Свершилось в предвечности чудо - воздвигнуты земли из праха. Богов получив наставленье ходить лишь благими путями, свободное племя по крови пространства те вмиг заселило. И гордая раса не знала ни глада, ни мора, ни нужды. Но дар сей бесценный повсюду прияли народы, да вскоре о страхе священном забыли, и зло на добро ополчилось. И веру в Богов подменили на злато чеканных дукатов. Уж замысел чёрный лелея, войною пошёл брат на брата.
На сумрачном круге небесном сошлись на судилище Боги. И заняли место по чину и праву старшинства как должно. Тут каждый изрек своё слово и каждое было весомо: грозились опалу обрушить, проклясть до седьмого колена, наслать лиходейства и женщин лишить материнского млека. Последней Богиня судьбы как равная равных спросила: "Бросает ли ветер на скалы утлую лодку иль кормчий?" На том порешило собранье: изменчивой власти удела доверить вершить правосудие. И жителям всем в назиданье начертаны были скрижали. Законы суровые рока блюсти заповедали Боги. В святилище идол незрячий из цельного камня воздвигли. Две чаши - для правды и кривды - на длань Вимптигут поместили, чтоб в пёстром верчении судеб отсеивать зёрна от плевел.
С тех пор повелось средь народов на Суд Вимптигут полагаться, грехи открывать без утайки, иль кара настигнет на месте.
Часть 1.
Цветные витражи храма прорезал рассветный луч. Яркие пятна рассыпались по куполу, оживив богов и драконов на фресках. Писарь аккуратно заточил несколько гусиных перьев, разложил скляночки с чернилами, расправил рулон пергамента и с блаженной улыбкой откинулся на ивовом стуле. Сквозь полуприкрытые веки он лениво следил за танцем пылинок на свету. Воспоминания о шипящей яичнице в сале и миске поджаренного лука отозвались бархатными волнами в утробе. Для полного счастья не хватало только кружки эля с пышной пенкой. Писарь крякнул, сладко зевнул и хрустнул суставами пальцев. Сегодня работы будет немного: лесные жители отловили разбойника, и явятся за законным вознаграждением; купец с сальными глазами поймал слугу на воровстве; да держательница борделя, толстая Маха, предъявила претензии к аптекарю, который вместо зелья от беременности продал ей просроченную настойку от бородавок, и теперь добрая половина девиц находилась в интересном положении, а заведение несло убытки.
Часы на дворцовой площади отбили четверть второго, писарь старательно выводил последние слова приговора о возмещении убытков достопочтимой матроне, когда под сводами храма зазвенел чей-то голос. Вскинув глаза, судебный служка застыл с занесённым над пергаментом пером и чернильная капля, некоторое время поколебавшись, сорвалась и разбилась жирной кляксой над ровными рядами закорючек. Не замечая испорченного документа, писарь продолжал пялиться на полуобнажённую мальчишескую фигурку девушки с коротко остриженными волосами.
Та стояла, не смущаясь цепких взглядов зевак, как всегда столпившихся в дверях суда. Дочь господина по крови и праву привыкла игнорировать любопытство смердов. Только простолюдины могут чувствовать боль и стыд - так её учили - а тот, в чьих жилах течёт благородная кровь Грифов, не может быть слабым.
- Я - свободная женщина Империи, именем моих предков свидетельствую перед Судом и каждое моё слово правда! Я преступила закон, запятнала честь клана и требую справедливого наказания!
Ещё одна капля сорвалась с кончика пера и шмякнулась на лист. Зрители замерли, боясь выдохнуть. Воздух сгустился до ощутимой плотности киселя. На лбу писаря выступили бисеринки пота, а в горле кисло запершило. Безумцев, осмелившихся воспользоваться правом добровольного самообвинения, за всю историю храма Вимптигут можно было перечесть на пальцах одной руки. Но вот невозможное вновь свершилось - древние слова прозвучали из уст дерзкой девчёнки. Писарь перевёл взгляд на судью. Тот, со свойственным ему хладнокровием, взирал на девицу и кивком головы разрешил продолжать.
- Я добровольно явилась в эти древние стены, слышавшие столько трусливых клятв и суровых приговоров. Я знаю, что можно избежать суда на земле, но нельзя уйти от кары небесной. Поэтому, свидетельствуя здесь у алтаря Вимптигут, я говорю правду! Cудья, ты знал моих родителей и ведаешь, что честь для рода Грифов превыше жизни. Мы можем преступить закон, убить, солгать, но уронить честь славных предков - хуже самого страшного злодеяния. Ибо ложь во спасение - благо, убийство как отмщение - священное право, а преступление во имя справедливости - ненаказуемо. Но нет оправдания бесчестию для потомка старинного клана.
