От двух волков бегать - всё равно, что за двумя зайцами гоняться.
Ловко поднырнув под вывороченную, в прошлогоднюю бурю, сосну с лихим шорохом протаранив дремучие заросли папоротника, русак юркнул под корявый замшелый пень, в глубокую промоину.
После короткой передышки и недолгих раздумий решив: заяц, дескать - не крепость, измором брать себе дороже, волки принялись дружно подкапывать пень. Один волк, (да тот, светло-серый крупный, тяжёлый лобастый, с широченной как у пони, спиной) проворно и сноровисто рыл со стороны орешника, уверенно подбираясь к дрожащему, куцему заячьему хвосту. Другой волк, худой стройный, с тёмным густым мехом, и не такой крупный, как первый, но столь же проворный и усердный в рытье, старался подобраться к голове добычи, как раз со стороны обрыва.
Из двух волков заяц выбрал меньшего!
Почувствовав на своей спине горячее дыхание и алчный взгляд лесного головореза, русак дико заверещал. Бешено заработал сильными задними ногами, вмиг забросав широко разинутую волчью пасть влажной глиной, и вылетел из промоины, как каменное ядро из катапульты.
Сбитый с ног, второй волк, завывая, покатился с крутого, песчаного обрыва, к реке, ломая чахлый кустарник, выворачивая с корнями редкие молодые сосенки, обрушивая лавины из песка и острого мелкого ракушечника.
Одуревший от таких приключений, а по сему, не способный ни к каким действиям, косой покорно катился следом по проторенной горе-охотником дорожке. Однако, шлёпнувшись, прямо на тощий волчий живот, заяц ожил. Выбив из волчьей шкуры густое облако пыли косой, будто варом облитый, понёсся под защиту разросшихся по всему берегу кустов.
Некоторое время, на противоположном берегу, истошно орала насмерть перепуганная ворона, но, заметив, что свалившийся невесть откуда волк не подаёт признаков жизни, успокоилась и от греха подальше, улетела.
- Ульрих.- еле слышно и невнятно донёслось с обрыва, когда тишина в лесу, вновь стала почти осязаема.
- Что. - вяло отозвался пришибленный зайцем волк.
- Он у тебя?
- Кто?
- Тот, кого мы ловили.
Медленно перевернувшись на живот, волк по имени Ульрих, быстро огляделся по сторонам, и с явным облегчением ответил:
- Хвала Великому Духу! Его нет! Можешь смело спускаться, Дитрих.
Послышалась возня и над краем обрыва возникла перепачканная густой жирной глиной, волчья морда.
- Погань ушастая! - тем временем, костерил зайца Ульрих, выплёвывая набившийся в пасть песок, и приводя в порядок шерсть, - И главное, жирный какой! Ты видел, Дитрих?
- Видел.
- А клыки! - продолжал восхищаться отдубасившим его зайцем Ульрих. - Как у вепря!
- И рога как у оленя. - мрачно добавил голодный Дитрих, с тревогой оглядываясь по сторонам.
Тревога росла по мере того, как убывал, прятался под низкие, тёмные своды волчьего черепа, охотничий азарт.
- Где это мы? - Скользнув тяжёлым, исподлобья, взглядом по длинной песчаной косе, у леса, на противоположном берегу, волк с недоумением уставился на Ульриха. - Мы заблудились! Хотя, нет, место вроде знакомое, но что-то изменилось.
До помятого зайцем Ульриха, сказанное пока не доходило.
Избавившись, наконец, от песка и сосновых игл, волк огляделся и воскликнул:
- Река! А где же Бьорн?!
Съехав на животе, с кручи, Дитрих замер рядом с приятелем.
Река исчезла!
Осознав, что произошло, волки надолго умолкли.
Ровное песчаное дно было ещё влажным. Кое-где темнели бурые бесформенные комья водорослей. Среди луж грязной воды, из песка, тут и там торчали гладкие чёрные коряги, опутанные тонкой зелёной паутиной, облепленные водной растительностью. Возле заполненных водой глубоких речных ям, в поисках уцелевшей рыбы и мелкой живности, суетились белые озёрные чайки, вороны и несколько сорок.
