Пора, как всегда, наступила неожиданно. В тот вечер Петр и Ира задержались допоздна. Петр затянул свою тренировку дольше обычного, а затем и Даррек задержал их несколько. В результате, когда они втроем спускались вниз (Даррек решил их проводить), уже порядком стемнело. На равнине, еще не окрашенной лунным светом, они заметили вереницу факелов, скрученную вокруг ближней деревеньки. И уж там-то они могли получить какую-то информацию о них. Наверняка кто-то из деревенских жителей их видел - они, в принципе, ни от кого особенно не прятались. Петр, понимая, чем может грозить промедление, направился к постоялому двору. Даррек и Ира последовали за ним. Петр боялся худшего - того, что их старый знакомый бандит решил направиться на постоялый двор, чтобы без свидетелей поговорить с хозяином. И, судя по недолгому контакту с этим человеком, Петр догадывался, что ничем хорошим это не сулит. Ни для них, ни для хозяина. Когда они подошли ко двору, они увидели открытую дверь, около которой стоял здоровенного роста худой человек не слишком приятного вида, с коротким мечом в руке и гнилыми зубами, которые он обнажал в усмешке, прислушиваясь к тому, что делается внутри. Он повернулся, глядя внутрь, пригнув голову так, чтобы ему было видно за аркой двери, что делается внутри. А изнутри несся громовой бас того самого бандита (едва ли его можно было с чем-то спутать), которого они унизили при прошлой встрече.

• Что же ты, друг мой, не встречаешь старых гостей? Да вещички какие-то подсобрал... уж не собрался ли ты уходить куда? Что так? - Последовала пауза. - А вот я тебе скажу, что! Ты видел этих двух ублюдков... они ведь и сейчас где-то рядом, не так ли? А? Что молчишь?
• Не знаю, о чем ты говоришь. - Последовал достаточно тихий ответ. Послышался свист воздуха и сдавленный крик.
• Так не знаешь? Ну, так моя плеть, я думаю, освежит тебе память. К тебе, я вижу, и конь мой вернулся. Что же ты не поспешил его мне вернуть, а? - Свист воздуха и крик повторились.

... И все же ему пришлось несладко. И та ярость, что всколыхнулась у него в душе после слов бандита и зрелища, открывшегося ему внутри комнаты, уступила место молчаливой сосредоточенности. Булава, со свистом рассекающая воздух, раз за разом грозила ему смертью. Немалая для такого размера скорость и то умение, с которым бандит её вращал, пару раз ставили Петра всего на волос от смерти. Меч в руках Петра один раз послужил ему единственной защитой от булавы, отчего рука теперь ныла и стонала. Хорошо еще, что его меч выдержал. Честь и хвала тому мастеру, что его сработал. Петр прекрасно понимал, что заминка равносильна смерти, поэтому старался обращать на боль как можно меньше внимания. Удар за ударом, финты и увертки, стремление всячески избегать прямых блоков... И тут неожиданно все кончилось просто и прозаически. В воздух взлетел посох и с силой опустился на голову бандита. Тот пошатнулся. Посох взлетел еще раз и снова опустился. Бандит рухнул, как падает сломленное бурей могучее дерево. За ним Петр увидел спокойно стоящего Даррека. Как он там оказался, как его не заметил ни один из сражающихся, хотя они постоянно вертелись, меняясь местами? Но, во всяком случае, выход его был чрезвычайно результативным...