Девушка тряхнула головой, кудри вспыхнули медью. Загорелое, в мелких веснушках, лицо раскраснелось. Судья продолжал безмолвно взирать на преступницу, и мысленно отметил, как поразительно она похожа на покойную мать: пепельные глаза в мягких ресницах, тонкие запястья, родинка у правой ключицы. Но характером Кора пошла в отца, такая же упрямая и резкая в движениях. Вершитель правосудия много лет был вхож в их дом на правах друга юности. И сейчас легко вспомнил часто слышанное предание. На семейном гербе клана был изображён грифон, вырывающий собственное сердце. История гласила, что первый из Грифов вскрыл собственную грудную клетку, когда понял, что его ошибка привела к позорному поражению в бою. С тех пор потомки с младых ногтей носили в ножнах на поясе ритуальный кинжал с частицей плоти прародителя. На оружие было наложено заклинание верности - оно могло быть использовано только единожды в исключительном случае.
- Я заявляю, что свершила грехопадение, преступила неписанные законы семьи и осквернила сталь магического клинка. Только вечные звёзды могут подтвердить мои слова. Через месяц мы вступали в возраст совершеннолетия. По законам наследования власть в нашем клане переходит по мужской линии и брат стал бы главой. Меня он собирался сделать жрицей богини Лиит и навечно заточить в храме. Я не желала себе такой судьбы. Я отослала слуг в деревню, подсыпала дурман-травы в пиво охраны, обманом проникла в спальню брата и заколола его. Но, замарав руки кровью, я поняла, что преступила не только мирские законы. Я предала память предков и лишилась чести, использовав клинок для преступления, и уже не смогу искупить вину и вырезать им своё сердце. Избавить совесть от позора я могу только одним способом - и вот я перед вами. Вы выслушали достаточно, судья, чтобы вынести приговор! - Девушка твёрдо смотрела в глаза судьи. Он выдержал её взгляд.
В повисшей тишине Кора растегнула пряжку пояса и подошла к алтарю Вимптигут, неся на вытянутых руках орудие убийства. Она опустилась на одно колено, склонив голову в ритуальном поклоне. Храмовый служка бережно принял реликвию Грифов и возложил клинок на каменную чашу весов статуи. Те чуть заметно дрогнули и вернулись в прежнее положение.
Под сводчатым потолком прокатился возглас возмущения. Борга знала половина столицы. Славный воин и балагур выходил победителем из любого поединка, будь то пьяная драка в таверне или многодневное сопротивление очередной красотки. Любимец служанок и матрон, гроза мужей-рогоносцев, дуэлянт, игрок в кости, отчаянный выпивоха - он мог погибнуть только хохоча смерти в лицо. Но быть предательски зарезанным единоутробной сестрой - такого не мог представить никто: ни привычные к кровавым поединкам на ночных улицах горожане, к грабежу и насилию на дорогах - торговцы, к трупной вони на поле брани - ветераны. Поднять руку на брата-близнеца, такое злодеяние не укладывалось в головах, и толпа, едва сдерживаемая стражей, заволновалась.
Кора, не шелохнувшись, стояла в центре зала и не замечала грубых ругательств и плевков. Всё так же надменно была вздёрнута голова, расправлены плечи. Сухой блеск зрачков и побелевшие костяшки пальцев, сжимавших пустые ножны - лишь наблюдательный взгляд судьи отметил признаки волнения девушки. В храме Вимптигут невозможен оговор или ложь, обмануть богиню правосудия невозможно. Так почему же весы Вимптигут остались неподвижны, когда на чашу была возложена неопровержимая улика?
Согласно старинному обычаю, если Богиня не дала ясного ответа о виновности или невиновности обвиняемого, решение о его участи должен был принять судья. Опыт действий в подобного рода ситуациях у слуги правосудия уже был, и ещё никто не осмелился оспорить справедливость прежних приговоров. Но на этот раз всё обстояло иначе - по древним законам вердикт следовало огласить до заката того же дня, и, похоже, выбор судьбы был уже сделан.
