Воскресенская Светлана : другие произведения.

Миф о Голлифоре

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Цветы, плакаты, хлопающие в ладоши дети. Оживленный столичный аэропорт, соревнование кричащих "Ура!" и кричащих "Спасибо!". А в центре - сирота из глубинки, очень молодой, без образования и без гроша в кармане, совершивший подвиг и проливший кровь. Голлифор был безупречен. Он появился вовремя и стал подходящим материалом для нового прекрасного мифа, который стихийно и бессознательно жаждали творить люди."

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

МИФ О ГОЛЛИФОРЕ

  
  

ОГЛАВЛЕНИЕ

  
  
  
   ПРОЛОГ. УТРО
  
   СЕСТРА И МЛАДШИЙ БРАТ
  
   ЧУДО
  
   АННА
  
   ПОД ОГНЕМ
  
   В СВЕТЕ
  
   ГОЛЛИФОР
  
   ЭПИЛОГ. ВЕЧЕР
  
  
  
  

ПРОЛОГ. УТРО

   Самые ценные минуты нового дня - перерыв между двумя будильниками - я растратила не по назначению. Вместо того чтобы подремать, смотрела на стену и вспоминала прерванный сон: ничего таинственного, ничего нового, а вернулась на ночь любимая такса, давным-давно жившая у родителей, которая во сне лежала у меня под боком и толкалась короткими лапами. Я осторожно постучала по одеялу - пусто. Жалкие у меня стали ночные фантазии.
   По серой комнате солнечным светом повторно разлилась мелодия Грига (знал бы гений, каким печальным целям послужит его музыка). Полседьмого, здравствуй, новый день. Ждать ли от тебя что-нибудь нового? Я посмотрела на телефоне прогноз погоды: холод, ветер, сырость. Осень и вторник. Свободные птицы небесные, вечный объект человеческой зависти, каркали на весь двор о том, что у них нет никакого вторника, как не было понедельника и не будет среды, а мы, люди, живем в альтернативной реальности. Если бы, но ноябрь один на всех. Погрустив инфантильно, я набралась мужества и выбралась из-под одеяла. Еще подслеповатая, устремилась к зеркалу, пошатываясь и почему-то ожидая неприятных сюрпризов. Почему - нет ответа, не в жука же я боялась превратиться, в самом деле. Лицо в отражении не подтверждало этих опасений. За его цвет и исходный вид на сегодня поставила будничное три с плюсом.
   Вереницу ежедневных ритуалов легче запускать под любимые песни. Функция "случайное воспроизведение" - народный способ привнести разнообразие в жизнь. Под легкую музыку легкое пробуждение, легкий завтрак, легкий макияж... Перед началом взрывной гитарной кульминации я выключила песню.
   Все-таки что-то не так.
   Зеркало над раковиной, как и зеркало в спальне, не радовало, но и не удивляло: обиженная утренняя гримаса, нормальное самочувствие. Кошмаров не снилось, это уже выяснили, только с самого момента пробуждения с нездоровой силой стучало сердце, и проснувшаяся раньше меня тревога не сходила под напором чуть теплой воды.
   Что-то, связанное с работой? Не могла найти причин: ни важных встреч, ни горящих заданий не намечалось, приду и зароюсь в свои таблички до беспамятства. А беспокойство такое, как было еще в средней школе, когда я робела перед конкурсом чтецов. До сих пор холодеет внутри от незабываемых летящих строк: "О скромный, маленький цветок, твой час последний недалек..." Непуганая ворона села на карниз у окна кухни. Заглянула внутрь, блеснув черным глазом. "...Сметет твой тонкий стебелек мой тяжкий плуг".
   Давняя привычка заставила сварить кофе, хотя сонливость отступила без боя. Чуть ли не впервые за завтраком я включила новости: жена президента чем-то болеет, в какой-то закон внесли какие-то поправки, где-то по-прежнему стреляют. Ничего, что бы могло повлиять на частоту моего пульса. Попался обыкновенный отвратительный репортаж про мамашу-сектантку, которая зарезала пятнадцатилетнего сына и только спустя четыре года была поймана на продаже экстрасенсорных услуг. Приятного аппетита, неуважаемые зрители.
   Пока красила глаза, перепачкалась тушью из-за дрожи в руках.
   Не о конце света, а об экзотичных рецептах омлета рассказывала телеведущая утренней передачи. Я позавидовала ее высокооплачиваемой улыбке и попробовала примерить на себя похожую. Закончила тем, что просто корчила рожицы перед зеркалом, дурачась по-детски и одновременно разглядывая еще не привычные морщины вокруг глаз. Чем только не занимаются взрослые женщины за дверьми своих комнат.
   Прогноз не соврал: день вобрал в себя все, за что не любят осень. Глядя с высоты на поток прохожих, с разной скоростью шагающих на работу, я думала о тех, кому предстояло сегодня многочасовое сидение на вулкане, бег в колесе или такая скука, что жалко жизни. Хотя в наше время долготерпеливые мученики встречаются редко, большинство же идет на работу, достойную их, или даже любимую. Прямо как моя.
   Тогда почему я не могла заставить себя выйти из квартиры, но завороженно и бестолково смотрела в окно?
   Как оказалось, постояла не зря - пришла светлая мысль узнать о побочных эффектах новых таблеток (вот и вся интрига повышенной тревожности). Усилием воли я включила режим "пожар" и заметалась по квартире, собирая вещи. За опоздание не отчитают, но могут поинтересоваться причинами, которых нет. Грязная чашка осталась в раковине, салат и диетический йогурт - в холодильнике, а их место в сумке заняли шоколад и вафли из тайного ящика. В таком стыдно признаваться, но сама мысль о вкусной еде без ограничений повышает настроение.
   Загвоздка в том, что я не чувствовала ни уныния, ни грусти, ни упадка сил. Только страх, не ведущийся на уговоры.
   Лифт, к сожалению, привез соседку сверху, мышкой жавшейся в углу. Мы поздоровались, отвернули головы и неуютно замолчали. Дисплей со сменяющимися этажами наводил на мысль о таймере с обратным отсчетом, но отсчетом до чего - вот вопрос. Проехав три этажа, соседка подалась вперед и нажала на кнопку.
   - Проверю, заперла ли дверь, - объяснила нервная женщина, выпрыгивая на лестничную площадку, и мне тоже захотелось вернуться к себе, проверить что-нибудь, остаться...
   Стоило позвонить начальнице и взять отгул. Я подумала об этом, уже выйдя на улицу, где раздавал оплеухи мокрый ветер, агрессивно ревела дорога, а страх бил под дых, доводил до головокружения. Но работающая голова и не нужна для привычного маршрута - ноги сами знают, куда идти. В толпе проще покончить с рефлексией, а на работе и подавно не до глубин своего "я". Мало ли с каким самоощущением мы просыпаемся поутру, будничный день расставит все по своим местам.
   В метро творилось что-то странное. Об аварии и терактах не объявляли, по залу не ходили полицейские с собаками, и я не сразу заметила подозрительное затишье в вагоне поезда. Рядом со мной стояла девушка с раскрытым журналом. Спустя две станции я обратила внимание, что она не переворачивает страницы, слепо уткнувшись в рекламу мужской бритвы. Я огляделась на других пассажиров: никто не читал, не дремал, не разговаривал. Те, кто по привычке достал телефоны, просто заняли ими руки, не смотрели в экран. Некоторые, как девушка с журналом, застыли в одном положении, большинство же, как я, вопрошающе переглядывались с окружающими. "В чем дело?" - читалось в глазах старушки, обнявшей свою сумку, большого усатого мужчины в костюме, картинной отличницы в прямоугольных очках. "В чем дело?" - мы зеркально отражали друг друга, и немая паника сплачивала нас вместе.
   - Мама! - порывисто и звонко, на весь вагон, сказал мальчик лет шести. Десятки голов повернулись в его сторону.
   - Что? - встрепенулась женщина, сидящая рядом. - Что тебе надо?
   Мальчик не ответил, как мы ни ждали. Сам не знал, зачем позвал маму, только насупился и по-взрослому подобрался на сидении.
   Еще несколько минут мы продолжали поглядывать на ребенка в надежде, что он нам что-нибудь разъяснит.
   Объявили мою станцию. Ноги по-прежнему несли меня сами, и я выскочила на платформу, столкнувшись с неприкаянным попрошайкой. Забывая просить милостыню, его влажные глаза просили об ответе на тот же общий вопрос. "Извините", - буркнула я в пол и поспешила к эскалатору.
   Наверху образовалось столпотворение. Если вагон поезда казался ловушкой с неопределенной и потому невыносимой угрозой, то, встав на ступеньку, я ощутила чистый ужас перед выходом на улицу. Мои страхи разделяли десятки людей, которые, поднявшись по эскалатору, шли обратно на спуск или просто остановились в вестибюле.
   "Уважаемые пассажиры, проходим! Почему вы стоите?" - кричала дежурная по громкоговорителю. Непорядок, нелепость, это люди с микрофонами должны объяснять толпе, что к чему, а не взывать с вопросами. Но если бы произошла катастрофа, если бы существовала реальная угроза, то нас бы оповестили, верно? "Проходим! Проходим!" - сначала сердито, потом тише, плаксиво: "Почему не проходим...". Конечно, ей тоже страшно.
   Скоро стало не протолкнуться, но, невероятное дело, толпа не шумела, не злилась, да мы и не знали, о чем вопить и на кого роптать.
   - Не получится прятаться здесь целый день, - сказали мне в затылок.
   Я обернулась - за спиной стояла старшеклассница в строгих учительских очках, которая ехала со мной в одном вагоне.
   - Пойдемте? - спросила она и протянула руку с неожиданной самодельной фенечкой на запястье.
   Мне стало стыдно, хотя, наверное, зря. Наверное, подросткам положено проявлять уже недоступную мне храбрость перед сюрпризами мироздания. Или дело не в возрасте? Девочка оказалась не единственной: от толпы отделялись немногочисленные храбрецы, пробиравшиеся к выходу, - люди разных поколений и разного сорта, но значит, схожие в чем-то неявном. Остальные расступались, освобождая им дорогу.
   Все отменяется. Работа, вторник и сладкий обед, ноябрьская хандра и надежный сценарий на каждый день. Взяв за руку незнакомого человека, я шла туда, где что-то произошло. Произошло что-то. Сердце колотилось, закладывая уши, но теперь и не скажешь, почему - от страха или поднимающейся из глубины, захватывающей дух радости.
  

СЕСТРА И МЛАДШИЙ БРАТ
  
   Голлифор и Макс тренировались босиком и без футболок, в черных спортивных брюках, а за их спинами ни следа цивилизации - только холмы, река, лес. Если отбросить детали и проявить немного фантазии, то можно принять сельский пейзаж за картину далеких веков. Кристина фантазировала, будто Голлифор - лорд из старинного рода, известный большими богатствами и большой властью, а все земли вокруг - его владения. Макс был одет точно так же и повторял те же движения, но ни один случайный путник не принял бы его за брата Голлифора; в лучшем случае - за маленького пажа. Что же касается ее самой... На какую роль она сгодится? Знатная леди, писаная красавица, дама сердца молодого рыцаря?
   Кристина прикусила губу, вспоминая свое место, и сердито тряхнула головой. Мечтать вредно, и чем ты старше, тем вреднее. Из нее не получится даже самой одичалой принцессы (да она и терпеть не могла принцесс), а значит, не ей быть главной героиней этой сказки. Раз в четвертый, запыхаясь, Макс свалился на колени.
   - Устал?
   - Д-да... Нет! Только отдышусь, одну минуту.
   Голлифор подал ему руку, помогая подняться, и взял висевшее на ветке полотенце. Тренировка окончена. День за днем их упражнения и товарищеские бои растягивались во времени, но Кристина, сидевшая в сторонке, не успевала заскучать. Для нее просто смотреть - в удовольствие.
   Она подобралась и расправила плечи, когда Голлифор подошел и сел рядом. Тут как тут нарисовался вспотевший Макс с протянутой рукой.
   - Пить хочу!
   Единственную бутылку воды Кристина передала Голлифору. Сделав пару глотков, он поделился с Максом и надел - не камзол, не доспехи, не шелковую рубаху - белую футболку, купленную бабкой Мартой на городском рынке. Без напрашивающихся к случаю торжественных нот и без тени поэтичной горечи он сказал, откинувшись на траву:
   - Я уезжаю через две недели.
   Когда он говорил "через два года", Кристину можно было назвать ребенком. Бесправной школьницей, которая официально находилась под опекой бабки Марты и верила, что через пару лет станет полноценной версией себя, способной принять любое событие с прямой спиной и невозмутимым видом.
   Пару лет пронеслось, но Кристина встретила неизбежное с содроганием. Зато Макс-дурак гордо выпятил грудь.
   - Мы. Мы все вместе уезжаем.
   Вот кто даже не пытался повзрослеть и научиться думать.
   - У вас еще есть время все взвесить.
   - Есть время продать кое-что из вещей. В дороге пригодится каждая сотня в кошельке.
   Необъяснимо, почему эта ребяческая бравада умиляла Голлифора. В ответ он даже расщедрился на улыбку. Поощренная собачка Макс едва не запрыгал от восторга и жажды деятельности - Кристине захотелось привести его в чувство, вылив на макушку остатки воды.
   - Уже нашелся покупатель на велосипед, откликнулся по объявлению. Я с ним созвонюсь, и сразу встретимся в городе.
   Схватив футболку, он вприпрыжку бросился к дому. Со спины ему не давали и тринадцати лет: низкорослость была их наследственной чертой, но женщинам это не так болезненно. Кристина неласково смотрела вслед младшему брату - возбужденному недальновидному мальчишке, предвкушающему приключения и подвиги.
   - Ему нельзя с нами ехать, он несовершеннолетний.
   Выдержав паузу, но не получив ответа, Кристина зачастила:
   - Голлифор, послушай, я не знаток законов, но разве нам не пришьют похищение детей? Марта его опекун, а если подключится полиция, то все планы рухнут.
   - Ты и не представляешь, сколько "если" может случиться.
   - Тем более убережем себя от заведомых неприятностей. - Она волновалась и пыталась говорить напористо, веско, лишь бы не скатиться в заискивание.
   Повернув голову, Голлифор окинул взглядом ее напряженную, жалко съежившуюся фигуру. Вздохнув, поднялся на локтях и сел плечом к плечу. Его невыносимая, мучительная для окружающих привычка - в любой момент и в одностороннем порядке прерывать разговор - была одной из сотен причин ее тайного отчаяния. Он опять молчал, глядя вперед, на реку, где лучи золотили мелкую рябь. Шептала что-то недавно распустившаяся листва на дереве: мало кто знал, что это была их собственная, личная ольха, которую они посадили в первый год переезда Голлифора. Кристина вспоминала, как трехлетний Макс своими бессильными ручонками утрамбовывал землю вокруг ствола, весь в грязи и ужасно довольный. Посадки детей обычно погибают, но ольха вытянулась за одиннадцать лет и стала символом неразлучной деревенской троицы. Повзрослев, Макс досадовал, почему они не выбрали какое-нибудь редкое и благородное дерево, а Кристина предпочла бы самое долговечное. Один Голлифор не придавал значения детским тотемам.
   Нельзя привыкнуть к тому, как вечернее солнце преображает самые бедные, набившие оскомину пейзажи. Просто романтический кадр из романтического кино. И руки у них лежали рядом - протяни, дотронься... Кристина смяла траву под ладонью.
   - Мы не должны его брать с собой, - повторила она, уже не скрывая тоски.
   - Я никого не беру с собой.
   Сказал - как по лицу ударил, хотя, конечно, это он не со зла.
   "Ты можешь остаться сам", - вертелась на языке неубедительная неправда. Неправда, что Голлифор может скучать в их деревушке, довольствоваться природными красотами и обществом какой-то там Кристины. Если бы он родился лордом всех обозримых земель, ему бы потребовалось завоевать свое королевство за горизонтом.
   - Но и ничего запрещать я не собираюсь. Пусть каждый делает, что хочет, а Макс хочет ехать.
   - Нет, он просто мечтает до конца жизни оставаться твоим хвостиком.
   - Ладно, раз это его выбор.
   Голлифор поднялся, взял рюкзак и нанес еще один удар, не оборачиваясь.
   - Лучше подумай, стоит ли тебе ехать со мной?
   Он ушел, а Кристина осталась одна, обычное дело. "О каком выборе он говорит?" - думала она рассеянно, не умея отвести взгляд от его спины.
  
   Толпа на закрывающемся рынке раздраженно толкала и теснила щуплого парнишку, который отказывался идти с ней в ногу. Его затаптывали с разных сторон, а он великодушно жалел всех суетливых людей, у которых была куча дел и не одного Дела. Макс сочувствовал даже скупому парню, с горящими глазами торговавшемуся с ним за велосипед. Печально и стыдно, что для кого-то экономия - это повод для гордости. Самому же Максу открылась радость высшего сорта. Пока его одноклассники и прочие сверстники занимались глупостями в диапазоне от учебы до первых попоек, а втайне грелись подростковыми мечтами о будущем величии, Макс стоял от этого величия в полушаге. Сердце пело, и приходилось сдерживать себя, чтобы вслух не подхватить победный мотив.
   Скоро на войну!
   Презирая гнев толпы, он остановился посреди дороги, залюбовавшись отблеском рая на закатном небе. Не большой ценитель пейзажной поэзии, Макс иногда удивлялся совпадению витиеватых метафор с тем, что взаправду попадается на глаза. Если честно, он сам писал стихи и прятал под матрасом толстые тетради. Если честно, то сочинять ему нравилось больше, чем тренироваться. Даже о войне - далекой, таинственной, запретной, - накопился с десяток исписанных листов: о расставании с отчим домом (точнее с бабушкиным, но это не звучало), о взрослении под огнем, прятках со смертью, усталой победе...
   Он насмешливо озирал попиравшую его толпу. Кто бы знал, что перед ними без пяти минут герой войны и загадочный поэт-романтик, который прославится под псевдонимом. Пока все кругом растратят жизнь на суету и скуку, Макс поможет Голлифору творить историю. Он уже помог, продав велосипед.
   Высокий мужчина в сером костюме и развязанном галстуке выплыл откуда-то и преградил ему дорогу. Незнакомец не спросил, как пройти до остановки, где что купить на ярмарке или не найдется ли у Макса огонька. Он спросил:
   - Вижу, к партизанам собрался?
   Песня сердца оборвалась одновременно с самим сердцебиением. Не веря ушам и глупо озираясь вокруг, Макс пролепетал:
   - Что вы видите?
   - Это. - Незнакомец ткнул ему пальцем в лоб и улыбнулся кривым ртом, почти с умилением. - Открытая книга.
   Что тут можно было ответить? Растерянность Макса, застывшего с выпученными глазами, доставила удовольствие жуткому человеку, который не стеснялся откровенно и беззвучно смеяться ему в лицо.
   - Деньги, конечно, полезная штука, но еще тебе пригодится оружие.
   И в каких это кругах нужно вертеться, чтобы достать пистолет после всех хлопот министра Шейна? Но что серьезные мафиози забыли в сельской глуши? Сотни людей вокруг, базарный шум и яркое закатное солнце почему-то не обеспечивали чувство безопасности. Рука с длинными цепкими пальцами схватила Макса за плечо.
   - Не бойся, а радуйся. Твое счастье, что я оказался в вашем городке и заметил тебя. Мой товар - редкость.
   - Я не из города, я из поселка рядом, - не к месту буркнул Макс, утешаясь, что встретил не самого могущественного телепата.
   Тот пожал плечами.
   - Будешь покупать?
   - Партизаны выдают оружие новичкам, - сказал он и запоздало прикусил язык.
   - Вот только без него ты не доберешься до горячей точки.
   - С чего бы это?
   - Я вижу.
   Сочиняя стихи о войне, Макс воспевал новую жизнь, взросление и отвагу, но не упоминал понятный страх. И хотя незаметная, ненужная гибель - обычная судьба мальчишек-добровольцев, близость к Голлифору вселяла уверенность в невозможности ничего обычного.
   - Я не могу... Мне не хватит... - Он завороженно смотрел на неправильное худое лицо незнакомца, который вполне мог сойти за посланника смерти. - Хорошо, я куплю.
   Разлетелись, как испуганные птицы, все трезвые мысли. Ничего не жаль, лишь бы избавиться от суеверного страха и тумана в голове. Загипнотизированный Макс протянул руку, но незнакомец забавлялся игрой и не спешил заканчивать.
   - Не ношу же я за пазухой весь товар, приятель. Пошли.
   Люди вокруг шумели, суетились и по-прежнему не обращали внимания на незадачливого паренька, глубоко безразличные сначала к его презрению, а теперь - к его отчаянной зависти. Они шли, куда хотели, чтобы делать то, что хотят, пусть даже смотреть телевизор под хруст чипсов, и едва ли ценили счастье этой простой свободы. Макса же вели куда-то на невидимом поводке, отобрав право распоряжаться и ногами, и головой. Свернув на тихую улицу, пленник и охотник попетляли по дворам, пока не зашли в один из десятков одинаковых домов. На втором этаже торговец оружием позвонил в квартиру. Долго-долго шумели замки, запертые на бесконечное число оборотов, пока сердитая женщина в офисном костюме не распахнула дверь.
   Под ее взглядом Макс затрепетал.
   - Зачем ты привел мальчишку?
   Мужчина подтолкнул его внутрь, закрывая дверь за спиной на оба замка. И еще на защелку.
   - Это не просто мальчишка, а наш уважаемый клиент. Будущий герой страны. Правда, приятель?
   Его развязанные замечания попадали в цель, и мышонок в мышеловке не смел пискнуть. Поджав губы, хозяйка кивнула в сторону гостиной.
   - Пойдем-ка поговорим, Ян.
   Не без оснований самодовольный гипнотизер подмигнул Максу, мол, сейчас я все улажу, и на несколько минут избавил его от морока. Из гостиной послышались раздраженные громкие голоса:
   - Мы договорились быть осторожными!
   - Посмотри на него, осторожнее некуда. Мне стало его жаль.
   - Ты само благородство, я тронута! Скажешь это, когда познакомишься с его мамашей. Через сколько часов, по-твоему, она обратится в полицию?
   - Да какая полиция в этой дыре - парочка ленивых свиней. Хватит трусить, нужно хоть иногда, хоть понемногу вынимать голову из песка, иначе зачем все? Тем более что мальчик интересный, стоит внимания. И мы скоро уедем отсюда, нельзя же всерьез опасаться погони.
   Видимо, хозяйка чуть успокоилась, голоса притихли, а слова стерлись до неразборчивого жужжания. Макс надавил на виски, пытаясь прийти в себя и собрать распавшуюся на паззлы картину событий, в результате которых он, Ротшильд, Д'Артаньян и Шекспир в одном лице, превратился в легкую добычу уличного жулика и его злобной женщины. Нашлась, наконец, недостающая деталь в сюжете этого вечера: очнувшаяся жертва незаметно и стремительно сбегает домой.
   Ян вышел из комнаты, криво улыбаясь, едва Макс сообразил развернуться к двери.
   - Время выгодной сделки. Держи. - На протянутой ладони блеснул широкий металлический браслет без гравировок. - Цена полторы тысячи.
   Макс тупо уставился на браслет.
   - Мы говорили об оружии.
   - О самом редком. - Ян кивнул. - Мое способно отводить пули.
   - Я не верю в ваши игрушки! Я не буду платить!
   "Забирайте все, только дайте уйти", - пронеслось в голове в следующую секунду, когда из комнаты вышла женщина и посмотрела так, что подкосились ноги. Простые бандиты не стали бы копошиться: давно проломили бы ему череп любым тяжелым предметом. Неужели его жизнь с молодой поэзией и смелыми планами стоит не больше поддержанного велосипеда? Так и есть, в чьих-то глазах она не стоит ничего.
   - Как хочешь, - сказал Ян без досады, - но твоя бережливость тебе дорого обойдется.
   Макс вырвался из подъезда, пьяно шатаясь. Глотнул, как лекарство, отрезвляющий вечерний воздух и побежал со всех ног, разве что в столбы не врезаясь. Рука до боли сжимала металлический браслет, а кошелек опустел почти вдвое. Кристина будет в ярости.
  