До утра не произошло ничего примечательного, Петр и Ира откровенно зевали, когда над горой показался краешек оранжевого солнца. Да и усталость была уже истинно собачьей, у Петра ныли и болели своды стоп, у Иры же ноги просто наливались свинцовой тяжестью. Прошли они по их меркам довольно много - миль пятнадцать, а то и двадцать. С учетом того, что шли они без остановок, чтобы уйти от погони, которая уже, наверное, их разыскивала, возможно дальше, да и того, что они были непривычны к длительным переходам, к утру они не просто устали, и даже приведенное выражение "собачья усталость" не в полной мере описывает их ощущения, от усталости они попросту валились с ног. Беркинс сказал, что недалеко есть деревушка и ни у кого не возникло особенных возражений по поводу того, чтоб там остановиться. Их процессия, конечно, была довольно приметной, но все же у них едва ли был лучший вариант. Люди, отдыхающие в степи, дежуря посменно, будучи замеченными, вызвали бы куда больше любопытства и вопросов, чем просто четыре утомленных путника. За холмом действительно открылась небольшая уютная деревушка, жители которой только еще собирались заняться своими обычными делами. В небольшой харчевне в центре деревушки нашим героям предоставили кров за пару медных монет. Они показались там дальними богатыми путниками. Это была идея Петра, исполнение тоже его. Он создал им всем одежду на свой вкус, стараясь, чтобы она соответствовала времени. Но с учетом того, что он, естественно, не был знатоком здешнего общества, то одежда получилась несколько отличной от всего, что здесь носили. Он посоветовался с Беркинсом единственно насчет женской одежды и создал Ире достаточно удобное платье неповторимого сине-зеленого цвета. Ей очень понравилось, поэтому она даже подарила ему ту самую брошь с серебряным летящим под луною всадником, которую они нашли в вещах бандита. Петр был польщен её реакцией, улыбнулся и пристегнул брошь к вороту плаща. Та победно сверкнула в лучах заходящей луны, - происходило это на исходе ночи. Даррека переодели в неброский коричневый костюм, Беркинса оставили, как есть. Правда, Петр настоял на том, чтобы тот взял себе посох. Посох Петр сделал из одинокого какого-то деревца, использовав и магию, и просто собственный меч. При помощи Даррека выбрали место, откуда они, якобы, шли, и они отправились в деревню. Таким образом, наши герои использовали ту простую формулу, которую выразил еще А. Конан-Дойл устами своего знаменитого героя-сыщика, мысль о том, что чем больше люди думают, что знают о вас, тем меньше внимания они на вас обращают и тем меньше о вас помнят. И судя по всему, весьма успешно. К ним испытывали любопытство лишь в той мере и то, которое испытывает человек не выездной к путешественникам из далеких стран. Их расспрашивали о том, что они видели и где побывали и выкручивались в основном Даррек и Петр. Петр с успехом использовал все знания, почерпнутые от того же Даррека. Так же деревенские с интересом посматривали на красивую и загадочную в своем новом наряде Иру, только Беркинсом они интересовались совсем уж немного. Но, впрочем, нашим героям было уже "несколько" наплевать на все это, и, немного поболтав, они разошлись спать. Им предоставили несколько чистеньких комнат с аккуратными постелями. Встав ближе к вечеру, наши герои заметили что-то странное в поведении людей. Во-первых, интересовались ими достаточно мало, во-вторых, шептались о чем-то своем. Когда Петр осторожно поинтересовался тем, чем они так увлечены, они сказали, что сегодня они казнят зарвавшуюся вампирессу, чтоб этим тварям неповадно было являться к честным людям. Когда Петр спросил о том, за что её казнят, на него посмотрели, как на полного идиота. Он узнал, где её держат, когда будет казнь, что особенного секрета из того, что казнить её будут на закате дня через сожжение дотла, для чего сейчас готовится костер, и присутствовать при этом будет паладин его королевского величества, короля Лимойнтского никто не делает. Так же подготовку к казни осуществляет здешний священник Светлого Бога. Держат же пленницу в пристройке к дому старосты деревни, под, как выразились