Воронков Александр Владимирович, Яворская Елена Валерьевна : другие произведения.

Проект "Фиеста"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 2.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В одной параллельной реальности существует Другая Россия: Русская Советская Республика. Спецгруппе ГРУ РСР дан приказ нанести удар в "мягкое подбрюшье" Соединённых Штатов Америки. Впереди у героев книги - долгая борьба, подвиги и приключения, любовь и ненависть, дружба и предательство.
  Глава 1
  
  Вокзал одинаков и в праздники, и в будни. Точнее, будни и праздники перемешаны, как ингредиенты в коктейльнице, - вроде бы, состав понятен, но поди-ка раздели!
  Вот сидят в зале ожидания две женщины - то ли уезжают, то ли приехали и присели передохнуть, набрать дыхания перед тем, как нырнуть в городскую суматоху. Похожи. Сёстры, наверное. А может, и не сёстры, и вся их схожесть - только в выражении лиц. У женщин какое-то горе, настоящее или выдуманное, они сочувственно глядят друг на друга, что-то говорят - наверняка, утешительное. А молодой человек лет четырех от роду пьет из празднично разрисованной картонной пачки молочный коктейль, болтает ногами и крутит головой по сторонам. Сегодня особенный день: молодой человек стал путешественником - и ему не страшны ни милиционеры, ни другие дяди, строгие, которые нарисованы на стенах, ни даже большая черная собака в наморднике. И люди здесь такие интересные: тетеньки в форме с золотистыми крылышками и с молоточками (может быть, это такой знак для очень трудолюбивых добрых фей?), дяденьки с большущими тележками (вот бы прокатиться!)... а ещё вот этот, весёлый и непоседливый, с желтоватым лицом и узкими глазами (наверное, ищет, с кем бы поиграть, но мама велела не играть с незнакомыми). Молодой человек вздыхает чуточку огорчённо и допивает самый вкусный на свете молочный коктейль.
  На перроне толпятся призывники. Их праздник был вчера, и сегодня некоторые из них взирают на мир озадаченно, а другие - горестно, и если проследить направление взглядов, окажется, что устремлены они к витрине ларька, празднично декорированной слабоалкогольными коктейлями. Ещё пара минут - и поезд помчит их от соблазнов гражданской жизни в суровые армейские будни.
  А на соседней платформе окосевший - не иначе как от счастья - зять провожает на юга тёщу. У завтрашней курортницы - бархатная улыбка в предчувствии бархатного сезона и такая же бархатная шляпка с ярко-желтыми розами. 'Граждане пассажиры, скорый поезд Москва - Симферополь отправляется от третьей платформы!' - буднично выкашливает громкоговоритель. Дочь суетливо обнимает маму, внуки виснут на бабушкиной шее, зять, пользуясь заминкой, сует в руки тёще два пухлых чемодана.
  Вокзальное бытие - коктейль. Для кого-то - молочный, для кого-то - слабоалкогольный, для кого-то - щедро разбавленный водой должностных обязанностей. Кассирши за толстыми стеклами значительны, серьёзны и малоподвижны, как сомы в аквариуме. Наряд железнодорожной милиции, перехватив кленовый листочек в виде полудюжины пирожков и пары бутылок минералки, продолжает своё неуклонное и целенаправленное движение. Привычное коловращение усыпляет, тёплое, как парное молоко, осеннее солнышко бодрит. По долгу службы полагается хоть смутно, но помнить о том, что помимо безалкогольных и алкогольных, бывает ещё и коктейль Молотова... мало ли...
  Коктейли смешиваются, разливаются по вагонам, выплёскиваются в город.
  Привокзальную площадь украшают красными полотнищами. Светлоусый мужик лет сорока пяти, поставив на парапет допотопный фанерный чемоданчик, с видом астронома, постигающего тайны движения небесных тел, наблюдает за работой людей в оранжевых жилетах. Всё правильно. Сегодня двадцать девятое. А завтра тридцатое. Первый из четырёх дней, которые не потрясли мир. Напротив - остановили припадочную тряску. Всё правильно.
  На мужичке коричневая ветровка и тёмно-серая кепка. И выглядит он - провинциальнее некуда. Вокруг - движение, встречное и разнонаправленное. А он стоит себе камушком-валуном при дороге. А куда ему торопиться? Он-то знает, что направо пойдешь... Одним словом, куда бы ни двинул - всё равно влипнешь. Так зачем торопиться? Если только в кафешку вокзальную забрести, коктейлика употребить... холодненького... молочного.
  Эх, хорошо!.. И даже лучше, чем хорошо. Заведует сей кормильней, по всему видать, потомственный пингвин - напитки из холодильника и вправду холодные, а кондиционер шурует так, что как бы спину, да д'ябла сабачага, не просквозило. Зато и цены... не то что в девяносто втором, когда цена чашечки кофе на вокзале укладывалась в интервал между стоимостью 'Запорожца' и ракеты 'земля-воздух'.
  Спешить действительно некуда. Его ждут только завтра. Место в гостинице забронировано. Весу в чемоданчике малость побольше, чем в дамской сумочке, - но и вправду малость. Много ли человеку надо? Для счастья - весь мир и пара коньков в придачу... лучше - если ахалтекинцев каких-нибудь, да... А для поддержания оптимального внутреннего и внешнего состояния организма - пара пустяков. Можно побродить по Москве в своё удовольствие, то есть до тех пор, пока ноги и желудок не прикажут двигать на базу. Ну так какой же леший заставляет его нарезать круги по вокзалу?..
  Леший желтолиц, узкоглаз и суетлив. И - слава Богу - глуп. Правду говорят мудрые люди: независимая и недокормленная Средняя Азия продолжает плодить искателей легкого счастья. Интересно было бы взглянуть на статистику: сколько их отлавливают в год, тушканчиков мохноногих? А этого вот - не сподобились, да. И как этот уже около часа бегает и не попалился? К счастью, бегает без успеха для себя... трудно оно - бежать к счастью... да и вообще трудно на свете дуракам, вьюноша! По чести сказать, и умным не намного легче. Разве что в конкретной ситуации.. Допустим, вот в этой...
  Дикий ты, парень... и нервный. Тебя за локоток-то взяли нежно, почти как барышню, а ты шуганулся, бежать дернулся. Ну как есть тушканчик! Удрать не удрал, а лапку потянул, да... и внимание привлёк... нездоровое. Женщину, вон, напугал... интеллигентную, между прочим, и даже красивую.
  - Милиция-а-а!!!
  Ну вот! Тебе шум был нужен? Нет. И мне - нет. А, поди ж ты, нашумели.
  А хлопцы, которые наряд, - молодцы, враз примчались. Вот только молодые... подрастерялись, когда дамочка на них наехала. Зарубочка на память: уточнить, обкатывают ли сейчас срочников танками или таки забили... ну, в милицию-то не отслуживших точно не берут, есть все-таки в жизни что-то хорошее. А дамочка разоряется: дескать, большой злой дядька тут мальчику бо-бо сделал, да так, что тому - ни вздохнуть, ни охнуть.
  - Это ещё хорошо, что я опытный психолог, работаю в крупном медицинском центре и могу по выражению лица определить...
  - А я - фельдшер. С Гомельской области. Людей пользую. Ну, и кошечек-собачек, ежели хорошо попросят. В смысле, хозяева хорошо попросят. А что кошечкам-собачкам заплохело - я по выражению, простите, ихних мордах могу определить... А скажите-ка, коллега, центр-то ваш, небось, государственный?
  Психологисса в замешательстве, с трудом выдавливает:
  - Ну... да...
  - Тогда вам реклама - что тому верблюду апельсин. Проще говоря, без надобности, вообще и вовсе... А вы, ребятки, работайте, работайте, солнце ещё высоко. Для начала кармашки гостю из Средней Азии проверьте, а там уж и потолкуем, что к чему. Добрые люди завсегда промеж собой договорятся...
  
  Глава 2
  
  - Один умный человек когда-то давно сказал, - неторопливо, значительно, как будто бы рассказывая горскую легенду, начинает генерал-майор Ходарцев, - кадры решают всё. Вот и скажите мне, Олег Павлович, как донести эту простую, но замечательную мысль до наших кадровиков, не рассеяв её драгоценную суть по ковровым дорожкам, что ведут к кабинетам больших и малых человекознатцев? - глаза темнее, чем крепкий кофе, вопрошают. Кофе в белой с золотом фарфоровой чашке крепок, несладок и обжигающе горяч, но глоток кофе - хороший предлог, чтобы выдержать паузу, обдумывая ответ.
  - Товарищ генерал-майор, они подбирали кандидатуры с учетом наших пожеланий, - всё равно получается что-то вроде попытки оправдаться. Вдвойне досадно: за что оправдываться - непонятно. Сроки соблюдены, на столе у Ходарцева - стопка картонных папок, да и вообще, его, Русакова, работа начнется несколько позднее.
  - Подбирают обычно то, что лежит, - ответ такой же жёсткий, как складки в уголках губ. Русаков не считает себя таким уж хорошим физиономистом, да и знает он о своём новом непосредственном начальнике чуть больше, чем ничего, но неведомо откуда приходит уверенность: в этом невысоком коренастом осетине сила воли, какой хребты быкам перешибать можно. А вот характерный прищур и сеть морщинок вокруг глаз указывают на то, что генерал-майор не только ломать умеет, но и собирать: складывать из кусочков картину событий, сосредотачивать вокруг себя нужных людей... сколько бы усилий не пришлось предварительно приложить к поиску этих нужных.
  - Удобно так лежит, подписанное, подшитое, пронумерованное и сброшюрованное, - Ходарцев решительно встаёт и, артистически имитируя начальственный гнев, резко одёргивает китель. Хотя наверняка и сам понимает, что форма смотрится на нём, как выходной пиджак на подгулявшем мастеровом. Только вот 'загул' у него получается наоборот: сколько дней Теймураз Георович не был дома?
  Русаков ловит себя на мысли, что даже про себя впервые назвал начальника по имени-отчеству, хотя стопроцентно уверен - генерал-майор за официоз не держится.
  А ещё почему-то становится неловко за свой внешний вид, хотя должно быть наоборот - он соответствует тому, что предписано нормативными документами... да и просто - соответствует.
  - А пожелания - они, Олег Павлович, хороши в поздравительных открытках: сбудутся-не сбудутся, тут уж фирма веников не вяжет, фирма делает гробы, - Ходарцев минуту другую молчит, меланхолично взирает на стопку папок: так генерал мог бы смотреть на ДОТ, который вместо беседки построили на его загородном участке бравые стройбатовцы. - Вот и нам подобрали рабочих для той, что делает гробы.
  Переводит взгляд со стопки папок на гордо возвышающийся на другом столе, у боковой стены, компьютер 'Ладья', который газетчики на своем сорочьем языке именуют 'первенцем высоких технологий Русской Советской республики', мгновение медлит - и садится перед монитором. Пока 'Ладья' грузится, Русаков глядит на портрет того, кого хозяин кабинета в одном из первых разговоров назвал Кормчим. Фотография наверняка переснята давным-давно с ещё более старой газеты - видна характерная фактура - и не сразу помещена в рамку под стекло, вон, на верхнем углу залом. Кормчий, в светлом кителе без знаков различия, смотрит с лёгким прищуром годов из сороковых, и его взгляд удивительно похож на взгляд Ходарцева. В том же разговоре генерал-майор, в ответ на невысказанный Русаковым вопрос, без обиняков пояснил:
  - Я, товарищ подполковник, за разумный радикализм. Попросту говоря, если со всей силы врезать человеку по уху, возможно, и вправишь ему мозги, но куда вернее - вышибешь. Вам вот сколько лет? Тридцать пять? А восприятие людям корректировали аж четыре десятка годов. И директивно его не отменишь. Что же до портрета - а чем место над заваленным бумагами столом хуже места рядом с умной машиной? Кстати, вы с ней в ладу? А я вот только-только...
  ...Умная машина приветливо подмигивает серовато-голубым зрачком экрана.
  - Смотрите, Олег Павлович, вот сводные данные, - Ходарцев берёт компьютерную мышь так осторожно, как будто бы она живая и можно её придавить ненароком. - Смотрите-смотрите, не торопитесь. А пока вы смотрите, я буду по-стариковски бухтеть, - генерал-майор с показным усилием встаёт, уступая место у компьютера Русакову. - Чтобы все успевать, мы с вами должны уподобиться Юлию Цезарю... один чёрт, всего не успеем. Ну так вот, с такими, как вы говорите, кандидатурами дворец Амина штурмовать - самое то. А нам нужны люди, заточенные под решение принципиально иных задач. Кстати, о Юлии Цезаре. 'Пришёл, увидел, победил' - не наш вариант. Нам нужны не элитные бойцы для решения одной конкретной задачи или даже серии задач, а - не удивляйтесь - просто люди. Которые смогут вжиться в новую ситуацию и работать на перспективу, возможно, весьма отдаленную. Так что на первое место я ставлю способность... как бы это сказать? Психологически ассимилироваться. Ну, и коммуникативные способности... э-э-э... кандидата.
  - Надеюсь, товарищ генерал-майор, на второе - всё-таки реальный боевой опыт?
  - Угадали. Вот и действуйте, Олег Павлович. А чтоб почин был, я вас сейчас с парой человечков познакомлю. Правда, пока заочно. Кстати, о 'Правде', - он подаёт Русакову газету. - Извольте ознакомиться, на третьей полосе очень толково о политической ситуации в странах Латинской Америки. И на подпись поглядеть не забудьте. Этот самый 'Ф. Красовский' - та ещё кандидатура! - генерал-майор улыбается иронично, но, кажется, не без гордости.
  И умолкает. И Русаков вынужден переспросить:
  - Собкор 'Правды'? - прекрасно понимая, что не всё так просто.
  - Он самый, - спокойно заверяет Ходарцев. - Журналист-международник. И, как вы уже убедились, довольно-таки едкий тип, не лишённый наблюдательности. А ещё... - на этот раз не заморачиваясь с компьютером, пододвигает к Русакову тощую папочку. - Опять-таки извольте ознакомиться. Не вполне роман, но добротная основа для такового. И наш герой - не вполне Григорий Котовский, но мог бы стать, повернись к нему судьба... э-э-э... ну, скажем так: другим боком.
  Недолго молчит и вдруг заключает с озорной мальчишеской ухмылкой:
  - Пятнадцать суток - это, конечно, несерьезно. Но пятнадцать суток в августе девяносто первого - это, согласитесь, навевает мысли...
  Русаков читает. Красовский Феликс Эдуардович, год рождения - 1972-й. Поляк? Не то чтоб это было важно, просто любопытно, надо уточнить... Окончил Кубанский Университет, в девяносто четвёртом, журналистика. Это понятно. А во всяких протестных акциях замечен с девяносто первого, даже привлекался... Интеллигент-романтик? А ежели ещё и анархист, вон, и в армии не был... Уф-ф, нет! - сразу по окончании - добровольцем в ополченческой роте, сформированной Союзом офицеров. Отрадный факт. Мотался по Кубани и Адыгее, зачищал от исламистов. Тоже хорошо. Ранение, полгода лечился в Новочеркасске. К строевой ограниченно годен, по зрению и общей невропатологии. А вот это уже хужее, гораздо хужее... Посылать полуздорового - как-то рискованно. Но Ходарцева, вроде бы, этот факт не сильно обеспокоил. Так что читаем дальше. По излечении - спецкор 'Дня' Александра Оцарёва. Не вылезал из командировок в период нашего наступления на Халифат. На головном БТРе въехал в Казань. Награды - две 'Звёздочки', 'Заслуги' - ну, эта, скорее всего, по ранению, 'Защитнику России', жереховский знак 'Доброволец'. Солидно. По датам выходит - вторую 'Красную звезду' и 'Защитника' получил уже будучи спецкором. Так... Потом командировка в США и Мексику. Что характерно - по возвращении представлен к 'Дружбе народов', но не утвердили, дали 'Весёлых ребят'... Толковый паренёк, однако. Холост... Это тоже неплохо. Не дай Бог что - тьфу-тьфу! - хоть вдову с сиротами не оставит...
  Русаков читает. А в памяти крутится своё. В том самом девяносто первом он был всего-то лет на пять старше, чем тогда же - этот самый Феликс. А волновало его - из песни слова не выкинешь - совсем другое, глубоко личное: перевод, воспринятый им - так, наверное, написали бы в старинном романе - как почетная ссылка, оказался ещё худшим бедствием. Он, уже почти что капитан, озабоченный и озадаченный будущей карьерой, очутился глубоко... в провинции. И дальнейшая судьба являлась ему в меланхолических образах, достойных пера поручика Куприна.
  Так прошло около полугода. Скучно, серо... и даже не важно, что бесперспективно, главное - неинтересно.
  Потому, наверное, так ярко - краски не потускнели с годами - запомнилось одно раннее декабрьское утро.
  Над учебной ротой начальствовал майор по фамилии Ромашкин - такая вот забавная, почти эльфийская, фамилия... особенно если учесть, что роста он был гномьего и такой же коренастый, с красноватой физиономией и рыжеватой густой бородой. А ещё нежнее всех прочих сослуживцев дружил с зеленым змием. Ежевечерние возлияния занимали центральное место в нездоровом образе жизни майора. А уж рассчитывать на новую звездочку он мог, наверное, лишь в том случае, если бы ухитрился без происшествий уволиться в запас. Но происшествия были верными спутниками беспокойной жизни Ромашкина и, как полагается недобрым друзьям, знали наверняка, когда поставить подножку.
  При этом майор каким-то непостижимым образом ухитрялся сохранять совершенно ребяческую любовь к игре 'Зарница'. Командир с фантазиями и гвардейским размахом, он, дойдя до определённого состояния (одни говорили, что для этого достаточно двух бутылок беленькой, другие уверяли, что никак не меньше трёх), неизменно устраивал проверку уровня боевой и политической. Продолжительностью в половину ночи. Так что в ответ на популярный утешительный афоризм 'Солдат спит, служба идет' питомцы Ромашкина болезненно морщились. Ну а наутро, вылив на макушку половину пузырька 'Шипра', а второй половиной прополоскав пасть (Русаков подозревал, что немалая часть попадала-таки внутрь мощного майорского организма), командир учебной роты как ни в чем не бывало приступал к исполнению своих повседневных обязанностей.
  Но этим вот ранним декабрьским утром майор на удивление тихо и почти культурно приказал собраться в красном уголке комсомольскому активу роты. А Русаков сам забрёл - то ли по делу, то ли наоборот от нечего делать.
  - Утро добренькое, товарищи комсомольцы, - подчёркнуто ласково поприветствовал Ромашкин притихших в ожидании неведомого солдат.
  И сразу же, без какого бы то ни было перехода:
  - Ну что, активисты, мля, проссали державу?! Хар-рашо, вашу медь, на смотре пели 'Не зря в судьбе алеет знамя, не зря на нас надеется страна', аж я, старый пень, поверил! - и хлопнул лапищей по столу так, что древесностружечная труха посыпалась. - А что б на вас и не надеяться, голуби, мля, мира? Идите теперь, присягайте хоть грязным порткам маразматического чинуши, хоть кружевным чулкам бляди, а я... - махнул рукой и ушёл. Русаков тогда почуял: не только из комнаты он ушёл.
  Интуиция не обманула: Ромашкин уволился раньше, чем на Армию упала гильотина сокращения. Потом, году в девяносто пятом, Русаков вспомнил о чудаковатом майоре с чувством вины - так вспоминают о долге, который то ли не смогли, то ли не захотели отдать. И впервые позволил себе злоупотребить служебными, чтобы узнать о дальнейшей судьбе Ромашкина. Недаром всё-таки говорят: меньше знаешь - крепче спишь. Вся биография бывшего командира учебной роты на гражданке уложилась в две строчки: пробовал челночить; в августе девяносто третьего ушёл из дома и не вернулся. Было ли это как-то связано с его деятельностью? Да никак. Потому что и деятельности-то как таковой не наблюдалось, одни только вялые попытки встроиться в жизнь, места в которой Ромашкину, романтику и раздолбаю, попросту не нашлось.
  Русаков не любил громких слов и не верил им. Но в глубине души признавался себе, что если бы нужно было во что бы то ни стало определить главную цель его жизни... выше - цель его службы, он ответил бы: в том, чтобы никто, никогда и никому не повторил слов, сказанных в декабре девяносто первого командиром учебной роты Ромашкиным солдатам-срочникам...
  ... - А второго, - прерывает воспоминания ровный голос Ходарцева, - как ни странно, наши кадровики откопали. Правда, предложили со свойственными интеллигентам - а интеллигенты в погонах, я вас уверяю, случаются - колебаниями. Видите ли, сорок четыре года, по их авторитетному мнению, подкрепленному нормативными документами, - возраст. А я, как человек, перешагнувший этот рубеж, категорически заявляю - и совсем даже не возраст. Главное - человек хороший. Молодость, правда, у него была довольно бурная, - генерал-майор глядит на Русакова с загадочной улыбкой сфинкса, - на таджикско-афганской границе. А потом жил себе поживал на родной Гомельщине, муху не обижал. Людей, правда, случалось, но тех людей грех было не обидеть. В девяносто втором снова посетил места юности и, как я понимаю, вовсе не был обескуражен осознанием факта, что ему там не обрадовались... - хозяин кабинета заканчивает набивать трубку, закуривает, усмехается. - Как говорит моя меньшая дочь, понты дороже денег. Да, к нашему с вами кандидату это тоже относится. Хотя так вот посмотреть - скромняга. И сам себя, не чинясь, фельдшером именует. И не только потому, что позывной у него такой был. Он до призыва на срочную успел медучилище закончить. А кадровики сомнева-а-аются, - нараспев произносит хозяин кабинета, усаживаясь вполоборота к собеседнику. - Я, Олег Павлович, уж простите старого резонёра... так ведь писали во времена оны в умных книгах, верно?.. не люблю две вещи, - Ходарцев смотрит в окно. Жалюзи открыты, но снаружи окно плотно завесил дождь. Генерал-майор вздыхает, откладывает трубку и наконец-то отхлёбывает из своей чашки кофе, который наверняка уже превратился в прохладительный напиток. - Городскую осень и душные кабинеты. Но первое просто раздражает, а второе иссушает мозг. Наши кадровики сидят в четырех стенах и растут над собою, совершенствуясь в поисках пятого угла. А я благословляю вас на то, чтобы искать, вам и осталось-то на это направление пару человечков найти. И мыслить нестандартно а, главное, живо. Одним словом, на кадровиков надейтесь, а сами не плошайте, - он улыбается, но глаза остаются серьёзными. И добавляет как будто бы невпопад: - Если подумать, в путешествии пО миру нет ничего плохого. Даже и с протянутой рукой. Ведь кто-нибудь обязательно в ответ протянет руку помощи, - снова замолкает, на этот раз надолго, а потом весомо заключает: - Ну, а то, что группу возглавит Ухналь, я думаю, дело решенное.
  
