желанием разум.
  
  - Нет! - Приподнимаясь, рычу я и сбрасываю его руки со своих плеч. Ладонями упираюсь Холмсу в грудь, желая оттолкнуть.... вижу, как вытянутые когти вновь становятся человеческими ногтями. Моего мимолетного оцепенения Холмсу достаточно, чтобы успеть схватить меня за запястья. Он резко вскрикивает - от гнева ли, от удовольствия - не понять, и пытается заломить мне руки над головой. Но одолеть меня не так уж и просто - резко вскинув бедра вверх, я заставляю Холмса потерять равновесие и отпустить мои руки.
  
  Торопливо перекатываюсь, собираясь навалиться на него сверху, но он оказывается быстрее. Холмс уворачивается от меня с удивительным проворством, и встав на четвереньки, пытается переползти на другую сторону широкой постели. Тут опять дают знать о себе мои навыки игры в регби - моя рука почти машинально вытягивается вперед и обхватывает его поперек живота. Сила его рывка увлекает меня за ним, но я успеваю упереться коленями в постель - и в результате падаю прямо на него. Я на порядок тяжелее Холмса, и обрушившись внезапно на него всем своим весом, на время его оглушаю. Этих секунд мне хватает, чтобы завернуть Холмсу руки за спину и прижать их друг к другу.
  
  Кожа его спины настолько горяча, что я чувствую это даже через рубашку. Я наклоняю голову так, чтобы он мог ощутить мое дыхание на своем плече. Его черные, как вороново крыло, волосы задевают мою щеку, и мне хватает сообразительности чуть отодвинуться в сторону, чтобы он не мог ударить меня головой.
  
  Пытаясь восстановить дыхание, шепчу:
  
  - Значит, это тебе нужно? Если Стэплтону удастся захватить тебя - он поймет, что это значит? Это удержит его от посягательств?
  
  Грудь Холмса ходит ходуном подо мной. Мне до безумия хочется ослабить хватку, позволить ему нормально дышать, но я знаю, что не имею права сделать это ни на мгновение.
  Он всхрапывает и безуспешно бьет ногами по постели:
  
  - Не знаю. Но кажется..., да. Думаю - удержит. Пока ты жив.
  Не слишком-то внушающее доверие утверждение, но мне этого достаточно. Мы должны рискнуть. Нам придется.
  
  "Как заставить его подчинятся?"
  
  В поисках брони для своего сердца возвращаюсь мысленно ко времени своей службы в армии. Теперь в моем голосе звенит сталь:
  
  - Если я разожму руки, ты попытаешься вырваться?
  
  - Да. - Надсадно дышит он. - О да.
  
  Я стискиваю зубы.
  
  - Тогда придется связать тебе руки.
  
  Резко встаю на колени и, откинувшись назад, одним движением выкручиваю ему руки и стискиваю его тонкие запястья в правой руке.
  
  Вырвавшийся у него полузадушенный всхлип ранит словно нож. Сердце у меня сжимается оттого, как я ним поступаю. Но слишком уж высоки ставки.
  
  Свободной рукой шарю позади себя по кровати. Наконец, под руку попадается один из бинтов. Мне не нужно много времени на то, чтобы стянуть ему запястья так, чтобы предплечья были крепко прижаты друг к другу - когда-то Холмс сам сказал мне, что этот способ - самый надежный.
  
  "Не слишком ли легко мне это удалось?"
  
  Надеюсь, это - признак того, что Холмс еще способен здраво мыслить и сопротивляться воле Стэплтона. Хотя при звуке звериного рокота, вырывающегося из горла Холмса, в это не слишком верится.
  
  Чувствую, что силы сопротивляться мне у него иссякают, и вновь заговариваю, извлекая на свет божий слова, которые я был уверен не смогу произнести никогда. Но оказалось, они всегда были во мне, хотя и укрытые в самые глубокие и темные тайники моей личности. Но время сейчас - роскошь, чтобы тратить его на ложный стыд. Видимо, все же каждый из нас - отчасти животное.
  
  - Показать, чего тебе на деле нужно? Великий детектив,... ты опустился до уровня жаждущей случки самки, готовой бежать за самцом по первому же его зову. Ну что, девка, отыметь тебя?
  
