Международный женский день в этом году пришелся на воскресенье, поэтому администрация завода санэлектрозаготовок заказала кафе на пятницу, шестого. Торжество было финансировано главным образом профсоюзом и частично - присутствующими мужчинами, имели место цветы, памятные сувениры, музыка, танцы, поздравительные речи и тосты. На последних двух пунктах - вернее, самых примечательных из них - мы остановимся несколько подробнее.
Как и принято на подобных мероприятиях, открыл его директор, Станислав Николаевич Бузук. Он поздравил дорогих любимых женщин с чудесным праздником весны, поблагодарил их за то, что они не только обеспечивают нам крепкий тыл в семейной жизни, но и благодаря своим прекрасным деловым качествам - высокому профессионализму, вниманию, трудолюбию и женской интуиции - вносят огромный вклад в процветание и развитие предприятия, что позволило нам войти по итогам в двадцать двойку лучших по отрасли. В заключение выступающий предложил поднять бокалы за милых наших дорогих женщин и пожелал им успехов в карьере и личной жизни.
Произнесенный некоторое время спустя тост главного механика Кудряшова имел легкий полемический оттенок по отношению к тосту директора. Механик высказал мысль, что, конечно, именно женщины тоже вносят свой огромный профессиональный вклад, но именно как верная подруга женщина именно дома обеспечивает нам, мужчинам, надежную опору и тыл, в частности, такое чувство, как нежность. Как сказал мудрец, мужчина - это именно добытчик и защитник, а женщина - хранительница очага, и если у мужчины дома надежная семья и все хорошо, развил мысль мудреца Кудряшов, у него все хорошо будет именно везде. Именно за это, то есть за женскую в нас веру и поддержку и предложил в итоге выпить выступающий, и именно водки.
И речь, и предложение были встречены с одобрением, общие тосты перемежались локальными за здоровье и счастье дам, находящихся в пределах досягаемости или даже только слышимости. Главный бухгалтер Мария Михайловна Дворецкая выступила с ответной речью от лица всех женщин администрации завода и поблагодарила наших дорогих мужчин за такой очень прекрасный праздник и поздравления, а особенно за внимание, которое ей, как главному бухгалтеру, дороже всех подарков, и, конечно, не только ей, а и всем без исключения остальным женщинам тоже. Мария Михайловна предложила поднять рюмки за мужчин и поделилась своим убеждением, что мужчина всегда должен оставаться мужчиной, и тогда женщина всегда будет женщиной. Сразу же вслед за этим встал начальник электроцеха Милютин и остроумно и оригинально предложил выпить за 8 Марта - Международный женский день и все остальные триста шестьдесят четыре международных мужских дня. Этот шуточный тост также имел огромный успех.
С течением вечера содержание поздравлений и тостов смещалось от профессиональной, социальной и семейной роли женщины к эстетической и сексуальной, начиная от самых простых предложений поднять бокалы за любовь и красоту, до довольно рискованных, хотя и доброжелательных личных обращений, неизменно встречаемых восторгом, хохотом и одобрительными возгласами. Только лишь инженер по охране труда Собакин в своем тосте вернулся к более общим вопросам и коснулся такой функции женщины, как материнство. Он, в частности, сказал, что женщина, приняв в себя слепое семя, совершенно необъяснимо для него, Собакина, наделяет это семя душой посредством формирования тела. Будучи человеком с высшим техническим образованием, он прибег к довольно механистической метафоре и определил женщину как устройство для расщепления вечности. Вырвавшаяся посредством женщины из одного небытия и мрака человеческая душа, как представляется Собакину, в смятении и ужасе летит в другое небытие и мрак. Не имея ни цели, ни точки опоры, она не знает, как распорядиться навязанным ей единым мигом существования, и заполняет его отвратительными и жалкими делами, худшими из которых выступающий считает три - пьянство, празднование 8 Марта и производство санэлектрозаготовок - и когда он, Собакин, наблюдает сейчас сплав и квинтэссенцию этих трех зол, ему кажется, что это самое страшное, что он когда-либо видел в жизни. Женщина, продолжил выступающий, выдергивает нас из небытия, словно поднимает труп из могилы, и, очнувшись, мы познаем, что тьма кошмарна, но и просвет в этой тьме кошмарен не менее. Впрочем, тезисы эти были высказаны крайне пьяным, путаным и невнятным образом, и отчетливо прозвучала только завершающая, собственно тостообразующая фраза, которая, несмотря на её форму и обстоятельства произнесения, не исключено что была обращена не только к женской, но и ко всей аудитории, а именно "будьте вы, бляди, прокляты". Впрочем, особого скандала не последовало, никто уже никого в общем не слушал, на корпоративах видали и не такое, Собакин числился немного нелюдимым, но нормальным мужиком, а если бы водка не отшибала мозги, то кто б ее пил, и все благополучно закончилось общим решением Константиновичу больше не наливать.