деревенские, усиленной охраной. Петр как по какому-то наитию решил сходить посмотреть на эту самую узницу. Он сказал об этом своем намерении своим друзьям и получил странно безразличную реакцию. Видимо, они еще не до конца проснулись. Он прошел к дому старосты, стоящему в центре деревни и увидел там некоторую суету. Бродила вокруг маленькой пристройки, скорее, сарая, та самая "усиленная охрана" - несколько деревенских мужиков с вилами. По их виду можно было сказать, что они дьявольски напуганы, причем не слишком понятно было, кем, пленницей или самими собой. Ведь наверняка они представляли себе всякие ужасы, даже если их и не было. Рядом расхаживал действительно похожий на обычное представление о себе, паладин. Он был одет в красивый и достаточно изящный боевой доспех, в некоторых местах покрытый царапинами (хотя, при ближайшем рассмотрении они оказались декоративными) и с большим мечом на боку. Лошади рядом не было, что, впрочем, не означало, что её нет совсем. Выглядывающее из шлема с открытым забралом красивое лицо со светлыми усами и короткой бородкой выглядело достаточно мужественно. Из-под густых бровей зорко глядели большие голубые глаза, нос прямо выдавался вперед, как какой-то могучий риф, плотно сжатые губы и выдающиеся на его худом лице скулы придавали лицу командирское выражение. Высокий чистый лоб, слегка обрамленный светлыми волосами, дополнял картину. На вид человеку было лет двадцать пять. Петр аккуратно поправил плащ, повернулся и прямиком подошел к паладину. Тот поднял голову и задержал на нем взгляд. Еще бы, Петр столь же сильно контрастировал со здешним людом, сколь сильно с ним контрастировал и сам паладин! А тот, по всей видимости, был еще и не осведомлен о том, что кто-то прибыл в деревню. Видимо, в свете происшедших событий ему просто забыли сказать о приезжих. Встретились две пары глаз - голубые и серьезные из-под светлых бровей и карие с плясавшими в них насмешливыми искорками из-под бровей темных. Петр вежливо позволил паладину пару секунд рассматривать его, прежде чем заговорил.

• Приветствую, милейший. Вы паладин Археон? - Спросил Петр.
• Приветствую. Да, я паладин Археон, а кто вы? - Был ответ.
• Ну, что ж. Меня зовут Петр и, предвосхищая следующий ваш вопрос, отвечу, что я странник из далеких земель, здесь проездом.
• Благодарю. У вас ко мне дело или вы просто желаете провести разговор с праздною целью? - Чуть склонив голову на бок, спросил паладин. В глазах показался огонек интереса.
• Ну, что ж. Дело-то есть, но, боюсь, не сочтете ли вы его праздным. Дело таково - мне интересно было бы повидать пленницу. Верите ли, мне совершенно не приходилось встречать в своих странствиях вампиров и попросту интересно узнать, что они из себя представляют. Ну, и, конечно, если знаний моих в чужих языках окажется достаточно, я хотел бы побеседовать с вашей заключенной.
• Вы не встречали этих исчадий ада именно потому, что благодаря паладинам королевства Лимойнтского они нечасто вырываются из своих земель живыми! После пересечения границ, а сейчас и до, их преследуем мы и с именем Бога Света на устах сражаем. Но если вы хотите увидеть сие исчадие тьмы, и не боитесь за свою жизнь, вы можете войти. Впрочем, если хотите, я могу пойти с вами. - Паладин говорил яро, казалось, что тема эта ему не безразлична. Он завелся с пол оборота. Хотя... неожиданно Петру показалось, что что-то не так. Петр отогнал нелепую мысль и снова исподволь глянул на паладина. А тот был дьявольски прекрасен в своей вере, в его глазах действительно горел огонь. Быть может, это был уже огонь фанатизма, но все же огонь яркий и светлый.
• Ну, что ж. Тогда я могу сказать громадное спасибо войнам-храбрецам королевства от имени всех, что находятся под их защитой. А пройти внутрь я хочу сам, лично. И уж, извините, конечно, думаю, провожатого мне не нужно. Я надеюсь, что смогу сам о себе позаботиться. - Петр постарался, чтобы это не прозвучало грубо, а после последней фразы продемонстрировал меч, скрытый до того полою плаща.
• Вы уверены в том, что сможете справиться в одиночку? - Голос паладина прозвучал, кажется, несколько разочаровано. - Эти твари очень опасны...
