2023 год. Марс. Исследовательская станция "Колумб"
- Ну, что, - дармоеды, - опять отсиделись, пока я там карабкалась к антенне! - Джейн снимала скафандр, глядя на сидевших мужчин; на некрасивом лице ее весело светились глаза, и смотревший на нее Дуглас, вдруг, поймал себя на мысли, что еще через полгода пребывания здесь эта женщина, возможно, станет казаться ему красавицей.
- Прости нас, но что ж поделать, если в последние три дня у нас неполадки исключительно с электроникой, а по этой части ты ведь у нас единственный специалист! - Марвин сказал это со свойственной ему елейностью в голосе, что всегда так не нравилась Дугласу при его разговорах с женой. "Неужели доказывать свою любовь необходимо именно таким способом, - тогда понятно, почему я до сих пор неженат!"
- Хорошо, хорошо, мальчики, - но смотрите, если откажет двигатель вездехода или даст сбой система переработки воды - меня на помощь не зовите! Кувыркайтесь там сами, а я в это время буду смотреть свои любимые фильмы!
- Как скажете, леди! - поспешил ответить Дуглас, чтобы Марвин не начал еще, чего доброго, извиняться, отчего елейность его тона повысилась бы во много раз.
- Ох, и умеешь же ты строить глазки, Дуглас! Ну, просто настоящий сердцеед! Марвин, как ты думаешь, - нам когда-нибудь удастся его женить?
- Вряд ли, моя ласточка. Дело в том, что наш друг относится к той породе мужчин, которых никогда и ни в чем нельзя переубедить!
- Вот как? - Джейн удивленно подняла брови, отчего лицо ее сделалось уж действительно некрасивым.
- Да, представь себе, - как раз до твоего прихода мы с ним так отчаянно спорили, как я, наверное, не спорил с университетских лет!
- И о чем же, дорогой?
- Только представь себе, наш уважаемый Дуглас Перкинс, не верит ни на йоту в то, что Марс вскорости сделается планетой будущего и станет в том примером для нашей, погрязшей в распрях Земли!
- Как это? - глаза Джейн округлились, не желая верить такому наговору, - А зачем же ты тогда согласился на эту экспедицию?
- Он говорит...
Но не любивший, когда за него пытались выразить его же мысли Дуглас, перебил его:
- Я говорю, что путешествия всегда привлекали меня, и я с большим интересом отнесся к этой экспедиции. Но это не мешает мне смеяться над теми, кто надеется построить здесь настоящий рай: без войн и несправедливостей!
- Вот это, да! - Джейн обескураживающее смотрела, то на Дугласа, то на мужа. - И, что же нам здесь, по-твоему, делить?
Дуглас почувствовал, что начинал злиться. Всякий раз, когда он пытался что-нибудь доказать, его доказательство ловко "переводили" на персоналии. При этом, естественно, из-под ног у него исчезала почва.
- Нам с вами, действительно, делить нечего! Но ученые не создают цивилизацию; ее строят обычные люди: рабочие, водители, чиновники..., преступники, наконец! И как только колония Марс наполнится этими "носителями" цивилизации - здесь неминуемо возникнут те же проблемы, что и на Земле..., а то и еще похуже!
Марвин засмеялся. Дугласу нравилось, как он смеялся, - весело и открыто; в такие моменты он даже начинал верить в то, "что все, действительно, хорошо кончается".
- Так что, по-твоему, тут в горах скоро станут прятаться бандиты, и нападать на беззащитных людей!
- Ну, почему же, обязательно на беззащитных, Марвин..., - вполне серьезно возразил Дуглас.
- То есть, по-твоему, - на Марсе даже будет оружие?
- Когда-нибудь, - несомненно!
- Фантастика! - заключил Марвин, повернувшись к жене. - Милая, спаси же нашего друга от такого ужасного "негатива". Ты же у нас замечательный психолог!
- Знаешь что, Дуглас, - тебе непременно нужно жениться! И еще..., хоть ты этого и не любишь, - но я послушаюсь совета Марвина, и обязательно проведу с тобой несколько сеансов психотренинга, чтобы снизить твою агрессию, возникшую, несомненно, как следствие здешних суровых условий жизни и недостатка общения с женским полом. И тогда твои взгляды на жизнь изменятся!
- Да? А я считал что, в природе все происходит наоборот: сначала изменяется окружающий человека мир, а уж потом, как результат, - его внутренняя сущность!
Джейн нахмурилась; она настолько же не любила философию, насколько Дуглас не переносил психологию. Первая считала философию пустым, далеким от жизни мудрствованием, второй же считал психологию "самовнушением ребенка в том, что клыкастая овчарка - это совсем не страшно".
- По-моему, друзья мои, вы сейчас поругаетесь! - с тревогой заметил Марвин.
- Что докажет, как раз, мою теорию: что даже троим, всегда найдется, что поделить... А ведь мы с вами сыты, довольны и дышим хорошим воздухом!
Дуглас вышел из фургона, - споры всегда утомляли его. Солнце уже почти зашло, и скоро должно было похолодать. Он любил это время суток! Остывающая земля еще хранила жар неистового солнца, вокруг молчаливо высились величавые марсианские горы... Залюбовавшийся этой красотой, он долго еще стоял, завороженный этой прекрасной, дикой планетой.
Глава I
Последняя командировка
В каюте Анджея было довольно просторно. Уже двадцать лет космические корабли совершали рейсовые полеты на Марс, и за это время комфортабельность их неуклонно повышалась. И все-таки, пребывание человека в каюте площадью в пять квадратных метров было небывалой роскошью, позволительной, разве что, для членов Совета Наций или каких-нибудь финансовых магнатов. Ни тем, ни другим Анджей не был, однако, персона его была оценена по достоинству, ибо, как ни презрительно относился Совет к возникшей на Марсе проблеме, опытный взгляд Анджея вмиг различил в ней хорошо знакомые ему тревожные моменты.
Полученное в юности образование и богатый жизненный опыт, напрочь лишили Анджея "розовых очков", позволяя видеть окружающий мир во всей его неприкрытой наготе, а потому слова о том, что ему предстоит всего лишь расправиться с "кучкой мерзавцев", были встречены им, мягко говоря, с недоверием. Такие же "кучки мерзавцев" частенько преподносили сюрпризы и многострадальной матушке Земле, порой, сметая на своем пути целые государства и марионеточные правительства. В разговоре с холеным сенатором Анджею хотелось напомнить, что подобные явления назывались революциями и всегда имели под собой вполне материальные причины, но вид говорившего с ним человека красноречиво сказал Анджею о полной бесполезности таких разговоров. Поэтому он только лишь кивал своему визави, всеми силами стараясь не разрушить в его глазах образ непогрешимого, исполнительного служаки. "Да, он умеет устранять партизанские группы, да, у него есть тренированный и хорошо оснащенный отряд, прошедший не одну горячую точку планеты...", - укрывшись за непроницаемым слоем казенных фраз, Анджей привычно таил за ними свой ум и взращенный годами скептицизм.
Со своей задачей Анджей тогда справился: сенатора он просто очаровал, так что тот даже решил увеличить обещанное ему в случае удачно проведенной операции вознаграждение. Правда, его прекрасно подготовленный и испытанный в боях отряд, оставался на Земле, - слишком уж много проблем требовали своего разрешения силовыми методами, чтобы отправлять его куда-то на Марс, ради каких-то "голодранцев". Но ему, Анджею, были самым авторитетным образом обещаны "самые высокие полномочия" на далекой колонии, так, как будто бы эти самые "полномочия" могли бегать, стрелять и с поразительной ловкостью метать гранаты.
Теперь, вися на ремнях посреди каюты, и просматривая записи новостей с оставленной им Земли, он узнавал о том, что ждет его там, на далекой Красной планете, пылавшей в огне раздиравших ее противоречий. Быстро пролистав несколько не стоивших внимания сюжетов, он задержался на интервью, даваемом каким-то ученым социологом молоденькой восторженной девушке журналистке с изящно уложенными искусственными волосами и длинными накладными ресницами.
- Да, конечно, - с некоторой озабоченностью на полном лице говорил социолог, - очень многое в последнее десятилетие было сделано руками людей, отбывающих на Марсе наказание. Со времени возникновения технологии по переработке нового вида топлива и существенного удешевления перевозок между Землей и Марсом, туда были отправлены значительные человеческие ресурсы, немало способствовавшие тому экономическому скачку, который сделала колония за последнее время. Мы это признаем, и весьма благодарны тому вкладу, что внесли эти люди, некогда оступившиеся на Земле, но принесшие пользу цивилизации на далеком Марсе! Однако я не стал бы так категорично ставить вопрос о какой-либо социальной дискриминации этих людей. Уверяю вас, что они получают все, на что имеют право заключенные в современном гуманистическом обществе! - Ученый мило улыбнулся девушке, отчего складки жира на его лице расплылись широкими волнами. - Я вам скажу, что скорее вновь прибывший, но еще не нашедший работу колонист будет испытывать на Марсе временные затруднения с питанием и очищенным воздухом, нежели находящийся на исправительных работах заключенный. В доказательство я даже могу рассказать вам один случай, - социолог явно вошел в раж, и Анджей выключил экран, утомившись от совсем уж неприкрытого вранья. Брошенный им пульт управления медленно поплыл в воздухе, удерживаемый привязанной к нему бечевкой.
- Земля обетованная! - со злостью сказал Анджей, и, отстегнув ремни, оттолкнулся и полетел к стоявшему неподалеку спортивному тренажеру. Вот уже который раз он пытался смотреть земные репортажи о Марсе, но каждый раз выдерживал не более трех минут. "Конечно, телевидение было придумано с целью одурачивания доверчивого населения, но нельзя же делать это настолько примитивно!"
Физические упражнения несколько охладили его пыл, и вскоре Анджей даже почувствовал некоторую бодрость духа. В условиях столь длительной невесомости его тренированное тело чувствовало себя весьма неудобно, и Анджей долгими часами упражнялся, растягивая пружины и качая многочисленные пластиковые рычаги. Теперь, после четырех месяцев полета, отсутствие силы тяжести воспринималось им как утрата любви его родной матушки Земли, оставленной им ради дикого и жестокого Марса. "Куда он летел, что позабыл на этой варварской планете, созданной трудом бесправных рабов, этих несчастных колонов цивилизации, поднимавших на своих плечах благосостояние целой планеты!"
Конечно, вопрос этот был риторическим, и Анджей знал это. Ему нужен был этот полет, поскольку, в отличие от других офицеров, у него не было "своей руки" в штабе ОСЕ, а значит, он рисковал так и выйти в отставку простым майором. А эта командировка приравнивалась к спецоперации первого уровня, и за нее ему светило долгожданное звание подполковника, а после - спокойная старость на тихой живописной вилле в какой-нибудь спокойной, нейтральной стране. Ради этого он и согласился истреблять десятки, а может и сотни людей, чья вина заключалась только лишь в их нежелании быть рабами. Уже потом, после подписания им контракта, у него появилась еще одна причина отправиться на Марс - Эльвира, и теперь, вися под потолком обитой поролоном каюты, Анджей не мог бы себе сказать, какая именно из этих причин будила в нем непонятные мрачные предчувствия. А предчувствия обманывали его весьма редко.
Глава II
Гладиаторские бои
В общем отсеке, ярко освещенном вмонтированными в потолок лампами, слышался многоголосый шум. Подобно стае серых ворон по стенам его расположились заключенные, транспортируемые этапом на Марс. Красная планета ненасытна; она способна поглотить весь присылаемый с Земли человеческий материал, выбросив его в виде отходов уже через пару марсианских лет, - больных, недееспособных, равнодушных к жизни людей. С вожделением смотрит она на стремящуюся к ней "свежую кровь", с неиспорченными легкими и здоровыми желудками...