КАК ПОГИБ МИР
Мир погиб по ходатайству мастера железобетонного цеха Сидорова. В этот момент Сидоров сидел в административном корпусе завода "Энергодеталь" над чистым листом бумаги. Предполагалось, что, покрытый соответствующими строками, лист станет объяснительной запиской по поводу постоянного брака при производстве железобетонных опор в его, Сидорова, смену. Брак это был вызван тем обстоятельством, что мастеру Сидорову было насрать на опоры, цех и завод, но излагать эту причину на данном этапе существования мира Сидоров считал преждевременным. Теперь очевидно, что Сидоров ошибался, ибо миру оставались считанные минуты, и если не сейчас, то когда? Сидоров сидел на стуле, глядел в потолок, за потолком был второй этаж с кабинетом директора, далее тонкий слой атмосферы, а за ним - неизъяснимая в человеческих словах бездна, и Сидоров вместе с листом бумаги, стулом и административным корпусом летел в эту бездну, и бездна эта летела в бездну бездн. Стойкое ощущение невозможности найти слова, которые хоть в самой малейшей мере могли бы изменить соотношение бездны и Сидорова, мешало последнему начать свою объяснительную, и он не начинал. Сидорову было тридцать два и всё у него было, как у людей - дом, жена, ребенок, смерть впереди, и внутри - то самое лучшее и самое для Сидорова дорогое, что, даже начертанное кровью его жил на небесах, было бы абсолютно безразлично и на ... нужно хотя бы одному-единственному, кроме самого Сидорова, человеку на свете. В отличие от железобетонных опор, которые будучи не бракованными, очень охотно и споро раскупались клиентами. Смутная и в общем нехарактерная для Сидорова мысль, что он не достоин выпускаемой им продукции, шевельнулась в нём, он предпринял попытку оставить на чистом листе несколько оправдательных слов, но стержень, хоть и совершенно новый, писать не хотел. И тогда, отбросив ручку в угол, Сидоров в порыве горького и страстного вдохновения обрёл слова для своей тоски, проклял всё сущее и призвал на мир гнев Господень.
ЧЕРЕП НА ПИРУ
От шефа он вернулся совершенно красный и такой растрёпанный, словно его таскали за волосы. До этого вряд ли дошло, но разнос, судя по всему, был умопомрачительный, и, сказать по правде, было за что и было за что не впервые.
- И вот что интересно, - недоуменно и виновато говорил мне он, - ну ведь что здесь за работа - тьфу, а не работа, и никто на меня ничего лишнего не валит, сидишь просто сиднем... Или, допустим, ждали бы меня дома какие-то там необыкновенные удовольствия... или занятия важные личные, так ведь точно так же не буду знать, куда себя деть, вся только разница, что штаны спортивные... Но всё равно - ну не могу здесь ни сосредоточиться, ничего не могу, как в тюрьме, отчаяние просто какое-то и от этой работы, и от времени потерянного, и от всего... В голове чёрт знает что... Выйду отсюда, сяду на автобус, еду сорок минут - ведь та же самая пустая трата времени, а ощущение совершенно другое - ты уже на воле... Ненавижу, просто всё здесь ненавижу лютой ненавистью, дышать не могу, честное слово...