• Ну, уверенным быть можно только в одном, - Петр усмехнулся, - в могуществе Светлого Бога. Я же лишь думаю, что я справлюсь и в одиночку, и спасибо за заботу. Итак, можно мне войти?
• Ну, что ж, входите. - Он подвел Петра к пристройке и сделал знак охране приоткрыть дверь. - Кричите, если что.

• Ктто ввы? - Спросила девушка.
• Я, прежде всего, тот, кто может непредвзято выслушать, что здесь произошло, и почему вы здесь. - Сказал Петр. Девушка повсхлипывала еще немного, после чего отвечала уже спокойно.
• Ну, что вы хотите услышать?
• Наверное, прежде всего, стоит представиться. Я - Петр, странник и чужеземец здесь. А кто вы?
• Я - Ларнадикруа. Сокращенно просто Лари. Вампиресса из Лендена, если вам это хоть что-нибудь скажет...
• Ну, что ж, это уже кое-что. Мое имя, надеюсь, сокращать не требуется, а вот в отношении тебя, если ты не против, я буду пользоваться сокращенным вариантом. Кстати, что оно означает? У меня, почему-то возникают ассоциации с восходом солнца в каком-то тумане... - Девушка вскинула голову, как ужаленная.
• Оно означает серая заря, если примерно перевести на ваш язык. Но откуда вы это знаете? Неужели вам известен наш язык? - Спросила Лари.
• Ну, как бы вам сказать, чтоб не соврать, да чтоб понятно было. У меня есть некоторая способность к пониманию языков, если я их слышу. Не знаю, на чем это основывается, тем не менее, это так. Но речь сейчас не обо мне, а о вас. Давайте вы расскажете мне всю свою историю, безо лжи и купюр. Если, конечно, хотите. Я, впрочем, думаю, что вы были бы не против того, чтобы кто-то вас выслушал, а возможно, и смог бы как-то помочь. Мне ведь, если честно, претит такое отношение к какому бы то ни было разумному существу, тем более, - априорное, совершенно не основанное на действиях данного конкретного индивидуума. Впрочем, если вы хотите лишь оправдаться, - не стоит беспокоится. Я чувствую ложь и недомолвки так же внутренне, как и другие языки. И моя способность к сочувствию или помощи вам будет зависеть лишь от вашей искренности.
• Вы правы, мне нужно перед кем-то выговориться. А я почему-то верю вам. - В глазах у нее мелькнула грусть. - Ну, что ж.

Я жила в Лендене, это почти граница между Лимойнтом и Тарлемом. Это не слишком хорошее местечко - полоска почти бесплодных земель миль в двадцать шириной и простирающаяся миль на сто-сто двадцать в длину. Мимо шастают банды всякой мерзкой твари (я не имею в виду тварей по виду, я имею в виду тварей по характеру. Были там и люди, и нежить и иные, которых я не знаю, к кому отнести, но по характеру - сущие звери и сволочи), жить как-то довольно сложно. Мы жили там втроем - я, мама и дедушка. Отец погиб, я даже не запомнила, когда. Мы держали немного скота, пока бандиты однажды, возвращаясь из не слишком удачного для них налета (уж не знаю, по какую сторону границы) не забрали у нас весь скот. Ну, там было либо помирай, либо уж как-нибудь. Мы жили около берега. Море в тех местах очень бурное, там никто не плавает, все боятся. Но дедушка построил лодку, добротную и крепкую. Он пару раз чуть не пошел ко дну в шторм, но потом подумал, сделал некоторые изменения на лодке, стал внимательно примечать погоду и все пошло на лад. Питались мы крупной рыбой - сначала выпивали кровь, а потом жарили и ели. Жили, как жили, на судьбу, во всяком случае, не жаловались. Но потом пришла война. Бандиты, в очередной раз проходя мимо и зверствуя уже отчаянно и безрассудно, забрали маму. Деда, который попытался им помешать, они убили. Убили бы, наверное, и меня, но я спряталась. Я слышала, как кричала мама, слышала, как вопили разъяренные бандиты... Мама была сильной, очень сильной, гораздо сильнее любого из них. Но их было слишком много и её сопротивление их лишь распаляло. А тут еще дед убил двух или трех громадным бревном. Не знаю, что произошло с мамой... крики постепенно прекратились. Потом я нашла её, мертвую. Платье изорвано, сама вся в кровоподтеках... отдельно, голова и тело. Я похоронила её и дедушку, а потом ушла в море. Я решила - будь что будет, а здесь я не останусь. Мы никогда не отплывали далеко