ЧУДО
  
   Кристина была в ярости. Ее вынужденно сдерживаемая злость заняла место главного блюда за семейным ужином, перебивая вкус всех угощений бабки Марты, которая целый вечер хлопотала рядом и мешала устроить громкую головомойку. Кристине пришлось ограничиться угрожающим шипением, склонившись к брату и окончательно лишая его аппетита. Он не отвечал и не оправдывался, только собачьими глазами поглядывал на Голлифора, чья молчаливая задумчивость пугала его больше, чем вдохновенные угрозы сестры.
   - Нет, все-таки я тебе врежу, - сказала она вслух, дождавшись ухода Марты. Тоненькая, невысокая и хрупкая, в моменты злости Кристина была неумолима, стремительна и опасна, как молния. От унизительного подзатыльника Макса спас голос из-за двери:
   - Кристина, помоги мне с посудой.
   Цыкнув языком, она потопала на кухню, уступая место злополучной тягостной тишине. Макс без раздумий предпочел бы поток ругательств. Невозможно представить Голлифора кричащим, взвинченным, сыплющим оскорблениями, но это не значит, что он не умеет сердиться и не умеет презирать.
   - Прости меня. - Макс удержался, чтобы не всхлипнуть.
   - Как же так вышло, - сказал Голлифор, даже не пытаясь изобразить строгость.
   - Я не знаю, я сам не понимаю. На меня что-то нашло, и все сказанное этим вором звучало убедительно.
   - Ты уверен, что это сектанты?
   Он энергично закивал.
   - Точь-в-точь такие, как по телевизору рассказывают. То ли экстрасенсы, то ли гипнотизеры, а вообще-то - уличные мошенники, торгующие побрякушками и зельями. На кровавых маньяков, правда, не похожи.
   Голлифор взял из его беспокойных рук весьма уродливый сектантский браслет и разглядывал покупку с интересом, будто в ней было, что разглядывать. Удостоверившись в чем-то, он отложил браслет в сторону.
   - Не переживай. Завтра поедем в город, и я поговорю с ними.
   На кухне громыхнула посуда, послышалась ругань бабки и сердитые оправдания Кристины, ненавидящей домашние дела. "Никто тебя замуж не возьмет с таким характером", - произнесла свое страшное проклятье кокотка на пенсии.
   - Они не были похожи на кровавых маньяков, - повторил Макс осторожно. - Но все-таки это про них.
   Его слова не произвели на Голлифора впечатления. Он подлил себе воды, разбавляя домашний лимонад Марты, переслащенный, под стать ей самой.
   - В худшем случае сдадим их в полицию и получим вознаграждение. Хотя нам сейчас не до разбирательств. Посмотрим на месте, завтра проводишь меня.
   - Я шел, как в тумане, я не найду дороги.
   - Найдешь.
   - Темные переулки, повороты... И у меня голова была кругом...
   - Ты найдешь, - прервал Голлифор, посмотрев в глаза.
   Сектанты - мелкие шарлатаны вне закона, а их главное занятие - дурачить дураков. При этом они худшие преступники, для которых в виде исключения вернули смертную казнь. Во время ритуала они в обязательном порядке, все до единого, убивают людей, и еще не было случая, чтобы на врачебной экспертизе пойманного сектанта признали невменяемым.
   - Ты уверен, что полторы тысячи того стоят?
   - Дело не в этом. Может, мне просто интересно на них посмотреть.
   Фанатики с неопределенным происхождением и невразумительными целями заслужили титул главных злодеев современности. Не большое преувеличение сказать, что искать с ними встречу - искать встречу с дьяволом.
   Но альтернатива - спорить с Голлифором.
   Вернувшись к столу, Кристина мимоходом все-таки залепила Максу подзатыльник. Следом появилась улыбающаяся Марта со свежевыпеченными кексами на подносе.
  
   Голлифор переехал к ним во втором классе. В вымирающем поселке школа закрылась лет двадцать назад, поэтому ученикам приходилось ездить в ближайший городок. Всего в классе Кристины училось три детдомовца: двое из них почти не отличались от диковатых деревенских детей, а третьим был Голлифор. Для начала он сел с Кристиной за одну парту, через неделю предложил проводить ее до дома, со временем стал задерживаться в гостях, вместе делать уроки, отпиваться чаем Марты. Молодящаяся бабушка не любила даже родных внуков-сирот, навязанных ей на закате ее затянувшихся романтических приключений, но к необыкновенному мальчику она привязалась всем сердцем. Ему только это и было нужно: через год Марта оформила усыновление, и Голлифор стал единственным желанным ребенком в доме. Прекрасным, рассудительным, сдержанным, - приемная "мама" смотрела на него с открытым ртом, она не знала, что бывают такие дети. Правильно, таких не бывает.
   О его настоящем происхождении сведений не поступало - он попал в детдом младенцем-подкидышем, при котором нашли только записку с именем (кто-то усомнился, что это вообще имя, но разбираться не стали). Кандидатов ему в родители прочили разных, от столичных чиновников до сектантов, хотя сам Голлифор, повзрослев, на удивление не интересовался этими слухами. За ним имелась и более насущная, нехорошая тайна, на которую уже не получалось закрывать глаза. О ней знали только Макс и Кристина - от непроницательной Марты им удавалось скрывать ее годами.
   Наступил воскресный вечер, поэтому Кристина готовилась к новой бессонной ночи.
   Она достала чистые платки, наполнила большую миску водой со льдом, купила себе горький шоколад и растворимый кофе. Годы назад Кристина пыталась договориться с Голлифором: легла спать пораньше и попросила, чтобы он разбудил ее перед тем, как сам соберется ко сну. Он не разбудил и провел шесть часов в одинокой агонии. Кристина проснулась ближе к рассвету от резкого и болезненного толчка в груди и только потом услышала беспомощные стоны за стенкой. Макс сопел на соседней кровати, ничем не тревожась.
   Она верила, что ее забота облегчает ночные мучения Голлифора, хотя это было мучением и для нее. Неделя за неделей начиналась с ночи кошмаров, от которых Голлифор трясется в лихорадке, мечется по подушке, как одержимый бесами, и стонет, как раненый. Все, чем могла помочь Кристина, - менять влажные повязки на его лбу. Ни разу, ни малейшим намеком Голлифор не делился своими сновидениями, и хотя Кристина знала, что заслужила немного откровенности, она бы не решилась сделать ему упрек.
   Скрипнула дверь в соседней комнате - оставалось выждать пятнадцать-двадцать минут, пока Голлифор не заснет. О чем бы подумала Марта, заметив ее ночные передвижения? Кристина покраснела и разозлилась на себя. Как тут снова не разозлиться на Макса, который бесцельно копошился под боком, кидая на сестру загадочные взгляды. Наконец, он протянул с деланной беспечностью в голосе:
   - Что-то совсем спать неохота, точно не засну. Давай я сегодня останусь с Голлифором?
   Вот это новости. Кристина предостерегающе сузила глаза. Вместо ответа она предпочла со всем красноречием фыркнуть, но Макс не сдавался.
   - Нет смысла ложиться, ворочаться целую ночь. Я лучше с Голлифором посижу.
   - Посидишь?.. Посидишь! Правда, какие мелочи!
   - Я знаю, что делать, не волнуйся.
   - Хочешь его унизить?
   От ужаса Макса аж назад отшвырнуло.
   Ничего он не знал, да и не должен был знать. Голлифор становится уязвим, слаб и совсем не похож на себя в ночи кошмаров, - разве позволено кому-то, кроме Кристины, видеть его в таком состоянии? Разве можно бесцеремонно лезть в их почти тайну, почти личную, необсуждаемую...
   - Но я справлюсь не хуже тебя.
   Макс сказал это и не понял, как сильно ее обидел, - и хорошо, пусть не понимает. Кристина стиснула зубы, будто бы сдерживая злобу, но на самом деле перетерпев слепой удар неосторожного ребенка. Пятнадцать минут прошло. Она взяла поднос со всеми заготовками и вышла в коридор. Сразу за порогом ее шаги стали тихими, легкими, тень недовольства исчезла с лица. Волнуясь, как в первый раз, она толкнула дверь в комнату Голлифора. Многолетние кошмары пришли раньше нее, педантично по расписанию.
  
   Утром Голлифор встал первым в доме и с головой окунулся в обжигающе холодной реке. После зарядки на берегу он присоединился к семейному завтраку, похвалив омлет с овощами, любовно приготовленный Мартой. Та бы с радостью целыми днями хлопотала рядом, если бы ей позволили, но Голлифор вежливо не позволял. Около полудня, верный своему решению, он вместе с Максом поехал в город на поиски сектантов.
   Больше двух часов Макс водил его кругами, пытаясь распознать смутно знакомый дом. Не слыша ни ругани, ни упреков, он впадал в отчаяние - значит, не отвертеться, придется бродить по дворам и подъездам, пока не откажут ноги. Но вопреки его опасениям, невозмутимая неутомимость Голлифора творила чудеса. После серии неудач они стояли у нужной двери.
   Что и следовало ожидать, на звонок в квартиру никто не отозвался. Хозяева остерегались открывать чужим, а еще вероятнее, их давно и след простыл в городе. Макса не покидало чувство обреченности затеянного крестового похода, но Голлифор не отпускал кнопку звонка, и было страшно его отвлекать.
   Неизвестно, сколько они прождали: каждая минута тянулась дольше предыдущей. Измотанный Макс сел на корточки у стены и продолжил выдумывать проклятья в свой адрес. Голлифор не менял положения и почти не шевелился, пока не услышал шаги за спиной: по лестнице поднимался Ян. Стройный, очень высокий, не лишенный лоска, - ему не составляло труда затеряться среди приличных людей. Вот только "приличным" он не был.
   Не удостоив Макса взглядом, сектант пристально присматривался ко второму гостю.
   - Ты слишком молод для полицейского.
   - Я не полицейский.
   Пару секунд Ян выбирал, что ему предпринять, и выбрал расплыться в кривой, сбивающей с толку улыбке.
   - Тогда добро пожаловать. - Он обратился к двери: - Диана, открой нам.
   В прихожей стояли и выжидали с упорством, достойным незваных гостей: женщина открыла немедленно, кажется даже, с облегчением.
   - Мы пришли за украденными деньгами, - сказал Голлифор, опережая вопросы.
   Что-то (магия или просто ловкие руки сектанта) толкнуло Макса за порог, вслед за Голлифором. Позади снова затрещали замки. Во второй раз за два дня Макс попался в одну и ту же ловушку, только теперь даже гипноза не потребовалось.
   - Какая кража, друзья? Это честная купля-продажа, деловая сделка, если хотите.
   - Вы обворовываете детей. - Ноты презрения - последнее, что ожидаешь услышать от Голлифора, но сейчас в его голосе пробивались именно они - Вы рискуете попасть в камеру смертников для того, чтобы отбирать мелочь у школьников?
   С двух сторон его сверлили взглядами - Макс бы мигом потерял сознание от этого двойного удара. Неприкаянный, он украдкой выискивал вокруг атрибуты темного культа: ритуальные ножи, свечи, сатанинские символы... Ничего подобного, да и хозяева квартиры мало походили на мистиков. Если криворотый Ян изображал из себя манерного, заигравшегося трикстера, то Диана была создана для строгой государственной конторы. Они пара, любовники? Познакомились до или после... посвящения? И если они не психопаты, то что же случилось с их головами?
   - Как тебя зовут?
   - Голлифор.
   Ян повторил его имя, беззвучно разжевывая.
   - Чем ты занимаешься, Голлифор?
   - Ничем. Иногда подрабатываю разнорабочим.
   - Не хочешь продолжить учиться?
   - Нет. Школа не вдохновила.
   - А что тебя вдохновляет? - Он перешел на пошлый полушепот: - Как насчет чудес?
   - Голлифор, пошли отсюда! - не выдержал Макс.
   - Сначала они вернут деньги.
   Сектант посмотрел на Макса, что-то припоминая.
   - А, вы же на фронт собрались, к партизанам. Но и там нет ничего стоящего, вот увидишь. Сейчас все безбожно скучно, даже война. Хотя... опыт не бесполезный. - Решив сам с собой, он кивнул, будто кто-то просил его благословения. - Диана, сколько мы взяли у парнишки? Давай вернем в двойном размере.
   Жуткая женщина беспрекословно пошла за кошельком. Происходящее не укладывалось у Макса в голове. Заполучив пачку денег, он не нашел в себе силы пересчитывать и не стал спорить, когда Ян отказался забрать браслет обратно, посмеиваясь: "Еще спасибо скажешь". Уйти отсюда, как можно быстрее, - только это казалось важным.
   - Вы не ответили на мой вопрос. - Голлифор замер у порога. - Зачем вам все это?
   "Какая разница?" - хотел завопить Макс, но и тогда на него вряд ли бы обратили внимание.
   Отвечая Голлифору, грозная Диана впервые улыбнулась очень приятной, красящей ее улыбкой. Наверное, она улыбалась так раньше, в прошлой жизни, когда была нормальным человеком - подругой, женой, возможно, молодой мамой. А потом она решила вдруг: "К черту" и сама нашла туда дорогу.
   Сектантка покосилась на белую стену в прихожей. Под ее сияющим взглядом ее тень - растекшееся пятно на обоях - задрожала, как поверхность воды, и, как вода от чернил, налилась ярко-черным. Тень стала миниатюрнее и четче, освобождаясь от связи с вещественным миром. Грузное пятно сжалось до силуэта тонкой девушки в длинной юбке. "Давай", - выдохнула Диана ласково. Расправив руки, черная девушка закружилась в нервном цыганском танце, и стоящему рядом Максу показалось, будто он чувствует движение воздуха от развивающегося подола. Тень оставалась нема, но танец ее кричал. Вращения становились быстрее и безумнее, цыганка обернусь юлой или смерчем, намеренно завораживая всех смотрящих.
   Застав публику врасплох, без остановки, она бросилась вперед в попытке вырваться. Макс отшатнулся. Танцующее "я" Дианы, которое было невозможно в ней заподозрить, яростно заколотило по другой стороне стены. Вся ее поза выражала томление и муку. Припав к заслону, заточенная девушка замерла, опала и стекла вниз бледнеющей кляксой, не дождавшись оваций.
   Зрители молчали.
   - Это не фокусы, - сказала Диана тихо, с благоговением, как никто не говорит в обычной жизни, даже о любви и о Боге. - Это чудо.
   Но Голлифор ответил:
   - Для чуда слишком жалко.
   Его слова задели обоих сектантов. После маленького представления возникало множество вопросов, и отчего-то казалось, что выжидающие хозяева настроены на беседу. К великому облегчению Макса, Голлифор предпочел дверь на выход.
   По пути к остановке и всю дорогу в автобусе они молчали. Только один раз Макс набрался духу спросить:
   - Может, сообщим в полицию? Пока они не уехали из города.
   - Давай не будем вмешиваться, - ответил Голлифор, не выходя из своей задумчивости.
   Вероятно, что он, как и Макс, до конца дня вспоминал скорбный танец живой тени на обоях.
  
   Отъезд запланировали на среду, чтобы после дежурной ночи кошмаров у Голлифора с Кристиной осталась еще одна ночь на восстановление. Последние дни перед бегством проходили спокойно, по крайней мере, для посторонних глаз. Макс проявлял необычную и теперь уже бесполезную добросовестность в учебе, почти целиком выполнял домашнее задание, закаляя волю для более славных дел, а вот стихи пока не писал. Он думал о том, как долго его фамилия продержится в классном журнале и сколько записей "отсутствует" успеет собрать, прежде чем ее вычеркнут из списка. "Почему иногда скучаешь по тем вещам, которые не любил? - удивлялся Макс сам себе. - Откуда такая душевная жадность?"
   Кристина не знала, чем себя занять. Багаж у них был скромный, долгих приготовлений не требовалось, книги по основам первой помощи наводили тоску, если не страх. Сама того не желая, движимая известным самомучительством, она смотрела репортажи о войне. На экране сменялись кадры с разрушенными зданиями, развороченной землей, бесформенными телами, в то время как за окном зеленели луга, река отражала небо, дома-соседи доверчиво жались друг к другу. Только безумец променяет мир на войну, зачем ехать в пекло? Кристина знала, что лично ей - незачем, но все-таки она ехала. Пришла пора подвести черту под детством - сиротским, тревожным и горько-счастливым, когда помнишь, что счастье не навсегда.
   В назначенный час, рано утром, Голлифор зашел в их комнату и спросил, как в первый раз: "Вы едите?". Кристина и Макс, полностью одетые, вскочили с постелей и в один голос ответили: "Конечно".
   Провожая их, Марта утроила пир вместо завтрака. Трудно поверить, что до усыновления Голлифора она редко подходила к плите, предпочитая домашним хлопотам общество гулящих мужчин. С тех пор Марта изменилась до неузнаваемости, располнела и превратилась в симпатичную бабушку, которая вкладывает в каждый испеченный пирожок всю свою невостребованную старческую любовь.
   Марта думала, что они уезжают на несколько дней посмотреть столицу. Нехитрый обман позволял им выиграть уйму времени: когда Марта спохватится и развернет поиски, они успеют затеряться в рядах партизан. При первом обсуждении плана побега Кристина спросила у Голлифора: "Тебе ее не жалко?". "Жалко", - ответил он просто, и больше к этой теме не возвращались.
   Снабдив беглецов провизией, Марта проводила их до машины, которую подарила Голлифору на восемнадцатилетие. До последней минуты она продолжала раздавать советы о том, как вести себя в пути и в большом городе, как правильно питаться и не простудиться, как делать покупки и не стать жертвой грабителей. Поток бестолковых наставлений лился неудержимо вместо потока сентиментальных слез. Макс потоптался вокруг бабушки, не сводящей глаз с Голлифора, и буркнул неловко: "Пока". Кажется, его даже не услышали.
   Круглая фигура старушки, по привычке носившей яркие платья, уменьшалась в боковом зеркале автомобиля. Глядя на нее, Кристина ясно видела себя, стоящую рядом и так же тоскливо машущую рукой вслед Голлифору. Сцена реалистичная, имевшая все шансы случиться, леденящая кровь. Автомобиль свернул на пригородную трассу и помчался прочь от потерянного деревенского мира. По радио передавали фронтовые новости, - Макс не успел попросить переключить, как Голлифор прибавил громкость.
   Окна были открыты, пахло дорогой, утром и маем - самым любимым месяцем у всех троих.
  
  