В просторном общем отсеке царит обычное послеобеденное оживление. Сейчас, после напичканной биодобавками еды, кровь весело бежит в жилах заключенных и мышцы сами рвутся истратить дурную силу, не находящую себе выхода в долгом тупом бездействии, отягощенном изнуряющей невесомостью. Жизнь - продажная девка, жизнь не стоит ни гроша..., и только риск придает ей, хотя бы на время, какой-то смысл!
В особом углу, отделенные от остальной массы, собрались "авторитеты". Держась за перила, и мерно покачиваясь, они совещаются, решая, кому предстоит сегодня забавлять публику, пуская кровь слабакам и неудачникам. Их лица не имеют отличительных черт, их души растерялись по многочисленным отсидкам, их правда в придуманных ими же законах, да еще в кусках остро отточенного металла, что входят в легкие тем, другим, не желающим повиноваться...
Дальше, на расстоянии одного длинного прыжка засели простые смертные. По двое, по трое, редко - больше, - человек боится доверять многим, но у него и не хватает духу пребывать в одиночестве. Если кто-то из "смертных" желает сменить место, - он отталкивается, но при этом траектория его полета никогда не пересекает зоны "авторитетов". За этим зорко следят сидящие по краям зоны "шестерки". Если же подобный перелет в один толчок невозможен, то неуверенный в своих силах "смертный" проделывает его в два или в три приема, потому что даже здесь ему дорога жизнь.
Первая серия боев окончилась, и дежурные уже вынесли нескольких проигравших неудачников, - далее их полет пройдет в медицинском блоке с щадящим режимом и усиленным питанием. Но трупов на этот раз не было, даже ни одного перелома... Жажда крови и боли пока что осталась неудовлетворенной, и недовольный гул был тому подтверждением. Не насытившаяся зрелищем публика с нетерпением ждала продолжения.
Гладиаторские бои. Никто не мог сказать точно, когда именно возникло это жестокое развлечение. Но последние десять лет ни один этап на Марс не обходился без ежедневных боев. Сначала с этим пробовали бороться (человеческий материал стоил слишком дорого, вернее, его доставка), но потом, как это обычно бывает, в стихийно возникшем явлении постепенно отыскали положительные стороны. Так часто случалось в истории земной цивилизации, когда борьба с чем-то стоила дороже, нежели использование этого для каких-либо практических целей. Дело в том, что этапируемых было просто невозможно заставить работать на спортивных тренажерах; они умудрялись отыскивать самые искусные уловки, лишь бы не утруждать себя нудными однообразными движениями. Но мышечная работа во время длительного перелета была совершенно необходима для сохранения "человеческого материала", поскольку по прибытии заключенных ждал интенсивный, изнурительный труд на рудниках и времени для их адаптации уже не было. Поэтому устав бороться с каждодневными боями, затеваемыми утомленными бездействием заключенными, их решили разрешить как неизбежное зло, являющееся, в каком-то смысле, самым настоящим добром. При этом процент "испорченного" за этим занятием материала стали со временем компенсировать, беря на борт несколько большее число заключенных, не рассчитывая довезти всех их до пункта назначения, и даже не запасаясь для них пищей и воздухом.
Постепенно здесь даже стали возникать свои "звезды" этих новоявленных гладиаторских боев, те, которые что выделялись из общей массы и жили потом до самого прибытия на Марс ничуть не хуже корабельной команды. Правда и простые победители, не приведшие в восторг видавшую виды публику, тоже не оставались в обиде, поскольку для них временно отменялся запрет на половые отношения, и даже выделялась для этой цели отдельная каюта.
Постепенно гладиаторские бои сделались неотъемлемой частью "красного пути" - как стали называть этапы на Марс, и то, что при этом по прибытии выносили с десяток запакованных мешков, постепенно превратилось в традицию, а традиции, как известно, никогда не относили к жестокостям...
Волнение среди арестантов продолжалось. Это было не то утонченное чувство, возникающее у некоторых при прочтении душевного романа или просмотра душещипательного фильма, - это чувство было таким же острым как боль, таким же плотски ощутимым как холод лезвия у собственного горла...
- Боже, как же мне страшно! - сказал немолодой уже мужчина, обращаясь к своим соседям. Невысокий, сутуловатый, в повисшей складками, явно широкой для него робе, он мог бы не произносить этих слов, - они были написаны у него на лице. Два огромных заблуждения человечества - надежда на труд машин и вера в гуманность людей, похоже, в полной мере отразились и на его слабом теле, и на том страхе, с которым он взирал на происходящее.
Его двое товарищей молчали. Их серые комбинезоны и бледные от отсутствия солнечного света лица делали их похожими на всех остальных, впрочем, один из них, все-таки, отличался крупным, массивным телом, что было большой редкостью для пресыщенной техникой планеты. Это был мужчина лет сорока, с грубыми, неправильными чертами лица и длинным прямым носом. Изрытые оспинами щеки в сочетании с развитыми мускулами усиливали ощущение обитавшей в нем дикости и необузданной силы. Той самой, от которой человек слабовольный пугается, как от вида хищной овчарки, даже если в данный момент она не обращает на него никакого внимания. Прищурившись и насторожившись, здоровяк смотрел на советовавшихся "авторитетов", внешне, впрочем, ничем не выдавая своего волнения.
Другой же был молод; настолько, что его можно было принять, скорее за мальчишку-беспризорника, но марсианские транспорты возили лишь опасных преступников, поэтому молодость, вряд ли могла говорить о его неопытности. Он был худ и даже тощ, но душа его крепко держалась за кости и сухожилия, выдавая блеском глаз упорную, непобедимую тягу к жизни.
- Да, они смотрят прямо на нас! - сказал все тот же немолодой арестант, - боже, как же я не хочу умирать!
- Может, пронесет? - с надеждой в голосе сказал юноша, - ведь столько раз уже проносило!
- Не смотрите туда! - приказал им "верзила", видимо, бывший у них за вожака, и оба отвели взгляды от угла "авторитетов", хотя это и стоило им немалых усилий.
Прошло еще несколько томительных минут. Собравшиеся в кружок "авторитеты" то ли совещались, а то ли просто травили тюремные байки, возможно, находя определенное удовольствие в оттягивании решающего момента. Как всесильные кукольники готовились они дернуть за невидимые нити, заставив двоих, не питающих друг к другу злобы людей, бить, калечить, выживать...
- Знаешь, Николай, эти минуты ожидания следующего поединка унесли, наверное, уже половину моей жизни..., а нам еще лететь около месяца!
При этих словах немолодого, здоровяк даже не повернулся к нему; казалось, все внимание его было приковано к мерцавшей на потолке лампе.
- Не думай об этом, Рассел, у каждого свой черед, и мы не в силах его отсрочить!
- Тебе хорошо говорить; с твоими физическими данными ты, наверное, можешь задушить здесь каждого одной рукой! И как только вы, русские, умудряетесь наращивать такие мышцы!
- За всех русских - не знаю, а лично я на лесоповале в тайге.
Слово "лесоповал" было произнесено им по-русски, и оттого, наверное, вполне передало все особенности этого места, потому что оба его товарища понимающе переглянулись.
- Малыш, посмотри-ка, куда они теперь смотрят, только, умоляю - осторожно! - уставшим голосом попросил Рассел юношу.
- Кажется, на третий сектор, - ответил тот, пытаясь уловить направление взглядов всесильного угла "авторитетов".
- Ничего, прорвемся! - сквозь зубы процедил Николай, и лицо его при этом, как обычно, приняло выражение неподавляемого азиатского упорства.
Рассел поморщился: произносимые Николаем русские фразы неизменно вызывали в нем беспокойство; в диких для его англосакского уха сочетаниях звуков, как в боевом кличе индейца, чувствовалась какая-то неведомая, неуправляемая сила.
- Если сейчас выберут вас, помните, что я вам говорил, - Николай зашептал в самое ухо Рассела, - надолго вас не хватит, поэтому вы должны сильно разозлиться; так, как если бы на ваших глазах убили вашу жену. Тогда у вас будет шанс победить своего противника с первого натиска!
- Вы действительно так думаете?
- Я уверен! Так мы, русские когда-то выиграли войну с немцами! Деритесь, как можете: рычите, кусайтесь, рвите своего врага на части; вцепитесь в него мертвой хваткой!
- И что тогда?
- И тогда он поймет, что вы готовы умереть, но утащите его с собой в могилу!
Некоторое время Рассел смотрел на своего русского товарища, но на лице его не отразилось ничего нового, кроме привычного упертого бычьего выражения.
- Вы, русские, - сумасшедшие! - сказал он, наконец, и эта фраза, а скорее то, как он это сказал, рассмешила юношу.
- А ты что смеешься? - зашипел на него Рассел, но тут же замолчал. Ему вдруг сделалось стыдно. "Наверное, после маленького французского городка, в котором вырос Малыш, среди аккуратных уличных клумб и культурных дворников, Николай казался для него чем-то наподобие непобедимого бога, но он, Рассел, не для того разменял пятый десяток, чтобы просто надеяться на удачу..." и, все-таки, ему стало стыдно от проявления собственного страха, и он замолчал.
- Ничего, парни, - все обойдется! - сказал Николай, и в голосе его звучало подкупающее спокойствие.
За все время полета Николая еще ни разу не вызывали на поединок, и пока что ему оставалось лишь наблюдать как ломали кости, рвали сухожилия, а порой и просто издевались над попадавшими на ринг неумелыми гладиаторами на глазах у возбужденной толпы. В такие моменты его лицо становилось пунцовым, и сросшиеся на переносице брови изгибались суровой дугой, выдавая происходившее в нем волнение. Ему, как и многим русским, была присуща редкая черта: не только чувствовать несправедливость, но и желать устранить ее тут же, причем любыми доступными средствами. И если во время поединка "забивали" до смерти какого-нибудь неумеху, то он долго потом ходил угрюмым, ни с кем не разговаривал, и только злобно сверкал глазами из-под густых ресниц.
Тем временем "авторитеты" все совещались по поводу следующей пары бойцов, и возросшее до предела волнение все сильнее чувствовалось в гудящей серой массе, напоминавшей сейчас растревоженное пчелиное облако. Но вот один из них, невысокий, но крепкий, свитый из высохших по "отсидкам" жил мужчина, отделился от остальных. Несильно, но точно оттолкнувшись, он поплыл к тому месту, где находилась вся троица.
- Господи, спаси меня! - не выдержал Рассел.
Остальные молча следили за его полетом. Сотни пар глаз поворачивались теперь вслед за ним, и чем дальше от наблюдателя улетал посланник, тем легче становилось у него на душе.
- Ты, русский! - указал "авторитет" на Николая, - твоя очередь! - добавил он, ухмыляясь.
- Удачи тебе, Николай! - прошептал Малыш, коснувшись ладонью его толстой как бревно руки.
- И тебе не болеть! - ответил тот по-русски, и, оттолкнувшись от стены, выплыл на середину отсека.
Там его уже ждали "прицепщики"; те, кому удалось вырвать свой счастливый билет, по крайней мере, на время рейса. Николай с нескрываемой неприязнью взглянул на них, позволяя их быстрым рукам обвить его упругими резиновыми ремнями. При этом рассевшиеся по отсеку "серые комбинезоны" уже приготовились ловить каждое его движение; радоваться каждому промаху, равно как и удачному удару, - сейчас они предвкушали захватывающее зрелище. Но противника все не было, а Николаю уже не терпелось начать это дикое действо, - ожидание начинало угнетать его. Гул голосов все усиливался, постепенно достигая наивысшей стадии, какая только может быть возможна перед началом боя. Окруженный "прицепщиками", Николай не сразу заметил, что, вопреки правилам, для него сейчас готовилось сразу трое противников. Он увидел их, бледных, туго стянутых ремнями, переглядывающимися между собой как стая шакалов перед атакой. Николай усмехнулся. Он всегда это делал, если жизнь пыталась в очередной раз свалить его с ног. Попытки эти подчас бывали смешными и глупыми, но иногда их серьезность не вызывала у него сомнений. Похоже, так было и на этот раз.