  Вместо ответа - рев, до ужаса схожий с тем, что издавал оборотень-Стэплтон, настигая добычу.
  
  Мой внутренний зверь знает, что делать. Приди я в разум хоть на миг - у меня ничего бы не вышло. Рывком заставляю его встать на четвереньки, наваливаюсь на него сверху, прижимаю голову и плечи к постели. Пытаюсь коленом раздвинуть ему ноги - сопротивляется сволочь! Сильнее! Толчок - и он поддается, раскрывается передо мной.
  Ощущение того, что он лежит подо мной - беспомощный, напряженный, как тетива, что отделяет его от меня лишь смехотворная преграда жалкой ткани - сводит с ума, пьянит лучше любого вина. Мне хочется лишь одного - убрать эту последнюю преграду и ощутить жар его нутра. Но тут он вскидывается, подается назад - то ли хотел меня оттолкнуть, то ли сильнее прижаться - не разберешь. Но это его движение - "лежа подо мной этот гаденыш все еще пытается дергаться!" - не то, чтобы остужает мое желание, но скорее придает ему остроту, заставляет чуть измениться и излиться с языка еще одним потоком яда и грязи:
  
  - Эта тварь за окном тоже хочет тебя, шлюха. Но ты остался со мной. Ты знаешь, что я могу взять тебя прямо сейчас. Знаешь, что я могу делать это когда и столько пожелаю. Знаешь, что принадлежишь мне. Скажи это. Скажи, что принадлежишь мне. Ну!
  
  Одной рукой выкручиваю ему плечо, другой разрываю на нем брюки.
  
  - Говори!
  
  Он судорожно выдыхает - я слышу, как клокочет воздух у него в горле.
  
  - Да, - хрипит он. - Да, я принадлежу тебе.
  
  От этих слов кровь бурлит в жилах. Не знаю, остановился бы я на этом, хочется верить, что да. Но этого уже никогда не узнать - поскольку выбирать мне не пришлось - я чувствую, как меняется кожа под моими руками.
  
  Жар плоти Холмса становиться столь нестерпимым, что я удивляюсь, как его тело не превращается в пепел. Мягкие волоски на затылке и руках грубеют, становятся длиннее и гуще, но страшнее всего - странное беспорядочное сокращение мышц.
  
  Холмс вновь дергается подо мной, и сейчас мне ясно, что это не попытка освободиться, а судорога, сводящая его пытающееся перемениться тело. С его губ срывается еще один крик, и я вторю ему стоном. Внезапно, если не считать бьющей его крупной дрожи - все прекращается.
  Вновь повинуясь инстинкту, а не разуму, я склоняюсь над Холмсом и целую его в изгиб шеи, пытаясь не замечать этой дрожи.
  
  Шепчу во влажную от пота кожу:
  
  - Ты - мой, Шерлок Холмс. И знаешь это. И знаешь, что так будет всегда.
  
  Его ответ - тихий всхлип, пробуждающий во мне человека:
  
  - Да.
  
  Я перевожу дыхание, безмолвно моля о прошении, и изо всех сил вонзаю зубы в плоть, которую перед этим целовал. Уже сейчас я знаю, что буду помнить ее вкус всегда.
  Холмс вздрагивает сильнее, но вырваться не пытается - лишь замершее дыхание говорит об испытываемой им боли. Я разжимаю зубы, только сочтя, что след их надежно отпечатался на коже моего возлюбленного. Эта отметина не заживет до утра, как другие раны. И она должна быть достаточно глубока, чтобы Стэплтон мог ощутить ее даже в темноте.
  
  Холмс выдыхает, и я, чуть повернув голову, трусь носом о его ухо:
  
  - Помни, ты - мой... как и я - твой.
  
  Он опять содрогается всем телом, и мое тело вторит ему. Я зарываюсь лицом в его черные волосы, вдыхая их аромат.
  На мгновение руки ослабляют хватку - но большего Холмсу и не требуется. Он ударяет меня головой в подбородок, отбрасывая назад, и пока я пытаюсь прогнать черноту перед глазами, одним ловким движением выскальзывает из-под меня и спрыгивает с постели.
  
