УХОД ПО-АНГЛИЙСКИ

Любим мы с Леней Кравченко посидеть с бутылочкой на природе, толкуя о всяком разном. Особенно поздней весною. Объяснять, думаю, не надо, почему именно весною и почему очень желательно, чтобы весна была поздней.

Природой нам обычно служат малолюдные уголки городского парка. Но не лавочки, затерянные под сенью деревьев и потому вечно заплеванные и засиженные, словно куриные насесты, а укромные места на берегу мелководной речки, разрезающей парк на две неравные части. Это наш своего рода интим, когда легко говорится и о проблемах своей рубашки, которая у нас почему-то зачастую оказывается ближе к телу окружающей социальной среды, нежели к нашему, и о любви или отсутствии оной. Но в последний Леня вдруг выдал историю, которую таил на самом дне памяти, поскольку сам в нее верил с трудом. А случилась она на заре перестройки.

В общем, однажды опоздал Леня на работу. Как всегда. Поэтому буквально влетел в отдел, скороговоркой произнося заранее заготовленную для коллектива фразу:

- Прошу извинить, задержался, никак сына не мог от себя оторвать, здравствуйте!

- Здгавствуйте, товагищ, - услышал он в ответ и замер, потому что картавый голос и интонации не принадлежали сослуживцам, но показались странно знакомыми.

Леня огляделся. В открытое окно тянуло прохладой, а возле стола начальника отдела Свинорука валялись сдутые сквозняком бумаги. Все остальное было как обычно - рабочий беспорядок отдела техобслуживания ЭВМ торговой базы потребсоюза. И ни одной живой души.

Леня потер переносицу и вместо того, чтобы достать из тумбы стола кейс с инструментами, как сомнамбула пошел в обход помещения, заглядывая под столы коллег и в шкафы с документацией. Обследован был даже холодильник, с готовностью представивший на обозрение свое пустое нутро. Убедившись в полной безлюдности комнаты, Леня успокоился и собрался было идти в машинный зал, но его мысли вдруг завертелись вокруг наиактуальнейшей в последнее время проблемы. Леня намеревался навсегда оставить ряды коммунистической партии и страдал от этого.

Из двенадцати человек, работающих в отделе, Леня Кравченко на данный момент был единственным коммунистом, и по духу и по факту. Остальные сумели либо каким-то образом избежать членства, либо вышли из него, что с недавних пор, а особенно в последние два месяца с гордостью подчеркивали. Причем не упускали случая поиздеваться по поводу застарелой и наивной партийности своего товарища.

Леня стоял на смерть в идеологических дебатах, поскольку в свои сорок пять свято верил в непогрешимость начатых в семнадцатом году делишек, а еще больше - в личности, которые эти делишки обстряпали. Но вода камень точит, и Леня втихаря начал почитывать "Огонек" и толстые литературные журналы. В результате он стал подвергать сомнению весь ход социалистического развития. Но как бы ни вертелись в голове у Лени жернова, Ленин для него оставался фигурой номер один.

Успехи Леонида Павловича в плане политического самообразования встречались отделом восторженно, но в покое его не оставляли ни на день, ибо имели на Ленина свой косой взгляд.

И вот настал день, когда Леонид Кравченко решил стать таким же, как все - независимым и честным. Но почему-то ему было больно и грустно. Он достал партбилет и тут чей-то пристальный взгляд заставил его поднять голову. С портрета, висевшего над столом Свинорука, на Леню живыми глазами осуждающе смотрел Ленин.

- Вот, - виновато сказал Леня, - сдаю я билет, Владимир Ильич. Не могу больше его носить, потому что неправда это все.

Лицо Ленина дрогнуло.

- Так-так-так. Значит, пгедаешь миговую геволюцию?

- Да какая мировая революция?! По всему выходит, что люди только там хорошо живут, где ею детей пугают.

- Згя вы, батенька, згя, - забормотал Ленин. - И жаль, что згя, ибо такие пгеданные люди, как вы, нам нужны. Я бы вас нагкомом потгебкоопегации поставил за пгеданность. Если бы был жив, конечно.