Но это было еще не все, потому что, неожиданно "авторитеты" раздали его противникам каучуковые дубинки. Это действие вызвало среди "серой публики" возгласы недовольства, и, одновременно, восторга, ибо человеческая природа - единственное, что не подвластно законам эволюции. Сейчас окружавшая Николая толпа ничем отличалась от своих далеких предков, бесновавшихся на скамьях римского Форума, и возгласы недовольства вскоре безнадежно потонули среди общего гула возбуждения.
Николай знал, что рано или поздно это должно было произойти. Ему не простили ни дерзких взглядов, ни независимости, что является свойством характера, а не следствием свободы или несвободы человека в данный отрезок времени, - теперь настало время платить! Николай не испытывал иллюзий, но и ни о чем не жалел. Кровь его пульсировала ударами, но сознание оставалось спокойным. Приготовления заканчивались.
Покачиваясь на ремнях, он наблюдал, как приближались трое его противников, охватывая его полукругом. Он не видел их лиц, - наверное, они оказались бы ему знакомы, пожелай он посмотреть на них. Но его звериные чувства запрещали ему это излишество, - лишь слежение за их медленным приближением к заветной черте...
Жизнь не любит нерешительных. Весело смеясь над их размышлениями и постоянными исканиями, она стирает их со своих страниц, оставляя на них лишь имена людей действия. Действие сжато, конкретно и безжалостно, оно чуждо сомнений и не терпит альтернатив. Действие всегда на стороне смелых; оно неотвратимо, как выстрел и непредсказуемо как судьба...
Рванув рукой державшие его ремни, Николай направил свое тело навстречу одному из противников, - тому, кто приближался к нему быстрее других, совершенно не представляя, что и как он будет делать потом. Его напряженное лицо показалось Николаю знакомым, кажется, когда-то он вступился за него в драке... Отбив удар дубинки, Николай нанес ему свой - в челюсть, от которого тот отлетел, разбрасывая вокруг себя мелкие шарики крови. Когда его тело, отпружинив, вновь вернулось в зону поражения, Николай нанес ему точный удар в висок. Его противник отлетел, но уже как-то более вяло, - в отсеке наступила тишина. Это была смерть.
Все произошло настолько быстро, что его остальные противники за это время не успели ничего сделать. И вот они уже остались вдвоем против разъяренного зверя, чье имя теперь громко выкрикивала толпа. Но отступать они не собирались, к тому же, этого никто бы им не позволил. Николай успел только проследить за безнадежно улетавшей от него дубинкой убитого им бойца, как двое остальных напали на него быстро, слаженно и смело.
Стены отсека взревели; цивилизация, описав немыслимую дугу, вернулась в свое первозданное состояние, открыто смеясь над иллюзорными человеческими ценностями. Николай кожей ощутил надвигающуюся на него волну уничтожающей силы. Почти одновременно боль прожгла ему плечо и бок. Однако, увернувшись, ему удалось уберечь голову и, возможно, сохранить жизнь. Отлетев на несколько метров от силы нанесенных ему ударов, он прошел мертвую точку, и, почувствовав, что снова начинает набирать скорость, сжался для ответного броска.
История знает множество великих народов, оставивших в ней свой незабываемый след. Хладнокровные и отважные англичане, покорившие полмира благодаря своей стойкости и бульдожьему упорству; неистовые германцы и их наследники-немцы - непревзойденные стратеги и стойкие солдаты; не знающие страха норманны, будоражащие воображение историков своей неустрашимостью..., но русские, только русские могут вести сражение, не имея при этом ни единого шанса на успех! Подобными сражениями, как красными плитами, буквально вымощена история этого необыкновенного народа, и никому никогда не постичь этого ни холодным умом, ни горячим сердцем!
Понимая, что сейчас он будет искалечен или убит, Николай вложил всю свою силу в бросок. Вжав голову в плечи, управляя ремнями, он, подобно тяжелому пушечному ядру, полетел на одного из нападавших. Инстинктивно подставив руку, ему вновь удалось защититься от удара в голову, правда, дубинка все же скользнула по ней. Николая обожгло болью, перед глазами поплыли круги, но он все-таки сбил своего противника, вцепившись мертвой хваткой в его шею, так, что они закрутились вдвоем, бросаемые из одного конца в другой пружинящей силой ремней. "Возможно, и этот заключенный когда-то сталкивался с ним: может, они находились рядом в очереди в пищеблок, ожидая положенной им порции супа в герметичных пакетах, а может, вместе посещали санитарный отсек, где арестантов подвергали специальной обработке - все могло быть. Но теперь Николай все сильнее сдавливал пальцы на его шее, чувствуя, как захлестывает его знакомая с детства волна дикой, первобытной ярости.
Когда-то в детстве он хотел стать писателем, человеком, умеющим рассказать людям о красоте окружающего их мира. Но теперь, сжимая посиневшие от натуги пальцы, он лишь хотел услыхать хруст ломающихся костей, - лишь этот звук был бы теперь красив и приятен для его слуха.
Он чувствовал, что его били. Все тело его содрогалось от ударов, но мозг еще работал, и он никак не хотел отдать приказ пальцам отпустить чужую шею. В эти мгновения Николаю даже показалось, что предательские пальцы сами вершат свое дело, не допуская его самого к принятию решений. Вдруг, тело его схватила судорога. "Электрошок!" - успел подумать Николай, теряя сознание.
- Убрать его, и унесите труп! - послышался где-то вдалеке резкий, повелительный голос.
"Почему, труп? Я живой!" - напрягая жилы, попытался закричать он, но губы его издали только неясное шипение, выбрасывая все те же кровавые пузырьки, что быстро улетали в большое пространство отсека.
Глава III
Смертельная охота
- Волк-два, Волк-два, вас вызывает Волчица! Как слышите?
- Слышу, Волчица, идем по следу! Здесь ему некуда деться, если, конечно, он не умеет летать. Думаю, скоро Объект будет взят!
- Меньше там думайте, а внимания - побольше!
- Будет сделано, моя крошка! - вкладывая в эту фразу всю имевшуюся у него нежность, ответил Сол, зная, что голос этот принадлежал Кэтти Бернье, - милой курносенькой девушке, за которой он решил всерьез приударить.
Голос в наушниках сказал еще что-то, но атмосферные помехи заглушили его. Переспрашивать Сол не стал, - во-первых, тон говорившей был слишком спокоен, чтобы можно было ожидать каких-либо неприятностей, а во-вторых, за шесть лет работы ему вряд ли могли сообщить теперь что-то новое. Однако он хорошо знал, насколько бывают опасны беглецы, почуявшие за собой погоню, а потому вовсе и не собирался расслабляться.
- Скоро Объект будет взят! - передразнил его Стив - новый напарник, пришедший взамен погибшего недавно Купера. Сказав это, Стив улыбнулся, показывая этим, что вовсе не желает ругаться с таким матерым волком, каким считается Сол Таракан, а, всего лишь, хочет немного поднять ему настроение.
Сол покачал головой:
- Набрали мальчишек! - негромко, но достаточно для того, чтобы быть услышанным, пробурчал он, осторожно выглядывая из-за камня для того, чтобы осмотреть местность. Поднимавшееся из-за горизонта солнце уже пустило по небу свои длинные щупальца. Камни были еще холодными, но сухой марсианский воздух быстро нагревался, поднимаясь вверх легкой, невесомой пылью. Сол засопел в плотно насаженную на лицо маску; взгляд его скользил по голым склонам в поисках возможных опасностей. Стив не торопил его, зная, что жизнь его сейчас во многом зависит от многолетних навыков старого охотника за беглецами.
- Чисто! - наконец сказал Сол, и, все-таки, не спешил вставать, будто бы отдавая дань незримому богу войны, целиком владевшему этими гиблыми местами.
- Страшно? - спросил он у сидевшего рядом новичка.
Тот отрицательно покачал головой.
На сухих губах Сола появилась усмешка: "Вот она, молодежь: не пригнанный по телу комбинезон, болтающийся пояс утяжеления и уже с утра покрытое испариной лицо!" Все это невольно напомнило ему самого себя, в том далеком 52-м году, когда он приехал сюда с умирающей в конвульсиях межнациональных войн Земли за приключениями и острыми ощущениями. Как и многим другим, ему тогда казалось, что новая, незаселенная планета даст ему возможность все начать сначала...
- А напрасно, молодой человек! - ответил он Стиву, - я бы на твоем месте боялся, потому что вон за той грядой начинается Дикая территория, и там уже никто нам не поможет в случае ошибки! Ладно, пошли дальше! - Сол, наконец, вылез из укрытия, огибая острые камни с грацией отправившегося на охоту хищника. - Идем дальше по склону. Миль через пять должно быть пыльное озеро, - там мы ее и накроем!
Если бы Сола спросили, нравится ли ему его работа, он бы, наверное, просто выругался сквозь зубы, потому что ловля беглых заключенных едва ли может доставлять удовольствие нормальному человеку, тем более в таком ужасном месте, каким была колония Марс. Он ненавидел свою работу! Когда девять лет назад перед ним раскрылись двери космического транспорта, он был уверен, что отыщет применение своим многочисленным, приобретенным на Земле навыкам. А оказалось, что из всех его способностей здесь более всего пригодилось умение стрелять и устраивать облавы, полученное им еще в ранней молодости, в армии Объединенной Европы. Да, если бы Солу сказали, что он станет вот так лазить по скалам в поисках усталых, изголодавшихся беглецов, он бы, наверное, так и остался на Земле, в своей маленькой квартирке на загазованном шумном проспекте, и не совал свой нос на эту раскаленную от жестокости планету.
"Сегодня, когда все будет окончено, он, конечно же, опять напьется. Его любимый паб "Разрушенные надежды" будет ждать его; со свежим, очищенным воздухом и крепким виски. Там, в отупляющей полутьме, он, может быть, вспомнит сегодняшний день, и другие дни, проведенные за своей работой. Лишь лица пойманных им беглецов тогда уже будут смазаны и неясны..., а небритый бармен будет недовольно рассказывать ему о новом подорожании цен на воду и очищенный воздух... А он будет кивать ему, думая о том, что на Земле у него осталась симпатичная подружка со здоровым цветом лица и непривычно гладкой для Марса кожей, та, по сравнению с которой Кэтти Бернье была лишь бледной тенью..., а потом он закажет себе еще порцию виски, которая, как всегда, будет уже лишней, и станет весело распевать привезенные им с Земли похабные солдатские песенки, а то и просто заснет за барной стойкой, пользуясь своей славой..."
Дышать становилось трудно. Уходила блаженная утренняя пора; воздух быстро нагревался под нестерпимыми лучами солнца. Охотники осторожно пробирались, ступая по предательски шатким камням, оглядывая каждый выступ, что мог грозить им притаившимся там фрименом, а, значит, - неминуемой смертью.
- Она ведь не могла далеко уйти, да? - спросил Стив. Он уже начинал тяжело дышать, и Сол мог поклясться, что у него уже не раз возникала мысль обогатить дыхательную смесь кислородом, и лишь инстинкт самосохранения не давал ему этого сделать.
- Как знать, жажда жизни придает людям силу..., кроме того, с Земли сюда попадают разные люди, и далеко не все из них так уж просты!
- Это верно, - Стив посмотрел на Сола с нескрываемой завистью: несмотря на свой немолодой уже возраст тот шел, сохраняя дыхание, словно прогуливаясь по проспекту Согласия в Претории. Сам же Стив от нехватки дыхания вскоре вынужден был замолчать, хотя именно теперь ему больше всего хотелось поговорить. Лишь когда, преодолев один из крутых склонов, Сол позволил им небольшой отдых, Стив сказал:
- В самом деле, я вот все думаю: откуда у них берутся силы? Они ведь там работают по четырнадцать часов в сутки, дыша при этом низкосортным воздухом. Но стоит нагнать подлеца, как он борется с такой силой, что даже двоим охотникам приходится серьезно попотеть, прежде чем он успокоится! И вот эта, наша беглянка, тоже, наверное, будет брыкаться до последнего!
