Генрих Тюдор стоял на вершине холма возле деревушки Эффингтон, и занимался тем, что пререкался со старостой этой деревни Джеком Хутчем.
Королю нужна была эффингтонская земля под пастбища для его тонкорунных овец, как были нужны другие земельные угодья Англии, дающие густую сочную траву, обильно питающую этих травоядных животных, обещавших в будущем изрядно обогатить их обладателя. Генрих рассчитывал не только продавать шерсть в другие страны, но и выделывать из нее тончайшее английское сукно, стоившее гораздо дороже любой шерсти. Его грандиозным планам на этот счет мешала кучка жалких крестьян, не желающих покидать свои родные места и переселяться на берег северо-запада страны, куда определил их жить король. Они сопротивлялись намерениям Генриха Седьмого в той степени, в которой могут мирные люди сопротивляться вооруженным стражникам, выгоняющих их из домов и выкидывающих наружу их незатейливый скарб. Крестьяне кричали, жаловались, умоляли не трогать их, но закованные в железные латы солдаты Генриха Тюдора казались глухими, немыми и слепыми существами; они продолжали с невозмутимостью делать свое дело, будто около них не метались отчаявшиеся люди, умоляющие смилостивиться над ними. Староста Джек Хутч, человек решительный и смелый, прорвался к самому королю Генриху, невозмутимо наблюдавшему за тем, как исполняется его приказ, и закричал:
- Ваша милость, какая наша вина перед вами, если вы учиняете над нами подобный произвол?! Мы такие же жители этой страны, как и ваши придворные, и можем требовать, чтобы с нами поступали по закону.
- Для вас существует только один закон - это моя воля, - холодно ответил ему Генрих. - Бог поставил меня над вами, чтобы я вершил ваши судьбы, и ваше дело беспрекословно повиноваться высшей власти, проявляя смирение перед волей Всевышним.
- Вы напрасно пытаетесь уверить нас, что Бог, который велел богатым делиться с обездоленными бедняками своим состоянием, допускает, чтобы мирных богобоязненных христиан обрекали на нищету и гибель! - вспылил староста. - Вы поступаете как язычник, творя подобное насилие.
- Добрый человек, если бы над вами действительно висела угроза гибели, вы бы сейчас не болтали попусту языком, а предприняли бы все меры для своего спасения, - резко возразил ему король, начиная терять терпение. - Я, как вы выражаетесь, вовсе не обрекаю вас на гибель, а переселяю вас в другое место, что соответствует благу государства. Шерифу Гексэма, куда вы направляетесь, уже послан указ о содействии вам в заселении берега. Места эти весьма богаты питательной рыбой, и если вы не будете лениться и придумывать причины для своего безделья, то сможете преуспевать там так же, как и здесь. Причем, я выселяю вас не зимой, а весной, - у вас в запасе целое лето, чтобы выстроить себе новые дома и подготовиться к холодной поре года.
- Но мы не желаем переселяться на север, - продолжал спорить Джек Хутч. - Мы землепашцы, а не рыбаки, мы понятия не имеем, как заниматься рыбным промыслом и кому сбывать рыбу в тех пустынных местах, куда вы нас отправляете. Многие из моих земляков умрут от лишений, прежде чем мы освоимся согласно пожеланиям вашей милости.
- В испытаниях обращайтесь за помощью к Господу нашему, и он, кому не составило труда накормить в пустыне целый еврейский народ, не оставит вас, - бесстрастно ответил на эту жалобу Генрих Тюдор, и добавил: - И в моей жизни было немало трудностей, но я, искренне веря в милосердие Божье, обращался к нему в молитвах за помощью, и неизменно получал ее. Материальная обеспеченность не всегда является благом. Сытость развращает людей, притупляет их ум, делает праздными, ленивыми, ни к чему неспособными, а испытания закаляют дух человека, пробуждают его предприимчивость и волю к сопротивлению.
- О, вы не только жестоки, государь, но еще и лицемерны, - взвыл Хутч. - По вашей роскошной одежде и богатому убранству коня не скажешь, что вы придерживаетесь проповедуемому вами отказу от богатства.
- Мое богатство не действует на меня разлагающе, поэтому Бог и способствует его приумножению, - решительно отмел это обвинение Генрих. - Богатство короля самый верный способ обеспечить процветание страны, которой он правит.
- Ваша милость, люди не желают покидать свои родные места. Здесь могилы наших предков, здесь наше сердце и душа, здесь наша Родина, - продолжал молить Генриха Седьмого Джек Хутч, не зная, как возразить его доводам. - Прекратите же это надругательство над людьми, неужели для вас нет ничего святого?!
- Почему же, есть, - слегка усмехнулся Генрих Тюдор. - Пополнение государственной казны для меня - дело святое. Без нее мы точно все пропадем.
- О, я не ошибся, король, предположив в вас язычника, - вышел из себя Джек Хутч, приняв эти слова за новое издевательство. - Только безбожный враг может так поступать с беззащитными людьми, тогда как вы, монарх, в силу своего положения обязаны защищать и поддерживать нас, ведь мы исправно платим налоги. О, король Ричард! Не только ты погиб в битве при Босворте, вместе с тобою погибла и Англия!
Обычно Генрих Тюдор отличался полным самообладанием, окружающие редко видели его в гневе или волнуемого каким-либо чувством, но одно упоминание о Ричарде Третьем было способно вывести его из себя.
- Негодяй, значит Ричард твой король, а не я! - рассвирепев, вскричал Генрих, испугав криком собственную лошадь. Встревожено всхрапнув, она шарахнулась в сторону, и если бы оруженосец Генриха не удержал ее сильной рукой за уздечку, ускакала бы вдаль. Взвинченный до предела король продолжал наступать на злополучного старосту. - Раз ты являешься сторонником проклятого узурпатора, то я немедленно отправлю тебя к нему, - и сделал знак рукой обоим стражникам из своей охраны, приводившим в исполнение смертные приговоры короля на месте. - Повесить его!
Джек Хутч побледнел, но от своих слов не отказался. Один стражник связал ему руки за спиной, другой отправился искать дерево, достаточно крепкое для того, чтобы оно могло выдержать массивное тело Хутча.
Увидев, что они лишаются своего единственного защитника, крестьяне заволновались. Женщины и дети заголосили так, словно пришел последний день их жизни. Генрих Тюдор, нахмурившись, наблюдал за происходящим. Врожденный практицизм начал в нем брать верх над гневом. Он видел, что среди деревенских жителей нет ни одного инициативного предприимчивого человека, подобно Хутчу способного справиться с непредвиденными трудностями, а такой вожак был необходим этим недалеким людям, которым предстояло долгое трудное путешествие по незнакомым дорогам. Без него эти несчастные пострадают намного больше. Ради них король решил помиловать дерзкого старосту, и мрачно обратился к своему связанному противнику:
- Слушай, Хутч, и как там тебя еще... Я отпущу тебя, но при условии, что ты беспрекословно отведешь этих людей в место, которое я им предназначил. Будешь и дальше мне перечить, то простой петлей не отделаешься. Я четвертую тебя как мятежника.
Джек Хутч угрюмо кивнул головой в знак повиновения. Он сделал все, что смог, но Генриха Седьмого никто не мог одолеть, последнее слово всегда оставалось за ним.
Удовлетворенный молчаливой покорностью Хутча, Генрих приказал развязать его, и крестьяне начали спешно покидать деревню, радуясь уже и тому, что их вожак снова с ними. Королевские стражники зажгли смоляные стрелы, и начали метать их в соломенные крыши крестьянских домов, превращая их в гигантские костры. Их вид в очередной раз вызвал горькие слезы у изгоняемых поселян. Через час от деревушки Эффингтон остались одни воспоминания, и только могилы говорили о том, что некогда на этой земле жили люди.
Едва изгнав крестьян, люди короля спешно гнали овец на освободившиеся земельные угодья. Возвращаясь обратно, Генрих Тюдор видел на пути несколько отар овец, принадлежащих лично ему, но в его душе не было обычного удовлетворения после успешно завершенного дела. Проклятый староста вызвал призрак Ричарда Третьего, ставший подлинным наваждением для Генриха, мучительно преследующим его. Сразу после битвы при Босворте Генрих Тюдор искренне думал, что раз и навсегда покончил с ненавистным соперником за английскую корону, но вскоре выяснилось, что их борьба еще только начинается, причем это была такая борьба, что он зачастую не знал, за какое оружие ему лучше взяться. Англичане упорно сравнивали его с его поверженным противником, и это сравнение было не в его пользу. Подобное обстоятельство удручало основателя королевской династии Тюдоров, поскольку в душе он сам видел основания для столь нелестного выбора. Преследующее его недовольство собой брало начало еще с битвы при Босворте, в которой имело место его личное столкновение с Ричардом Третьим. Никогда еще Генрих Тюдор не испытывал такого всепоглощающего страха, как в те минуты своей жизни.
Битва разгоралась возрастающим огнем невидимого ожесточения и ненависти, к которому примешивалась еще невыносимая августовская жара, отнимающая ясность рассудка и плавящая мозги. Адский грохот взаимной бойни увеличивался участившимися выстрелами пушек, криками озверевших солдат противоборствующих армий, остервенело бросающихся друг на друга, и нескончаемым ржанием обезумевших от ран ни в чем неповинных лошадей. Генрих застыл на месте, не в силах поверить в то, что разгулявшийся хаос смерти, не поддающийся никакому управлению, возник благодаря его воле. Все происходящее сильно отличалось от размеренных турнирных поединков, в которых он привык участвовать, и Генрих не знал, как ему поступить, чтобы преломить ситуацию в свою пользу. Граф Стэнли, его отчим, явно не спешил к нему на помощь, количество смертей его людей все возрастало, и он удерживал свои позиции только благодаря искусству своих испытанных полководцев - дяди Джаспера Тюдора, графа Оксфорда, Гилберта Тэлбота и Джо Сэйвиджа. Генрих с новой силой ощутил ненависть к войне, ломающей ему жизнь, обрекающей его на бесконечные страдания и пробуждающей бесчеловечную жестокость в нем и в его современниках. В самом раннем детстве, в возрасте четырех лет он испытал ужасы начавшейся междоусобной войны, исковеркавшей его судьбу.
Маленький Генрих беззаботно играл в саду Пемброкского замка опекавшего его дяди Джаспера, когда до его слуха донесся человеческий крик, полный невыносимой муки. Перепуганная нянька схватила мальчика на руки и бросилась под защиту замка, но там из-за разгоревшегося сражения между защитниками замка и осаждающими оказалось еще страшнее, чем в саду. Люди, которых маленький Генрих знал с самого рождения, был к ним привязан и не представлял без них своей жизни, падали вокруг него окровавленными страшными безжизненными куклами, и он навсегда запомнил этот кошмар.
Пемброкский замок захватил союзник герцога Йоркского лорд Герберт Рэглан, и маленький наследник Тюдоров попал в плен к врагам своей семьи, из которого его освободило только кратковременное возвращение к власти в 1470 году династии Ланкастеров. Он был на долгие годы разлучен с матерью и родственниками, и последовал за лордом Джаспером в длительное бретонское изгнание. Так закончилось безоблачное, полное безмятежности существование Генриха Тюдора, и началась его нескончаемая борьба за свое спасение, безопасность своих родных и возвращение прав династии Ланкастеров, с врагами, чье могущество далеко превосходило силу его сторонников.
Ожесточенность Босвортской битвы напомнила Генриху Тюдору о давнем кошмаре штурма Пемброкского замка, и на какое-то время он снова превратился в того маленького растерянного, беспомощного мальчика, каким был тогда. Момент для этого превращения был самый неподходящий - прямо к нему и его свите, с явным желанием его убить, с боем пробивался со своими телохранителями Ричард Йорк. В отличие от ошеломленного суматохой кровавого сражения Генриха Тюдора, Ричард Третий чувствовал себя в бою как в своей родной стихии, ни малейшего признака замешательства не было видно на его лице. Несмотря на явную опасность, грозившую ему со всех сторон, он по-прежнему решительно и упорно двигался к своему растерявшемуся врагу, намереваясь его гибелью положить конец сражению, как рыцарскому поединку.
Перед лицом неминуемой гибели Генрих Тюдор затрепетал, как плохо плавающий тонущий человек, и стал, в свою очередь, беспорядочно наносить ответные удары, надеясь отдалить минуту своей смерти. Его суматошные попытки были малоэффективны, и если бы не помощь графа Стэнли, подоспевшего в критический момент, Генрих Тюдор распрощался бы не только с надеждой на победу, но и с жизнью.
К счастью Генриха, лавины его новых союзников быстро смели врагов, но он не мог успокоиться даже при виде того, как его уэльские лучники терзают тело Ричарда. Ему казалось невероятным его победное спасение, но оно мало тешило его при сознании ничтожности собственных заслуг в благоприятном исходе битвы. Генриха коробило воспоминание о мужестве его врага, тогда как он обнаружил трусливое малодушие перед лицом опасности. Он не мог найти себе оправдания даже в отсутствии у себя военного опыта. Ричард Третий проявил в роковом для себя бою столько личной доблести, что даже его заклятый враг не мог не задаться вопросом, что же побуждало сверженного короля сражаться до конца и вести заведомо проигранную битву; здравомыслящий человек на его месте попытался бы спастись бегством и снова собрать силы для дальнейшей борьбы. В Генрихе Тюдоре не оказалось и половины присутствия самоотверженного духа его врага, и новый английский король по-настоящему возненавидел Ричарда Йорка за его моральное превосходство. Немало досадовал в душе Генрих Седьмой когда узнал, что его собственные рыцари, восхищенные героизмом Ричарда Третьего, принялись слагать баллады, прославляющие его храбрость, будто это он, их поверженный враг был истинным победителем при Босворте.
Дальнейший ход событий так же не способствовал исцелению уязвленного самолюбия Генриха. Когда в октябре 1485 года он хмуро проезжал улицами покоренного Лондона, то ясно видел - жители столицы не ждали его возвращения и не рады его появлению. Нигде он не видел осчастливленного лица, обращенного к нему, никто не смотрел на него с восторгом, приветствуя его как освободителя от ненавистного узурпатора и мстителя за святого короля Генриха Шестого.