от берега, когда ходили за рыбой - во-первых, слишком опасно из-за частых и страшных бурь, которые могли налетать почти моментально, а во-вторых, из-за того, что не знали, что там, в море... А я отправилась. В море меня застиг шторм и лодку швыряло из стороны в сторону, как утлую скорлупку. Но я не погибла. Меня принесло к другому берегу и лодку разбило о скалы. Я чудом осталась в живых. Меня нашел на берегу тамошний житель. Лондар. Он выходил меня. Я старалась на всякий случай скрыть от него, что я - вампир, когда же без крови стало совсем невмоготу, я пошла в ясли и сцедила себе немного крови. Когда мы держали скот, мы часто так делали. Он увидел меня, когда я пила кровь. Он был добрый малый, но когда узнал, что я вампир, то сказал мне до свидания. Я отправилась дальше, иногда мне удавалось поймать какую-то зверушку и выпить у нее часть крови, но в последние три дня, как вы понимаете, я ничего не ела и не пила.

При выходе Петра встретил Археон и спросил, как все прошло. Петр сказал, что все прошло без приключений, и выразительно похлопал рукой по рукояти меча. Паладин ухмыльнулся и кивнул. Петр спокойно, осторожно и выказывая всяческий интерес к его личности, а не к чему-то иному, стал того расспрашивать о том, как ему удалось понять, что эта... девушка - вампир. Тот отвечал, что паладины вообще, как служители света, очень хорошо чуют присутствие тьмы. Правда, насчет этой вампирессы он обмолвился о том, что ему было невероятно трудно её почуять. Он сказал на эту тему: "Как будто и не темная совсем... наверное, заклятье какое-то скрытное кто на нее наложил". Мысль о том, что такое может быть просто потому, что она действительно мало относится к тьме, бравому служаке в голову не пришла. (Или, быть может, он не пожелал ею делиться) А вот Петр в свете прошедшего разговора склонился к ней почти окончательно. "Почти" - потому что Петр никогда не позволял себе роскоши полной уверенности в чем-либо. Он прошел к остальным, вывел их аккуратно и тихо в пустое местечко и объяснил ситуацию. Беркинс отнесся к ней с полным безразличием. По его мнению, как и по мнению паладина, вампиресса не могла заслуживать милосердия, для него она не относилась к классу человеческих существ. Ира, напротив, после рассказа Петра прониклась ситуацией и, как человек, более свободный от предрассудков, заявила, что кто бы ни была заключенная, казнить без суда и следствия нельзя. И добавила, что это даже хуже, чем поступали фашисты по отношению к евреям. Петр, правда, осадил её, когда она предложила сейчас же идти и требовать проведения нормального суда над пленницей, а если суда не будет, то освободить её силой. Она заявляла, что в случае чего Петр и Даррек вместе легко справятся со всей этой деревенской швалью. Петр сказал, что справиться-то может быть, и справятся, но вот проблем после этого заработают... еще он популярно объяснил, почему не будет никакого суда. После того, как Ира поостыла немного и успокоилась, признала, что была не права, она спросила, что же Петр все-таки собирается делать. Петр спокойно ответил, что сначала он хочет выслушать доводы Даррека, а уж потом выкладывать свои. В глазах у Даррека уже давно горели странные огоньки, непонятно, задорные или яростные. Он сказал, что на себе опробовал скорый суд и человеческую несправедливость и предвзятость, а посему окажет посильную помощь в освобождении пленницы. Правда, он согласился с Петром в том плане, что силовое решение не самое лучшее. Лизандеру было, в общем, наплевать. Все ждали, что скажет Петр, ставший по молчаливому согласию всех лидером команды. Петр разъяснил дополнительно, что здесь замешаны две могучие силы, с которыми (по крайней мере с обоими) он ссориться не намерен. И поэтому он сказал, что лучше все сделать без шума и пыли, по возможности так, чтобы к ним самим претензий не было. После этого он тихо изложил им свой план. Вопрос был единственный: "Ты ручаешься за то, что сможешь это сделать?". В ответ он усмехнулся и сказал, ручаться в нашем мире за что-нибудь может лишь господь бог. Потом он посерьезнел и сказал, что постарается.