  Глава 3
  
  'Так!' - одобрительно отзывается некрашеное дерево, когда в него на половину длины клинка входит трёхгранный стилет. Входит аккурат в желобок меж двух завитушек, эксцентрично дополняя стандартный дверной орнамент.
  Значит, все в порядке. Все идёт... хорошо ли? 'Главное, что в ногу', - так, кажется, говорит Колька Ковалёв. 'Мудрость поколений сокрыта в этих простых словах!' - Мария встает - наверное, все-таки излишне резко, щиколотка отзывается тупой тянущей болью. Дерево отдает клинок неохотно, с ревнивым скрежетом. Та-ак, теперь - с предельно возможного, это плюс ещё полтора шага. Стоять спиной к окну крайне неуютно, ощущение мерзкого такого сквозняка по всему хребту, на затылок давит. Приходится заставлять себя не спешить. А от металла - тепло. Опять что-то не так... даже на тактильном уровне.
  'Так!' - спорит упрямая дверь. И это почему-то успокаивает.
  Интересно, а когда именно всё поменялось? Сколько себя помнила - смотреть без содрогания не могла на всякие режики. Казалось, они только того и ждут, чтобы ты потеряла бдительность, и... А уж треск, которым сухое дерево отзывается топору, - вообще кошмар детства. Когда дед Антон рубил дрова, пятилетняя Муся, городская жительница, впервые привезенная в деревню 'пожить', а не просто 'проведать', забиралась в кровать - под одеяло, под подушку... и под матрас бы влезла, кабы по силам было поднять двуспальную ватную громадину. И все равно слышала - или ей только казалось? - размеренные 'так-так'. Поленья - они же когда-то были деревьями. Живыми... А потом, в сумерках, тайком от деда и тетки, Муся вместе с двоюродной сестрой Ксанкой, дрожа и всхлипывая, собирала возле дровяного сарая щепочки и хоронила их в дупле старой яблони. Просто потому, что была уверена: так правильно. А еще потому, что чуточку надеялась: если наполнить дупло щепочками, оно затянется, заживет, как заживает разбитая коленка. И тогда дедушка не спилит яблоню, как грозился...
  Странно. Дважды странно: как это, играя в смерть, они не верили в ее реальность? Думали, что мертвые щепочки могут стать живой корой. Таскали из холодильника яйца и подкладывали их под наседок - и ждали, что со дня на день выведутся цыплята.
  'Так!' Стилет входит в дерево меньше чем на треть и неудачно так - под углом градусов в шестьдесят, откалывая длинную щепу. Дереву-то что? А вот человек... А тот человек, кажется, не столько испугался, сколько удивился. Ещё бы! Предложение молчать и не рыпаться он выразил так, что отказаться было невозможно - пневмашка в трех метрах от физиономии способна до неприличия ошарашить любую личность, не только одинокую девицу, грустно ковыляющую впотьмах на высоченных каблуках. Лёгкая - по определению - добыча шуметь и не стала, и сумочку открыла, не дожидаясь на то указаний. Правда, по поводу предложения не рыпаться выразила категорическое несогласие - в невербальной форме стилета в предплечье незадачливому налетчику. Заторможенный сотоварищ романтика с узкой тропинки прохлопал ушами последний шанс поучаствовать в событиях в какой-то иной роли, кроме как в качестве жертвы, а номер первый обидеться не успел. Ну, или передумал обижаться - очень уж проникновенно смотрел на него черный зрачок ПМ.
  То ли свежие впечатления от посещения МХАТа проявились, то ли выброс адреналина разбудил в Марии артистическое вдохновение, но она, недолго думая, с патетическим подвывом воззвала к окнам, согревающим лучинно-желтым светом осеннюю хмарь:
  - Лю-у-уди! Позвоните в милицию-у-у! Не дайте свершиться беспределу-у-у!
  И для убедительности разок пальнула в воздух, в серебрящуюся, словно неразменный рубль, луну, как в копеечку, - и вспугнула не то птицу, не то летучую мышь... для кого там сейчас сезон? Проводив крылатую тень глазами, Мария перевела взгляд на рожденных ползать и вполголоса добавила:
  - Бедную девушку собираются грабить, бедная девушка собирается убивать... Не всё ещё ладно в Датском королевстве, факт.
  Да, все-таки паранойя на днях не просто так обострилась. Седьмое чувство, подобно верному псу, предупреждающему хозяев о землетрясении еще до первых толчков, беспокоило и побуждало. И вот на тебе - не землетрясение даже приключилось, а так, беспокойные соседи этажом выше танцульки устроили, твою люстру раскачали. А ты отреагировала на это так... так, как будто бы только сейчас сообразила, что у тебя, оказывается, есть соседи и есть люстра. В театральной сумочке всех вещей - губная помада депрессивного лиловато-розового оттенка, носовой платок, удостоверение личности, ПМ и стилет... интересно, что бы сказал по поводу этого набора психоаналитик? И все-таки - да здравствует паранойя! Вот только какого, спрашивается, хрена рука потянулась к подарку Кольки, Левши доморощенного, а не к табельному?
  Вопрос так до сих пор и остался без ответа: лезть под завалы сознания отчаянно не хотелось ни тогда, ни сейчас. Потому что Мария уже знала: ничего хорошего там не отыщется. Вот и тогда, когда дед спилил яблоню, Муся, сама толком не зная, зачем, сунула руку в дупло. А там - труха и какие-то ползучие твари...
  'Так!' Верно. Зачем куда-то лезть, если можно сидеть и релаксировать? И щиколотка болит, ага. И смех, и грех! Благополучно сдала жертв своего гуманизма подоспевшим пэпээсникам, от поездки в отделение довольно-таки ловко открестилась, использовав оба весомых аргумента: корочки предъявила и одновременно выпустила на свободу усталую, расстроенную женщину, которой и так уже безнадежно испортили вечер. Как бы то ни было, всё закончилось благополучно. Учитывая собственный вопиющий идиотизм - так вообще сплошное милосердие судьбы, которая, как и работа, тоже дураков любит... но, оказывается, не настолько, чтобы заодно, так сказать, оптом простить одной дуре первую в жизни попытку одолеть бездорожье на десятисантиметровых каблуках. Итог очевиден: маршрут сегодняшнего дня - от кресла до основательно изуродованной двери.
  Дерево всё стерпит. Равно как и его близкая родственница - бумага.
  Иногда сделанный реальностью слепок мечты похож на детскую поделку из пластилина, иногда - на посмертную маску... или вообще на что-то постмодернитски бесформенное, поди проассоциируй. Носясь с пластиковым пистолетом, отдалённо похожим на маузер, по одичавшим без пригляда дворам на окраине провинциального города или засыпая с томиком Дюма под подушкой, Муся Терехова воображала себя участницей удивительных событий, о которых обязательно напишут книжку.
  Сбылось.
  И самым удивительным в событиях оказалось то, что она вышла из них живой и относительно здоровой. Точнее - ее вытолкнули, как из горящего дома. Только до сих пор, когда накатывает, дышать тяжко.
  И книжка вот пишется. И автор, безусловно, одарённый - журналистская цепкость смягчается склонностью искать поэзию там, где её отродясь не бывало. Имя у писательницы стремительное - Лана Леонидовна. Большущие, вечно изумлённые глаза лани за толстыми линзами очков. Она сразу же торопливо и доверительно предложила называть её просто Ланой и попыталась перейти на 'ты'. С ходу наткнулась на упрямое непонимание - и теперь изо всех сил выказывала слегка покровительственную эмпатию, не забывая время от времени как будто бы случайно оговориться: я-де почти вдвое старше вас, Мария... ладно, шут с вами, пусть будет - Мария Васильевна. Поначалу без пяти минут героиня документальной повести ёжилась и выпускала колючки. А когда впервые ознакомилась с написанным, без обиняков заявила, что предпочла бы сдохнуть обычным человеком в реальности, нежели существовать в книжке в виде антропоморфного аналога несвежей карамельки, сладенькой и твёрдой. Добродушное изумление в глазах Ланы Леонидовны обернулось обескураженностью. К чести писательницы - на один только миг. И тон, коим она ответила неблагодарному прообразу, был исполнен сопереживания:
  - Дорогая моя Мария Васильевна, ваше восприятие - это восприятие непосредственного участника. Оно не вычленяет, не типологизирует, не... - медленно краснея, она принялась задумчиво размазывать кончиком пальца тушь под запотевшей линзой. - Одним словом, это не совсем то, что нужно читателю. Особенно - юному. А я искренне надеюсь, что круг наших читателей...
  - Дочь учителя литературы, - Мария через всю комнату кинула взгляд на себя в зеркало, снять которое никак не доходили руки... ну, то есть, владелец рук, сиречь Колька, никак не доходил, - намертво затвердила, что роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет. А потом нашлись добрые люди, которые растолковали: дерьмо пахнет дерьмом, какие бы имена сапиенсы ему ни давали по глупости или малодушию. А от вашего персонажа так разит смесью пота и дешевых духов, что его хочется сунуть под душ и основательно помыть.
  И, скользнув взглядом по начавшей бледнеть писательнице, она заключила:
  - Вы такой читательской реакции ждете, да?
  Разумеется, Лана Леонидовна знала лучше, какие герои нужны читателям. Но ещё ей наверняка было ведомо то, до чего Мария не могла дойти, несмотря на все усилия: худой мир лучше доброй ссоры. Так что расстались они дипломатично, подобно послам вчерашних держав-союзниц, каждая из которых почти нескрываемо блюдёт свои интересы. А тем же вечером Марии позвонил Витя Серов, прирождённый альтруист и профессиональный благодетель, в свободное от спасения вселенной время - вожак молодёжи, теперь уже столичного масштаба. И, разумеется, заговорил не о погоде и даже не о мировых ценах на нефть, а о лютой обиде, причиненной одной несознательной особой замечательно талантливой писательнице. И обиду, что лютее тигры лютой, укротить можно было лишь искренними и нелицемерными слезами раскаяния.
  - Вишь, какая незадача, - Мария шумно всхлипнула в трубку. - Я бы и рада, да лук на кухне закончился, а в магаз идти ломает. Так что ты мне по дороге домой закинь пару кило, ага? Как раз хватит и на пожарить картошечку, и на пообщаться с Ланой Леонидовной.
  Как бы то ни было, Витька проявил заботу. Не так-то часто Марию баловали заботой не то что дальние, но и ближние. И когда она вдруг объявила без всякого перехода, что согласна продолжать работу, Серов опешил. По крайней мере, молчал настолько долго, что пришлось его окликнуть, чтобы убедиться - он все ещё на связи.
  Пускать дело на самотёк ответственный за всё на свете работник, видать, не решился. И, явно не без его участия, на свет появился компромиссный вариант: место Марии Тереховой, к всеобщему удовольствию, заняла Мария Дорохова... поди докажи, кто прообраз девочки-карамельки, о которую не один злодей-бармалей сломал зубы?
  Бумага всё стерпит, бумаге не привыкать.
  А вот как ей, Марии, свыкнуться с тем, что очередная карамелька обернулась горькой пилюлей?
  'Так!' Всё в жизни, куда ни кинь взгляд, так - да не так.
  'Дзын-н-нь!' - гулко и жизнерадостно отзывается меланхоличному внутреннему миру мир внешний. Что-то нынче мадам писательница рано!
  Вместо ожидаемой чопорной, так и не раздобревшей от оседлой жизни Осени на пороге стоит путешественница Весна с маленьким, сплошь в наклейках, чемоданчиком.
  - Я нарочно не стала звонить! Я хотела, чтоб сюрприз! - бросает чемоданчик, каким-то чудом не попав Марии по больной ноге, виснет у старшей на шее.
  - А не поздновато ты поступать надумала? - Мария слегка отстраняется, глядит испытующе. - Третья декада сентября на дворе.
  - Я не поступать, - Туся встряхивает головой, не иначе как чтобы привлечь внимание к своей новой прическе 'перманент поверх пергидроля', добавившей ей с десяток лет, а с поправкой на ретро-стиль - так и весь полтинник. - У меня тут... ну, в общем, это долгая история, потом расскажу, ага? И вообще, я жить у тебя остаюсь, - меньшая деловито осмотрелась.
  Надо понимать, моментально фиксирует наиболее очевидные и возмутительные факты сестриного житья-бытья: устрашающей формы ножик в двери, которую так и не удосужились покрасить, но уже основательно покромсали, отсутствие занавески на окне, полутораметровые башни из книг на полу, грозящие стать Пизанскими, кажется, даже от намёка на прикосновение. Жалобно морщится. М-дя, а самые интересные открытия традиционно впереди: пустота в холодильнике, отсутствие кухонной раковины и, как следствие, гора немытой посуды в ванной и в довесок - лохмотья обоев в спальне (понадобилось целых три недели, чтобы пристроить в добрые руки пару подобранных на улице шкодливых котов-подростков). Не нужно хватать руками оголенные провода, пробуждая в себе способности экстрасенса, чтобы предсказать: увиденное будет представлено Тусей в ближайшем разговоре с мамой как ужас-ужас. Одна радость: в сто первый раз признав старшую дочь итогом неудачных педагогических манипуляций, Катерина свет Алексанна от дальнейших попыток перевоспитания наконец-то отказалась, предоставив бессмысленный труд Сизифу и непосредственному Мусенькиному командованию. Ни на маму, на сестру Мария давно уже не обижается - они ведь не со зла и даже не по вредности характера. Просто каждому своё... Кажется, так было написано на входе в Аушвитц?
  - В смысле, - на неопределенный срок, - уже не так уверенно добавляет Туся, осторожно проводя кончиком пальца - почему-то среднего - по тумбе для обуви. - Не прогонишь?
  - Осень, - зачем-то оправдывается Мария. И улыбается, старательно изображая торжество орнитолога, коему попался дивный экземпляр синей птицы. - Не-а, не прогоню. Ты у меня Золушкой на полставки подрабатывать будешь. А я тебе за это - кров, продукты питания и прочую сестринскую заботу, идёт? Короче, ты располагайся, я чайник поставлю и вообще пошукаю съестного. А так как мне нравится кушать со сказочками, готовься излагать, что там у тебя приключилось.
  - Там или тут? - серьезно уточняет Туся, и становится ясно: дурное предчувствие опять не обманет.
  А вот меньшая... ну, не то чтобы обманывает, все ж таки ложь - не ее стихия, но принимается старательно уводить разговор в сторону. Подозрительно долго пробует устроиться на табурете с ногами, наконец с тяжелым вздохом утверждает стопы на полу, а локти - на столе и начинает допытываться:
  - Мусь, а ты меня на работу не устроишь? Хотя бы временно? - и, отвечая на недоуменный взгляд, продолжает, все более и более увещевательно: - Я, конечно, без образования, но целых два лета вожатому в пионерлагере помогала...
  - Это тому, в которого ты была по уши влюблена? - для того, чтобы увязать простейшие факты из жизни Туси, не нужно ни малейшей проницательности, а вот чтобы сообразить, в какой из одинаковых жестяных баночек неприкосновенный запас соли - очень даже требуется. Но на нет и суда нет, и Мария, невольно скопировав вздох младшей, карабкается на другую табуретку, чтобы дотянуться до верхней полки шкафчика и изучить содержимое расписных ёмкостей для сыпучих продуктов.
  - Да ну тебя! - досадливо всплескивает руками Туся. - Я ж не о том! Я вот о чем: дети ко мне хорошо...
  - А чего в пед не поступила? Была бы у нас в семье единственной, кто аж в третьем поколении... Ё! - спуск куда неприятнее подъёма.
  - Может, на следующий год, - Туськин ответ больше похож на отмашку, меньшая по-прежнему предпочитает загадывать, а не планировать. - Ты мне скажи: с работой чего, никак?
  - Тусь, я чтой-то не догоняю: дети, работа... где взаимосвязь?
  - Ну, ты ж учишь, так? Вот я и думаю!
  Кастрюлька с картошкой лишь по какой-то немыслимой случайности не превращается в Мёртвое море. Если следовать расхожему мнению, что мужики до старости дети, оно конечно, но... Не, ну понятно, когда человек едет в командировку, а домашние считают, что он там занимается дорожным строительством и прочим народным хозяйством. Но когда человеку нет причин скрывать, что он вот уже год как трудится тренером по пулевой в Спортивном клубе армии, а домашние убеждены, что детишек пестует... Прямо-таки опереточный поворот сюжета!
  - Тусь, как бы сказать, чтобы никого не обидеть...
  'Дзынь!' - коротко и весомо. Лана Леонидовна обычно звонит так, как будто бы в набат бьёт, напоминая о своей значимости для всех-всех-всех, а тут... Муся, ты популярна, пора начинать раздавать кому автографы, кому тумаки. Главное - не перепутать, кому чего.
  - Не, ну нифига себе! - Мария восторженно свистит. - Зеленые человечки где-то мой адресок надыбали!
  - Они за тобой следили-и-и, агент Скалли! - тоном мультяшного злодея воет Колька. И добавляет уже совершенно обычным... ну, то есть, ковалёвским, слегка ёрническим: - На летающей тарелке, звиняй, не покатаю. На всех планетах, где мне довелось побывать, искать вечером место для парковки возле жилого дома - задача, способная поставить в тупик даже такого опытного космического рейнджера, как я. Так что я - на метро, ибо аз есмь гуманоид дальновидный.
  - То есть водку не будешь, - констатирует Мария, демонстративно преграждая другу дорогу на кухню. И думает: а со стороны презабавно ведь должно смотреться: пусть не бесплотное, но и отнюдь не упитанное создание, метр шестьдесят пять вместе с наверченным на затылке пучочком, сдерживает чуть ли не двухметрового детинушку. Аж целых полторы минуты. А потом Ковалёв с возмущенным 'это ещё почему?!' попросту переставляет её, и усилие, кажется, совсем незначительно превосходит мышечное напряжение шахматиста, двигающего фигуру.
  - Так прозреть должон, что от неё похмелье приключается.
  - Не от неё, а от неправильной компании и отсутствия повода. Компания у нас хорошая... во, привет, Натусь! Ну, что я говорил? даже третьего искать не надо. А повод... это уже от нас тобой зависит, Марийка, будет он или нет, - и интимно понижает голос: - Пойдём пошепчемся?
  - Да не шепчитесь, - с лёгким сожалением говорит Туся, любопытно сверкнув глазами на Кольку, потом на сестру. - Я до магазина пробегусь, как-то мне эти пельмени, что у Муськи в морозилке завалялись... в общем, не очень.
  - Растут детки! - умиление в Колькином голосе и во взгляде, коим он скользнул по закрывшейся входной двери, почти непритворное. - А ведь раньше, рупь за сто, сделала бы вид, что шуршит по соседству, а сама - ухом к заранее облюбованной щелке.
  - Да не успела бы она заранее. Только что свалилась, как снег на голову.
  - Во, видишь, сколько тебе сегодня радости! - Ковалёв поднимает руку, требуя тишины, осторожно садится на табуретку, прислушивается к её печальному скрипу и, выдавив озадаченно-констатирующее 'м-дя', принимается вертеть в руках вторую. - Вот это стул - на нем сидят? Знак вопросительный.
  - Не нуди, - отмахивается Мария. - А то ведь напомню старый добрый принцип насчет инициативы и инициаторов. Кофе будешь?
  - Кофе... Растворимый... - Колька мечтательно жмурится и, приоткрыв один глаз (правый, что не удивительно), отважно хлопает чайник по выпуклому боку. - Тёплый... Из моей любимой литровой кружки... БУДУ!!! Только я это, на диванчик перемещусь, новости врублю какие-нибудь международные... для успокоения нервов, ага?
  - Стоп, а как насчет жутко серьезного и жутко секретного разговора? - Мария хмурится. - Намахал, да?
  - Это ты мне, честнейшему из людей, светильнику правды и лучине истины?! - Ковалёв поднимает глаза к давно не белёному потолку и тихо ойкает. - Проще говоря, с тебя кофе, с меня - дозволенные речи. Если чё, насчет дозволенных - вообще не шутка...
  И, уже возлежа на диване и потягивая горячий раствор пыли, вытрясенной из мешков с бразильских плантаций, продолжает, как всегда, четко с того самого места, на котором прервался:
  - Был вчера о тебе разговор. Серьёзный. И по сути серьёзный, и по уровню нешутейный.
  И, душераздирающе похрустев сушкой, вдруг резко меняет направление:
  - Ты с какого года тут живёшь?
  - Прописана в девяносто пятом, по факту - с девяносто седьмого.
  - Считай, год-полтора, - Ковалёв делает многозначительную паузу. - Но так и не обжилась. Гостиница минус три звезды.
  - А тебе-то что? - огрызается Мария. - Я сюда только ночевать заявляюсь.
  - Разумеется, - на удивление легко соглашается Колька. - А ещё тут находят приют многочисленные дальние родственники и друзья дальних родственников. А также кошечки и собачки, которых ты подбираешь на улице и потом тайком, чтобы не повредить своему реноме железной леди, распихиваешь по добрым людям.
  - Не, ты реально, что ль, за мной следишь? - она не чувствует ни гнева, ни удивления. Хуже: она не чувствует вообще ничего, кроме утомления, кисловатого, как послевкусие растворимой радости патологических лентяев.
  - Не слежу, а присматриваю, - Колька усмехается.
  И Мария понимает, что мир по-прежнему не так уж и плох. Не может быть плох, пока есть, кому за тобой присмотреть.
  - А чего ты на дверь фанерку какую-нибудь не привесила, а? - Ковалёв отставляет кружку, приподнимается, без усилия вытаскивает из двери стилет и мгновение-другое любуется на результаты своего труда: сначала на аккуратную дыру в двери (если бы Мария вытаскивала, она бы расшатала, расширила), потом - на клинок. - Вопрос исключительно риторический. Девяносто девять из ста мужиков мишенью озадачились бы из практических соображений, девяносто девять из ста женщин - из эстетических. И не обольщайся, ты и в этот один процент не попадаешь. Потому что тебе даже не просто наплевать, - тон рубящий, жесткий. Попробовать сейчас влезть в диалог - все равно что нарочно удариться физиономией о скол кирпича. - Для тебя это жилище так и не стало домом. Ты и живешь-то здесь только потому, что это дом дяди Миши. Его вещи доживают - и ты вместе с ними. Вон, новую дверь сподобилась навесить - и испаскудила сразу. Для тебя все тут или дядьмишино, это надо беречь, или ничьё, - Колька со злостью вгоняет стилет в многострадальную деревяшку чуть не по самую рукоять.
  Они оба знают: бывают темы, к которым нельзя позволять прикасаться никому. А ещё - что из этого 'никому' есть исключения. Одно исключение. Это исключение по имени Лучший Друг Юности сейчас сидит перед Марией и, упрямо глядя ей в глаза, втолковывает:
  - Болтаться между небом и землёй - это не для тебя. Вот ты и планируешь завтрашние дела - надо ведь чем-то день заполнять, правильно? - но избегаешь думать о приближении послезавтра. И окружающий мир тоже заполнять потребно, ты не умеешь быть одна. А так как свой - это тот, на кого всецело можно положиться, вокруг оказываются сплошь чужие...
  - Сеанс любительского психоанализа? - все-таки решается встрять Мария. Ей не по себе от непривычной Колькиной серьезности, но по душе его правота. И тревожное ощущение, которое он назвал 'между небом и землёй', нарастает.
  - Нифига подобного, вполне себе профессионального, - не принимает лёгкого тона Ковалёв. Но смягчается: - Тут ведь всё проще простого, Марийка. Пока ты весь мир делила на своих и чужих, ты знала, кто ты и для кого. Даже в откровенно поганых ситуациях - знала. А потом р-раз, - Колька рубанул воздух ладонью, - и все чужие... Короче, я ещё три месяца назад, на нашей с Полинкой свадьбе, заметил: ты на людей стала смотреть, как будто бы техдокументацию составляешь на тех и на этих. А что, вполне себе подход: если в работе устройства произойдет сбой, но него ведь обижаться не станешь, так? Кстати, а чего это мы впотьмах сидим? Наташка - дитё впечатлительное, рОманов подначитавшееся, ещё вообразит невесть что, - не глядя, ткнул пальцем в выключатель. - Во, надо же, работает! Так и у тебя с людьми: работает - отлично, дал сбой - ну что ж, ничего неожиданного не произошло. Не по-людски это, Марийка.
  - Не пойму, к чему ты клонишь, - кажется, демонстрация независимости не удалась, вышло что-то вроде жалобного 'мяу'.
  - Ни к чему, - пожимает плечами Ковалёв. - В принципе, даже предложение мог бы не озвучивать, тем более что не уполномочен. Всё равно на днях тебя пригласят и изложат, причем, зная тебя, убежден: им ты вряд ли скажешь 'нет'. А вот меня можешь и послать.
  - Стоп! - Мария хмурится. - По пунктам. Кто они, куда пригласят, почему я им не скажу 'нет', а тебе скажу?
  - Потому что за те десять лет, что я тебя знаю, ты не упустила ни единого шанса вырасти над собой, - просто отвечает Колька. - За что и ценю. Но нового ты откроено побаиваешься, так что для меня вполне способна разыграть моноспектакль 'И хочется, и колется, и мама не велит'. Но прекрасно понимаешь, что товарищи из нашей конторы воспримут 'нет' именно как 'нет' и от повторных предложений воздержатся.
  - Какое дело до меня ГРУ? - ворчливо осведомляется Мария, а Ковалев довольно щурится: любопытство - шило, его в мешке не утаишь.
  - Да люди сказывают, стреляешь ты недурственно. Характер, правда, не ахти, но в нашем деле агнцы либо в плов попадают, либо клыки отращивают, и ваще - ну какой ещё характер может быть у помеси динго и ехидны?
  - Ага, я, значит, помесь... - Мария зловеще озирается по сторонам в поисках орудия вразумления. - А ты, надо понимать, - тот самый человек?
  - Они и сами могли набрести на твою кандидатуру. Я всего лишь проявил разумную инициативу, чтобы застраховаться от случайностей. А польза - объективная, - Колька с менторским видом воздел перст. - Мир, кстати, посмотришь. Танковых туров по Европе не обещаю, но вот морские круизы... в Западном полушарии. Ну, и экзотика всякая, само собой.
  - А ты знаешь, Коль, я всё-таки скажу 'нет'.
  - Ы?
  - Ненавижу быть чьей-то протеже, - Мария наклоняет голову, словно готовясь бодаться с невидимым врагом. - Но всё время выходит, что... Сначала за дядей Мишей ходила, как нитка за иголкой, теперь ты вот меня тянешь.
  - Ты не чья-то, - Ковалёв достает пачку сигарет, предусмотрительно тянет сразу две. - И не протеже... тьфу ты, слово-то какое, точняк из Натуськиных книжек, - подносит зажигалку к её сигарете, закуривает сам. - Ты - наша. Просто наша - и всё.
  - А ты знаешь, Коль, - Мария затягивается совсем не глубоко, но у неё вдруг перехватывает дыхание, - у меня в последние дней... не скажу точно, сколько, чтобы не соврать, было ощущение: что-то обязательно должно случиться, не факт, что к добру, но... лишь бы случилось, одним словом.
  - Да ла-адно, не благодари, - благодушно тянет Ковалёв. - Лучше бурды ещё плесни... не, если лучше, то - коньяка, у меня, понимаешь, такое нехорошее ощущение, что я не только желудок, но и душу обманываю.
  - В книжном шкафу, - Мария, выказывая полное нежелание перемещаться куда бы то ни было, разваливается в кресле. - А чего ты так смотришь? Я нормальный русский человек, у меня даже хлеб в морозилке. И не надо хи-хи, он реально так долго не черствеет, а я вечно забываю по дороге домой в булочную забежать. Что же до ощущений, недавно прочитала дивное... даже запомнила... во! 'Самообман - последнее прибежище разума, когда прошлое медлит стать настоящим'. В тему, правда? И никогда не догадаешься, где я это вычитала.
  Николай застывает с бутылкой в руках.
  - Ты даже не представляешь, насколько в тему! А вычитала, как ни странно, в газете, в насквозь политической статье. Фамилиё авторское помнишь?
  - Не-а, - почему-то почти не удивляясь осведомлённости Ковалёва, отвечает Мария. - Поляческое что-то, кажись.
  - Вот то-то и оно! - туманно подтверждает Колька и, ставя точку прежде, чем Мария поставит вопросительный знак, заключает: - Подрастёшь - поймёшь.
  Переглядываются. Оба знают: она, даже когда поймёт, повзрослеет навряд ли. И что с того, что перестала бояться острых ножиков и недобрых людей?
  