АННА
  
   Собранные деньги позволяли им не экономить на кафе и отелях. Точно преступники в бегах, недавно провернувшие ограбление, они останавливались в самых приличных местах, заказывали сытные ужины и завтраки, спали на широких кроватях и набирались сил про запас. Чем ближе подъезжали к границе, тем хуже становились условия. С тяжелым чувством Макс смотрел на заброшенные дома, сравнивая их в своих черновиках с обугленными телами вокруг драконьего пастбища. Подаренный сектантами браслет неудобно стягивал запястье, хотя до носки выглядел великоватым.
   Гладкое начало пути оказалось чей-то коварной уловкой и вскоре сменилось цепочкой проблем и препятствий, возникающих по нарастающей. Прежде всего, закончилась вода. Кошельки трещали от денег, багажник - от продуктов, но как-то неожиданно стало нечего пить. Солнце палило почти по-летнему, магазины и забегаловки у дороги больше не встречались. Нескоро добравшись до чахлого островка жизни, они сделали привал, спрятали автомобиль в кустах и отправились на три стороны искать воду.
   По большому везению или невезению Макса, на его пути встретилась Анна.
   Блуждая по развороченной деревне, которая уже подвергалась воздушным атакам, он услышал взрыв и повалился на землю, прикрывая голову руками. Полежав в тишине и убедившись, что вражеские бомбардиры его не выслеживают, Макс поднялся на ноги и осмотрелся. Неподалеку взвивался столп черного дыма. Пачкая голубое небо, он всем своим видом отталкивал, угрожал, а может, и предупреждал о чем-то, но все равно пришлось идти - там, где есть огонь, могут быть и пострадавшие.
   Горела, взорвавшись, машина без колес, припаркованная за углом заброшенного склада. Пламя вырывалось наружу через разбитые стекла, как бесформенное чудовище.
   - Что здесь произошло? - раздался женский голос за спиной. Макс обернулся - к нему подошла хорошо одетая девушка.
   - Не знаю. Похоже, вандалы постарались.
   - Ты кого-нибудь видел?
   - Нет.
   Замолчав, они задумчиво, с солидарной грустью смотрели на пиршество злобного огня. Некогда красивый белый автомобиль погибал и превращался в хлам, под стать всему вокруг.
   - Сняли шины, обчистили багажник, но не смогли угнать и подожгли. Зачем, спрашивается? Просто из злости, чтобы нанести как можно больше вреда.
   - Если ты возмущена, то представь, каково будет владельцу машины.
   - Я владелец, - ответила девушка, заслуживая уважительный взгляд Макса, оценившего ее самообладание. - Пришлось отойти на полчаса, чтобы поискать попутчика до военной части. Хотела ехать без остановок и меняться с кем-нибудь за рулем. Мой водитель, нанятый еще в столице, сбежал вчера, хотя деньги взял вперед.
   - Никогда не плати вперед, - вставил Макс. Ей удалось улыбнуться.
   - Спасибо за совет. - Она с любопытством оглядела его с головы до ног. - Давай знакомиться, меня зовут Анна.
   И протянула руку для рукопожатия. Макса смутил этот жест: не к месту вежливый, немного ироничный, но искренне дружелюбный и ломающий стену между двумя незнакомыми людьми. Он пробубнил свое имя и торопливо отпустил ее ладонь.
   - Выходит, у тебя ничего осталось? Все вещи были в багажнике?
   - Не считая денег.
   - Не так плохо
   Анна кивнула без воодушевления. Но кто бы на ее месте не расстроился.
   - Я видела заброшенную стройку неподалеку, нужно потаскать песок и потушить огонь, чтобы не распространился.
   - Брось, нашла, о чем беспокоиться.
   - Мало ли.
   Привыкший слушаться Макс неохотно поплелся на стройку. Анна сняла рубашку, надетую поверх футболки, и принялась сыпать на нее песок. Держа рубашку за оба края, они с серьезными лицами перебрасывали песок на догорающую машину.
   - Значит, ты тоже едешь на фронт?
   - Хочется верить, если не застряну тут. - Она сузила глаза - А что значит "тоже"? Ты как здесь оказался?
   - Я просто... я с другом и сестрой.
   - Старшей, надеюсь?
   Максу не понравился ее тон, и он предпочел не отвечать. Гордо насупившись, он наклонился, чтобы отряхнуть джинсы. Анна достала салфетки из кармана и помогла ему привести себя в порядок: сама она ухитрилась остаться чистой, в то время как Макс напоминал ребенка, вылезшего из песочницы и попавшего в руки проворной няни.
   - Меня ждут, мне пора возвращаться. Не знаешь, где можно набрать питьевой воды?
   - Пойдем, покажу и помогу донести.
   От погибшей печальной смертью машины их путь лежал до последнего выжившего в этом городе кафе, а оттуда - до места встречи с Голлифором и Кристиной. По дороге они разговорились, точнее Анна расспрашивала Макса. С пафосом своего лирического героя он поделился, что он сирота и никогда не знал родителей, оставшись на воспитании у нелюбимой и нелюбящей бабки. Ему льстило сочувствие Анны и еще то, что она хотела ему понравиться, как хотят взрослые понравиться детям, когда заводят доверительную, почти панибратскую беседу, сами не замечая за собой нотки снисхождения и ласки. Другого четырнадцатилетнего парня оскорбило бы такое обращение, но, во-первых, Макс знал, что выглядит младше, а во-вторых, ее ласковый покровительственный тон был ему приятен. Ни Марта, ни Кристина никогда с ним так не разговаривали. О себе Анна рассказала немного:
   - У меня муж - военный, и его серьезно ранили. Вот и все, что мне соизволили сообщить: "Серьезно ранен". Фронт - мертвая зона, оторванная от нормального мира. Подозреваю, что муж участвовал в разгромном сражении, о котором решили пока не распространяться. Я пыталась звонить в штаб, писала, ждала новостей неделю. Как не думать о худшем и не бояться, что мы больше не увидимся? Знаю, мое присутствие не имеет смысла, но я помогу самой себе, если буду рядом. Иногда необходимо сделать хоть что-нибудь, любую глупость, лишь бы перестать лезть на стену.
   Макса не удивило, что она замужем, хотя на вид была студенткой. Люди одного возраста производят самое разное впечатление, взять того же Голлифора, заставлявшего робеть учителей в школе. Анна говорила уверенно, складно, почти по-книжному и очень хорошо держала себя. Рядом с ней хотелось казаться молодцом. Искоса глядя на ее спокойное умное лицо, Макс выпалил высокомерно:
   - Что за чушь. Тебя даже не пустят в казармы.
   - Это мы еще посмотрим, - ответила она добродушно. - Сейчас главное - туда добраться. Как считаешь, моя трогательная история поможет мне поймать машину?
   С щедрыми обещаниями Макс решил повременить. Вместо ответа он завертел головой по сторонам, заглядывая в пустые глазницы зданий с выбитыми окнами: ему не верилось, что когда-то кто-то называл эти строительные останки своим домом.
   Анна тоже осматривалась.
   - И главное, непонятно, кто в этом виноват. Хотя раньше война была еще свирепее, она сметала целые города. - В ее голосе странно зазвенела личная ненависть. - Мы далеко продвинулись, когда загнали войну в клетку, в область одной горячей точки, и объявили это делом профессионалов. Военных министров нужно выбирать среди пацифистов, каким был Виктор Шейн.
   Ее слова напомнили Максу урок в школе, когда задали сделать доклад о выдающихся людях современности, и половина одноклассников запела дифирамбы о Шейне. Из духа противоречия он избрал саркастический тон.
   - Кажется, этого пацифиста застрелили за обедом в ресторане?
   - Да, его убили. Но он погиб не для того, чтобы дети сами бежали в партизаны за подвигами и приключениями, которые заканчиваются в могилах без подписи.
   Макс стушевался.
   - У меня совсем другой случай.
   - И почему же?
   - Потому что я еду с Голлифором.
   Анна нахмурилась.
   - Это прозвище твоего друга?
   - Это его имя.
   - Он тебя старше?
   - Да.
   - В таком случае мне придется с ним серьезно поговорить. - Она тряхнула головой. - Посмотри вокруг, здесь не место для воспитания храбрости, здесь даже дышать тяжело. Но тем замечательнее, что даже здесь можно найти друзей.
   Они познакомились полчаса назад, и, наверное, Анна была старше на целое десятилетие, но Макс принял ее предложение дружбы с внешним великодушием и втайне польщенный. Правда, стоило учитывать, что она надеялась поймать машину.
   Голлифор ждал давно, прислонившись к капоту; Кристина стояла ближе к дороге, скрестив руки, и оба неодобрительным молчанием встретили Макса, вернувшегося с опозданием и с незнакомкой. Чувствуя себя провинившимся, он замялся.
   - Вот, воду принес.
   Зато Анна нисколько не смутилась и бодрым шагом направилась к людям, которые были ей не рады и не пытались это скрыть.
   - Приятно познакомиться. Меня зовут Анна. - Она встала напротив Кристины и протянула руку.
   Точно копируя поведение брата, Кристина оторопело уставилась на нее и с заминкой, неуверенно приняла рукопожатие, представляясь. Макс не разбирался в правилах светского этикета, но про себя заметил, что Анне стоило бы и с Голлифором так же поздороваться. Не приближаясь, она только встретилась с ним взглядом из-за плеча Кристины.
   - У вас есть возможность меня подвезти? Не безвозмездно, конечно.
   - А не объяснишь поподробнее - ты кто?
   Судя по неугасаемой улыбке, Анна не поверила в ее враждебность.
   - Просто жена военного. Еду навестить тяжелораненого мужа.
   Искренние нотки грусти, едва слышный вздох и честный прямой взгляд глаза в глаза Кристине, которая могла сколько угодно напускать на себя суровый ледяной вид, но ее всегда подводило ее девичье сердце. Она обернулась к Голлифору.
   - Место в машине есть, - ответил он, разрешая. Макс обрадовался. Что скрывать, ему понравилась Анна, и ему хотелось ей помочь. С расчетом на продолжение задушевной беседы (открытый от природы, он рос с двумя паталогически замкнутыми людьми) Макс посадил ее рядом на заднее сиденье.
   - Ты учишься, работаешь? - спросил он прежде, чем понял, что она его больше не слышит. Добившись цели, Анна дала волю подавленной усталости, закрыла глаза и на зависть быстро задремала. Под насмешливым взглядом сестры Максу стало немного неловко за новую подругу, но закончилось тем, что они оба заснули, подпирая друг друга плечами. И хотя ему было тяжеловато, кто бы на его месте был против?
  
   Так цепочка горестных обстоятельств привела Анну в очень любопытную компанию. Язык не поворачивался сказать "приятная", но и выбора никто не предлагал.
   Она искренне любовалась Максом, искрящимся жизнью мальчиком, самим воплощением позднего детства с наивным тщеславием и огнем в груди. Недоверчивая, колючая и втайне уязвимая Кристина вызывала сочувствие. Очевидно, что ей жилось несладко: она открыто и без надежды на успех была влюблена в своего Голлифора, не теряя врожденной гордости и силы духа. Анна от всего сердца, хотя, конечно, не вслух, пожелала ей освободиться и расцвести.
   Сам Голлифор портил впечатление от их троицы. Он не был восторженным юношей, ослепленным мечтой или прекрасными иллюзиями. Нет, он производил впечатление человека, который отлично знает, что делает, а делал он отнюдь не хорошее дело. Анна догадалась, что он один был инициатором их бегства в партизаны.
   Уважая порядки хозяев машины, она соблюдала тишину и только к концу дня предложила не останавливаться в неуютных приграничных гостиницах, где рыскают угонщики, да и более отчаянные преступники. Она предложила уступить ей руль на ночь, пока остальные будут отсыпаться, но Голлифор ответил без участия:
   - Спать в машине неудобно и ехать ночью опаснее.
   - Но мы не можем потерять столько времени!
   - Мы - можем. Мы не торопимся.
   Анна прикусила язык. Ее не покидали мысли о муже, до которого никак не доберется жена-неудачница, и она поймала сочувствующий взгляд Кристины. Добрая девушка с наигранным зевком протянула:
   - Лично я так устала, что засну, сидя в кресле. Пока Макс искал нам проблемы, я искала воду и вымоталась, таща два ведра.
   - Нет, мы не будем менять планы, сделаем остановку. - Голлифор обратился к Анне: - Если хотите, можете попробовать ночью угнать нашу машину.
   - Издеваетесь надо мной?
   Он ничего не ответил, чтобы, видимо, не ответить "да". "На место он меня ставит, что ли?" - поразилась Анна, понимая, что сердечные просьбы ей не помогут.
   Счет пошел: это была их первая, самая незначительная перебранка, мысли о которой целый вечер не давали ей покоя. Больше всего она боялась быть неблагодарной и больше всего осуждала в людях неотзывчивость. Препротивное чувство - признавать, что не имеешь права возмущаться, но метаться по комнате от возмущения.
   Еще не раздевшись, Анна подошла к окну. В свете от первого этажа отчетливо виднелся человек во дворе: Голлифор сидел в одиночестве на скамейке. "Что ему не спится? Ведь настаивал на ночлеге". Раздражение на него подкреплялось досадой на саму себя: и почему ей раньше не пришла мысль подышать перед сном и успокоиться? Будучи жительницей большого беззвездного города, Анна верила, что это лучшее средство от тревоги и тяжелой головы - помолчать под ясным ночным небом, но чем дольше она смотрела на Голлифора, тем меньше ей хотелось составить ему компанию.
   Он тоже любитель звезд, или у него обыкновенная бессонница? О чем он размышляет, выкроив себе несколько минут тишины и уединения? Да что вообще у него на уме?
   Голлифор обернулся и поднял голову, ловя ее взгляд. Сильно смутившись, Анна отпрянула от окна и зачем-то задернула шторы.
   "Он просто мальчишка, - думала она, кутаясь в одеяло. - Просто...". В мыслях завертелись клеймящие определения, одно другого хлестче - высокомерный, безответственный, эгоистичный... Сон пришел раньше, чем нашлось подходящее.
   Наутро произошла вторая, уже серьезная ссора. Поднявшись на рассвете, Анна попробовала сменить машину, но местные водители направлялись в противоположную сторону - не на фронт, а куда подальше. Пришлось вернуться к своим нерасторопным попутчикам и ждать как на иголках, пока Голлифор с Максом закончат обстоятельную гимнастику во дворе.
   Наблюдая за худеньким бледным мальчиком с добрым лицом, тонкими руками, слабой грудью, из которой угрожало вырваться бешено бьющееся сердце, она не выдержала и сказала всей троице то, что с первых минут знакомства не давало ей покоя: им нечего делать в горячей точке. Она в подробностях объяснила, что здесь убивают, прицельно и случайно, пулями и бомбами, танками и самолетами. Профессиональные солдаты делают все возможное, чтобы война не затронула мирных людей, которым она не нужна, никогда, что бы они сами себе не придумали.
   - Что же касается современных партизан, то их правильнее назвать смертниками, - заключила Анна. - Хотя у нас почему-то принято уважать самоубийц.
   По лицам Макса и Кристины было без слов ясно, что ее угрозы попадают в цель и созвучны с их самостоятельно вызревшими страхами. Зачем они только продолжают путь? Ответ стоял рядом: Голлифор не снисходил до споров, безразличный к ее красноречию.
   - Я заплачу вам за аренду машины и заплачу водителю, который согласится отвести вас в безопасное место. Я все организую, можете мне верить. - Анна обратилась к Кристине, оставляя строгое "вы" для одного только Голлифора: - Твоему брату хоть есть двенадцать?
   - Мне четырнадцать! - возмутился Макс.
   - Это было его собственное решение, - сказал Голлифор. - Возраст не играет роли.
   - Вы идиот?
   Неизъяснимый ужас, отразившийся на лицах Макса и Кристины, поставил точку в споре. Анна поняла, что проиграла, да и с самого начала не имела шанса на успех, но все-таки она попросила с чувством:
   - Пожалуйста, возвращайтесь домой. Макс...
   Тот подошел поближе к Голлифору, пережидавшему всплеск чужого негодования, как пережидают кратковременную непогоду, на которую и досадовать не стоит. Позволив Анне высказаться, он не счел нужным оправдываться, а дождался затишья и скомандовал просто:
   - Если готовы, то пора выезжать.
   Гордость кусалась и возмущенно шипела, но Анна, притихнув, села на заднее сиденье. Она ехала к мужу, остальное можно было решить позднее. Скоро они доберутся до части, и тогда она скажет патрульным, чтобы ее попутчиков задержали.
  
   Не зря художники и режиссеры призывают ветер, изображая свободу и тревогу. Кристина рассеянно думала об этом, глядя в открытое окно. Тревога была ее второй натурой, свободу воплощал Голлифор. И две эти вещи несовместны. От подобных мыслей не шутка и заплакать, списав слезы на дорожную пыль или бьющие по глазам волосы, но всю меланхолию сбивал Макс, шуршавший за спиной пакетами и фантиками (он с утра до вечера уничтожал сладости, оправдываясь: "Чем еще тут заниматься?"). Анна непостижимым образом сохраняла терпение, не осуждая шумного прожорливого соседа, а безотрывно читала учебник (ей оставался последний год в аспирантуре юридического факультета). Словом, никто из них троих не понял, что произошло, когда в нескольких метрах от машины взорвалась мина. Зато Голлифор сориентировался раньше, чем это было возможно. Он подал в сторону, спасая всех от мгновенной гибели: умрешь - и не заметишь.
   Машина съехала в овраг, в огромную вязкую лужу, и заглохла.
   - Целы? - спросил Голлифор.
   Оглушенные пассажиры не сразу нашлись с ответом.
   - Что случилось? - зачем-то полушепотом произнесла Кристина, стряхивая с макушки чипсы Макса.
   - Маленькая мина. Ничего необычного для этих мест.
   - Нужно вытаскивать машину, - заволновалась Анна.
   - Сначала вещи.
   Опустошив багажник и салон, они принялись толкать полторы тонны металла, увязая в густой жиже. Минут через двадцать, когда все четверо с головой искупались в грязи и досыта ей наелись, Голлифор принял решение:
   - Пойдем пешком до ближайшего населенного пункта.
   - А там что? Вызовем такси? - возразила Анна.
   Ее непочтительный тон, которым нельзя говорить с Голлифором, возмущал Кристину до глубины души. Она не церемонилась в ответ:
   - Оставайся, никто не расстроится.
   Почти вся вода из больших бутылей ушла на попытку немного умыться. Кристина поделилась с Анной чистой одеждой, смотревшейся на ней незнакомо, подстраиваясь под новую владелицу и преображаясь: простой фасон и бледные цвета обрели благородный вид. Навязавшаяся попутчица вызывала у Кристины инстинктивную классовую неприязнь.
   Голлифор и Макс тоже переоделись. Часть провизии они раскидали по рюкзакам, остальное пришлось оставить на обочине. Очень грязные, согнувшиеся от усталости и нагруженные, они двинулись по разбитой трассе. На разговоры не оставалось ни сил, ни настроения. Отвергнутая Максом после утреннего выступления, Анна в одиночестве шла позади, потому что чувствовала себя - и действительно была - лишней. Кристину тяготило ее присутствие, но и прогнать не позволяла совесть, даже если бы решение оставалось за ней одной.
   На протяжении трех часов удручающего шествия им не встретилось ни машин, ни прохожих. Тишина - удобрение для тревожных мыслей, да и нельзя было не думать об их первом столкновении со смертельной угрозой и сотнях угроз впереди. Глупо полагаться на постоянство удачи. Кристина хотела спросить у Голлифора, каким образом ему удалось предугадать взрыв, но он вдруг приостановился, дожидаясь Анну. Следуя его знаку, Макс с сестрой двинулись дальше.
   - Вам тяжело?
   Похоже, Анна опять огрызнулась в ответ. И опять безрезультатно - Голлифор продолжил идти рядом с ней. Создавалось впечатление, будто он намеренно испытывал ее терпение и весело мстил за ее недоверие к нему, за нелепое и непробиваемое "вы".
   Уже в сумерках замаячили огни придорожного отеля. Хозяин у входа оглядел черномазые лица, корку грязи на слипшихся волосах и соврал, что мест нет. Но ему ли не знать, что от некоторых людей так просто не отделаться. "Мы хорошо заплатим за два номера с душем", - сказала Анна с негромким напором и подкрепила слова делом. Кристина подумала, что она сейчас наперегонки с ней бросится в ванную, и не угадала.
   За столиком у двери ужинали трое военных в форме - офицер с благородной сединой и парочка молодых солдат. Едва расплатившись, Анна с чрезвычайно целеустремленным видом двинулась к ним.
   - Добрый вечер и прошу прощения.
   Военные, исподтишка наблюдавшие за новичками, вскинули головы. И хотя Анна выглядела грязной и растрепанной, они подобрались и приосанились.
   - Вы давно с фронта?
   - Еще позавчера воевали, - ответил старший.
   - Под чьим командованием?
   - Генерала Берса.
   Она не скрыла разочарования.
   - Вы слышали про последний бой генерала Кима?
   Один из молодых солдат хохотнул с гаденьким злорадством:
   - Не бой, а побоище, его людей застали врасплох и проучили за глупость. Около трети полегло, включая самого генерала.
   - Лучше придержи язык, - сказал офицер строго. Еще строже он обратился к Анне, подозревая в ней засланную журналистку антиправительственных изданий: - Любопытство гражданских не приветствуется нашей армией. Не охотьтесь за слухами, ждите подтвержденную информацию.
   - Мой муж участвовал в этом бою.
   Офицер устало вздохнул, не обещая этим вздохом ничего хорошего. Он потер переносицу, и когда убрал руку, черты его лица смягчились.
   - Понимаю. Вы не знаете, что с ним, и рветесь к нему через всю горячую точку? Знакомая история и бесконечная глупость, хотя на месте таких мужей я бы чувствовал себя счастливым.
   Анну не ободрила его ласковость, она погрузилась в свои беспокойные мысли и совсем поникла. Кристина решила вмешаться.
   - Наша машина застряла в болоте и вряд ли заведется. Вы не знаете, кто сможет подбросить нас до фронта?
   Военные неуверенно переглянулись, и тогда Макс вставил свое веское слово:
   - У нас есть деньги.
   - Ни за какие деньги не купишь и дня отпуска, - гоготнул солдат-весельчак. - Вы здесь ночуете, да? Мы поспрашиваем местных знакомых, возможно, кто-нибудь согласится подработать.
   - Большое вам спасибо! - отчеканила Анна по-армейски и протянула им руку. Они представились: оказалось, это отец и два сына. С вымученной улыбкой, которая не могла обмануть Кристину, Анна обернулась к ней:
   - Давай ты первая в душ. Я, чувствую, застряну там надолго.
  
   Подходил к концу пятый день их затянувшегося дорожного путешествия. Подступала новая неделя, а с ней и новая ночь кошмаров. Кристина надеялась, что проблемная соседка заснет мертвым сном и не заметит ее ухода. Нежелательно, чтобы и Макс ошивался рядом, - придется поменяться с ним комнатами, и пусть Анна думает, что хочет, лишь бы не лезла в чужие дела.
   Сеть на телефоне перестала ловить еще вчера. До этого они терпеливо отвечали на звонки и сообщения Марты, подробно описывали ей столицу, держа путь в противоположную сторону, и обещали на днях вернуться. Накануне Голлифор отправил Марте последнее сообщение: "Мы еще увидимся, если ты не будешь меня искать". Прочтя это, Кристина долго не могла думать ни о чем другом и, не удержавшись, решила написать вслед: "Не волнуйся за нас. Мы тебя не бросили, мы вернемся, все в порядке". Когда она набрала это сумбурное обещание и нажала "отправить", сеть уже пропала. Они пересекли границу мертвой зоны.
   Ее обыкновенно мрачные мысли - на этот раз о неопределенной цели их добровольных испытаний, прошедших и грядущих, - прервал стук в дверь. Максу было велено зайти, как только Голлифор соберется ко сну, поэтому она одним прыжком вскочила с кровати и поспешила открыть. На пороге стояли братья-солдаты, встретившиеся им внизу.
   - Что такое? Так быстро нашли машину?
   - Ага. Мы войдем?
   Переступив порог, младший солдат прикрыл дверь, а старший приблизился к Кристине, железной хваткой сжал ее локоть и поднес нож к ее лицу.
   - Сейчас ты без лишнего шума достанешь деньги, отдашь нам и спокойно ляжешь спать, хорошо?
   Хорошо... Что "хорошо"? Кристина как-то не расслышала начало фразы. Она завороженно смотрела на лезвие, блестевшее в нескольких ненадежных сантиметрах от ее глаз, как на что-то живое и враждебное. Нет, было не хорошо, а неправдоподобно и зловеще тихо - слышно только, как вода текла из душа за дверью. Потрясенная предательством настоящих профессиональных солдат в настоящей форме, Кристина и без угроз потеряла дар речи. Дрожащими руками она достала из-под кровати рюкзак Анны. Грабители пришли по адресу: толстый сверток с пачкой денег выпал из первого же открытого кармана.
   Заглянув внутрь, солдаты присвистнули.
   - Богатые девочки. А парни ваши, наверно, еще богаче?
   Она замотала головой.
   - Не надо обманывать, ты же такая умница, такая послушная. Милая, - протянул один из негодяев, пока второй прятал добычу по карманам. На грудь Кристины впервые легла мужская рука. - Даже хочется задержаться...
   И тогда она закричала. Неосознанным мощным ударом в живот она оттолкнула его от себя и бросилась к окну - номер находился на первом этаже. Выпрыгнув с ловкостью деревенской пацанки, Кристина попыталась убежать от преследователей, которые были и быстрее, и сильнее, и не дали ей шанса. Нагнав ее, солдат больно скрутил ей руки - к счастью, в суматохе никто не подобрал выпавший нож. Пока Кристину тащили к машине, она продолжала надрывно кричать - сначала: "На помощь! Помогите!"; потом, даже еще отчаяннее: "Нет! Нет! Нет!", когда увидела Макса, прибежавшего на крик и тоже выскочившего из окна.
   Непонятно, на что он надеялся, кинувшись на военных с голыми кулаками. Второй солдат сам пошел к нему навстречу и под вопль Кристины профессионально свалил одним ударом. Пленницу затолкали в машину и нажали на газ прежде, чем из отеля выбежали потревоженные люди.
  