К закату на деревенской площади собралось приличное количество народа, пожалуй, там было все взрослое население деревни. Так уж повелось, что люди одним из лучших зрелищ в мире почитают именно зрелище смерти других людей, будь то гладиаторы на арене колизея или казнимые, зачастую несчастные, а то и несправедливо обвиненные, преступники. И сей случай не был ни в коем роде исключением. В лучах какого-то необыкновенно красного заходящего солнца, такого, что бывает в годину мировых катастроф, лица людей, собравшихся вокруг костра, казались как будто облитыми свежей кровью, и Петр невольно подумал: "И кто же здесь вампир? Маленькая и ненавидимая девчушка, или эти, полные ненависти и злобного страха, того страха, с каким стая шакалов мечется возле истекающего кровью льва". На фоне этих людей выделялось две фигуры. Первой из них был уже знакомый Петру паладин, стоявший, устремив свой взор вслед уходящему солнцу, паладин, на светлых доспехах которого тот красноватый оттенок, что давал свет заходящего солнца, казался уже не цветом крови, а цветом лепестков некоторых самых красивых цветов. Второй же был священник. Низкая, да к тому еще и сгорбленная фигура в плаще резко контрастировала с нежданно возникшим в мозгу Петра образом Блуай-на. Тот казался мудрым учителем, у того было открытое лицо и царственная осанка, если он носил плащ, то никогда не старался спрятать лицо в тени капюшона, этот же судорожно кутался в него, будто боялся того, что на его лицо упадет луч заходящего солнца, но, впрочем, ему и это удавалось не полностью, - из-под капюшона высовывался длинный иссохший и слегка загнутый книзу нос, да блестели из тени бусины глаз, отражая попавшую в них толику света. На всякий случай рядом был подготовлен еще и обыкновенный эшафот. Каким-то исполненным глубокой скорби было на этом фоне появление самой пленницы. Она шла в сопровождении четырех селян с вилами, которые готовы были её на них насадить при любом неверном движении, но, судя по их виду, ничуть не были уверены в собственной безопасности, и с радостью поменялись бы своей работой с первым встречным. На сей раз, Петр имел возможность разглядеть её, что называется, во всей красе. Пленница шла, низко понурив голову и, по-видимому, потеряв всякую надежду на спасение. Наверное, она решила, что раз уж дело дошло до казни, наверное, ей уже никто не поможет. В лучах заходящего солнца она не выглядела, в отличие от остальных собравшихся, неприятно или неестественно. Быть может, из-за чрезвычайной бледности, но она смотрелась в этом освещении обычной в меру румяной девушкой. Судя по виду, ей было можно дать лет 17-18. Одета она была в какую-то грязно-серую заплатанную рубаху и темные штаны. Спутанная челка золотистого цвета свисала под углом из-за того, что голова её была наклонена и почти полностью закрывала от взгляда лоб и немного - глаза под тонкими сильно изогнутыми бровями. В этих серых глазах не было надежды, была в них лишь печаль. Девушка-вампир спокойно и с достоинством прошла к костру. Но прямой гладкий нос очень угрюмо и понуро смотрел в землю, а губы слегка подрагивали, как, впрочем, и округлый подбородок, показывая, что на душе у нее отнюдь не спокойно. Подойдя к костру, она окинула присутствующих взглядом, и когда он упал на Петра, в нем зажглась, кажется, маленькая искорка чего-то очень похожего на надежду. А впрочем, может, и не зажглась, может, Петру это только показалось, - ведь он очень хотел, чтобы это было так. У него у самого на душе было довольно тоскливо, и скребли кошки, уверенности в себе не было, но он усилием воли отогнал упадническое