  Глава 4
  
  - ...режиссер молодой, умеющий взглянуть на... э-э-э... тему под неожиданным углом... - кинообозреватель теребит седоватую бородку, демонстрируя вдохновенную задумчивость, - и при этом он скрупулезно воспроизводит... э-э-э... картину событий. Нам известно, что работе над фильмом предшествовали два года сбора материала, встреч с э-э-э... непосредственными участниками событий, которые сегодня уже в полной мере можно назвать историческими, хотя нас отделяет от них всего лишь... э-э-э... шесть лет.
  Интересно, этому многозначительному 'э-э-э' с целью демонстрации напряженной работы мысли их спецом учат в... где их там учат? Эх, далёк ты, Антоша, от искусства! Зато к телевизору близок. В примитивно-географическом смысле слова. Нажми на кнопку - получишь результат. И как раз вовремя. 'Приятного вам просмот...' Чпок!
  - ...и это новый рекорд Русской Советской республики, - тому, кто в детстве коллекционировал матрёшек, должно быть отрадно смотреть на нарисованное личико дикторши. Сеструха коллекционировала. А он, Антон, клеил модели танков. Да и сейчас предпочел бы что-нибудь про бронетехнику или другое, столь же внушительное... А на студийном экране, что за спиной у матрёшки, как назло - хлипкая на вид рамочка с крылышками, навевающая мысли о сравнительно недорогом способе свести счёты с жизнью. - Напоминаем, что мастер спорта по дельтапланеризму Хозе Хорхе Барригичеа, участник войны с так называемым 'Исламским Халифатом', получил гражданство РСР в девяносто пятом году...
  Серьёзный парниша... хоть и дельтапланерист. И что им по земле не ходится, а? И чего вообще этот, прости, Господи, Хозе Хорхе у нас забыл?..
  ...И чегой-то ты, Антоша, сегодня скрипучий, как рассохшийся стул? Вот и на фильм не глядя обиделся. А может, и вправду хороший и даже полезный?
  Только не для тебя. У тебя своя кинолента в голове крутится.
  Прекращай-ка ворчать и ступай на солнышко. Со своими пересечься, опять же, надо. И реальность поглядеть, а то так и погрязнешь на целый день в воспоминаниях.
  То-то и оно - погрязнешь.
  Слякотно тогда было. Дождливо. Холодно.
  Противная влага насквозь пропитала бушлат, брюки, вязаную 'пендюрочку' на голове. Кожа коричневых офицерских туфель разбухла, так же, как и ступни ног в протёртых до дыр носках. Но настроение - бодрое. Потому что началось!
  Дни бесплодного стояния на площади у баррикад вдруг резко сменились стремительно пролетающими минутами и часами движения. С той самой минуты, когда первая самоходная гаубица с провисшим на кончике антенны красным лоскутком, развернулась, уродуя траками асфальт, кормой к баррикаде и из неё, стаскивая на ходу шлемофон, выбрался пожилой грузный подполковник с пожелтевшими от курева густыми усами, маятник судеб всех людей, находившихся в Доме и вокруг него, судеб всех людей в стране и многих - в мире, вдруг завис в неподвижности и, постепенно набирая ход, качнулся обратно...
  Странно и непривычно было наблюдать, как практически мгновенно куда-то испарились праздные зеваки и ельцинские опричники из оцепления - 'полицаи', как с чьей-то лёгкой руки многие их именовали. Хотя, конечно, понятно: дело начинает пахнуть... и даже не керосином, нет - железом, а против 'Гвоздик' с их бронёй и калибром резиновые демократизаторы и короткоствольные 'сучки' - не пляшут... Кстати говоря, в окрестностях было найдено довольно много брошенных дубинок и щитов, которыми кое-кто из защитников тут же и вооружился на первое время. Жаль только, что ни одного АКСУ подобрать не удалось: то ли местные мальчишки, самые отчаянные, которых старшим родственникам не удалось удержать дома, подоспели раньше, то ли, что вероятнее, никто из омоновцев не рискнул бросить огнестрел в неспокойное время...
  'Жёлтый Геббельс', оказавшийся, на свою беду, в пределах выстрела прямой наводкой, был захвачен группой ребят из жереховского Союза Офицеров. Командовавший ими бравый майор с двумя орденами Красной Звезды и третьим - 'За службу Родине в ВС', именуемом в народе 'Крабом', распорядился задержанных милиционеров из экипажа не обижать. А чего их обижать-то? Люди как люди... хоть и серые. Не враги.
  Водителя временно отконвоировали в подвалы Дома, а прапорщика - оператора связи вновь усадили внутрь бронекорпуса, только теперь уже с охраной и новым мехводом...
  Это происходило в реальности. Но как будто бы в реальности параллельной. Вот так вот всегда: ждёшь чего-то, ждёшь, а оно всё равно случается чуть ли не вдруг, и события нарастают, подобно гулу приближающегося поезда, и земля ходуном ходит, подталкивает: ну расправь же ты крылья, ну поднимись!
  И Москва была не похожа на Москву - какая-то на удивление провинциальная без толп праздношатающихся и целеустремлённых прохожих. Нет, столица не вымерла, как в рассказе какого-нибудь западного фантаста, выдающего желаемое за действительное: праздношатающиеся схлынули, а целеустремлённые стали еще целеустремлённее: поскорее бы проскочить к месту работы, а то мало ли что... не разобрать, к добру оно или к худу. Эх, недаром у китайцев в старину самым страшным проклятием было: 'Чтобы тебе жить в эпоху перемен!' Подрастратили люди способность верить в лучшее. Ему, Антону, куда проще - у него есть приказ, обязывающий, помимо всего прочего, не верить, а знать.
  И то, что свершалось у него на глазах, убеждало: все идёт правильно.
  Спустя четверть часа тот самый канареечного цвета БРДМ, уже успевший обзавестись размашистой надписью фломастером 'Смерть ЕБН!' и увенчанный красным флажком на антенне, запыхтел, окутался солярным дымом, развернулся и двинулся вдоль по улице. Теперь из динамиков его неслись не непристойно-разудалая 'Семь-сорок' и хриплая запись ельцинского выступления, а первые такты 'Вставай, страна огромная!' и только что принятое обращение к народу:
  'Товарищи! Сограждане! Русские люди!
  Антиконституционное выступление бывшего президента Ельцина и его преступного окружения, встретившее мужественное сопротивление патриотов - защитников свободы, порядка и конституционного строя в России, терпит поражение за поражением. Войска переходят на сторону законной власти - Верховного Совета России...'
  А вот о том, что случилось получасом позднее в другой стороне, на стадионе общества 'Торпедо', Антону рассказали через некоторое время, когда он, пусть не доучившийся, но все-таки историк, решил самостоятельно воссоздать полную картину событий - хотя бы просто для себя. Там, на стадионе, в десятом часу утра грохнула гаубица, обязанности наводчика которой выполнял не сержант-срочник, а лично комбат, прослуживший в войсках без малого восемнадцать 'календарей', из них два - 'за речкой', вблизи отрогов Гиндукуша. Разум его был ясен, расчёты - точны, рука - тверда. Это потом остепенённые почти что коллеги Антона проведут параллель между выстрелом гаубицы и залпом 'Авроры' - историкам полагается мыслить глобально. Это потом авторы книжек для детей и юношества опишут одухотворённое лицо настоящего русского офицера и сочинят слова, что он якобы произнёс в тот судьбоносный миг, - писателям полагается воспитывать подрастающее поколение. Заодно и мысли изобретут, которые проносились в его голове, подобно... - образы сообразно талантам и по вкусу. И никто не оспорит, ведь легенды - вещь нужная. Разве что в приватной беседе с Антоном очевидцы подтвердят: самым печатным из слов, которые сквозь зубы выцедил в памятный момент комбат, было 'гниды' - в отношении, так сказать, адресатов. Да и прежде Антон готов был поклясться: думал комбат в тот момент не о долге и не о присяге - много ли человек думает о руках или о сердце, если те нормально работают? - нет, исключительно о цели. И как о квадрате таком-то, и как о скоплении неразумных прямоходящих, из-за действий которых вот-вот должен был попасть под сокращение. Не попал. Не успели. А вот в цель - попал. Единственный 152-миллиметровый снаряд рванул на Ильинке, в каких-то трёх метрах от фасада здания, где заседало ельцинское правительство.
  Подчинённые Черномордина, незадолго до этого насмехавшиеся над полученным по телефону ультиматумом Верховного Совета, как-то очень быстро сообразили, что время смехуёчечков прошло безвозвратно. Буквально на глазах из вальяжных жирных котов, развалившихся в мягких креслах, они трансформировались в суетливых крыс, уносящих с давшего течь корабля не только свои ноги, но и всё, что плохо лежит, - от японских копиров до денежных сейфов. Самые трусливые (а вернее, самые замаранные и понимающие, чем может закончиться для них пребывание в стране, где крохотно тлеющая у здания Парламента искорка восстания, вспыхнув, начала распространяться во все стороны, как огненная дорожка по куску пропитанной спиртом ваты) принялись скупать билеты на ближайшие авиарейсы за кордон. Вскоре в окрестностях московских аэропортов скопились десятки дорогих иномарок представительского класса. И в сгустившемся от работы множества двигателей воздухе неслышно витало... да если бы романсовое 'Белой акации гроздья душистые'! нет! - что-то на три аккорда, подозрительно похожее на бессмертную 'Мурку'.
  Ну, а другие - в их числе и Антон - в это время перемещались по городу и за его пределами отнюдь не на иномарках. В Тверь и Тамбов группы жереховских офицеров в полной форме выехали на грузовых ЗИЛах какого-то СМУ, имея на всех по паре спешно полученных ПМов и по грозному приказу за подписью министра обороны Мочалова. Приказы эти предписывали снимать с консервации стоящую в ангарах самоходную технику и выдать приехавшим стрелковое оружие и боекомплекты со складского хранения.
  Бойцы Первого полка народного ополчения на мирного вида 'Икарусе', но в сопровождении одной из 'Гвоздик', приведённых на помощь защитникам Конституции усатым подполковником, направились к ближайшему магазину оружия и снаряжения компании 'Доспех'. Поморщившись в сторону металлической шторы-жалюзи - тоже мне нашелся железный занавес! - подполковник обыденным тоном, как будто бы ничего особенного и не происходило, отдал приказ на вскрытие помещения и временную - 'до окончательной победы законно избранной государственной власти' - реквизицию хранящихся в магазине ружей, карабинов, сигнальных и радиопереговорных устройств, а также снаряжённых боеприпасов.
  Уставшие от многодневного напряжённого бездействия ополченцы-добровольцы споро подцепили буксировочный трос самоходки за штору, мехвод чуток сдал назад - и пару секунд спустя железяки с дребезжанием рассыпались по асфальту, открывая металлическую дверь, декорированную импортной коричневой плёнкой-самоклейкой. 'Были сборы недолги': спустя полминуты и эта преграда перекосилась на сорванных петлях, гостеприимно открывая путь внутрь.
  Истеричный трезвон сигнализации, похоже, перебудил всё население окружающих пяти-шести кварталов... если, конечно, кто-то по странности ещё не проснулся от рёва и лязга самоходной гаубицы. Жёлтый уазик с милицейской ГОР* (*группой оперативного реагирования) выскочил из-за угла, когда ополченцы, развернувшись в живую цепочку, уже передавали друг другу первые охапки картонных коробок с ружьями, загружая их в автобус. Подполковник, в сопровождении двух человек: капитана с незапоминающейся внешностью и сержанта запаса Анатолия Пливо, облачённого в свою армейскую форму с буквами 'ВВ' на краповых погонах, решительным шагом направился к вооружённым милиционерам:
  - Подполковник Сухов, командир 315 ОУЦ! Кто старший? Ко мне!
  От машины отделился милиционер с автоматом, под бронежилетом топорщится погон с просветом. Насторожённо приглядываясь, приблизился к Сухову и представился, не прикладывая руки к козырьку:
  - Старший лейтенант Газарян! Что здесь происходит, прошу предъявить документы!
  - На здоровье. Смотри.
  Подполковник раскрыл перед лицом милиционера зелёную книжечку удостоверения, не выпуская, впрочем, её из рук.
  - Увидел? А теперь сюда смотри! - удостоверение исчезло во внутреннем кармане и перед глазами старлея почти мгновенно, как платок фокусника, развернулся белый лист с печатью и кучерявыми росчерками подписей под печатным текстом. - Вот приказ: произвести немедленную реквизицию всего стрелкового вооружения и средств связи в Москве. А вот это, - прошелестела ещё одна бумага, - распоряжение всем представителям правоохранительных органов не препятствовать исполнению мной и моими людьми своих обязанностей. Подписи, думаю, чёткие, разобрать можешь?
  - Так точно, товарищ подполковник! - четко отрапортовал старший лейтенант. И, минуту подумав, добавил уже не так уверенно: - Но ведь это всё равно проникновение на частную территорию, опять же, материальный ущерб...
  - Не беспокойся, старшой, ущерб владельцам компенсируют из федерального бюджета. Без последних штанов не оставят. Если, конечно, те не выступят против законной власти. Что касается проникновения - ты вот что: оставишь тут одного из своих орлов для охраны, и мы парочку выделим. Внутри ещё много ценного, так что стоит присмотреть за этим делом, чтобы, как в том анекдоте, контра концервы не растащила... Вопросы есть? Вопросов нет. Исполнять!
  Резко развернувшись, Сухов твёрдым шагом направился к гаубице, напряжённой спиной ощущая недоумённо-растерянные взгляды милиционеров и вслушиваясь: лязгнет или не лязгнет позади предохранитель автомата... Лязгнуло: два металлических щелчка подряд дали знать, что командир опергруппы Газарян всё-таки решил подчиниться приказу странного подполковника. Главно дело - чтобы и подчинённые старшего лейтенанта милиции приняли верное решение. Не нужно своим стрелять в своих, совсем не нужно. Те, в кого требуется пустить пулю, сидят на Барвихе, в Кремле или на Ильинке, если ещё не драпанули за кордон под крылышко своих западных 'спонсоров'. Впрочем, на тех, кто особо рьяно 'отличился' в развале великой страны и экономических экспериментах по обнищанию граждан и собственному обогащению, и за кордоном ледорубы найдутся. Крот истории роет медленно, но неотвратимо. Эти же ребята-милиционеры, по сути, ни в чём не виноваты: служба у них такая - охранять общественный порядок, вот они и охраняют. Молодцы. Государство без полицейской службы существовать не может, иначе это уже не государство, а махновщИна полнейшая. А что во главе его сидит пьяная сволочь, так это дело поправимое. Для того и за оружие взялись, чтобы вернуть людям гордость за страну и чувство человеческого достоинства. Теперь главное - не дрогнуть, не сдать позиций. А то уж больно скользкая публика в Доме собралась... Нет, те, кто на баррикадах, те, кто в спортзале - люди прямые и честные, в случае чего - не сдадут... А вот те, кто в уютных кабинетах... Этих нужно на свет, как купюру, смотреть: не фальшак ли?
  Час спустя бойцы Первого полка народного ополчения имени Верховного Совета России получали оружие привезённое оружие. Сидящий за столом майор - с бодрым выражением лица и усталыми глазами - придирчиво сверял военные билеты со списком личного состава, обращая внимание не только на ВУС, но и на записи о наградах и прохождении службы в ДРА и 'горячих точках', которых со времён Горбачёва слишком много появилось на советской земле. Примерно две трети военников он возвращал владельцам: 'Возвращайтесь в расположение'. Несмотря на возмущение получивших отказ, их споро оттирали в сторону следующие жаждущие вооружиться. Документы же 'счастливчиков' майор передавал стоящему у соседнего стола подтянутому парню спортивного вида в потёртой турецкой кожанке:
  - Оформляй!
  Тот вскрывал очередную коробку с ружьём или карабином и, разобрав номер, аккуратно вписывал его в графы на десятой странице документа, дублировал в прошитой и опечатанной книге учёта, после чего протягивал ручку ополченцу:
  - Распишитесь. Получите.
  Расписавшийся принимал обеими руками оружие, чётко зачитывал вслух номер и, засунув в карманы две картонные пачки патронов, отправлялся к месту переформирования подразделений.
  В числе счастливчиков, с получением хоть какого-то оружия ощутившими себя не предназначенными на заклание овнами, а полноценными защитниками народа и конституции, оказался и Антон. Причём повезло вдвойне: ему достался охотничий карабин К1, а по сути - добрый старый трёхлиней образца 1938 года: ладненький, прихватистый, мощный и меткий. Клеймо на стволе ясно утверждало, что оружие произведено в далёком 1940 году и, как предположил Антон, с большой долей вероятности поучаствовало в боях с фашистами, а возможно - и с самураями. Что ж, карабин, метко бивший в ту войну врагов внешних, должен сослужить службу и против врагов внутренних, засевших в Кремле, как некогда поляки и бояре-изменники, укрывавшиеся там против ополченцев Пожарского, Минина и Трубецкого.
  Хотелось петь от радостного ощущения истинности всего происходящего. Когда же, разложив на смятой газете разобранный карабин, он принялся за чистку, в памяти отчего-то всплыл залитый щедрым закавказским солнцем плац, раскрытая папка с гербом СССР в руке и собственный голос: 'по приказу Советского правительства с оружием в руках выступить на защиту моей Родины - Союза Советских Социалистических...'
  Потом было многое... Были бейтаровские 'кукушки', стрелявшие как по нашим патрулям на московских улицах и площадях, так и просто по прохожим. Жаль, почти никого из этих сволочей отловить живьём не удалось: расстреляв не прицельно один-два магазина, они просто бросали на 'лёжках' или прямо в подъездах оружие, скидывали перчатки и маски и, выбравшись проходными дворами, смешивались с народом. Кстати говоря, реакция московских обывателей на события удивляла: по тротуарам ходили люди, работали почти все магазины, парикмахерские - в одну из них Антон заскочил, чтобы привести себя в порядок, но увы: там не оказалось даже традиционной 'опаски', пришлось состричь щетину 'под нуль' электромашинкой для стрижки волос. Тоже крепко сидит в памяти, хотя, вроде бы, чего особенного?
  Были бои у ретрансляционных башен Останкина и Шаболовки со спецназовцами 'Витязя' - с первыми погибшими из взвода. Вещание ельцинского телевидения тогда всё же удалось прервать до утра 1 октября. А в 11-30 того дня вице-президент с княжеской фамилией Трубецкой, в камуфляжном 'дубке' со звездой Героя над клапаном кармана, выступал с обращением к народу уже из студии Первой программы. Трансляция шла в прямом эфире. Найти профессионального оператора взамен разбежавшихся 'останкинских' не удалось, и камера краем картинки захватывала отражающееся в полированной поверхности столика измученное бессонницей лицо подполковника Сухова. Антон никогда не вспоминает вслух о том, что тоже был там, но про себя - не без гордости. Всё-таки головокружительное это ощущение - держать руку на пульсе Державы.
