Аннотация: Заглавная сказка о свободе. На БД-5 рассказ занял 4 место в группе и 19 место в полуфинале. Опубликован в газете "Просто фантастика" ноябрь 2005 г. и в фензине Шалтай-Болтай Љ2 за 2007 г. иллюстрации - Юлия Меньшикова и Роман Коваленко.
Восьмой ветер
Вероятно, все началось с того, что я каждое утро, сойдя с трамвая, еще долгое время шел вниз по улице посередине дороги. След в след по разделительной полосе. Как раз между двумя противоположными направлениями траффика.
Это было для меня обязательным ритуалом. Сквозь подошвы ботинок текла с грязно-белой линии удача и поднималась теплом к сердцу. Так каждый мой день начинался со своеобразной взлетной полосы перед долгой трудной дорогой.
Я сидел на своей заветной лавочке в скверике, разрезающем главный проспект Города на две аккуратные половинки. В руках каталась блестящая запотевшая баночка "Pepsi". Я ее взял здесь, недалеко, в безлюдном магазине, по привычке полном еще всякой снеди. Я - тоже по привычке - оставил два пятака у осиротевшей кассы.
Я старался отпивать маленькими глоточками, но от ледяного содержимого баночки зубы стыли все равно. Значит, еще жив. Значит, это даже не сон.
Никого.
И тишина.
Ветер больше не шумел листвой. За одну ночь, откуда ни возьмись, явилась осень, обтрясла все деревья и подкинула подожженные листья в воздух. И теперь они сыпались, золоченые, обуглившиеся, прямо с неба, из нависших клубков туч. Все сыпались, сыпались, сыпались... Мне то и дело приходилось доставать листок из cпутанных волос. Тут же его подхватывал ветер и уносил, одной его, ветреной, душе известно куда. А Город тихо мирно затопляло желтым листопадом.
Никого...
...И листья.
Внизу. Под слоями потрескавшегося асфальта, спекшегося песчаника, глины, бетона, спутанных корней и разложенных в строгом порядке черных блестящих проводов шел трамвай. Я ощущал его каждой клеточкой своего тела, я видел его - от колес до номера над лобовым стеклом - ясно и четко. Дурачок. Не для кого уже, а он все равно, упрямо, по привычке - от света станции к темноте тоннелей.
Я бросил камушек в лужу. Круги расходились нестерпимо медленно. От центра к краю, от края к центру. Еще утром я прошел пешком целый район и не нашел даже тел. Никого! Только листья, сыплющиеся с неба на опустевший Город. Скоро все будет погребено под веселым осенним золотом: мосты, крыши, по привычке работающие фонтаны (намокнув, листья стремительно темнели, набухали и уходили ко дну), ступени Набережной. И я.
Вначале мне на самом деле показалось, что я умер. Серьезно. Знаете, так обычно в фильмах бывает: главный герой погибает в страшных мучениях, а потом обнаруживает себя в ином мире. В одиночестве. Правда, это длится недолго - тут же он встречает главную героиню. И дальнейшее развитие событий зависит исключительно от того, будут ли сей фильм смотреть дети. Мое одиночество было куда бесконечней, оно жило и дышало в этом Городе со времен его восстановления из пепла. Одиночеством пахло. Можно даже не проверять: никого. Хотя однажды я все-таки снял лаковую трубку в телефонной будке и долго-долго слушал ветер.
Людей здесь нет. Они не ушли сами. Знаете, им бы это при всем желании не удалось: срастив хребет с миллионом вещей, далеко не уйдешь. От них избавился Город. Он долго болел людьми, но теперь накопил силы и выздоровел. Я его понимаю - они порой совершенно невыносимы.
Люди стали воздухом.
Люди стали листьями.
Люди стали воспоминаниями, цветными снами, бредом Города.
Все понимаю. Только вот... серьезно, зачем он выбрал меня?
Мы встретились с ним впервые, когда я родился. С самого начала он был довольно странным и вольнолюбивым (неудивительно, что и я весь в него пошел). Посудите сами, никто не знал, как его на самом деле зовут. У него была куча имен, но ни одного настоящего. Каким хотел, таким и назывался. А потом обманывал и оборачивался иной стороной своей бездонной души. Когда-то давно его убили, втоптали в грязь, а он все равно возродился. Такой же лукавый, такой же юный. Наверное, мы с ним ровесники. Серьезно, если переводить с его, городских, на мои, мальчишеские, получается одна и та же звонкая пора. Нам всегда было, о чем поговорить. Когда меня начинало тошнить от окружающих людей, я сбегал в пойму несуществующей ныне реки и долго-долго шептался с ним. А он давал советы, честные такие, от души, что называется. Я все-таки стараюсь понять, почему я?...