Напротив, повсеместно ощущалась скорбь по погибшему Ричарду Третьему и страх перед правлением его врага. Тогда Генрих Тюдор с холодной яростью решил, что если жители Англии не хотят любить его добровольно, то полюбят силой; сам он не будет ждать от них милостей. Если разобраться в сложившейся ситуации, то в гибели Ричарда была немалая вина горюющих по нему англичан. Ричард возился со своими подданными как добрая снисходительная нянька с капризными и взбалмошными детьми, терпеливо уговаривая их забыть свои прошлые обиды и ссоры, поступиться личными интересами ради консолидации государства перед лицом растущей военной угрозы. Но никого из английских вельмож и состоятельных лондонцев особо не волновал вопрос будущего страны; напротив, они, чувствуя мягкость к себе Ричарда, все больше проявляли свое недовольство теми благами, которые имели, требовали от него новых уступок и привилегий, не торопились признавать свои обязательства по отношению к нему.
Генрих Седьмой подумал, что англичане были слишком медлительны в принятии решений, не спешили оказать помощь своему монарху, именно поэтому он одержал победу над Ричардом. Смог бы он победить в противном случае? Почему Ричард не смог дать должного отпора? Англичане считали ведение войны задачей исключительно короля, и мало кто откликнулся на просьбу Ричарда Третьего дать ему денег на укрепление армии. Заем осуществили состоятельные семьи, лично преданные королю, и собранной суммы было недостаточно для преобладания в военной силе. Но Ричард Третий не желал насильственными мерами брать у своих подданных недостающую сумму, и ему оставалось полагаться только на свое воинское искусство, чтобы добыть победу. Однако военное счастье вещь переменчивая, и положение Ричарда осложнялось недоверием ко многим английским феодалам, обладающим собственными армиями. Накануне вторжения Тюдоров он испортил с ними отношения введением непопулярных среди них законов, способствующих улучшению положения низших сословий. Были несколько уменьшены налоги, которые бедняки должны были платить в государственную казну и своим сеньорам, снижен ценз, делающий человека правоспособным входить в состав судебного жюри, укреплены права общин Англии. Пожалуй, Ричард Третий был единственным монархом средневековой Европы не только сострадательно относившийся к угнетенным низшим сословиям, но и делавший все возможное, чтобы облегчить им жизнь. "Авансы" Ричарда "простонародью" настораживали и отталкивали от него знать. Затевая военную компанию 1485 года, Генрих Тюдор учел это обстоятельство, и тайно привлек на свою сторону немало вельмож.
В борьбе с Тюдором Ричард ощутил политическую изоляцию как западню, в которой оказался благодаря верности своим принципам. Его отчаянные атаки в Босвортской битве, безжалостный приказ о казни заложника лорда Стрэнджа свидетельствовали об энергичных, хотя и безуспешных попытках исправить ситуацию. Еще одним свидетельством политической изоляции короля из рода Йорков стал тот факт, что когда победитель Босворта граф Ричмонд направился к Лондону, ошеломленные гибелью Ричарда Третьего англичане не смогли организовать не только систему гражданского противодействия, но и более менее действенную от него защиту, и Генрих Тюдор беспрепятственно вошел в столицу.
Он не собирался повторять ошибок своего предшественника, и сразу показал растерянным лондонцам кто теперь в стране хозяин. Пусть привыкают к тому, что король для них не нянька, а господин. Генрих захватил парламент, и нужные ему указы и законы следовали один за другим. Сначала вышел закон, по которому английские вельможи лишались права иметь свое войско - вся английская армия отныне была подчинена только королю. Была разработана гибкая система налогов и штрафов, изрядно пополняющих королевскую казну. Король теперь не просил у своих подданных денег на войну, а требовал их - при сопротивлении ослушников ждала тюрьма или смертная казнь.
Конфискация имущества у сторонников Йорков приняла небывалые размеры. Но на упреки в жестком несправедливом правлении Генрих Седьмой с полным основанием мог ответить, что народ получает таких правителей, каких он заслуживает. Суровые меры он предпринимал под давлением обстоятельств, а не вследствие врожденной жестокости или душевной испорченности. Страшная битва при Босворте будто выжгла в его душе все идеалистические представления о мире. Молодой мечтательный аристократ исчез, уступив место политику с холодной головой и трезвыми расчетами. Один идеал у Генриха Тюдора все же остался - это был французский король Людовик Одиннадцатый, успешно боровшийся со своими мятежными вассалами, обогащающийся всеми возможными способами и державший своих врагов в многолетнем заточении в железных клетках, в которых невозможно было разогнуться. Людовик Одиннадцатый стал для Генриха образцом государя, правда, Генрих не придерживался его обращения с захваченными врагами - как человек рациональный и уравновешенный, он не одобрял каких-либо крайностей, в том числе и в жестокости.
Если государственная политика Генриха Седьмого оказалась успешной, то расположение людей, знавших его заклятого врага, не удавалось приобрести. Они по-прежнему чтили его память. Даже его собственная жена не испытывала к нему и десятой доли тех добрых чувств, которыми она щедро одаривала своего дядю. Ухудшало их супружеские отношения и продолжающееся соперничество Генриха с родом Йорков за власть, и честолюбие матери его жены Елизаветы Вудвилл, не желающей отказываться от своих интриг.
Вдова Эдуарда Четвертого, его союзница в борьбе с Ричардом Третьим, была согласна с тем, чтобы английский трон занимали Генрих Тюдор и ее старшая дочь, но она требовала, чтобы ее сыновьям вернули те титулы, которые они имели до коронации Ричарда. Ее старший сын Эдуард снова должен был стать владетельным принцем Уэльским, а младший, Ричард - герцогом Йоркским. Сторонники Вудвиллов претендовали на ряд важных государственных постов. Подобные претензии, отнимающие добрую половину власти у короля, оказались неприемлемыми для Генриха Седьмого, стремящегося укрепить свой трон. Добившись хитрыми уловками возвращения принцев в Тауэр, он пожелал лично познакомиться с ними, чтобы решить в какой степени они представляют опасность для него и как ему следует с ними поступить.
Генрих подплыл на барке к Тауэру, когда на фонарной башне с наступлением сумерек зажглись сигнальные огни. В сопровождении двух доверенных слуг, лично преданных ему, он сошел на береговые камни, скользкие от сырости, и был встречен комендантом крепости. Получив в его лице надежного проводника, король направился к башне Мартина, и вступил в узкую длинную галерею, ведущую к винтовой лестнице на второй этаж, где содержались принцы Йорки.
Комната принцев была неправильной, замысловатой планировки, с неровными углами, с тремя дверьми и двумя окнами, врезанными в толстую стену на глубину неполных девяти футов. Между окон располагался камин, выдающийся далеко в комнату и украшенный большим живописным изображением мирной беседы лучезарных ангелов.
В ночь посещения Генриха Седьмого все двери были закрыты, а окна задрапированы тяжелым бархатными занавесями. На большом овальном столе стояли две большие горящие свечи и лежали учебники принцев с географическими картами.
Генрих одобрительно посмотрел на внушительную стопку учебников, и подумал, что, пожалуй, из двух подростков, настороженно глядевших на него, получится толк. Они были наряжены с роскошью, в которой не ощущалось никакой меры, и как видно их без всякой меры баловали, но усердие, с каким они занимались учебой, говорило в их пользу.
- Лорд Эдвард и лорд Ричард, я рад видеть вас в добром здравии. Теперь, как глава королевской семьи, я буду заботиться обо всех ваших нуждах, и постараюсь дать вам превосходное образование, благодаря которому вы сможете сыграть выдающуюся роль в истории Англии, - сказал король, обращаясь к братьям своей жены. Он пытался найти взаимопонимание с ними, но младший мальчик, Ричард Йоркский, вызывающе глядя на него, резко проговорил:
- Не подобает Плантагенетам признавать своим господином Тюдора, укравшего королевский трон. Я докажу, став совершеннолетним, что не зря происхожу из благородного рода Йорков, и сокрушу тебя, презренный узурпатор!
Старший, более благоразумный Эдуард, молчал, но крепко держал за руку младшего брата, как бы выражая ему свою поддержку. Их глупый воспитатель таял от умиления, слушая выступление своего любимца и считая его естественным проявлением царственной отваги.
Генрих на минуту оторопел от заявления безрассудного мальчишки, но свойственное молодому Тюдору самообладание не изменило ему. Он принял решение. Принцы должны были уйти из жизни; этого требовало и благо государства, и его личная безопасность. Повзрослев, они развяжут новую междоусобную войну, в которой погибнут тысячи людей, и Англия будет обескровлена в очередной раз. А миролюбивый Генрих Седьмой решался вести войну только тогда, когда ее нельзя было избежать.
На прощание Генрих Седьмой сухо сказал принцам, что он сожалеет об их дурных манерах поведения, и выразил надежду на их исправление.
Первая встреча Генриха Тюдора с братьями своей жены оказалась последней: он окончательно убедился в невозможности своего примирения с враждебным ему родом. В этом отношении его брак со старшей дочерью Эдуарда Четвертого ничего не изменил. Раньше Генрих искренне надеялся, что Йорки, увидев в его победе при Босворте перст Божий, раскаются в своем мятеже против царственных Ланкастеров, кощунственном убийстве своего государя Генриха Шестого и в развязке междоусобной войны. Но его надежда не оправдалась. Ни один Йорк не покаялся в преступлениях своего рода, даже не выразил сомнения в праве Йорков их совершать. Генрих Тюдор решил, что такая семья не заслуживает его снисхождения.
Приняв безжалостное решение, Генрих Седьмой принялся обдумывать, кто больше всех подойдет на роль тайного палача принцев Йоркских. Сначала он подумал о своих доверенных людях, но все они были на виду, а король не хотел навлекать на себя подозрение. Убийство нужно было обставить таким образом, чтобы вина всецело пала на его заклятого врага Ричарда Третьего и подтвердила давно бродившие слухи о его причастности к исчезновению принцев. Генрих вспомнил о приближенном Ричарда, сэре Джеймсе Тирреле, находившемся в Тауэре. Он неоднократно подавал прошение о помиловании, обещая в благодарность властям свою верную службу. Король не обращал внимания на его просьбы, он недоверчиво относился к перебежчикам. Но когда возникла нужда в услугах Тиррела, Генрих пересмотрел свое отношение к нему, и лично отправился в его камеру на следующий день.
На Лондон обрушился черный проливной дождь, грозивший затопить английскую столицу, и быстро съевший все краски светлого дня. Но король и узник не обращали внимания на громыхающую грозу и разбушевавшуюся стихию - их помертвевшие души не позволяли им отвлекаться от своего страшного разговора. Генрих нашел именно того человека, который был ему нужен; несмотря на благородство своего происхождения Джеймс Тиррел без раздумий согласился на его предложение и щедрое вознаграждение за услугу, но он потребовал, чтобы король публично даровал ему свое прощение за его службу Ричарду Третьему. Генрих Седьмой выполнил это требование, и Джеймс Тиррел, выйдя на свободу, получил обратно все свое конфискованное имущество и должность губернатора Кале. Однако в отличие от короля Джеймс Тиррел не торопился выполнять свою часть договора с ним - он еще раз встретился с монархом и потребовал, чтобы король даровал ему второе прощение, намекая на то преступление, которое он только собирался совершить. Генриху поведение Тиррела весьма не понравилось - люди наверняка зададутся вопросом, с какой стати дважды прощать человека за одни и те же проступки, а там недалеко и до догадки, за что именно был прощен Джеймс Тиррел. Но Генрих теперь тоже находился в зависимости от освобожденного им сообщника, и ему ничего не оставалось, как выполнить его требование. Про себя Генрих решил, что так же отправит Джеймса Тиррела на тот свет при первой же удобной возможности.
Получив по распоряжению короля ключи от Тауэра на ночь, Джеймс Тиррел с помощью своих помощников, Дайтона и Форреста удавил принцев, и закопал их тела под одной неприметной лестницей лондонского замка.
После умерщвления принцев Генрих Седьмой начал готовиться к устранению Елизаветы Вудвилл, понимая, что от нее не удастся скрыть исчезновение ее сыновей. Он несколько дней тщательно обдумывал, какое обвинение будет удобнее предъявить королеве - матери, но она сама ускорила развязку их отношений, потребовав, чтобы Генрих явился к ней. Король тут же, отложив все свои дела, откликнулся на требование своей тещи, однако, прежде чем отправиться к ней, захватил с собой усиленную стражу.
Покои Елизаветы Вудвилл были самыми роскошными и светлыми в Вестминстере, сама комната в которой она находилась, напоминала скорее тронный зал, чем изолированное помещение для знатной леди.
Солнечные блики щедро рассыпались по светлым плитам пола, смешивались с пестрыми пятнами большого восточного ковра. В простенках между ларями и резными скамьями из темного дерева разместились недавно расставленные новые посеребренные канделябры с восковыми свечами.
Сама королева сидела с примостившейся у ее ног поджарой борзой у камина в удобном кресле, подбитом бархатом. Камин, сложенный из красивого серого камня, представлял собой настоящее произведение искусства по изяществу и красоте вырезанного орнамента, изображающего единорогов - эмблему Елизаветы Вудвилл.
Елизавета Вудвилл как всегда, поражала богатым убранством своего наряда.
Облаченная в белое бархатное платье, отороченное горностаем, она сияла множеством искусно подобранных драгоценностей. Сапфировое ожерелье закрывало всю ее грудь, золотой массивный крест качался на жемчужной нити, талию опоясывали пластины из дорогого белого золота. Королевская диадема переливалась на покрытой вуалью голове монархини неповторимым блеском алмазов.
Но главной драгоценностью казалось невозмутимо-прекрасное лицо королевы Елизаветы Вудвилл; даже годы не только не повредили его совершенство, но прибавили ему вместе с мелкими морщинками торжественность и величавость. Королевскую корону Елизавета Вудвилл носила с горделивым достоинством и во времена царствования Ричарда Третьего, отобравшего у нее могущество государственной власти. Ее деверь терпеливо сносил подобное напоминание о ее прежнем величии, признавая, что никакая ветреность его старшего брата не изменит того факта, что Елизавета Вудвилл была коронована в Вестминстерском аббатстве короной Эдуарда Исповедника.
