Часто говорят, что у людей, стоящих на пороге смерти, вся жизнь проносится перед глазами. Ой, не знаю, не знаю. Лично у меня "порог" был настолько мучительным, что не хотелось думать ни о чем. Зато очень хотелось спать и чтобы все это кончилось. Как угодно, но поскорее.
Ближайшая больница на черноморском побережье, способная оказать мне первую медицинскую помощь, располагалась на полуострове Мысхако (красивое слово, правда?). Дорогу туда я не запомнила. Находясь в полузабытье, я перестала правильно ощущать время, поэтому мне казалось, что ехать всего ничего - минут 20 от силы. На самом деле мы петляли по горам не меньше часа.
В больнице меня без лишних разговоров отправили прямиком в реанимацию. Надо отдать мне должное, даже несмотря на сбивающую с ног слабость, я дошла сама. И просто рухнула на белоснежную кушетку с накрахмаленными простынями. Родителей в реанимацию не пускали. Я осталась совсем одна среди белого, блестящего, гигиенически чистого, пахнущего хлоркой мирка со сквозными окнами в другие, абсолютно идентичные, мирки. Но мое одиночество меня мало беспокоило - хуже все равно уже быть не могло.
Появился врач - молодой, обаятельный блондин Александр - такой же белый, сияющий, как и окружающее пространство. Улыбнулся, и сразу стало ясно, что все будет хорошо.
Мне поставили капельницу, чтобы очистить организм от той дряни, которая скопилась за последние три дня. Наверное, стоило высказать хоть какие-то эмоции, когда иглу вводили в вену на тыльной стороне ладони, но мне было удивительно все равно...
***
Три дня назад я умудрилась подхватить какой-то зловредный вирус, гуляющий по черноморскому побережью на правах аборигена: без всяких пляжных тентов, лежаков, полотенец и прочей туристической дребедени. Он вкупе с хроническим заболеванием и привел меня на тот самый пресловутый "порог". Потом уже говорили: мол, еще чуть-чуть...ну, я думаю, и так понятно. Все три дня меня рвало - ни еды, ни сна, ни нормального отдыха. Лишь ненадолго удавалось забыться на веранде деревянного домика, среди груды одеял. Раскинув руки и сомкнув воспаленные веки, я слушала, как дождь барабанит по навесу: к концу нашего пребывания грозы участились. Ветер дул с моря - прохладный и ощутимый на вкус. Становилось легче. Правда, ненадолго.
А в то утро, когда меня доставили в реанимацию, мы должны были уезжать домой, в Волгоград...
***
Мое дыхание пахло мочеными яблоками. Ацетон. Для его устранения прописали щелочную минералку. Тут же на моем подоконнике бутылочным стеклом засверкала батарея "Боржоми". Сколько в меня влили, я уже не упомню, однако отвращение ко всякой минеральной воде осталось на всю жизнь.
Сил не было даже на то, чтобы сесть и придержать алюминиевую кружку с обитой до черноты эмалью, поэтому находчивый доктор отрезал кусок трубки от капельницы и приклеил к кружке с помощью пластыря. Получилось что-то вроде соломинки для коктейлей. Теперь можно было пить, не вставая. Стало легче. Однако фирменная "Боржоми" вызывала у меня лишь тошноту, и я умолила медсестричку (добрую девочку с прохладными руками и кофейной, в тон глазам, униформе) сжалиться надо мной и налить простой кипяченой воды.
И это был настоящий рай, без преувеличения - потягивать теплую воду без вкуса и запаха и кожей ощущать ветер, задувающий сквозь распахнутые настежь створки окна.
***
Уже вечером я смогла есть. В палате было темно, лишь тонкая полоска света из-за приоткрытой двери - медсестричка смотрела телевизор. А я медленно и вдумчиво жевала хлеб с маслом, осторожно прислушиваясь к внутренним ощущениям. Я облизала жирные пальцы и запила остывшим чаем. Кажется, ничего вкуснее этого хлеба с маслом я не пробовала ни до, ни после. Такое не забывается...
***
Через каждый час приходили из лаборатории - брать кровь, и вскоре на пальцах не осталось ни одного живого места. Лаборантки поглядывали с сочувствием. Вообще в той больнице все были добрыми и милыми, но, не переходя границы естественности.
Целое утро я провела в созерцании заоконного мира. Со всех сторон было море, серое и какое-то "лохматое", негостеприимное, и вместе с тем прекрасное. Больница стояла на самом берегу. Узкая и невидимая с первого этажа полоска пляжа была отгорожена двумя мотками колючей проволоки. Интересно, от кого? Дети из больницы все равно умудрялись по ночам бегать на море купаться.
А в обед в моем заоконном мире появились бабушка, дедушка и мама. Дальше-то их не пускали. И вот тогда я впервые за все то время расплакалась
--
Ну чего ты ревешь? - ласково спрашивали они, а едва ли могла ответить.
Просто потому что вдруг захотелось домой. Просто потому что ужасно жалко их, переволновавшихся за меня и еще немного напуганных. Просто потому что положено плакать в такие моменты. Потом, на обратном пути в пансионат, они попали в сильный ливень, но если уж что-то начало налаживаться, то наладится до конца. Добрались они благополучно.