Судья грузно встал и, воздев мясистую ладонь к статуе Вимптигут, произнёс: "Суд удаляется для рассмотрения дела. Если до наступления темноты в нашем распоряжении не будет доказательств в защиту обвиняемой, палач лишит её зрения, вырвет раскалённым железом язык, переломает в суставах конечности, и преступницу сбросят в пещеру стонов."
Шёпот одобрения прокатился по залу. Тучный жрец Вимптигут, тяжело ступая, исчез за массивной дверью. Стражники окружили заключённую и, ощетинившись короткими пиками, чтобы разъярённая толпа не привела приговор в исполнение раньше времени, препроводили девушку в каземат.
Часть 2.
Запах человеческого тела и крысиного помёта ударил в ноздри. В свете чадящего факела Кора разглядела в углу камеры кучу слежавшейся соломы. Штукатурка на стенах, вся в пятнах плесени, местами обвалилась, обнажая сырые камни. Девушка передёрнулась - скорее от озноба, чем от брезгливости, и пожалела, что второпях не захватила плаща, столько раз согревавшего её походными ночами. Она опустилась на импровизированное ложе, поджала коленки и закрыла глаза. Назойливые мысли не позволяли расслабиться и уснуть. Кора вспомнила отца. Всегда молчаливый, он был скуп на похвалу и ласку и растил детей в строгости. В клане Грифов было принято учить наследников в совершенстве владеть техникой боя, а остальные премудрости и науки считались излишеством. Он воспитывал близнецов одинаково, без скидок на принятое мнение в обществе, что девочкам нужно только уметь вышивать и распевать сонеты. Поэтому с раннего детства между братом и сестрой существовало негласное соперничество: кто первым добежит до реки, кто быстрее взберётся на дерево, кто точнее попадёт в цель. Детей с шестилетнего возраста брали на многодневную охоту, где они наравне со взрослыми загоняли дичь и спали под открытым небом.
Как сейчас, Кора видела внутренним взором своего первого убитого клювозуба. Вспомнила липкий страх в животе, да подступившую к горлу тошноту от зловонного дыхания монстра. Разъярённый, израненный зверь несся на застывшую от ужаса девочку, сметая хлипкие деревца на своём пути. От верной гибели ребёнка отделяло несколько шагов, когда отчаянный крик отца вырвал дочь из оцепенения и заставил спустить туго натянутую тетиву лука. Что происходило затем, Кора знала лишь по рассказам слуг. Стрела каким-то образом попала монстру в глаз, и тот рухнул замертво, тушей придавив Кору к земле. Подбежавшие охотники извлекли из-под трупа окровавленное тело девочки, и в первое мгновение всем показалось, что она погибла. К счастью, на ребёнке не было ни царапины - это был лишь глубокий обморок от потрясения. Кора очнулась в походной палатке через сутки. Обеспокоенный состоянием дочери отец провёл у её изголовья бессонную ночь. Первое, что она увидела, придя в себя, - бесконечно дорогие глаза, полные слёз. "Моя маленькая, храбрая девочка," - шептал он, осторожно поглаживая мокрый лоб Коры шершавыми ладонями. Первый и последний раз дочь видела отца плачущим.
Няньку Коре заменил личный телохранитель, огромного роста старый вояка, чья дублёная кожа была исполосована глубокими шрамами. Все его так и звали - Шрам. Кора улыбнулась, вспомнив, как Шрам вошёл в палатку, неся в лапищах ожерелье из желтоватых зубов. "Это ваш первый трофей, госпожа", - произнёс он, почтительно застыв у ложа больной. "Шрам, спасибо, ты сам это смастерил?"- удивилась девочка. "Да, госпожа. Моя бабка говорила, что такое украшение - лучший защитный амулет. Вот я и подумал, что вам надо такую штуку иметь," - смущённо пробасил телохранитель. Кора вскочила на ноги, и, чмокнув растерявшегося великана в щёку, схватила амулет и побежала босиком по утренней росе. "Брат, брат, смотри, что у меня есть!"-прыгая на одной ножке, хвастала она. "Это Шрам сделал. Теперь я - Кора-повелительница клювозубов!" - девочка высунула розовый язычок и состроила рожицу. Борг стоял насупившись и скрестив руки на груди. В сощуренных глазах прыгали огоньки. "Ой, поглядите на неё, тоже мне - повелительница, а грохнулась в обморок!" -процедил он и сплюнул скозь зубы. Кора вспыхнула и бросилась прочь. С тех пор между братом и сестрой словно пробежала чёрная гро, и всё чаще день заканчивался ссорой.