настроение, прекрасно понимая, что если он будет плохо о себе думать, то у него точно не получится ничего из того, что он задумал. Зажгли факел. Селяне передали его священнику, и оно высветило под капюшоном ссохшееся старческое лицо и неожиданно черные густые волосы. Священник, размахивая пылающим факелом, начал пламенную речь о зле, о мрачной ночной тьме, из которой оно выползает, и призвал к тому, чтоб уничтожить исчадье тьмы на пороге наступления ночи. Из-за факела, а, может, почему еще, но он казался каким-то мерзким уродливым гномом, выползшим из тьмы, чтоб свершить свое злое дело. То, что церемония происходила на самом исходе дня, кажется, доставляло ему почему-то наибольшее наслаждение. Паладин слушал, казалось, как-то рассеяно и невнимательно, не поворачивая головы в сторону говорящего, и все время как-то рассеяно кивая головой. Правда, момент окончания речи он уловил четко и точно и повернулся к костру, на котором уже была привязана она, главное действующее лицо происходившей трагедии. Священник поднял пламенеющий факел и сунул его в сухие промасленные дрова. Если бы сейчас хоть один взгляд лежал не на костре, а на Петре, то, будь этот взгляд внимательным, он бы заметил, что взгляд того, устремленный, как и взгляды множества людей, на костер, стал буквально стальным. И тут по толпе прокатился возглас удивления: костер не загорался. Куда там, от поленьев даже дым не шел, факел лежал на них, как бы и не от мира сего... и ничего не зажигал. Ропот нарастал. Священник как оглашенный бегал вокруг костра, пытался перетыкать факел с других сторон, но везде получал такой же результат. Паладин показался почему-то не удивленным, а скорее каким-то... веселым, что ли. Он лишь с интересом наблюдал за происходящим, как бы не имея к нему никакого отношения. А по выражению лица, с каким он взирал на священника, было понятно, что они с ним крепко поссорились, причем видимо совсем недавно. Наконец, священник организовал задействованных в казни людей, пленницу сняли с костра и потащили к эшафоту. Ну, теперь уже с уверенностью можно было сказать, что в глазах у той пляшут не только отсветы дрожащего пламени факела, а еще и какое-то задорное чувство. Она склонила голову на эшафот, подошел громадный человек с топором (Петр подумал, - деревенский кузнец. Ведь едва ли у них был кто-то еще такого же размера), по знаку священника размахнулся и для пробы ударил по деревянному брусу немалых размеров. Топор сантиметров на семь вошел в дерево, так силен был удар. Толпа радостно взвыла. А вот погляди сейчас кто на Петра, он бы заметил на его губах своеобразную ухмылку, а в глазах, - дерзость и вызов. Палач занес топор над головой пленницы, топор со свистом пошел вниз, но что это? Он видимо сходил с правильной траектории и с треском расколол доску помоста эшафота. Палач этим обстоятельством, казалось, был озадачен не меньше, чем все остальные. Он размахнулся вторично, и, похоже, стараясь исправить свою ошибку, вложил в удар всю свою силу. Но топор попал по краю того громадного полена, на котором лежала голова осужденной, и расколол его, пройдя почти до половины его высоты (то есть сантиметров тридцать). Когда палач вскинул топор, словно будучи в трансе, третий раз (с трудом, кстати, вытащив его из полена), то сверкающее стальное лезвие слетело с рукояти и глухо ударилось оземь за его спиной, к счастью, никого не задев. Воцарилась неловкая тишина, а палач тупо глядел на топорище в своих руках. Нарушить эту тишину собирался священник, имея, по видимости, намерение провести казнь, во что бы то ни стало. Но тут неожиданно громко прозвучал голос паладина.