- Ты думаешь, мне здесь нравится? - я немного подумал. - Просто ты не так на это смотришь. Вот, предположим, сидел бы ты на самом деле в камере, в сыром подземелье, без света-кислорода, на хлебе и воде. С одной стороны - тяжело, невыносимо, а с другой представь, что подземелье то же, но назавтра твоя казнь. Да ты каждую минуту своего заточения будешь с ужасом провожать... Я хочу сказать, ты бы всё отдал, чтобы время остановить, и пускай в этой тьме, грязи и голоде, но только подольше остаться. Точно так же и тут, в конторе, тебе просто всё время нужно помнить, что чем ближе конец трудового дня, тем и смерть твоя ближе, пусть не сегодня она, наверное, и не завтра, но всё же... Каждая минута вычитается не только из восьми рабочих часов, но и всей жизни твоей... Тебе надо на стол череп поставить, как у древних на пиру, такое мементо мори, чтобы ты его постоянно видел и радовался, что время так медленно течёт. Пришел на работу в восемь и рад, что ещё не девять, в девять - что не десять... И так далее...
Он посмотрел на меня, облокотившись о стол и держа в руках какую-то папку. Затем он её отложил, откинулся на спинку и снова посмотрел на меня. Потом он заложил руки за голову и посмотрел в угол. Потом в стол. Потом я про него забыл.
- Да если бы человек, - звонким неестественным голосом, как будто обращаясь к обширной и не вполне доброжелательной аудитории, произнёс он, и я вздрогнул, - да если бы человек и впрямь однажды осознал, но по-настоящему, до самого нутра осознал и прочувствовал свою будущую смерть... и что вот он появился на краткий срок только и должен пропасть насовсем... и этот вот ничтожный отрезок времени вынужден корпеть тут, как клоп, с этим вот ....ым калькулятором... - обычно он практически не матерился, и я уставился на него, но он до поры замолк. Молчал он, кажется, довольно долго, я был слишком занят и только раз мельком глянул в его сторону - он сосредоточенно чёркал ручкой по бумаге, но, похоже, не писал, а что-то рисовал или чертил.
- Понимаешь, - я вновь оторвался от бумаг, и он продолжил, - бывают такие мгновения в жизни человека, когда некоторые вещи понимаешь с особой яркостью... ясностью... Такие, знаешь, моменты истины... Вот как будто что-то всё время было вроде и видно, но как-то полускрыто, за каким-то туманом, и вдруг налетел ветер, сдул туман и всё стало как на ладони. Неизвестно почему, но так бывает, - он поднялся из-за стола и нервно прошёлся туда-сюда по кабинету. - И главное, может быть, самое главное в жизни - это сохранить в памяти то, что тебе открылось, потому что потом опять нахлынет всё это, весь этот быт, суета, жена, дети, всё смажется, а нужно, чтобы не смазалось... Нужно, чтобы не смазалось, и жить нужно исходя именно из того, что тебе стало ясно в этот момент, а то потом будет стыдно.
Он отвернулся и уставился в окно.
- Стыдно, - не оборачиваясь внезапно повторил он одно только слово и снова замолк. Он стоял так уже, пожалуй, минут пять, когда к нам вдруг зашёл шеф и прямиком прошёл к его столу.
- Послушайте, Семёнов, - начал он деловито и разом сменил тон. - Послушайте, Семёнов, вы что это, вы чем это тут занимаетесь? Вы что тут, картинки рисуете? - он поднял со стола и продемонстрировал нам лист бумаги, на котором ручкой был изображён достаточно убедительный череп. - Это что? Вы завалили всю работу за апрель, и вы здесь в пиратов играете? Вы что мне сегодня утром обещали? Вы что, в конце концов?
- Сергей Николаевич, это... не моё... это лежало тут случайно, давно уже... - он бросился к столу, выхватил рисунок прямо у шефа из рук и швырнул его мимо корзины, - я всего отошел на минуту, уже практически закончил калькуляцию по пятому... - краска нахлынула в его лицо, губы задрожали, видеть это было невыносимо, и я отвернулся.