- У нас так и говорят: дедушка умер, дело живет, лучше бы было наоборот.

Ленин промолчал.

- А вы сами, Владимир Ильич, не раскаиваетесь? - продолжал Леня.

- Мне не в чем каяться, догогой товагищ. Мы все делали пгавильно. И к тому же пегед кем каяться, позвольте спгосить?

- Перед нами, перед людьми.

- Экий вы смешной! Есть товагищи по партии. Остальные - стадо, котогое надо вести, пасти и пегиодически гезать буйных и больных.

Скрипнула, открываясь, дверь. Леня посмотрел на портрет, опасаясь, что Ленин будет продолжать откровения. Но в рамке под стеклом не было никаких признаков жизни.

- Вот что, Леонид Палыч, - сказал вошедший Свинорук, - только что звонил секретарь парткома и сказал, что имеется мнение, будто текущий момент требует присутствия Горбачева.

- Горбачев приезжает? Прямо сюда? - обрадовался и одновременно испугался Леня.

- Леонид Палыч, надо срочно отнести Ленина в партком и обменять на Горбачева. Это же проще пареной репы, - буднично объяснил Свинорук, собирая бумаги возле своего стола.

- Но почему именно я? - возмутился Леня.- Мне ленточный ввод налаживать надо.

- Потому что все уже работают, а ты к ленточному вводу еще не приступал, - Свинорук сложил бумаги и о чем-то задумался. - Да, Ленина оберни бумагой, а то не дойдешь. И купи что-нибудь к чаю. Лучше всего - песочные пирожные, - добавил он и вышел.

- Не волнуйтесь, Владимир Ильич, это недалеко, я вас быстро доставлю, - бормотал виновато Леня, бережно снимая портрет.

В кафе нужных пирожных не было. В магазине были, но в кондитерский отдел выстроилась очередь. Давали сахар, и люди хотели отоварить талоны до закрытия отдела на обед. Леня поставил портрет к витрине и наклонился, чтобы поправить бумагу.

- Товагищ, не могли бы вы оказать мне небольшую услугу, - услышал Леня картавый голос и шепотом сказал:

- Владимир Ильич, вы же конспирацию нарушаете! Узнают, что вы живой, тут же на опилки пустят, чтобы потом из них спирт сделать по вашему же проекту.

- Не буду больше, но вы пгоковыгяйте бумагу на уговне моих глаз, я хочу посмотгеть на светлое социалистическое будущее, - не унимался Ленин.

- Для этого на горком надо смотреть, - ответил Леня, но бумагу проковырял и пошел к кассе платить за пирожные.

В поле зрения Ленина поочередно оказались испитой мужчина лет сорока, две пожилые похожие друг на друга женщины, два интеллигента, молодая мать с чадом. Ухо вождя, натренированное перестукиванием с соседями по камерам, но изрядно подрастерявшее навыки за время летаргического сна под стеклами портретов, встало торчком и смогло уловить суть разговоров: все костерили коммунистов.

Больше Ленин ничего не увидел, потому что Леня, взяв пирожные без очереди, сграбастал портрет.

Дверь в кабинете секретаря парткома была открыта, но хозяин отсутствовал. Леня вошел и уже развернул портрет, когда в кабинет заглянула председатель профкома.

- А-а, Кравченко. А где Андрей Сергеевич?

- Я сам его жду.

- Передайте, когда придет, что ему сахар привезли. Сколько заказывал - двадцать килограммов. Пусть обязательно сегодня заберет, а то народный контроль тоже хотел взять побольше.

- Хорошо, - грустно сказал Леня, вспомнив очередь за сахаром в магазине, - передам.

Через несколько минут быстрым шагом вошел секретарь парткома Рыжов. Печать озабоченности судьбами народа сияла над ним бриллиантовым нимбом.

- А-а, Кравченко, здорово! Ты чего? - пожимая Лене руку, спросил Рыжов.