   Все немногочисленные постояльцы столпились внизу. Среди них отыскался военный врач: он осмотрел Макса, подтвердил, что травма не опасна, и распорядился уложить в номере. Голлифора нашли на скамейке на заднем дворе. Возбужденные свидетели наперебой обсуждали произошедшее и напрасно пытались разговорить старого офицера, который скрючился в углу, сидя на корточках и обхватив голову руками, оглушенный и почти не замечающий суматоху вокруг. Он не знал о преступном плане своих сыновей. Анна оглядывалась на него с состраданием и разгоняла зевак с вопросами.
   Не прошло и часа, как похитители позвонили отцу по армейскому телефону. Они обещали, что не тронут Кристину, если офицер придет в "место, где у них в прошлый раз проткнуло шину" и принесет им документы, которые они не захватили из-за преждевременного побега. "Если приведешь хвост, мы свернем ей шею". От Голлифора они потребовали за заложницу столько же денег, сколько украли у Анны, но не сумели бы собрать со всех гостей отеля вместе взятых. Озлобленный голос по телефону выдавал неуверенность и смятение преступников-дилетантов, испугавшихся, что дело зашло так далеко.
   - Что за место? Можно подобраться к ним тайком? - посыпались вопросы сочувствующих и любопытных. Сама по себе новость о грабеже и похищении девушки вызывала слабый отклик, подобные преступления в прифронтовых поселках случались нередко. Вот дезертирство в профессиональной армии - это уже серьезно.
   - Мы не будем рисковать жизнью Кристины, - отрезал Голлифор. - Пойдет только он и я.
   - И я, - сказала Анна.
   Обернувшись к ней, Голлифор склонил голову набок.
   - Зачем вы там нужны?
   Публика беззастенчиво внимала их разговору, поэтому ей пришлось подойти к нему ближе, чтобы он один услышал ее вынужденное признание:
   - У меня есть пистолет.
   Пистолет лежал в боковом кармане рюкзака, и великое облегчение, что грабители не успели до него добраться. Военные во время отпуска сдавали оружие, оборот которого власти в последние годы контролировали с фанатичным рвением. Анна поспешила спрятаться от внимательных глаз Голлифора и вернулась к офицеру.
   - Берите документы и ведите нас скорее.
   Она протянула ему руку, и тогда он нашел в себе силы подняться.
   Назначенное место находилось неподалеку от леса. Офицер выдвинулся первым, его двое спутников немного отстали, чтобы сразу не спугнуть похитителей. Анна боялась вопросов, но Голлифор уточнил только, как сделать выстрел, и потребовал, прямо-таки потребовал, чтобы она передала пистолет ему.
   - Зачем? Чтобы вы наделали глупостей?
   - Вы уверены, что сможете защитить Кристину, если станет жарко?
   Пришлось уступить, но возвращаться в отель она отказалась и не удержалась, чтобы не заметить язвительно:
   - А как же ваша политика: пусть каждый идет, куда хочет?
   Помрачневший, несущий в себе холодный гнев Голлифор окинул ее внимательным взглядом и сразу перестал быть мрачным, улыбнувшись возмутительно покровительственной улыбкой.
   - Вы слишком волнуетесь. Не волнуйтесь.
   Анна покосилась на него с неудовольствием.
   - По-вашему, дело не стоит беспокойства? Хотя, понимаю, вы ничего не боитесь: ни бандитов, ни войны, ни смерти.
   - Почему вы решили, что я не боюсь смерти?
   - Вы мчитесь на фронт, да еще и других за собой тянете.
   - У вас кто-то погиб на войне?
   Она запнулась. На миг потеряла равновесие, но устояла и увернулась от предупредительной поддержки Голлифора. Не в первый раз ее поразила его способность подмечать и верно считывать невысказанные чувства других людей, но тем более непростительна была его манера ни во что их не ставить.
   - Не совсем на войне, но мой отец был военным и погиб из-за этого, да. А я была папиной дочкой.
   - И вскоре после этого вышли замуж?
   Колкость лежала на поверхности, но Анна демонстративно закрыла на нее глаза.
   - Почти угадали, мы подали документы через полгода, в день моего восемнадцатилетия. - Чувство счастья от одних воспоминаний распустилось в ней против всех обстоятельств. Она мечтательно вскинула голову. - Я хотела, чтобы свадьба прошла в сам день рождения, только с нашей бюрократией это невозможно. Наверное, по меркам позапрошлого века мой траур длился меньше, чем это прилично, но я не умею жить вне семьи. А фамилию оставила папину, даже без раздумий и разговоров. Хотя нет, позднее муж сказал, что у другой гипотетической невесты этот номер бы так просто не прошел. Можно подумать, мне требуется его разрешение.
   Анна добросовестно пыталась говорить с ним открыто и просто, по-приятельски, но Голлифор сделал свой вывод из услышанного:
   - Значит, после смерти отца вы быстро вышли замуж, тоже за военного, и подозреваю, он сильно старше вас.
   - На одиннадцать лет, если вас это волнует, - сказала Анна сухо. Он старался ее уязвить, оскорбить, уличить в чем-то, но метил не туда. Можно только пожелать, чтобы все пары были похожи на них с Артуром. - Пытаетесь поставить мне грустный диагноз? Что-то вроде "любящая и счастливая жена" - для вас это вполне уныло?
   - Вполне, - согласился он охотно. - Я не высокого мнения о счастливых.
   Свет фар, проступавший сквозь деревья, предупреждал путников, что до тревожной кульминации остались считанные шаги. Все трое преодолели их уже в молчании. Наступала та редкая минута, когда все прошлое и будущее представляется менее важными, чем происходящее здесь и сейчас. У автомобиля ждали двое мужчин, Кристина сидела в салоне смирно, но была в сознании.
   - Стой! - рявкнул младший дезертир, стараясь выглядеть солидным и грозным и припугнуть собственного отца. - Кто это сзади тебя?
   Офицеру стояло немыслимых усилий, чтобы держаться как офицер, а не растерянный старик с разбитым сердцем, но голос у него надломился от горя.
   - Это друзья девушки, они пришли за ней, принесли деньги. Они не доверяют мне, думают, я ваш сообщник.
   - Пусть остаются на месте, а кошелек бросят на землю. Пока передай документы.
   Быстрее, чем офицер вытащил паспорта из кармана, Голлифор достал пистолет. Не предупреждая и не мешкая, он выстрелил в ногу говорившего солдата и попал, стреляя в полутьме и впервые в жизни. Со всех сторон поднялись разноголосые крики - боли, неверия, ужаса. Точно и не слыша их, Голлифор прицелился во второго.
   - Пожалуйста, не надо!
   Анна схватила его за предплечье, вцепившись обеими руками и взволнованно заглядывая в глаза: ее близкое, освещенное слабым светом лицо с выражением беззащитности, жалости и детского страха загораживало от Голлифора его вопящие мишени.
   Он долго смотрел на нее - уязвимую сейчас и не гордую, - прежде чем опустить руку. Перепуганный отец и спасенный старший брат, забыв обо всем, вместе кинулись к раненому, который метался по земле от боли.
   - Нужно. Стрелять. В воздух, - выделяя каждое слово, уже не с мольбой, а с гневом сказала Анна. Опасность миновала, и она беспрепятственно отобрала у него пистолет. - Больше вы оружие не получите.
   - Вы им лучше распорядитесь?
   - По крайней мере, между калечить или не калечить, я выберу не калечить. Между убивать или не убивать, выберу не убивать.
   Ругаться было глупо и некогда; Анна побежала к автомобилю, чтобы помочь Кристине выбраться. Потерянная в пространстве и пошатывающаяся, как тонкий стебелек на ветру, пленница все-таки оказалась целой и невредимой.
   - Ты в порядке? Нужна помощь? В отеле есть врач.
   Кристина не отзывалась. Она посмотрела снизу вверх на подошедшего Голлифора и, молча обойдя Анну, обвила руками его шею. Голлифор гладил ее растрепанные волосы, утешая одним прикосновением.
   Разместив раненого на заднем сиденье, они вернулись в отель, где передали преступников на попечение хозяина. У порога ждал Макс: он совсем оклемался, хотя выглядел хуже сестры из-за сочного кровоподтека в пол-лица. Несмотря на все потрясения, они решили уехать немедленно, пока окружающие не спохватились. Наличие огнестрельного оружия у гражданской молодежи наделало шуму. Пришлось в спешке, как угонщикам, скрываться на машине военных, присвоенной ими без угрызения совести.
   Для начала они вернулись к своей полузатопленной машине за спальными мешками и другими вещами, полезными в партизанской жизни. После часа пути, уже глубокой ночью, Голлифор свернул к опушке и объявил привал для сна. Кристина и Макс с непостижимым пониманием отнеслись к его распоряжению, а у Анны просто не нашлось слов. Если ехать без остановок, то к утру они бы уже добрались до части, однако на ее убеждения и простую просьбу уступить ей руль, Кристина ответила хлестко: "Если твоего мужа можно было откачать, это сделали без твоей помощи. Если нет, торопиться тем более некуда".
   Спальные мешки расстелили недалеко от дороги, только Анна осталась в машине на карауле. Солнце еще не собиралось просыпаться, и она с горечью думала о каждом упущенном часе. "Артур, родной, что бы с нами ни происходило, пожалуйста, давай потерпим немного и встретимся". Откинувшись в кресле, Анна погружалась в душную полудремоту, слыша сквозь нее звуки оживленной весенней ночи и чьи-то болезненные, отрывистые стоны.
   Она уронила голову набок, ударяясь об оконное стекло, и открыла глаза. Это был не сон о раненом Артуре: поблизости действительно раздавались неразборчивые мужские вскрики, от которых ее сразу пробил озноб. Анна хотела включить фары и боялась это сделать. Кричал Голлифор - страдальчески, бессвязно и, очевидно, не в здравом рассудке. Не с первой попытки, неимоверным усилием воли Анна заставила себя выйти из машины. В темноте она едва не споткнулась о лежащего Макса: бедный мальчик, натерпевшийся страха, провалился в сон и ничего не слышал. Идя на молящий зов и свет бледного фонаря Кристины, она увидела их, спрятавшихся за деревьями. Стонущий Голлифор ворочался без сознания, Кристина склонилась над ним и заботливо протирала его лицо влажными бинтами. Печаль и нежность придавали ей тайную, не предназначенную для чужих глаз красоту, но когда она подняла голову, услышав шаги, ее взгляд исподлобья загорелся злым огнем.
   - Убирайся.
   Не из любопытства, но из чувства долга Анна подошла поближе.
   - Кристина, что это с ним? Он болен?
   - Он спит, а ты уходи!
   В этот момент Голлифор так сильно дернулся на месте, что повязка упала с взмокшего лба.
   - Спит? - переспросила Анна. - Да он в агонии!
   - Его часто мучают кошмары, - сказала Кристина сквозь зубы. - Будить опасно, нужно просто переждать.
   Когда они едва не взорвались на мине, было страшно, и когда шли к бандитам-дезертирам - тоже, но сейчас было по-другому, хуже, до чувства какой-то исходной беспомощности. Незнакомое, совсем мученическое выражение лица Голлифора действовало на Анну цепеняще, разом сковывая тело, рассудок, волю. Кристина наблюдала за ней с горьким злорадством.
   - Иди-ка сюда, если хочешь помочь. Я отойду на несколько минут, а ты посиди с ним и следи, чтобы повязка оставалась на лбу. Когда прохладно, ему чуть легче.
   Дождавшись ее робкого кивка, Кристина ушла. Анна одиноко возвышалась над спящим, укрывая его своей тенью. Помедлив, она опустилась рядом на колени, сама не понимая причин охватившего ее трепета. Точно рыба на суше, Голлифор хватал губами воздух, метался по земле и не мог выразить словами свои страдания, если и существуют подходящие слова... Сердце Анны сжималось от неясных предчувствий. Она не знала, что думать и что делать.
   - Эй, - позвала она осторожно. - Проснитесь.
   Никогда он ее не слушал, не слышал даже, безразличный к ее повелительному голосу, которым она нередко приструнивала, кого хотела. Анна наклонилась ниже и повторила, с каждым разом все настойчивее:
   - Проснитесь! Проснитесь! Проснитесь!
   Не проснулся бы только мертвый, и пронеслась жуткая мысль, что Голлифор сейчас не здесь, не на этом свете. Дрожащими пальцами Анна подняла упавший на траву бинт, сполоснула в миске с водой и положила на горячий лоб. Не успела она расправить повязку, как ее руку накрыла и крепко сжала рука Голлифора.
   Все закончилось мгновенно - он затих. В одну секунду прекратились бессвязные стоны и метания. Его рваное дыхание выравнивалось, как у спортсмена после забега. Его душа возвращалась из ада в безопасный мир снов. Сбитая с толку, Анна не смела пошевелиться и освободить руку; на ее глазах происходило что-то необыкновенное, она никогда не имела дела ни с чем подобным. И с первого раза поняла, что предпочла бы не иметь впредь.
   Нескоро оглянувшись, она заметила Кристину, которая стояла поодаль у дерева и наблюдала за ними, тоже не нарушая безмятежную предрассветную тишину.
  
   Высокому майскому солнцу и громко влюбленным птицам не удалось разбудить Макса: он проснулся от легкого похлопывания по плечу, и понял, что это Анна, раньше, чем услышал ее голос. Не успел он надежно закрепиться на ногах и завершить сладкий первый зевок, как она взяла его за подбородок, поднимая к себе сонное лицо с наливным синяком. "Все равно хорош", - сказала Анна одобрительно, точно ей нравилось вгонять его в краску. Еще она взяла привычку класть руку ему на голову. Не трепать нахально волосы или гладить, как котенка, а просто накрывать его макушку своей ладонью. После односторонних нежностей и быстрых утренних сборов они обменялись телефонами: их ждал последний рывок, последние часы пути до сомнительной цели.
   По дороге к партизанам Макс растерял все желание пополнять их ряды, но сейчас его беспокоило не только это. Если честно, ему было жаль новообретенную подругу - он бы интуитивно поставил на то, что ее муж погиб.
   Голлифор и Кристина держались даже более отстраненно и замкнуто, чем обычно: без лишних слов, но с избыточной деловитостью они собрались в дорогу, позавтракали и заняли передние кресла машины. У них прошла тяжелая ночь понедельника, Макс все понимал. Чтобы разрядить обстановку в неуютном салоне и отвлечься от апокалиптического пейзажа за окном, он предложил Анне сыграть в "лабиринт" на листе в клетку. От третьего подряд проигрыша брата спасла Кристина, едва ли не впервые подавая голос с самого утра.
   - Ого, - сказала она.
   Макс поднял голову. Правда, было чему удивиться: на обочине пустой трассы, протянув руку и оттопырив большой палец, нарисовалась, подобно миражу в пустыне, разряженная девчонка. Невысокая, стройная, не старше Кристины, с пышно уложенными волосами и ярко-розовой сумкой через плечо. Эта непрактичная кукольная сумочка издалека выделялась на фоне белоснежной юбки-солнца выше колен.
   - Откуда она здесь взялась? - спросила Анна, хмурясь.
   - Придется спросить. - Голлифор затормозил.
   Не просто бойкая, а сознательно обнаглевшая автостопщица с первой минуты дала понять, что ее внешний лоск не распространяется на ее манеры. Запрыгнув в машину, как в свою, чуть ли не на колени к потеснившемуся Максу, она заявила весело:
   - Всем привет, меня зовут Тоня! Есть что-нибудь пожевать?
   Вместо ответного приветствия остальные только хмыкнули, вслух или про себя. Кристина открыла бардачок и с подчеркнуто нерадушным видом передала ей пачку крекеров.
   - Опять мы подбираем каких-то странных девиц.
   Анна в долгу не осталась:
   - Опять какие-то школьницы рвутся провести каникулы в горячей точке.
   - Я не школьница, я совершеннолетняя, - огрызнулась Кристина.
   - Совершеннолетняя - значит, все, уже не жалко?
   - Не надоело нас учить?
   Спорщиц отвлекал громкий жизнерадостный хруст крекеров. Девчонка вертелась и толкалась, устраиваясь поудобнее. Чужие люди или чужие ссоры ее не смущали; она не выглядела благодарной и, похоже, не понимала, как дико смотрится со своими розовыми аксессуарами и уложенными кудряшками на фоне войны. Такая глянцевая и беспечная, будто ее по недоразумению телепортировали с подростковой вечеринки.
   - За полчасика доберемся до части?
   - Ну а ты что там забыла?
   - Подрабатываю.
   По лицу Анны пробежала тень.
   - В каком смысле?
   - Ой, какие неприличные мысли у приличной девушки. - Тоня засмеялась с набитым ртом. - Я приношу солдатам и партизанам удачу, на войне это особо дорогой товар! Еще подлечиваю немного... Сейчас покажу.
   Она вытерла руки о сиденье и повернулась к Максу, трогая его огромный синяк. Обратной стороной другой ладони Тоня провела по своему рту и вместе с крошками от печенья стерла прежнее лицо. Даже ее глаза невероятно изменились, стали выразительнее и темнее. Без прежней улыбки, строгая и взрослая, она глубоко вдохнула, тихо выдохнула, и вместе с теплым дыханием Макс почувствовал странное покалывание от ее прикосновения. Не больное, но хуже, пробирающее до костей или до души. Хотя все вокруг молчали, он без слов и без зеркала понял - на его лице не осталось и следа от удара.
   Сделалось неловко, как если бы целительница действительно сотворила что-то неприличное. Подобное чувство Макс испытывал раньше, когда на стене чужой квартиры страстно и тоскливо затанцевала ожившая тень.
   - Ты сектантка? - спросила Анна без определенного выражения.
   Переменившаяся обратно Тоня отстранилась от Макса и пожала плечами, как ни в чем не бывало.
   - Вообще-то мы себя так не называем.
   Еще помолчав, Анна попросила:
   - Макс, откинься подальше, пожалуйста.
   Послушный ее голосу, он бездумно вжался в сиденье. В следующую секунду Анна рывком подалась в сторону и схватила сектантку за волосы, завалив ее на колени Макса. Не давая опомниться, она приставила пистолет к ее виску. Нападение заняло несколько неуловимых мгновений.
   Макс жаждал провалиться в кресло, он часто, испуганно задышал и жалобно посмотрел на сестру с Голлифором. Взволнованная Кристина развернулась к ним. Голлифор почти не следил за дорогой, тоже наблюдая за тем, что происходило за его спиной.
   Анна склонилась к своей заложнице, беспощадно сминая ее завитые прядки и надавив дулом на ее голову.
   - Осторожно, - просипела Тоня. - Вдруг мальчика ранишь.
   - Я сдам тебя полиции. Тебя осудят и усыпят, как старую кошку, - сказала Анна сквозь зубы.
   - Но я не кошка и очень молодая, не жалко тебе меня?
   - Кого ты убила, чтобы стать сектанткой? Мать или отца? Кого еще из своих подружек подговорила устроить резню в доме?
   - Мои родители живы-здоровы, хотя могли и умом тронуться, давно о них не слышала. Больше всех ко мне сестренка была привязана, с ней-то и пришлось... расстаться.
   Сектантка наигранно вздохнула, чуть ли не шутя. Анна болезненно побледнела, как будто это касалось ее лично, и лично ей Тоня принесла страдания.
   - Ты ведь не сумасшедшая, - сказала она тихо.
   - Я не сумасшедшая.
   - Тогда зачем? Зачем так поступать со своей семьей? Зачем... с самыми близкими?
   Сектантка неудобно изогнула шею, чтобы посмотреть ей в глаза.
   - А ты попробуй.
   За вертлявой девчонкой, которую не станешь принимать всерьез, проступали черты совсем другого человека или существа иной природы - Макс не в первый раз видел сектанта, и снова ему показалось, будто он столкнулся с чужаком из параллельного мира.
   - Хватит, отпустите ее, - наконец, вмешался Голлифор.
   Не спуская глаз с заложницы, Анна замотала головой.
   - Мало ли какой трюк она выкинет!
   - Она едет лечить раненых, вы не слышали?
   Ни тревоги, ни раздражения, ни даже иронии не прозвучало в его ровном голосе. Анна выпрямилась. Освобожденная Тоня мигом, как неваляшка, приняла вертикальное положение и поправила прическу.
   - Спасибо, красавчик. - Она развязано приобняла Голлифора за плечи, но, встретившись с ним взглядом в зеркале, перестала улыбаться и отстранилась.
   - Вы намерены содействовать убийце?
   - Она не мешает. А вы сами замужем за человеком, убивающим профессионально и в большем количестве.
   Анна вспыхнула.
   - Мой муж - герой страны! Вы действительно не видите разницу?
   - Я вижу брешь в вашей логике.
   - По-вашему, все, кто воюет, - палачи и злодеи?
   Он не ответил прямо, он сказал:
   - Мы сами едем воевать.
   Кристина закусила губу. Макс шумно сглотнул. Они подписывались только на риск, а Голлифор, выходит, оценивал военное дело с разных сторон, но тоже, несмотря ни на что, подписался. Суровое признание уловила и Анна. Люди ее склада не привыкли, чтобы им затыкали рот, но у Голлифора это получалось самым естественным образом. Убрав пистолет, она заключила без возможности компромисса:
   - Я ненавижу сектантов, и, если вы хотите ей помочь, нам не по пути.
   - Хорошо, выходите.
   "Дождалась!" - подумал Макс с горечью. Сколько можно спорить, бесславно отстаивая свое право на последнее слово? Анна заслуживала упреков: после нескольких дней, проведенных вместе, она упрямо не желала понимать, с кем имеет дело. Даже Кристина дернулась и очень удивленно посмотрела на Голлифора.
   Анна казалась растерянной, но и уступить не могла. Забавляясь ее замешательством, Голлифор стал нарочито медленно сбавлять скорость, пока машина не затормозила. Он смотрел на Анну весело и вполне дружелюбно, но при этом терпеливо ждал, когда она выйдет.
   Убедившись, что это не розыгрыш, Анна поджала губы и толкнула дверцу машины, в порыве детской обиды хлопнув ей изо всей силы. Не зная, куда себя деть от досады, она потопталась на дороге, зачем-то пошла назад и вернулась, но свежий воздух ее остудил. Вспомнив что-то, она заглянула обратно в салон, не стесняясь выглядеть неловко.
   - До встречи. - Ее ладонь легла Максу на макушку. Анна строго обратилась к Голлифору: - Берегите их. Они нужны вам не меньше, чем вы им, что бы вы о себе не думали.
   Дождавшись, когда она посторонится, Голлифор дал газ, так же неторопливо набирая скорость. Одинокая девушка с рюкзаком в руке оставалась позади на мертвой трассе.
   - Пешком до казарм идти часов пять, - заметил Макс робко.
   - Думаю, не меньше шести, и то бодрым шагом, - ответил Голлифор невозмутимо.
   Кристина и Макс притихли, но смотрели на него вопрошающе, до последнего ожидая, что он передумает и затормозит. Он прибавил скорость, улыбаясь собственной шутке, которую больше никто не мог понять.
  