Правда, некоторые вещи все же прояснились. Меня, например, всегда удивлял тот факт, что с одними людьми мы постоянно сталкиваемся на улицах, с другими же - никогда. Теперь же я очень ясно различал путанки-дорожки, раскинувшиеся на все километры Города. Люди наивно полагают, что сами выбирают, куда и зачем идти. На самом деле за них выбирает Город, тасуя встречи и антивстречи, развлекаясь от всей свой бездонной асфальтово-гравиевой души.
Теперь же мы ему наскучили.
Шаг. Другой. Третий. Ветер ерошит волосы, перебирает их ласково и тут же бросает в лицо горсти рыжей степной пыли.
Теперь. Что ни шаг - воспоминание. И горький запах гниющих листьев.
Вот здесь, на сырых ступенях Набережной, я назвал Пашку козлом. За дело назвал, между прочим. Кажется, это было вчера. Много-много листьев назад...
Пашка старался меня удержать, не понимая, что я давно уже не с ними. Меня нестерпимо раздражают люди, которые о чем-либо жалеют. Ходят нудят: "А может, все еще будет по-другому?" Да ни черта уже не будет по-другому! Только эти кретины ничего не желают видеть и понимать. Так я Пашке и сказал. В смысле, обозвал его козлом. Пашка больно-пребольно двинул мне в скулу, отчего я свалился с каменной тумбы на асфальт. Драться я никогда не умел, поэтому просто поднялся и сел на свое место. Пашка, красный от злости, обозвал меня в ответ самовлюбленным идиотом и ушел: я еще долго спиной ощущал, как он спешит вверх по мосту; руки в карманах, взгляд - на пыльных ботинках. Словом, все как всегда.
Я еще долго сидел на нагретой за день тумбе и смотрел на реку. "Самовлюбленный идиот" - надо же! С ума сойти. Да, я хорошо играю на гитаре. Я ве-ли-ко-леп-но играю. Но это вовсе не смысл жизни, да к тому же мои пальцы явно нуждаются в починке: на той неделе у меня в крови нашли какую-то гадость, так что приходилось дыроколить пальцы по несколько раз в день. От струн ранки воспалялись и гнили. Мне-то плевать, а мать переживает. Пришлось бросать гитару, Пашку и остальных. Мне-то плевать...
Еще полшага в прошлое. Здесь, в заброшенном сквере, я познакомился с нею. Шел дождь. Даже не так. Ливень! Она бежала босиком по рассыпавшимся на лица людей и отблески автомобильных фар лужам. В тоненьком ситцевом платьице. Знаете, такое неброское с виду - серенькое в мелких лиловых цветочках. А ей шло. Она вообще была чертовски милая. Город привел ее, босую, ко мне под навес бывшей троллейбусной остановки, где уже собралась порядочная толпа. Нас тут же прижали друг к другу. Конечно, мы не могли не познакомиться. И я уже через пару минут устал мечтать, как стяну с девчонки промокшее ситцевое платьице и доберусь - сначала - до розовых горячих сосочков, а затем и до всего остального. Пришлось срочно расталкивать народ локтями и, крепко держа ее за руку, бежать прочь сквозь теплые августовские струи.
Потом еще много чего было: разбитые и потрескавшиеся губы, заплаканные глаза, безудержный подростковый секс. Было хорошо. И даже очень. Но я и этого не жалел. Знаете, как-то глупо, когда тебя что-то раздражает в других, а сам ты ведешь себя не лучшим образом. Ведь так? Поэтому-то я и не жалею. Город ее привел, Город от нее меня и избавил.
Прозвонили вокзальные часы. Кажется, восемь. Скоро темнеть начнет. Можно развести костер из листьев и пожечь эти жухлые воспоминания к чертовой матери. А можно найти пустую квартиру, обвешанную чьими-то семейными фотоснимками, сплошь скучно-одинаковыми. А еще можно просто бродить до рассвета по колено в листве. Можно делать - Что Угодно! Я теперь свободный, как Семь Ветров. Да-да, именно так: я - Восьмой Ветер. Весь Город теперь мой. И не нужно больше думать о миллионе глупых вещей. Например, о будущем. Терпеть не могу зануд, которые только и делают, что живут завтрашним днем, а в результате из чистеньких мальчиков вырастают скучные глаженые яппи. Никакого будущего - одни разговоры. Так вот. Я буду духом Города, его хранителем, ревнителем и прочее, прочее. Пока он позволит, конечно.
Все-таки, я так подумал, чертовски здорово, что один мальчишка постоянно ходил по разделительной полосе. Да?