Часть 3.
Закрыв за собой массивную дверь красного дерева, судья Страйк вошёл в небольшую комнатку. Шкафы с книгами, стол со стопкой приговоров к подписанию, набор медных чернильниц и новых перьев, широкое кресло и ковёр с густым ворсом, в котором нога утопала по щиколотку, гардины с крупными кистями - вот и вся обстановка.
Страйк раздражённо расстегнул накрахмаленный воротничок мантии и грузно опустился на пружинистое сидение. Откинувшись на спинку кресла, он прикрыл глаза набрякшими веками. Казалось, что он уснул, и только беспокойное шевеление зрачков говорило об обратном. Сплетённые на внушительном чреве пальцы подёргивались. Жрец храма Вимптигут никогда не сомневался в справедливости своих решений. Он поклонялся букве закона и воле небес. Жестокость во благо - это была неприложная истина жизни. За многие годы он научился быть одинаково беспристрастным и к знатному вельможе, и к простому рыбаку. Но сейчас один вопрос не давал ему покоя: почему весы Вимптигут не склонились ни в одну сторону? Ведь виновность Коры очевидна. Она призналась в преступлении, её родовой клинок запятнан кровью, а брат покоится в склепе Грифов. Дознаватели вернулись с подтверждающим показания Коры донесением: тело Борга было обнаружено в спальне с колотой раной груди среди беспорядка и следов борьбы. Домовые слуги в этот вечер были отосланы хозяйкой в дальнее поместье для подготовки празднования совершеннолетия. В доме оставалась лишь кухарка, конюх, несколько человек охраны и телохранитель девушки. Свидетельства прислуги не отличались разнообразием: женщина спала в чулане, конюх по обыкновению на заднем дворе и оба ничего подозрительного не слышали. Охрана задремала под дверью покоев господина, что совпадало с утверждением Коры о сон-траве, подсыпанной в питьё. Безутешный Шрам рвал на голове седые волосы, винил себя в произошедшем, так как накануне вечером был пьян, беспробудно спал и не уберёг хозяйку от рокового шага. Всё сходилось. И всё же что-то в этих показаниях смущало, подозрение проклюнулось ростком надежды. Да, Шрам любил выпить, но при этом редко пьянел так, чтобы забыться беспамятным сном. Любимая госпожа была ему как родная дочь. Он пестовал девушку даже после того, как та выросла из детских одёжек, каждый раз то ласково, то недовольно журимый ею за излишнюю назойливость. Не мог Шрам не заметить перемен в поведении Коры, не мог не заподозрить неладное, не мог он в конце-концов просто уснуть!
Судья открыл глаза и позвонил в колокольчик. Из ниоткуда материализовался секретарь, которому Страйк приказал привести для дачи показаний телохранителя обвиняемой. Детина кивнул и так же молча растаял в складках портьер.
Судья погрузился в воспоминания. Чудилось, ещё недавно он соперничал с лучшим другом за право быть кавалером светлоокой, изящной Мальры, будущей матери Коры. Он так и остался бобылём после её свадьбы, и не смог полюбить ни одну из своих многочисленных пассий. Когда любимая умерла в родовой горячке, Страйк наравне с родным отцом заботился о близнецах. Брат и сестра выросли на его глазах, он гордился тем, как возмужал Борг, выговаривал Коре за чрезмерную страсть к мужским занятиям. А когда глава семьи нелепо погиб на рыбалке в схватке со взбесившейся шипугой, судья взял опекунство над сиротами. Но вот теперь названный сын мёртв, а приёмная дочь ждёт смертного приговора в камере! А он сам должен подписать вердикт о виновности Коры!
Жалобно скрипнула входная дверь и в дверной проём едва протиснулась фигура великана. Это явился Шрам, и стряхнув оцепенение, судья привычно принялся допрашивать свидетеля.
- Скажи ка мне, Шрам, где ты был вчера ночью?
- Где ж мне быть, как не в поместье?- буркнул тот, глядя изподлобья.
--
И что, ничего подозрительного ты не видел? - ласково продолжал судья.
--
Отчего же, было. Намедни вот тягловый дракон охромел на заднюю левую лапу, не иначе как скотник опять пропил подковы. И поварёнок в похлёбку мяса не докладывает. Куда ему только лезет - не в прок корм, жрёт в три горла, а всё одно мешок с костями.