Удручённые случившимся, волки осторожно ступили на мокрый речной песок.
- Не знаю. - помедлив, буркнул Дитрих - Давай, лучше поищем чего-нибудь поесть, заодно может, узнаем, куда ушла вода.
- И посмотрим, что здесь твориться. - оживился Ульрих, - Ты знаешь, Дитрих мне всегда страсть как любопытно было взглянуть на дно реки.
- Не насмотрелся, когда тебя Гриз в полынью бросил, прошлой зимой?
- Так то озеро было! - оскалился волк, - А Гриз свинья рогатая, а не олень, да и ты хорош: "хватай за ногу, хватай за ногу!"
- Да не за копыто же! - в свою очередь вспылил Дитрих, - Сухожилие надо было перекусить!
- Вот и кусал бы его сам, за сухожилие!
- Кусал! Один копытами машет, будто ему улей к хвосту привязали, другой в полынье полощется, орёт как ёж в муравейнике! И я между ними: кого кусать, кого спасать? Ладно, хватит, а то опять подерёмся. Как тогда...
- Когда?
- Тогда.
- Когда тогда?
- Когда у лесорубов из Проска свинью крали. Я тебе плечо выбил и лапу прокусил.
- Плечо я себе на охоте выбил, когда борова валил, и если бы не это, то я бы тебе...
- Я сказал, хватит!
Они шли и шли, пятная влажное речное дно следами, выкапывая из песка раковины перловиц, распугивая ворон и чаек, вспоминая прошлое, споря, переругиваясь, игриво подталкивая друг друга серыми мускулистыми плечами, успевая, в то же время следить за ветром, за шорохами в кустах, и поражаться необычным переменам.
Ульриху посчастливилось поймать в глубокой яме огромного, наполовину уснувшего сома. Мокрый, с перепачканными чёрным илом лапами, но чрезвычайно довольный собой, волк уронил слабо шевелящуюся рыбину на песок, перед Дитрихом. Тот оскалил в улыбке великолепные трёхдюймовые клыки. Упущенный заяц был прощён и забыт.
Перевалило за полдень.
Прячась от жары, сытые волки разлеглись на берегу, в тени и, щурясь, лениво наблюдали за пустым речным руслом.
- Казалось бы, какая мелочь была эта Бьорн, - как всегда, в такие минуты пустился в рассуждения Дитрих, - а мне уже её не хватает.
Интересно, куда теперь будут ходить на водопой олени и кабаны, к Талот?
- В лесу полно озёр и ручьёв. - Лениво отозвался Ульрих, прикрывая лапой глаза. - Я пить хочу.
- Ну, спустись к реке, там ещё осталась пара грязных луж.
- Свинство собачье!
- Не ругайся!
Отряхнув шерсть от песка и что-то, ворча под нос Ульрих отправился выбирать лужу по чище, а оставшийся в одиночестве, под защитой густого кустарника Дитрих позволил себе не надолго смежить веки.
Молодая волчица стройная лёгкая с прекрасной тёмной блестящей, будто лакированной шерстью металась по дну пересохшего колодца. Она то принималась усердно подкапывать грубую каменную кладку, в кровь обдирая подушечки лап, то, вдруг приходя в ярость, злобно рыча исступленно грызла холодный бесчувственный камень, жестоко раня дёсны, ломая зубы.
Обессилев и забрызгав взрытое песчаное дно колодца розовой слюной, волчица подняла свои голубые глаза к далёкому клочку неба.
Горький тоскливый вой забился о тесные шершавые стены каменной западни...
- Дитрих, а раки оказывается, в норах живут!