- Вам просили передать, что сахар привезли. Двадцать килограммов.

- Вот же трах-тибедох! Все им неймется, - возмутился Рыжов, - сказал же, что буду покупать как все, в магазине, а они все возят и возят. Ну ничего, ты не обращай внимания, разберемся. А это что? - он указал пальцем на портрет.

- Это Ленин.

- Я не спрашиваю "кто", я спрашиваю, что это и зачем?

- Свинорук сказал обменять на Горбачева.

- Я вашему Свиноруку устрою! Как это обменять? Это что, товар что ли? Это же святыни!

- Так Свинорук беспартийный, - возразил Леня.

- Ничего, достанем. А впрочем, дельно. Молодец. Только позвонил - и уже принесли. Это все?

- Нет, еще вот это, - Леня достал партбилет и положил его на край длинного полированного стола, - ухожу я из партии, прошу принять документ.

- Ну что же, - медленно заговорил Рыжов, - это твое, так сказать, личное дело. Сейчас демократия, что кому в голову взбредет, тот то и делает. Но все-таки почему?

- Не верю больше, Андрей Сергеевич.

- Прозрел, значит, - удовлетворился секретарь парткома. - Все у тебя?

- Все.

- Тогда забирай одного Горбачева и иди. Вон, в углу стоят.

Леня завернул свежий портрет в ту же бумагу и направился к выходу. В дверях его остановил голос Рыжова:

- Постой, Кравченко. Я вот что еще хотел тебе сказать. Понимаешь, наверху никто не верит. Просто так положено. Если бы я был таким, как ты, я бы еще в прошлом году партбилет положил. Но у меня другие обстоятельства.

- Сахар, например, - печально сказал Леня и прикусил язык, испугавшись, что обидел человека.

- Да, сахар. И еще многое другое, чего тебе и не снилось. Это тебе, муравью, все равно: как был гол, так и останешься, да еще деньги платишь. А мне из системы бежать не резон. В общем, я тебя понимаю. Ну, давай-давай, иди. И запомни, я тебе ничего не говорил.

Леня кивнул, в душе чисто по-человечески оправдывая Рыжова, и перед тем, как выйти из кабинета, бросил прощальный взгляд на принесенный портрет - Ленина на портрете не было. Волосы на голове у Лени осязаемо зашевелились, и он замер, вглядываясь в тусклую бумагу под стеклом.

- Ну что стоишь как истукан? Сказал же, иди, - недовольно бросил Рыжов, доставая из шкафа объемистые сумки.

- Андрей Сергеевич, вроде как Ленин пропал, - промямлил Леня, чувствуя, что говорит заведомую чушь.

- Лежит твой Ленин в мавзолее, ничего ему не сделается, - знающе отрубил Рыжов.

- Да нет же, с портрета пропал, - упорствовал Леня, внутренне уже готовый ехать в психбольницу.

Рыжов подошел к портрету, зачем-то потрогал раму и сказал:

- Действительно, нету. Но ничего, разберемся, Кравченко, иди. Не могу я больше с тобой лясы точить, у меня дел по горло.

И Леня пошел.

- Ну вот скажи, Саня, - терзал он меня, наливая в пластиковые стаканы водку, - мне это привиделось или как? Если привиделось, то все понятно. А если не привиделось, то куда он делся?

- Эх, Ленчик, - ответил я, - кабы я знал, куда делся наш бывший божок, я бы свою религию основал. Но он именно делся, тут я тебе верю. А значит, он был.

- Тогда почему он куда-то делся? - задал Леня следующий вопрос.

- Почему всегда куда-то девается водка?

- А у меня есть одна мысль, - не унимался Леня, - он устыдился и поэтому ушел, не прощаясь, по-английски.

- Ага, устыдился! Он отправился срочно готовить новый переворот. Так что давай выпьем за то, чтобы больше никогда не было никаких революций!

И мы выпили за это не один раз, в промежутках разговаривая об искусстве.