--
Не о том, дурень! Госпожа ничего необычного не говорила, не делала? Ночью ничего странного не слышал?
- Нет, господин. Да и стар я уже, глохнуть стал. А коли крепко засну, то и вовсе не добудишься.
- Хорошо спишь, говоришь? А меня вот бессонница мучает. Чуть засну, да от любого шороха просыпаюсь. Беда...- вздохнул старик.
- Так у меня средство хорошее есть: трын-трава называется, знатная травка. Как сделаешь из неё взвар, да три глотка с ослиным молоком выпьешь - очень сну способствует.
Шрам оживился и полез в карман кожанной куртки, видимо за зельем. Страйк бухнул кулаком по столу.
- Ты мне зубы-то не заговаривай, скотина! Говори, что знаешь? Вижу, что утаиваешь от меня правду!
Глаза слуги недобро сузились, челюсти заиграли желваками.
- Спал я, выпивши был с вечера крепко, да и уснул. Проснулся только утром, и тогда узнал о смерти наследника. Слышал, как госпожа ушла в храм, тайно прокрался за нею и видел, как Кора говорила в суде, что сама убила брата. Больше ничего не ведаю. Моя это вина, моя, если бы я не уснул, ничего бы не произошло...
- Клянись, старый пёс!
- Клянусь, мне известно только то, что я рассказал.
Страйк обмяк в кресле и упавшим голосом произнёс: " Ты понимаешь, что наделал, чурбан? Ты послал её на смерть".
- Для Грифов честь выше жизни и смерти, господин судья. Я сам учил её этому. Кора сделала свой выбор. Вам ли не знать, что у судьбы нет прямых дорог?
Судья пристально вгляделся в повлажневшие глаза телохранителя, столь неожиданно щегольнувшего заковыристой фразой. Блеснув на мгновение, взгляд Шрама вновь заволокло дымкой, лицо спряталось за маской простачка. Страйк махнул, приказывая свидетелю убираться.
Огненный шар светила неумолимо клонился к закату. Судья взял лист пергамента и старательно вывел слова приговора: Кора, наследница клана Грифов, высокородная свободная женщина Империи, обвиняется в вероломном убийстве брата, Борга, наследника клана Грифов, свободного высокородного гражданина Империи. Приговор - смертная казнь.
Судья поставил на документе печать, подпись и число, откинулся в кресле и обречённо смотрел на кровавый горизонт.
Часть 4.
Разноголосая толпа собралась на площади вокруг эшафота, стыдливо прикрытого тканью. Любопытствующие обыватели, случайные прохожие, дородные кухарки из соседней таверны, загорелые и пропахшие потом объездчики драконов, лощёные франты, юркие воришки и работяги в замызганных робах - все те, для кого публичная казнь являлась редким развлечением в серой монотонности будней, пришли поглазеть на исполнение приговора.
Пронырливые торговцы, пользуясь случаем, зазывали покупателей, громко перекрикивая друг-друга и на разные лады нахваливая товар. Обалдевшие от шума и дразнящих запахов пищи домашние звери шныряли между ног, едва успевая уворачиваться от пинков подвыпившей публики. Кругом царила оживлённая суматоха.
Сбившись кучками, стар и млад судачил о виновнице столь внезапного переполоха. Каждый, разинув рот, слушал враки тех, кому посчастливилось быть утром в суде. Рыжий, конопатый детина, напоминающий плохо отёсанное бревно, размахивая ручищами, возбуждённо тараторил: "Точно вам говорю, чтоб меня Зед побрал, если вру! Стояла бастыжая, совсем голая, да как бухнется на колени и говорит, мол, помилуйте господин судья, грешница я, помутился разум и зарезала кровного братца во сне. А сама глазищами так и стреляет. Думала, что наш судья на её костлявые прелести польстится. Только старый бес и не таких девок мял, так что не вышло у неё разжалобить."
Отхлебнув в один глоток полкружки пива, рыжий обвёл всех победным взглядом. "Брешешь, неужто совсем была голая?"- с сомнением качали головами слушатели. "Что ж я, голых баб не видел по вашему?"- выпучив глаза, возмущался рассказчик.
По толпе прокатился ропот и головы повернулись в сторону эшафота, на который, горделиво приосанясь, вышел глашатай в пурпурных одеждах. Величаво оглядев присутствующих, он развернул свиток и, держа пергамент на вытянутых руках, нараспев огласил приговор. Возглас одобрения раздался на площади. Глаза зевак разгорелись в предвкушении зрелища страданий молодого тела.