ПОД ОГНЕМ
  
   Об их недолгой партизанской жизни Макс впоследствии вспоминать не любил. И даже больше: он запрещал себе это делать, поставил глухой и мощный блок. На то у него имелись неочевидные причины.
   Дорогу к укрытию партизан показала Тоня. Первое впечатление от их лагеря оставило новичков в кислом недоумении: в глубине леса раскинулась уютная база отдыха в палатках. Это было сборище молодежи маргинального склада, не только парней, но и девушек, - Макс сразу заприметил несколько влюбленных пар. Смеющиеся или скучающие, бойцы одинаково слонялись без дела: кто-то устраивал пикник на траве, кто-то играл в карты, кто-то пел под гитару. Гораздо позже Макс убедился, что время от времени небольшие группки делают вылазки и портят всем настроение, если возвращаются с ранеными или убитыми.
   Новобранцев приняли с распростертыми объятьями, хотя на тщедушного школьника поглядывали косо. Макс же наблюдал за партизанами с разочарованием. Это были не романтические герои, а неловкие люди с неблагополучным прошлым, туманным будущим и бардаком в голове. Самое обидное, что он отлично вписывался в их компанию.
   Вводный инструктаж и экскурсию по округе проводил музыкант и певец, высокий и длинноволосый шестнадцатилетний парень, взявший себе птичий псевдоним Дрозд. Свободная рок-звезда партизанских лесов, он охотно расстался со званием самого младшего в отряде, а в благодарность предложил приемнику свое покровительство. Подражая Голлифору и сестре, Макс в любом обществе старался держаться особняком - напустить на себя загадочный вид и сохранять гордую дистанцию со всеми - только у него это плохо получалось. Без усилий со своей стороны он почти сразу нашел в лагере друзей. Особенно ему нравился сосед Дрозда по палатке, выпускник художественного училища, тоже с прозвищем - Зэт (про себя Макс не без самодовольства отметил, что творческие люди тянутся друг к другу). Застенчивый и вежливый экс-отличник Зэт сбежал на фронт, чтобы написать "полотно, которым отметится наше поколение". Многие скромные тихони вынашивают на редкость нескромные амбиции, впрочем, у Макса амбициозные люди вызывали симпатию. На фронте Зэт не нашел ожидаемого источника вдохновения. Кажется, уже после приезда троицы новобранцев его работа над обещанным шедевром двинулась с мертвой точки, но художник делал зарисовки украдкой, в уединении, и хранил тайну своей задумки.
   Впервые встретив людей искусства, Макс не удержался и прочитал им несколько стихов. Начал с ранних "Похороните меня под ольхой" и "Я верю в звезду, носящее имя твое...", а заканчивал сочиненным уже в дороге. На тихой опушке странно раздавался грозный, раскатистый голос мальчика, чеканившего, вскинув голову, неясные строки:
   "Ты плотина на мели. Бравым волнам путь не дашь.
   Ты защитница земли? Или стылой грязи страж?"
   После выступления дебютант приник и сжался в ожидании страстно желанной похвалы, но вместо этого Дрозд спросил:
   - Что это у тебя за браслет на запястье?
   В самых общих чертах Макс рассказал им про сектантов.
   - А ведь партизаны похожи на них, - с видом философствующего старца изрек Зэт.
   - С чего это вдруг?
   - И тем, и другим все надоело, они отрезали свое прошлое и нашли себе альтернативную реальность.
   - По такой логике куча людей - кандидаты в сектанты, - пробубнил Макс недовольно. Пусть он и носил "заговоренный" браслет, его отталкивали эти безумцы, ему хотелось спрятаться от них, отгородившись стеной.
   Друзья по интересам скрашивали тоскливые партизанские будни, которые начинались с общего собрания и распределения заданий. День за днем Максу доставалась стирка или мытье посуды. Он пытался примкнуть к Кристине, пополнившей бригаду медсестер, но там лишние руки не требовались - всех тяжелораненых отвозили в армейский госпиталь.
   Голлифор присоединился к разведчикам. Они ходили по парам, максимум по трое, и обычно пропадали с утра до вечера, пытаясь поближе подобраться к врагу, чтобы прощупать уязвимые точки для диверсии или атаки. Разведчикам доставалось больше всех. Прошло немало времени, прежде чем Макс признал за партизанами чуть ли не единственное отличие от мирного населения - в той или иной степени они все считались со смертью. Они держали ее в уме, принимали ее возможность для себя и для тех, кто рядом. С другой стороны, Макс вспомнил бабок из деревни, которые похоронили своих родителей, мужей, а иногда и младших родственников, но позднее всерьез волновались и отвратительно скандалили из-за "надвигающегося" соседского забора или прогоревшей скидки в магазине. Наверное, и у партизан выветрится экзистенциальное чувство. Для Макса же короткая военная служба обернулась суровым испытанием верности. Макс его прошел, но это не доставило ему никакого удовлетворения, а тем более - гордости. Гордиться было нечем.
   Однажды вечером, после общего сбора, Дрозд пел сентиментальную песню на его стихи, о чем знали только они двое. Покраснев от жара костра и волнения, Макс с жадностью ловил каждое слово знакомого наизусть текста и чувствовал совершенное счастье - без славы и подвигов, о которых фантазировал недавно. Вдруг оказалось, что нет ничего важнее и радостнее, чем дослушать песню до конца, но где-то на середине второго куплета подошел Голлифор и позвал его с собой. Макс замешкался.
   - А ты не хочешь... тут посидеть? - спросил он, смущаясь: ему было мучительно отвлекаться, говорить что-то, перебивая страстный голос певца. Голлифор отрицательно качнул головой и отошел в сторону.
   Вспыхнув, Макс поплелся следом, но едва волоча ноги, оглядываясь на Дрозда, забывшегося в песне; на Зэта, покачивающегося в такт музыке; на лица слушателей - кажется, одобрительные, кажется, им нравится... Было на удивление неинтересно, зачем его позвал Голлифор, который несколько недель почти ни с кем не общался, занятый вылазками и какими-то своими делами.
   - С завтрашнего дня предлагаю ходить в разведку вдвоем, - сказал он.
   После удара под дых последовали разъяснения. Макс невпопад кивал и соглашался без вопросов, но как будто глотая гвозди. Началось с того, что Голлифор вообще отказался от напарника и поссорился с командиром отряда, не удовлетворившегося объяснением: "Мне все удобнее делать одному". Командир не переносил независимого новичка, без особых заслуг завоевавшего уважение других бойцов, завидовал его авторитету и боялся за свое лидерство. "Я скорее пошлю с тобой твоего мальчишку, чем нарушу ради тебя боевой порядок!" "Хорошо, на Макса я согласен", - преспокойно ответил Голлифор, оставляя начальника с открытым ртом.
   - Ты можешь отказаться.
   Макс отрицательно затряс головой, боясь собственной трусости.
   На следующий день об этом узнала Кристина. И сразу после завтрака позвала брата прогуляться. Углубившись в сказочный утренний лес, Кристина шла по нему темной тучей и угрожающе молчала. Плохо спавший Макс тоже не наслаждался прогулкой. Полночи он убеждал себя в том, что давно, еще перед побегом, клятвенно отрекся от страха, и повторял шепотом свое довоенное стихотворение "Ты салютуешь новой жизни. Ты без пяти минут солдат...". Ради новой жизни, а не ради партизанского дела он должен измениться и возмужать, но у него никогда ничего не получалось.
   - Ты понимаешь, какой глупой будет твоя жизнь, если она здесь закончится? - Кристина заранее подбирала крепкую, внушительную фразу.
   Макс не придумал ничего лучше, чем пробубнить:
   - Я с Голлифором. - О каком взрослении может идти речь, если с языка срываются такие вещи?
   - Он не отвечает за тебя. Ему и себя одного хватит вот так, - сказала она горько, проведя в воздухе черту выше головы.
   Ближе к полудню Голлифор забрал Макса на первую полевую миссию. Беспокойство сестры и жалостливых товарищей оказалось напрасным: честно говоря, Макс даже не понял, что произошло. Голлифор завел его вглубь лесной чащи, не объясняя, куда и зачем они пробираются, хотя сам, без сомнения, продумал конечную цель их похода. Достигнув подозрительной, неизвестно кем проложенной тропки, Голлифор попросил подождать его на месте и скрылся за деревьями. Через несколько минут он вернулся, забрал Макса обратно в лагерь, и на этом все. На следующий день их вылазка прошла по такому же недоделанному сценарию, и через два дня, и далее, далее. То, что разведчики возвращались с пустыми руками, - обычное дело, но Макс-то лучше других знал, что Голлифор не занимается бесполезными вещами.
   После недели мучительных терзаний - тревога напополам с любопытством хуже зубной боли - Макс решился ослушаться и подглядеть за ним. Получилось подкрасться достаточно близко, чтобы увидеть, как Голлифор достает из кармана свернутый лист бумаги и прячет за камнем. Сделав это, он прямиком направился к укрытию Макса, очевидно, сразу заметив слежку. И пусть он не рассердился ("Правильно, имеешь право знать"), Макс всем сердцем пожалел, что отказался от своей честной неосведомленности.
   Партизанам не везло в последнее время. Диверсии срывались, вражеские отряды уходили прямо из-под носа командира, за который его как будто кто-то водил. Пока вокруг продолжалась настоящая война, ему и его скучающим людям приходилось играть с противником в бесконечные прятки. Нервы у командира сдавали: после очередного провального набега он при всех и без повода сорвался на Голлифора, несолидно взмахивая кулаками. Голлифор не сказал ни слова, зато за него вступились другие бойцы. Сначала один голос из толпы: "Эй, хватит", потом вмешалась еще пара человек, и, в конце концов, командира заглушил стройный хор заступников. Макс был из тех немногих, кто молчал. Ему очень не хотелось думать о содержании и адресатах писем, оставленных в лесу на отдаленной тропке. Лишь после того, как Голлифор при нем встретился с вражеской группой - женщиной-офицером и двумя солдатами, - договариваясь о чем-то, Макс бросил ему на обратном пути скорее упрек, чем вопрос:
   - Ты ведь не расскажешь нашим, что мы вышли на противника? Хотя можно устроить засаду...
   - А ты так хочешь их убить? Ничего, убьете других.
   После возвращения в лагерь тем вечером Макс сразу улегся спать и, отвернувшись от соседей, не выдавая себя ни звуком, ни лишним движением, заплакал. Он впервые ясно осознал, что это значит - быть не на стороне своих или чужих, тех или этих, а на стороне Голлифора, не признающего само понятие "наших". Хорошо это или плохо, Макс не знал, но слезы текли неудержимо, не дожидаясь его решения.
   Заметив перемены в настроении младшего товарища, Дрозд и Зэт списали это на обычный ожог новичка на войне. Голлифор присматривался к нему еще внимательнее, но не щадил, а наоборот - испытывал все большей откровенностью. Уже не раз они ходили на встречи с врагами вместе, как соучастники. И хотя Макс ничего не слышал, стоя в сторонке, он видел то, чего не хотел. Однажды на тайной встрече знакомая девушка-офицер появилась без сопровождения, передала Голлифору какие-то схемы или карты, а потом несмело поцеловала в губы. Отстранившись, она смотрела на него, красная и заискивающая, и Голлифор легко погладил ее по щеке.
   По дороге обратно он первым прервал тишину.
   - Ее зовут Агата. Она думает, что в конце войны я сбегу из страны и буду жить с ней.
   Глядя под ноги, Макс угрюмо молчал, только сухие ветки с хрустом ломались под его тяжелыми сапогами. Голлифор продолжил:
   - Я не тороплюсь ее переубеждать...
   - Даже не думай, что сможешь от меня избавиться, - перебил его Макс, впервые в жизни говоря с ним хрипящим от злости голосом.
   А Голлифор впервые, улыбнувшись обезоруживающей благодарной улыбкой, вместо ответа протянул руку и с дружеской лаской, совсем как Анна, накрыл ладонью его макушку.
  
   Пресловутое крещение огнем - оборот речи, который раньше представлялся Максу поэтичным и метким, а теперь резал ухо, скрипел на зубах, - случилось с ним только через два месяца партизанской жизни. Накануне вернулись разведчики с донесением о вражеской группе из несчастных шести человек, сделавших привал в лесу. Уязвленный и взвинченный командир распорядился обрушить на них почти треть отряда. После черной полосы неудач ему требовалась яркая победа - неважно, какого значения и качества, лишь бы гарантированная. Четырнадцать партизан направились в атаку, и Макс решил, что лучшего случая для первого боя не представится. Он попросился в отряд не ради подвигов или не оправдывавшей стихов "новой жизни" - ему просто хотелось быть заодно с теми, кто называл его боевым товарищем.
   Перед выступлением он выбрал позицию подальше от Голлифора. Как бы странно это ни выглядело, Макс оставил его далеко за спиной, шагая в числе первых. Чувство сопричастности, обостренное чувство их лихой молодости и летнее небо, особенно высокое в лесу, наполняли его грудь обещанием новых, совсем новых стихов. "Устав от громких, увесистых слов, я расскажу однажды о том, как шел по лесу с группой бойцов, забыв, кто мы и куда мы идем". Клочок далекой голубизны над деревьями стал шире, и Макс глядел вверх, слушая простой щебет птиц и такие же простые, не в муках рожденные строки. Это, впрочем, не помешало ему услышать громовую, ничем не предвещаемую команду за спиной:
   - Ложись!
   Такому голосу и тону Голлифора нельзя было не подчиниться. Макс рухнул на землю, как по щелчку отключив голову, над которой немедленно засвистели пули.
   Отряд попал в засаду. Началась не атака - расстрел. Снайперы, скрывшиеся на возвышенности, палили по широкому склону, где некоторые неопытные партизаны заметались, как перепуганные жуки. Макс зажмурился, зажимая ладонями уши. Тишина, птицы и ясное небо исчезли секунды назад, а в их существование уже не верилось. К слившему с развороченной землей поэту подполз Голлифор и заслонил его собой от выстрелов.
   - Нужно укрыться за деревьями!
   "Нет", - сказал Макс неслышно, давясь грязью, но, открыв глаза, он уперся взглядом в распластанное мертвое тело и захотел броситься наутек, не дожидаясь команды. Было страшно не как ребенку или трусу, не как человеку, - это страх, уравнивающий всех живых тварей. Столько пуль, пущенных в его затылок, в его спину, предназначенных для его смерти.
   Пули летели мимо. Пригнувшись, Макс и Голлифор добежали до спасительных деревьев, но не замедлились, пока хватало сил. Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем Макс вспомнил себя, выходя из состояния затравленного зверя. Во время побега он не различал дороги и с удивлением заметил, что Голлифор не потерял направление, а вывел их обратно к лагерю. Навстречу вышла белая-пребелая Кристина. Как выяснилось впоследствии, кроме них вернулось еще двое уцелевших и раненый командир.
   Макс не спрашивал, он бы просто не посмел, но испытал живительное облегчение, когда Голлифор, сжалившись, сам сказал ему: "Я знаю, что ты думаешь, но здесь я был не причем".
   Зэт и Дрозд, точнее их тела, остались в лесном овраге. Один приехал на войну с гитарой, другой - с мольбертом, а война встретила обоих грубой свинцовой прозой. Сильнее всего в этой потери Макса поразило то, что художник может умереть, так и не став по-настоящему художником. Деревенский мальчик из слабой школы, он ничего не понимал в живописи, да и не видел толком работ Зэта, но почему-то был уверен в его таланте и большом будущем. Теперь выходит, что никакого будущего не случится, а вверенные ему картины никогда не увидят свет. Именно это показалось Максу самой несправедливой, не укладывающейся в голове катастрофой. Он почувствовал свой долг хоть что-нибудь сделать там, где уже ничего не поделаешь. Он дал себе обещание, что если выберется из горячей точки, то без отлагательств свяжется с Анной, живущей в столице и, конечно, просвещенной по части всяких культурных дел. Она подскажет, куда отнести работы Зэта, чтобы их растиражировали и опубликовали, но для начала - устроили выставку в большой, уважаемой галерее с высокими потолками и белыми колоннами. Сердцем же этой выставки станет великое незавершенное полотно, которое Зэт называл своим главным произведением и прятал у себя в палатке, занавешенным рваной курткой и пакетами.
   Раскрыв тайник, Макс увидел небольшой портрет. Не претендующий на изящность, без экспериментов с формой и цветом, без символов и аллюзий. Это был простой и невероятно точный портрет Голлифора. Краски художник выбрал темные, ночные, и почти не проработал фон, ограничившись размытыми тенями, - ясно только, что Голлифор сидит у костра. Огонь бросает блики на его лицо и волосы, тревожно отражается в его глазах...
   Определенно, Анне не понравится эта картина.
  
   Война не война, ужас не ужас, - что бы ни происходило в лагере и вокруг него, у партизанской медсестры Кристины превыше всех дел оставалось одно добровольное дежурство - в первую ночь недели у постели Голлифора. Они наловчились незаметно уходить со спальным мешком вглубь леса, где бы его крики и стоны никто не услышал. Впрочем, насчет "никто", находясь в дремучей чаще по соседству с врагами и дикими животными, нельзя быть слишком спокойным, поэтому кроме бутылки с водой и бинтов Кристина брала с собой пистолет. Впервые она чувствовала себя по-настоящему полезной и защищала Голлифора от реальной угрозы, а не только от невидимых демонов, которых все равно не могла разогнать.
   Зато она могла гладить его по лицу и уговаривать ласково:
   - Тише-тише. Все в порядке.
   Содрогаясь от непостижимых кошмаров, он, по-видимому, ей не верил.
   Кристина гордилась его успехами. Популярность Голлифора в лагере росла тем быстрее, чем больше провалов допускал озлобленный командир. Складывалось впечатление, что Голлифор метит на его место, но он брал выше - он искал способ примкнуть к армейской части. Это казалось невозможным сразу по трем причинам: солдату должно исполниться хотя бы двадцать пять лет; перед службой необходимо окончить военное училище, и, главное, руководство армии на дух не переносит партизан, которые компрометировали саму идею профессиональной войны. Официальные лица призывали их вернуться домой и больше не показывать свой нос в горячей точке. Однако почему-то всегда находятся те, кого тянет в огонь.
   Кристина не знала, что движет Голлифором, не знала, что именно у него на уме, но в целом склад его ума она понимала, и верила, что Голлифору все по плечу. Аккуратно и разборчиво он собирал вокруг себя людей. На последней встрече "ближнего круга" обсуждалась новость, знаменующая начало переворота, - в ходе разведки Голлифору удалось выяснить, когда и где вражеский конвой собирается перевозить офицеров-военнопленных, включая генерала Брика. Откуда можно достать такую информацию? Кристина попыталась выведать это у брата, но тот невнятно пролепетал, что Голлифор во время вылазок оставляет его в лесу в безопасном месте и не привлекает к делам.
   Для перехвата военнопленных Голлифор собрал десяток бойцов. "Не бери Макса, - попросила Кристина в разговоре наедине. - Я знаю, что ты думаешь о запретах, и знаю, что ты прав; но в этот раз, пожалуйста, не бери Макса". За самого Голлифора она отучилась бояться. В ней тоже теплилось это детское или слепое благоговение, эта глубокая уверенность, что Голлифору покровительствуют высшие силы, и пока он не закончит со своими делами на земле, он неуязвим. Грязная и мелкая война ему не угроза.
   Операция по освобождению генерала Брика и других офицеров закончилась оглушительным, неправдоподобным триумфом партизан. О таких победах поют песни и снимают фильмы. Одно замешательство от засады обернулось роковым ударом для конвоя с военнопленными. Но еще сильнее были потрясены сами спасенные, перешедшие в руки к отряду "оборванцев", которых привыкли называть занозой элитной армии. В тот памятный день на героев-партизан обрушилась слава: вся страна рукоплескала их подвигу, весь мир узнал их имена.
   Голлифора привезли на машине - он потерял сознание от потери крови, залившей пол в салоне и навсегда пропитавшей заднее сиденье. Пока партизанки оказывали ему первую помощь, генерал Брик распорядился о вызове медицинской бригады. Тяжелораненого забрали на вертолете вместе с Кристиной и Максом и несколько дней в госпитале отвоевывали у смерти. Если бы Кристина вела личный дневник или в будущем задумала написать мемуары, то вместо воспоминаний об этих днях она оставила бы чистые листы. Только когда опасность миновала, Кристина вместе с Голлифором вернулась с того света и первым делом удивилась, каким маленьким и хилым выглядел ее брат.
   Позднее, уже встав на ноги, Голлифор сказал:
   - Сам виноват, поплатился за гордость. - Она не поняла, и он пояснил: - Я решил не брать у Макса браслет.
  
  

В СВЕТЕ
  
   Цветы, плакаты, хлопающие в ладоши дети. Оживленный столичный аэропорт, соревнование кричащих "Ура!" и кричащих "Спасибо!". А в центре - сирота из глубинки, очень молодой, без образования и без гроша в кармане, совершивший подвиг и проливший кровь. Голлифор был безупречен. Он появился вовремя и стал подходящим материалом для нового прекрасного мифа, который стихийно и бессознательно жаждали творить люди.
   У страны давно не было героев, замененных на "хороших профессионалов", и народ истосковался по блистательным самородкам. Голлифор умел блистать; это Кристина с Максом робко жались за его спиной, пока он принимал шумные почести сдержанно и вежливо, не теряя лица. Даже когда старая мать генерала Брика со слезами расцеловывала его щеки.
   Властям пришлось смириться. Стоило ему подняться с больничной койки, как на его грудь нацепили ордена и медали (никто, кроме Марты, не потрудился запомнить их названия) и выписали угнетающе круглую сумму денег. Две трети этой суммы он переправил Марте вместе с комплектом наград. Предварительно Голлифор долго и терпеливо говорил с ней по телефону, обещая пригласить в столицу как-нибудь позже. Хуже собаки на привязи, брошенная старушка рвалась к нему, но слишком боялась ссоры и не смела ослушаться.
   Через несколько дней после прибытия в столицу ему назначили прием в Белом доме. Голлифор предложил поехать всем вместе, втроем, и Кристина так ценила это предложение, что согласилась без раздумий. Хотя, конечно, она бы предпочла запереться в номере отеля, прячась от любой публичности.
   Пришлось вести Макса в магазин за его первым в жизни костюмом. В отличие от Голлифора, легко переодевавшегося в разную одежду, Макс даже в дорогих рубашках и пиджаках выглядел детской версией Маленького Бродяги. Когда он в седьмой раз вышел из примерочной, беспомощно закатывая рукава, уставшая и раздраженная Кристина смерила его мрачным взглядом, хлопнула себя по лбу и не к месту, звонко расхохоталась до слез. Не менее измученный и потерявший самоконтроль Макс кинул в нее смятый галстук. Они со смехом перебрасывались попавшимися под руку тряпками на глазах у возмущенных покупателей, пока продавец не вывел их из бутика.
   Платье для себя Кристина выбирала уже в одиночестве. Она подолгу стояла у зеркала, искренне не понимая, красива ли она, но никому, ни за что на свете не задала бы этот вопрос. Потянув резинку, Кристина распустила волосы и грустно улыбнулась своему отражению.
   Ей было девятнадцать, она не помнила себя вне любви и в глубине души мечтала войти в переполненный приемный зал Белого дома под руку с Голлифором. Наградой за ее старания послужил его одобрительный взгляд. По приезде Голлифор открыл дверцу машины и помог ей выйти, но дальше оставил ее с Максом, а перед журналистами, фотографами и гостями президента предстал уже без спутницы.
  