Рявкнув спросонья, Дитрих звонко лязгнул зубами отгоняя примостившегося на носу слепня, и приподнял голову. Ульрих скакал по песку на трёх лапах, тщетно силясь освободиться от здоровенного, чёрного с зелёным отливом, рака. Дитрих яростно потёр лапой глаза, желая вернуть ускользнувший сон. "Не случилось ли чего плохого с Гретхен?" - забеспокоился, было, волк, но тут же решил "Нет, с Гретхен всё в порядке! Просто всё дело в..." Он уставился на бесстыдно оголившееся дно реки, и как ни в чем, ни бывало пожиравшего рака, Ульриха.
--
Они вкусные?
--
Угу...- Ульрих с хрустом разгрыз твёрдый как скорлупа лесного ореха рачий панцирь.
Накопав ещё раков и живо с ними управившись, волки напились тёплой мутной воды из ближайшей ямы, и сыто икая развалились на влажном песке, не беспокоясь, что их кто ни будь, заметит. Чутьё подсказывало, что опасаться некого.
Свесив длинные алые языки, волки некоторое время молча наслаждались теплом, покоем и сытостью, а осеннее солнце приятно ласкало их гладкие серые бока и тёмные блестящие спины.
День, не спеша, клонился к вечеру.
--
Ульрих.- Дитрих решил начать неприятный, но неизбежный разговор первым. - Кто-то из нас должен рассказать конунгу обо всём этом.
Ульрих слабо шевельнул ухом.
--
Ульрих.- громче и настойчивей повторил волк Кто-то из нас...
--
Я прекрасно слышу тебя, Дитрих.- с заметным раздражением ответил молодой волк.- К тому же я, кажется, догадываюсь, кто из нас пойдёт.
--
Беда в том, что прежде чем идти в Талот, нужно сбегать в предгорья и посмотреть. Что случилось с истоком этой негодной реки.
Ульрих вскинув голову, в упор посмотрел на Дитриха.
- Спятил? Это ж во-он где! - волчий нос указал на восток. - Я не пойду!
--
Ладно, - Дитрих перекатился на спину, подставляя солнцу светло-серый живот. Пойдёшь и расскажешь обо всём Борги. Это ближе.
Ульрих медленно поднялся на ноги, устроился поудобнее на собственном хвосте, и молча уставился на развалившегося приятеля.
--
Ты сам сказал. Что не пойдёшь к истокам. - на всякий случай напомнил ему Дитрих.
--
Ты прекрасно знаешь, что я лучше пойду к истокам. Чем в гости к этой пучеглазой ведьме!
Дитрих не то улыбнулся, не то оскалился, щурясь на солнце.
--
Неблагодарный. А ведь ведьма тебя вылечила. Помнишь, какого здоровенного солитёра она из тебя вытащила?
--
Угу...- поёжился волк.
--
А помнишь как?
--
Собачий огрызок! - зарычал молодой волк, вскакивая на ноги.
Дитрих оскалился ещё шире, и даже вильнул хвостом по песку.
--
Мышиный объедок! - источал злобу Ульрих.
--
Тебе кажется, пора напомнил Дитрих.
--
Ты хотя бы попрощаешься со мной?
Обнюхав друг другу носы, хвосты и то, что под хвостами, волки расстались.
Ульрих стремительно, в три прыжка пересёк широкую песчаную косу и исчез за деревьями.
Проводив приятеля взглядом, и мысленно пожелав ему лёгких троп, Дитрих, легко преодолев крутой берег. Бесшумно растворился в лесном сумраке, за частоколом деревьев.
***
О-о-о-о-у-у-у-у-у-у-у-у-у!
Долиной тьмы идущий в Хорт слуга Мергена!
Первые ноты волчьей мессы зажгли в небе ущербную луну, слегка тронув серебром отточенные ветрами грани Чёрных скал, набросив лёгкое кружево теней на затерянную в лесу маленькую поляну, на робко прячущийся в её густой траве шустрый ручеёк, и седую ото мха древнюю гробницу, сложенную из пяти грубых гранитных валунов.
Йо-хо-о-о-о-о-о-у-у-у-у! Последний путь!
Путь радости!
Путь скорби!
Суровый и мрачный, как вздох поздней осени, бас волка-скальда, подхватил, согрел и оживил нежный фальцет юной волчицы.