  А вот во взятии Дома Правительства, зданий МВД и штаба МВО Антону поучаствовать не довелось: пришлось по приказу командования заниматься задержаниями лиц, обвиняемых в измене Родине и активно участвовавших в ельцинских 'реформах'. Конечно, в массе это была мелкая сошка: 'шестёрки'-журналюшки, коррупционеры средней руки, активные 'демоносоюзники'-западники... Единственными 'жемчужинами' среди этой шушеры, мелко гадящей за долларовые гранты, стали задержанные при его участии экс-мэр Габриэль Поповский и генерал-предатель Дмитрий Волколовов, которого Антон лично успел остановить при попытке выбраться за пределы Москвы в штатском, загримировавшись и по поддельным документам. По делу Волколовова его позднее несколько раз вызывали к следователю и в суд - в качестве свидетеля, разумеется. Ох, и надоели расспросами! Так что когда началась заваруха с ваххабистами на Юге, он рванул туда на первой космической скорости: лишь бы избавиться от судебной мороки и - что уж греха таить - вернуться в простую и понятную жизнь, в которой белое - это белое, ну а черное... соответственно, в какие бы цвета оно ни рядилось.
  А между тем за пределами ТВД шла своим чередом обычная пёстрая жизнь. И чтобы она шла, но не плутала, спустя месяц после наведения конституционного порядка, 10 ноября 1993 года, на базе Первого полка народного ополчения была сформирована бригада Народной Гвардии из двух мотострелковых полков быстрого реагирования, вертолётного полка и двух дивизионов самоходных гаубиц. Командование бригадой принял Герой России генерал-майор Сухов.
  Жизнь и смерть, говорят, - стороны одной монеты. 23 февраля 1994 года президенту РСР Трубецкому выпала решка. Но и Кавказ после этого вздрогнул - и долго ходил ходуном. А главой государства стал Максим Михайлович Сухов. Впрочем, формально должность президента в Русской Советской Республике с тех самых пор отменена.
  А бывший командир Антона всем видам обращений по-прежнему предпочитает простое и домашнее: 'товарищ Сухов'.
  Будь его воля - это сомнений не вызывает - он сегодня пришёл бы к Горбатому мосту. А вот Антон принадлежит самому себе - и потому сейчас идёт на встречу с однополчанами.
  А завтра... завтра снова марш-марш. Отделять белое от чёрного. Уже, так сказать, за пределами...
  Пять дней тому назад его вытребовали из отпуска пред светлы очи начальства. Благо, он все равно проводил отпуск, как полагается закоренелому горожанину, сиречь ремонтировал недавно полученную квартиру. Его черёд в льготной очереди для участников боевых действий подошёл как раз в момент возвращения из полугодичной командировки в дельту Самура...
  Всё-то у тебя, Антоша, не как у людей: работа - на юге, отдых - на севере.
  Вот и давний приятель Маргулис из Четвёртого, курящий на крыльце Управления, встретил широченной ехидной улыбкой.
  - Здорово, Владимирыч! Чего вдруг примчался?
  По глазам было видно: что-то знает. И Антон ответил уклончиво:
  - Дела...
  - Дела у прокурора, - привычно огрызнулся приятель. - Погодь убегать. Ты лучше скажи: у тебя с машиной как? Не обзавёлся ещё, смотрю?
  - А что? Есть варианты?
  - Ну, как сказать... - принялся маневрировать Маргулис. - Вообще-то у меня шкурный интерес. Раз у тебя машины нет, то, может, разрешишь твой гараж использовать? А то у меня тесть 'заставу-флориду' купил из тех, которыми сербы за наш газ расплачиваются, а у нас во дворе не развернёшься. Сам знаешь, как наш район застроен...
  - Ты извини, но пока воздержусь. Гараж мне самому потребен. Мастерю я там всякое-разное.
  - Так тебя же всё равно бог знает, сколько не будет! - наконец подошел к сути хитрый лис. - Чего же гараж зазря простаивать будет-то? А с оплатой я не обижу, можешь быть уверен. Хочешь - за полгода вперёд уплачу?
  - Н-не по-онял! - добросовестно изобразил удивление Антон. - Это ж с чего ты вдруг решил, что меня не будет? Я уезжать не собираюсь, и без того всю весну-лето на югах проторчать пришлось, злобных урюков в человеческий облик приводить... Колись!
  - А чего колоться? Я не орех, ты не Щелкунчик... - осклабился Маргулис. - Лана у меня кто? Правильно! Они с позавчера всей бухгалтерией на вашу командировку бабки подбивают. Завидуют бабы - страсть! Мало того, что баблос идёт на лимончики, так ещё и ехать вам в загранку, в тропики: 'Тэст оф парадайз - райское наслаждение', как раньше в рекламе говорили... - и без перехода: - Так как, договорились насчёт гаража?
  - Нет, не договорились, - решительно прервал торг Антон. - Этот вечер перестаёт быть томным, утро, впрочем, тоже... Ты извини, но насчёт гаражей и прочего барахла после, ага? А сейчас - извини, спешу!
  В отличие от мелкотравчатого лиса Маргулиса, 'Аланский Лис' - так дудаевцы в прошлую войну прозвали генерал-майора... тогда ещё полковника Ходарцева - не стал ходить вокруг да около: сразу же деловито представил Антону его нового непосредственного руководителя, подполковника Русакова.
  - Ну, потом получше познакомитесь, как любят говорить любители позаседать, - в рабочем порядке, - хозяин кабинета отложил трубку и принялся старательно раскатывать на столе карту. - Миссия, скажу прямо, для вас небывалая. И цель, очень мягко говоря, глобальная: способствовать установлению в стране пребывания дружественного нам режима взамен, как несложно догадаться, существующего там ныне проамериканского, - придавил непослушный уголок донельзя старомодным, но явно изготовленным недавно и с намеком, пресс-папье в форме возлежащего на камне лиса. - Задача, достойная эпических героев, не так ли? Зато потом не будете говорить, что начальство о вас не заботится, - Ходарцев по-мальчишески задорно улыбнулся, но тотчас же снова посерьёзнел. - А на дальнюю перспективу - это, конечно, уже не столько ваша задача, сколько дипломатов, но вы ведь всё равно сообразите, - создание в республике наших военных баз как гарантии от внешнего вторжения. Что же до страны... - он кивком предложил Антону взглянуть, - уверен, вам понравится...
  Карта была не генштабовская: все надписи выполнены на испанском. И внутри обведенного красным карандашом контура на побережье Карибского моря крупно и чётко два слова: 'REPUBLIKA ONDURAS'.
  
  Глава 5
  
  - Привет, Тохир!
  - Здравствуйте, Мария Васильевна, - молодой таджик стоит, опираясь на метлу, щурится против солнца. Он всего-то года на три моложе, но так уж у них повелось.
  - А чевой-то ты сегодня предпочёл классику этим... э-э-э... природосберегающим технологиям?
  - Ай-ай, Мария Васильевна, - бормочет, подчеркивая акцент, дворник, и скорбно морщится, - нехорошо говорите, ай, нехорошо! Тохиру плохо, у Тохира горе: каюк пришёл его износостойкой, простой азиатский каюк. Что может утешить бедного Тохира? Только надежда, что утилизируют мою евростандартную в соответствии с экологическими нормами, - печально качает головой, и Мария готова поклясться, что траектория движения избрана нарочно, чтобы получше, в разных ракурсах рассмотреть Тусю. И даже не оборачиваясь, твёрдо знает: Тохир провожает сестру обалдело-восхищённым взглядом. Натка - в маму, беленькая, как фарфоровая куколка, личико - будто нарисованное, да ещё и выглядеть умеет. А ей, Марии, достались заурядные черты лица, тяжеловатый отцовский подбородок, русые волосы, которые лень перекрашивать в более эффектный оттенок... да и не умеет она быть эффектной, хоть её от кутюр разодень. Раньше, было дело, переживала, а теперь даже рада - таскает то, в чём удобно, и не парится. Правда, сегодня, вопреки обыкновению, упаковалась в платье, бело-серо-жёлтое, как московский октябрь. Туся глянула - и трагедийно закрыла глаза рукой:
  - Слушай, Мусь, ну давай мы тебе что-нибудь нормальное купим, а?
  - Ы? - изобразила непонимание Мария, задвигая туфли на шпильке подальше под обувную полку. Хотелось пофорсить напоследок, но практицизм одержал убедительную победу.
  - Ну, или сегодня просто погуляем, - понятливо пошла на попятный меньшая, - я же знаю, ты магазины не любишь. А как вернешься из командировки - тогда... - и вздохнула. Неизвестно, чего в этом вздохе было больше: печали, что так и не успела толком пообщаться с сестрой или старательно скрываемой радости, что на неопределённый срок остается единственной хозяйкой московской двушки, но явно присутствовало и то и другое.
  И вот сейчас они идут, две такие непохожие, бело-серо-желтая Мария и жемчужно-серебристая Туся, и для одной многое впервые, а для другой что-то точно в последний раз. Но ещё неизвестно, кому из них радостнее.
  - Странный дворник, - они ушли уже достаточно далеко, но меньшая зачем-то понижает голос и оглядывается с грацией киношного спецагента, проверяющего отсутствие 'хвоста'.
  - Самый обыкновенный, - иронически фыркает Мария. - Студиозус. В Бауманке гранит науки грызёт, а на досуге - то, чего другие нагрызли и за собой не убрали, типа шелушек от семечек, подметает. И не надо прикидываться снобом, у бабушек на скамеечке это один фиг лучше получается. Тохир - парень с принципами и принципы свои воплощает в жизнь, - они входят в трамвай и притираются к окошку, чтобы без проблем и на Москву любоваться, и разговор продолжать. - Он с полгода у меня на квартире стоял, пока места в общаге ждал. И я, понятно, у него спросила, чего это он в дворники подался, мозги у него на месте, мог бы и посолиднее подработку найти. А он и говорит: не-е-ет, - старшая качает головой, копируя манеру таджика, - на учёбе сидишь, устроишься куда-нибудь чертёжником - опять сиди. А тут - и движение, и людей, опять же, повидаешь. Я подумала-подумала - а он ведь прав. Мудрый он, Тохир-то. И это он ещё о том очевидном не договаривает, что семье помогает, у них-то с работой и с зарплатами по-прежнему не ахти.
  Но Тусе не интересно про Тохира. Она во все глаза разглядывает людей - оценивающе, магазины - с воодушевлением.
  - А правду тёть Надя говорила, что в Москве ещё очередей полно, - наконец изрекает младшая с лёгким превосходством.
  Мария следит за направлением её взгляда - и смеётся:
  - Да это народ талоны отоваривает.
  Туся обалдело хлопает глазами:
  - А что, в Москве еще талоны, да? У нас три года скоро, как отменили.
  - Угу-угу, и на бесплатное детское питание - тоже?
  Про детское питание меньшая не знает ничего. По сути она сама ещё дите, хоть и девятнадцати лет от роду. Марии хочется побродить по дворам, Натусю неодолимо тянет в центр. В результате их маршрут настолько извилист, что старшей приходится время от времени останавливаться и ориентироваться. В конце концов они упираются в вывеску на дощатом заборе, лаконично информирующую прохожих, что здесь-де СМУ такое-то ведёт строительство детско-юношеского спортивного центра. И даже за временные неудобства извиняются. Город высокой культуры, чё! Впрочем, Тусю это не утешает: она трагически морщится, оттирая белоснежным носовым платочком рыжеватую пыль с носка 'лодочки' и заунывным голосом в который раз заводит песню: надо было зайти в кооперативный магазин одежды, там хоть и дороже, чем в государственном, зато при нём - ателье. И вдруг её как будто бы осеняет:
  - Мусь... ну Му-у-уська! Пойдём в цирк, а? Я тут на экране на уличном рекламу видела - цирк на гастроли приехал, итальянский!
  - Надо же! - Мария с деланным удивлением приподнимает брови. С легкой грустью припоминает: вот с таким же придыханием мама всегда произносит слово 'импортный'. - А я думала, эти гордые потомки римлян до сих пор пребывают в убеждении, что русским цирк не нужен. Потому что у нас тут и так по улицам ходят на задних лапах белые медведи и играют на балалайках. И, что вообще непростительно, - даже не тарантеллу. Дикая страна!
  - Фу, вредина! - снова срывается на слезливый тон меньшая. - Ты прямо говори - пойдёшь?
  - Не-а, Натусь, - Мария качает головой чуть виновато. - Хочешь - иди. А я лучше на Горбатый мост.
  Бабье лето утратило чувство реальности - иллюминировало оконные стёкла тропически яркими солнечными зайчиками, пробивается хулиганисто-вихрастой травой на стриженых под осень (или правильнее сказать - под бобрика?) газонах. А на календаре - третье октября.
  Третье октября - красный день календаря. Но только потому, что в нынешнем году пришёлся на воскресенье. Вялые дискуссии об учреждении нового праздника в последний раз велись года четыре тому назад. Или Марии так кажется потому, что от госпитальной тоски она, перечитав все книги, что только смогла раздобыть, принялась за газеты? И со спокойным одобрением человека, который пережил собственную смерть и выкарабкался после гибели самых близких, приняла известие: никаких шумных гуляний в этот день не будет. Если люди собственным бездействием долгое время поощряют дурака к игре со спичками, а потом, когда пожар уже уничтожил часть построек и подбирается к другим, спохватываются, кидаются тушить пожар и отнимать спички - есть ли им, что праздновать? Вот помнить - да. Как бы банально это ни звучало: помнить для того, чтобы никогда не повторилось. Несмотря на отсутствие у этого дня официального статуса, флаги вывешиваются из года в год, а на Горбатом мосту и у стадиона 'Торпедо' собираются те, кто не только помнит, но и знает не понаслышке. Те, кто не только вспоминает, но и поминает.
  У Марии личные воспоминания о тех днях иные. Воспоминания стороннего... да не постороннего. Совсем недавно она, без протекций и взяток, поступила пусть и в провинциальный педагогический, но на престижный иняз, мама очень гордится и расстроится, если дочь будет прогуливать. Тем более что, по маминому убеждению, уважительных причин нет. А на душе у дочери муторно, хочется завыть по-собачьи, чтобы распугать этих чёртовых кошек. Ещё первого дядя Миша, Витька и Колька уехали в Москву, а ей было строго-настрого приказано сидеть и ждать. Вот она и сидит. Вечерами - так и вовсе в четырёх стенах. Дверь в соседнюю комнату открыта, Муся слушает, как диктор новостей хорошо поставленным голосом с привычной убежденностью вещает невразумительное. 'Фашиствующие молодчики вместе с коммунистическими реваншистами...' 'Так называемые защитники Конституции...' 'Красно-коричневые толпы...' 'Деструктивные элементы...'
  Это значит, всё плохо? Или?.. Муся измаялась.
  А от своих, которые уж точно знают, что там да как, до сих пор ни слуху ни духу. А до своих - почти четыреста вёрст...
  На письменном столе вперемешку - Туськина косметика и школьные тетрадки. Чтобы хоть чем-нибудь заняться, старшая начинает наводить порядок - и находит тоненькую книжечку. 'Слово о полку Игореве'. Натусе надо читать по программе, но она бросила, говорит - скучно, всё равно Юлия Владимировна двойку не поставит... хорошо всё-таки быть дочкой училки! Муся открывает книгу. И сразу же: 'Тогда при Олеге Гориславиче засевалось и прорастало усобицами, гибло достояние Даждь-Божьих внуков, в княжеских распрях век людской сокращался. Тогда на Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, а галки по-своему говорили, собираясь лететь на поживу...'
  Дядя Миша твердит: история повторяется. А дядя Миша всегда говорит правильно.
  'Вступите же, господа, в золотые стремена за обиду нашего времени, за землю Русскую...'
  Она знает: сейчас происходит что-то... пусть не похожее, но такое близкое по сути. Ей бы сейчас к своим... А дядя Миша приказал не рыпаться - и она не рыпается.
  Через два года она не послушается дядю Мишу. Даже несмотря на то, что её отъезд (фактически - бегство) расстроит маму.
  И только единожды об этом пожалеет. На второй день. И даже не потому, что представляла себе войну иначе. Не дура ведь, понимала, что между рассказами дяди Миши, пусть даже и очень правдивыми и до оторопи яркими, и реальностью разница такая же, как между авантюрным романом и милицейским протоколом. Конечно, одно дело - сознавать и совсем другое - воспринимать всеми органами чувств... вроде бы - всё достаточно обыденно, но настолько острее... скальпель хирурга в сравнении с игрушечным пластиковым ножичком!
  А пожалела тогда, когда сообразила: то, что она, девчонка неполных двадцати лет, прибыла сюда добровольцем, делает её в глазах окружающих не героиней, а... лучше бы даже идиоткой, так нет - кем-то вроде бестолковой жертвы. И доказать им, что ты чего-то стоишь, будет куда сложнее, чем пацанам в дядьмишином клубе.
  Атаман, по совместительству председатель солнечнодольского Совета депутатов трудящихся Александр Девяткин, размещая их группу на втором этаже здания Детской школы искусств с развешанным по стенам творчеством местной детворы - девчачьими рукоделиями, спокойными пейзажиками и мальчишечьими рисунками 'про войну', обругал вполголоса, с жёсткой убеждённостью: 'Шинданутая девка! С хрена ли ты с России сюда прикатила? Что - там себе мужика сыскать не сумела, что ажник на войну попёрлась? Естись не с кем? Вот поймают тебя абреки - будет тебе радости: сдохнешь под ними!'
  Полночи проревела от обиды. И сказала себе: в конце концов, она здесь не для того, чтобы кому-то что-то доказать, а чтобы на этот раз быть вместе со своими.
  А под утро, сорванная с панцирной кровати воплем: 'Взвод, подъём, тревога!', грохоча по ступеням лестницы берцами с незавязанными шнурками и цепляясь в полумраке за перила чехлом старенькой, но надёжной ЦВ-55, она и думать забыла и об обидно-резких словах, и о самом сотнике Девяткине.
  Вспомнила только ввечеру, когда группа проходила мимо тел казаков, погибших при защите Ставропольской ГРЭС. Их выгружали из 'газона' с прошитым автоматной строчкой задним бортом. Девяткин лежал третьим в ряду, из-под защитной куртки выглядывал алый ворот-стоечка праздничного атласного бешмета, а левая щека коростилась засохшей кровью, натёкшей из маленькой дырочки над виском...
  Мария идёт на Горбатый мост, чтобы помянуть своих.
  Она не договаривалась с Колькой, но почему-то уверена, что встретит его. А потом они вместе поедут к дяде Мише... Надо ещё попросить, чтоб Ковалев за Туськой присмотрел, сердце чует - не всё ладно с меньшой, темнит, отмалчивается. Как же не вовремя... и как же своевременно жизнь сделала очередной поворот!
  