  Падает на пол, руки все так же крепко стянуты у него за спиной. И хотя мне хочется считать мое видение просто полуночным кошмаром, я понимаю, что пошедшая буграми от преображающихся мышц и костей кожа Холмса - не причудливый эффект искусственного освещения.
  
  Вскоре след от моего укуса - единственное светлое пятно среди густого покрывала черной шерсти. Но это мало радует, когда на исторгнутый Холмсом рев со стороны болот доносится такой же.
  
  "Сумеет ли он сам избавиться от пут? Или скорее покалечится?"
  
  Свесившись с постели, протягиваю руку и дергаю за край бинта. Узел развязывается. Инстинктивно бросаюсь вперед, чтобы не дать Холмсу покинуть комнату, ... но человеку соперничать в скорости с ягуаром трудно.
  
  Ухватив за горло, он отшвыривает меня прочь. Приземляюсь я с другой стороны кровати, задыхаясь от боли, сворачиваюсь в клубок. Метнувшись к окну, Холмс на меня даже не смотрит. Я слышу звон стекла, когда Холмс ударяет в него плечом, но рамы выдерживают. Так ему не выйти, а того, что окно можно открыть - Холмс уже не осознает. Он будет биться так до тех пор, пока не проломит рам, даже если весь изрежется при этом. Но ему нужно уйти. Без этого наш замысел не удастся.
  Я вскакиваю на ноги, отпихиваю его в сторону, и хватаюсь за защелку. В ладонь впивается осколок, когда я распахиваю окно. Но прежде, чем я успеваю ощутить боль от пореза, Холмс опрокидывает меня на пол ударом кулака и вспрыгивает на подоконник.
  
  Падая, я больно ударяюсь спиной, и он замирает, явно колеблясь. На одной его руке все еще болтается бинт, волочится по полу. Осознание обрушается на меня с тяжестью свинца. Серо-синие глаза, не мигая, смотрят на меня. Я понимаю, чего он ждет. И понимаю, что я должен сделать:
  
  - Беги. Я найду тебя. Я верну тебя. Обещаю.
  
  Он не отвечает ни словом, ни жестом, просто отворачивается и исчезает за окном. Одним прыжком вскакиваю и кидаюсь к окну, по пояс высовываюсь из него. Холмс с легкостью спрыгнул с высоты пятнадцати футов, и, судя по отпечатку на влажной от росы земле - удачно приземлился на все четыре лапы. Я вижу, как гибкий черный силуэт, в котором уже нет ничего от человека, скрывается под одетыми в юную листву деревьями. И вот усадьба погружается в тишину - слышно только, как весенний ветер перешептывается с листвой.
  
  А я стою все так же у окна, надеясь увидеть...что? Я не знаю.
  Наконец, память и способность мыслить возвращаются ко мне.
  Сейчас, при неверном свете раннего утра Холмс должен чувствовать себя беспомощным и сбитым с толку. Стэплтон, скорее всего, продержит его взаперти до заката. Значит, у меня около двенадцати часов, чтобы их отыскать. Но до того как это произойдет, я не смогу ничем помочь Холмсу. Остается надеяться, что моя метка помешает Стэплтону удовлетворить его похоть - до того пока мы не сойдемся с ним в поединке или хотя бы прежде, чем след от моих зубов исчезнет с кожи Холмса.
  
  Но, как бы то ни было - не позже, чем солнце скроется за холмами Девоншира, я верну Холмса. В первую очередь - ему самому. Клянусь, у нас еще будет возможность узнать каково это - проснувшись ночью, почувствовать рядом тепло тела безмятежно спящего друга.
  
  Я отхожу от окна, набрасываю на плечи пальто и засовываю в карман револьвер. Время всегда утекает водой сквозь пальцы, и сегодня дорога каждая капля. Мне уже доводилось участвовать в охоте на ягуара. Теперь мне предстоит выйти против старого врага - однажды уже побежденного, но все еще смертельно опасного и жаждущего мести. Но я-то помню, что ягуара можно убить. Вот только почему осознание этого внушает мне мимолетный ужас и тоску?
  
  Продолжение следует.
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"