Когда Генрих Тюдор впервые увидел Елизавету Вудвилл, он на минуту от изумления потерял дар речи - вдова Эдуарда Четвертого была похожа на волшебную королеву из сказки. Он еще никогда не переживал ощущения переселения в чудо, и у него возникла иллюзия, что эта неправдоподобно прекрасная женщина будет вдохновлять его на благородные подвиги. Но уже через несколько минут иллюзия рассеялась без следа. "Сказочная" королева обнаружила столько злонравия, жадности и требовательности, что Генрих быстро протрезвел, и в душе снова стал расчетливым хладнокровным политическим игроком, старающимся обыграть свою противницу Елизавету Вудвилл. В беседе он ничем не показал своего разочарования в ней, оставаясь внимательным приятным учтивым собеседником, и, раззадоренная послушанием будущего зятя Елизавета без утайки начала выкладывать ему все свои тайны и намерения, посчитав, что для Генриха нет большего удовольствия, чем выполнять ее желания. Ни один мускул не дрогнул на лице молодого Тюдора, когда она принялась перечислять ему какие важные придворные должности должны получить ее люди, хотя выполнение требований Елизаветы Вудвилл означало для него верную политическую смерть.
В самом начале знакомства он сильно зависел от этой женщины, и был вынужден исполнять все ее прихоти. Генрих Тюдор понимал, что если Маргарита Бургундская и Елизавета Вудвилл договорятся о воссоединении клана Йорков, ему наступит конец, и не жалел усилий для того, чтобы уговорить вдову Эдуарда Четвертого остаться его союзницей, представляясь покорным исполнителем ее воли. На его счастье обе эти вельможные дамы никак не могли помириться: Маргарита Бургундская не могла простить Елизавете Вудвилл гибели своего брата Ричарда, а Елизавета Вудвилл опасалась, что герцогиня Бургундская ущемит ее королевское достоинство. Между тем, Генрих Тюдор, щедро расточая улыбки своей теще, и одаривая ее поместьями и ценными подарками (что было немалым испытанием для его скупой натуры), незаметно начал готовить для нее западню.
Порой он сильно уставал от бесед с нею, и удивлялся терпимости к ней Ричарда Третьего. У его врага не было серьезных политических мотивов добиваться расположения своей самолюбивой невестки, в личном же общении зазнавшаяся Елизавета Вудвилл была просто невыносимой, и, тем не менее, Ричард оставил ее на свободе, зная, что вдова его старшего брата устраивает против него один заговор за другим.
Генрих же не собирался терпеть ее интриги, и когда ему удалось, завоевав доверие Елизаветы Вудвилл, узнать у нее местопребывание принцев и убедить ее перевести их в Тауэр, обещая вернуть им прежние титулы, ее участь и участь ее сыновей была окончательно решена. Всем троим, королеве и мальчикам, предстояло исчезнуть из общественной жизни Англии без всякого следа. Окончательно план Генриха Седьмого был приведен в исполнение во время его последней встречи с матерью его жены, когда она, привстав со своего кресла, набросилась на него с упреками.
- Почему ваши охранники не пускают меня в Тауэр к моим сыновьям, Генрих, ссылаясь на ваш приказ? - в волнении начала говорить Елизавета Вудвилл, не замечая от своих переживаний непривычную суровость зятя. - Неужели они говорят правду?! О, я не потерплю от вас подобного самоуправства, так и знайте. Немедленно доставьте в Вестминстер моих сыновей, хватит прятать их под всякими предлогами от людей. Если вы не хотите открытого разрыва между нами, верните мне моих детей.
Но возмущение вдовы Эдуарда Четвертого не оказало никакого впечатления на молодого Тюдора, оно словно разбилось о гранитную стену его невозмутимости.
- Можете забыть о вашем требовании, миледи, я не выполню его, - сухо проговорил Генрих Седьмой. - Общество такой матери как вы не принесет вашим сыновьям пользу. Я думаю о том, что от вас нужно также оградить ваших дочерей.
- Вы шутите? - изумленно воззрилась на него Елизавета Вудвилл, больше удивляясь не словам зятя, а его высокомерному обращению с нею. - Каким образом я могу навредить своим собственным детям?
- Вашим безнравственным примером, мадам, - резко произнес Генрих, решив, что в данном случае лучшая защита это нападение. - Всем известно о вашей дружеской связи с узурпатором Ричардом. Вы принимали от него деньги, водили своих дочерей на его приемы, и не стыдились этих сделок со своей совестью, к которым приучали своих детей.
Елизавета пришла в еще большее изумление - до сих пор Генриха Седьмого абсолютно не волновали ее отношения с покойным деверем. Он же понимал, что она только по безвыходности помирилась с человеком, который отнял трон у ее сыновей и казнил ее брата.
- Если вы забыли, Генрих, именно я устроила в Лондоне заговор против Ричарда, и способствовала вашей победе над ним, - напомнила она.
- Я этого не отрицаю, миледи, но сомневаюсь в искренности ваших добрых чувств ко мне. Как мне доложили, в последнее время вы открыто проявляете недовольство мною, и появление самозванцев, выступающих под именем ваших сыновей, устроили тоже вы. Вы явно проявляете склонность предать меня, как предали в прошлом брата вашего мужа, - с еле скрываемым гневом произнес Генрих.
Глаза Елизаветы Вудвилл забегали - разговор принимал опасный оборот для нее. Полностью скрыть свое противодействие зятю она не могла, но решила представить свое поведение как ничего не значащее недовольство обиженной женщины.
- Как мне быть благодарной вам, если вы до сих пор не короновали мою дочь Елизавету! - воскликнула королева-мать. - Ее влияние при дворе столь незначительно, что ее положение многие люди называют унижением, а не возвышением. Да, я недовольна вами, но я не устраивала заговоров против вас, Генрих. Как я могу бороться против вас, если мое благополучие тесно связано с вашими интересами?
В Генрихе все больше росло негодование лицемерием Елизаветы Вудвилл, мечтающей видеть своего сына Эдуарда на английском троне, и он в очередной раз почувствовал отвращение ко всему семейству Эдуарда Четвертого. Сильнее их он ненавидел только Ричарда Третьего и все, что с ним было связано.
- Я женился на вашей дочери, мадам, и тем самым сделал ее королевой вне зависимости от того, коронована она или нет, - резко ответил Генрих теще. - Я выполнил свою часть договора с вами, и мне не в чем себя упрекнуть. Что касается ее влияния, то согласитесь - мало стать королевой, нужно еще уметь быть ею. Ваша дочь по своему слабому характеру вовсе не подходит занимаемому ею высокому положению, и в этом ее недостатке виновато ваше плохое влияние. Поэтому я предлагаю вам оставить мир, и удалиться в монастырь, предоставив мне воспитание ваших детей. Не сомневайтесь, я сумею сделать из них достойных членов королевской семьи.
Эти слова причинили сильную обиду Елизавете Вудвилл. Она-то считала, что осчастливила Генриха Тюдора, отдав ему в жены свою старшую дочь. Елизавета Йоркская в полной мере унаследовала легендарную красоту своих родителей, ее считали самой красивой и очаровательной из принцесс Йоркского дома. Она была нежна, кротка, уступчива, а Генрих Седьмой отзывался о своей жене с таким пренебрежением, словно ему подсунули жалкую посудомойку. Негодование Елизаветы Вудвилл было столь велико, что она неожиданно воскликнула:
- Какой бы ни была моя дочь, она в любом случае стоит намного выше вас по происхождению. Ее род - это род истинных королей Англии Плантагенетов, а Тюдоры, втершиеся в королевскую семью посредством сомнительного мезальянса иноземки Катрин Французской, должны считать для себя честью даже не брак с английской принцессой, а свою службу ей!
Генрих побледнел от нанесенного ему неприкрытого оскорбления, и сурово ответил:
- Смею вам напомнить, мадам, что только благодаря моим усилиям парламент снова признал вас законной супругой Эдуарда Четвертого, а ваших бастардов законными наследниками короны. Если бы не я, они так и остались бы детьми из рода Вудвиллей, а не Плантагенетов, поскольку в вашем случае нельзя претендовать даже на "сомнительный мезальянс". Но если вы настаиваете на равенстве Тюдоров и Вудвиллей, я готов пойти вам навстречу. Вы разделите судьбу моей бабки Екатерины Валуа, и подобно ей проведете всю свою оставшуюся жизнь в монастыре Бермондси. Можете гордиться оказанной вам честью, моя бабка была, в отличие от вас, истинной королевой, в чьем сане никто не смел усомниться.
Елизавета Вудвилл помертвела от ужаса - монастырь Бермондси своим строгим уставом мало чем отличался от тюрьмы, и попасть в него по принуждению означало то же самое, что и быть замурованным заживо.
- Генрих, вы не можете так жестоко со мной поступить. Я мать женщины, которая подарила вам наследника, - сказала она таким прерывающимся голосом, что борзая, которую давно беспокоил их разговор на повышенных тонах, встревожилась еще больше и начала беспокойно метаться между королем и своей хозяйкой и в недоумении смотреть на них непонимающими глазами.
- Именно для того, чтобы оставить своему сыну достойное наследство, я отправляю вас в заточение, мадам, - невозмутимо ответил Генрих, и Елизавета Вудвилл с отчаянием ощутила, что их близкое родство ничего для него не значит. - Невозможно доверять женщине вероломно предавшей человека, великодушно прощавшего ей все заговоры против него.
- Вы наказываете меня за то, что я помогла вам в борьбе против Ричарда Третьего? - ошеломленно спросила у него Елизавета Вудвилл, начиная понимать, что она никогда не знала по-настоящему стоящего перед ней человека. В нем ничего не осталось от ее покладистого зятя.
- Я всего лишь обуздываю вашу тягу к власти, которая вовсе не вам предназначена, - ответил ей Генрих. - И когда пребывание в Бермондси покажется вам слишком тягостным, вспомните, сколько людей пострадало из-за ваших непомерных амбиций и интриг, и умоляйте Бога простить вам этот великий грех.
Король кликнул стражу и велел арестовать вдову Эдуарда Четвертого.
- Позвольте мне хотя бы проститься с моими детьми, - умоляюще произнесла Елизавета Вудвилл.
- Нет, - отрезал Генрих Тюдор, и дал знак страже увести пленницу. - Вы никакой моей милости недостойны.
Но Елизавета Вудвилл вырвалась из рук стражников и упала перед ним на колени.
- Отведите меня к моим сыновьям! - уже рыдала она. - Позвольте мне хотя бы посмотреть на них в последний раз.
За неполные пять минут Генрих Тюдор полностью уничтожил эту женщину. Она начала разговор с ним гордой королевой, уверенной, что ей подвластна вся страна, а уходила жалкой узницей, тщетно умоляющей о последнем свидании со своими детьми. Но Генрих Седьмой был глух ко всем ее мольбам, и материнское сердце Елизаветы Вудвилл вдруг почувствовало страшную правду. Еще не веря самой себе, она пристально взглянула на короля, и непостижимым образом угадала в зрачках его светлых голубых глаз черную гибельную бездну, в которой пропали оба ее сына. Генрих Тюдор проявлял к ней неслыханную жестокость, желая скрыть свое собственное преступление.
- Ты, ты...изверг! Что ты сделал с моими мальчиками? - вдруг истошно крикнула несчастная женщина, в отчаянии терзая свои собственные волосы.
- Заберите же вы, наконец, эту глупую бабу! - злобно заорал Генрих Седьмой на стражников, которые все еще не решались прикоснуться к бывшей королеве. Его крик пробудил их к действию, и они грубо схватили вырывающуюся Елизавету Вудвилл. На защиту бывшей королевы, всегда окруженной толпой подобострастных придворных, выступила одна борзая, с яростным лаем накинувшаяся на обидчиков своей госпожи. Два стражника хотели заколоть пиками собаку, но Генрих запретил им убивать невинное животное, и попытался было успокоить борзую поглаживанием и ласковыми словами. Но собака не отказалась от своей верности хозяйке; она укусила короля и накинулась на стражников. Борзую пришлось прирезать, и ее кровь была особенно заметна на белоснежном платье Елизаветы, которая билась в припадке ужаса.
В конце концов, стражники скрутили несчастную женщину и утащили ее. Вдова Эдуарда Четвертого была немедленно заключена в монастырь Бермондси, где уже никто не мог слышать ее горестных воплей и разоблачающих криков. Генрих Седьмой обессилено присел в ее покоях на одну из парадных скамей, - тяжелая сцена измотала и его силы до предела, но он скоро вскочил, понимая, что сейчас не время ему проявлять свою слабость.
Нужно было срочно скрыть следы своего преступления против семейства Эдуарда Четвертого, и самой подходящей фигурой для виновника злодеяния был его заклятый враг Ричард Третий. Придворные летописцы начали создавать страшный миф о горбатом злодее - дяде ради короны задушившем подушкой своих малолетних племянников. Неоценимую помощь в дискредитации последнего короля из рода Йорков оказал Генриху его советник Джон Мортон, архиепископ Кентерберийский, выставивший Ричарда и его царствование в самом черном отталкивающем свете. Не отставали от Джона Мортона и другие сторонники Ланкастеров, изображавшие в своих воспоминаниях Ричарда Третьего бездушным душегубом. Идеологическая война против павшего врага неуклонно расширялась. Даже престарелую герцогиню Йоркскую Генрих Тюдор попытался представить жертвой собственного младшего сына, сетующей на его злодеяния. Но герцогиня Сесилия неожиданно оказалась крепким орешком. Генрих захотел познакомиться с нею, желая привлечь ее на свою сторону и соблазнить роскошными условиями жизни при королевском дворе в обмен на ее лояльность, которая послужит неоспоримым доказательством его нравственного превосходства над Ричардом. Но герцогиня Сесилия, в отличие от покладистой леди Бошан, матери покойной Анны Невилл, отказалась играть в его игры. Она даже не пригласила Генриха Тюдора в свой замок Баркэмстед, и только сухо проговорила, стоя на подъемном мосту замка, что, к сожалению, ее преклонный возраст мешает приготовить королю достойную встречу. Ее слова можно было толковать двояко: герцогиня жалеет о том, что не может встретить короля с подобающим ему почетом, или герцогиня жалеет о том, что ей не под силу раз и навсегда покончить со смертельным врагом своего рода.
Лично Генрих склонялся к мнению, что верно второе утверждение. Герцогиня Сесилия окинула его таким взглядом, полным ненависти, что у Генриха перехватило дыхание. Он ощутил, как опасно испытывать гнев убитой горем матери. И он посчитал за благо поскорее удалиться от логова "милой старушки", и никогда больше не искать встреч с нею.