  Глава 6
  
  Фелек Красовский никогда не был романтиком революции, хотя коллеги настаивали, что дело обстоит именно так и никак иначе. Но ведь журналистам и полагается смотреть поверхностно, навешивать яркие ярлычки, вещать с убежденностью и нахальством. Три слагаемых профпригодности. Да и повод дал он сам: украсил свое рабочее место алым полотнищем с изображением Че Гевары. Старину Эрнесто Фелек крепко уважал. Не столько за убеждения, сколько за убежденность. За готовность платить по самым высоким ставкам. Ну и, наконец, за то, что тот продирался сквозь существование даже не в жизнь - в легенду. Вечный мальчишка, веривший в счастье для всех добрых людей.
  Фелек не настолько сильный: он верит не в счастье, а в справедливость. Даже и не абсолютную. Но оба главных в его жизни человека страдальчески несут убеждение, каждая - свое: тетя Малгожата - что он воинствующий идеалист, Белочка - что он самый обычный авантюрист. Они обе иногда такие слова говорят, что, ей-богу, лучше обругали бы. И обе не оставляют надежды его перевоспитать. Вроде бы - достаточное основание для взаимопонимания. Женщины вообще обожают дружить против кого-то, особенно если убедили себя, что этому кому-то их вмешательство исключительно во благо. А вот фигушки - никак общего языка не найдут. Фелек подозревает - не могут договориться о терминологии. Одни и те же его поступки Белочка именует инфантильными, а тетушка - эпатажными. Слова как будто бы разные, а от обоих веет женским взглядом на мир. А на самом деле он попросту выпендривается. Потому что так намного интереснее.
  Ну, купил бы он, на радость им обеим, новенькую, шо в той частушке, 'Ладу'. Или 'Волгу' подержанную, но в хорошем состоянии - это уже не то что не частушка, почти эпическая поэма. Скучный поступок начавшего увязать в быте человека. Овеществленное признание печального факта: дескать, укатали сивку крутые горки, пора колесами обзаводиться. А его дамы порознь, но вновь с завидным единодушием заводили все ту же песню, каждая на свой лад: тетушка вкрадчиво и упрямо, на мотив 'Hej z gуry, z gуry jada Mazury', Белочка - варьируя от маршевого речитатива до плача.
  Ну, он и приобрел.
  Блёкло-голубой 'Запорожец' первого поколения стоил ему двухчасовой беседы с совершенно запорожского вида дедом (еще неизвестного, кого эта беседа больше обогатила) и червонца - 'чтоб прижился'. Брать больше дед отказался наотрез - в добрые руки отдаю, баста. И Фелек с чистой совестью вложил целевые накопления в модернизацию начинки, заодно изрядно повеселив знакомого механика полетом своей далекой от технического гения, но весьма изощренной фантазии. Получившийся шедевр был достоин имени собственного - и его ничтоже сумняшеся нарекли торжественно - 'Гранмой', а по-домашнему - просто 'Бабушкой'.
  Тетя Малгожата, впервые узрев чудо, посредством передвижения на котором ей с полным соблюдением дипломатического протокола предложено было посетить памятные места столицы, привычно изрекла что-то вроде 'zwariowany miejsky'* (городской сумасшедший, польск.), многозначительно махнула рукой, вздернула подбородок и проследовала в направлении метро. Потом, правда, попривыкла и время от времени разрешала любимому племяннику возить себя - но не дальше рынка.
  А вот терпение подруги от хлопка дверцы 'Гранмы' раскололось, как ореховая скорлупа.
  - Ты чокнутый! - всплескивая лапками, возмущенно заверещала Белочка, разом позабыв приличествующую профессиональному психологу терминологию. - Ты сам-то понимаешь, зачем ты все это делаешь?!
  - Не всегда, - честно признался объект гнева.
  Белочка явно ожидала другого ответа: так и замерла с открытым ртом.
  - Видишь ли какое дело, - покаянно продолжил Фелек, потупив взор, - крыша у меня на месте, но вот у шифера самомнение оказалось просто запредельное какое-то: возомнил себя ласточкой и с приближением осени улетел в дальние края... Но обещал вернуться, - он с надеждой посмотрел в небо и перевел задумчивый взгляд на Белочку. - Вот я и думаю: ждать его возвращения или попросту завести собаку?
  - Ключиком? - съехидничала подруга. - Всё бы тебе играть!
  - А разве не за это ты меня любишь? - Фелек и сам не знал, в шутку он спросил или всерьез. Но ответ ему хотелось услышать правдивый. Белочка промолчала.
  А неделю назад, когда он вскользь, стыдясь книжной напыщенности простых, вроде бы, слов, обронил: 'Ты будешь меня ждать?' - и вовсе перевела разговор на защиту своей диссертации: жаль, что он не сможет присутствовать. И с лёгкой обидой добавила: впрочем, она не очень-то и рассчитывала.
  Белочка всегда рассчитывает, планирует, торопится, несёт в дом. И под всем под этим не бытовые разглагольствования, а добротная жизненная философия. Поэтому, наверное, она и притягивает Фелека так, как может увлекать только необъяснимое и стремительное. Белочка постоянно торопится - пожалуй, единственное, в чём они похожи. В их первую встречу она выпала ему в руки из остановившегося автобуса - две тяжеленные хозяйственные сумки перевесили. Так и познакомились.
  Беленькие кофточки крупной вязки, светлые джинсы, пышный белокурый хвостик. Для него Настя с первой минуты была Белочкой и только Белочкой. Для тети Малгожаты - подчеркнуто, без деликатничанья - паненкой Анастасией. Да еще и в третьем лице. Умеренно-лицемерное 'паненка Анастасия сегодня прекрасно выглядит' - Белочка, конечно, красавица, но тетке не по душе ее манера одеваться... и благо, если бы дело было только в одежде. Слегка теплое, как лимонад в детском кафе, 'паненка Анастасия предпочитает чай или кофе?' - хотя тетушка забывчивостью не страдает и у нее уже заварен для гостьи зеленый чай. И наконец нескрываемо благодушное 'паненка Анастасия уже уходит?' Все-таки Красовские всегда были прямые, как древко рогатины.
  А вот Белочка не оставляет попыток обратить вооруженный нейтралитет фелековой родственницы хотя бы в подобие дружбы и не жалеет для этого профессиональных уловок. Чего тут больше - любви или самолюбия? Он старается не думать. И над вопросом, дождется ли она, тоже не зависает. Ждать такого, как он, - занятие хлопотное и неблагодарное. А перековывать себя... так это будет уже не тот человек, которого она любит, и не тот, который любит ее. Да и удастся ли? 'Горбатого могила исправит', - как-то вырвалось у Белочки. 'Giupcуw nie siej?, nie orz?, sami siк rodz?* (Дураков не жнут, не сеют, сами родятся, польск.), - повторила свое обычное присловье тетка, когда он рассказал о долгосрочной командировке туда не знаю куда, и, отвернувшись к окну, тихо добавила: - Поезжай, сынок. Как только сможешь, давай о себе знать'.
  Наверное, в такие моменты каждый человек чувствует себя малость одиноким. Малость - потому что есть куда идти и есть куда возвращаться.
  И компания подобралась хорошая. Фелек своему чутью верил, не будь он журналюга. Да и вообще... Ещё в щенячьи годы он стал героем школьной легенды: пацан, с которым он наотрез отказался сидеть за одной партой, на поверку оказался стукачом. Правда, никакой особой прозорливости или информированности за поступком ученика седьмого класса Красовского не стояло: ему попросту хотелось, чтобы всё осталось, как раньше - галёрка, а не почётное место пред учительскими очами, и рядом Лизка Михеева, которая здорово рубит в алгебре-геометрии, а не этот долговязый хлюпик, задумчивым выражением лица донельзя смахивающий на гуманитария... нафига Фелеку, с его-то языком, который хоть до Киева, хоть до Кракова доведёт, такой сосед?
  Хиханьки хиханьками, а людей он и вправду чуял, проверено. Да ещё и за годы скитаний 'с 'лейкой' и с блокнотом, а то и с пулемётом' настропалился. И новые сотоварищи пришлись ему по душе. Настолько, что он с ходу ошарашил их вопросом:
  - А где негр?
  Три пары глаз - загадочно-чёрные, как знойная южная ночь, ясно-голубые, как зимний северный день, и беспокойно-серые, как это вот осеннее московское утро, разом уставились на него.
  - Дык я это, - с невинным видом заявил Фелек, оглядывая пустой пазик и устраиваясь у наименее запыленного оконца, - кино недавно смотрел мериканское, из загранки приволок на видеокассете. Там команда супергероев была - нордический тип, мексиканец, барби и негр... Э-э-э, не надо на меня так смотреть! Я йестем тшистой крви пОляк.
  - Ой, а это опасно, да? - оборачиваясь, захлопала глазами девчонка.
  Фелек исподволь кинул взгляд на расположившихся по ту сторону прохода сотоварищей. Дядька-белорус с отсутствующим видом разглядывал затоптанный пол - дескать, непорядок! - но возле глаз собрались морщинки, похожие не на паутинки и не на лучики - на стрелки, умело и чётко прочерченные по карте... но всё равно добрые. А капитан, худощавый испанец лет тридцати, даже и не скрывал усмешки. Ну, коли старший по званию не поднял шума насчёт субординации...
  - Опасно? - Фелек округлил глаза - А то! Шляхетский гонор - это знаешь какая хрень... ой, то есть этнопсихологический феномен! Поражающий эффект - как у ядерного фугаса, и не говорите, что я вас не предупреждал.
  - Пугаться можно? - а вот у девчонки нет улыбки, даже в глазах нет... нехорошо!
  - Не, когда будет можно, я скажу, не беспокойся, - он принялся демонстративно вычерчивать на пыльном стекле знак радиационной опасности. - Так вот, умные люди и порешили, что лучше мне фуговать историю подальше от русских берёзок, и я с такой постановкой вопроса категорически согласен, - обвел знак кружочком, поглядел, слегка отстранившись, как художник на завершённое полотно. - Ну и с командой супергероев поприключаться - когда ещё такой шанс выпадет, а?
  - С чаго ты, хлопчык, взял, что мы супергерои? - подчёркнуто 'гэкая' и пощипывая ус якобы в задумчивости, вымолвил дядька. - Можа, мы просто герои? Или вовсе раздолбаи какие?
  - Как учит нас мировая художественная литература, - лучезарно заулыбался Фелек, - и как видно на моем скромном примере, одно другому не помеха. Я вот - знатный раздолбай, но при этом очень даже неплохой журналист, признанный эксперт по вопросам массового психического расстройства, именуемого войной, и вообще довольно-таки неплохо информированный тип. Вот нашу паненку, - полупоклон в сторону девчонки, - я давненько знаю. Правда, до сего дня не имел чести быть представленным. Однако ж отрывки из будущей документальной повести одной моей коллеги читал с неослабевающим интересом...
  - Пан любит фантастические романы?
  Что это? Кажется, она начинает злиться. Из-за того, что Ланка приукрасила её биографию? Ершистая... а он ведь и в мыслях не держал, чтоб против шерсти.
  - Не-а. Пан увлекается поиском истины. Поможешь? - подчеркнуто миролюбиво спросил Фелек.
  - Что касается истины, это не ко мне. Это к буддийским монахам или ещё каким йогам.
  И за словом в карман не лезет. Только вот не похоже, что разговор доставляет ей удовольствие. Ладно, нет смысла переть напролом там, где тактическое отступление куда как целесообразнее.
  - Я, вообще-то, всего лишь осведомлённостью похвастать хотел, - изобразил обиду Фелек. - И поразить, ага. Потому как больше нечем. Про товарища прапорщика, увы, ничего сказать не могу...
  - А чего обо мне говорить-то? - усмехнулся белорус. - Прапорщик - оно ж больше чем звание, тут тебе и сказка, и песня, и анекдот. А вообще, я человек мирный, фельдшер. Ежели надо позвать - зови Егором, не ошибёшься. Такая вот, - хмыкнул в усы, - информация.
  - Ых, - с преувеличенным огорчением вздохнул Фелек, - не так уж я, оказывается, и крут. Потому как про товарища капитана разве что ленивый не знает, на днях все средства массовой информации о его рекорде трубили. Я вот только одного не понял, товарищ капитан, вы...
  - Не надо 'вы'. Не надо формальностей, - акцент малозаметен, разве что темп речи замедленный - видно, что человек старательно выстраивает слова. - Хозе Хорхе.
  - Феликс, - они скрепляют второе за день знакомство, на этот раз неофициальное, рукопожатием. - Но привычней - Фелек. Тётка говорит, что я так и не вырос из коротких штанишек, хоть и вымахал под потолок. Так вот чего я не уразумел - ты испанский испанец или латиноамериканский?
  - Нет, - качнул головой Хозе, - не Эспанол - Басконь. Эспанцы, они... забиратели нашей Страны басков. Давно забиратели, но мы все помним, что будет день - будет либертад... свобода...
  Он замолчал как будто бы на полуслове и, неловко дёрнув плечом, отвернулся к окну. Фелек невесело усмехнулся: ага, есть на что посмотреть! Слева стена, справа стена: объезжая ремонтирующийся участок дороги, водитель свернул в узкий проулок и теперь старательно выруливал на трассу. Вот так и у некоторых людей. И кто знает, сколько ещё кружить товарищу капитану по проулкам чужих судеб, пока он сможет вернуться на свою дорогу?
  А если подумать, все они неприкаянные души, даже прапорщик, который фельдшер.
  А если не только подумать, но и осознать, то в этом их счастье. Какую бы жизнь они ни прожили, обычной её точно не назовёшь. Ну и где повод грустить, а, девочка? Или правы остальные, что не стали её телепать, сама освоится, чай, не тургеневская девушка, хоть сейчас и вся такая созерцательная. Если хотя бы половина написанного о ней правда...
  - Ну так что там Ланка про тебя наврала? - перегнувшись через спинку переднего сиденья, непринужденно поинтересовался Фелек. Именно этот момент будто нарочно выбрал водила, чтобы заложить вираж, и любопытный нос чуть не ткнулся в девчонкино плечо.
  - А почему ты решил, что она наврала? - тон умеренно-вызывающий, но на обращении споткнулась... ага! Значит, интуитивные выводы верны: привычка перенимать манеру общения собеседника наслоилась у неё на ханжески-интеллигентское воспитание - дескать, к новым знакомым сразу на 'ты' - ну никак. Вот и в разговор не лезет, пока напрямую к ней не обратишься - помалкивает.
  - Элементарно, Ватсон! - Фелек поморщился от тривиальности вырвавшейся у него фразы и решил прикинуться нудным лектором. - Если бы ты полностью соответствовала своему литературному двойнику, то опочила бы на лаврах и фиг бы тебя с этого неудобного, но почётного лежбища выдернули хоть пламенными воззваниями, хоть щедрыми посулами.
  - Хреновенькое у меня альтер-эго получилось, - она впервые улыбнулась, вроде бы, весело, но взгляд остался насторожённым.
  - Ага, - охотно сбился с менторского тона Фелек. - В реальности ты лучше, хотя, конечно, бука. Экзотическое, надо сказать, сочетание - меланхолия и здоровый авантюризм. Гибрид моли и таракана.
  - Не знаю, как насчёт моли, но тараканы от меня да-авно эмигрировали, - ну вот, наконец-то и глаза заулыбались, засеребрились, как речная гладь под лучами осеннего солнышка. - Холодно им и жрать нечего. Вот они и подались поближе к Берлину. Потому как они есть кто? Этнические прусаки...
  - С одним 'эс' или с двумя? - деловито уточнил Фелек.
  - Не важно. Главное, чтоб им там матпомощь не зажилили, - её лицо снова стало печальным-печальным, но на этот раз притворно. - Жалко всё ж таки, как-никак они мне почти родня.
  - И как же ты без них? - можно даже чуточку переборщить с сочувствием.
  - А, фигня,- она беззаботно махнула рукой, - новые набегут! Главное - не дать разуму закемарить, ибо сказано: 'El sueсo de la razon produce monstruos'* ('Сон разума рождает чудовищ', исп.). Ну а его активное бодрствование, надо понимать, - тараканов.
  - Во-о! - Фелек протянул руку ладонью вверх, как будто бы подавал на ней, щедро делясь, саму истину. - Я сразу понял, что ты моя сестра по разуму. Мы к своим тараканам - с любовью и бережением. И они, эти благороднейшие из симбиотов человека, платят тем, что становятся нашими путеводными звездами...
  - И заводят к чёрту на рога...
  - И на деле убеждают, что даже там есть жизнь!..
  ...А вот помещения, изначально предназначенные и приспособленные для того, чтобы в них жили, нередко можно назвать жилыми только формально. И дело тут вовсе не в спартанской обстановке комнаты казарменного типа... точнее сказать, келейки три на четыре, благо хоть - отдельной. Феликс Красовский, журналист-международник и вообще парень бывалый, нипочём не сознается, но он с трудом приспосабливается к казённым домам кратковременного пребывания, даже если это отели с каким-то там количеством звёзд. Их он повидал ничуть не меньше, чем казарм. И в его персональном рейтинге предпочтений пуританские домики, отделенные от прочего мира забором и воротами со звездами, давно заняли надёжное место несколькими пунктами выше домин с зеркальными окнами-дверями и номинальным количеством звёзд. Он ни разу ещё не успел обжиться в номере отеля - слишком краток был срок, даже запахи оставались чужими, а предметы... То, что принадлежало всем и не принадлежало никому, неизменно вызывало у Фелека брезгливость, каким бы внешне привлекательным оно ни было. Даже наоборот: чем дороже и оригинальнее были вещи, тем сильнее оказывалось чувство отчуждения. Другое дело - казармы: обжился в одной - считай, со всеми прочими загодя свыкся. Ну что ж, будем закреплять полезную привычку, тем более что обитать здесь как минимум до Нового года.
  Подобные дела суеты не терпят - что подготовка к загранке, что закрепление пройденного для последующего употребления... или употреблять лучше всё-таки не привычки, а яблочки?
  Порешив таким образом, Фелек с энтузиазмом вгрызся в зеленовато-жёлтый бок - м-м-м, настоящий вкус ушедшего лета, прямо-таки странно, почему это многие не любят антоновку? Потом не торопясь разобрал сумку, рассовал вещи в тумбочку - душевно так рассовал... то есть как Бог на душу положит. А чего? Старшина и сержанты по неё, по непутёвую, не явятся, он же, хоть и дожил почти до тридцатника Фелеком, - аж целый лейтенант, да ещё и на особом положении.
  Закрепляя своё особое, завалился на кровать и принялся за второе яблоко. И, лениво поозиравшись, пришёл к выводу, что здесь очень даже ничего... даже стены при солнечном свете должны казаться чуть ли не жизнерадостного оттенка спелой антоновки...
  Только вот солнца нет и не предвидится. Небо, обрамленное прямоугольником окна, - не серое и уж тем более - не голубое... блёклое какое-то, как молоко, с торгашеской щедростью разбавленное водой. В другой день такое небо вогнало бы Фелека в сонливую тоску, исцеляемую разве что большим количеством пива, сырокопченой колбасы и старых добрых киношек про какого-нибудь Виннету. А сейчас даже отсутствие внятных звуков не напрягало... какой-нибудь поэт точно завернул бы что-то типа: в безмолвии отчетливо слышалась мерная поступь будущего. Фелек поэтом не был и вообще излишний пафос даже в заголовках передовиц выносил с трудом, так что ему на ум пришло другое: 'Отпусти все печали в бесцветное древнее небо...' Надо же, и слова-то - как проблеск зарницы, а не исчезают.
  Выгреб из-под пакетов с яблоками и мыльно-рыльными принадлежностями блокнот... нет, все-таки в дисциплине есть свои преимущества: пока искал, чуть было не упустил следующую строчку, стелющуюся, но стремительную.
  