   Художественный прием, когда персонажи ломают "четвертую стену", Максу никогда не нравился. Между тем среди министров, депутатов и высокопоставленных военных, примелькавшихся по телевизору, он чувствовал себя так же, как если бы оказался в окружении мультгероев или актеров театра, по ошибке выдернутый на пышно украшенную сцену. На него никто не обращал внимания, ему было неуютно и скучно. Через полчаса он облюбовал себе укромный уголок за фуршетным столом. Озираясь по сторонам, Макс акулой заглотил крошечное пирожное и, ощутив душевный подъем, решил провести шумный торжественный вечер за тихим чревоугодием.
   Его вдохновляющие планы разделила его сестра.
   - Еще танцы будут, слышал? - Заняв соседний стул, Кристина с неприязнью оглядела зал с почтенной публикой. Богачи и новоявленные аристократы ее раздражали, хотя она не причисляла себя к обиженным и обделенным, никогда не знала настоящей бедности, - ей просто не нравилась их самоподача и общество.
   Минут через десять к фуршетному столику подошел и Голлифор, временно отделавшийся от новых знакомых. Притворяясь, что заинтересован выбором закуски, он начал вполголоса:
   - У меня к вам небольшая просьба...
   Из-за спины его настигла, мешая договорить, эмоционально неуравновешенная мать генерала Брика. Она тщеславно претендовала на роль покровительницы народного героя и выражала свою благодарность, как умела, пытаясь перезнакомить его со всей столичной элитой.
   - Голлифор, хочу представить вам хороших друзей моего сына, генерала Артура Кима и его супругу Анну Шейн.
   Позади нее, создавая неблагоприятный фон для ее маленькой округлой фигурки, стоял высокий подтянутый мужчина с мягкими чертами лица, которого держала под руку Анна в длинном платье почти до пола. Ее смеющиеся глаза блестели ярче ее сережек с драгоценными камнями-звездочками.
   Она подмигнула Максу из-за плеча мужа и приложила палец к губам, прося не говорить лишнего. Впрочем, Макс все равно не смог бы произнести ни слова, он давился пирожным, зато скривившееся лицо Кристины было слишком красноречиво.
   - Нашего бравого Голлифора вы, конечно, уже узнали, - продолжила старая болтушка Брик. Причины возникшего внезапно замешательства оставались для нее загадкой. - А это его младший брат и сестра...
   - Мы с Голлифором не родственники, - перебила Кристина резко.
   Старушка испугалась и замолчала. Заботясь то ли о ней, то ли о своей репутации, Анна поспешила ее устранить.
   - Господин президент приехал, интересовался вашим здоровьем. Не хотите подойти к нему, пока его не перехватили? Артур, будь добр, проводи, пожалуйста.
   Дождавшись их ухода, Анна повернулась к Максу, вздохнула и виновато развела руками.
   - Ну прости.
   - А перед нами ты не хочешь извиниться? - спросила Кристина со злостью.
   Анна посмотрела на нее, избегая смотреть на Голлифора.
   - Вам разве есть дело, кто я такая?
   - Ты обманщица! - выпалил Макс
   - При всех своих недостатках, нет. Я жена военного, которая поехала на фронт, узнав про его ранение, но не могла направо и налево называть свою фамилию. Почему тебе важно звание моего мужа и должность моего отца?
   Проследив ее взгляд, Макс заметил в зале бюст покойного военного министра Виктора Шейна, который передал дочери свой строгий профиль, да и более существенные черты - теперь сходства казались несомненными.
   - Все, пойдем отсюда, - отрезала Кристина, вставая, но через пару шагов убедилась, что ни брат, ни Голлифор не двинулись с места.
   - Как воевалось, Макс? - спросила Анна мягко.
   Макс уставился в пол, упрямо склонив голову. Что он мог ей ответить? Рассказать о Зэте, Дрозде и кровавом расстреле, о двойной игре Голлифора и его ранении, о помертвевшем лице Кристины и о своей предвоенной лирике, которая никуда не годилась? Вместо этого он выдавил через силу:
   - Не понравилось.
   Им овладела обида и жалость к себе, но Анна сделала шаг вперед и обняла его, разгоняя воспоминания, как солнце тучи.
   - Какое счастье, что ты жив и здоров.
   Беспомощный перед ее нежностью, Макс не сразу отстранился, покраснев до ушей. Лицо Анны светилось.
   - А в другом конце зала очень вкусный марципан.
   - Я не знаю, что такое марципан, - буркнул он и поплелся за ней.
   Вечер налаживался. Когда заиграл оркестр, Анна взяла Макса за руки и закружила в не слышащем музыку танце, беззаботно и весело, как кружатся дети на утреннике. Это казалось хорошей шуткой - так танцевать, паясничая, в пышном приемном зале, в окружении важнейших из важных лиц, и Макса не смущали чужие взгляды. Вдвоем валять дурака не стыдно, да никто и не станет смеяться над Анной Шейн. Ее дружбе с неизвестным мальчиком только умилялись.
   Совсем иной танец, на контрасте, она показала вместе с мужем, плывя по зале лебединой парой, отдаваясь течению медленной музыки. Они хорошо смотрелись вместе, знали это и позволяли окружающим любоваться ими, а сами с удовольствием любовались друг другом, не отрывая глаз. Перед третьим танцем подошел Голлифор и тоже пригласил Анну.
   - Вы умеете? - спросила она, не пытаясь быть любезной.
   Голлифор иронично поклонился.
   - Не хуже Макса.
   - Кажется, вы до сих пор хромаете после ранения?
   - Перестань, что это с тобой? - удивился Артур Ким. Не то оправдываясь в шутку, не то жалуясь, он дружелюбно обратился к Голлифору: - Простите, моя жена бывает занудой.
   - Я знаю, - ответил он, не отвечая на его улыбку.
   С видимой неохотой, чтобы не спорить и не объяснять свой отказ, Анна все-таки согласилась станцевать с ним. Очень странный у них получился танец. Сойдясь, они больше не обменялись ни словом и, кажется даже, не встретились взглядом, стоя лицом к лицу. Анна старалась смотреть мимо плеча Голлифора, ни на секунду не расслабившись в его руках. Ее движения, все ее тело, от ног до мышц лица, что-то сковывало. Что-то накрыло ее грузной тенью, нарисовало беспокойные складки на лбу. Голлифору так и не удалось заглянуть ей в глаза. Она поспешила отстраниться и уйти, едва оборвалась последняя нота, раньше всех танцующих дам, и еще долго хмурилась. Веселость и праздничная легкость покинули ее на этот вечер безвозвратно.
   Ее подозвала к себе женщина лет пятидесяти, худая до костлявости, слишком бледная и слишком прямая, c невыразительным, испорченным скукой лицом. Макс вернулся к притихшей и погрустневшей сестре.
   - Узнаешь, кто это? - Она указала на новую собеседницу Анны. - Жена президента.
   Сам Филипп Леви появился позднее всех. Как фейерверк или хлопушка, припрятанная до кульминации торжества. Он по-отечески приобнял Анну, обронил мимоходом короткую шутку, помахал гостям, подмигнул журналистам и молодецки запрыгнул на невысокую сцену для неизбежной, но хотя бы короткой речи.
   - Мы устроили сегодня праздник без календарного повода, и этот праздник удался. Так называемые первые лица государства, включая меня, собрались здесь не потому, что нам больше нечем заняться. Мы собрались именно по той причине, что дел всегда слишком много, и мы забываем о прочих важных вещах. Например, сказать друг другу "спасибо". Если у нас не находится времени на благодарность, то это тревожный звонок. Позвольте, я начну с человека, которого благодарит вся страна, который стал воплощением всенародной готовности постоять за себя и прийти на спасение ближнего. Уважаемый наш Голлифор, прошу вас!
   Под взрыв усердных аплодисментов, от которых потом долго горят ладони, под одобрительные возгласы министров, генералов и их умиленных жен, в щедром свете ламп и собственном блеске Голлифор поднялся на сцену и принял награду из его рук. Макс оглянулся на Анну, чтобы посмотреть, аплодирует ли она вместе со всеми. Без радости на лице и без участия, как кукла или как стоящая рядом жена президента, но она аплодировала. Макса охватило гордое удовлетворение от того, что первая леди и дочь Шейна выражают почтение Голлифору.
   - Думаешь, это все? Он добился, чего хотел?
   Прекрасно зная ответ, Макс задавал глупые вопросы с надеждой на утешение, да только обращался не по адресу.
   - Не прикидывайся дураком, - ответила Кристина сердито.
   Когда Голлифор спустился со сцены, она воспользовалась правом первой его поздравить, чтобы возобновить, наконец, давно прерванный разговор.
   - О чем ты хотел нас попросить?
   - Последите, пожалуйста, за одним человеком. Он пока не двигается с места, но при случае мне самому не удастся отлучиться и пойти за ним.
   Голлифор указал на мужчину во фраке официанта, дежурившего у непопулярного столика с салатами. По спине Макса пробежал холод, собираясь за шиворотом куском льда: это была даже более невероятная встреча, чем встреча с Анной, но отчаянно нежеланная, жуткая. В притаившемся официанте он с первого взгляда узнал сектанта Яна.
   - Кто это? - спросила Кристина.
   - Вор, который однажды украл наши деньги. Нужно выяснить, зачем он здесь. Макс, будь осторожен, не встречайся с ним взглядом, пусть он не знает, что мы его заметили.
   Кристина сразу поняла, о ком речь, и тоже казалась взволнованной.
   - Пожалуйста, Голлифор, давай сообщим охране, - Макс слышал, как плаксиво звучит его голос, но ничего не мог с собой поделать.
   Голлифор покачал головой и вернулся обратно в толпу.
   Злой рок существует, и он неумолим, - теперь Макс знал это наверняка. Раз связавшись с сектантами, уже невозможно от них избавиться, на любом повороте, в самый непредсказуемый момент они будут подстерегать на пути, и однажды все это плохо закончится. Максу хотелось спрятаться от темной мистики за спиной надежной и рассудительной Анны, если бы ее снова не взяли в оцепление. Президент стоял между ней и ее мужем, заправляя беседой, которая, по-видимому, не увлекала только его жену. Достав телефон, Нина Леви вежливо раскланялась и направилась к выходу. Выждав пару минут, Ян отделился от колонны и двинулся вслед за ней.
   Или не вслед? Может, он просто успел стянуть все серебряные ложки и решил, что пора домой? Макс был бы очень признателен за такой финал, но Ян прошел вглубь сада, в неосвещенную беседку, где его уже ждала жена президента.
   Покорно выполняя свою миссию, Макс с ловкостью бывшего разведчика приблизился к ним и уловил обрывки разговора.
   - Больше у меня никого нет. Вся жизнь вертелась вокруг его жизни, каждый шаг я делала с оглядкой на его шаги. Только его интересы и цели имеют значение. Меня без него как будто не существует.
   Поверить трудно, сколько искренности, любви и выношенной тоски звучало в голосе этой высохшей, непроницаемой женщины. Макс почувствовал, как каждый волосок на его голове встает дыбом.
   - Это не поздно исправить. - Ян склонился к ней, и на секунду Макс с отвращением подумал, что они поцелуются. Вместо этого сектант осторожно провел рукой ниже ее воротника и зачерпнул сгусток лунного света, падавшего на темную блузку. Свет разлился по его ладони, как жидкое серебро, но не расплескался, не ускользнул сквозь пальцы, когда Ян сжал кулак. Свет впитался внутрь, растекаясь под кожей серебряной кровью. Рука стала полупрозрачной, бесплотной и тихо сияющей, какой должна быть, наверное, рука у ангела.
  
   Талантливая отличница и образец самой ответственности, одна из лучших аспиранток главного университета страны Анна Шейн стала регулярно прогуливать лекции. С легким сердцем и предпраздничным нетерпением, едва ли не вприпрыжку, она сбегала домой, где наконец-то была не одна. Муж вернулся. Отпуск Артура после ранения подходил к концу, и тем более трепетно Анна относилась к любой возможности провести время вместе. Ей нравились длинные домашние вечера, когда они пили чай на высоком балконе, любуясь огнями столицы, или читали друг другу хорошие книги, сидя в обнимку в гостиной, а их большая белая собака Соня дремала, растянувшись на коленях у обоих. Они говорили о житейском и отвлеченном, о планах на завтра и на далекое будущее, о догорающей войне и долгожданном мире. Анна наслаждалась спокойным чувством своей цельности.
   Когда Артур был занят, она брала в оборот Макса и на нем отыгрывалась за свою нерастраченную энергию юности. Не ведая усталости, Анна показывала ему столицу, а взамен подкреплялась эмоциями деревенского подростка, еще способного на жажду открытий и незамутненный восторг. Она каталась с ним на аттракционах для ненормальных, поднималась на крыши высоток, затаскала его по музеям и выставкам, а вечером часто приглашала к себе домой. Взяв на себя воспитательно-просветительскую миссию, Анна включала гостю старые классические киноленты. Поначалу он возмущался черно-белой картинке, но после просмотра с наслаждением подтрунивал над Анной, крепко засыпавшей на середине фильма из-за раннего подъема в университет.
   Когда она в первый раз устроила прогулку втроем, сведя Макса с Артуром, пришлось сносить между ними барьеры. Макс, спешивший на встречу в предвкушении новых развлечений (которые он по-детски принимал за полноценные приключения), неприятно удивился, почти обиделся, увидев, что Анна пришла с мужем. В присутствии генерала он вел себя неестественно - сдержанно и строго, пытаясь подражать его солидному виду. Анна знала, как иметь дело с мальчишками, и повела их в тир. Недельный призовой фонд клуба оказался под угрозой опустошения, когда высококвалифицированный военный Артур провел для Макса мастер-класс по стрельбе. Искусный учитель сумел увлечь ученика, пытаясь не показывать виду, что и сам увлекся, как школьник. Врожденный мужской азарт сделал свое дело - Анне оставалось сидеть в сторонке, пить кофе и с улыбкой наблюдать за их серьезным занятием. Только под конец она сказала в шутку:
   - Вы уже целый плюшевый зоопарк выиграли, хватит. Стреляйте мимо.
   - Вот еще, - фыркнули они в один голос.
   - Понесешь игрушки Кристине, я их не люблю.
   - Она меня ими забросает.
   На обратном пути они раздавали игрушки проходящим мимо детям.
   Привязывая к себе Макса, Анна вынашивала не лишенный расчета план - засадить его за парту, желательно в столичную школу. Тайными ее намерения оставались недолго: после очередного декламирования стихов (что-то про посмертное призвание и злые чудеса) она объявила юному поэту: "Ты очень способный, но тебе нужно учиться". Макс отвел взгляд, невнятно шмыгнув. Анна без труда прочла его мысли - он понимает, он не против, но он во всем оглядывается на Голлифора, - и почувствовала, как в ней снова закипает злость.
   Купив по мороженому, они сели на скамейку в алее, ловя последнее тепло остывающего сентябрьского солнца.
   - Кем ты хочешь стать после аспирантуры? - спросил Макс.
   - Президентом.
   - А серьезно?
   - Почему это не может быть всерьез? - ответила Анна, смеясь. - По-моему, у меня хорошие шансы. Веришь ли, настали времена, когда к власти приходят просто приличные люди, которые просто занимаются полезным делом, и каждый год продолжаются перемены к лучшему. Говорю со всей ответственностью.
   - Ага, и с каждым годом растет число сектантов, сколько бы вы их не ловили и не запугивали. Откуда они берутся, по-твоему?
   Анна со вздохом откинулась назад.
   - Я их понимаю.
   - Ты?
   - Честно, я часто об этом думаю. Готова поделиться, нужно? Смотри: у всех нормальных людей, включая нас с тобой, есть набор понятных желаний и целей. Более-менее похожих, но главное - имеющих название и объяснение. В то же время для некоторых, совсем немногих, важнее всего этого, важнее всей текущей жизни становятся какие-то нечеловеческие, иногда совершенно невнятные сверхзадачи, которые навсегда засели в их головах. Навсегда, и не пытайся выбить. Люди второго типа, на какую бы высоту они ни забрались, оглядываются по сторонам и спрашивают: "Это все?". - Анна нахмурилась. - Они смотрят на нас и наш мир, полный чувств, красоты, дорогих связей, но говорят с разочарованием: "Это все?". Из таких и получаются сектанты. - Она не удержалась: - Таков ваш Голлифор.
   Макс замер ненадолго. В горле запершило, у подтаявшего пломбира пробился горький привкус. Почти неосознанно он вытянул руку и выбросил мороженое в урну рядом с лавкой: открыточно красивое, с фигурным рожком и шоколадной крошкой, оно растекалось густой лужицей среди окурков и плевков. Анна наблюдала за Максом с удивлением.
   - Ты хоть понимаешь, что ты сказала про самого близкого мне человека?
   Но ее было не смутить.
   - Я просто не знаю, что от него ждать. Иногда мне страшно оставлять с ним тебя и Кристину, у него же на лбу написано "Берегись".
   Макс вскинул голову и, глядя волчонком, прорычал:
   - Закрой рот.
   Не дождавшись от нее извинений, а главное - сомнения в своей правоте, он соскочил со скамейки и пошел прочь. По дороге в гостиницу ему не впервые вспомнилось, как в горячей точке во время засады Голлифор накрыл его своим телом. Сам собой напрашивался вопрос, что за этим стояло - жертвенный порыв защитить или, наоборот, надежда на защиту сектантского амулета?
   Анна попросила прощения на следующий день по телефону. В знак примирения она прислала невообразимо дорогие билеты в оперу для Макса с сестрой. Кристина отказалась без раздумий, зато Голлифор вызвался пойти вместо нее. Одна его компания всегда давала Максу повод для гордости, к которой теперь примешивалось мстительное чувство, что присутствие Голлифора доставит Анне беспокойство. Вечером ему пришлось пожалеть о своем злорадстве.
   Усевшись на кресло позади Анны с Артуром, он возбужденно смотрел по сторонам, оглушенный великолепием зала в небесно-золотых красках и лоском нарядной публики. Почетное место на ложе заняла очень старая и всемирно известная кинозвезда. Восторженный Макс поделился этим открытием с Голлифором, который не ответил, не услышал даже, совсем не интересуясь происходящим вокруг. Макс проследил его взгляд: он смотрел прямо перед собой, в спину Анны, надевшую платье с открытыми плечами и свободно заколовшую длинные волосы. Голлифору достаточно было протянуть руку, чтобы зацепить цепочку на ее шее. Ничего не удавалось прочесть в его внимательном взгляде, от которого становилось до смерти неловко, тревожно и почему-то грустно. Будто неоткуда появилась широкая мужская ладонь, накрывшая обнаженное плечо: незаметный муж обнял Анну, привычно и с видимым удовольствием пробегая пальцами по ее коже.
   После антракта Голлифор в зал не вернулся.
  
   По многолетней традиции раз в две недели Анна навещала Филиппа и Нину. Так просто, по именам, она называла главу государства, старого друга вымирающей семьи Шейн, и его единственную спутницу жизни. Анна с детства считалась "своей" в их доме: ее отец и президент были привязаны друг к другу сильнее, чем братья, они вместе ломали вековые стены и прокладывали дорогу в лучшее будущее. После гибели министра Филипп терзался чувством вины и стал еще нежнее относиться к осиротевшей Анне. Он был ее крестным, и он вел ее под венец.
   Злые языки, сплетники, скандальные журналисты не оставляли президента в покое хотя бы за то, что он президент, но даже им хватало совести не распылять свой яд на Нину. Ее называли образцом женской самоотверженности. Все тридцать лет брака она оставалась поддержкой и утешением мужа, лучше него выдерживая удары судьбы, публичные пощечины и мрачные времена. Прямая спина, сдержанная улыбка, достоинство и благородство во всем, но и вежливая дистанция со всеми. За сотни визитов и семейных чаепитий Анна ни разу не видела Нину в уютной домашней одежде или с небрежной прической.
   Засидевшись у президентской четы субботним вечером, Анна наслаждалась умной беседой и, как обычно в их доме, наполнялась чувством светлого спокойствия - состояние, к которому она с переменным успехом стремилась, и именно в нем нравилась себе больше всего. Заботливый Филипп вызвался проводить ее до машины. Ему нужно было уличить момент для разговора наедине.
   - На днях случилась одна неприятность, хотел с тобой обсудить.
   - Да, пожалуйста.
   - "Случилось" громко сказано, никаких происшествий. Просто получаю от кого-то электронные письма с угрозами. Мне ли не привыкать? - Он развел руками, приглашая ее улыбнуться, и Анна участливо подыграла, но смотрела серьезно.
   - Жалуюсь, потому что угрозы приходят на личную почту, которую знают считанные люди. Мои ребята пока ищут следы. - Он помолчал. - Первое письмо пришло с твоего адреса.
   - Вот это да.
   - Возможно, очередные всемогущие хакеры, возможно, до твоего ноутбука добралась домработница или кто-то в университете. Письмо отправили полвосьмого вечера в понедельник.
   Изображая задумчивость, Анна нахмурила лоб и кивнула:
   - Вы правы, вариантов много, попробую выяснить. И обещаю, что больше этого не повторится.
   Президент выглядел непривычно смущенным.
   - Да, пожалуйста, попробуй. Я бы не стал беспокоиться, но признаюсь, меня удивила необычность угроз... Самое неприятное, что они касаются Нины. Нелепые и отвратительные вещи, я не хочу ей ничего говорить.
   Анну тронула его растерянность, усталая сутулость, виновато опущенные плечи. Президент - это просто работа, просто костюм; Филипп стал для нее вторым отцом, с которым она имеет право говорить откровенно и которому нужна ее поддержка не только во время выборов.
   - А мне скажете? - спросила она.
   Он немолодо вздохнул и отвел глаза, заранее стесняясь своих слов.
   - В письме говорилось, что Нина собирается убить меня, чтобы стать сектанткой.
  
   Двуликая осень явила свою неизбежную изнанку: в один день на улице резко похолодало, столица достала тяжелый гардероб. С трудом шагая против злого ветра, Макс жаловался Анне на бабку Марту, которая накануне приезжала из деревни и призраком прошлого блуждала по квартире, куда их переселили из отеля. С утра до вечера Марта ругалась на городской воздух, городской шум, городской образ жизни и в десяти разных формулировках предлагала Голлифору вернуться домой. В последний вечер она спросила робко: "Может, мне остаться?". В воскресенье утром они втроем посадили ее на поезд обратно в деревню.
   Анна не комментировала рассказ Макса, то ли осуждая его нелюбовь к бабушке, то ли экономя тепло. Когда холод сломил их упорство, она сама напросилась к нему на чай, чтобы заодно посмотреть, как они устроились.
   Однако именно чужой быт ее мало интересовал, судя по тому, что Анна осталась в прихожей в плаще и оценила галантность Макса, протянувшего для нее вешалку.
   - Голлифор, можно вас на минуту! - позвала она с порога.
   Из гостиной выглянула насторожившаяся Кристина. Голлифор вышел следом, и он тоже удивился гостье.
   - Добрый вечер, добрый вечер, простите за беспокойство и прочее. - Анна настроилась говорить прямо и по существу. - Но главное, простите, если я буду не права и несправедливо обвиню вас в детском хулиганстве. А именно в отправке писем должностным лицам.
   Ей не приходилось жаловаться на память, и она прекрасно помнила, что делала в понедельник вечером: она спала, пока Макс смотрел фильм с ее ноутбука.
   - Но ведь я права? - спросила она, обращаясь к Голлифору. - Это вы надоумили Макса достать через меня контакты президента и посмели написать ему?
   - Вы зашли нас поблагодарить?
   Анна тряхнула головой, пытаясь сохранить самообладание, которым она гордилась во всех случаях жизни, пока только не сталкивалась с этим человеком.
   - Я не ожидала от вас такой глупости. Сектанты, предательство, заговоры... Вы что, на каждого переносите свой образ жизни?
   - Мы написали правду.
   Она брезгливо скривилась.
   - У вас с головой не в порядке. Вы понимаете, что это уголовное дело?
   - Это правда, - повторил Голлифор. - Вы возмущаетесь, хотя ничего не знаете, но мы знаем и открываем вам глаза.
   И все-таки опять, опять, как по знакомому сценарию, натренированное самообладание Анны не выдерживало его непринужденного натиска, не стоившего ему никаких усилий.
   - Да кем вы себя возомнили? Я с детства знаю президента и его жену, а вы портите ему настроение безумной клеветой. Вам мало внимания? Вы знаменитость, весь в наградах, девушки из очень хороших семей готовы броситься вам на шею, а вам все мало?
   - Вы правда считаете, что меня это волнует?
   Анна издевательски хлопнула себя по лбу.
   - Конечно! Вы же один из тех чудных юношей, которым нужно перевернуть мир. Имя вам легион, но вы не допускаете мысль, что мир обойдется и без ваших усилий? Что большинство людей не хотят потрясений, безумств и вашего вмешательства? Им-то как быть?
   - Если честно, мне все равно.
   Анна повернулась к Максу.
   - Помнишь, что я говорила на скамейке в парке? Твой друг принесет неприятности всем, до кого сможет дотянуться. Высокомерие побуждает ему подобных искать себе особенный путь, но не дает понять, что жизнь прожить - не поле перейти при любом раскладе. Сами они не знают, как к этому делу подступиться, и мешают другим, и видят свою цель в том, чтобы помешать как можно сильнее...
   Она вошла во вкус и хотела выговориться, но едва ли не впервые Голлифора охватила горячая, плохо контролируемая злость. Он двинулся к Анне с таким видом, как будто собирался схватить ее за плечи и встряхнуть от души. Всего лишь шаг навстречу, лишь неопасное движение руки, но... Оборвав свою страстную обличительную речь, Анна вздрогнула, отшатнулась и прижалась к стене, загоняя себя в угол. Ее лицо заметно побледнело, только испуганные глаза казались ярче и больше. Таким взглядом - взглядом беспомощного человека перед стихийным бедствием - она уже смотрела на Голлифора раньше, в ночь его кошмаров.
   Он успокоился немедленно и, замерев в полушаге, разглядывал Анну с сожалением: ему было грустно видеть ее страх.
   Взяв себя в руки, она смогла только уйти.
  