По его подсчетам герцогине Сесилии было больше восьмидесяти лет, но она упорно не желала умирать, как подозревал Генрих, исключительно назло ему. Но эта мысль нисколько не задевала его,- существование престарелой герцогини Йоркской причиняло, прежде всего, страдания ей, а не ему. Год за годом она наблюдала падение и гибель своих потомков, в то время как судьба во всем благоволила Генриху Тюдору. Генрих злорадно думал о том, что подобная жизнь лучшее наказание для "гордячки Сэсс", как прозвали герцогиню Йоркскую. По его мнению, злобная старуха заслужила свои мучения, поскольку ее честолюбивая гордыня послужила толчком к началу войны Алой и Белой роз, это она подстрекала своего мужа герцога Йоркского поднять мятеж против его дяди Генриха Шестого.
Причиной роковой войны послужили склочные ссоры вздорных женщин, и свой ожесточенный характер она приняла из-за их непримиримости. Маргарита Анжуйская высокомерно показывала свое пренебрежение к английской знати, а Сесилия Йоркская призывала своего мужа не терпеть подобного унижения, твердя, что они тоже происходят из королевского рода. Высокомерие Маргариты Анжуйской, гордыня Сесилии Йоркской, честолюбие Елизаветы Вудвилл, коварство Маргарет Бифорт составили гремучий коктейль междоусобной войны и послужили причиной гибели тысяч людей.
Их мужья шли у них на поводу, и все они добром не кончили. Глядя на их поучительный пример, Генрих пообещал самому себе, что он никогда не окажется под каблуком у своей жены, кем бы она ни была, и именно он будет главой в своем доме. А старая Сесилия Йоркская пусть пожинает плоды своих усилий, в результате которых три ее сына погибли мучительной смертью вслед за ее незадачливым супругом; жизни ее внуков находятся в его руках, а она ничего не может с этим поделать.
Враждебность герцогини Йоркской и ее дочери Маргариты Бургундской уже не представляла никакой серьезной угрозы для первого короля из династии Тюдоров. Его изворотливый ум, дальновидность, решимость преодолевать трудности, непосильные для заурядных людей, помогали ему легко справляться со своими династическими соперниками и создавать ситуации, соответствующие его замыслам.
Основные усилия Генриха Седьмого были направлены на обустройство своей страны согласно его представлениям. Из убогого королевства он хотел сделать Англию передовой державой, наделить ее ведущей ролью в ряду других европейских государств. Генрих Седьмой живо интересовался новейшими научными открытиями, способствующими развитию производства. Обстоятельства соответствовали его интересам. В истории Европы наступила эпоха важнейших изобретений человечества, давших ему новые представления о мире с помощью книгопечатания, термометра, телескопа, глобуса и барометра. Король поощрял появление на шахтах специальных приспособлений для откачки воды и поднятия грузов. Благодаря этим устройствам увеличилась добыча каменного угля в Ньюкасле, свинца и олова на полуострове Корнуолл, выплавка чугуна и железа в Сассексе. Возросли объемы улова ярмутской селедки, а производство сукна увеличилось до невероятной цифры в пятьдесят пять тысяч кусков против прежних нескольких тысяч.
Даже внешне Англия менялась до неузнаваемости. Все больше зажиточные горожане строили себе так называемые "тюдоровские" черно-белые дома в два - три этажа, а вельможи возводили в своих поместьях постройки, сочетавшие в себе черты и грозного замка, и уютного дома. Генрих Седьмой подал им личный пример, затеяв перестройку Вестминстера и строительство новых дворцов и соборов в стиле любимой им французской архитектуры, образцы которой он видел в годы своего изгнания в Бретани.
Успехи, достигнутые Генрихом Седьмым, были фантастическими, и поражали не только иностранцев, но и самих англичан. Воспоминание о них несколько сгладило плохое настроение у короля, вызванное обидными словами Джека Хутча, и он в более уравновешенном состоянии духа продолжил свой путь в Херефордшир, где остановилась на лето его семья с целым штатом придворных, повсюду сопровождавших своих монархов. Ему не доставляло удовольствия притеснять несчастных крестьян, сгоняя их с принадлежащей им земли, но он твердо был настроен создавать могущество своей державы. Генрих Седьмой хотел доказать миру, англичанам, да и самому себе, что он является гораздо лучшим королем Англии, чем сверженный им Ричард Третий.
Переночевав на постоялом дворе, король Генрих рано утром отправился в дорогу. К полудню он со своей свитой доехал до города Херефорда, и увидел Херефордский замок, над которым развевался его королевский стяг. Генрих успел прибыть как раз к общему завтраку, когда за столом собралась его семья со своими приближенными.
Херефордский замок представлял собой небольшую крепость с маловместительными комнатами, имеющими низкие потолки. Трапезный зал был самым большим светлым помещением этого замка, где свободно размещался весь королевский двор. В нем был накрыт длинный стол в форме подковы; в промежуточном пространстве между пирующими вельможами сидели на скамьях два менестреля и пели свои бесконечные песни под аккомпанемент арф.
Как только король вступил на порог зала, собаки бросились к нему с радостным лаем, и оживленно завертелись возле него с надеждой, что хозяин не обойдет их своим вниманием. Генрих ласково потрепал по холке своих четвероногих любимцев, сердечно поздоровался со своей матерью благородной принцессой Маргарет Бифорт, мимоходом погладил по голове старшего сына наследного принца Артура, и в последнюю очередь, нехотя, взглянул на свою жену. Всякий раз, стоило ему обратить на нее свое внимание, на лице Елизаветы Йоркской появлялось обреченное выражение жертвы, ждущей новых ударов судьбы.
Внешне история заключения их брака выглядела как пересказ рыцарского романа - юный герой, изгнанный из родного края злобным узурпатором, доблестными подвигами возвращает себе королевство и завоевывает любовь прекрасной дамы. В действительности Генрих Тюдор не мог забыть происхождения своей жены из враждебного ему рода, а Елизавету Йоркскую безмерно угнетал страх за своих родственников. Они поочередно становились жертвами ее беспощадного мужа, и она, несмотря на свое высокое положение королевы, ничем не могла им помочь. Годы не только не сглаживали противоречий между супругами, но еще больше усугубляли их. Ощущая ненормальность своего брака, Генрих Седьмой пытался исправить его, стараясь быть образцовым мужем. Он не бил свою жену, не предавался пьянству, не заводил себе любовниц, и не только не проматывал семейное достояние азартными играми или кутежами, а наоборот, старался приумножить его всеми возможными ему способами. Елизавета Йоркская могла иметь все лучшее, что можно было купить за деньги, он дал ее сестрам гораздо большее приданное, чем им обещал Ричард Третий. Генрих Тюдор по возможности старался держаться с женой любезно и учтиво, но Елизавета Йоркская все равно не любила и не ценила его. Все его попытки сблизиться с женой проваливались одна за другой. Елизавету не интересовали его любимые книги, она ничего не понимала в его делах, и даже простые прогулки с ним безмерно тяготили ее. Королева была способна только на беспрекословное послушание, что со временем все больше начинало выводить из себя Генриха. Он предпочел бы, чтобы его жена была истеричкой, гневно швыряющей в него предметы, попадающиеся ей под руку. В этом случае Генрих нашел бы зацепку, помогающую ему договориться с женою, а вот как бороться с абсолютной покорностью он не имел представления. За своей безропотностью Елизавета Йоркская укрылась от него более надежно, чем за стенами самой неприступной крепости. Между нею и Генрихом не было душевного взаимопонимания, они продолжали существовать сами по себе, словно не были мужем и женой, имевшими общих детей.
Король, коротко поприветствовав свою жену, занял свое место рядом с нею и, подождав пока кравчий положит в его тарелку жареную куропатку и паштет из щуки, дал знак менестрелям начать пение. Он любил музыку, но из-за чрезмерной занятости мог слушать ее только во время трапезы. Генрих не упускал случая насладиться слушанием своих любимых песен, и с этой целью держал на службе постоянных музыкантов, повсюду следовавших за его двором.
Менестрели поклонились королю, и начали исполнять балладу Граффида Грига, сочиненную им в честь Риса, одного из предков Генриха Тюдора, кузена и соратника уэльского князя Глендауэра, поднявшего восстание против английского владычества сто лет назад.
Разве не были подвиги его блестящи,
А глаза подобны орлиным?
Он не может не видеть скорби моей,
Милостивый Господи, разве не правым было дело его?
Не его ли величие и мудрость видел двор Франции?
О веселый, скромный и отважный Рис,
Мрак покрыл Гвинедды с уходом твоим,
Кольцо златой цепи рода Тюдора,
И плачу я вместе со всеми.
Певцы пели на этот раз особенно проникновенно, и сознание Генриха легко оторвалось от окружающей его действительности и обратилось к временам более близким, чем восстание Глендауэра, но тоже касающимся его предка. Он вспомнил своего деда Оуэна Тюдора, тем более что его дед был казнен Эдуардом Четвертым именно здесь, в Херефорде, после битвы на Мортимер Кросс.
Генрих по приезде в Херефорд посетил могилу Оуэна Тюдора в часовне монастыря Грейфрайерс, и печаль от трагичности судьбы Оуэна снова охватила сердце его внука. Ожившие горестные воспоминания зашевелились ядовитым пауком новой неприязни к Елизавете Йоркской, но Генрих усилием воли сдерживал ее наружное проявление, понимая, что кроткая, не способная и мухи обидеть Елизавета также неповинна в гибели его деда, как только что родившийся младенец. Генрих Седьмой решился даже на большее - желая полностью овладеть своими чувствами, он вознамерился предпринять новую попытку наладить отношения со своей супругой и разрушить стену молчания между ними. Бросив угодившим ему менестрелям несколько мелких монет, он вежливо обратился к ней с вопросом:
- Миледи, я отправил вам из Вустера двадцать ярдов синего венецианского бархата. Вы получили его?
Генрих знал, что жена предпочитает зеленый цвет, но специально приобрел синий бархат, чтобы дать ей легкую возможность обратиться к нему с просьбой хотя бы по незначительному вопросу. Но Елизавета только подтвердила, что товар прибыл по назначению.
- Может, вы хотите иметь другую ткань? - не отставал от нее Генрих, пытаясь использовать любую зацепку для продолжения разговора с нею.
- Нет, мой господин, вы сделали прекрасный выбор, лучшего и желать нельзя, - торопливо ответила ему Елизавета, надеясь, что он оставит ее в покое.
Возмущенный ее открытым нежеланием общаться с ним, Генрих не выдержал и гневно воскликнул:
- Мадам, у вас хоть по одному вопросу есть свое собственное мнение, или вы не можете подняться выше своей глупости?!
Вместо ответа Елизавета Йоркская сдавленно всхлипнула, будто ее душили, ее дыхание стало неровным и прерывистым. Генрих уставился взглядом в стоящую перед ним тарелку, изо всех сил стараясь справиться со своим раздражением. Курица, сущая курица, а не королева! В ней не было никакого благородного достоинства и душевной твердости, какие Генрих Седьмой желал видеть в своей жене. Только соображения государственной необходимости заставляли его продолжать совместную жизнь с нею. Генрих не представлял о чем можно говорить с такой бесхарактерной женой; ее общество он мог выносить не больше часа и старался быстрее покинуть комнату, в которой она находилась. Под давлением общественного мнения ему пришлось, в конце концов, короновать Елизавету Йоркскую, но коронация еще больше ухудшила отношения между супругами, поскольку Генрих Седьмой, опасаясь, что в его жене проснется тяга к власти, стал обращаться с нею еще более придирчиво и жестко, чем раньше. Король признавал в жене только одно достоинство - ее внешнюю красоту, но даже она была не в его вкусе. Генриху нравились невысокие темноволосые женщины, несущие в себе какой-то особый присущий им уют, а не сдержанные блондинки.
Придворные, видя размолвку королевской четы, притихли, и вяло текущий за общим столом разговор совсем смолк. Наступило неловкое молчание. Положение со свойственным ей тактом принялась спасать мать Генриха Седьмого, принцесса Маргарет Бифорт. Желая загладить неприглядное впечатление от резкости своего сына, она с многозначительной улыбкой принялась рассказывать пикантные подробности из жизни престарелой герцогини Норфолкской, вышедшей замуж за юного честолюбца Энтони Вудвилла. Энтони надеялся таким способом пробиться в круги английской аристократии, а его старушка-жена до сих пор не могла решить, как ей следует относиться к незрелому юнцу - действительно как к мужу, или как к внуку, ведь она старше его, по меньшей мере, на пятьдесят лет.
- Зря вы насмехаетесь, моя госпожа, над столь необычным супружеством. Сам Чосер отметил, что старость вовсе не является препятствием для брака, наоборот, в ней есть свои достоинства, - живо откликнулась наперсница матери короля леди Блаунт. В подтверждение своих слов она продекламировала стихи из поэмы "Кентерберийские рассказы":
Меня еще за старость ты корил,
Но кто тебе злокозненно внушил,
Что старость грех? Ведь все, вы, джентльмены,
Толкуете, что старики почтенны,
И старика зовете вы "отец".
Еще упрек ты сделал под конец.
Да, безобразна я, но в том залог,
Тебя минует еще горший рок -
Стать рогоносцем, ибо седина,
Уродство и горбатая спина -
Вот верности испытанные стражи.
- Это так, миледи, но мужчины скорее согласятся подвергнуться риску стать рогоносцами, имея спутницей жизни молодую красавицу, а не наслаждаться верностью старого огородного пугала, - улыбнулся леди Блаунт давний соратник Генриха Тюдора Эдуард Чейни, граф Девонский.
- Я не согласен с тобою, Эдвард, - вдруг заявил Генрих Седьмой, и сердито посмотрел на Елизавету Йоркскую. - Лучше иметь пожилую, безобразную, но ласковую жену, чем холодную супругу, не любящую своего мужа.
К глазам Елизаветы невольно подступили слезы от проявленного к ней недоброжелательства. Как ни старалась она угодить своему мужу, проявляя полную покорность его воле - он всегда был недоволен ею. Все, что бы она ни делала, было для него плохо и никуда не годилось. Елизавета Йоркская была наивной бесхитростной молодой женщиной, и она не была способна даже приблизиться к пониманию сложной натуры Генриха Тюдора. Его слова и поступки были загадкой для Елизаветы, она искренне не понимала, что еще хочет от нее муж, если она во всем была послушна ему.