  Отпусти все печали в бесцветное древнее небо
  Поползём-ка мы дальше не кобрами - просто ужами...
  
  Написал - и почему-то подумал об этой девчонке, о Марии. Подумал без душевного трепета, сопутствующего любовному увлечению, но с теплотой, как о давно знакомом, близком человеке. С уверенностью, что это и её слова тоже.
  
  Поползём налегке, предоставив разгадывать ребус
  Наших странных следов змееловам. Кому украшали
  Беспокойством извечным своим и покой, и покои....
  
  Змейки строк озорно задирают хвостики вверх. Ужики - но кусачие.
  
  Мы-то знали: их тоже заждался давно серпентарий,
  Мы-то знали, что случай придёт и неволю расколет,
  Мы хозяевам ласковым старую кожу подарим,
  Так ведь принято - делать на добрую память подарки,
  Оставлять, уходя безвозвратно, ненужные крохи...
  
  Плохое слово - безвозвратно. Но Фелеку не хочется быть суеверным... и пофиг, что из командировки в командировку он таскает бабкин браслет, гладкое кольцо из какого-то нержавеющего, но отнюдь не благородного металла. Ни мама, ни тетя Малгожата его не носили, да и у бабки, сколько помнилось, он лежал в какой-то несусветной шкатулке, больше напоминающей супницу. Однако ж как-то раз то ли в сказке, то ли в были вскользь прозвучало: этот браслет в войну спас бабке жизнь... И всё-таки пусть остаётся - 'безвозвратно'.
  
  Наши новые шкуры практичны вполне и немарки.
  Поползем же скорей! Заждались нас прямые дороги.
  
  Дай Бог, чтоб и вправду - прямые. Хотя путешествие по лабиринту всегда интереснее. В плане открытий и прочих острых ощущений.
  
  Я слыхал, будто высшую цель только птицы и знают,
  А с земли, говорят, не увидеть ее. Неужели?
  Отчего же тогда пахнет тайной тропинка лесная?
  Поглядим? Я слыхал, будто цель познается в движенье...
  
  Тихий, но настойчивый стук в дверь. Прапорщик Георгий Климович, ну, тот, который Егор, глядит на шляхетский произвол с откровенным неудовольствием и изрекает с тяжелым вздохом человека, коего постигло нежданное разочарование в прочих сапиенсах:
  - Ну, товарищ лейтенант, пошли мы, што ль, на вводный инструктаж?
  И Фелеку становится слегка неловко - не из-за того, что его застали за богемным валянием на кровати, а из-за того, что он ненадолго выпал из жизни и вовремя не сориентировался. И он встает, торопливо приводит себя в порядок - и движется следом за Егором познавать цель.
  
  Глава 7
  
  Для инструктажа их собрали не в красном уголке или каком-нибудь учебном помещении, а в комнате чуть побольше персональной Фелековой келейки. Даже его закалённое воображение было поражено непрезентабельным минимализмом обстановки - голые крашеные стены, обычный письменный стол и полдюжины стульев, которым как нельзя лучше подходило их официальное наименование 'плоско-клееные'. Количество посадочных мест - как раз по числу присутствующих знакомых всё лиц. Сидят вокруг... ни дать ни взять - рыцари Квадратного Стола. Капитан, с его тонкими чертами лица и застарелой печалью в глазах, - куртуазный Парцифаль, прапор Егор... ну, как старший по возрасту, пусть будет сэр Эктор. Мария, к счастью, - ни разу не Гвиневра. А вот он, Фелек, - определенно сэр Кей, отвязный бродяга и насмешник, который сам находит себе неприятности даже там, где их в принципе не должно быть. Командир группы Антон Ухналь - это, ясно, король Артур собственной персоной... хотя так и тянет с первой же встречи в глаза поименовать его Юлом Бриннером - за бритоголовость и мрачновато-пристальный взгляд. Ну а известный по собеседованию подтянутый русоволосый подполковник с очень подходящей фамилией - Русаков, их куратор-координатор, - конечно же, мудрый Мерлин, который как напредрекает, как зашлёт... проще говоря, одного тома эпоса будет мало. Как бы то ни было, инструктаж при таких раскладах - не столько инструктаж, сколько разговор глаза в глаза.
  - Ну что, товарищи, - неторопливо (будто взвешивая каждое слово на весах, да не на обычных, на аптекарских, - пришло на ум Фелеку), начал пророчествовать Мерлин в погонах, - в очень общих чертах вы с предстоящей задачей ознакомлены. Теперь давайте конкретизируем, - Русаков положил перед собой сцепленные в замок руки, поглядел на оттопыренные и сведенные друг с другом большие пальцы; сидящему напротив Фелеку даже стало малость неуютно: как будто бы целится. - С учетом значительной удалённости конечного результата во времени и, как следствие, долговременности вашего пребывания в командировке, правильнее будет говорить не о некоей монолитной задаче, а о серии взаимосвязанных задач, основных и сопутствующих.
  'Во завернул! - почти не лицемерно восхитился Фелек. - Вот что значит - штабист, мегамозг!' Сам-то он, в полном соответствии со своей политработницкой военно-учётной, выдал бы что-нибудь о защите внутренних дел Русской Советской республики во всем мире и о категорической необходимости надавать тем, кто их в них вмешивается, по наглым звёздно-полосатым моськам.
  Как будто бы прочитав мысли лейтенанта Красовского, подполковник глянул на него чуточку исподлобья и двинул речь как раз в том самом направлении, но по-прежему медленно и строго, будто бы церемониальным маршем шагал:
  - Полагаю, никого из находящихся здесь не надо убеждать в том, что Соединенные Штаты Америки, да и Североатлантический Альянс в целом, крайне разочарованы поворотом в государственной политике нашей страны. Вместо 'Зимбабве с ракетами', о котором совсем недавно откровенничали русскоговорящие либералы, и однополярного мира - Русская Советская республика и... - он обвёл взглядом свою небольшую аудиторию, словно для того, чтобы убедиться: все его слышат и понимают, - и продолжение 'холодной войны', которая неизбежно приведёт и к вооруженным столкновениям...
  Фелек подавил зевок: вот из-за такого же зануды, умным тоном вещавшего очевидное, он и прогуливал в старших классах уроки истории и едва не вышел в жизнь с волчьим билетом вместо аттестата зрелости.
  - Этот лёд прорастёт огненными цветами зла...
  Вроде, тихо сказал, а все взгляды молниеносно скрестились на нём, как лучи прожекторов на самолёте, что имел неосторожность оказаться в чужом воздушном пространстве... того и гляди, зенитка влупит. Ага. Для штатского, коим Фелек по внутренней своей сути и является, перебивать собеседника - хамство. Для военнослужащих - вообще...
  Нет. Хозе Хорхе невозмутим, как камень Кантабрийских гор. Егор напустил драматически-философический вид: всякое-де в жизни бывает, а земной шарик парит да парит в космическом пространстве как ни в чем не бывало. Мария уставилась на свою ладошку, будто бы решая: прыснуть - не прыснуть. Фелек встретился глазами с командиром - и прочёл выжидательное внимание. И только. Но от этого почему-то стало неловко.
  - Товарищ Красовский у нас, я так понимаю, привык мыслить образно, - совершенно по-юлбриннеровски прищурился Антон, - вреда от этого, понятно, никакого, а польза... посмотрим.
  Фелек отметил и короткую паузу перед фамилией - командир явно умышленно пропустил воинское звание, и весомое 'у нас'. Есть контакт!
  Координатор спокойно кивнул - дескать, ваш головняк, разберётесь - и продолжил, не меняя интонации:
  - То, что порядка полугода тому назад вооруженной оппозиции Гондураса удалось создать некое подобие коалиционного руководства, не принадлежит к разряду громких международных новостей, но, вероятнее всего, вы в той или иной степени информированы об этом, - при этом он вскользь глянул на Фелека, снова поверх соединённых больших пальцев: уж кому-кому, а этому журналюге точно известно всё, что нужно и ещё чуточку того, о чём знать не полагается. - А вот то, о чём речь пойдёт далее, - информация секретная, связанная непосредственно с вашей задачей. В августе коалиция направила эмиссаров в Москву и в Гавану. Как вы понимаете, было решено оказать интернациональную помощь... - он снова оглядел слушателей, на этот раз подолгу останавливаясь на каждом, едва заметно усмехнулся, - а заодно и постараться, чтобы цветы зла проросли подальше от наших рубежей. Если лучше воспринимается в аллегорической форме, скажу так: вам предстоит нанести удар в подбрюшье врага. То, что происходит в Гондурасе в данный момент, революционной войной можно назвать с большой натяжкой. Так что ваша первая задача - содействовать превращению вялых и разрозненных диверсионных актов в партизанскую войну. Это понятно?
  - Не скажу, что всю жизнь этим занимался, - скупо улыбнулся Антон, - но надо ведь когда-то начинать?
  Русаков снова кивнул - так, как если бы другого ответа и не ожидал.
  - Далее, если успех удастся должным образом закрепить и развить, - а от вас это тоже зависит, - предполагается следующее развитие событий: когда от сил проамериканского марионеточного режима будет очищена достаточно значительная территория с одним или несколькими городами, пусть и небольшими, главы коалиционного руководства объявят о создании народного правительства...
  - А точно не переругаются? - не сдержался Фелек.
  На этот раз мудрый Мерлин взглянул на непутевого Кея с явным одобрением.
  - У вас официальный статус приглашённых военных специалистов, ограничивающий ваше вмешательство во внутренние дела страны пребывания. Но если вы увидите, что ситуация скатывается к анархии... одним словом, я не исключаю, что ваша текущая задача будет корректироваться. На данный же момент давайте говорить о том, к чему надлежит стремиться. В идеале в обозримом будущем должно появиться принципиально иное государство со всеми надлежащими атрибутами, начиная от регулярной армии, костяком которой станут партизаны, и заканчивая финансами и средствами массовой информации... Последнее, думаю, особой сложности не представит, учитывая наличие в группе такого профессионала, как лейтенант Красовский.
  Вот ведь язва, а? Не, ну уважуха!
  - А третьим этапом должно стать полное освобождение страны от проамериканского режима, проведение действительно народных всеобщих выборов и установление дружественного нам режима.
  Молодец, Фелек, возьми с полки пирожок! А вредный прапор, помнится, насчёт супергероев не поверил!
  - Четвертая задача - уже по дипломатическому ведомству и всецело вне вашей компетенции, но иметь её в виду вы должны: в перспективе планируется создание в республике наших военных баз как гарантии от внешнего вторжения. Вопросы?
  Вопросов ни у кого не было. Наверное, потому, что никто не знал, с какого начать.
  Никто, кроме командира. В течение последующего часа подполковник Ухналь въедливо, со вкусом, с видом ну очень доброго и всё, абсолютно всё понимающего препода... или просто инквизитора?.. уточнял нюансы материально-технического обеспечения их миссии, то одобрительно хмыкая, то с сомнением качая головой. И эта учительская манера заметно раздражала Русакова. В смысле - Фелеку было заметно, хотя куратор довольно убедительно изображал невозмутимость. Однако ж и отомстить не поленился, в прежней размеренной, втолковывающей манере принялся излагать, какие льготы и гарантии ждут - не дождутся товарищей офицеров:
  - ...начисляются коэффициенты за вредность, 'боевые' и совмещение должностей. Кроме того, на каждого будет оформлена страховка на случай заболевания, ранения или контузии...
  - И на крайний случай тоже? - Фелек саркастически хмыкнул. - Ну, в смысле, если мы бананами обожрёмся и того-с... А чего, нельзя исключать, не куда-нибудь едем - в главную банановую республику! Вы вот, товарищ подполковник, - состроил официозную физиономию в сторону Антона, - к крахмалистому фрукту как?
  - Я больше крахмалистый овощ люблю, - авторитетно уточнил командир. - Особенно - жареный с крайне питательным животным жиром, в просторечии именуемым салом. А если к этому еще и ломоть выпечки из ржаной муки, и смазать его тонким слоем тёртого овоща, почему-то чаще поминаемого в брани, нежели в книгах по кулинарии, то и вообще... Ладно, - Антон встал, - что не выяснили, то по ходу.
  Вряд ли Фелеку показалось: в этот момент все, включая Русакова, вздохнули с облегчением.
  - И первое, что у нас по ходу - это столовая.
  Нет, ну всё-таки понимающий им командир достался!
  Вот что вызывало у Фелека исключительно позитивные думы и, как правило, о вечном - это места общественного питания. Даже его нежно лелеемый снобизм на них не распространялся, и помещение с крашеными стенами и выстроенными в геометрическом порядке длинными столами пробуждало в его сердце не меньшую радость, нежели комната с аристократическими шпалерами и предупредительными официантами. Единственное значимое отличие имело обычно емкость миллилитров в пятьсот, радовало глаз переливами янтарного и золотого, а душу - переливанием из графинчика в бокал, похожий на полураскрывшийся тюльпан... Впрочем, волшебное слово 'гуляш' служило неплохим утешением и в дни куда больших лишений, сомнений и прочих тягостных раздумий.
  В столовой - только они пятеро. Вошли - и дружно нацелились на столик в дальнем углу, под сенью какого-то дальнего родственника плюща. Судя по всему, они тут вообще первопоселенцы. Два солдата и сержант на КПП и подозрительно тощий дядька-повар свидетельствуют о наличии некоторого количества аборигенов, но они традиционно не в счет.
  Ну, на повара он зря клепал - гуляш очень даже. Да и застольные разговоры, кои ведутся с молчаливого одобрения командира, вельми приятственны. Выясняется: Егор - специалист не только по тем полетам, что производятся посредством выкуривания сигареты с травкой, но и по тем, для которых нужна мудреная штука - дельтаплан. Акустика в пустой столовой - будь здоров, от раскатистого гаканья белоруса тарелки позванивают, от мягкого говора баска занавески шевелятся...
  А вот паненка что-то опять подкисать начала. Вроде бы, всего лишь сосредоточенно смотрит в тарелку: питание - дело серьезное, а то как же! Но Фелека не проведешь.
  - Слушай, а ты часом не вегетарианка?
  Взгляд-всплеск - будто птица крылом по воде ударила.
  - Мне-то чего, мне ничего, - демонстративно отстранился Фелек, - это, вона, вьюнку трепетать и трепыхаться надо. Хотя... если подумать... - и заключил, уже из позы роденовского мыслителя: - Вегетарианцы - жуткие зануды. А сколько нам с тобой бок о бок жить - о том даже всеведущее командование может только смутно догадываться. Тот случай, когда 'долг' - производное от слова 'долго'. В общем, будет лучше, чтоб мы сразу и основательно пришли к полной Москве-Кассиопее.
  По речной глади пробежала рябь. Мария слушала, не пытаясь вставить реплику или взять с тарелки кусочек гуляша... вот это выдержка!
  - Ну, кино помнишь? Там ещё школяры инопланетян от роботов спасать летали? Ну дык вот и нам нужна полная психологическая совместимость, как в космосе. А любовь к мясу - вполне надежное основание. Правильно я говорю, товарищ командир?
  Антон хмыкнул и отмахнулся: дескать, брехать - не пахать.
  Мария усмехнулась - и ткнула вилкой в тарелку.
  - Подумала - и стала кушать, - широко улыбнулся Фелек и отодвинул свою давно опустевшую тарелку, освобождая место на столе.
  Ручка обнаружилась в кармане. А вот блокнот остался в комнате. Пришлось писать на салфетке, без нажима. Потом - на следующей.
  Управился как раз к тому моменту, когда Мария доела. Положил перед ней стопку из четырех салфеток.
  - Полное собрание сочинений? - как ледяной водой плеснула, не со зла - из озорства.
  - А чем я не классик? - возмутился Фелек, позируя анфас и профиль. - Рожа, гляди, вполне подходящая!
  Прочла. Молча перегнула всю стопку пополам, потом - ещё раз. Неужто такие церемонии предваряют знакомство его рифмушек с мусорной корзиной?
  Нет, аккуратно положила в нагрудный карман. Фелек тайком перевёл дух.
  ...Кто сказал, что равнинные реки - спокойные?
  Пошел рядом, приноравливаясь к ее шагу.
  - Ты не думай, - вдруг тихо сказала Мария, - я не боюсь. Муторно только. Я ж никогда раньше из страны не уезжала. Это всё равно, что из дома в первый раз.
  - Я знаю, - просто ответил Фелек. - Не боись, сестренка, я рядом, - и, чтоб не показаться пафосным, похвастал с улыбкой: - А я тут случайно тебе такой классный псевдоним придумал. Так сказать, в духе.
  Интригующе помолчал и сказал - как окликнул:
  - Риа. Уменьшительное от 'Мария'. И вообще... тебе не говорили, что ты на реку похожа?
  - Река? - Хозе остановился, обернулся, покачал головой. - Я думал, Те-ре-хо-ва - это tierra, земля...
  - А чего, здорово получается! - воодушевился Фелек. - Ещё, чего доброго, в историю под этим именем войдёшь, а? Риа Террес!
  