Путь радости - идущему в Обитель!
И скорбный путь - для нас, во тьме бредущих!
Разноголосо и мощно подхватила рассевшаяся на щербатых гранитных уступах стая.
Абок поднял голову и прислушался.
Да, волкам сегодня явно было не до него. Стая отпевала павшего под острыми копытами лося молодого серого воина.
Что ж только на звёздных тропах не бывает волчьих ям.
Тряхнув рогатой головой, будто прогоняя не ко времени пришедшуюся волчью пословицу, олень решительно свернул со знакомой тропы.
Лёгкой, изящной тенью скользил он между тёмных стволов чутко спящих деревьев, пробирался через замшелые груды бурелома, прятал свои следы в мелких, заросших травой лужах, и чем дальше уходил от знакомых троп Абок, тем угрюмее враждебнее делался древний лес.
То подло хлестнёт колючей веткой, то предательски подбросит прямо под копыто звонкий сухой сучок, то не ко времени нарушит тишину шелестом острой осоки.
Его глубокие, влажные ноздри настороженно дрогнули, ловя ветер. Широкие мягкие уши напряглись, отыскивая в серых сумерках лесных звуков, крадущиеся чёрные тени злых шорохов.
Всё было спокойно.
В пряном запахе грибов, в лёгком аромате поспевшей рябины, ежевики, и дыме далёких костров, зажжённых последними грозами на вершинах древних курганов, в южных степях, ясно ощущалось дыхание грядущей осени. Жаркие угли заката давно остыли и подёрнулись лёгким серым пеплом облаков. День сгорел быстро и без остатка, вечер едва теплился, тускнел и угасал. Превращаясь в холодную чёрную золу.
На старой липе, одиноко коротавшей долгий век посреди голого поля, внезапно всполошился грачевник. Большие чёрные птицы, хрипло крича, вились вокруг поредевшей кроны. Такое часто случалось в преддверии осени. С наступлением первых холодных ночей, в каждой грачиной семье отыскивался молодой мнительный урод, способный переполошить устроившуюся на ночлег стаю припадочным криком:
--
ЗИМА-А-А-А!!!
И заставить её с диким гвалтом метаться среди голых чёрных ветвей, над узкой полоской заката, подобно пеплу над пожарищем...
Олень фыркнул и отдёрнул переднюю ногу, будто в мягкой лесной подстилке и вправду притаился маленький, но злой красный уголёк, больно обжёгший нежную кожу между копытцами. Постояв ещё немного и вдоволь наслушавшись несмолкаемого птичьего грая, Абок повернулся и побрёл обратно в лес. Вскоре ему попалась старая лосиная тропа, ведущая сквозь чащу по дну глубокого оврага, к безымянному ручью. Не самый короткий путь но, зато хорошо знакомый и безопасный.
Над оврагом смыкались ветви ольхи, образуя почти непроницаемый для света полог, надёжно укрывая этот сырой дремотный мирок. Молчаливое царство угрюмых поганок. Большая серая жаба, которую холодные ночи лишили проворства, даже не повела бородавчатым носом, когда прямо перед ней, на влажную рыхлую землю тяжело ступило острое раздвоенное копыто.
Абок внимательно смотрел под ноги, опасаясь гадюк, которым ещё рано было отправляться на зимнюю спячку. Потревоженная птица, на миг разбудив тишину прозрачным шорохом крыльев, вылетела из оврага и исчезла за деревьями. Проводив её взглядом, Абок побрёл дальше.
Сумерки оседали и сгущались.
Овраг вскоре сделался мельче, края его стали более пологими, а лес вокруг гуще и темнее.
Оскальзываясь, олень с трудом преодолел склон и, спрятавшись, в редком кустарнике внимательно осмотрелся и прислушался.
Здесь не было троп.
Сюда лишь изредка наведывались волки, а люди и вовсе держались от Блоуверрских топей подальше. Но Абок, детство, которого прошло здесь, вблизи непроходимых болот, пугающих бездонной чернотой провалов меж крохотных щетинистых кочек, чувствовал себя здесь если не в безопасности, то, по крайней мере, уверенно. Даже ночью.