Елизавете и всем присутствующим в трапезной зале было ясно одно - она и ее грозный муж так и останутся чужими друг для друга людьми. Если раньше им более-менее удавалось изображать из себя благополучную чету, то теперь из-за накопившегося раздражения их взаимную неудовлетворенность своим браком было невозможно скрыть от посторонних. Втихомолку все жалели молодую королеву, даже те придворные, которые в прошлом были заклятыми врагами рода Йорков. Это сочувствие настолько явственно витало в воздухе, что Генрих с досадой бросил салфетку на стол, встал, и, предупредив свою мать, что он ждет ее в библиотеке, быстро вышел из зала.
Генрих Седьмой выбрал для своего пребывания город Херефорд, привлеченный не только славой древнего собора саксонского королевства, но и нарисованной в нем в 1290 году священником Ричардом Халдингемским Маппой Мунди - "Картой мира" и "Сцепленной библиотекой", получившей название из-за своих книг, прикованных железными цепочками к полкам во избежание кражи. Одновременно Генрих решил основательно познакомиться с Херефордширом - это спокойное графство долгое время ускользало от его внимания, он не присылал в него своих постоянных представителей, и область почти не была охвачена его властью.
Знаменитая "Карта мира" представляющая собой мифологическое изображение райского сада с Иерусалимом в центре, и с чудовищами, населяющими окраины, вызвала скептическую улыбку Генриха Седьмого, усердно посещавшего в свое время лекции Парижского университета, и потому знакомого с новейшими географическими открытиями. Но "Сцепленная библиотека" всерьез заинтересовала его своими ценными книгами. Король даже сделал выписки из трудов средневекового философа Роджера Бэкона, касающиеся семи ступеней "внутреннего опыта", намереваясь обсудить их с Эразмом Роттердамским и остальными членами своего оксфордского ученого кружка.
Его мать, леди Маргарет Бифорт разделяла стремление сына к знаниям, интересовалась литературой, и с увлечением знакомилась со старинными историческими хрониками "Сцепленной библиотеки". Обладая блестящими филологическими способностями, она успешно переводила с латыни на английский язык античную поэзию, и в Херефорде пробовала освоить древнее саксонское наречие. Мать Генриха вскоре присоединилась к нему в довольно аккуратном книгохранилище, и они под руководством опытного монаха-библиотекаря с энтузиазмом продолжили свое знакомство с книжными сокровищами. В тот день их главной находкой стала древнеанглийская поэзия Кюневульфа. Очарованный древней поэтической мистикой Генрих Тюдор даже позабыл на время о своих супружеских неприятностях.
Запершаяся в своих покоях Елизавета Йоркская в отличие от своего мужа не обладала способностью находить себе утешение от жизненных невзгод в вымышленном мире литературного воображения, но в своих руках она тоже держала черную книгу, отделанную серебром. У нее отобрали все подарки ее дяди Ричарда Йорка, напоминающие о нем, однако этот принадлежащий ему молитвенник ей удалось сохранить. Книга живо воскрешала прошлое, и измученная душа молодой женщины всецело погружалась в свои воспоминания, в это опасное утешение, приносящее ей по возвращению в действительность новую сердечную боль. И тогда Елизавета Йоркская в очередной раз задавала себе мучительный вопрос, почему она проявила малодушие в ту минуту, когда дала свое согласие на брак с Генрихом Тюдором. Будь она тверже духом, не поддалась бы давлению матери, и не было бы роковой Босвортской битвы, а затем ее ужасного противоестественного брака с врагом ее семьи.
Но в злосчастное лето 1485 года Елизавета Йоркская вместе со своими братьями и сестрами оказалась загипнотизированной недоброй волей их матери. Потеряв надежду в царствование Ричарда Третьего вернуть себе влияние на государственные дела Англии, Елизавета Вудвилл снова вернулась к своим излюбленным интригам, направленным против деверя. Он назначил ей и ее детям солидное денежное содержание, но в глазах вдовы Эдуарда Четвертого его щедрость была ничто по сравнению с тем блестящим положением королевы, которое он у нее отнял. И Елизавета Вудвилл твердо решила, что если ее сыновья не могут занять английский трон, то тогда она возведет на него свою старшую дочь, и затем будет добиваться продвижения вверх по социальной лестнице остальных своих детей. Но вдовствующая королева-мать столкнулась с неожиданным препятствием: ее дети, испытывая сильную сердечную привязанность к своему дяде Ричарду, отказались участвовать в осуществлении ее честолюбивых планов.
- Ваш дядя обладает необычайным коварством, он только притворяется, что он вас любит. На самом деле этот узурпатор только ждет подходящего случая, чтобы от всех нас безопасно избавиться, ведь это вы, мои дети являетесь законными наследниками английской короны, которых он бессовестно обобрал! - в сердцах заявила им Елизавета Вудвилл, но они и тогда не поверили ей, слишком сильно они ощущали любовь Ричарда Третьего, пробуждающую в них такое же сильное ответное чувство к нему.
Надеясь переменить мнение своих детей Елизавета Вудвилл подготовила свидетелей, клявшихся им в том, что герцог Глостер и его советники сфальсифицировали брачный контракт их отца Эдуарда Четвертого и леди Элеоноры Батлер. И под напором Елизаветы Вудвилл, многочисленных заверений ее свидетелей, уверяющих в преступных замыслах "узурпатора-короля", и соблазнительных обещаний Джона Мортона - советника Генриха Тюдора признать их законными наследниками своих родителей, они дрогнули, и ядовитые сомнения в искренности их дяди начали разъедать им душу. А Ричард Третий, сломленный недавней кончиной своей любимой жены Анны Невилл и направляющий все свои усилия на установление мирного порядка в своем королевстве, чье спокойствие все больше нарушали сторонники Ланкастеров, не мог уделять племянникам прежнего внимания и предотвратить все возрастающее на них опасное влияние их матери Елизаветы Вудвилл.
Елизавета Йоркская меньше всех поверила в зловещую демоническую натуру короля Ричарда - ее жизненный опыт и представления о нем разительно отличались от внушаемых ей опасений за свою жизнь. Но она не выдержала совместного нажима послов от Генриха Тюдора и своей матери, и, побаиваясь ее, дала согласие на роковой брак. И сразу же судьбоносные события начали следовать одно за другим. Сначала из Вестминстерского дворца, презрев опеку Ричарда Третьего, с целью достичь убежища, приготовленного Елизаветой Вудвилл, тайно бежали ее братья. Елизавета Вудвилл с четырьмя младшими дочерьми затаилась в монастыре. А вот она, вопреки своему слабоволию, вдруг неожиданно для самой себя проявила характер, и осталась при королевском дворе на милость своего дяди, когда был раскрыт заговор ее семьи, означающий открытый мятеж. Елизавете Йоркской было страшно, но сильнее страха у нее было желание узнать, как в действительности относится к ней и к членам ее семьи Ричард Третий, ведь она сознавала, что все они утратили не только доверие короля, но и право на всякое доброе отношение к ним с его стороны.
Король не стал объявлять своих беглых племянников вне закона и устраивать за ними погоню, не предпринял он никаких насильственных мер против Елизаветы Вудвилл, что свидетельствовало о его намерении уладить их конфликт по-семейному. А ей он, через своего приближенного, канцлера Джона Гантропа, приказал вместе с ее придворными переехать жить в йоркширский замок Шерриф-Хаттон, где уже содержался под стражей ее кузен Уорик, также заподозренный в измене. Сборы были такими поспешными, что Елизавета Йоркская потеряла в суматохе свой молитвенник. Она надеялась, что перед ее отъездом дядя смягчится и выйдет к ней попрощаться, но этого не произошло - Ричард до глубины души был уязвлен заговором своих родственников против него. Но когда принцесса в дороге хватилась своего молитвенника и послала за новым в Лондон, Ричард отправил ей с гонцом не только свой экземпляр, но и короткое письмо. В письме он в сдержанном тоне сообщал провинившейся племяннице, что он намерен в дальнейшем пользоваться молитвенником своей покойной супруги Анны, и надеется, что религиозное утешение поможет ей пережить трудные для Йорков времена. Глаза Елизаветы увлажнились слезами, когда до нее дошло это подтверждение дядиного расположения к ней. Он всегда относился к ней с большой добротой, проявляя к ней и внимание короля, пекущегося о благоденствии своих подданных, и заботу старшего родственника, и куртуазное восхищение рыцаря, объявившего ее Прекрасной дамой - сосредоточием всех идеальных женских достоинств. Елизавету Йоркскую необычайно обрадовало внимание Ричарда Третьего к ней, и очутившись в Йоркшире принцесса не переставала в недоумении спрашивать саму себя в каком умопомрачении она решилась совершить предательство по отношению к нему, если он всегда проявлял к ней и к ее близким отменное благородство. Теперь, сравнивая свою мать и дядю Ричарда, Елизавета Йоркская поняла, что в доброжелательстве к ней, несомненно, перевес был на стороне Ричарда. Ее мать использовала ее как орудие своих интриг, обещая ей заманчивый блеск английской короны. Ее дядя пекся о ее благе и желал ей счастья, обещая выдать ее замуж за того мужчину, который окажется ее достоин.
И чем дальше шло время, тем больше Елизавета Йоркская раскаивалась в своем проступке. Сама жизнь заставляла ее в полной мере расплачиваться за невольную измену Ричарду Третьему.
В замке Шерриф-Хаттон Елизавета Йоркская сблизилась со своим кузеном Уориком, и оба они с тревогой начали ожидать исход военного столкновения между своим дядей и Генрихом Тюдором, который должен был решить и их судьбы. В конце августа они получили горестное известие: их старший родственник Ричард Третий погиб в сражении при Босворте, а победу одержал нареченный жених Елизаветы, Генрих Тюдор. Уорик склонился к ней и утешительно прошептал:
- Надеюсь, Генрих Тюдор будет для нас более добрым господином, чем наш дядя, который держал нас здесь в заточении. Прошу тебя, кузина, замолви за меня слово перед твоим будущим мужем, пусть он вернет мне свободу и мое имущество.
Растерянная, потрясенная неожиданной гибелью Ричарда Елизавета Йоркская пообещала своему двоюродному брату выполнить его просьбу, но в ее душе, несмотря на открывающиеся перспективы ее будущего, не было покоя, и росло предчувствие неясной беды.
От Генриха вскоре пришло требование графу Уорику и принцессе Елизавете Йоркской явиться к его двору в Вестминстер. Отсутствие всякой любезности в приглашении не послужило обнадеживающим началом для узников Шерриф - Хаттона, но Елизавета, собравшись с духом, теперь сама начала успокаивать своего двоюродного брата.
- Должно быть, мой жених еще не пришел в себя от военных походов и позабыл о правилах придворной вежливости, с которой его познакомили во Франции, - говорила она ему. - Во всяком случае, я постараюсь заступиться за тебя, кузен, и сделать все, чтобы ты обрел свободу.
- Помоги тебе Бог, сестрица. Надоело быть пешкой в чужих руках, - уныло отозвался Уорик. Он теперь мало верил в действительность заступничества Елизаветы, зная, что решение в династических спорах принадлежат тем властителям, у которых в руках реальная власть.
Полные опасливых предчувствий пленники отправились в дорогу, сопровождаемые ненастной ноябрьской погодой. Через несколько дней они прибыли в Вестминстер, и Елизавете сразу показалось недобрым знаком, что кузена Уорика сразу отделили от его свиты, которая повсюду сопровождала принца, и увели под стражей в неизвестном направлении. Жених, вопреки правилам учтивости, не вышел к ней навстречу. Ее повели какими-то темными потаенными переходами к нему, и Елизавета не узнавала королевского дворца, в котором прошла вся ее жизнь. Она помнила Вестминстер ярко освещенным, нарядным, праздничным местом, где всегда царили оживление и веселье, теперь он предстал перед нею нагромождением уложенных в определенном порядке темных камней, между которыми сновали мрачные люди в военном снаряжении.
Переходы закончились у оружейной палаты, где Генрих Седьмой осматривал оружие, оставленное королями из рода Йорков. Начальник военного отряда, сопровождавшего Елизавету, выступил вперед и почтительно обратился к королю:
- Государь, по вашему приказанию прибыла принцесса Йоркская.
Генрих оторвался от оружия, и Елизавета с замиранием сердца увидела хмурого светловолосого молодого человека, который не обнаружил никакой радости при виде ее. Пожалуй, его лицо стало еще более замкнутым из-за встречи с нею. Он ничем не походил на образ жениха, нарисованного Елизавете ее воображением, и она с отчаянием спросила саму себя как же ей исполнять свой долг, повелевавший ей теперь любить этого незнакомца больше всех остальных людей. Генрих заметил замешательство семнадцатилетней девушки, и, неприятно усмехнувшись, сказал:
- Как ни странно место нашей первой встречи, леди Елизавета, лично я вижу в нем доказательство Божьего промысла и мудрости судьбы. Именно эта оружейная палата была порукой царствования вашего рода Йорков. Здесь ваш отец, Эдуард Четвертый, вручил убийцам кинжал, прервавший жизнь моего несчастного старшего родственника Генриха Шестого Ланкастера, а ваш дядя Ричард Третий выбрал здесь оружие, которым хотел сразить меня в бою. Да, в этом месте собрано на редкость прекрасное оружие, такого качества и силы я не видел во Франции, но и оно бессильно против правого дела, которое поддерживает Всемогущий Господь, свергающий узурпаторов! Но эта палата еще раз станет основой воцарения Йорков, поскольку я в ней подтверждаю свое намерение взять вас в жены и разделить с вами свое царствование. Благоразумие требует соединить Белую и Алую розы так, чтобы в нашей стране воцарился прочный мир и утвердил в сердцах людей покорность воле Бога. Готовы ли вы разделить со мной эту ответственность, миледи?
Излишне замысловатая речь Генриха Седьмого столь не похожая на восторженные слова ее поклонников, еще больше сбила с толку Елизавету и так смущенную отчужденным поведением своего нареченного. К тому же Генрих Тюдор говорил по-английски как хорошо выучивший язык француз с сильным бретонским акцентом, и Елизавета уловила смысл не всех его слов. Смешавшись окончательно, Елизавета могла еле внятно проговорить, что "она очень рада его видеть, и будет послушна ему во всем".