  Глава 8
  
  - Cunto cuesta un pollo? El ejrcito de la gente siempre hay que pagar por la comida...
  Красиво звучит. Пасторально, даже идиллически. Будем надеяться, что и на практике выйдет что-то похожее, а не вариация на тему отъёма свиньи у корейца. Марии припоминается: даже всплакнула, было дело, над фадеевским 'Разгромом'. Жалко было всех: корейца, Левинсона, даже хрюшку, хотя у той-то - по любому без вариантов.
  - El Ejrcito Popular de lucha para evitar la pobreza. Nosotros - amigos de los agricultores, - не, ну классно звучит, просто песня! - Los terratenientes y los estadounidenses estn explotando usted, policнas y soldados a Gobierno que lоs ayudan americanos...
  - Ниет, Риа, ние так! - едва заметно морщится баск. - Надо сказать не 'лос аюдан', а 'лес айудан', бьен? Тогда будет так!
  - Бьен, Хозе, конечно бьен! - Мария знает, что её испанский далёк от совершенства. Хотя вообще радоваться надо, что когда-то она пошла на компромисс. Мама настаивала, чтобы дочь учила английский, потому как перспективно. Мусе хотелось порадовать маму, но инглиш... бр-р-р! В итоге она поступила на иняз, но с основным испанским, английский был вторым. Правда, всего-то два года и отучилась, оставшиеся три - заочно, уже в Москве. И то, она подозревает, согласились зачислить на третий курс только из уважения к её заслугам, далёким от лингвистики. И не выгнали, несмотря на то, что редкую сессию она сдавала в срок. Повезло?
  Вот и Колька как-то сказал: ты, говорит, Марийка, - из породы везунчиков, хоть это и не очевидно. Даже давние компромиссы сегодня оказываются полезны. Маме мечталось, чтобы дочь занялась каким-нибудь 'красивым видом спорта'. Предпочтительно - художественной гимнастикой. Муся выбрала верховую езду. И это лыко - тоже в строку.
  - Los terratenientes y los estadounidenses estn explotando usted, policнas y soldados a Gobierno que lоs ayudan americanos, - старательно повторяет Мария.
  Хозе хорошо - у него способности к языкам. Испанский, французский, английский, русский и даже польский - слыхала, как с Фелеком трепались... сама-то она по-польски только песенку из 'Четырёх танкистов и собаки' знает.
  Они чем-то похожи, Фелек и Хозе. Оба прямые и открытые, но при этом ни один, ни второй лишнего не сболтнет. Правда, Фелек - любитель языком помолоть. На его фоне баск выглядит немногословным и сдержанным. И все-таки если поглядеть, сколько всего о нём уже знает Мария, можно подивиться. И главное: несмотря на то, что он родился и полжизни прожил под Мадридом, куда перебрались некогда его родители, Хозе Хорхе Барригичеа считает испанский язык чужим языком проклятых захватчиков, отнявших у басков их национальную независимость. Лишь на несколько славных лет Республики, - говорит Хозе, - Страна Басков получила автономию, но после победы поддержанного Гитлером, Муссолини и Салазаром самозваного генералиссимуса Франко Баамонте даже о частичной самостоятельности Баскони речи уже не шло. Дед Барригичеа по матери в четырнадцать лет записался в милисианос, был дважды ранен, с одним из последних отступающих госпиталей Северной республиканской зоны перевезён во Францию, где и оставался на положении интернированного до самого 1942 года. Бежав, молодой баск с группой товарищей вновь перешёл франко-испанскую границу и примкнул к действовавшим в горах партизанам-гверильерос. В пятидесятом проведший двенадцать лет в борьбе и в плену республиканец был схвачен Гражданской гвардией возле деревенской церкви, когда выходил оттуда после венчания со своей избранницей. Франкистский суд приговорил его к десяти годам каторги, откуда он так и не вернулся. Мать Хорхе Хозе ни разу в жизни не видела своего отца иначе, кроме как на паре старых фотографий размером с ладошку, сложенных вчетверо, чтобы помешались в медный медальон с ликом Мадонны на крышке - его девочке надели на шею после первого причастия.
  Слушая неторопливое, похожее на приключенческий роман с несчастливым концом повествование, Мария думала: редко бывает настолько ясно, откуда берет начало характер человека.
  И второй дед, старый Хорхе Барригичеа, был вполне достоин стать героем книги. Он воспитывался в монастырском приюте в Картахене и мог бы, конечно, стать послушником, потом монахом, а там, вполне возможно, подняться до митры или даже красной камилавки, но расплачиваться за благоволение 'святых отцов' собственной задницей подросток не пожелал. Удрав из 'богоугодного заведения', парнишка три года странствовал по стране без документов, перебивался случайными заработками, ночевал на улице и в дешёвых гостиницах. В конце концов схваченный во время подавления забастовки валенсийских докеров, он предстал перед судьёй, который, смилостивившись - видимо, из-за молодости арестованного - приговорил того всего лишь к году заключения. Через несколько месяцев после освобождения из тюрьмы, юноша сумел устроиться матросом на судно, совершавшее плавания во Францию. Сойдя на берег в Марселе, Барригичеа достаточно быстро сумел найти вербовочный пункт Иностранного Легиона. Пять лет спустя, приобретя на службе Французской Республике стойкий алжирский загар, нашивки капорала, пару медалей и раздробленное арабской пулей колено вкупе с небольшой пенсией и французским гражданством, Хорхе Барригичеа-старший поселился на юге Франции, в провинции, называемой Гасконью, а по сути - в северной части разделённой границей некогда единой Страны Басков. Бывший капорал вскоре сумел открыть авторемонтную мастерскую, с доходов от неё приобрести небольшой участок с домом, куда на правах полноправной хозяйки вскоре пришла единственная дочь издателя местной газеты и по стечению обстоятельств - владельца мыловарни, переоборудованной в парфюмерный цех. Несмотря на увечье молодого супруга, брак оказался счастливым, и спустя несколько лет под кронами садика четы Барригичеа уже носилось пятеро сорванцов. Одним из них и был отец Хозе.
  Ну а дальше - то, что просится уже не в роман, а в газетную статью.
  После смерти Франко многие эмигранты и их потомки поверили, что в Испании наступают новые, более справедливые времена и потянулись в родные края. Барригичеа-старший не решился покинуть обжитое гнездо, но не стал возражать против желания среднего сына получить высшее образование в Мадриде, благо, семейные доходы это позволяли.
  Там-то, на каштановых аллеях Касса-дель-Кампо, где почва и стволы старых деревьев до сих пор хранят тонны остывшего металла минувших боёв, и встретились впервые студент Алехандро и очаровательная садовница Луиса. Баскская кровь горяча, да и встретить земляка вдали от родины - многого стоит! Так что вскоре после получения Алехандро степени бакалавра медицины они с Луисой стояли у алтаря той самой церквушки, за порогом которой некогда был схвачен жандармами её отец...
  Родившийся через девять месяцев в мадридским предместье младенец получил двойное имя в честь своих дедов, а позднее - и домашнее воспитание, сильно разнящееся с тем, которое вбивала в головы школьников официальная система образования и пропаганды. В тринадцать лет он повесил над своей кроватью перерисованный с обветшалой фотографии портрет дедушки Хозе, чью голову украшала пилотка со звёздочкой, а руки крепко прижимали к груди винтовку. В четырнадцать он познакомился с группой молодых басков, живущих в Мадриде, а накануне пятнадцатилетия привёл в дом друга, раненого во время нападения группы ЭТА на полицейский участок. Другу требовалось убежище, другу требовалась медицинская помощь - и в доме Барригичеа он нашёл и то, и другое...
  Вот, собственно и всё, что Мария к сегодняшнему дню знала о своём новом товарище. Впрочем, нет, не всё: Хозе Хорхе как-то упомянул, что женился в Польше, где ненадолго обосновался после приезда с Кубы. Получалось, что он, единственный из пятерых, успел обзавестись собственной семьёй. Непросто сейчас должно быть его жене.
  Мария в который раз подумала о маме. Нет, решение просто позвонить и сказать: мне тут, дескать, длительная командировка светит и даже греет, ничего экстраординарного, подробности потом как-нибудь - оно правильное было. Врать она так и не научилась, а вешать лапшу на уши педагогу с четвертьвековым стажем... Но все равно - стыдно и неспокойно. Когда рванула из дома в девяносто пятом как-то попроще было. В плане отсутствия таких вот угрызений совести.
  А Хозе тоже там был. Они об этом не разговаривали пока, Бог весть, почему, по идее, дано было пора, но... Наградные планки ордена Красного Знамени и медали 'Защитнику России' над знаком Добровольца без всяких слов чётко указывали на участие баска в боях с Халифатом. В первые месяцы наступления войск Халифата добровольцы Ставрополья начали нашивать тканевый щит с мишенью напротив сердца в знак презрения к ваххабистам и готовности стоять до последнего, приняв пулю не в спину, а прямо в грудь. После победы Верховный Совет РСР постановил наградить этим знаком всех добровольцев, живых и павших. Такой знак - покрытый рубиновой эмалью каплевидный щит с чёрно-белой мишенью - имелся и у неё самой. Его носили в группе трое из пятерых, исключая Егора и командира. Впрочем, на груди последнего золотился не менее почитаемый знак: в золотом овале дубовых и лавровых венков серебряный Дом на алом фоне восходящего солнца и три флага над ним: Советского Союза, Андреевский и Имперский. Все знали, что этот знак - именной, он вручался лично президентом Трубецким, а после его гибели - товарищем Суховым тем, кто осенью 1993 года нашёл в себе мужество встать на пути измены...
  ...Уроки испанского сменяются занятиями по выживанию в тропической сельве и в горах, занятия по инженерно-сапёрному и подрывному дела - огневой подготовкой с изучением материальной части иностранного стрелкового оружия и боеприпасов.
  Иногда Марии кажется, что на их базу в Балашихе свезли всё стреляющее с маркой 'Made in USA' и иными западными клеймами... всё, что только сумели отыскать на складах трофеев в МВО. Поскольку ей предстоит во время командировки не столько заниматься снайпингом, сколько обучать местных 'терратенинтес'-пеонов держать в руках винтовки вместо тяпок. Насколько она понимает, да и Фелек, знакомый с местными нравами, пару раз обмолвился, ни один латиноамериканский мужик не может позволить, чтобы его обошла во владении оружием 'какая-то баба', и вышеуказанные пеоны из шкур повылазят, чтобы превзойти свою преподавательницу. Делу от этого будет только польза.
  Еженедельно в санчасти каждому делают очередную прививку из длинного списка 'на все случаи жизни'. Это напрягает, но надо - значит, надо: в горах и джунглях Центральной Америки оборудованные лечебницы встречаются не намного чаще, чем инопланетяне в Подмосковье.
  От них не скрывают - странно, да и опасно для предстоящей миссии было бы скрывать - что им предстоит делать в охваченной коррупцией стране с зажравшейся столицей и нищей провинцией, где одни за ночь за карточным столом выигрывают миллионные состояния, другие вешаются от нищеты и безысходности, а третьи на последние деньги покупают дешёвенький дробовичок и уходят в сельву искать 'камарадас гверильерос'.
  
  Глава 9
  
  'Если Гавану окинуть мигом - рай-страна, страна что надо!' Вероятно, поэт был прав. Со своей точки зрения.
  Вот только дождь в этом раю такой, будто Илья-пророк решил устроить генеральную помывку своей колесницы и врубил поливалку на полную мощность. Уже в тридцати метрах не видно ничегошеньки: лишь сплошная серая занавесь, с громким шипением безостановочно рушащаяся с небес на землю. Пока пассажиры перебегали от трапа Ту-154 компании 'Малева' до автобуса, доставившего их к терминалу аэропорта Хосе Марти, промокли не только пальто, плащи и куртки, рассчитанные на европейскую погоду, но и вообще всё, вплоть до носок и нижнего белья. Тропики, ничего не попишешь...Антон с интересом поглядывал по сторонам, сравнивая суетящихся кубинцев, постоянно тарахтящих, размашисто жестикулируя и прибалдевших от первых минут на Острове Свободы туристов и командировочных.
  'Ну что ж, зато никто не скажет, что нас сухо встретили'
  - Товарищ Красовский, ну что вы крутитесь, как тот шар голубой? Вроде бы не впервые за океаном, а поведение несолидное, будто чукча, в Москву угодивший...
  - Так погода же! Технику угробить легко, а где я здесь ещё такую найду? А камеры-то казённые, нет? За них, между прочим, государственной инвалютой буржуинам плочено... У, чтоб им, живоглотам, Кибальчиш каждую ночь в кошмарах снился вместе со всей могучей Красной Армией!
  - Не надо суетится. Суетится не надо - тоном товарища Саахова произнёс Климович. - Герметизацию кофров лично проверял. Не хуже, чем у батискафа. Ничего с твоей драгоценной аппаратурой не случится. Если, конечно, носильщик не пьян...
  - А если-таки пьян? Вдруг вся тутошняя бригада с утра отмечает день рождения пана Йозефа Купертинского, местного святого покровителя авиации? За-ради такого дела я спецом надыбаю ящик с ручкой-крутилкой, как в 'Служили два товарища' и можно даже не гадать, кто будет вертеть эту шарманку!
  - Так, отставить разговорчики! Похоже, к нам спешат гостеприимные хозяева...
  Действительно, позади таможенной стойки уже улыбались во все шестьдесят четыре зуба двое молодцов в одинакового покроя светлых плащах. Впрочем, этой деталью одежды их сходство и заканчивалось: смугловатый брюнет в кремовой шляпе был подтянут и тонколиц, а негр со слипшимися от дождя антрацитовыми кудряшками - наоборот, плотен и широкоплеч. Здоровенные кулачищи бережно сжимали древко транспаранта 'TV Srpska Kraina', однако неровно сросшийся после неоднократных переломов нос и сплюснутые уши явно выдавали человека, не раз стоявшего у канатов ринга.
  Пара электрокаров, загруженных багажом пассажиров, постукивая на стыках пола, подкатились к ленте таможенного конвейера. Служащий аэропорта принялся споро, сверяясь с пёстрыми ярлычками, устанавливать чемоданы и кофры на чёрную резиновую дорожку, затаскивающую вещи, одну за другой, под бдительное око рентгена. Владельцы багажа тем временем заполняли опросные листы у пограничного контроля.
  Гражданство? - Республика Сербская Краина.
  Цель приезда? - Документальная киносъёмка.
  Срок визита? - Две недели.
  Посещали ли США? - Нет, никогда.
  Владеете ли испанским? - Si, kompanjero Sargento de Primera!
  Имеются ли у вас подрывные пропагандистские материалы, оружие, алкоголь, наркотические вещества? - Нет.
  Шелест бумаги, тихий стук штампа...
  - Saludos en Cuba!
  
  Вы говорите, что Куба - райское местечко? Для туриста - вполне вероятно, особенно в сезон. Экзотическая кухня, ром, невиданные фрукты, экскурсии на крокодилью ферму и в старинный посёлок карибских индейцев, посещение казарм Монкада и легендарной яхты 'Гранма', весёлое сумасшествие гаванского вечера с уличной музыкой и шикарными мулатками...
  Две недели, проведенные на службе - это нечто совсем другое. Хотя обычной армейской 'шагистики' и не было, да и количество тренировок значительно сократилось: в основном, занятия в тире по кубинской системе огневой подготовки (которая, надо признать, заметно эффективнее советской) и вождение: в РСР не было возможности ознакомиться с основными детищами американского автопрома, который составляет не менее 90% от всего ездящего по гондурасским дорогам. На Кубе же худо-бедно штатовские машины были в ходу, хотя, по большей части, достаточно раритетные образцы, ввезенные ещё при Батисте. Группа дислоцировалась в офицерской гостинице под приглядом коллег из 'Шестёрки' ГРУ в Торренсе, так что красотами Гаваны удалось полюбоваться только из окошек автомобилей по пути из аэропорта и обратно.
  Все эти дни гостей из России вводил в курс событий в Гондурасе тамошний абориген: Диего Мачадо Ксатручо, тот самый брюнет, который встречал их группу в аэропорту на пару с тем самым последователем Мохаммеда Али, который, как выяснилось, носил чин кубинского капитана и смешную - для чернокожего, разумеется - фамилию Бланко. Впрочем, по фамилии его никто не называл, имя же было обыкновеннейшим: Хуан. Диего за свои три дюжины годов ухитрился бурно пережить столько, что иному хватило бы лет на девяносто: играл в футбол на тесной улочке фавеллы, воровал по мелочи с голодухи, затем, спасаясь от ареста, завербовался в гондурасскую армию, ходил на шхуне сперва сборщиком кораллов, потом мотористом, попадал в кораблекрушение, бродяжничал, партизанил, был схвачен при разгроме отряда, бежал, прошёл пешком и на перекладных всю Центральную Америку от Гондураса до Мексики и вот уже больше года находился в эмиграции на Кубе. Кубинские товарищи настойчиво порекомендовали кандидатуру удачливого потомка конкистадоров в качестве консультанта и связующего звена с гондурасскими гверрильерос руководству ГРУ. Ну а Ходарцев, разумно рассудив, что местные кадры лишними на бывают, а кубинские товарищи абы кого не присоветуют, никаких возражений не имел.
  Однако в аэропорт 'сербских телевизионщиков' Диего провожать не поехал, сердечно распрощавшись с каждым за руку: его час наступит после того, как kompanjeros ruso ступят на прекрасную землю его Родины, чтобы помочь сделать жизнь в Гондурасе для простых людей хоть немножечко получше...
  
  Глава 10
  
  Пассажиры 'Ан-24Б', рейса Сан-Сальвадор - Тегусигальпа без излишней суеты занимали места в салоне. Кроме наших героев и некоей дамы явно англосаксонского типа - вылитая Красная Королева мистера Кэррола - весь прочий народ был креолами. Оно и понятно: что в Сальвадоре что в Гондурасе негры и их потомки встречаются не слишком часто, а те, что есть - редко ухитряются подняться по социальной лестнице достаточно высоко, чтобы позволить себе авиаперелёты. Как говаривал герой известного советского кинобоевика: 'Это, брат, марксизм. Наука!'.
  Поскольку группе предстояло продолжать играть роль киношников из Сербской Краины, основную часть сданного в багажный отсек самолёта имущества составляли боксы с чистыми кассетами, запасными аккумуляторами, штативами, аппаратурой для звукозаписи, уймой запчастей, из которых при необходимости можно было запросто соорудить целую телерадиотрансляционную станцию, а также двумя новенькими видеокамерами 'нэшнел 1000м', при выдаче которых под феликсову расписку начальник техотдела вздыхал так тяжко, что мог бы загасить пылающий фальшфейер. Отдельным багажным местом числился пластиковый ящик на колёсах, в котором до поры до времени покоился переносной европауэровский бензогенератор. А как же без него? 'Сеньоры с телевидения хотят снимать развалины древних индейских городов, затерявшихся в джунглях', ага...
  На самом деле все эти запасы предназначались вовсе не для съёмок мифического телефильма. С их помощью планировалось начать развёртывание в партизанской зоне Гондураса своей телерадиостанции, вещающей не только внутри страны, где большинство семей батраков-пеонов до сих пор не имело телевизоров, но и во внешний мир, чтобы таким образом прорвать информационную блокаду марионеточного проамериканского режима. Такова уж современная война, в которой видеокамера стала таким же, если не более серьёзным оружием, как автомат или миномёт. Заведовать всем этим богатством предстояло Красовскому, как профессиональному репортёру, досконально изучившему своё дело не только в университетских аудиториях и удобной студии, но и трясясь на броне БТРов и вжимаясь в кубанский чернозём под пулями исламистов, и на спусковой крючок АКМ его палец нажимал так же привычно, как на кнопку фотоаппарата. Такое было время, когда над страной полыхали пожары, а верность ценилась превыше богатства.
  Наши герои спокойно заняли свои прежние места в салоне. Правда, оказалось, что летевший из Гаваны рядом с Марией пассажир остался в Сан-Сальвадоре. В освободившееся синее кресло опустился стройный латиноамериканец в бежевом летнем костюме со старомодной чёрной тростью, чьё навершие было выполнено в виде впившегося когтями в земной шар серебряного орлана. На руке выделялся массивный золотой перстень. Алюминиевый 'дипломат' с никелированными стальными уголками он не стал закидывать на багажную полку, а аккуратно разместил в ногах.
  Удивительное дело: будто не живой человек, а персонаж какой-то 'Санта-Барбары', соскочивший с телеэкрана.
  Не успел самолёт достигнуть высоты, когда пропадает ощущение ватности в ушах, новый сосед щёлкнул крышкой серебряного же портсигарчика, галантно протягивая его Марии:
  - Прошу, сеньорита! Прекрасное американское средство против неприятных ощущений в полёте!
  Вместо сигарет в портсигаре в три рядка лежали аккуратненькие квадратики конфет в бело-зелёных фантиках.
  - Благодарю, сеньор. Но воздержусь.
  - Как будет угодно сеньорите! Позвольте представиться: дон Мануэль Гарсия. Сеньорита позволит поинтересоваться её именем?
  - Мария. Просто Мария. Вы всегда так общительны, сеньор Гарсия?
  - А чем лучше скоротать время в пути, как не приятной беседой? Судя по вашему выговору, вы не американка. Европа, я угадал?
  - Да.
  - Гости из Европы в нашу страну приезжают не часто, насколько я знаю. По делам или туризм?
  - Бизнес, сеньор Гарсия, исключительно бизнес. Будем снимать документальное кино о древних индейских цивилизациях. А вы с какой, простите, целью интересуетесь?
  Лицо гондурасского дона расплылось в широчайшей из улыбок:
  - О, сеньора Мария, прошу простить: всего лишь природная любознательность, помноженная на профессиональные привычки. Мне, видите ли, по роду службы приходится довольно много заниматься анализом. Но для того, чтобы анализировать информацию, её нужно сперва откуда-то получить! Вы меня понимаете?
  'Да, вот только аналитиков нам тут и не хватало для полного, блин, счастья. А как смотрит, как смотрит: прямо как хохол на сало! Разве что слюни не текут. У, Штирлиц недоделанный!'
  - Солидная у вас служба. А почему у вас на перстне звёздочки? Вы что - коммунист, или это национальная символика?
  От простого вопроса холёные усики над верхней губой гондурасца вздёрнулись, словно шипы кактуса, галантная улыбка превратилась на миг в оскал яростного хищника, смуглое лицо потемнело, наливаясь кровью:
  - Что-о?! Меня, потомка конквистадоров, в чьём роду был сам вице-король Вест-Индии, назвать коммунистом??! Сравнить с голозадыми нищебродами и русскими варварами? Это непостижимо!
  - О, прошу прощения, дон Гарсия, миллион извинений! Я никак не желала оскорбить вас! Просто у нас дома пятиконечные звёзды - это символика красных, вот я и удивилась, почему такой благородный сеньор носит такое украшение на пальце!
  Актёрский опыт Марии был невелик: так, участие в нескольких постановках ещё на школьной сцене. Однако, похоже, выраженное раскаяние и неприкрытая лесть смягчили гнев 'потомка конквистадоров'. Лицо его приняло прежнее выражение, стиснутые на оголовье трости пальцы расслабились. Однако в голосе его прозвучала нотка подозрительности:
  - Сеньора Мария из России?
  - Нет, дон Гарсия, мы с коллегами - из Сербской Краины.
  - Звучит странно... Это где?
  - На Балканах, между Италией и Турцией. Раньше наша страна называлась Югославией. Сейчас единое государство раскололось и разные провинции стали жить сами по себе.
  - А, Югославия! Знаю-знаю. Когда я учился в Соединённых Штатах, нам рассказывали про вашу армию. Иосиф Тито, Энвер Ходжа, оружейный завод 'Црвена звязда', гористая местность, местами труднопроходимая для танков и иной бронетехники. Да, ещё и футбольный клуб 'Партизан'... Правильно?
  - Правильно. Почти. Потому что Энвер Ходжа - он всё-таки из Албании.
  'Интересный подбор сведений у господинчика. Это где же он служит, что его учили про оружейное производство и танкоопасные направления на другом конце света?'
  - Албания или Югославия - для нас это не важно. Лекцию про Балканы и Грецию нам давали в одной теме.
  - А где проходили эти лекции?
  - Разве я вам не сказал, сеньора Мария? В Вест-Пойнте. Я имел счастье быть среди тех немногих представителей стран, союзных США, которые развивали свои знания в лучшей военной академии Америки, а значит - и всего мира! Собственно, я сейчас и возвращаюсь именно с традиционной встречи выпускников. Этот памятный перстень я имею честь носить уже пятый год подряд и надеюсь оставить его как семейную реликвию своим будущим детям.
  У нас маленькая страна, сеньора, но у нас есть большой друг - Соединённые Штаты Америки. Наши друзья щедро помогают нам и кредитами, и советами. Я имел счастье лично прикоснуться к светочу американской демократии и военной науки - и горжусь тем, что помогаю великому делу борьбы с русской коммунистической угрозой, протянувшей свои руки даже в наш маленький Гондурас!
  - Ну откуда у вас русские, дон Гарсия? Я думала, что в Тегусигальпе нет даже их посольства!
  - Действительно, нет, слава Пресвятой Деве! Вполне достаточно, что проклятые коммунисты имеют посольство и военных советников в Никарагуа, а Кубу и вовсе оккупировали!
  - Простите, сеньор Гарсия, но мы прибыли сюда через Кубу, и не видели на улицах Гаваны ни русских танков, ни патрулей. Да и сейчас мы с вами спокойно летим самолётом авиакомпании 'Кубана', и наш экипаж давно мог бы бежать от оккупации в любую страну Центральной Америки или в США...
  - Наверняка эти пилоты - фанатичные коммунисты-коллаборационисты, а их семьи находятся в заложниках в специально отведённых концентрационных лагерях! А русских солдат вы не увидели, вероятно, потому, что их всех направили готовиться к вторжению на американский континент или, что скорее всего, отбирать продукты у кубинских крестьян. У русских это называется 'продразвьорстька'.
  Да... Ну что тут скажешь? Мария решила промолчать...
  Но вот её собеседник молчать явно не собирался:
  - А почему, собственно, сеньора Мария, вы решили добираться к нам через Кубу, а не через США?
  - Вероятно потому, что так выгоднее и быстрее, а как говорят американцы, 'time is money'. Да и безопаснее так: самолёты русского производства попадают в катастрофы заметно реже, чем 'Боинги'...
  - Не понимаю, почему вы так восхваляете русскую технику, хотя готов признать, что в смысле дешевизны полётов американские компании, действительно, несколько проигрывают... - Мануэль Гарсия слегка погрустнел, но тут же переключился на другую тему:
  - А где сеньора Мария планирует остановиться в Тегусигальпе? Я хотел бы пригласить сеньору полюбоваться красотами и достопримечательностями нашей прекрасной столицы! Готов предоставить свой автомобиль с водителем в полное ваше распоряжение!
  - Я думаю, режиссёр нашей съёмочной группы этого не одобрит: у нас достаточно плотный график съёмок...
  Наплевав на все правила поведения в салоне самолёта, сидевший впереди Антон отщёлкнул ремень безопасности и поднялся с кресла:
  - Вот именно: категорически не одобрю! Не кажется ли вам, сеньор, что ваша назойливость становится несколько утомительной? - и многозначительно погладил кулак.
  Дальнейший полёт прошёл в молчании...
  Вскоре после того, как 'Ан-24Б' пересек невидимую в воздухе границу между Сальвадором и Гондурасом, началась болтанка. Вышедшая в салон миловидная мулаточка-стюардесса строгим голосом, но сохраняя при том приветливую улыбку, потребовала пристегнуть ремни. Ещё минут через двадцать самолёт, будто атакующий штурмовик, с разворота опустил нос градусов на сорок пять-пятьдесят и пошёл вниз.
  - Что случилось? Авария?
  - О, не беспокойтесь, сеньора! - Гарсия усмехнулся. Мы просто идём на посадку. Вокруг аэропорта - горы и далеко не каждый пилот способен здесь безопасно приземлиться, тем более - на таком крупном летательном аппарате, как эта русская машина.
  