ЛИЧНАЯ ДРАМА МАРКЕТОЛОГА ИВАНОВА
Маркетолог Иванов сидит за столом и держит в руках лист бумаги. На листе слова: "Договор уступки требования. НПООО "Энергожилпромстрой" в лице директора Плотникова А.Ф., в дальнейшем именуемое кредитор, с одной стороны..." и еще много других слов, но Иванов не видит и этих. Около сорока минут назад он сделал по служебному телефону личный звонок, произнес и услышал в ответ несколько фраз, а затем на том конце провода положили трубку. Иванов не сразу осознал смысл услышанного, он аккуратно взял его, подержал, поворачивая и рассматривая, а потом вдруг понял, от ужаса и боли он разжал пальцы, смысл ухнул внутрь Иванова и молниеносно растекся белой страшной звездой, как сметана из разбитой об асфальт банки. Тяжкие душные испарения заклубились в Иванове, он замотал головою, нечувствительными пальцами сунул в рот сигарету и поднес огонь. Это было ошибкой - крохотная искорка попала внутрь, ослепительная беззвучная вспышка мгновенно выжгла всю сердцевину Иванова, оставив лишь обуглившуюся корку; если бы Иванов упал, он рассыпался бы в прах, подняв тучу серого пепла, но он продолжает сидеть, и только внутри с обгоревших стенок сыпется шуршащая труха да в горячем неживом воздухе плавают полусожженные хлопья бумаги с непонятными "...гожилпромс...", "...оговор усту..." и чем-то еще в этом же роде.
ПОЕЗД ДО ВЛАДИВОСТОКА
29 июня в 22 часа 38 минут, проходя по переходному мосту над железнодорожной станцией, бухгалтер Самсонов осознал, что проживает жизнь бездарную и никчемную. Подобные мысли не были для него внове, но на этот раз осознание пришло, как пуля, и так же, как пуля, враз оборвало в нём все связующие нити. Дальнейшее продвижение Самсонова вдоль продольной оси моста утратило всякий смысл, его зашатало, развернуло направо, и он остановился, ухватившись за перила и только что не за сердце. Под ним в десяток параллельных линий лежали рельсы, и когда проходящий с нарастающим шумом поезд прорвал его самую первую, самую страшную волну безысходности и тоски, Самсонов эти рельсы увидел.
Как и всякий другой, Самсонов имел своё сложившееся мнение о железных дорогах, и заключалось оно в следующем. Когда он видел две бесконечные стальные полосы, уходящие вдаль, Бог знает, куда, может быть, до самого Владивостока, всё это не укладывалось у него в мозгу, и в своём непонимании Самсонов даже не доходил до момента постройки дороги. Он не понимал уже самого первого этапа. Он не постигал, кому в голову мог прийти этот безумный замысел, и как у этого кого-то хватило наглости просто предположить, что тысячи людей тысячи своих дней, каждый из которых мог бы стать для них самым важным и дорогим или даже последним, будут лить и укладывать бесконечные километры стальных болванок или месить жидкую железобетонную грязь, как будто люди эти лишены живой души или то, что этой душе нужно, можно привезти из Владивостока. Иногда Самсонов даже представлял, что именно к нему, Самсонову, принесли этот проект, и он, Самсонов, долго и тяжело вникает в него, ничего не понимая, не веря, а затем, поверив и уяснив, с размаху хлещет им по принесшей его наглой роже, потому что иначе нельзя и потому что предложить такое человеку - это значит воистину ставить его ни во что.
- Он оказался прав, - стоя на переходном мосту, вслух сказал Самсонов. - Он все-таки оказался прав. Мы её построили.
Отчаяние и жуткое, какое-то несовместимое с жизнью ощущение собственной никчёмности и ничтожества душило его сухим, без слёз, удушьем; Самсонов знал, что это пройдёт, сегодня дома его ждала семья, завтра на работе - полугодовой отчёт, но сейчас, 29 июня в 22 часа 43 минуты пути с этого моста Самсонову не было никуда, даже на рельсы.