   Проснувшись рано утром, Кристина подошла к окну, широко зевая, и поперхнулась едва сдерживаемым вскриком: по улице маршировал отряд солдат и офицеров во вражеской форме. Спросонья она не сразу вспомнила то, о чем жители столицы говорили целую неделю: после пяти лет военного конфликта стороны договорились провести совместный парад. "Проклятые дипломаты", - Кристина не могла приветливо махать иностранным гостям, которых до сих пор видела в ночных кошмарах.
   "Неприятных снах", - поправила она саму себя, потому что о настоящих кошмарах знает один только Голлифор. Знает, но по-прежнему не рассказывает. В последнее время ему стало хуже, агония усилилась, и Кристина всерьез боялась визита разбуженных соседей. Давным-давно, еще в детстве, она предлагала Голлифору обратиться к врачам, на что он возразил: "Это не по их части", и как-то верилось.
   Несмотря на беспокойную ночь, Кристина встала первой и приготовила завтрак. Она всегда думала, что будет ненавидеть домашние обязанности, но приятно ошиблась. Ей нравилась их уединенная, почти семейная жизнь и не нравилось любое вмешательство извне. От раннего звонка в дверь к ней вернулась внутренняя напряженность и неприветливый вид - увы, ее обычные спутники.
   За порогом стоял курьер с заказным письмом. Конверт солидный, с государственным гербом, на имя Голлифора. Другой получатель бросился бы вскрывать его с нетерпеливым любопытством, но разбуженный Голлифор отложил конверт в сторону, пошел умываться, сделал зарядку и прочитал письмо уже за чаем.
   - Приглашение на встречу с иностранными офицерами.
   - Давно ведь присылали и получили подтверждение.
   - Нет, в тот раз приглашали только на парад, а теперь речь идет о неофициальной части после него, для узкого круга. - Голлифор помолчал. - Приглашение от жены президента.
   Кристина встрепенулась.
   - Это ловушка! Ей рассказали об анонимных письмах! - Пусть она и зарекалась выдавать свои волнения и заботы, сейчас ей было не до упражнений в самоконтроле. - Я так и думала, что все этим кончится! Нина Леви передала сектанту, что их разоблачили, а тот сразу догадался, что это вы с Максом узнали его в Белом доме, больше некому. Что теперь будет?
   - Это не нам нужно волноваться, правда на нашей стороне.
   "Нет, нет, не будь спокоен, только не сейчас", - мысленно упрашивала она.
   - Кто нам поверит, вспомни Анну. Тебя могут арестовать, нужно...
   - Я пойду на встречу. Жизнь президента под угрозой, а мы ничего толком не делаем.
   - Что ты задумал?
   - Посмотрю на месте.
   - В таком случае я тоже посмотрю, - Кристина поднялась. Даже когда дело касалось самых серьезных вещей, их будущего, свободы, да хоть бы вопроса жизни и смерти, спорить с Голлифором не имело смысла, зато за ней оставалось право сказать: - Я пойду с тобой, и пусть попробуют меня не пустить.
   - Не боишься? - спросил он без поддевки.
   - Какая разница? - ответила она.
   Макс тоже заслужил право болтаться рядом, хотя в глубине души Кристина поддерживала политику Анны, надеясь, что авторитетная подруга вернет его в школу и к нормальной жизни. Вероятно, встретившись на параде, они опять помирятся. Версию о том, что Анна на них донесла и планирует наказать в сговоре с Ниной Леви, никто даже не обсуждал.
   Традиционно скучный парад разбавлялся скучными речами, и вся эта международная суета с формальными ритуалами, наигранно важной публикой, отдельной армией репортеров, казалась Кристине бесполезной тратой времени в сравнении с домашним чаепитием на троих в их квартире. Борясь со сном, она равнодушно скользила взглядом по внушительным, сосредоточенным или тоже скучающим лицам зрителей и содрогнулась, заметив выражение лица Макса. Оно смущало тем сильнее, чем меньше соответствовало тоскливому официозу вокруг и ее собственной полудремоте. Как острый порыв ветра, Кристину пробрал исходящий от брата страх. Между ними сидел Голлифор, она не могла спросить Макса, в чем дело, и только строила предположения, что на него болезненно действует вид военной техники и вражеской формы, что так проявляется посттравматический синдром, если она правильно помнит название этой дряни... Ей удалось проследить его взгляд, устремленный на молодую иностранку в форме офицера, которая с неживым лицом караульного отделилась от первых рядов. Парадом командовал Артур Ким.
   На протяжении официальной части у них за спиной незаметно выжидал телохранитель президента. Он объявился, не давая опомниться, одновременно с финальным залпом, чтобы проводить их на банкет для специальных гостей. Изначально поджидая ловушку, Кристина укреплялась в подозрении, что Макс знает больше нее - он затравленно озирался по сторонам, как будто искал и не находил момент для побега.
   Телохранитель держался поблизости, выполняя, по всей видимости, строгие указания сверху.
   "Что мы здесь делаем?" - спросила Кристина взглядом, обращенным на Голлифора. Их провели в укромный банкетный зал, где толпились военные обоих лагерей, одетые с иголочки и натянуто улыбающиеся друг другу. Макс хотел было занять место за длинным столом с белой скатертью, но телохранитель тронул его за плечо.
   - Нет, нам дальше.
   К ним подошел седой, трясущийся от старости полковник.
   - Вы, полагаю, Голлифор? Давно хотел познакомиться...
   - Нам дальше, - повторил телохранитель, не задерживаясь.
   - Куда вы их ведете, Александр?
   Появилась Анна. Суровый вид конвоира, растерявшего любезность и надевшего непробиваемую маску "я при исполнении", на нее не произвел впечатления.
   - Действую по приказу господина президента, прошу прощения.
   Молча, не споря и не спрашивая разрешения, Анна пошла вместе с ними.
   Их провели в отдаленную комнату, где ждало шестеро человек: Филипп Леви с женой, Артур с парой полицейских и та самая вражеская офицерша, на которую Макс заглядывался во время парада. Кристина испугалась за брата, когда снова посмотрела на его лицо.
   Президент стоял у окна спиной к вошедшим.
   - Добрый день, Голлифор, - поздоровалась одна Нина Леви с ничего не стоящей вежливостью. - Очень достойно, что вы пришли, но другого я от вас и не ожидала.
   - Зато мы ожидали в свете последних новостей, - сказал один из полицейских, исходя злобой.
   - Добрый день, - ответил Голлифор.
   - Не будем тратить время на некрасивые сцены. - Жена президента обратилась к иностранке. - Уважаемая Агата, повторите, пожалуйста, ту невероятную историю, с которой вы приехали к нам.
   Агата по-солдатски сделала шаг вперед. Создавалось впечатление, будто она до сих пор выступала на параде, следуя строго обозначенной роли. Почти без акцента, без заминки и совсем без выражения, ни на кого не глядя, она отрапортовала то, что не укладывалось в голове. Будто бы Голлифор на фронте играл на два лагеря и предавал сразу всех. Доносил противнику на товарищей-партизан и расстраивал их планы. Обещал перейти в иностранную разведку и воспользовался ее доверием. "Он..." - силы девушки иссякли вдруг и полностью, до капли, и она без объяснений замолчала на полуслове.
   В кабинете повисла тишина, только из-за двери доносился неуместный шум банкета. Анна отошла от арестантов и встала рядом с мужем. Кристина слушала немыслимое разоблачение, с первой же минуты понимая, что это может быть правдой, а судя по лицу Макса - это было правдой наверняка.
   - Это ложь, - сказал Голлифор, прервав молчание. - Я впервые вижу эту девушку.
   Вместо ругани и криков Агата сделала шаг назад, повесив голову, словно он сломал ей шею, и несмотря ни на что, Кристина почувствовала жалость. Убедившись, что от свидетельницы больше нет пользы, слово взяла Нина Леви.
   - Трудно поверить, какие происходят выверты судьбы и чудеса случая, чтобы тайны становились явными. Как видите, мы не хотим скандала, и поэтому...
   - Господин президент, анонимные предупреждения, которые приходили к вам в последнее время, были от меня.
   Президент обернулся; его добродушное, открытое лицо больше таким не казалось.
   - Все, что сейчас происходит, связано с моими письмами, - продолжил Голлифор. - От меня решили эффектно избавиться, но та, кто уверяет, будто не хочет скандала, намерена поразить мир скандальным преступлением.
   - Марк, Александр, возьмите его под арест, - холодно скомандовал президент.
   Полицейские двинулись вперед, но Голлифор одновременно шагнул к Нине, приблизившись на расстояние вытянутой руки. Его не успели остановить.
   - Одну минуту, если позволите.
   Он улыбнулся ей спокойной, знающей улыбкой и потянул бледно-желтый платок на ее шее. Невесомая ткань легко поддалась и соскользнула на пол, но, коснувшись его, не легла мятой тряпкой. Она взорвалась при падении страшным золотым светом, осязаемо заполнившим кабинет, и рассыпалась во все стороны звездной пылью, собранной, наверное, с неба. Присутствующие испугались ослепнуть. Искры золота взвились к потолку, заполняя комнату желтым огнем, который не обжигал. Полицейские, приготовившиеся схватить Голлифора, замерли в ошеломлении, Анна сжала плечо мужа, иностранка защитным движением закрыла голову. Нина же, наоборот, расправила руки и засмеялась от восторга, но не как безумная, а ласково и молодо, как смеются счастливые люди, подставляющие лицо снегу.
   - Нина, - глухо позвал оробевший голос. - Что это?
   Она обернулась к мужу, с которым прожила тридцать лет, и ответила, освещенная кружащими в воздухе волшебными искрами:
   - Разве это не прекрасно? Это прекраснее всего, что я знала в жизни.
  
   Отсутствие президента на званом обеде после парада объяснили инсультом, ударившим его жену. Сознавшуюся в заговоре с сектантами Нину Леви удалили из столицы в изолированное место - заграничную клинику, как говорили в прессе, и лишь очень немногим было известно, что ее заключили под пожизненный домашний арест в хорошо охраняемом особняке. На допросе Голлифор честно и просто рассказал о том, как столкнулся с сообщником Нины еще в родном городке, как узнал его в Белом доме и установил хвост в лице Макса. Только в одном он солгал, объяснив, что раньше видел платок из чистого света у сектантки Дианы. После закрытия дела Кристина спросила Голлифора, каким образом он в действительности догадался, что это был сектантский подарок, но ответ не прибавил ей спокойствия: "Похоже, я чувствую такие вещи".
  
   На этот раз шаг к примирению сделал сам Макс. Благородный, достойный уважения и трогательный шаг, высоко оцененный Анной именно потому, что не претендовал на высокую оценку. С искренним участием Макс попросил ее и Артура помочь с возвращением тел погибших партизан. Отпуск Артура как раз подходил к концу. И хотя Анна надеялась, что новое расставание будет недолгим - боевые действия сходили на нет, - пока фронт существовал, ему требовалось административное обеспечение. Долг есть долг, она никогда не жаловалась и отпускала мужа, как раньше отпускала отца, а меланхоличная осень - законная пора для расставаний. Обнимая Артура перед вылетом, Анна предупредила его с шутливой угрозой и огоньком в глазах:
   - Когда ты вернешься по-настоящему, не месяц и не на год, обсудим вопрос пополнения в семье. И речь не про вторую собаку.
   - Теперь мне впервые будет страшно возвращаться с фронта.
   Она щелкнула его по носу и коротко поцеловала в губы. Сакральный момент прощания нарушил посторонний наблюдатель - за спиной мужа Анна с неудовольствием заметила Голлифора, летевшего тем же самолетом.
   По ее просьбе Артур согласился помочь с перевозкой тел партизан и лично руководил операцией. Макс и Голлифор отправились в горячую точку вместе с ним. Вернуться на поле боя они не имели права, да и вряд ли бы захотели, хотя Голлифору предложили место в военном училище. Все обвинения с него были сняты, одна только Анна не сомневалась в их справедливости. Президент и слова не желал слышать против своего нового любимца, который не просто отвел от него угрозу, исходящую от самого близкого человека, но и предотвратил международную катастрофу. Трудно представить, какой резонанс вызвало бы это убийство.
   Первые дни одиночества самые тоскливые - Анна рассудила, что их легче перетерпеть у моря, где осень цвела жизнерадостными красками, не то что в поблекшей столице. На пять дней, свободных от лекций, ей удалось укрыться от всего мира в кукольно-уютном домике, принадлежавшем ее матери, которую она знала только как незримого доброго духа, напоминавшего о себе через старые вещи, места или вполне реальную помощь (Анна не стеснялась в это верить). Общение с морем-художником, морем-сказочником, морем-философом - кажется даже, не одностороннее, - успокаивало, вдохновляло и спасало от тоски. Она вернулась, полная сил, чтобы пережить эту осень.
   Из аэропорта ее забрал бессменный личный водитель, молчавший всю дорогу. Предпочитая ездить в тишине, Анна не обиделась на его неприветливость. Первые подозрения возникли, когда домработница Рита, ждавшая ее в дверях, отпросилась на пару дней и ушла в сильном смущении, не спросив о поездке. Соскучившись по людям, Анна позвонила подруге и дала выход потоку ни с кем не разделенных впечатлений о своем робинзоновском отпуске. Когда у нее закралась мысль, что она говорит в пустую трубку, раздался всхлип: "Прости, я не могу... Свяжись с крестным" и короткие гудки. Глядя со стороны, они все поступали жестоко, сами того не желая и не понимая, что от малодушия до жестокости один шаг.
   Филипп был жив и здоров, судя по голосу в телефоне, только странно запнулся, когда попросил о личной встрече. Озадаченная Анна поехала к президенту прямо на работу, где он в последнее время пропадал круглыми сутками, лишь бы не возвращаться домой. В знакомых, повстречавшихся ей в Белом доме, Анна заметила смущение или преувеличенную ласковость. Одни отводили глаза, другие, напротив, с любопытством заглядывали ей в лицо. Они знали что-то и чего-то ждали, и это касалось ее одной. Незнание и другое, неназванное, делало Анну особенно одинокой и отделенной ото всех. Вернувшись в большой мир после короткого отшельничества, она попала в невыносимое положение человека, от которого что-то скрывают.
   Президент застыл в ожидании, когда она вошла в кабинет. С порога ее поразило выражение безграничной отцовской нежности на его лице, стирающей даже следы недавнего личного горя, и печально знакомая, заранее все объясняющая нетвердость голоса, которым он произнес ее имя.
   - Анна... Мне нужно тебе кое-что сказать.
   Она не шагнула к нему навстречу, только движением раненого - чувствуя на себе боль любимого человека, который уже ничего не чувствовал, - приложила руки к груди, задыхаясь. Жалобно, с мольбой, как она могла говорить только в детстве и только в присутствии настоящего отца, Анна сказала:
   - Нет, не нужно, - замотала головой, - не нужно ничего.
   Слабым шагом, не плача и не приходя в себя, она вышла на улицу и продолжила идти куда-то.
  
   Артур Ким погиб на глазах Макса, хотя Макс предпочитал об этом не распространяться.
   В тот день из лагеря партизан возвращались три машины: Макс и Голлифор ехали впереди, в середине - один Артур, привезший в лагерь врача с медсестрами, а замыкали хвост двое рядовых на опустевшем фургоне, доставившие провизию. Артур действовал как частное лицо, потому что официальным лицам, не говоря о генералах, воспрещалось содействовать партизанскому движению.
   Голлифор пытался отговорить его от поездки, небезопасной для его репутации и жизни.
   - Да, я не поддерживаю дилетантов от войны, но и бросать их на произвол судьбы бесчеловечно. - Артур развел руками. - Жестоко закрывать глаза на их жертвы и нужды. Этот пробел в политике армии легко объяснить: Виктор Шейн погиб раньше, чем набрала обороты партизанская самодеятельность, и не успел оставить указаний, поэтому новый министр в замешательстве.
   - Метите на его место?
   Он улыбнулся.
   - Анна бы этого хотела, - и добавил шутливо, точно оправдываясь за нее и за себя под внимательным взглядом Голлифора: - Какая жена не захочет видеть своего мужа в теплом безопасном кабинете, поближе к дому?
   До лагеря они добрались без препятствий и пробыли там не больше пары часов. День выдался холодный, осень наседала, напоминая, что пришла пора сворачивать летний лагерь под пулями, раскинутый в лесу чудаками, изгоями и романтиками. Пора сворачивать войну: горячая точка превращалась в дремлющую глушь. Об этом думал Макс на обратном пути.
   Фургон с двумя солдатами расстреляли в первую очередь, но ребятам повезло, они дали ход назад и сумели вывернуть с крутой дороги. Последовал быстрый приказ генерала: "Разделяемся!", однако впереди развилок уже не виднелось. Противник выбрал место для засады с умом и без жалости: задачи взять их живыми не стояло.
   Максу казалось, будто он не едет, а летит в пропасть. Дух захватывало, как на высочайшей столичной карусели, перед глазами плыло, и голова шла кругом, но сквозь плотный туман паники проврался голос Голлифора, не позволяющего ослушаться:
   - Садись за руль, я буду отстреливаться!
   Сам не зная как, Макс подчинился. Невзирая на скудный опыт, он справился с управлением, думая не о дороге, а о нескончаемых залпах. Он повторял про себя, заклиная пули: "Только не в Голлифора, только не в Голлифора, только не в Голлифора...".
   - Меня ранили, - сказал Артур в радиопередатчик.
   Макс посмотрел в зеркало заднего вида:
   - Потерпи чуть-чуть, мы уже отрываемся.
   Опустив оружие, Голлифор вернулся на сидение. Выстрелы действительно утихли и стали реже.
   - Едем, как можно быстрее.
   - Ты как, Артур? - спросил Макс в приемник.
   - Не очень.
   - Попробуй поднажать, ладно?
   Максу не понравился тон его молчания, которое на линии связи всегда кажется многозначительным, но враг оставался позади, и с каждым поворотом слабело дыхание зверя-ужаса, поднимавшего волосы на затылке.
   На хлипком мосту через маленькое мутное озеро машина Артура, не слишком отстававшего, но продолжавшего нехорошо молчать, на высокой скорости снесла ограждение и полетела в воду. У Макса вырвался крик.
   - Не останавливайся, - сказал Голлифор.
   - Что?
   - Не останавливайся, нас могут догнать.
   - Там уже никого нет!
   - Пока нет.
   К своей чести, он смог взять себя в руки и нажал на тормоз. Пришлось подать назад, чтобы вернуться к мосту. Машина Артура почти полностью ушла под воду, но надежда еще оставалась, и Макс, выскочив из салона, начал быстро разуваться.
   - Бесполезно, он разбился, - сказал Голлифор, встав рядом.
   - Есть шанс, что жив!
   - Значит, умрет через минуту, мы ему не поможем. Прислушайся, сзади приближаются машины.
   - Он умирает, пока мы тут стоим! - рявкнул Макс со злыми слезами в голосе. Поверхность воды была темной пеленой, под которой прямо сейчас, во время их препираний, в предсмертной агонии бился человек. Скинув второй ботинок, Макс приготовился к прыжку, но Голлифор схватил его за плечо.
   - Мы вытащим из воды труп, Макс. А если нас догонят, то на этом мосту останется три трупа.
   Секунды шли, делая выбор за тех, кто сам не решался выбрать. Максу хотелось заорать на Голлифора, истерично, не по-мужски заколотить ему по груди, но, наверное, он никогда не был хорошим другом, предпочитая быть послушным. Он позволял Голлифору делать все, что тот считает нужным, а сейчас Голлифор счел нужным уехать, оставив Артура где-то на отшибе мира.
   Одна внезапная мысль подбила Макса, навсегда контуженного этим ударом, и осколком обезволивающего ужаса засела в голове. Выстрел, стоивший жизни молодому генералу, настиг его уже в конце преследования, когда враг заметно отстал. Только блестящий снайпер или редкий злой случай могли бы направить пулю в отдаляющуюся живую мишень. Тому, кто ехал впереди, это было гораздо удобнее.
   Немедленно зарытое, упрятанное и глубоко похороненное пополнение в копилку вопросов, которые он никогда не задаст Голлифору.
   В поисках и опознании тела Макс не участвовал. Вместе с траурным конвоем его отправили в столицу, где уже через день состоялись похороны с закрытым гробом. Анне совсем не шел ее черный глухой костюм и прическа волос к волосу, открывающая бледное лицо. Чужие люди, выстроившиеся змеей, покусывали ее заготовленными словами соболезнования. Она одинаково благодарила всех, соблюдая ритуал. Рядом с ней стоял президент, а вокруг собралось много сдержанно скорбных лиц, пара-тройка деликатных репортеров, оркестр и цветы-цветы...
   На обратном пути Макс и Кристина шли через впавший в осеннее уныние садик; Голлифора с ними не было, его задержали в горячей точке для расследования. Как обычно в момент тоски и грусти, Кристина злилась на кого-то и говорила грубости:
   - Столько партизан погибло, и всем плевать, зато ради генерала устроили показательный плач.
   Не успели они развеяться спором, как сквозь плотные ряды деревьев заметили Анну на садовых качелях. Вдова их не видела. Тихо раскачиваясь и сутулясь, она разглядывала носок своей черной туфли, поддевая им оранжево-красную листву на земле. Совершенная картина - Макс подумал о Зэте, который непременно схватился бы за кисть и нарисовал само одиночество, обернувшееся девушкой в трауре. Стихи бы тоже получились выразительные, но у него никогда не хватит духу их написать.
   Видимо, на Кристину эта сцена произвела похожее впечатление, потому что она спросила шепотом:
   - Не хочешь подойти? Друг как никак. После всего ужасного официоза ей не помешает живой человек рядом.
   Не отвечая сестре, Макс отвернулся и пошел прочь, согнувшись и съежившись от холода, который засел в нем самом. К нему подступали те же темные силы, что вложили лед в сердце Кая, и он терял в тот момент все чувства души и тела, вытесненные острым обезволивающим осколком, впившимся в его грудь и глаза.
  