- Не сомневайся, будет! Когда ты работаешь с утра до вечера, испытываешь голод и унижения, то злость начинает гореть в тебе адским огнем, и тогда, рано или поздно, ты пересекаешь ту самую черту, за которой уже нет ни жалости, ни страха, ни сострадания!
На это Стив не ответил, и, самое главное, не усмехнулся. Каким-то чутьем он понял то настроение, с которым это сказал Сол, благоразумно решив не нарываться на неприятности. Зная, что его старший товарищ никогда не позволяет отдыхать более пяти минут, он решил просто насладиться этим блаженным состоянием, ожидая, когда сработает беспощадный "метроном" Сола.
- Ладно, хватит болтать, - пошли! - сказал Сол, хотя Стив уже давно хранил молчание. Выйдя из тени, они опять угодили под палящие солнечные лучи, и Стив подумал о кружке холодного пива, пусть даже самого ужасного, что разливают в дешевом кабачке на улице Единства, где он снимал недорогую тесную квартиру с воздухоснабжением второго уровня, и шумными, вечно ругающимися соседями...
Они шли уже несколько часов, пройдя значительную часть горной гряды. Время от времени к ним приходили сообщения от поисковой группы, идущей по другому склону. Такая расточительность со стороны компании могла говорить о большой ценности беглянки, но Сола все это мало интересовало. Он слишком много повидал их за годы работы: и ценных, и ненужных, и опасных и совершенно беззащитных... Его мастерство постепенно перешло ту опасную черту, когда мастер оставляет все свои чувства за стеной своего ремесла, постепенно теряя эти самые чувства, - неотвратимо и безвозвратно.
Тем временем, солнце уже поднялось над горизонтом и лило на планету весь свой жар, щедро обдавая им быстро накаляющиеся камни и сухую, едкую пыль. Дышать становилось все труднее, ноги все чаще спотыкались об острые выступы, пыль забивалась под маску и хрустела на губах. Марс не знал жалости, Марс не терпел слабых, он не собирался давать никаких поблажек шагавшим людям..., и он никому не прощал ошибок.
Сол шел быстрой, экономной походкой бойца. В первое время, когда он только прилетел сюда с Земли, эта планета показалась ему дикой, бесплодной пустыней, но теперь ее суровые и мужественные краски все больше нравились ему. На оставленной им Земле живописные пейзажи расслабляли человека, давая ему иллюзию торжества доброты и гармонии окружающего мира, здесь же все вокруг было предельно честным: или борьба или неминуемая смерть! "А разве честность не является сама по себе высшей гармонией этого мира, - часто думал Сол, - ведь она всегда так проста, понятна и осязаема"!
После полудня они дошли до Овального озера. Говорят, оно было названо так, благодаря своей правильной эллиптической форме, наблюдаемой со спутника еще во времена эпохи Первого освоения, но вблизи, как это часто бывает, все оказалось по-другому. Острые скалы врезались скуластыми выступами в его тысячелетнюю гладь, словно зубы гигантского дракона. Прорывавшийся между скалами ветер, временами срывал верхний слой пыли, закручивая его в смерчи, а потом вдруг терял к ним интерес, швыряя обратно в бездонные толщи. И снова все было тихо, спокойно и торжественно, как будто с Начала времен.
Гряда закончилась. Дальше начиналось ровное пространство, и Сол знал, что здесь беглянке уже невозможно будет укрыться. Его напарник заметно устал и уже с трудом переставлял ноги, да он и сам не мог бы предположить, что Объект сможет уйти так далеко без специальной подготовки. Но перед ним было озеро, и это означало завершение трудного дня! Сол оглядел его бескрайнюю гладь: во время пыльных бурь здесь поднималась завеса плотного облака, окутывая все вокруг непроницаемой тьмой, но теперь оно было величаво спокойным в осознании скрытой в нем могущества и силы. В другое время Сол обязательно остановился здесь, чтобы понаблюдать открывшуюся его взору красоту, но теперь он не мог себе этого позволить.
- Вот она! Я ее вижу! - резанул в наушниках громкий голос Стива. Он указывал в сторону пылающего солнца, и потому Сол не сразу разглядел мелькнувший между камнями гермокомбинезон.
- Давай за ней, поочередно, как я тебя учил! И смотри, без всяких фокусов!
За долгие годы работы у охотников выработалась своя тактика действия в марсианских пустынях, особенно после того, как в них появилась новая реальная сила - фримены. Нестерпимый труд и тяжелые условия жизни на марсианских рудниках являлись причиной постоянных побегов заключенных. Многих из них ловили, но более удачливым удавалось скрыться. Особенно много таких побегов было в первые годы заселения, когда система охраны еще не была организована в должной мере.
Тогда они скрывались в заброшенных геологических базах времен первых разведок. Эти полуразрушенные штольни с выдранной оттуда аппаратурой и средствами жизнеобеспечения, тем не менее, обладали главными качествами - герметичностью и теплоизоляцией. В них-то и начала собираться по каплям та самая часть населения планеты, что спустя годы станет серьезной помехой для нормальной жизни колонии.
Уже потом, когда поселения фрименов буквально окружили Преторию, и за пределы города уже нельзя было выйти без профессиональной охраны, взбунтовавшаяся общественность потребовала отчета от колониальных властей за такое ротозейство. Оказалось, что за какие-то два десятка лет за пределами города образовалась целая армия бандитов (конечно же, по меркам населенности Марса), численность которой эксперты, весьма приблизительно оценивали в несколько тысяч человек. Разразился настоящий скандал и бледный мэр пытался сбивчиво объяснить такое положение вещей чистотой и сердечностью колонистов, нередко делившихся с несчастными беглецами своими баллонами с воздухом и пищевыми пакетами. Возможно, такое объяснение и подействовало на доверчивую часть населения, но обладающие трезвым рассудком колонисты заподозрили в этом того самого, всесильного демона, называемого "капитал", творящего жизнь исключительно по своим законам.
Конечно, это было логично, ведь добычу обогащенной руды осуществляли, главным образом, две компании: "Энерджи Индастри" и "Фьюче Стар". Как два голодных волка разрывали они на части насыщенные рудой земли, испытывая при этом друг к другу неослабляющее чувство ненависти. И тут, под боком у них появились голодные, и довольно неробкие люди, готовые ради выживания оказать любую незаконную услугу. Ну, скажите, найдется ли в этом случае хоть один умный бизнесмен, что не воспользовался бы такой возможностью для создания у себя под боком отряда "личной гвардии" для решения особо "неприятных" вопросов со своими деловыми партнерами.
Надо сказать, что фримены идеально подходили для этой роли. Их высушенные жарой и постоянным недоеданием тела приобретали какую-то невиданную силу и совершенно потрясающую ловкость. Они стреляли метко, как дьяволы, мастерски попадая в сочленения плит утяжеляющего костюма; они сваливались на головы солдат из отрядов зачистки из каких-то неимоверно узких расщелин, где, казалось, не смог бы спрятаться и ребенок, - они были всюду, и они сеяли смерть!
Разумеется, официальный Марс не признавал подобных инсинуаций, ну а Земле и вовсе было наплевать на проблемы далекой колонии, тем более что транспорты с рудой шли к ней неослабеваемым потоком. Халатность? Головотяпство? Возможно, но в том далеком 1857-ом, правительству Великобритании тоже было глубоко начихать на то, что творилось в ее колонии, пока там не началось такое, о чем долго еще будут с содроганием вспоминать потомки.
В результате разразившегося тогда скандала мэр был отправлен в отставку, а новый, пришедший ему на смену, клятвенно пообещал, что с незаконными поселениями вскоре будет покончено, а все, обитающие в них фримены, вновь вернутся к исправительным работам. Правда, точный срок для реализации задуманного, новый мэр не указал, что, конечно же, послужило поводом для насмешек со стороны недоверчивой части колонистов (и, как показало время, вполне оправданных), но люди простые и честные поверили его слову, а ведь таких людей всегда большинство в настоящем, порядочном обществе.
Итак, при передвижении по марсианским горам, охотникам следовало быть настолько же осторожным, как при проходе через вражескую территорию, потому что фримены не знали жалости к представителям этой профессии, и даже более того, считали их даже недостойными простой смерти, предпочитая всякий раз выдумывать что-нибудь дикое и противное человеческому естеству. Самой легкой среди них считалась смерть от удушения, и если поисковая группа обнаруживала мертвое тело своего собрата с посиневшим лицом и вывалившимся языком, но без каких-либо других следов зверств, то охотники могли лишь порадоваться за своего товарища, пожелав ему долгой и хорошей дороги в мир иной. Иногда бывало и хуже, и тогда отправлявшийся последний путь гроб их неудачливого собрата по ремеслу был наглухо заколочен от посторонних глаз, потому что есть вещи, которые лучше никогда не видеть. Что ж, - любовь и ненависть, как известно, не знают предела в своих проявлениях в обитаемых мирах!
Зная все это, и вполне понимая тот риск, которому он подвергается каждую минуту здесь, вдали от города, Сол прикрывал бежавшего Стива, укрывшись за камнями, наблюдая, подобно солдату в прифронтовой полосе, за каждым камнем, за каждым столбиком поднимаемой ветром пыли...
Стив бежал тяжело: открываясь, и на каждом шагу испытывая свою судьбу. Мелкие камни выскакивали из-под его утяжеленных ботинок, стукаясь о скалы; гулко бились друг об друга пластины плохо затянутого пояса утяжеления - вечная слабость новичков, чьим легким всегда не хватает воздуха...
Но все это было не важно, потому что Сол уже собирался вызывать по рации другую группу, которой командовал старина Джоб по прозвищу Борода, ходивший на охоту, когда еще сам Сол торговал пивом на пыльной лос-анджелесской трассе. И к вечеру Объект будет взят в тиски, а уже на следующий день они будут вспоминать об этом за липкой стойкой бара, куда Джоб обязательно затащит его, чтобы поделиться своими впечатлениями.
- Волк-один, Волк-один, вас вызывает Волк-два! Как слышите меня, прием!
- Волк-два, слышу вас хорошо! Что у вас там? Нашли? - Сол уже хотел сказать Кэтти какую-нибудь шутку, но в это время в микрофоне послышались помехи. Сначала - прерывистые, а затем эфир наполнил сплошной шум. Сол выругался; магнитные бури возникали здесь внезапно и могли длиться по целому часу. Похоже, сегодня удача отворачивалась от него, что ж, она имела на это право, потому что и так терпела его общество слишком долго! Но могло быть и хуже, если это не марсианская природа, а идущие за ними фримены засекли его частоту и теперь глушили ее портативными системами РЭБ, сжимая кольцо окружения. Это можно было проверить, настроившись на запасную частоту, но Стив уже успел уйти слишком далеко, и Сол решил сначала сделать перебежку, чтобы сократить опасно увеличившееся между ними расстояние.
Тем временем, следуя отработанным в "учебке" навыкам, Стив пробежал около трехсот метров и залег, дожидаясь своего напарника. Сол видел его, лежавшим между высоких валунов. Теперь побежал он. Чувство близости жертвы придавало ему силы; острые выступы камней мягко ложились под его ботинки, словно он бежал теперь по теплой траве в его родном Канзасе, где так хорошо было гулять ранней весной, среди уходящих вдаль зеленеющих холмов...
Добежав до Стива, он дал ему знак "внимание" на специальном боевом языке, потому что шум в наушниках не прекращался. Его привыкшие к яркому солнцу глаза уже хорошо различали убегавшего от них человека, - до него, или, вернее, до нее, было не более километра. Наверное, она тоже заметила погоню, потому что двигалась теперь достаточно быстро для человека прошедшего уже двадцать миль, и не имевшего никакого опыта передвижения по поверхности Марса. Сол знал, что теперь ею руководило отчаяние, поскольку впереди нее, сколько хватало глаз, простиралась голая равнина, не дававшая ей никаких шансов ускользнуть от погони. Однако, как хорошо было известно Солу, эта же равнина давала шансы и вездесущим фрименам - известным мастерам маскировки... Сейчас Сол старался не думать об этом, хотя бы потому, что изменить ничего уже было нельзя.