Меня же ближе к вечеру перевели в детское отделение. Оно находилось в том же здании, на этаж выше. Восхождение по некрутой на первый взгляд лестнице моими ватными, подгибающимися ногами обернулось настоящим испытанием. Я по сути училась ходить заново. Катетер оставили в руке - полагалось еще несколько сеансов капельницы. Ладонь перебинтовали в десять слоев, чтобы не повредить. Эта иголка в вене еще долго наводила священный ужас на обитателей отделения.
Я плелась за медсестрой и ненавидела звякающий пакет с "Боржоми" всей душой. Обитатели отделения выстроились у стенки, чтобы встретить меня. Смотрели не то чтобы враждебно, просто подозрительно. Было довольно неуютно. Облегчение я почувствовала, лишь водрузив "Боржоми" на подоконник и присев на краешек кровати (ноги по-прежнему держали плохо). Следом в палату проскользнула смуглая блондиночка с серыми прозрачными глазами и стала с интересом меня разглядывать. Тонкорукая. Моя ровесница. Впрочем, мне уже было все равно, кто она и что против меня замышляет. Когда ты на полном серьезе задумываешься о том, что никогда не сможешь бегать, какие-то там любопытные взгляды кажутся пустяком.
--
Я - Настя! - вдруг заявила она, широко улыбаясь.
Я тоже представилась и ближе к вечеру перезнакомилась с остальными. Интерес ко мне, однако, не утихал. Еще бы! Нездешняя, тихая, с таинственным диагнозом и иглой в левой руке под бинтами, равнодушная ко всеобщему веселью. А у меня, если честно, просто сил не было на это веселье.
***
Дисциплина в Мысхако находилась на нуле. Больница вообще представляла собой весьма пестрое общество с потрясающе разными диагнозами. Настя, например, лечилась от какого-то нервного тика, вызванного постоянными ссорами между родителями. Девочка с койки напротив - от гастрита. А мама с дочкой из Германии - от пневмонии. Впрочем, я очень быстро поняла, что все в норме. Мы ведь не в Волгограде, а посреди неба и моря, где только крошечные поселки на склонах гор, да туристические пансионаты на побережье. Кстати, про Волгоград все слушали, открыв рот. Я очень скучала по его пыльным улицам, так что иногда казалось, будто живу я в истинно сказочном месте - настолько идеальная картинка рисовалась. А для них, посетивших из "крупных" городов, кто Геленджик, кто Новороссийск, наверное, поверить в существование Волгограда было невозможно. Чем больше было их восхищение, тем сильнее росла моя тоска по дому. Ну и погода портилась. Впрочем, это уже независимо от восхищения.
***
В море водились дельфины. Их часто видели прямо из окна палаты. Забавно, туристы платят бешеные деньги за то, чтобы их отвезли в открытое море. И это еще неизвестно - соизволят ли дельфины приплыть. А тут счастье задарма. Мне их показала Настя:
- Ищи черные блестящие спинки, - пояснила она. - Я иногда даже глаза различаю, у меня дальнозоркость.
***
Кровати хоть и не прогибались, были слишком короткими. Нам с соседкой пришлось снять гредушки и спать "вальтом". Мне еще нужно было постоянно следить за тем, чтобы не повредить катетер. Беспокойная выдалась ночка.
***
Больница снаружи была новенькая, пластмассовая, как детская игрушка. Но на самом деле она никуда не годилась. В каждой палате была раковина, но воду давали только по утрам, и то - холодную. Кое-где не было света. Двери не закрывались. Зато во дворе росли яркие южные цветы, а новенькие лавочки еще пахли лаком. То и дело всяческий мусор летел на асфальт из окон детских палат. Раз медсестра застала Настю на подоконнике и отправила убирать все, что нападало за последние дни. Довольно унизительное наказание, но она его с честью выдержала. Чувство собственного достоинства у нее было прямо королевское. Наверное, поэтому в нее влюблялись все - и врачи, и пациенты...
***
Еще одной колоритной личностью была девчонка с койки напротив. Ей я вполне успешно спаивала "Боржоми", а она, видимо, в благодарность выпалила однажды:
- Если бы ты была брюнеткой с синими глазами, то была бы генетическим уродом. Но это было бы очень красиво.
Слова прочно засели в голове, хотя значение их весьма туманно. Храню это воспоминание, словно бесценное сокровище. А как еще иначе?...
Ее выписали в тот же день. Я поняла, что и мне не стоит задерживаться, и начала теребить деда, чтобы поговорил с врачом о выписке. Врач, как и ожидалось, упрямилась. Но таки согласилась выписать на следующее утро - под личную ответственность.
***
А когда я стала собираться, все отделение полным составом пришло прощаться со слезами на глазах. А я стояла и думала, что за удивительные люди живут на этом берегу. Они не просто приняли в стаю, но и пустили глубоко в сердце, полюбили искренне чужака с другого берега - берега Волга. И это было трогательно до онемения.
В Волгоград мы выехали довольно поздно: долго ждали выписки. По дороге пару раз накрапывал дождик. Путь был трудный: все измотанные, слабые, болезные. Но мы добрались. И только вечером в Волгограде узнали, что на черноморском побережье наводнение, взбунтовавшиеся горные речушки и шторм на море.
Бог отвел, наверное. А то еще неизвестно, на сколько бы мы еще застряли там. Мы вовремя унесли ноги. Я часто вспоминаю этот кусок моей жизни. В нем полно ярких эпизодов, мудрых лиц и нежных рук, полно звуков, запахов, ощущений. Но что я точно никогда не забуду - это серые "морские" глаза Насти и берег за колючей проволокой...