Ощупав копытами топкий берег, олень шагнул в чёрную, как смола, едко пахнущую воду. Вновь зашелестела потревоженная осока. Болото хищно зачавкало, засасывая стройные оленьи ноги в свою холодную утробу. Абока это не смутило. Копыта надёжно упёрлись в прочную гать, построенную здесь когда-то неизвестно кем.
Древние мастера на славу потрудились, скрепив прочную основу из толстых ветвей, тщательно подогнанными друг к другу широкими плоскими камнями.
После ливней, вода в болоте поднялась почти на треть. Жидкая чёрная грязь перепачкала оленю ноги до локтей и до паха, заляпала белый живот. Из скрытых во тьме зарослей рогоза, навстречу ему поднялись тучи злобных блоуверрских комаров, печально известных своими размерами и кровожадностью. Но поживиться, как следует, молодой олениной, им в эту ночь, толком не пришлось: плотная бурая шерсть надёжно защищала спину, бока, плечи и круп оленя от их коротких, но острых копей.
Абок продолжал свой путь.
К тому времени, когда луна устало, прикрыла свой глаз, нависшим над верхушками елей длинным рваным облаком, продрогший, перепачканный грязью и ряской олень выбрался в поросшую редким осинником, заболоченную низину. Почва здесь хоть и была зыбкой, но идти по ней можно было безо всякой опаски.
И не только идти, но и бежать.
Тряхнув головой, олень громко фыркнул, разгоняя сгустившееся над ним, злобно гудящее комариное войско и легко сорвался в лёгкий стремительный бег, на ходу стряхивая с тела болотную грязь.
Стрелой, пролетев осинник, перепрыгнув бурелом, Абок взбежал на пригорок, остановился, тревожно шевельнул ноздрями и длинным прыжком слетел в неглубокую заросшую полынью промоину.
Волк!
Запах теплой влажной волчьей шкуры стелился у самой земли, не всякий нос уловит. Чуткий Абок и то заметил его только потому, что поднимался из низины.
Олень осторожно выглянул из своего убежища. Поляна была пуста.
Промоина оказалась достаточно глубокой и надёжно скрытой от чужого глаза высокой травой да редким кустарником, поэтому если не шуметь и стараться не обращать внимания на кидающихся, со страха, в морду лягушек, можно легко подобраться вплотную к дому ведьмы. Правда, с противоположной от входа стороны.
Стряхнув с головы лягушку, Абок бесшумно пополз к поляне.
Вскоре выяснилось, что кроме лягушек и вонючей дохлой ондатры в промоине его ждало ещё одно испытание.
Задыхаясь от вони, уворачиваясь от лягушек олень, в кромешной темноте упорно продвигался вперёд, пока не ткнулся носом во что-то мягкое, тёплое и судя по последовавшей реакции живое.
Неведомая сила выбросила его из промоины, после чего Абок получил по затылку чем-то очень похожим на копыто, после чего его осторожно обнюхали и ... нежно облизали щёки и нос.
Откатившись, прочь, олень вскочил на ноги, готовый защищаться.
--
Хвала Великому Духу! Абок! Как же я тебе рада!
И щедрая на ласки Мара вновь поцеловала оленя в шею своими бархатными губами.
--
Как странно, что я тебя не почуяла. И даже не услышала! Ведь я узнаю тебя даже тогда, когда...
Пришедший, наконец, в себя Абок столкнул свою болтливую подругу обратно в яму, и сам проворно последовал за ней.
--
Тихо! - зашипел он, и, видя её испуг, торопливо поцеловал в холодный нос.
--
Тише...
Убедившись, что олениха закрыла, наконец, свой ротик, Абок поцеловал её ещё раз, на всякий случай, и почти касаясь губами её уха, зашептал.
--
Прошу тебя милая помолчи! Посиди здесь тихо, пока я не разузнаю, что творится у ведьмы...
--
Ой, а что там у неё творится?