Погоня завершалась. Сол уже видел, как, осознавая свою обреченность, спотыкалась его жертва, пытаясь вырваться из сжимавшихся над ней когтей. Ему даже казалось, что он слышит под маской ее захлебывающееся дыхание, переходящее в хрипы. Расстояние сокращалось; Сол бежал упорно как гончая, затем падал, и ждал пока пробежит положенное расстояние его молодой напарник, с лихвой компенсировавший своей молодостью нехватку опыта. Потом поднимался, и опять бежал..., и в этой четкой слаженности исполняемой ими работы чувствовалась некая молитва царившему здесь повсюду всемогущему богу войны. Шум в наушниках не прекращался, но теперь Сол уже не мог остановиться для перестройки своего приемника, - азарт погони уже завладел всем его существом.
Наконец, они приблизились на расстояние, при котором Сол мог уже без особого труда ранить свою жертву в ногу, и перед ним, уже в который раз за его "охотничью" карьеру, встал "последний вопрос", как это называли охотники.
Дело в том, что у неопытного беглеца на Марсе в подобные критические моменты возникало сумасшедшее желание сбросить свой пояс отягощения, чтобы низкая гравитация планеты "отпустила" его, позволив уйти от преследования. Конечно, увидеть в этом спасение мог только неискушенный новичок, незнакомый с Марсом. Такое передвижение требовало большого мастерства и акробатической координации движений, и обычно заканчивалось вывихами и переломами у решившего испытать свою судьбу смельчака. По этой причине в решающий момент погони перед охотниками всегда вставал вопрос: нанести беглецу неопасную рану, избавив его от соблазна "взмыть вверх", или не делать этого, сохранив, тем самым, его возможность к самостоятельному передвижению. Вопрос этот был весьма не праздный, поскольку за живого и здорового беглеца, конечно же, платили намного дороже, чем за холодный труп, или, нуждавшегося в длительном лечении больного. Подумав, Сол решил не стрелять, возможно, потому что в прошлый раз раненая им жертва умерла от заражения крови, пока они тащили ее на базу со стариной Джобом, оставив их, тем самым, без столь желанной премии.
Стив понял его решение, и когда настала его очередь делать рывок, дал знак Солу, что сейчас возьмет беглянку. Сол не возражал, в его годы уже можно было себе позволить доверить самую хлопотную работу молодым. Бросившись на камни, и, по привычке, вжавшись в них, он опять осмотрелся - все вокруг было пусто. Все-таки, бог войны сегодня был на их стороне! Между Стивом и беглянкой было уже не более ста шагов, и теперь Сол уже точно видел, что это была молодая и довольно выносливая женщина. При этом его опытный глаз отметил то, с каким упорством она убегала даже теперь, когда для нее уже все было кончено.
Но близость опасности всегда удесятеряет силы, и беглянка сделала последний рывок, оттянув на какое-то время неизбежный исход; разъяренный ее упорством Стив тоже ускорил бег, - наступило время развязки.
- Хватай ее! - закричал Сол, позабыв в пылу погони о гасивших его голос помехах, и тут он увидал, как свалился на камни ее пояс.
Сол выругался грязно и длинно, как он научился еще на Земле, когда ходил на траулере механиком. Всего лишь два раза в жизни ему было по-настоящему страшно: когда он, еще ребенком, попал под обстрел боевиков, и уже здесь, на Марсе, когда после нескольких "двойных виски" попробовал "походить" без пояса... Больше он уже никогда не возвращался к этой глупой затее!
Когда рука Стива уже готова была схватить беглянку, она взмыла вверх, поднявшись на добрый десяток метров, описала дугу, и, по всей видимости, удачно приземлилась, потому что тут же оттолкнулась снова, увеличивая расстояние до Стива теперь уже на добрую сотню шагов.
Сол видал всякое, и он знал, на что бывает способен человек, цепляющийся за свою жизнь. В его далекой криминальной молодости он не раз справлялся с такими громилами, что могли бы, казалось, уложить его одним ударом руки. Но об этом он думал уже потом, глядя на их распростертые тела... Теперь он видел нечто подобное. Завороженный ее отвагой, Сол проводил взглядом еще один прыжок отважной беглянки, откровенно желая ей удачи...
Но если Земля была планетой без счастья, то Марс был планетой без жалости, - следующий прыжок окончился для нее падением, и по тому, как дернулось ее тело, Сол мог безошибочно предположить, как минимум, серьезный вывих. Она повернулась лицом к своим преследователям, и он скорее почувствовал, чем увидал, ее полный ненависти взгляд.
Подбежавший к ней первым Стив, с силой ударил ее ногой в живот, затем еще и еще, пока подоспевший Сол не оттолкнул его.
- Не надо! - закричал он, перекрывая шумы в микрофоне.
Но лицо Стива выглядело озверевшим; вырвавшись из рук Сола, он со всей силы ударил беглянку по лицу. Маска выдержала, но на лице женщины проступила кровь. Только теперь Сол увидал, что его напарник держится рукой за ногу, а в нескольких шагах от беглянки лежал широкий воинский нож с окровавленным лезвием. Парень продолжал рваться вперед, но Сол держал его крепко.
Беглянка не пыталась бежать; держась за поврежденную лодыжку, она с ненавистью смотрела на своих мучителей, и сквозь прозрачную маску Сол видел, как скривились ее губы в попытке стерпеть боль.
Увидав, что его молодой напарник, наконец, успокоился, Сол отпустил его. Следовало, все-таки попробовать перейти на запасную частоту. Не спуская глаз с лежавшей перед ними женщины, кстати, насколько позволяла определить маска, довольно симпатичной, - он перестроил частоту своей рации, и шум в наушниках сразу стих. Это было плохо! Услыхав эту тишину, Сол мигом упал на землю; Стив последовал его примеру.
- Поздравляю, похоже, мы в засаде! - сказал Сол, и, не дожидаясь ответа, переключил передатчик на дальнюю мощность. - Волк-один, ответьте! Волк-один, - где вы?
После короткой тишины в микрофон его ворвался далекий голос базы:
- Это Волчица! Почему не отвечали? - спросил его уже другой, незнакомый, и довольно неприятный женский голос, будто бы сама фортуна показывала Солу свое откровенное нерасположение.
- Нас глушили. Перешли на запасную частоту. Имеется опасность нападения! Волчица, слышите меня! Имеется опасность нападения!
- Прямой опасности пока не наблюдаю, но есть угроза засады! - стараясь сохранять спокойствие, ответил Сол.
- В настоящее время все вездеходы заняты в поисковых операциях, - спокойно сообщил "неприятный голос", словно речь шла о вызове такси.
- Так, запросите помощь военных, черт вас возьми! Вы что там, новенькая?
Сол знал всех радисток, легко узнавая их по голосам, но эта была ему незнакома. В такой момент хорошо было бы пошутить, но возникший голос был сух как пыльная буря, да и самому Солу уже было не до шуток.
- Помощь армии уже запрошена, ожидайте в течение часа! - обиженно ответил "голос" и все стихло.
- Они что там, с ума сошли! Если это действительно засада, то нам не продержаться и двадцати минут, здесь же равнина! - закричал Сол, окончательно теряя терпение.
- Значит, мы умрем! - сказал Стив, уже догадавшийся сменить частоту. - Ты, наверное, думал, что Солу Таракану это не грозит? - сняв с поврежденной ноги защитные пластины, Стив перевязывал рану, его скривившееся от боли лицо делало его старше своих лет.
Впервые Сол должен был признать правоту своего молодого напарника. Самым обидным было то, что его богатый опыт не мог предложить в данной ситуации ничего лучшего, как приготовиться к обороне, но здесь, на открытой местности, для этого ему потребовалось бы не менее десятка хороших стрелков, и вдобавок хотя бы один крупнокалиберный пулемет...
- Будем готовиться к обороне! - сказал Сол.
- Может, еще повезет, и мы проскочим? Она ведь без пояса легкая, - можно на себе дотащить!
- Нет, теперь уже не повезет! - решительно сказал Сол, никогда не веривший в чудо даже на Земле, а не то, что здесь, на Марсе.
- Пригнись! - крикнул Сол беглянке, делая ей знак рукой; та нехотя сползла к самому основанию камня, удостоив его ненавистным взглядом. Кровь стекала по ее маске, но она не вытирала ее. Отвернувшись, она стала безучастно смотреть на бежавшие вдалеке пыльные вихри.
Подавая пример Стиву, Сол начал укладывать вокруг себя камни, оборудуя что-то наподобие бруствера. Когда-то давно он заслужил среди товарищей прозвище "Таракан" именно своим умением быстро "зарываться" в марсианский грунт, становясь при этом, практически неуязвимым для пуль. Конечно, никакое убежище не могло их теперь спасти от рукопашной схватки, - и Сол понимал это, но работа успокаивала, и потому он продолжал свое дело.
- Фримены! - услыхал он голос Сола, и схватил оружие.
Бледная от боли беглянка злорадно улыбнулась...
Действия стрелков на Марсе имели ту особенность, что попадание здесь становилось эффективным только в том случае, если оно производилось в голову или в сочленения массивного пояса утяжеления. Поскольку при здешней гравитации тело теряло в весе шестьдесят процентов от своей земной величины, то для сохранения мышечного тонуса колонистам приходилось носить на себе дополнительно более чем двукратную массу. Таким образом, марсианский пехотинец представлял собой в каком-то смысле средневекового рыцаря на зависть своим земным собратьям. Конечно, представители мирных профессий не считали это необходимым, ограничиваясь меньшим отягощением, но военное ведомство Марса сразу ухватилось за эту возможность, заставляя своих солдат утяжеляться даже немного сверх земной нормы, упрочняя при этом еще и кислородные баллоны. Конечно же, утяжелялись и фримены, ведь в случае ранения они, как правило, не могли рассчитывать на быструю и квалифицированную медицинскую помощь, а пробой кислородных баллонов, - самой большой ценности любого из них, - вообще грозил им неминуемой и мучительной смертью.
Уникальные условия ведения боя всегда ведут к уникальной тактике, так было со времен Древнего Рима, и так будет всегда, пока человек цивилизованный будет отстаивать свои интересы с оружием в руках. Особые условия Марса привели к тому, что в стрелковом бою более всего ценилось умение метко стрелять одиночными выстрелами, а также искусство борьбы с ножом. Это изрядно позабытое на Земле оружие, обрело здесь свое второе рождение; опытный боец мог при определенном усердии в ближнем бою поразить противника в сочленение "пояса", сведя на нет всю мощь его брони, а за годы непрекращающейся на Марсе вооруженных стычек такие бойцы были не редкостью, и у колонистов, и у обстрелянных в боях фрименов.
- Один, два, три..., пять! Откуда они взялись?
- Из нашего ротозейства! - процедил сквозь зубы Сол. Первая растерянность прошла, и он уже прицеливался по бегущему короткими перебежками противнику.
- Следи за девкой, и назад посматривай! - крикнул Сол, делая первый выстрел. Он не причинил никакого вреда выбранной им цели, - пуля отлетела от массивной грудной пластины, зато второй выстрел был удачным, и его "мишень" тяжело завалилась на бок, - рот Сола скривился в торжествующей усмешке.
Стив же стрелял ужасно: Солу казалось, что ни один из его выстрелов не достигал цели. Наверное, так оно и было, потому что фримены очень быстро сосредоточили весь свой огонь на Соле, так что тому пришлось буквально врыться в камни.
- Ты что делаешь! Целься лучше! - заорал Сол, и, почувствовав храбрость от силы собственного голоса, высунулся и быстро срезал еще одного, попав ему в коленное сочленение.