Поигрывая мускулами, вышел палач. Губы кривились в вечной усмешечке, жёсткий взгляд заставлял цепенеть любого, на ком останавливался. Душегуба сторонились. Поговаривали, что раньше тот промышлял разбоем, наводя ужас в лесах и окрестностях столицы. Многие годы власти охотились на банду и, наконец, когда все члены шайки были перебиты, главарю предложили выгодную сделку - его жизнь и прощение в обмен на ремесло палача до скончания века. Разбойник, не долго думая, согласился. Впрочем, глядя на него сейчас, трудно было предположить, что это решение ему далось с трудом.
Под улюлюканье и плевки на помост вывели Кору. Бледность, проступившая под загаром, вот единственное, что свидетельствовало о её душевном состоянии. В остальном это была всё та же гордячка, с решительно сжатым ртом, презрительным взглядом, прямой спиной. Отвергнув дурманящее, помогающее перетерпеть боль питьё, она легла на плаху. Палач, согласно древнему ритуалу, попросил у несчастной прощения, и приковал тело цепями. Затем несколькими быстрыми, точными движениями перебил суставы в коленях и локтях. Тошнотворный хруст заставил передёрнуться даже бывалых воинов. После мучитель раскалил железный прут и прожёг глазницы. Сладкий запах палёной плоти вызвал приступ рвоты у слабонервных. Оставалась последняя процедура. С усилием разжав сведённые судорогой челюсти, палач вырвал язык преступницы и резко повернул голову на бок, дабы девушка не захлебнулась кровавой пеной. Вновь в ход пошло калёное железо, рану прижгли, отсрочив смерть и продлив агонию. Потом он бережно, стараясь не причинять ненужных страданий, освободил Кору от пут и положил на солому тюремной повозки.
Ошеломлённая столь короткой казнью публика была разочарована. Не было ни криков о пощаде, ни воплей боли - лишь глухие стоны. Оставшиеся зеваки проводили грохочущую по булыжным мостовым повозку до пещеры Стонов, в которую было сброшено истерзанное, ещё живое тело. Угрюмые обыватели разбрелись по лачугам.
В ту ночь редкие прохожие испуганно шарахались от шатающегося, рыдающего старика. Безумец слонялся по ночным улицам, выкрикивая проклятия и грозя в небо кулачищами. Когда наутро его окоченевшее тело нашли в сточной канаве, в руке обнаружили обрывок письма. Дознаватели доставили уцелевший клочок бумаги судье Страйку. Вода размыла отдельные слова, но некоторое содержание ему удалось прочесть.
"...случайно услышала, как ...неразборчиво...обсуждают план заточения меня в монастырь храма Лиит. А если это неразборчиво...приказал слуге меня убить, подстроив всё как несчастный случай во время купания. "Мало ли девиц утаскивает на дно шипуга - вот и мы выйдем сухими из воды, как и в случае с папашей", - произнёс брат и я поняла, что смерть отца - его рук дело...неразборчиво...должен был понести наказание...неразборчиво...прости...подсыпала тебе сон-травы...неразборчиво...выхватила нож, но силы были неравны, хоть ты и научил меня рукопашной схватке, у брата были учителя не хуже ...неразборчиво... я всегда говорил, что ты слабачка- чуть что в обморок падаешь, ты была любимицей папочки-так теперь вы встретитесь в царстве мёртвых...неразборчиво... найдут в тёмном переулке с перерезанной глоткой и изнаси...неразборчиво...всё спишут на забавы пьяных наёмников...неразборчиво...изловчившись, я чудом вонзила кинжал ему в грудь... я не смогу врать в храме Вимптигут, поэтому я скажу правду, часть правды...неразборчиво... сохрани в тайне, ты сумеешь перехитрить судью... честь для клана Грифов выше жизни и смерти, так ты меня учил..."
Эпилог
Вечером того же дня тело Страйка было извлечено из-под обломков алтаря богини Вимптигут. Последним, кто видел судью живым, был его секретарь. Из показаний коего следовало, что главный жрец сначала жёг в своём кабинете какие-то бумаги, а потом в приступе сумасшествия заперся в храме и начал крушить всё и вся. К счастью, статуя богини не пострадала.
Вернувшиеся в поместье Грифов слуги нашли на зеркальном столике Коры завещание, согласно которому всё наследство рода переходило внебрачному отпрыску Борга от кухарки.