--
Тс-с-с-с! Побудь здесь, а я быстро... мигом...
Здоровенная озёрная лягушка плюхнулась на шею Мары, скатилась на спину, и лихо, съехав по гладкому боку оленихи, шустро спряталась под её тёплым животом.
--
Я пойду с тобой!
***
Жилище Борги, высокая башнеобразная постройка с единственным крохотным оконцем, прижавшаяся к кромке редколесья, была погружена во мрак.
Волк потыкался носом в замшелые бревна. Из щелей тянуло запахами давно брошенного жилья.
Дитрих чихнул, потёр лапой влажный, искусанный комарами нос, проворно обежал дом, и очень скоро нашёл лаз в погреб.
Протолкнув вовнутрь лапой большой ком сухого мха, и невольно задержал дыхание.
Острую вонь крысиной мочи едва заглушал терпкий застарелый запах сушёных трав, кореньев, дубовой коры, сосновых и ольховых шишек.
Распластавшись на влажном земляном полу, Дитрих некоторое время лежал неподвижно, привыкая к темноте. Вскоре волк уже без труда различал серые каменные стены погреба, сбитые из толстых горбылей полки, заставленные пыльными глиняными горшками и каменными ступками.
В дальнем углу сиротливо белел древний каменный истукан с суровым, изглоданным ветрами и непогодой ликом. Узнав надгробие с могилы Крежа, волк порядком струхнул, но тут его внимание привлекло другое.
К стоявшей у подножия истукана маленькой глиняной плошке с молоком, кралась толстая уродливая серая жаба.
Дитрих затаил дыхание: будет пить?
Жаба раз-другой ткнулась рыльцем в плошку, замерла, и испуганно отпрянув, скрылась во мраке погреба.
На редкость дурная примета.
"Погонит ведьма..." - с тоскою подумал волк, и недобро косясь на истукана, крадучись пробрался к лестнице. Ржавые петли сердито скрипнули, когда волк приподнял своей широкой спиной дощатую крышку лаза и проник в дом.
Здесь пахло ненамного лучше, чем в погребе. Дитрих очутился в сухом, затянутом пыльной паутиной углу, под узкой деревянной лестницей, ведущей в комнату на чердаке.
Ощупывая широкими лапами ветхие половицы, изо всех сил стараясь не нарушить зыбкий покой брошенного дома, Дитрих медленно пошёл на тянущийся из коридора стойкий запах тления.
За последние три года дом ведьмы здорово обветшал. Пол провалился, в щелях между досками рос бурьян, сквозь дырявую крышу хорошо просматривалась луна.
Осторожно прокравшись сквозь сплошь затянутый паутиной коридор, волк подобрался к спальне, и с опаской тронул лапой висящую на одной петле дверь. Едва слышный скрип заставил его вжаться в пол. Затаив дыхание, волк прислушался.
Всё та же гробовая тишина, лишь деревья скребутся ветвями в крышу, да неугомонные мыши возятся под полом и за стеной.
Дитрих вошёл.
Под дырявым пыльным пологом из огромной лосиной шкуры, на вбитом в брёвна ржавом кованом светце сидела ведьма Борги.
Из всех виданных Дитрихом больших сов, Борги была не просто большая сова.
Борги была чудовищно большая сова!
Её мягкие пепельного цвета крылья, свободно могли бы покрыть широкий обеденный стол. Голова Борги не уступала размером голове Дитриха, а сила чёрного крючковатого клюва не уступала силе волчьих челюстей. Косматые жилистые лапы с кривыми когтями легко разрывали не только крупных кроликов, но даже лисиц и енотовидных собак.
В общем, в лесу с Борги считались. Особенно ночью.
Впрочем, была ещё одна причина бояться и уважать сову.
Двадцать лет назад эти замшелые развалины были обителью Тадеуша Крежа, и сова Борги верно служила ему.
О Креже ходили легенды.
Умелый сельский знахарь после смерти жены с каждым годом всё более и более сторонился людей, а потом и вовсе поселился в лесу.
