Аннотация: Не знаю, почему так. Просто мне так кажется.
Поезд(ver 1.00 from 14.03.05).
Куда идет этот поезд? Когда суждено ему остановиться? Кажется, я уже знаю ответы на эти два вопроса. Идет он на небо. Вернее, в место, которое мы иногда, говоря о Всевышнем, называем небом. А когда ему суждено остановиться? Почему-то мне кажется, что он закончит торможение ровно тогда, когда я закончу думать и укладывать у себя в голове то, о чем мне еще нужно подумать и то, чему еще есть место в моей голове. Сейчас я почти все время думаю о своей жизни. А сначала меня интересовало, что же это за поезд. И почему именно поезд? Я, бывало, даже выходил из купе и с любопытством заглядывал в открытые двери других. Оттуда на меня смотрело незнакомое убранство, а порою и совершенно непохожие на людей существа. После я перестал это делать. Перестал выходить, перестал заглядывать. Мне почему-то показалось, что им, быть может, не очень приятно и удобно, когда на них смотрит такое чужеродное существо, как я. И теперь я просто живу здесь и думаю. В мыслях передо мной проходит вся моя жизнь - от того момента, как я был извлечен из утробы матери до момента, наверное, за день до смерти. Только сейчас, в отличие от того времени, когда я её жил, у меня есть повод и время задуматься над тем, как и почему я поступал. И, бог мой, как часто я сожалел о том, что сделал, как часто на глаза мои наворачивались слезы раскаянья, как часто мне хотелось, чтобы это было не со мной... И часто мне удавалось как будто сводить свой грех своими слезами, - так, что, мне казалось, спроси я того человека после этого, попроси его прощения, - и он ответит мне улыбкой. Грехи не перед богом, нет, перед собой и другими людьми. Я виноват не перед богом, а перед ними и собой. Богу же... хотя я не испытываю раскаянья перед ним, я чувствую к нему безграничные любовь и уважение за то, что он дал мне это увидеть и хоть как-то загладить. Хотя бы перед собой. Когда я вспоминаю моменты, когда мною владела тьма - будь то ярость, ненависть или что-то другое, мне становится чисто по-человечески стыдно. Потому что, как правило, под этими страстями нет вовсе никакой почвы, а если и есть... какая почва может их оправдать. Но впрочем, это не все, о чем я думаю. Было бы, право же, очень скучно и бесполезно раскаиваться всю дорогу. Потому что раскаянье сушит душу и истощает сердце не хуже, чем это делают ненависть и ярость. А потому я думаю о многом другом, что вновь наполняет меня светом.
Я думаю о странных и прекрасных картинах Сальвадора Дали, о классической музыке, о необычной судьбе Ливерпульской четверки, о судьбе Ивана Карамазова и о многом, многом другом. Когда я устаю и от этого, я могу поставить диск с любой музыкой. Я точно знаю, что в стойке найдется любой, даже самый странный сборник, подходящий именно к моему сиюминутному состоянию. Но слушаю чаще по старинке, ставя диск какой-нибудь группы или исполнителя. И всегда - один диск. Будь то три альбома или пять, десять или двадцать. Меня это забавляет.
Когда мне хочется, я беру с полки одну из любимых книг. Бывает даже, начинаю новую. И я всегда точно знаю, что книга, которую я потянул за коричневый неприметный корешок - та самая, которая мне нужна. Когда мне хочется, я открываю дверь в стене и прохожу в прекрасно оборудованную ванную комнату и туалет. Там я могу часами лежать, нежась в ванне и размышлять. Ирония в том, что дверь открывается в стену прямо рядом с окном, а из окна, как я ни старался, не смог разглядеть и краешка поезда.
В окно я смотрю, когда мне нужно отвлечься, отвлечься от всего, о чем я думал. И, право, пейзажи служат этому прекрасную службу. Летят за окнами фантастических фиолетовых оттенков пустыни, порой по каким-то летящим, наподобие хрустальных, мостам нас заносит под облака, а порою они и вовсе оказываются под нами. И в жизни не угадаешь, когда поезд скачет из мира в мир. Были за окнами и войны, не вызывавшие ничего, кроме жалости и скорби, и вызывавшие улыбку празднества. И никто нас не видел. Кроме одного места.
Под поездом раскинулась чудная долина в кольце увенчанных серебряными шапками снегов и оттого особенно чинно выглядевших гор. Она светилась своей мягкой зеленью, а в центре высился сказочный город. Правда, я едва ли в силах подобрать ему иное определение. Громадные, летящие ввысь белые башни причудливой формы не затеняли ни раскидистых садов золотых и серебряных деревьев, ни парков с кристально-прозрачными озерами, к которым стремились с гор веселые и звонкие речушки. Ближе к горе город был выстроен террасами белого камня, а с самой высокой из них взлетала ввысь самая большая башня, облаченная в вычурную белую стену, шедшую вокруг. Вокруг всего города тоже шла высоченная белая стена с красивейшими сторожевыми башнями. Я не сомневался в том, что при необходимости она послужит на пути любого врага неодолимой преградой, но она при этом оставалась, как и весь город, красивейшим произведением архитектурного искусства, о котором я и помыслить не мог до тех пор, пока не увидел её. И, самое главное, люди города в серебрящихся, золотящихся и вообще, сияющих всеми цветами радуги, но так гармонично, будто были созданы самой природой, одеяниях поднимали головы и смотрели на нас. И они нас видели! Я не сомневался в этом. Этот город, Элион, солнцеград, был в нашем пути единственным местом, где мне захотелось остаться. Но я устыдился, - у меня свой путь и я не заслужил еще жить в этом граде. У меня другая судьба. Потом, возможно...
И теперь, как я уже сказал, я знаю. Поезд последний раз стукнет колесами, подойдет к последнему перрону тогда, когда в моей голове отобьют последний такт часы мыслей, когда я перестану стыдиться самого себя перед самим собой или кем бы то ни было. Поезд - лишь путь, лишь Чистилище. И дело тут не в пути, который проходит он, дело в пути, который прохожу я. Как только я окажусь у каких-нибудь ворот, они откроются. Хотя я выбрал путь наверх, я знаю почти наверняка, что начни я укорять других в своих ошибках, начни раздувать в себе позабытые ярость и злость - и мой путь лежал бы в другую сторону. Вот он, туннель. А свет... это уж как сам повернешься.