- Да, это больно! - войдя в азарт, сказал себе Сол. Коленный зазор был настоящей бедой в боевой экипировке марсиан, сделав многих инвалидами уже за первые десятилетия колонизации. - Я знаю, как это больно! - Сол выстрелил еще раз. В такие моменты он всегда разговаривал сам с собой. Не то, чтобы это успокаивало его, скорее, заполняло ту жуткую внутреннюю пустоту, что могла в любой момент заполниться диким, животным страхом.
Но фримены все наступали. Они не торопились, возможно, зная о разговорах Сола с базой, "ведь если недавно в уничтоженном во время зачистки фрименском бункере обнаружили крупнокалиберный пулемет, то, почему бы у них не найтись новейшим декодирующим устройствам, позволяющим слушать военные сообщения!" - подумал Сол, зацепив в плечо еще одного нападавшего, и в это самое время, его напарник тоже сделал удачный выстрел, радостно закричав в микрофон.
- Может, все? Они отступят? - с надеждой спросил Стив, видя, что атака прекратилась.
- Нет! Наши с тобой баллоны и, особенно, вода, для них дороже их жизней!
Конечно, Сол оказался прав, и вскоре атака возобновилась.
- Смотри, сзади тоже! - крикнул Стив.
Сол обернулся: "надо же, а он ведь всего минуту назад оглядывался туда, где теперь, в лучах солнца виднелось несколько бегущих фигур! Это была смерть!"
Сол не считал себя храбрым, однако он обладал одним из лучших качеств воина, ценившихся еще со времен Александра Македонского - умением забывать о смерти в самые отчаянные моменты сражения. Заложенная в геном человека система самосохранения, называемая страхом, переставала у него работать, когда ситуация становилась безнадежной. Так случилось и теперь, и, увидав, что скоро они будут взяты в кольцо, Сол ринулся на ту группу фрименов, что, получив урон от его стрельбы, залегла среди камней. Несколько пуль тут же ударили по его грудным пластинам, не причинив вреда, но он уже был совсем близко, настолько, что пули уже не могли остановить его.
Ранее Сол никогда не сражался на ножах с фрименами, а ко всем рассказам об их ловкости относился с подозрением. Теперь же ему представилась возможность самому убедиться в этом. Выскочившие на него бойцы передвигались пугающе быстро. Их массивные "пояса" не только не сковывали движений, но, казалось, придавали им какую-то завораживающую грацию, и после нескольких выпадов Сол почувствовал себя беззащитным кроликом, наблюдавшим за уверенными движениями удава. Понимая, что отсюда ему не уйти, Солом овладело исступление загнанного зверя. Наверное, теперь он испытывал те же чувства, что совсем недавно переживала их беглянка, не видя никакой надежды на спасение. Но красная планета всегда была равнодушна к неудачникам, и уж Сол хорошо знал это...
Все эти мысли мелькали у него в голове, пока он отчаянно отбивался от наседавших противников. Растерянность первых секунд прошла, и, возможно, ему удалось бы выстоять, но сильный удар по голове лишил его сознания; Сол успел лишь увидеть, как стремительно приближалась к нему мертвая марсианская земля, злорадствуя над его поражением.
Глава IV
Эльвира. Заключенный N 11214
Когда кто-то хочет рассказать о фактах жизни, он обращается к биографии, - вещи неизменно скучной самой по себе, напоминающей скорее справочник по статистике, чем жизнеописание живого человека. Если же нас больше интересует та борьба, которую вел этот человек с окружавшими его людьми и обстоятельствами, то мы заинтересуемся его судьбой - цепью причудливо выстроившихся событий его жизни, причем тех из них, что с завидным упорством вели этого человека к его самому ужасному падению, или же самому стремительному взлету.
Эльвира привыкла к ударам судьбы. Когда после ужасной эпидемии вируса Карна 2048 года она осталась без родителей, ей пришлось как-то самой зарабатывать себе на хлеб. И она бросилась в этот бешеный водоворот, называемый жизнью, не ожидая от нее для себя каких-нибудь поблажек. Тогда она была еще нескладным, угловатым подростком, что, возможно, и уберегло ее от "добрых покровителей", а то и просто от панели. Она была смышленой, ловкой и небрезгливой, - причем последнее качество скорее было приобретено ею как раз вследствие произошедшей с нею трагедии, а вовсе не было изначально чертой ее характера. В самом деле, как легко рассуждать о морали и внутренней чистоплотности, если за спиной у тебя имеется кто-то, кто в последний момент вытащит тебя из пропасти нищеты!
Окинув взглядом ту унылую картину, что представляла собой Соединенная Европа "конца сороковых", юная девушка не увидала для себя ничего лучшего, как завербоваться в один из легионов Объединенных сил Европы, называемых ОСЕ. По ее мнению это, все-таки, было лучше, чем обивать пороги бюро трудоустройств в надежде получить какую-нибудь временную, да еще и неквалифицированную работу. Надо сказать, что такое решение никак нельзя признать неправильным, если, хотя бы, вспомнить Юстина - человека из крестьянской семьи, ставшего впоследствии императором. Да и вообще, жизненный опыт заставляет нас признать правильным любое решение, принятое человеком осознанно и самостоятельно.
В то время Соединенная Европа была занята в многочисленных военных конфликтах с, так называемыми, странами Второго мира (подробнее об этом будет написано ниже), поэтому люди, решившие добровольно взять в руки оружие, стали цениться ничуть не меньше, чем те, кто обладал искусством продать человеку совершенно ненужный ему товар.
Эльвира вполне оправдала возложенные на нее надежды. Несколько лет она прилежно взрывала лагеря повстанцев и обезвреживала их мины, показав при этом исключительную ловкость и отвагу. И, все-таки, такое занятие вовсе не было для нее пределом мечтаний. Она была совсем не глупа, к тому же, к двадцати годам приобрела все, необходимые для молодой девушки кондиции: формы ее округлились, а во взгляде некогда вызывающе дерзких глаз постепенно появилось то самое, двойственно неопределенное выражение, что заставляет влиятельных мужчин проявлять активность в надежде на успех. Конечно же, обретенное ею новое "оружие" в сочетании с природным умом не могло ни найти для себя достойного применения. Тогда-то, она и встретила Анджея...
К тому времени она была уже сержантом, но ее дальнейшее продвижение по службе было под большим вопросом: представителей "золотой" молодежи было предостаточно во все времена, чтобы кто-нибудь взял на себя заботы по продвижению по службе той, чьим единственным источником доходов было собственное скромное жалование. Но какие-то неведомые вихри занесли тогда в ту, окруженную болотами и москитами деревню, где выполняла свое задание Эльвира его, - высокого сероглазого капитана контрразведки, человека из другого, неведомого ей мира. Жестокая природа, бесспорно, создает таких мужчин, исключительно на беду женщинам, и Эльвира попалась на эту наживку легко и быстро.
Уже на третий день она жила с ним в сплетенной из бамбука хижине, и потом могла вспомнить лишь жаркие, влажные ночи, и крики бродящих вокруг их любовного ложа голодных шакалов... Отсыпалась она днем, сидя в засаде, и знавший обо всем лейтенант бросал на нее колючие взгляды, но авторитет сероглазого капитана был слишком высок в этих местах, чтобы он мог что-либо высказать ей.
Но шакалы не зря сопровождали первые ночи их бурного романа: вскоре через деревню пошел большой отряд повстанцев, и подразделение, в котором была Эльвира, вступило с ним в серьезный бой. В конце концов, оказалось непонятным, кто именно из них и кому, устроил ловушку, потому что вскоре им пришлось спешно выходить из окружения, даже не похоронив убитых. Всех тогда спас Анджей, знавший окрестные джунгли не хуже местных аборигенов. Лишь один раз он по ошибке завел остатки отряда в болота, в котором Эльвира чуть не утонула, после чего долго еще не могла побороть животного страха к воде.
...Но они вышли. И уже сидя в десантном вертолете, Анджей взял ее руку в свою, сказав те самые слова, что на протяжении тысячелетий связывали мужчину и женщину чем-то большим, нежели просто любовная связь.
Эльвира вполне осознавала, каким подарком судьбы был для нее Анджей. Должность, занимаемая им в ОСЕ, открывала перед ней такие горизонты, о которых она раньше даже не могла мечтать. Теперь она вполне могла рассчитывать на то, чтобы вырваться из этого ада, где удачным считался день, не принесших новых трупов. Ей быстро удалось уговорить Анджея взять ее к себе в контрразведку, ведь, как известно, желанная женщина может добиться от мужчины даже большего, чем он мог бы сделать, даже преследуя собственные интересы.
Но разведка считалась делом неблагодарным еще со времен древности, и, поскольку природа человека с тех пор, практически, не претерпела изменений, - не изменилось и это опасное ремесло, сохранив все свои ужасающие черты. Эти чернорабочие войны, ее ассенизаторы и тайные палачи, во все века были нужны как воздух всем правящим режимам. Но применяемые ими инструменты всегда дурно пахли, и исходящий от них смрад постепенно напитывал души тех, кто ими пользовался, ибо мясники редко бывают поэтами, а если и бывают, то поэзия их, воистину, ужасна! Кроме того, власть предержащие, хоть и пользуются с удовольствием услугами людей означенной профессии, - делают они это обычно весьма стыдливо, как подсматривает за обнаженным мужчиной "добропорядочная" девушка. А это означает, что в случае какой-нибудь неудачи, никто из "больших людей" даже и не подумает заступиться за тех, кто воплощал в жизнь их "тайные желания", по крайней мере, - сделать это открыто и официально.
Все это было известно Эльвире, но выбирать ей не приходилось, и она смело начала новую страницу своей жизни, не тратя времени на черновые записи. Вскоре она покинула жаркую, исходившую испарениями Африку, и вернулась в Объединенную Европу, где была полностью захвачена новой, выбранной ею жизнью. Там, среди бетонных джунглей и неразборчивого в средствах бизнеса, душа ее очерствела гораздо больше, чем среди грязных бинтов и болот ее прошлой службы. Красивая этикетка европейской жизни требовала неустанной работы целого штата закулисных рабочих, и они с Анджеем были среди них, обеспечивая видимость радости и преуспевания ее граждан. Со временем ей стали давать самостоятельные задания, и тогда они почти не виделись с Анджеем, но их короткие встречи, чаще всего на явочных квартирах, показывали ей, что любовь его не ослабла... Пожалуй, тогда она считала себя счастливой..., ведь профессии бывают разные, также как и отношение к ним, и только любовь может быть одной, настоящей...
Но потом что-то пошло не так. Была неизвестным образом провалена крупная резидентура в Росси, в сети которой была задействована и Эльвира. Будучи давним "заклятым" другом Европы, еще со времен, так называемой, "холодной войны", ее пресса подняла большой шум. Преподнося себя жалкой, наивной овечкой рядом с матерым "европейским" волком, российские средства массмедиа с небывалым удовольствием смаковали вероломную деятельность "их" спецслужб в наступившую эпоху "всеобщего мира и благоденствия". И хотя, если присмотреться, то у "овечки" можно было разглядеть предательски торчащую шерсть дикого кабана, - но факты оставались фактами, и руководству следовало отыскать и прилежно наказать виновных.
В число виновных попала и Эльвира. Она относилась к тому типу людей, кто всегда старается творчески подойти к любой, выполняемой ими работе. Но творчество часто, или почти всегда, находится в противоречии с общепринятыми правилами, поэтому внутреннее расследование, конечно же, нашло в ее действиях достаточно такого, что заслуживало серьезного наказания. Анджей тоже был замешал во всем этом, но хитрость помогла ему вывернуться из лап следователей, и он отделался лишь взысканиями и понижением в должности. Эльвира же получила семь лет принудительных работ на Марсе, и оказалась здесь, без права не только на еду и сон, но даже на элементарное человеческое достоинство.