После того как в окрестных деревнях стали пропадать дети, разъяренные крестьяне посадили колдуна на кол, а после зарыли в овраге, придавив его могилу древним каменным истуканом, что прежде стоял на поляне у дома.
Каков же был их ужас, когда поздно вечером они вернулись в дом чтобы разграбить его и сжечь и увидели что каменный идол с могилы убитого колдуна спокойно стоит в погребе.
Волк с опаской заглянул под полог.
Глаза Борги были закрыты и волка прекрасно знавшего, что совы по ночам не спят, это весьма насторожило. Поколебавшись, Дитрих шагнул вперед. Под его лапами сухо захрустели мышиные кости, валявшиеся здесь во множестве.
Сова пошевелилась.
--
Дитрих - сонно прошипела она
Волк покорно ударил хвостом по полу.
--
Тебе что-то от меня нужно
--
Я... видел сон. Прости меня Борги.
--
Не стоит извиняться мой дорогой Дитрих. - голос Борги был подобен сквозняку, играющему сухой листвой на темном чердаке брошенного дома.
--
К кому как не ко мне ты можешь обратиться за любым советом, к тому же "Толкователь волчьих снов" всегда при мне, и я всегда готова...
Только теперь Борги открыла свои огромные как две кровавые луны, глаза, с бесовскими черными зрачками.
- ... я всегда готова рассказать что угодно не только тебе, мой дорогой Дитрих... - прошипела Борги, буравя волка взглядом, - ... но и любому кто посмеет забраться в мой дом и так меня напугать!!! - взвыла сова и...
К величайшему ужасу волка Борги не просто слетела со своего насеста.
Взмахнув крыльями, она вырвала здоровенную железяку из стены и пробив телом полог, вместе с ней легко взмыла под потолок.
Дитрих вылетел из дома, как хорек из дупла с дикими пчелами. Не смотря на всю прыть, тяжелый кованый светец нагнал таки его уже на опушке леса.
Дремлющий осенний лес едва не вспыхнул от искр полетевших из глаз Дитриха. Некоторое время волк лишь тихо скулил от боли тараща безумные глаза в черное небо.
Борги сидела на коньке крыши, и потрясенно хлопая глазами, с тревогой всматривалась в ночь.
--
Дитрих, - осторожно окликнула она волка, - ты жив?
Скосив глаза, волк узрел темное зловещее пятно, медленно расползающееся по его крестцу и бедрам, и его прорвало.
--
Молись, курица! Я жив! - взревел волк, направляясь к дому, - иначе, моя смерть стала бы проклятием всему твоему ведьмацкому роду!
--
Я рада, что ты не очень пострадал, мой дорогой Дитрих, - проворковала сова, успокоено пряча клюв в перьях.
--
Твои потомки падут от топора, которым ты чуть меня не убила!
--
Это не топор, Дитрих. Это всего-навсего светец.
--
Всего-навсего "свистец" - брызжа слюной, заорал Дитрих, - О Мергеново черное семя! Я едва не погиб не от когтей и зубов, а от какого-то... какого-то...
Хуже всего было то, что светец оказался выкованным в виде изящной оленьей головки.
Потратив немало времени но искорежив ненавистную железяку до неузнаваемости, Дитрих зашвырнул ее далеко в заросли и, охая поплелся вслед за совой в дом.
Осмотрев окровавленный волчий зад, Борги презрительно фыркнула, и заявив, что от такой ерунды еще ни один волк не умер, торжественно взлетела на рассохшуюся бочку и сурово спросила
--
Зачем пришел
***
Вплотную прижавшись к холодному шершавому телу дуба, искусно прячась в его ажурной тени, вздрагивая всем телом от малейшего шороха, олени, храня молчание, осторожно приблизились к входу в дом
Знакомый едкий запах влажной волчьей шкуры, и свежие отпечатки лап очень не понравились Абоку.
--
Мара, здесь Дитрих! - шепнул он оленихе.
--
Кто?! - Мара в страхе присела, - Бежим!