Беспомощность принцессы в разговоре неприятно удивила короля Генриха - от наследницы одного из самых знатных родов Европы он ожидал более тонкого и изысканного ответа. Елизавета поняла, что она разочаровала своего жениха, и теперь он считает ее недалекой особой с воспитанием дочки деревенского фермера. Неблагоприятное впечатление, которое Елизавета произвела на своего суженого, углублялось также ее неискренностью. Генрих отлично видел, что она предпочла бы не находиться рядом с ним - принцесса совершенно не умела притворяться, и это еще не раз навредит ей в будущем. Если бы Елизавета Йоркская смогла понять внутренние побуждения Генриха Тюдора, и попросить у него прощения за все зло, которое ее родные причинили его семье, она бы завоевала его расположение, и возможно, и его любовь. Но неискушенная в тонкостях человеческих взаимоотношений юная девушка знала только одно - ей хотелось как можно скорее расстаться с пугающим ее незнакомцем, навязанным ей в мужья. Понял это и Генрих Седьмой. Не утруждая себя больше разговором с не приглянувшейся ему невестой, он сухо простился с нею и велел страже отвести ее к ее матери Елизавете Вудвилл.
Генриху Тюдору было трудно испытывать добрые чувства к принцессе, которая в одно время невольно послужила поводом завлечения его в смертельную западню. Стараясь вернуть опасного наследника рода Тюдоров в Англию, Эдуард Четвертый принялся вести с ним переговоры о его браке со своей старшей дочерью. Соблазненный выгодным браком с привлекательной юной принцессой, Генрих Тюдор, поколебавшись, решил забыть прошлые обиды и вернуться вместе с дядей Джаспером на родину, чтобы занять свое законное место в рядах английской знати. Он уже собирался сесть на английский корабль в бретонском порту Сен-Мало, когда получили тревожное предупреждение от леди Маргарет Бифорт, предостерегающей их от этого опрометчивого шага. Она узнала, что король Эдуард вовсе не намеревался выдавать свою старшую дочь Елизавету замуж за ее сына, желая на самом деле, чтобы женихом принцессы стал французский престолонаследник. Коварный Эдуард Четвертый хотел казнить обоих Тюдоров в Тауэре, и юному Генриху вместе с дядей с трудом удалось укрыться от английских солдат в церкви Сен-Мало. С тех пор Генрих Тюдор перестал допускать мысль о каком-либо добровольном союзе с Йорками, они окончательно стали его заклятыми врагами, и на их коварство он решил отвечать удесятеренной тайной жестокостью.
Едва Елизавета Йоркская очутилась в покоях матери, вдова Эдуарда Четвертого начала жадно расспрашивать ее о первой встрече с Генрихом, и с огорчением узнала, что жених и невеста не понравились друг другу. Елизавета Вудвилл принялась строго наставлять дочь, что ей нужно делать для усиления своей женской привлекательности, и какие наряды ей следует носить, не желая больше ни о чем слышать.
В течение месяца Генрих Седьмой и его мать, леди Маргарет Бифорт встречались с невестой и ее родными - Елизаветой Вудвилл и маркизом Дорсетом, обговаривая все детали будущего брачного союза. Елизавета Йоркская не принимала участия в переговорах двух семей, присутствуя на них в качестве декоративного украшения, и не делала ни одной попытки как-нибудь повлиять на свою будущую жизнь, не зная как это сделать.
Уже одно присутствие Генриха Тюдора будто замораживало ее, хотя он, в отличие от их первой встречи, вел себя со всеми с любезной учтивостью, умело находя для всех нужное слово. Елизавета Йоркская не понимала, почему общество жениха наводит на нее безграничный ужас, ведь он ничем не угрожал ей и старался при встречах показать себя с самой лучшей стороны, придерживаясь всех правил куртуазного обхождения. Все эти дни мысли несчастной принцессы словно окутывал какой-то туман, смягчающий сознание ее обреченности, и она не могла поверить в грозные перемены своей жизни. Но когда назначили точную дату свадьбы, Елизавета Йоркская словно очнулась, и, кинувшись к матери, принялась молить ее расстроить предстоящий брак.
Вдова Эдуарда Четвертого изумилась желанию дочери и строго спросила:
- Что это за ребячество, Элизабет? Тебе не стыдно? Даже в детстве ты не проявляла подобного откровенного непослушания.
- Прошу вас, матушка, спасите меня, - продолжала умолять ее старшая дочь, питая надежду пробудить в ней материнское сострадание, ведь именно она была любимицей Елизаветы Вудвилл. - Я погибну, если вы выдадите меня замуж за Генриха Седьмого. Он нас всех ненавидит!
- Ты заблуждаешься, дочь моя. Генрих Тюдор самый любезный и учтивый молодой человек, которого я встречала, его рассудительное благоразумие меня просто восхищает, - мягко возразила ей королева-мать, на которую покладистость будущего зятя произвела самое благоприятное впечатление. - Он всеми способами доказывает свою преданность нам и скоро снимет с вас, моих детей позорное клеймо незаконнорожденности.
- Генрих при нашей первой встрече явно показал свою неприязнь ко мне, - напомнила ей принцесса, и добавила: - Он совсем не нравится мне.
Елизавета Вудвилл привлекла растревоженную дочь к себе и успокаивающе произнесла: - Тебе не повезло с началом знакомства с женихом, Элизабет. Генрих еще не отошел от тяжелого военного похода, полного смертельных опасностей и трудных испытаний, поэтому его обращение с тобой оказалось суровым. Однако запомни - мужчины нуждаются в женщинах гораздо больше, чем они это показывают, и именно у нас они ищут признания своим достоинствам. Кажется, будто мужчины выбирают себе жен, на самом деле это от жены зависит будущее супружеского союза. От того, как она перенесет тяготы совместной жизни, насколько хватит ее стараний уладить все трения с мужем, возникает и сам брак. Если же жена не хочет находиться в супружестве, то никакого брака не будет и в помине, останется одна его пустая видимость. Женщине нужно поначалу запастись терпением, изучить все слабости своего супруга, а затем скрытно, но умело направлять его по нужному для жены пути. Я была на пять лет старше твоего ловеласа-отца, в привлекательности я уступала своим более молодым соперницам, и все же твой отец ни разу даже не задумался о разводе со мной. Я настолько глубоко изучила его натуру и потакала всем его желаниям, что стала единым целым со своим мужем. Твой отец Эдуард чувствовал; когда он причинит зло мне, то тем самым он нанесет вред самому себе. В этом, дочь моя, и состоит суть брака.
Речь матери не вызвала восторга у Елизаветы Йоркской - становиться единым целым с Генрихом Тюдором ей не хотелось. Заметив это, Елизавета Вудвилл строго сказала дочери:
- Выйти замуж за Генриха Седьмого это твой долг перед семьей, Элизабет. Перестань упорствовать, непослушание только навредит тебе. Твоя неблагодарность поражает меня! Юные девицы не смеют перечить родителям, если те соизволят выдать их замуж за дряхлых стариков, а я с неимоверными усилиями сосватала тебе молодого привлекательного короля, и ты еще смеешь роптать! Подумай хотя бы о своих близких. Твой брак поможет братьям вернуть их прежние титулы, а твоим сестрам король Генрих обещал найти выгодные партии с представителями других королевских династий Европы.
Последний довод матери нашел отклик у Елизаветы Йоркской, она также хотела хорошо устроить жизнь своих родных людей. Заметив невольное оживление на лице дочери, довольная Елизавета Вудвилл закончила свои убеждения следующими словами:
- Поверь, Элизабет, самое высшее счастье какое может испытать женщина, это счастье стать королевой. Тогда она приподнимается над бесправным положением нашего пола, и благодаря своему возвышению становится личностью, имеющей возможность проявлять все богатые свойства своей натуры, а не быть беспомощной самкой. Поэтому я и боролась всю свою жизнь за корону, невзирая ни на какие препятствия. Ради короны можно выйти замуж за любого мужчину, если только он является королем.
Вдовствующая королева искренне верила в свои слова и руководствовалась в жизни подобными принципами, держась мертвой хваткой за свой сомнительный брак с Эдуардом Четвертым. Честолюбивые душевные порывы матери были чужды Елизавете Йоркской; жених ей был так неприятен, что никакая корона не могла внушить ей добровольное желание соединить их судьбы. Но Елизавете не от кого было ждать помощи, и ей пришлось смириться с давлением на нее окружающих ее родственников.
В январе 1486 года в Вестминстерском аббатстве состоялась ее венчание с Генрихом Седьмым, и зимняя стужа соответствовала чувствам участников свадебной церемонии. У Елизаветы Йоркской был такой горестный вид, словно она направлялась на собственную казнь. Видя ее подавленность, Генрих Тюдор все больше мрачнел - он считал, что показывая свое явное нежелание сочетаться с ним браком, Елизавета публично унизила его. Сам он тоже не горел желанием иметь ее своей супругой, но, по крайней мере, он старался вести себя достойно, чтобы посторонние люди могли хотя бы уважать его выбор. "Неужели так трудно взять себя в руки!" - злобно подумал Генрих, бросая косой взгляд на свою невесту, сохранявшую до конца венчания свой понурый вид.
Настроения ему не прибавило и то, что на свадьбу, несмотря на лютый мороз, пришло гораздо больше народу, чем на его коронацию.
Простые лондонцы так бурно выражали свою радость его бракосочетанием, будто думали, что он вконец обезумел и решил отдать свою власть этой ничтожной девице из рода Йорков. Горячая любовь простых англичан к Елизавете Йоркской странным образом контрастировала с его собственным враждебным отношением к ней. Генрих, в конце концов, начал смотреть на нее не как на свою молодую жену, а как на соперницу его королевского величия, и он твердо решил про себя, что никогда Елизавета Йоркская не станет истинной королевой.
Видя уныние невесты и мрачность жениха, притихли и гости, приглашенные на эту злосчастную свадьбу. Никому она не доставила истинной радости, даже ее устроительнице Елизавете Вудвилл, с тревогой наблюдавшей как лицо ее дочери все больше становится безжизненным. Настроение царило как на похоронах, никто не осмеливался ни смеяться, ни петь подобающие случаю веселые песни.
Однако во время свадебного пира Генрих, вспомнив, что его невеста является девственницей, несколько смягчился и тихо сказал сидевшей рядом с ним молчаливой Елизавете, чтобы она не опасалась брачной ночи, он будет осторожен с нею. Слово свое Генрих Седьмой сдержал, уделяя в спальне гораздо больше внимания желаниям своей молодой жены, чем своим. Он даже сделал комплимент Елизавете Йоркской по поводу ее целомудренной сдержанности, вызванной ее душевной чистотой, давая ей понять, что одобряет в женщине эти качества. Его тактичность вызвала робкую признательность Елизаветы. Она начала верить в то, что сумеет ужиться со своим суровым мужем и по-настоящему обрадовалась рождению своего первенца принца Артура, который еще больше должен был сблизить ее с Генрихом Тюдором.
И, возможно, они достигли бы согласия в своей семейной жизни, если бы ее мать Елизавета Вудвилл удовольствовалась бы тем, что ей хотел предоставить зять, и не требовала бы от него большего. Их споры расширили пропасть между Елизаветой Йоркской и ее мужем - Генрих не верил в ее стремление стать ему хорошей женой и считал ее пособницей своей матери. Он почти перестал разговаривать с нею, сделался хмурым и вечно раздражительным. Только однажды, будто по секрету он поделился с нею:
- Сомнений больше не осталось, Елизавета, ваши братья мертвы. Расследование парламентской комиссии показало, что их приказал убить Ричард Третий. Я не хотел вам этого говорить, ведь узурпатор все-таки приходился вам родным дядей, но такую правду не утаишь.
Страшная новость на время отняла дар речи у Елизаветы. Она мало поверила в то, что Ричард желал убийства своих родных племянников, но еще страшнее ей было знать, что ее муж, отец ее детей, причастен к этому преступлению, и поэтому приняла предложенную ей версию исчезновения ее братьев. Не успела Елизавета Йоркская оправиться от этого удара, как ее сокрушило известие о заключении ее матери в монастырь Бермондси. Она на коленях принялась умолять Генриха смилостивиться ради нее над матерью и вернуть ее ко двору, но даже унижение не помогло ей спасти мать от тюремного заточения. Разозленный неуместной просьбой жены, Генрих грубо оборвал ее на полуслове, и велел ей идти к себе, прибавив при этом, чтобы она никогда больше не смела, со своим ограниченным умом, вмешиваться в его дела.
Елизавета без слов поднялась с колен, выполняя повеление мужа, но с тех пор что-то сломалось в ней, и больше она не обращалась к нему с просьбами. Напрасно впоследствии Генрих Седьмой пытался сблизиться со своей женой, отныне она воспринимала его только как враждебную ей силу, губительную и для нее, и для дорогих ей людей. Одно только воспоминание о своих погибших родственниках причиняло ей мучительное страдание. Она потеряла даже свою маленькую кузину Кэтрин, графиню Хантингтон. Трудно было поверить, что у этой милой девочки, до самозабвения любившей животных, нашелся злобный враг, желающий ее гибели, но, как стало известно, граф Хантингтон не проявил себя ей добрым мужем после гибели Ричарда Третьего. Он не пожелал терпеть возле себя опальную жену и не то сделал ее монахиней, не то выгнал из дома, опасаясь мести нового короля за свое родство с его смертельным врагом. С тех пор о Кэтрин Хантингтон ничего не было слышно, и все уверились в том, что дочь Ричарда Третьего погибла от тяжелых испытаний. Генрих Седьмой не скрывал своего удовлетворения этой новостью.
- Наконец-то пресекся род горбатого злодея! - делился он радостью со своими приближенными, и придворные угодливо поддакивали ему, твердя, что такое событие поистине является Божьей милостью для всех них, и они предложили королю устроить торжественный молебен за столь утешительную новость.
Генриху понравилось предложение, и при королевском дворе воцарилось приподнятое настроение, словно Ричард Глостер был повержен во второй раз. Все толковали о том, какое это для них облегчение - узнать о смерти дочери горбатого узурпатора, которая и сама была наверняка горбата, как и ее папаша. Но через час король опомнился и приказал отменить намечавшееся богослужение, сообразив, что неприкрытое проявление радости по поводу смерти невинной молодой женщины не только выставит его в неприглядном виде перед английским народом, но и является кощунством.
Тем не менее, Генрих Тюдор остался доволен известием о смерти дочери Ричарда Третьего, поскольку тем самым разрешился давно мучивший его вопрос, как ему поступить с наследницей его врага. С одной стороны жестокое обращение с беззащитной молодой леди восстановило бы против него общественное мнение, с другой - ему казалось неразумным оставлять на свободе ту представительницу рода Йорков, чье потомство могло представлять смертельную опасность для него. Генриха также сдерживал тот факт, что младший брат графа Хантингтона был верным его сторонником в борьбе против Ричарда Третьего, и преследование семьи своего соратника было бы с его стороны явной неблагодарностью.