Она знала жизнь, к своим двадцати восьми годам она хорошо усвоила всю зыбкость и непрочность того, что называется благополучие. Но падение ее оказалось настолько стремительным, что она не сразу почувствовала смоловшие ее жернова Судьбы, а когда почувствовала, когда осознала всю глубину поглотившей ее бездны, то долго не могла понять, какая из двух частей ее жизни была настоящей, а какая лишь выдуманной ее больным воображением. Слишком уж непохожи оказались эти две жизни, несоединимые в одной человеческой судьбе.
Но сдаваться она не собиралась, а, вернее, - не умела. Завоевав себе репутацию "буйной" за то, что успела покалечить двух распускавших руки арестанток, она была по прибытии причислена к категории "Д" - неподдающихся воспитанию и тут же направлена на рудники строго режима. Мало того, по злой иронии судьбы (если у судьбы вообще бывают проявления иронии), она попала на рудник под номером "двадцать три", имевший среди арестантов дурную славу. Там, за толстыми, звуконепроницаемыми стенами, за тройной проволокой ограждения, творил свои зверства комендант Эдди Хугс по прозвищу "Тур". Имея самую высокую смертность среди прочих "объектов", он умудрялся выколачивать с арестантов небывалые нормы выработок, почему и был всегда на хорошем счету у руководства.
Если в этом "учреждении" (как сам называл подвластное ему предприятие Хугс), арестант протягивал год, то его переводили на более простые работы, милостиво разрешая "дожить" свой срок. Конечно же, случалось такое довольно редко. Чаще отбывавшие на Землю транспорты брали с собой урны с прахом умерших, не доживших до этого радостного дня.
Когда-то давно Эльвира была робкой девочкой, и она, наверное, ужаснулась бы, если бы кто-нибудь сказал ей, что пройдут годы, и она научиться убивать. Теперь она умела это делать, но то место, куда она попала на этот раз, опять потребовало от нее новых, совершенно невиданных ранее навыков. Днем, тащя вагонетку с рудой, она училась чувствовать на себе взгляды охранников и позволять себе ослабить усилие, когда их внимание было занято другими. В противном случае ее ждал болезненный удар плетью по незащищенным поясом плечам, который был не настолько страшен сам по себе, сколько был опасен возникавшими потом воспалениями. Ночью она засыпала, готовая в любой момент дать отпор своим сокамерницам, положившим глаз на привлекательную новенькую. Женская красота недолговечна, но особенно это касается такого жуткого места, в котором она теперь находилась. Это понимали и ее "воздыхательницы", отчего напор их желаний просто не имел границ. Но теперь Эльвира была умнее, и на стол к Хугсу не легло ни одного донесения о порче "человеческого материала". В отстаивании свих прав она лишь ограничивалась внутренними кровоизлияниями и, особенно пугавшими арестанток, кровоподтеками на лице.
Время шло..., неистово несущееся время. Теперь пробегая с вагонеткой по известному до боли маршруту, Эльвира видела мысленным взором другую женщину: хмурую, с выступавшими острыми скулами и недоверчивым колющим взглядом. И эта женщина тоже была она! Тяжелая вагонетка заставляла напрягаться кричащие от усталости мышцы, грубые, утяжеленные ботинки натирали ноги до кровавых волдырей, липкая пыль застилала глаза. От плохо очищенного воздуха перед глазами стояли круги ... Но Эльвира все тащила неподатливую вагонетку, словно это была ее судьба, внезапно попавшая в темные тоннели беспросветной пустоты. Она ждала своего часа. Она знала, что этот час настанет, потому что даже сама судьба не в силах противостоять человеческому упорству. Она терпела зябкие утренние построения с тошнотой от вечного недоедания, тупую боль в стертых до крови ладонях и удары надсмотрщиков, чье существование было никак не совместимо с самим понятием бога.
Все это длилось долгих четыре месяца и девять дней по земному календарю, - марсианским она не пользовалась принципиально, возненавидев все, что было связано с этой планетой. И вот однажды она была кем-то разбужена посреди ночи. Сжавшись и приготовившись к отпору, она увидала охранника, дававшей ей знак не поднимать шума.
- Одевайся, идем! - сказал он, не глядя на Эльвиру.
Они шли по пустым коридорам барака, и Эльвира, то и дело, спотыкалась о ступеньки, не успев привыкнуть к яркому свету. Сзади нее тяжело и уверенно ступал ее сытый и отлично выспавшийся конвоир. "Ну, вот и все, допрыгалась!" - подумала Эльвира, нервно кусая губу. "Конечно же ее ведут на допрос из-за сегодняшней стычки с Ротс! Она ведь так долго держалась, почему же сегодня дала волю своей ненависти!" Эльвира вспомнила разбитое в кровь лицо, домогавшейся ее "подруги", и то, как похолодело у нее внутри при крике "ты мне сломала нос, сука!" Кто же станет ее "воспитывать"? Если старший смотритель Копальски, то ей повезло, потому что он не садист, а просто убийца, а если нет..."
Эльвира привыкла терпеть боль, и была хорошо знакома с ней: за время ее службы в Африке у нее было два ранения, одно из которых было тяжелым. Все это время на Марсе она лишь очень боялась испортить свое лицо. Любые, причиняемые здесь людям физические страдания она делила только лишь по этому, очень важному для нее принципу. Поэтому теперь, идя гулким, безлюдным коридором, мысли ее так настойчиво крутились вокруг этого, жизненно важного вопроса, что она даже не заметила, как конвоир втолкнул ее в дверь караульного помещения.
- Заключенная 11214 доставлена! - сказал он сонным голосом и громко зевнул.
Войдя туда, Эльвира почувствовала страх; впервые в своей новой жизни, где риск и ожидание боли стали ее привычными спутниками. Дверь захлопнулась, вакуумные насосы плотно притянули ее к остову, чтобы неочищенный воздух коридора не проникал сюда, где находились избранные. Большое по размерам Марса караульное помещение состояло из двух комнат. В первой, в которой оказалась Эльвира, сидело несколько скучающих охранников. Видимо, спать им не полагалось, и они коротали долгую ночь соответственно своему скудному интеллекту за игрой в карты. Здесь стоял тяжелый мужской дух, перемешанный с таким дразнящим запахом пищевых концентратов, что Эльвире сделалось дурно. Оторвавшись от карт, охранники бросили ленивые взгляды на вошедшую, но затем продолжили свое занятие. Лишь один из них кивнул ей туда, где находилась вторая комната, которая и напугала ее в первый же миг, потому что там сидел комендант Хугс, по прозвищу Тур.
Тур был садист, и слава о нем проникла не только во все уголки объекта "номер 23", но и успела распространиться далеко за его пределы. Много раз, проваливаясь в сон от накопившейся за день дикой усталости, Эльвира слышала леденящие душу рассказы соседок по бараку об искалеченных им девушках. Причем самое страшное в них было то, каким простым, обыденным тоном описывались творимые этим чудовищем дела. Впечатление было такое, что это студенты биологи делились вречатлениями о препарированной на последнем занятии лягушке. Конечно, побывавшие на таких "перевоспитаниях" женщины, не теряли способности работать (за порчу "человеческого материала" охрана несла суровые наказания), но оставленные Туром "следы" навсегда лишали их женской привлекательности.
Слушая эти рассказы, Эльвира чувствовала, как в ней закипала злость. Она могла бы убить сотню женщин, если бы они были ее врагами, но о таком она не могла бы даже подумать! Иногда порожденные этими рассказами образы даже лишали ее сна, и тогда, чтобы вернуть его, она начинала представлять себе, что бы она смогла сделать с этим человеком, если бы он, вдруг, оказался в ее руках. Услужливое воображение начинало рисовать перед ней самые жестокие картины, и тогда она засыпала, как в далеком детстве, с радостной улыбкой на лице.
"Ох уж эти мечты, - картины воображаемого нами другого мира, к которому неотвратимо тянется наша, измученная несовершенством этого мира душа! Есть ли хоть какая-то польза от этих грез, или это лишь попытка уйти от решения настоящих проблем, от собственного страха и нерешительности? И что же мы станем делать, если, по какой-то ужасной ошибке мироздания, для исполнения их, вдруг, создадутся условия? Хватит ли у нас тогда силы духа, чтобы воплотить их или мудрости, чтобы вовремя остановиться!"
Тур сидел за столом, увлеченный работой; по крайней мере, так казалось, потому что на его массивном, не склонном к размышлениям лбу, проступила глубокая складка. Его лысый череп и прижатые к нему вплотную уши придавали бы ему бойцовский вид, если бы не портившие эту картину пухлые, раздражительные губы, привыкшие к крику и оскорблениям. Впрочем, описание человеческой внешности редко бывает возможным при отсутствии хоть каких-нибудь знаний о самом человеке. Вполне возможно, что Эльвира смогла бы разглядеть в нем что-нибудь другое, знай она, что перед ней сидит аптекарь или школьный учитель; но перед ней сидел Тур, и уже этот факт показывал каждую черточку его лица в незавидном свете.
- А, пришла! - сказал он, наконец, будто бы только заметив, стоявшую перед ним уже несколько минут девушку. - Что ж ты, с..., людей калечишь! Ты мне взамен что, - родишь, что ли кого! - взгляд его был открытым и даже каким-то ироничным, но Эльвира опустила глаза в пол с досады на то, что находилась сейчас полностью во власти этого человека. "Что бы она отдала теперь ради того, чтобы хоть на пять минут получить свободу! Тогда для того, чтобы решить эту, возникшую перед ней "проблему" ей не понадобилось бы даже ножа!"
- Боишься меня? - Тур вышел из-за стола, проплыв к ней, поскольку он был без пояса, и его тучное тело смешно смотрелось в вялой марсианской гравитации. Но Эльвире было не до смеха...
- Боюсь, - сказала она, но тон, которым она это произнесла, выдал гораздо больше.
- Хороша! - Он улыбнулся, и эта улыбка тоже, наверное, могла бы понравиться ей, если бы она была в неведении насчет этого человека. - Но я вызвал тебя не для воспитания...
Паузы часто важнее слов, поскольку они, в отличие от последних, не указывают на явления, а дают возможность осмыслить то, что до этого уже было сказано. Когда смысл паузы дошел до Эльвиры, она испытала чувство омерзения. Такое было с ней там, в Африке, когда один раз ей пришлось целый день просидеть в отхожей яме..., а потом, ночью она вылезла оттуда, и, перебив полуспящую охрану, оборвала жизнь командира партизанского отряда, за которым безуспешно охотились мобильные подразделения ОСЕ. "Что ж, видимо, придется еще раз посидеть в яме..."
- Ты поняла, что я сказал? - явно теряя терпение, спросил Тур.
Эльвира согласно кивнула ему в ответ.
Глава V
Эльвира. Побег
Целых два месяца Эльвира обслуживала своего неожиданного покровителя, переживая случавшиеся с ним приступы дикой страсти, или вялотекущей меланхолии. Вскоре после первого визита ее перевели в столовую, где она могла относительно сытно поесть, а иногда даже и поспать днем, уютно устроившись в углу за электропечами. Она стала чувствовать себя лучше: скулы ее округлились, реже кружилась голова, в теле стала чувствоваться сила, та самая, "лишняя" сила, которую человек может потратить на то, что он считает более всего необходимым. Таким необходимым Эльвира, безусловно, считала свой побег.
Истории побегов составляли здесь вторую, после истории пыток, живую тему для ночных разговоров тех из арестанток, кого не влекла однополая любовь и связанные с нею кровавые разборки и выяснения отношений. Побеги на Марсе совершались; более того, совершались они намного чаще, чем могло это себе позволить руководство рудниковых компаний, осуществлявших подвоз "свежего материала". Казалось бы, проделать такое в условиях Марса было практически невозможно, но эта самая практика, как раз, говорила об обратном, и в этом, если вдуматься, не было ровным счетом никаких чудес.