Но Петру не суждено было узнать, какая власть в глазах людей здесь имеет преимущество, - духовная или светская. Паладин с размаху вкатил карлику-священнику пощечину, и тот повалился наземь. Видимо, крепко ему пришлось, он после этого затих, по видимости, будучи без сознания. Возразить никто не осмелился, - без подзуживающего визгливого голоса, по-видимому, паладин в полном доспехе и со сверкающим двуручным мечом на боку был для них слишком внушительной фигурой. Тот подошел к эшафоту, легко взмахнул мечом, разрезая веревки, которыми была привязана пленница, и подал ей руку, помогая подняться. Впрочем, никаких теплых чувств она у него, по всей видимости, не вызывала. Он аккуратно достал из сумки на плече какой-то свиток и подал его ей, что-то тихо сказав. После этого он махнул рукой в перчатке в сторону темной уже главной городской улицы, приказывая ей удалиться. Она повернулась туда и вдруг крикнула: "Берегись!". Паладин непроизвольно пригнулся и у него над головой просвистела стрела. Петр, стоявший в дальних рядах толпы, увернулся, шестым чувством почувствовав нацеленный в голову удар, и тут же выхватил меч. Перед ним был высокий человек в каких-то просторных одеждах с большим ятаганом в руках. Краем глаза Петр видел других похожих людей, выскакивающих из темного пространства улиц, прилегающих к площади. Он почти рефлекторно взмахнул мечом, и голова высокого война описала в воздухе кровавую дугу, отрываясь от тела. Петр обернулся, ища глазами новую цель, и лицом к лицу столкнулся со здоровенным человеком с громадным ятаганом в руках. Петр аккуратно увертывался от его ударов, аккуратно нанося свои, но пока ему не удавалось серьезно пробить защиту противника, а сам он был в положении, когда и одного промаха с его стороны было достаточно для поражения. На массивном мускулистом теле противника уже лежало несколько причудливой формы кровоточащих разрезов, однако же, Петру все никак не удавалось нанести более серьезный удар. Внезапно его противник как-то всхлипнул и повалился наземь. За его спиной стоял Беркинс, аккуратно вытирая небольших размеров кинжал. Петр оглянулся вокруг и увидел, что убито много селян, однако среди нападающих тоже было немало убитых, - по крайней мере, человек десять. Один из нападающих что-то крикнул и они стали быстро отступать в сторону темных улиц. Но тут Петр заметил одного из них с луком в руках, который вздумал перед отступлением все-таки отомстить за первый свой промах. Он натягивал лук, целясь в Лари, и находился от неё всего метрах в пяти, что почти исключало возможность промаха. Он стоял к Петру почти спиной, не так далеко от него и Петр сделал то, что ему подсказали руки - вскинул меч, перехватив его на манер копья, и метнул его в спину лучнику. Меч, вновь не посрамив своего неизвестного мастера, прошел сквозь него, как нож проходит сквозь мягкое масло, нанеся ему страшную рану в районе левой лопатки. Лучник с хрипом рухнул на землю. На хрип обернулась Лари, ужас мелькнул в её глазах, но отпущенная стрела ушла в небо по какой-то нелепой кривой, как бы последний обиженный жест умирающего... Когда Лари взглянула на Петра, она увидела, что его глаза будто остекленели. Нет, он еще оглядывался вокруг, хотя и выглядел несколько нелепо с выставленной вперед рукой, будто в ней был меч, движения его были какими-то деревянными... Битва была кончена, уцелело около двух десятков селян, а с края села ударил ночь топот копыт лошадей - все дальше, дальше, дальше... Но Петр этого уже не слышал... Он смотрел вокруг остекленелым взглядом, едва ли что-то замечая.