Генрих Седьмой навел справки о семействе Хантингтонов, и они убедили его в пользу сдержанности. Супруги были бездетными, и лорд Эшмуил явно не строил из себя героя, открыто волнуясь за собственную безопасность. Под стать ему была и его тихоня-жена, больше всего на свете интересовавшаяся домашним хозяйством. Словом, если не считать непредвиденных обстоятельств, королю нечего было опасаться этих провинциальных помещиков. И все же слухи о смерти графини Хантингтон вызвали немалое душевное облегчение у Генриха Седьмого - без всяких усилий с его стороны была устранена еще одна династическая угроза для него.
Кэтрин Хантингтон при королевском дворе оплакала только Елизавета Йоркская, и то она сделала это тайно, скрывая от злорадных придворных Генриха Седьмого свои слезы. Постоянное пребывание среди врагов ее родной семьи сделало ее замкнутой и подавленной, а открыто обнаружившая себя в Херефорде неприязнь к ней Генриха и вовсе выбила ее из колеи - раньше ее муж гораздо лучше владел собою в общении с нею. В свое время ее брачный союз с Генрихом Тюдором торжественно и поэтично объявили союзом Алой розы Ланкастеров и Белой розы Йорков, и только она могла в полной мере ощутить насколько это утверждение далеко от истины. Торжество Ланкастеров проявляло себя все больше и больше, пока не обернулось абсолютной властью Генриха Тюдора, ее же родственники Йорки постепенно лишались и своих привилегий, и самой жизни. Ей самой королевские почести воздавались словно в насмешку: подлинной королевой при дворе Генриха Седьмого была мать короля, принцесса Маргарет Бифорт. Это к ней, самой влиятельной даме в Англии стремились попасть просители, которые желали сделать карьеру, а у Елизаветы Йоркской была только возможность мучиться сознанием своего бессилия, она не могла существенно повлиять даже на судьбу своих родных сестер, которую Генрих Седьмой устраивал вопреки их воле. Любимую сестру Елизаветы Йоркской Сесиль выдали замуж за пожилого дядю Генриха Тюдора, сводного брата Маргарет Бифорт лорда Уэлеса, двух других - за его приближенных, которым он особо доверял. Дочери Эдуарда Четвертого послужили своеобразными наградными призами победителям при Босворте. Только свою младшую сестру Бриджит Елизавете Йоркской удалось спасти от насильственного брака, вовремя отдав ее в монастырь. Злосчастной королеве было хорошо известно, какой пыткой может обернуться несчастливый брак для женщины, и она каждый день молила Бога избавить ее от ненавистного супружества.
Больше всего Елизавете Йоркской хотелось сейчас вырваться из своей тесной спальни в Херефордском замке, и очутиться на берегу Темзы близ Виндзора, где прошло ее счастливое детство и беззаботная юность, но невидимые цепи ее подневольного положения держали ее крепче настоящих оков. Молитвенная книга была единственной нитью, связывающей Елизавету Йоркскую с теми безвозвратно ушедшими днями, когда она еще не знала Генриха Тюдора и была счастлива. Елизавета почти в бессознательном порыве припала поцелуем к темной коже книги, к которой так часто прикасались руки ее несчастного дяди, сраженного изменой - она была явным доказательством, что он, несмотря на ее вину, сохранил свою любовь к ней. К счастью, никто не догадывался, откуда у Елизаветы ее любимый молитвенник, который она могла часами не выпускать из рук в присутствии Генриха Седьмого.
За воспоминаниями о Ричарде Третьем незаметно прошел день. Заметив в окне сгущающийся сумрак, Елизавета всполошилась. Всякий раз она боялась наступления ночи, сознавая, что в это время ее муж в любой момент может посетить ее спальню, если на то будет его воля. Королева поспешила к своим детям проследить за их ужином и отходом ко сну. Она оттягивала до последнего возвращение в свою комнату, опасаясь присутствия там Генриха. Вернувшись, Елизавета с облегчением перевела дух - мужа до сих пор не было в ее спальне, и можно было надеяться, что в этот день они больше не встретятся.
Молодая королева усталым взглядом посмотрела на свое временное пристанище: скудость его обстановки не вызывала желания задержаться в нем, и его обитательница с нетерпением ожидала день, когда она сможет покинуть Херефорд. Низкий потолок спальни давил, небольшие окна пропускали мало света, стол и стулья были грубой работы.
Впечатление несколько скрашивали выцветший ковер и большая кровать под шелковым балдахином, на которой свободно могли поместиться три человека. По обе стороны кровати стояли два больших подсвечника, но свечей в них не было. Из-за увеличивающегося светового дня экономный король Генрих отдал распоряжение своему мажордому Жилю Добени ограничить расход свечей, и обитатели его двора, в том числе и королева были вынуждены пользоваться сальными свечками, вытопленными из негодного сала.
Опасаясь остаться в нужный момент без света, Елизавета Йоркская решила лечь спать пораньше, чтобы ее тонкая свечка не слишком выгорела, и попытаться забыть во сне тяжелую действительность. Она попросила прислуживающих ей женщин помочь ей раздеться, и отпустила их, оставшись в одной льняной рубашке. Елизавета легла в постель, молясь про себя, чтобы у мужа появились дела, которые отвлекут его внимание от нее.
Сходное настроение владело и Генрихом Тюдором. В своей частной жизни он больше всего ненавидел исполнение своего супружеского долга, испытывая подобно Елизавете Йоркской настоящее отвращение к телесной стороне их брака. Но когда король оторвался от книг, он вспомнил, что уже давно не посещал супружескую спальню. А утром придворный астролог, в чьи обязанности входило следить за интимным здоровьем королевы, доложил ему, что этот день является самым подходящим для зачатия ребенка.
Генрих попытался было мысленно отыскать законную причину, позволяющую ему избегнуть посещения Елизаветы Йоркской, но на ум ничего подходящего не приходило. Тогда Генрих, сжав губы и собрав свою волю, велел самому себе не распускаться. Если он начтет пренебрегать своим долгом, то подчиненные ему люди и подавно не будут выполнять свои обязанности.
Генрих Седьмой предложил своей матери сопровождать его на ужин, но леди Маргарет так сильно увлеклась чтением поэмы "Беовульф", что не могла оторваться от нее. Улыбнувшись сильному увлечению своей родительницы книгой, Генрих один ушел из библиотеки, слегка завидуя леди Маргарет, оставшейся заниматься любимым делом. Вот ему приходилось в основном решать неприятные вопросы.
Отсутствие жены за ужином и на вечернем богослужении ухудшило настроение короля.
Своим нежеланием выйти к вечерней трапезе Елизавета Йоркская усугубила их утреннюю размолвку, придав более важный характер их несогласию. По дороге в спальню жены Генрих Тюдор решил объяснить ей, что у него имеется много оснований быть ею недовольным, и она должна постараться изменить свое поведение. Елизавете Йоркской придется, наконец, понять, что жена всегда должна быть на стороне мужа, быть ему верной помощницей, и ставить его интересы выше интересов своей родни. Королеве нужно больше уделять ему внимания, а не избегать общения с ним. В уме Генрих Седьмой сочинил целую речь, пока дошел со своими телохранителями до нужной ему двери.
Оставив своих телохранителей сторожить его безопасность за дубовой дверью, король решительно вошел к жене. Елизавета Йоркская уже дремала, когда он с громким стуком поставил свою толстую восковую свечу на стол. Елизавета встрепенулась и испуганно посмотрела на него. Генрих почувствовал, как на минуту замерло его сердце - неприятие его собственной женой было сейчас явным как никогда, и он, уязвленный, отказался от всякого намерения играть роль добропорядочного мужа.
- Почему вы так рано легли, мадам, и пропустили общие вечерние молитвы? - резко спросил король, подходя вплотную к кровати.
- Мне нездоровится, - тихо проговорила Елизавета, ощущая, как от волнения у нее, в самом деле, начинает кружиться голова. Но Генриха оставил безучастным ее молящий о снисхождении взгляд.
- Судя по вашему поведению, вы будете ни на что не годны, если вас, в самом деле, посетит какая-нибудь хворь, - безжалостно сказал он, с пренебрежением глядя на нее. - Вы так и не усвоили, что даже недомогание не освобождает меня и вас от королевского сана. Даже во сне вы обязаны помнить о том, что вы королева, и всегда стараться побеждать свои человеческие слабости. Может быть, Елизавета, это ваша мать внушила вам, что королевская власть это вечный рождественский праздник, где вы являетесь центральной фигурой, а окружающие наперебой должны исполнять все ваши желания, - глаза Генриха зло блеснули, когда он вспомнил о теще. - Но смею вас уверить, что это утверждение не соответствует действительности, и королевский сан является действенным, когда в монархах дух бесповоротно побеждает требования плоти. Наш с вами общий долг, как бы нам это ни было тягостно и неприятно, дать Англии наследников королевской крови, - и, борясь скорее со своей собственной слабостью, чем со слабостью супруги, Генрих сурово приказал ей: - Елизавета, дайте мне место в постели, и постарайтесь хотя бы один раз достойно принять тот факт, что мы являемся супругами.
Но его недалекая жена, как всегда, оказалась способной только на безоговорочное послушание, и, подвинувшись в кровати, ожидала его как покорная овца, обреченная на заклание. Своим малодушием она делала из него какого-то монстра. Генрих чуть было не поддался искушению повернуться к двери и уйти, но после всего того, что он здесь наговорил, этот поступок выставил бы его в смешном виде, и подорвал его авторитет в глазах жены. Стиснув зубы, Генрих решил тут же исполнить свой супружеский долг, и начал раздеваться.
Его совокупление с Елизаветой не скрасил ни один даже случайный поцелуй, ни одна мимолетная ласка. Генрих почувствовал, как в его объятиях тело Елизаветы все больше мертвеет, и постарался не задерживаться в спальне жены дольше, чем это было необходимо. Стараясь не смотреть на раздавленную им Елизавету, он быстро оделся и поспешно вышел, забыв оставленную им на столе свою свечу.
Ночью Генрих спал плохо, растревоженный душевным беспокойством от своего ненормального супружества. Как ни старался он убедить самого себя, что жалкая и ничтожная Елизавета Йоркская не заслуживает его снисходительности, та боль и переживания, которые он ей приносил, непостижимым образом возвращались к нему. Конечно, он переносил их не столь тяжело, как его чувствительная жена, но и ему они доставляли немало мучительных минут.
Под утро Генрих Тюдор оказался совершенно разбитым: у него было ощущение, что его глаза вовсе не смыкались. Его начало тяготить пребывание в Херефордском замке, и охватило желание покинуть его как можно скорее. Едва занялся рассвет, он быстро пошел в конюшню и приказал сонному конюху оседлать для него любимого гнедого жеребца.
Король быстро промчался по улицам пустынного города, на которых ему попался только зевающий сторож местной колокольни с двумя тявкающими собачонками. Скоро он на всем скаку окунулся в гущу Херефордских лесов, окутанных утренним сиянием поднимающегося солнца. Они, наконец, даровали ему желанное одиночество и возможность беспрепятственно разобраться в самом себе.
Генрих Тюдор впервые признался себе в том, что корона не принесла ему и сотой доли того удовлетворения, на которое он рассчитывал, покидая поле Босворта. За свои титанические усилия по укреплению Английского государства он получил лишь головную боль и растущее недовольство собой и своей жизнью. Внешне его дела шли хорошо, всем его начинаниям сопутствовал успех, но он будто вел какое-то бесконечное сражение с многочисленными невидимыми противниками.
Подданные ненавидели его за притеснения, жена испытывала к нему отвращение, на его совесть все большим тяжелым грузом ложились жестокости, которые он вынужден был совершать ради сохранения своей власти. Он потерял даже близких друзей, которые в бретонском изгнании делили с ним радости и печали. Теперь они опасались лишний раз вызвать его неудовольствие, не догадываясь о том, что их неискренняя угодливость претит ему почти так же сильно, как и открытое неповиновение, заставляя его подозревать в них скрытых врагов. Такая жизнь была хуже всякой каторги - от каторги хотя бы можно бежать - и только сознание величия своей миссии помогало Генриху Тюдору бороться со своими трудностями. Ему было бы намного легче, если бы он был малочувствительным тираном, которому не доступен голос совести, и который привык решать свои проблемы с помощью грубой физической силы, но утонченная натура Генриха требовала от него изощрить до предела свой ум, но найти наиболее совершенное решение своих затруднений. Требование было нелегкое, но Генрих Седьмой ощущал, что именно верность подобному поведению помогала ему выходить победителем в самых безвыходных ситуациях.
Его мать Маргарет Бифорт и его дядя Джаспер Тюдор по-прежнему оставались для него близкими людьми, и король приободрился при мысли о том, что он всегда может на них положиться.
Мысли о бретонских друзьях вызвали воспоминание о самом изгнании, и Генрих подумал, что, пожалуй, ему не следует слишком винить Елизавету Йоркскую за их семейный разлад, ведь на нем лежало проклятие, приговаривающее его никогда не знать счастья в любви.
Прокляла Генриха Тюдора одна дешевая проститутка из бретонского города Ванна. Генрих прибыл в Ванн после своей неудачной морской экспедиции против Ричарда Третьего, которую затеял, получив известие о восстании герцога Бекингэма.
Он уговорил французов помочь ему снарядить войско для борьбы с властью Йорков, но плохая морская погода разметала его корабли, население Англии не поддержало мятежников, а герцог Бекингэм был разгромлен и казнен.
Бесславное возвращение Генриха Тюдора в Бретань лишило его всех надежд на будущее, достойное его высокого происхождения потомка королей. Французы перестали считать Тюдоров серьезными противниками нового короля Англии, и отказали им в дальнейшей помощи. Поддерживал изгнанников только бретонский герцог Франциск, относившийся к Генриху почти как к сыну.
Соратники Генриха Тюдора шумно радовались денежной подачке бретонского герцога, и затащили своего предводителя в недорогой трактир, наиболее часто посещаемый ими. Обычно Генрих Тюдор неохотно разделял со своими людьми их низкопробные забавы, и если поначалу пил с ними вино и пользовался услугами проституток, то только для того, чтобы показать своим рыцарям, что он тоже мужчина. Со временем его взыскательная натура возмутилась против этого проявления стадного поведения, и Генрих решительно стал отказываться от подобного времяпровождения, хотя его приближенные уступали ему самых свежих девиц. Что заставляет благородных дворян и вроде бы неглупых мужчин доводить себя до животного состояния, Генрих не понимал и не хотел понимать. Но после неудачного морского похода он был угнетен и позволил увести себя в сомнительное питейное заведение. Генрих сходил с ума от беспокойства за свою мать - она приняла самое деятельное участие в заговоре герцога Бекингэма, и ее сын волновался за ее безопасность. По его сведениям, Ричард Третий был беспощаден к тем, кто открыто восстал против него, и Генрих мысленно молил Бога защитить Маргарет Бифорт.