  Аэропорт Текусигальпы, несмотря на столичный статус, особой изысканностью не блистал. На краю не слишком длинного лётного поля теснилось несколько строений, главным образом кирпичных, над одним из которых указующе тыкался в небо 'палец' башенки диспетчеров. На паре флагштоков плескались на ветру полосатый сине-белый флаг Гондураса и неизвестный нашим героям голубой с жёлто-чёрной эмблемой в центре: вероятно, фирменный флаг какой-то местной авиакомпании. Таможенная проверка с паспортным контролем задержали группу минут на сорок, в то время как элегантный попутчик Марии прошёл через контроль задержавшись лишь на время, необходимое, чтобы взмахнуть перед лицом пограничного чиновника развёрнутым бумажником на манер киношных американских сыщиков-детективов. Сквозь стеклянную дверь было видно, как он, сбежав по ступенькам крыльца, уселся в большую серую машину, дверцу которой услужливо распахнул перед ним солдат в отутюженной камуфляжной форме и круто заломленном черном берете на голове.
  Возле аэропорта группу снова, как и на Кубе, встречали. Но на этот раз это были не сотрудники спецслужб, а водитель заблаговременно заказанного по телефону небольшого автобуса местной турфирмы. Имущество прибывших разместилось частично в багажнике на крыше, частично - в задней части салона, сами же они заняли места на довольно удобных, но слегка замызганных пассажирских сиденьях. Как только все расселись, шофёр стартанул с места так, будто опаздывал на собственную свадьбу с первой красавицей всей Латинской Америки.
  Впрочем, 'летели' они недолго: водитель несколько сбавил скорость перед въездом с шоссе на городские улицы, буркнув при этом поясняюще: 'Policianos!'.
  Город Текусигальпа напомнил Антону Тбилиси советских времён. Также карабкались вверх по горному склону кирпичные дома, таким же блестящим пояском пересекала город быстрая река. Также редкие, но довольно широкие проспекты скрещивались с кривыми узкими улочками, где вдоль балконов на натянутых на блочках-колёсиках проволоках сушилось бельё, а ленивые лохматые псы бессовестно дрыхли, кайфуя в солнечных лучах прямо под стенами строений и перегораживая своими шерстистыми тушками тротуары.
  Впрочем, на этом сходство и заканчивалось. Уютных зелёных скверов, столь частых в древнем Тифлисе, в столице Гондураса им не встретилось. Да и сами улицы, по которым везли путешественников, были лишены деревьев, дающих благодатную тень в летний зной. На горном склоне, правее телевышки не высились светлые стены храма святого Давида, а безобразной железной голливудщиной корявились рекламные буквы 'COCA COLA'.
  То тут, то там на улицах торчали парные полицейские патрули в синих рубахах: некоторые в накинутых бронежилетах, большинство - без, но все поголовно с оружием. Главным образом блюстители порядка были вооружены пистолет-пулеметами 'Рюгер МП-9', но некоторые ограничивались только револьверами в открытых кабурах. В этом изобилии вооружённых людей на улице ощущалось что-то гнетущее: Антон ощутил те же нотки тревоги, как в сентябре девяносто третьего, когда он с друзьями вышел на площадь Курского вокзала, чтобы направиться на вновь покрывшуюся баррикадами Краснопресненскую набережную. Много с тех пор воды утекло: кто же знал, что придётся очутиться на другой стороне 'шарика'...
  Минут этак с двадцать попетляв по нешироким улицам, Текусигальпы, их автобусик въехал в 'карман' гостиничной стоянки и неразговорчивый водитель, обежав машину, встал у пассажирской двери, выразительно держа ковшиком смуглую ладонь. Пришлось в качестве чаевых выдать купюру с портретом Линкольна. Судя по ошалело-счастливому выражению лица наследника кучеров латиноамериканских дилижансов, сумма его более, чем устроила.
  'Да, нужно наменять здешней валюты. А то если 'вечнозелёные' бесконтрольно транжирить - самим придётся на подножный корм переходить. А не хотелось бы, без крайней необходимости'.
  Снаружи гостиница выглядела неприхотливо: рыже-кирпичный фасад с окнами, узкими, наподобие крепостных бойниц, по первому этажу и достаточно широкими по второму, высокие входные двери с мощными металлическими ручками, крыльцо в две ступени, пластиковая вывеска с объёмными буквами 'Guava Hotel'. Внутри всё было гораздо приятнее: прохлада кондиционера, оформленный в консервативном стиле, с обшитыми панелями стенами и удобной мебелью вестибюль, предупредительный администратор на ресепшне, маленькие, но аккуратные одноместные номера. Словом, люди, готовившие размещение 'сербской съёмочной группы' выполнили свою задачу, как можно лучше. Теперь наступало время, когда отряд должен будет приступить к выполнению самой сложной части задачи: работе в полевых условиях...
  
  Наутро, отмытый, выспанный и посвежевший народ, слегка акклиматизировавшись после транскарибского перелёта, разбежался из гостиницы кто куда. Командир группы, ясное дело, - на встречу со здешним коллегой-резидентом из кубинской Inteligencia de Defensa. Остальные же, вооружившись не вызывающими подозрения туристическими планами гондурасской столицы, прихватив фотоаппараты и складные подзорные трубы (поскольку бинокли у 'мирных туристов' вызывают нездоровый интерес местных стражей порядка, да и криминального элемента) и, разменяв тут же, напротив 'Гуавы', часть долларов на гондурасские лемпиры, разошлась по городу осматривать достопримечательности. В список достопримечательностей входили, почему-то, не музеи, храмы и памятники, а телецентр, президентский дворец, комплекс зданий Национального конгресса, полицейские участки, Военная академия, места дислокации армейских подразделений и, разумеется, в соответствии с заветами Владимира Ильича, 'почтамт-телеграф-телефон', размещающие в одном доме с Министерством связи.
  Вот такие вот они, суровые сербскокраинские туристы...
  Разумеется, осмотр и частичное фотофиксирование всего этого архитектурного разнообразия разведчики проводили не внаглую, а аккуратно, с соблюдением правил конспирации. Ну ведь никто же не начнёт проверять документы у парочки туристов, если синьор Барригичеа примется фотографировать свою очаровательную спутницу прямо на городской улице? А то, что на заднем плане оказалось полицейское управление - так тут всего лишь совпадение, не правда ли, синьоры?
  А то, что пан Красовский - ой, нет, конечно, не Красовский, а Феликс Обилич из Краины - что-то заносит в блокнотик, стоя у витрины на втором этаже отдела с фото- и видеотехникой, временами задумчиво глядя прямо перед собой - так синьор Обилич подсчитывает затраты на покупку дополнительных видеокассет и резервной камеры на случай возможной поломки. А открывающийся из окна вид на двор казармы, где дислоцируется рота президентской охраны - так кто заставлял гондурасцев так строить свои универмаги? Точно не Обилич, не правда ли, синьоры?
  А то, что немолодой, заметно переваливший через сороковник, усатый турист дышит свежим горным воздухом на смотровой площадке Парка-де-лас-Насионес-Унидас и попутно щёлкает фотоаппаратом, методично, сектор за сектором, фиксируя панораму города и окрестностей - так ведь каждому хочется, долгими зимними вечерами, сидя в уютном кресле у себя дома, рассматривать снимки гондурасской столицы и вспоминать прекрасные дни, проведённые в Центральной Америке, не правда ли, синьоры?
  Так что, когда Климович, заморив червячка в небольшом заведении на краю парка кофе с мелкими, не более большого пальца размером, но удивительно вкусными и сочными пирожными, вновь спустился на городские улицы, за ним никто не следил. Нельзя сказать, что на прапорщика вовсе не обращали внимания: светлая кожа и непривычные для местных жителей густые русые усы привлекали заинтересованные взгляды гондурасцев обоего пола и разных возрастов. Периодически текусигальпские подростки и пацанва помладше подбегали к 'синьоро тористо' с предложением своих услуг в качестве чичероне, но Егор по-испански не грубо, но непреклонно, отказывался от этого навязчивого сервиса. Разведчик - не павлин и 'хвост' ему абсолютно ни к чему.
  Поскольку белорусы - народ любознательный, а задача разведвыхода - максимально подробное ознакомление с местностью (ведь не будут же партизаны всё время прятаться по горам и сельве, придётся когда-нибудь и в города входить), то Климович выбрал для возвращения не ту дорогу, которой добирался до парка.
  Неторопливо шагал он, спускаясь к реке и проспектам но по нешироким улочкам, периодически останавливаясь, чтобы сделать снимок-другой то возле полицейского участка, то у пожарного депо с торчащей в небо кирпичной каланчой старинной кладки, на которой, возможно, ещё солдаты Морасана вывешивали свои победные флаги, то у бензоколонки. Горячее латиноамериканское солнце уже давно поднялось, накаляя стены зданий, местные торговцы повыносили на тротуар столики с полуведерными термосами, наполненные холодным отваром каких-то трав или листьев, который сложно было назвать чаем, но тем не менее прекрасно освежающим.
  Посасывая сквозь трубочку ледяной напиток из картонного стакана, Климович вышел на У-образный перекрёсток. Относительно широкая улица с проезжей частью здесь круто сворачивала влево почти под прямым углом, а для пешеходов оставался узкий спуск по правому отвилку. Не то, чтобы узкий - легковушка типа 'жигулей' поместилась бы там без труда, даже с возможностью не царапнуть стену при открывании дверей. Но вот проехать ей там было бы сложно: спуск представлял собой своеобразную лестницу, где ступени были абсолютно разными по ширине и высоте. Похоже, этот спуск проложили в те давние времена, когда деревья были маленькими, покойный Морасан молодым, а о колёсном транспорте сложнее повозок никто в здешних краях и подумать не мог, а возчики предпочитали раскатывать на своих рыдванах по менее крутым склонам. Внизу о чём-то эмоционально переговаривалась четвёрка парней спортивного сложения, жестикуляции которых нисколько не мешали зажатые в кулаках пивные бутылки.
  В момент, когда Климович поравнялся с парнями, один из них вдруг подшагнул к нему и со злым криком: 'Dárnosla!' ухватился левой рукой за ремень висящего на груди у прапорщика фотоаппарата, резким рывком норовя сорвать его с шеи, а правым кулаком попытался нанести удар в лицо. Впрочем, наглый тип тут же пожалел о своей выходке: не ожидавший нападения белорус, однако, извернулся так, что синтетический ремешок выскользнул из пальцев противника, стакан с напитком полетел в лицо, а сжатые лопаточкой пальцы Георгия ткнулись в чужое подрёберье.
  Охнувший налётчик мигом утратил былую прыть и скрючился, инстинктивно прикрывая руками больное место. Но вот остальная гоп-компания уже кинулась на белоруса, размахивая бутылками и солидной навахой из тех, которые отчего-то весьма уважаемы в кругах матросов и припортовых бандитов испаноговорящих стран. При этом подвыпившие парни нестройно орали нечто из разряда непереводимого гондурасского фольклора, который отчего-то не входил в адаптированный для русских диверсантов курс языка Сервантеса и Ибаррури. Единственной понятной Фельдшеру фразой было категорическое требование 'e dar dinero!!!', которое в куртуазные времена могло бы быть цветисто переведено как 'не соблаговолит ли благородный синьор оказать денежное воспомоществование пребывающим в бедности братьям во Христе, совершив тем самым богоугодное деяние', а во времена некуртуазно-постперестроечные гораздо короче: 'гони бабки, гнида!'.
  Поскольку становиться спонсором бедствующей текусигальпской шпаны, а тем более испытывать организм на прочность при контакте со стеклом или сталью дрянного ножа Климович категорически не желал, пришлось привести агрессоров во временно небоеспособное состояние. Вернее, временно небоеспособными оказались двое, отделавшиеся переломами рук и одной разбитой коленной чашечкой. А вот четвёртому не повезло: ухитрившись, отшатываясь, увернуться от захвата Георгия, молодой бандит запнулся на неровной ступеньке и рухнул навзничь. Черноволосый затылок с треском соприкоснулся с лестницей и желтоватый камень обрызгало красным...
  
  ...Утренняя прохлада на улицах Текусигальпы сменилась жарой, как только солнце поднялось выше ограждающих долину гор. Хоть Антон и был привычен к температурам 'на югах', благо, начинать службу ему довелось в Закавказье, но юг югу не ровня. Отсюда до экватора без малого втрое ближе, чем от знакомых мест, и море, способное увлажнять воздух, достаточно далеко и отсечено от гондурасской столицы горами. Хотя, возможно, это и к лучшему: с ливнями в субтропиках СССР подполковник был неплохо знаком и раньше времени встречаться с их тропическими 'старшими братцами' не рвался: слишком уж некомфортно ощущал он себя в состоянии тонущей мыши. А в здешних краях зима - сезон дождей. Снег и лёд в Гондурасе можно встретить только высоко в горах, где люди не самые частые гости.
  Ругнув себя за непредусмотрительность, Антон вынужденно зашёл в попавшуюся на пути лавчонку, где продавался всяческий шмот, от подозрительно-фиолетового окраса костюмов в полоску до женских сумочек и носовых платков. Цены отнюдь не отпугивали, несмотря на расположение торговой точки практически в центре Текусигальпы, но вот с выбором головных уборов у продавца было слабовато. Вернее сказать, выбор был довольно большой, но водружать такое на голову желания категорически не возникало. Правда, неплохо смотрелись ковбойские шляпы разных расцветок, но выйти в такой на улицу - означало вызвать к себе повышенное внимание, а Ухналь с его немаленькой фигурой, европейскими чертами лица и гладко выбритым черепом и без того был не самым незаметным человеком. Так что копировать Криса из 'Семёрки...' было бы не слишком конспиративным шагом. Посему в конечном итоге пришлось остановить выбор на дурацкой кепке-бейсболке светло-кремового цвета с вышитой над козырьком перчаткой кэтчера и мячом.
  В этом надсмехательстве над головными уборами Ухналь стал походить на туриста-янки, неведомо зачем приперевшегося в главный Бананаленд континента. А стоило состроить чуть презрительно-брезгливую гримасу, как сходство стало почти полным. Так что ничьего внимания не привлек факт вхождения 'американо тористо' в антикварно-сувенирный магазинчик с чучелом раззявившего зубастую пасть каймана в витринном окне.
  Внутри помещение показалось тесным из-за выстроившихся вдоль стен тёмных шкафов почтенного возраста и писчих столов, выполняющих роль прилавков, заставленных всякого рода артефактами, некогда произведёнными для удобства людей, но оттеснённых на обочину бытия ходом стремительного прогресса. Казалось, здесь было всё: керосиновые и вычурные электрические настольные лампы, помнившие если не времена Эдисона, то точно - Красина; прабабушкины ридикюльчики и массивные портсигары с узорами, где по углам из-под стёршегося слоя серебрения желтела потемневшая латунь; чванящиеся многообразием выбора стойки с десятками тростей и курительных трубок - от крошек, способных скрыться в мужском кулаке до полуметровых гигантов, чьи чубуки обвивали искусно вырезанные анаконды и плети плюща, а чашки изображали головы индейцев и морды ягуаров; складные ножи соседствовали со спортивными рапирами и шпагами чиновников колониальной администрации и испанских офицеров начала девятнадцатого столетия. На полках книжных шкафов томики и пачки старых газет мирно уживались с десятками пустых бутылок разных форм и объёмов с разнообразными этикетками и деревянными статуэтками индейской работы. Застывший в атаке под потолком алюминиевый 'киттихоук' времён Второй мировой заходил в хвост подвешенному на лесках пернатому змею с человеческим лицом, яркий пластик на стене которого покрылся таким слоем пыли, что упомянутые перья уже еле-еле различались под серой массой. Перед отделяющей торговый зал от внутреннего помещения тёмно-фиолетовой плюшевой портьерой высилась эмалированная вешалка вроде тех, что частенько встречаются в прихожих, на которой красовалась стальная кираса, изготовленная по моде наполеоновских времён. Вот только вместо медной каски с украшенным волосяным плюмажем гребнем с верхнего крючка вешалки свисало серое кепи с жёлтым околышем времён войны Севера и Юга в США.
Оценка: 2.00*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"