--
Подожди... - олень осмотрелся и решительно шагнул в густые заросли бузины, за углом дома.
--
Иди сюда, - вскоре окликнул он Мару.
Поверженная во время одной из летних гроз огромная раскидистая сосна упала прямо на крышу дома. Теперь по ее стволу, как по мосту можно было легко добраться до печной трубы и подслушать, что понадобилось в столь поздний час волку от совы.
--
Лезь за мной, - шепнул Абок оленихе, - здесь он нас не достанет.
--
Абок, милый... - голос Мары дрожал.
--
Мара, я не уйду пока не узнаю, что случилось с Бьорн. Лезь живее!
Страх быть съеденной, оказался сильнее боязни высоты, и олениха довольно ловко последовала за оленем.
--
Абок.
--
А...
--
Что могло случиться с Бьорн?
--
Ты, что не знаешь?
--
Нет...
--
Осторожно, не свались. Бьорн больше нет.
--
Как нет? Погоди, как это... Абок, что могло случиться с рекой?
--
На месте реки теперь пустое русло. Я сам видел...
--
Как... Абок ты не шутишь?
Олень лишь фыркнул в ответ.
--
Поклянись что ты не...
--
Мара, замолчи! Нас услышат. - зашипел Абок, - И смотри под ноги...
--
Поклянись, что не обманываешь...
--
Мара, тише!
--
Абок!
Ну... провалиться мне! - горячо поклялся олень.
И напрасно.
Скользкая гнилая дранка под его копытами вдруг ожила и поползла как старая змеиная кожа. Испуганно, по-птичьи пискнув, Мара прижалась к Абоку.
Крыша же с влажным хрустом просела, и торжественно помедлив, с тяжким стоном раздалась, открыв перепуганным оленям черную, пахнущую мышами и плесенью бездну. Сплетясь в воющий от ужаса клубок отчаянно машущих копытами тел, в вихре гнилых щепок и трухи, Абок с Марой ввалились в чердак, без труда проломили ветхий пол и...
Т-Р-Р-Р-Р-АХ!!!
Аккуратно раз в год Дитриху снился один и тот же кошмар, будто он прячется от чудовищной грозы в дупле старого дуба, вместе с выводком здоровенных, орущих благим матом, дерущихся за лучшее место, медведей. Теперь же, почувствовав, что кошмар воплощается прямо у него на загривке, волк завыл тоскливо и обреченно как застрявший в дымоходе кот. Задребезжала опрокинутая бочка, щедро приправив весь этот хаос сотней панически пищащих мышей.
Визг ее перекрыл трубный рев Абока внезапно ощутившего в своем крупе острые когти Борги
--
Отцепись от меня, моль пучеглазая!
А затем наступила тишина.
И в этой наступившей тишине утробно и жутко прозвучал голос Борги.
--
Кто тут?
Абока всего передернуло. Возможно, именно таким голосом ведьма вопрошала являющихся к ней духов.
--
Олени, жри их овод! - прорычал из темного угла Дитрих, - Сначала река, потом "свистец" а теперь еще и олени...
--
Абок, сын Брана Светлого. - переведя дыхание представился олень, - Со мной Мара, дочь Финелы Томной.
Из темноты прозвучал ехидный совиный смешок, затем стало слышно как сова взмахнула широкими крыльями, и легко взлетела на поверженную бочку.
В тот же миг, выплывшая из-за тучи луна робко заглянула сквозь зияющий в крыше пролом. Увидев Борги, Мара тихо ахнула и плотнее прижалась к теплому плечу Абока.
--
Тебя тоже волнует судьба дрянной речушки - прошипела Борги.
--
Это наша река. - тихо но твердо ответил Абок.
--
И что изменилось оттого, что она пропала, и что изменится, если ты вдруг ее вернешь.
--
Я - удивился олень.
--
Ты или она, или волк, какая разница! - раздраженно прошипела сова, - Вы все так обеспокоены, будто утратили что-то не имеющее цены. Мало ли рек в лесу, что обретете вы, вернув эту?