К несчастью Генриха, на него обратила внимание одна развязная девица по имени Клодина. Изящный молодой аристократ показался ей более привлекательным, чем его пьяные вояки с раскрасневшимися физиономиями. Недолго думая, она повисла на его шее, шепча ему на ухо всякие соблазнительные предложения и стараясь отвлечь его от задумчивости. Неожиданно возвращенный к неприглядной реальности, Генрих тут же стряхнул ее с себя как отвратительное насекомое, эта дешевая проститутка вдруг показалась ему символом его неудачливой жизни - но не рассчитал силы своего удара. Полупьяная девица отлетела от него, ударилась о стол головой, и расплакалась от боли и обиды, размазывая кулаком по лицу слезы.
Увидев, что он натворил, Генрих раскаялся в своем поступке. Полученное им рыцарское воспитание препятствовало наносить вред женщине, кем бы она ни была, и он попытался успокоить девицу, прося у нее прощения. Но Клодина была слишком задета его высокомерным пренебрежением к ней, и она зло закричала:
- Чтоб ты подавился своей собственной жестокостью, бессердечный злодей! Чтоб тебе встречать такой же "любезный" ответ, как и мне, когда ты захочешь любви! Боже, если ты меня слышишь, сделай так, чтобы женщины приносили этому красавчику одни печали и разочарования, и пусть он всегда при этом вспоминает меня.
Ее подругам и их клиентам, в конце концов, удалось напоить Клодину дешевым вином и немного утихомирить ее, и попойка продолжалась. Она сделалась такой разнузданной, что когда сэр Джон Рисли обратился к своему молодому господину с просьбой принять участие в ней, Генрих не выдержал и сердито сказал ему:
- Еще полчаса такой гульбы и нас, как оборванцев, вышвырнут из кабака за невозможность уплатить по счету. Нечего сказать, хорош будет тогда претендент на английский трон, которого выгоняет вон обыкновенный трактирщик.
И резко встав со скамьи, молодой Тюдор обратился к своим соратникам: - сэр Уолтер, Уиллоби, Гилфорд, Эрсуик, неужели вам доставляет удовольствие превращаться в пьяных свиней вместо упорной борьбы за возвращение в Англию? Перед нами два пути: можно остаться здесь и в вине утопить все свои горести, став презираемыми пьянчужками. Или же вы, как благородные рыцари, сию же минуту следуете за мной, и делите все опасности и трудности моего пути. Клянусь спасением моей души, моих сторонников я сделаю знатными вельможами Английского королевства, когда стану королем Англии.
От Генриха веяло такой силой убеждения и твердостью духа, что его соратники мигом протрезвели и все, как один, направились к выходу из трактира вместе со своим молодым предводителем.
Генрих Тюдор решил предать забвению проклятие проститутки Клодины, считая его незначительным эпизодом в своей жизни, но разочарование в любви настигло его какой-то месяц спустя после произнесенных ею проклинающих слов.
Воображение Генриха пленила графиня Аделаида Шампанская, гостившая в то время у герцога Франциска. Юная дама своей грацией и редкой красотой очаровала не только его, но и всю Бретань. Генрих грезил только ею: тогда, до возвращения в Англию, он был очень молод, глуп, и искренне посчитал, что его счастье состоит в том, чтобы каждый свой вздох, каждую минуту своей жизни посвятить этой чудесной девушке. Ради любви ланкастерский принц был готов даже забыть о своей борьбе с Йорками, если графиня Аделаида согласится стать его супругой. Ему нечего было предложить своей избраннице, но Генрих Тюдор надеялся, что она оценит искренность и силу его чувства к ней.
Его надежды были безжалостно разрушены. Графиня Аделаида высокомерно дала понять, что ему, нищему и лишенному всех прав изгнаннику, нечего рассчитывать не только на ее руку, но и на ее внимание.
Гордыня графини сделала ее столь ограниченной и тщеславной, что Генрих Тюдор моментально разочаровался в этой блистательной аристократке. С ожесточившимся выражением лица он поднялся с колена, и, не прощаясь, направился к выходу из покоев гостьи герцога Франциска. Графиня Аделаида что-то возмущенно залопотала за его спиной, изумляясь его невежливому обхождению с ней, но Генрих не обернулся. Глупая дама перестала существовать для него, он выбросил ее из головы, но не нанесенное ему оскорбление. Обиду он записал на счет Йорков, в его глазах они окончательно стали мировым злом. Если бы они не лишили его имущества и званий, высокомерная француженка не нанесла бы ему смертельную обиду и не отвергла его. Генриха Тюдора с новой силой охватила жажда мщения своим родовым врагам.
На смену ей пришло отчаяние, когда он понял, что у него не только нет возможности причинить им какой-либо вред, но и сохранить собственную безопасность. Французы отказались ему помогать, с родины поступали неутешительные новости об укреплении власти Ричарда Третьего, часть бретонских дворян хотела предать его в руки его смертельного врага. Единственной надеждой молодого Тюдора оставался только Бог. Генрих направился в величественный собор Ванна, и провел там всю ночь на коленях перед алтарем, молясь с такой неистовой силой, что для него перестало существовать все вокруг, кроме его неукротимой молитвы. Около полуночи отчаяние оставило душу Генриха Тюдора. Он почувствовал, что Бог отвечает ему, что Он любит его, всеми презираемого принца, и никогда не оставит его без своего внимания и заботы.
Пережитое ощущение безграничности Божественной любви к нему настолько окрылило Генриха, что у него появилась та твердая решимость, которой он не знал прежде. С тех пор удача повернулась к нему лицом, и неизменно сопутствовала ему. Ричард Третий не причинил никакого зла его матери, французский король Карл Восьмой сам предложил ему свою помощь, в рядах его сторонников появилось пятьсот человек знати во главе с маркизом Дорсетом.
Генрих Тюдор открыто назвал себя королем Англии и тем самым бросил дерзкий вызов Ричарду Третьему, объявив его узурпатором. Его приближенные поначалу настороженно отнеслись к подобной смелости своего обычно осмотрительного предводителя, но Генрих невозмутимо ответил им, что ему был дан знак свыше. Поскольку он борется за восстановление справедливости, победа будет за ним.
Ошеломляюще яркая победа над Ричардом Третьим при Босворте подтвердила правдивость его слов и безоговорочно сделала его в один момент владыкой всей Англии, вершителем судеб его еще вчера могущественных врагов. Но власть не способствовала его успеху у женщин, - если они раньше пренебрегали им, то теперь испытывали перед ним инстинктивный страх, заставляющий их избегать его общества. Подобное обстоятельство не слишком удручало Генриха, он ни во что не ставил женщин, считая, что под их нежным щебетанием скрывается алчность. На примере графини Аделаиды Шампанской он убедился, что женщин в основном интересует состояние мужчины, а не он сам; и чтобы добиться руки женщины, нужно только поинтересоваться какой титул она рассчитывает получить в случае замужества. Но иногда его посещала мечта, которую сам Генрих считал странной и нелепой, - он отдал бы все, если бы Елизавета Йоркская полюбила его и перестала считать свой брак с ним величайшим несчастьем на свете.
Поглощенный мыслями о личных неприятностях, Генрих Тюдор не заметил, как удалился вглубь леса дальше знакомых ему мест, и когда он очнулся, то неведомая завеса из густо поросших буков обступила его подобно магической стене, созданной волшебством злого чародея, желавшего навсегда оставить его в лесной ловушке. Король осмотрелся, но и самый тщательный осмотр места не подсказал ему нужного направления движения: он окончательно потерял ориентировку, и не знал, куда ему двигаться - на север или на юг, в сторону запада или в сторону востока.
Генриху оставалось только ехать наудачу, тщательно подмечая все подробности своего пути, которые могли бы ненароком помочь его возвращению в Херефорд.
Вспомнив, что неподалеку от Херефорда на берегу реки Уай расположено аббатство Дор, король начал прислушиваться, стараясь различить среди лесных звуков звон церковных колоколов, но кроме птичьего щебетания он ничего не мог уловить. Через несколько минут король добрался до зарослей кустов остролиста. Густота деревьев увеличилась, их кроны теперь почти заслоняли собою небо. Свернув в сторону, где наблюдался небольшой проход, Генрих доехал до холма, поросшего вереском, и пересек небольшой овраг с пересохшим дном. Затянувшееся безлюдье леса начало не на шутку пугать путника, несмотря на то, что ему удалось найти тропинки, залитые ласковым майским солнцем. Однако эта находка ничего не давала королю Генриху: тропинки были проложены не людьми, а пасущимися стадами диких кабанов и оленями.
Торжественно умиротворенная тишина нетронутого леса не соответствовала растревоженному духу заблудившегося английского короля, и существовала отдельно от него.
Ароматные зеленые листья еще полностью не раскрылись на ветвях деревьев, капельки росы трепетно держались на лепестках цветов колокольчиков, не желая с ними расставаться, и ловили на них солнечный свет.
Соловьи оживленно перелетали с ветки на ветку, и их ликующие трели разносились по всему лесу. Пару раз сказочными видениями перед глазами короля проносились тени оленей, а мелких зверушек, встречавшихся на пути грозного монарха и безбоязненно смотревших на него, было не счесть. У раскидистых дубов на него злобно сверкнул своими желтыми зрачками одинокий волк, и Генрих Седьмой, придержавший своего коня, чтобы прицелиться в хищника из арбалета, решил вслед за устранением опасности, отпустить поводья и дать своему жеребцу полную свободу действий, надеясь на его чутье.
Конь оправдал его доверие, довезя его до поредевшей дубовой рощи, поросшей кустами боярышника. Широкие тропинки в ней были, без сомнения, утоптаны людьми. Генрих Седьмой приободрился и начал надеяться, что на его пути попадется крестьянин, который даст ему необходимые разъяснения по поводу дороги.
Король заранее счел нужным скрыть свое имя, догадываясь, что встречный человек в противном случае скорее онемеет от страха, чем даст ему толковое объяснение. Он решил представиться простым дворянином, путешествующим по делам службы, и его внешний облик способствовал этой выдумке. В быту Генрих Тюдор одевался неброско и скромно, предпочитая одежду неярких цветов, но отменного качества. В то утро на нем была неприметная коричневая шляпа, такого же цвета плащ, кожаный камзол с простой рубашкой и суконные штаны, заправленные в невысокие сапоги со шпорами. Его действительно можно было принять за приближенного какого-нибудь вельможи.
Поплутав по лесным тропинкам до полудня, Генрих ненароком выехал на поляну, в центре которой виднелся небольшой дом.
Мысленно поблагодарив святого Юлиана - покровителя путешественников, Генрих подъехал поближе к дому так, что сделался видным легкий дымок, поднимающийся из печной трубы, и осмотрелся в поисках подходящего человека, к которому мог бы обратиться со своими вопросами. Он увидел, как Кэтрин увлеченно работает в своем палисаднике. Незнакомка носила белую вдовью вуаль, но была столь юной, что казалась почти девочкой. Она имела приятное лицо, замечательное, прежде всего, прелестью юности, а не внешней красотой, и чудесные вьющиеся темные волосы. Судя по ее добротной одежде, состоящей из бархатного черного жакета с легкой сорочкой и новой темно-синей суконной юбки, незнакомка принадлежала к сословию мелкопоместных дворян. Обычно Генрих Седьмой обращал на женщин низших сословий не больше внимания, чем на растущие перед ним деревья, но в глуши лесной поляны его побуждало начать разговор обаяние этого юного существа, а не необходимость узнать обратную дорогу. Он подъехал к ограде, спрыгнул с коня, и прежде чем достичь желанной цели общения с этой леди, захотел еще раз подробно рассмотреть ее.
То майское утро Кэтрин Хантингтон решила посвятить уходу за цветами, и особое внимание она уделила своей любимой розе. В прошлом году она попросила у леди Мод часть растущего у нее в саду куста белых роз сорта Галлика, желая иметь возле своего лесного дома это приятное напоминание о своих родных. Ранней весной, до распускания почек, куст выкопали и поделили на две части, которые высадили отдельно в места, заранее удобренные смесью навоза и глины.
Кэтрин посадила свой куст роз в наиболее солнечное и теплое место своего палисадника, и прилагала все свои усилия и умение к тому, чтобы он зацвел у нее раньше срока. Она тщательно подкармливала свою белую розу днем и порой не спала ночью, оберегая ее от ночной прохлады. К восторгу Кэтрин, ее усилия были вознаграждены - уже в середине мая на кусте, вместе с появлением непарноперистых листьев, наметились и крохотные бутончики. Дочь Ричарда Третьего с нетерпением ожидала появления желанных цветов, и она ощутила немалую растерянность и ужас, когда вследствие мутации вместо белых расцвели алые розы, символизирующие для англичан род Ланкастеров. Девушка не знала, что ей делать: первое время она не могла даже смотреть на злосчастный цветок своих врагов, и отворачивалась от него. Но она не могла поступить так же, как ее тетя Маргарита Бургундская, приказавшая с корнем вырвать в своих владениях все кусты с алыми розами после того как они стали эмблемой их врагов.
И жалостливое сердце Кэтрин дрогнуло, когда она увидела, как поникла от недостатка ухода алая роза, и как поблекли ее бархатные лепестки. Алая роза предстала перед ней, как одно из самых совершенных творений милосердного Бога, как символ горячей самоотверженной любви и прощения прошлых обид, и Кэтрин принялась с тем же старанием ухаживать за нею, как раньше старалась не замечать ее. Розовый куст ожил, еще несколько алых бутонов с ликующей радостью вспыхнули на его ветках, и благодарно встречали ее ароматом своих возродившихся лепестков. Кэтрин чувствовала, что роза обладает своим неизвестным людям сознанием, и гораздо дольше останавливалась возле нее, чем около остальных цветов, ведя с нею ласковые разговоры. Между цветком и девушкой завязалась своеобразная дружба, делавшая их обеих краше, когда они находились рядом.