Виной тому были те самые фримены - эти злые демоны, вредившие на каждом шагу прогрессу обеих цивилизаций. Завладев раскинувшимися вокруг Претории - первого города колонии Марс, ставшего впоследствии его столицей, огромными, практически неконтролируемыми просторами, они буквально караулили разбросанные по его периметру рудники, не упуская из виду ничего, что там происходило. Фримены были всюду, казалось, сами камни порождали их из своей плоти, выбрасывая на свет божий с неистовым желанием убивать. Они не прощали колонии ни одной оплошности. Стоило водителю вездехода отвлечься от дороги, любуясь прекрасным марсианским закатом, как под колесами у него оказывалась мина; стоило какому-нибудь молодому солдату в горной местности отойти в сторонку по нужде, и вскоре тело его уже готовили к отправке на родную Землю.
Не менее радовали фрименов и беглецы, и не только из-за уносимых ими гермокостюмов, бывших у них в большой цене; человек, нашедший в себе смелость реализовать побег, конечно же, имел все необходимые качества для того, чтобы пополнить их ряды, - так считали они, и против этого трудно было что-либо возразить. В обще же, искусство побега на Марсе складывалось из двух основных составляющих: умения достать гермокостюм с заправленными кислородом баллонами, и способности счастливо миновать смотровые вышки.
Собственно говоря, этим и отличались все возможные способы побега, как чисто теоретические, так и уже практически осуществленные. Все они теперь стали живо интересовать Эльвиру, почувствовавшую, пусть пока и туманный, вкус свободы. Она стала подолгу сидеть среди заключенных, терпя их липкие шуточки и ужасный жаргон лишь для того, чтобы услыхать какой-нибудь новый случай побега во всех его подробностях. Среди откровенно фантастических историй, которые следовало бы скорее причислить к мифам и легендам, ей удавалось услышать и действительно интересные планы. Но повторять их, конечно же, было бы безумием, а придумать что-то свое ей пока никак не удавалось. Однако голова ее неустанно работала в этом направлении, отбрасывая все, что казалось ей детски наивными и совершенно неосуществимыми. Часто она совершала побег во сне, неизменно терпя при этом полный провал, и просыпаясь от собственного крика. А иногда, особенно после своих "свиданий" с Туром, ею, вдруг, овладевало полное отчаяние, и тогда она безучастно смотрела в потолок, желая для себя скорой смерти от какой-нибудь новой инфекции... Но, как это часто бывает, однажды жизнь сама подкинула ей такую возможность, а ее, живой, изворотливый ум, сразу откликнулся на нее.
В последнее время на "свидания" Эльвиру провожал один и тот же охранник, которого звали Хейм. Это был простой и веселый парень, как говорили всезнающие арестанты, откуда-то из Бремена. Эльвире это ровным счетом ни о чем не говорило, так как она никогда не бывала в Германии. Заинтересовалась же она им потому, что парень буквально прожигал ее глазами, - она чувствовала это, и несколько коротких, брошенных на него взглядов, лишь подтвердили ее предположение. А поскольку голова ее теперь была неотступно занята мыслями о побеге, то это обстоятельство было сразу же "приобщено к делу" ее гибким и цепким женским умом. То обстоятельство, что облегченная работа на кухне благотворно сказалась на ее внешности, только усилило решимость девушки атаковать эту, внезапно появившуюся цель, сделав ее еще одним звеном своей цепи на пути к свободе.
Была и еще одна причина, по которой Эльвира решила "обработать" именно Хейма. В своей жизни она встречала немного мужчин умней себя. Даже те из них, которых можно было таковыми считать, обладали одним существенным недостатком - излишней самоуверенностью, заставлявшей их смотреть на представительниц слабого пола как на существ низшего сорта, а потому потенциально неопасных. Осознание собственной силы, вообще, составляет природу и главную слабость мужчины, и Эльвира хорошо знала это. Хейм же, несомненно, не относился к умным, хотя, возможно, он и стал бы таковым спустя годы, поскольку глупым он ей тоже не казался.
По этой причине задача не представлялась девушке слишком сложной. Несколько дней ее подрагивавшие ресницы обрабатывали молодого конвоира, пока тот полностью не укрепился в мысли, что несчастная девушка влюбилась в него всеми силами своей израненной души. Но Эльвира не распоряжалась временем: Хейма могли в любой момент сменить на другого, да и сама она могла прекратить будить эротические фантазии у увлекшегося ею Тура, а, значит, действовать ей следовало незамедлительно. Поэтому она весьма скоро перешла к делу, и, улучив момент, когда рядом с ними никого не было, буквально бросилась на шею оторопевшему парню, так, что тот не мог не поверить в искренность ее чувств. В тот же день, уже на обратном пути, она отдалась ему возле щита управления воздухозаборниками, под звуки щелкающих реле и мигание сигнализации, то ли восхищавшейся ее способностями, то ли ужасавшейся от человеческого вероломства.
В результате через пару недель у нее уже был гермокостюм с несколькими баллонами воздуха. Она спрятала все это у себя на кухне за стеллажами с посудой, убедив увидавшую это Лизи, ее напарницу, что та немедленно лишится глаза, если только заикнется кому-нибудь об этом. В решительные моменты своей жизни Эльвира могла быть весьма убедительной, и Лизи поверила ей сразу и безоговорочно.
Половина дела была сделана, но вместо того, чтобы воспрять духом, она совсем утратила покой. Теперь уже каждую ночь ее терзали кошмары будущего побега. Она видела себя то задыхающейся от нехватки воздуха, то лежащей посреди пустынной равнины с поломанной ногой; а там, позади нее, уже бежали выносливые, тренированные охотники... Она стала плохо спать, так что даже не склонный к разговорам Тур заметил у нее синяки под глазами. Правда, все это заметил и Хейм, истолковав это на свой лад. "Любовь девушки к нему стала настолько сильной, что терпеть моменты близости с Туром стали для нее еще труднее", - так думала об этом Эльвира и, наверное, была недалека от истины. Она даже подумала о том, как бы ее юный "рыцарь" не натворил чего-нибудь; например, не написал донос на имя какого-нибудь вышестоящего начальника по поводу ее "насильственных свиданий". Но ничто не может длиться вечно, и терзавшее девушку состояние неопределенности вскоре было сметено прочь под напором новых, неожиданных для всех событий.
Все началось с того, что утром 29-го дня 14-го месяца половина заключенных осталась в своих бараках, - дело невиданное, ибо никто не мог вспомнить ничего подобного за всю "рудниковую историю". К середине дня причина этого небывалого события стала известна: нападение фрименов на шедший мимо них по маршруту крупный караван. Условия жизни здесь были таковы, что ресурсы жизнеобеспечения стоили ничуть не меньше, чем сама человеческая жизнь, и это была не жестокость, а спокойно осознанная реальность. Поэтому охрана караванов всегда доверялась самым опытным бойцам, и щедро оплачивалась качественной пищей и водой. Но то, что считалось нормальной охраной еще пять лет назад, теперь уже не было таковой, поскольку силы фрименов все это время медленно, но неуклонно росли. Случай, способствовавший побегу Эльвиры, был лишь первым сигналом новой фазы противостояния фрименов жестокой марсианской цивилизации, и как все первые сигналы, он был воспринят не более как досадное недоразумение. С охраны 23-го была срочно снята добрая половина контингента и отправлена на помощь занявшему оборону конвою.
Это распространившееся среди арестантов, подобно пламени пожара, известие заставило девушку, наконец, решиться. Подстегнутый возникшими обстоятельствами, ее рассудок вмиг завершил построение плана побега, который она вынуждена была принять, как единственно возможный и, наконец, успокоиться. Правда, оставалось еще одно дело, что, как это казалось ей, потонуло среди других, более важных, но теперь, накануне решающего момента, совершенно непрошено всплыло и начало неотступно требовать к себе внимания. Этим делом был Тур... Теперь, когда у Эльвиры появился, пусть пока еще призрачный шанс на побег, к ней начали взывать те, другие, кому жизнь не дала такого шанса. Те, что выходили отсюда со шрамами, хромыми, с обожженными лицами... Сейчас, когда решение о побеге было окончательно принято, Эльвире казалось, что все эти несчастные женщины обращали к ней свои взоры из других женских блоков, а кто и из мира иного, глядя на нее испытующе, вопрошающе... Ничего не решив, она легла в кровать и притворилась спящей, ожидая обычного прихода Хейма.
И он пришел, как и положено, через два часа после отбоя. Она должна была, как всегда выйти к нему, готовая и покорная судьбе. Но в этот раз все было по-другому. Она рассказала ему все (или, вернее, то, что ему положено было знать), попросив помочь, и она очень старалась быть убедительной, потому что в кармане ее брюк лежал самодельный нож, и она, не задумываясь, пустила бы его в ход, почувствовав только лишь его намерение выдать ее. "Да, она сделала бы это!", - но парень лишь кивал головой, соглашаясь с ее планом, и тем самым спас себе жизнь.
Они пошли на кухню, и Эльвира достала свой гидрокостюм, а потом, когда они шли знакомыми ей до боли коридорами, вмонтированные в потолок лампы мигали ей как-то тоскливо и тревожно, заставляя ее сердце стучать чаще. К счастью, по пути им никто не встретился, и Хейм, таким образом, был избавлен от ненужных вопросов о том, куда это он ведет заключенного в полной наружной одежде. Наконец, за очередным поворотом показалась дверь караульного помещения, и Эльвира не знала, вздыхать ли ей с облегчением, или начинать дрожать от страха. Мысли о мести Туру так и не покинули ее. Теперь ее ожидал последний момент, определявший все дальнейшие действия, и девушка ждала его, отсчитывая последние шаги...
Хейм уже давно не докладывал Туру о прибытии Эльвиры, потому что она негласно считалась его "тюремной" женой, и все, от охранника до последнего арестанта, знали об этом. Поэтому она сама вошла внутрь, увидав, что первая комната пустовала. Лишь засаленная колода карт и оставленные за ненадобностью дубинки валялись на старом, затертом диване, видавшем много самой отборной грязи... Теперь отступать было некуда, ибо Эльвира дала себе слово обязательно исполнить ужасную миссию в том случае, если в первом помещении никого не будет. Наверное, такое отсутствие было вполне логичным, учитывая сегодняшнее нападение, но ведь могло бы быть и иначе, ведь здесь мог бы находиться, хотя бы один охранник, и тогда жизнь Тура была бы спасена..., "значит, не мог!" - подумала она, и теперь уже спокойно пошла дальше.
Тур дремал, сидя в своем любимом кресле. Говорили, что, якобы, сидя в нем, он отчего-то чувствовал себя дома, на Земле, и даже, утверждали, что глаза его часто наполнялись чем-то, напоминавшим тоску и сожаление о бесплодно потраченной жизни, впрочем, теперь это уже было неважно.
Эльвира подошла к нему, и некоторое время смотрела на его спокойное, гладкое лицо. Сейчас она уже не испытывала к нему никакой ненависти, - перед ней был просто враг, притом застигнутый врасплох. Она не радовалась этому: за годы работы у нее имелось множество различных способов "отключить" даже такого сильного мужчину, если тот не подозревает об опасности. Но и будить его она не собиралась: "пусть будет так!"
Но Тур, все-таки, открыл глаза; грубые, жестокие натуры всегда обладают отличным инстинктом самосохранения, будто бы самой природе выгодна селекция именно этих представителей рода человеческого. Более того, взгляд стоявшей около него девушки настолько не понравился ему, что в его глазах Эльвира успела прочитать мелькнувшее на миг подозрение, хотя, что же плохого может сделать слабая девушка сильному мужчине, да еще и обладающему над нею по истине, неограниченной властью!
Тур хотел что-то сказать; возможно, предложить ей раздеться и станцевать что-нибудь возбуждающее (Эльвире не раз уже приходилось проделывать такое), но губы его не успели ничего изречь, потому что она сегодня была несклонна к разговорам, - точный, отработанный удар в сонную артерию на какое-то время лишил его сознания...