ГОЛЛИФОР
  
   Свое горе Анна заглушала учебой и хлопотами, как иные заглушают вином. Отказавшись от бестолкового одинокого отпуска, она реабилитировалась в статусе самой прилежной аспирантки в университете и придирчиво выбирала, где начать честную трудовую жизнь, которую закончит с последним вздохом. Понятие "карьера" она не применяла к себе и своему будущему, работа в ее представлении была неотделима от личности: такой пример давал ее отец, как и все люди дела, которых она уважала. Крестный, в первую очередь.
   Она давно не навещала Филиппа, зато президент сам впервые заехал к ней без предупреждения и не застал дома. Ожидая ее возвращения с минуты на минуту, Рита пригласила Филиппа в гостиную. Под окнами высотки, рядом с непримечательным отечественным автомобилем топтался водитель, с улицы подсказывая Анне о приятном госте. В прихожей нес караул второй охранник, очевидно смущенный, что вторгся в дом Шейн. С искренним радушием Анна предложила ему чай, сладости, журналы и только после этого прошла к гостиной, где Филипп беседовал с третьим сопровождающим.
   - Не думал, что когда-нибудь скажу это, но хорошо, что у нас с Ниной не было детей.
   Анна замерла у порога, теряясь в догадках, с кем бы мог говорить президент. Чтобы не услышать еще что-нибудь лишнее, она распахнула дверь и прервала чужую беседу.
   Президент расположился в кресле, справа от него на диване сидел Голлифор. У Анны потянуло в груди, задержавшийся вдох дался с болью: Голлифор гладил за ушами Соню, которая доверчиво, как хозяину, положила голову ему на колени. Поднявшись с ленцой, собака запоздало пошла встречать хозяйку, виляя хвостом без обычного усердия. Анна ее не приласкала.
   - А вот и ты. - Президент приблизился с распростертыми объятьями. - Прости за спонтанный визит, но мы по делу, честное слово. Я посоветовал Голлифору поступить на твой факультет и обратиться к тебе за напутствием. Ехали мимо и набрались наглости завернуть в гости. - Он продолжал держать ее за плечи, вглядываясь в ее лицо. - Ты не против?
   - Как я могу.
   Они сели за стол. Благодаря ловкости Риты перед ними почти незаметно, как на скатерти-самобранке, появился чай с угощениями, и Анна понуро терзала ножом свое пирожное, пока Филипп пытался оживить обстановку. Он с убедительной увлеченностью говорил что-то об образовании, о талантливой молодежи, что-то...
   - Как у вас дела? - перебивая его, обратился Голлифор к Анне.
   Профессионально воодушевленная речь президента была прервана на полуслове. Запнувшись, он растерянно переводил глаза с чуть улыбающегося Голлифора на хмурую, настороженную Анну, готовую к обороне. Звонок телефона вызволил Филиппа из диковинного для него положения третьего лишнего.
   - Прошу прощения... Да, слушаю, Мария.
   Он достал ежедневник с ручкой и отошел в другой конец большой гостиной, встав у балкона спиной к столу.
   - Что вам нужно? - спросила Анна вполголоса.
   Голлифор пожал плечами.
   - Просто интересуюсь, как вы. Помнится, вы говорили, что не можете жить без семьи. Или собака тоже ее часть?
   Анне захотелось в него чем-нибудь бросить. Наверное, это отразилось на ее лице, потому что он сказал примиряюще:
   - Простите, я и не думал вас обидеть.
   - Что вы делаете в моем доме?
   - Президент уже пояснил: мы ехали вместе, обсуждали поступление в университет и завернули к вам. Мне не хватает чего-то, какого-то инструмента - может, образования? В любом случае, это должно быть интересно, я слишком рано разочаровался в учебе из-за удручающей сельской школы.
   - Довольно, что пригрелись на шее президента?
   Он не счел нужным отвечать. Анна посмотрела на себя со стороны и с отвращением признала брюзжащую бабенку, ревнивую, ко всему прочему. Что с ней происходит в присутствии Голлифора? Тот, не оскорбившись, внимательно оглядывался вокруг, и Анну не покидало чувство, будто он бесцеремонно касается ее личных вещей, оставляя повсюду и навсегда свои отпечатки: портрета отца, свадебных фотографий в рамках, антикварных часов бабушки Шейн, детской коллекции Артура - фигурок рыцарей и оловянных солдатиков, образцово держащих строй за стеклянной дверцей шкафа. Даже теперь, после потери своего командира.
   Достойнее было бы не продолжать разговор, но оставался вопрос, который действительно ее волновал.
   - Почему Макс меня избегает? Откладывает встречи, по телефону говорит неохотно и скованно. Что произошло?
   - Честное слово, здесь я не причем.
   "Вы всегда причем, так или иначе", - она отвернулась со вздохом. Президент у балкона вел по телефону оживленную дискуссию, жестикулируя одной рукой. Неутомимый и несгибаемый, он, к счастью, не изменится ни при каких потрясениях. На улицу опустились ранние сумерки, но и день, и утро прошли в такой обессиливающей серости, что стало даже лучше. "Поскорей бы зима", - подумала Анна.
   - Я хотел попросить прощение за то, что бросил вас на дороге в горячей точке. Иногда я вижу, я знаю какие-то вещи... Я знал, что вы благополучно доберетесь до части, и мы еще встретимся.
   Анна посмотрела на Голлифора - сначала с недоумением, но постепенно, очень поздно поняла смысл его интонации и внимательного взгляда. Ей с трудом удалось подавить нехороший смех. Не веря сразу и ожидая подвоха, она приглядывалась к уже не таившемуся Голлифору, но только сильнее укреплялась в своей смешной догадке. Волна неизвестной ранее веселости, ядовитой, пьяной и злой, поднялась в ней, ударяя в голову и смывая все барьеры. Анна пересела на стул рядом с Голлифором. Она склонилась к нему до неприличия близко, чтобы он кожей почувствовал каждое сказанное ей слово.
   - Вот оно что. - Женщине, говорящей таким тоном и с такой усмешкой, в другое время Анна не протянула бы руки. - А вы и правда большой мечтатель. - Ей хотелось пробить его защиту, и она почти прижалась губами к его виску, с едкой радостью замечая, что он вздрогнул, что его недосягаемая выдержка дала трещину. Она произнесла совсем тихо: - Но кем бы вы ни были и чего бы ни достигли, обязательно останутся вещи, которых вы не получите.
   Анна отстранилась за секунду до того, как президент убрал телефон и обернулся.
   - Заболтался, простите, - сказал он бодро. - Обсуждаете учебу? Анна, что ты об этом думаешь?
   - Если человек хочет учиться, преступление ему мешать. Но ведь господину Голлифору не нужен диплом, не нужна профессия, ему просто "интересно", без дальнейших обязательств. Стоит ли в таком случае занимать чужое место? И даже если вы обеспечите его зачисление, учиться ему придется самостоятельно, стать книжным червем, а не воином и достоянием нации. В лучшем университете страны никого не держат за посторонние заслуги.
   Филипп убедился, что она не смягчилась, не стала любезнее к гостю, и ему надоело ее задабривать.
   - Уверен, Голлифор справится со всем, с чем справилась ты, не уступит ни в уме, ни в упорстве. Не скрываю, я большого мнения о потенциале этого молодого человека. Кто знает, возможно, однажды вы будете соперничать за мое место?
   Ему показалось полезным в воспитательных целях уколоть самолюбие Анны, и он стойко выдержал ее укоризненный взгляд. В дверь гостиной постучали: вошел водитель, ранее стоявший внизу у машины.
   - Простите, что вторгаюсь. Голлифор, к дому подошла какая-то девушка - она не захотела представиться - и настоятельно спрашивала о вас. Просила передать это. - Он протянул сложенный обрывок бумаги. Несколько удивленный Голлифор встал из-за стола и прочел записку, меняясь в лице: его легкое замешательство вспыхнуло изумленным негодованием.
   - Это Кристина? Что-то случилось? - спросила Анна быстро.
   - Нет, - отрезал он, сминая лист бумаги, и обратился к охраннику: - Она внизу?
   - Да, ждет вас.
   Голлифор направился к выходу.
   - Мне пора, дальше меня подвозить не нужно, спасибо. И до свидания, - попрощался он наспех, уже в дверях.
   - И я, пожалуй, поеду, не хочу злоупотреблять гостеприимством хозяйки.
   Проводив президента вместе со всей делегацией, Анна погасила свет в комнате и вышла на балкон. Из нижнего ящика шкафчика она достала бинокль Артура. Сгущавшиеся сумерки не позволяли разглядеть людей внизу, угадывались только силуэты: Голлифора схватила под руку миниатюрная женская тень. Президент сел на заднее сиденье автомобиля, водитель включил фары, ослепив отстранившуюся парочку, и тогда Анна легко узнала девушку - малолетнюю сектантку Тоню, однажды смеявшуюся под дулом ее пистолета.
   Забыв включить свет, Анна долго меряла шагами просторный зал. Самые тревожные подозрения крепли в ней, находя благодатную почву и обильную пищу извне и внутри. Пришло время, наконец, признаться себе, что это сильное, неконтролируемое и опасное чувство, которое она испытывала к Голлифору, - это был страх. И даже больше - сам Голлифор стал ее страхом: все, чего она только могла бессознательно бояться, как боится темноты ребенок, ощущающий скрытую угрозу мира; все это страшное и неизвестное получило его имя.
   Следом закономерно возникал вопрос, как поступить с иррациональным страхом, но советчики нашлись слишком быстро.
  
   На конец ноября приходилась годовщина со дня смерти Виктора Шейна. Его похоронили на закрытом кладбище для первых лиц страны, подлежащем особой охране из-за печальных прецедентов. Давний знакомый Анны, один из вышколенных сторожей, дежуривший у задних ворот, встретил ее с улыбкой счастливого пьяницы.
   - А к вашему отцу уже приехали две гостьи.
   У Шейн не осталось родственников в столице, и Анна не привыкла делить с кем-то часы посещения отца. Ранним осенним утром она обычно была одна на маленьком кладбище.
   - Кто пришел?
   Мутные глаза охранника казались незрячими, а рот растянулся неестественно широко, подчеркивая морщины на немолодом и нелепо опростившемся лице.
   - Ваша подруга и молодая иностранка. Они привезли гвоздики, одну красную, вторую белую.
   - Какая подруга? Что вы несете?
   Охранник продолжал блаженно улыбаться с печатью пустоты на лице, и Анне сделалось не по себе. Почти бегом она направилась к могиле отца.
   Возле некрупного, но видного и мощного, возведенного на века памятника действительно стояли две девушки, которых Анна узнала со спины, - сектантка Тоня в ярко-желтом плаще, привалившаяся к надгробию в ленивом ожидании, и офицер Агата в штатском. Сжав кулаки, так что заскрипели тугие кожаные перчатки, Анна сократила расстояние и развернула Тоню за плечи:
   - Что ты здесь делаешь?
   Сектантка приложила палец к губам, косясь на могилу.
   - Тебя поджидаем, - призналась она таинственным полушепотом.
   Опять паясничество, опять игра, но Анна отказывалась в этом участвовать. После появления Тони под окнами ее дома она подозревала, что в скором времени в очередной раз услышит про сектантов, однако встреча на кладбище в день памяти ее отца была вызовом, была преднамеренным глумлением. Тоне придется за него ответить.
   - Можешь ничего не говорить, мне неинтересно. Сейчас вас обеих заберут. - Достав телефон, она обратилась к Агате: - Вас выслали из страны, зачем вы к нам вернулись?
   - Ее выгнали несправедливо, сама знаешь. Мы приехали поговорить про другого твоего покойника, более свежего.
   "Отвратительные уловки, не поддавайся", - велела себе Анна, уже приготовившись сделать звонок, когда ее остановил твердый голос с акцентом, чеканящий слова, как на выступлении в суде:
   - Это я организовала засаду у захоронения партизан. В свое время Голлифор передавал мне координаты. Я хотела отомстить ему.
   Признание прямое и смелое, достойное самой Агаты. За годы службы она не раз выходила под огонь, не раз провожала на тот свет и врагов, и друзей, но впервые содрогнулась от одного только взгляда, устремленного на ее лицо. Агата подавила порыв закрыться ладонями. Она ясно поняла, что в чужих глазах предстает убийцей, путницей в ад, и это прямое признание ее обреченности коробило сильнее, чем угроза наказания. Несмотря на годы учебы, здесь и сейчас Анна забыла прописную истину, что на войне действуют другие законы.
   - Ты убила моего мужа. - Если бы она слышала со стороны свой голос, то она бы его не узнала.
   Агата покачала головой.
   - Я участвовала в погоне, я все видела. В него стрелял Голлифор. Я приехала рассказать правду.
   Одного имени хватило, чтобы обезоружить и подсечь Анну. Ее горящие глаза на секунду остекленели; она сморгнула и поморщилась от малодушного и бестолкового желания заткнуть уши, когда было уже слишком поздно.
   - Ты говоришь так, потому что ты...
   - Хватит благовоспитанного притворства. - Тоня начала раздражаться. - Ведь ты нам веришь.
   Сектантка знала, что говорит. Анна не должна была, но, действительно, она верила. Заранее, не умом - всем сердцем. Все внутри нее сжалось, замерло и разразилось взрывным "Да!", ведь чего-то подобного она с ужасом ждала... давно.
   - Зачем бы ты стала на него доносить?
   - Нас с Агатой сближает простая женская месть, как ни унизительно в этом признаться. Но ты, - вновь повзрослевшая Тоня сжала ее плечо, - ты - другое дело. Ты его боишься. До дрожи. С самой первой встречи, с момента знакомства, когда не захотела пожать ему руку.
   - Откуда...
   - Ты умная и всегда предчувствовала, что он разрушит твою жизнь, но ведь худшее впереди - он разрушит твой мир.
   Сектантка отвернулась и кивнула своей спутнице по направлению к выходу. К роли дурашливой школьницы она решила не возвращаться.
   - Можешь сколько угодно взывать к правосудию, к благоразумию президента, только на Агату не рассчитывай, она и без того рискует и больше не будет давать показания, - сказала Тоня напоследок. - Решай сама, но поторопись - Голлифор собирается присоединиться к нам. И тогда, будь уверена, ты его уже не достанешь. Никто не достанет.
   Едва они ушли, Анна в приступе слабости опустилась на скамейку спиной к могиле. Она накрыла лоб холодной перчаткой, пытаясь навести порядок в голове, где только что потоптались и наследили посторонние. Принесенные ей цветы упали на землю, но ей не хотелось их поднимать. Кому они, по правде говоря, нужны? Все насущное потеряло значение, кроме одного - нежелания здесь находиться.
   - Что ты на это скажешь, папа? - спросила она вслух, лишь немного повернув голову. Ее голос разрезал тишину, как нож воду.
   Через десять минут она вернулась к машине и разбудила смущенного водителя, привыкшего подолгу ждать ее возле кладбища. Охранник у ворот пришел в себя и даже не помнил, что пропустил двух посторонних.
   Все попытки Анны отвлечься были обречены - все ее мысли целый день крутились вокруг Голлифора. Целый день его удивительное лицо стояло у нее перед глазами. Она затягивала с возвращением домой, а приехав поздно вечером, сразу прошла в спальню. Не включая свет и не раздеваясь, легла на кровать. Ей было трудно держаться на ногах из-за давящей на плечи, мучительной ненависти - уже неотделимой от страха, - с которой она осталась наедине. Мрак комнаты нависал над ней враждебной черной тяжестью: невозможно терпеть и сопротивляться, это не крест на спине, а надгробная плита над живым телом. Анна хотела кричать от слабости и не помнила, кого звать на помощь. Она сдалась, позволив могучей черноте обрушиться на нее, задавить и заполнить все. Из груди вырвался плачущий хрип, но самих слез не последовало. Как ни странно, дышать стало легче. Она сдалась, и осязаемая темень больше не казалась ношей и уже не была врагом; напротив, разлилась по телу притоком свежей крови, придавая сил. Анна подняла перед лицом руки, которые тоже казались черными в густом сумраке, и разглядывала их с отстраненным любопытством. Голлифор убил ее мужа. Но ведь это просто. Это не новость, что люди живут в хрупком сосуде, слишком-слишком хрупком. Можно не только застрелить исподтишка и утопить в далеком озере, но и перерезать горло, зарубить топором, переехать на машине, отравить, подорвать, задушить, - сотни вариантов, проверенных тысячи раз. Немного примитивных усилий, и дело с концом. Почему Анне всегда представлялось это чем-то немыслимым, не укладывающимся в голове? Почему?
   Она забыла.
  
   Дождливым воскресным утром ее попытки встретиться с Максом, наконец, увенчались успехом. Встреча проходила по-деловому: тихое кафе, отрывистые диалоги и кипа анкет для поступления в школу.
   - Писать не разучился? - улыбнулась она, протягивая ручку.
   Макс фыркнул. Пока он выводил буквы, Анна пила кофе и без утайки любовалась еще мальчишеским, забавно сосредоточенным лицом со складкой между сдвинутых бровей, от которой в один миг не останется и следа.
   - Рада, что ты надумал вернуться к учебе.
   - Голлифор тоже решил учиться, - сказал Макс, не поднимая головы.
   Анна открыла учебник и притворилась, что увлечена. Разговор не складывался, хотя раньше они могли болтать часами. Макс заполнил анкеты, поскучал, глядя в окно на яркий парад зонтиков, потом перевел взгляд на Анну, взял обрывок бумаги и продолжил писать.
   - Стихи? - спросила она, увидев строфу. - Здорово, что ты не бросаешь.
   - Просто эпиграмма, в голову пришло. Про тебя.
   Она улыбнулась уголком рта.
   - Можно?
   На полях чернового листа было написано прыгающим почерком, не то, что в аккуратных анкетах:
   "Красота, и ум, и честь, - все в моей подруге есть.
   Отчего, как ни крути, нам уже не по пути?".
   Она вернула Максу листок.
   - В школе будет программа с филологическим уклоном и внеклассные кружки, из тебя сделают мастера. А вообще-то стишок обидный.
   - Это эпиграммка, - повторил он, пожимая плечами.
   - Хотя вопрос непраздный, почему у нас постоянно случаются ссоры? - С преувеличенной увлеченностью, бумажку за бумажкой, Анна складывала анкеты в файлы, файлы - в папку, отвлекая внимание, а затем ударила хитро, внезапно: - Скажи мне, Макс, ты ведь был там... Есть ли хоть один шанс, самая ничтожная вероятность, что это Голлифор стрелял в Артура?
   Макс отшатнулся вместе со стулом. Застигнутый врасплох и ошеломленный, он не сообразил, что ему следовало закричать: "Ложь!" или "Да как ты могла подумать!". Выпучив глаза, он нервически задергал подбородком. Никакого самоконтроля.
   - Ты опять за свое? Но я ничего не видел, и ты ничего не докажешь. - На его щеках проступили алые пятна, и Макс выпалил, вскакивая с места: - Не докажешь!
   С очумелым, затравленным видом он побежал к выходу, провожаемый взглядами людей за соседними столиками. Только Анна спрятала лицо в ладонях, потому что его побег был красноречивее прямого ответа: она метила верно, удар пришелся в больное место. И ей было горько оттого, что она проиграла битву за своего маленького друга.
   Расплатившись и выйдя на улицу, подставляя непокрытую голову под холодный ноябрьский дождь, она позвонила Кристине и спокойным голосом напомнила о встрече с директором школы во вторник, где Макса ждут вместе с совершеннолетним представителем. Кристина подтвердила, что планы не изменились: послезавтра, перед началом занятий, они вдвоем пойдут на собеседование.
   С ответственностью прирожденной отличницы Анна готовилась к этому дню. Продумывала, что будет говорить и в каком тоне, по-актерски репетировала предполагаемый диалог перед зеркалом, больше следя за интонацией и жестами. "Доброе утро" - "Доброе утро" - "Я решила не затягивать с ответным визитом". Ее лицо не должна была омрачить ни одна подозрительная тень. "Вы не против?". Купленная к случаю бутылка вина обошлась ей в стоимость хорошего телефона. Задолго до будильника Анна проснулась с нездоровым сердцебиением, зачем-то заранее оделась и собрала сумку. "Что-то случилось?" - "Просто стало грустно. С вами такое бывает?". Солнце спало бессовестно долго; раздвинув шторы, она сидела на самом краешке кровати в ожидании рассвета.
   Мучаясь от продолжительности каждой минуты, Анна предпочла машине пешую прогулку по просыпающемуся и продрогшему городу. Сырое и тусклое утро неприветливо встречало тех, кому пришлось покинуть теплый дом и выйти навстречу озлобившейся осени. Даже прохожие казались сегодня более раздражительными, чем обычно, - угрюмые, напряженные, безотчетно враждебные, они бросали на Анну косые взгляды и не раз толкнули по дороге, но ей было все равно.
   Анна старалась подгадать время, чтобы подоспеть сразу после ухода Кристины и Макса. Директор не задержит их надолго, поэтому и ей не стоило медлить. Медлить было бы выше ее сил. Едва Голлифор открыл дверь, она призналась с порога:
   - Простите за ранний визит, надеялась застать вас одного.
   Если бы он попытался сразу от нее отделаться и на правах хозяина выпроводить вон, то пришлось бы прибегнуть к некрасивому, но короткому запасному сценарию, и крепчал соблазн закончить все поскорее. Однако после недолгой паузы Голлифор сказал: "Доброе утро" и посторонился, пропуская ее в прихожую.
   - Я решила не затягивать с ответным визитом и тоже без предупреждения. Вы не против?
   - Не против.
   Счет пошел. Гладко завершилась первая сцена, с которой начинался самый удобный из предусмотренных ей вариантов развития событий. Голлифор ни о чем ее не спрашивал, не выражал неудовольствия или недоверия, а помог ей снять пальто и пригласил на кухню. В проходной комнате валялась раскиданная в панике одежда Макса: его еще не зачислили в школу, а он уже ее чуть не проспал. Со шкафа на гостью смотрела большеглазая плюшевая сова. Анна не заметила, когда Макс тайком забрал одну из выигранных в тире игрушек.
   На обеденном столе лежал раскрытый учебник для абитуриентов.
   - За завтраком к экзаменам готовитесь?
   - Почему бы нет.
   Несмотря на обстановку уютного домашнего беспорядка, Голлифор подвинул ей стул с предупредительностью кавалера, усаживающего свою даму за столик ресторана. И это не выглядело нелепым излишеством. Анну удивляло, откуда у деревенского мальчика взялись на редкость непринужденные хорошие манеры: видимо, он обладал даром угадывать и усваивать все полезное.
   - Вы ведь кофе предпочитаете?
   - А вы когда-нибудь пили на завтрак вино? - Она достала из сумки бутылку. - Если честно, я тоже нет. У вас найдется два бокала?
   Голлифор не сел рядом, он смотрел на нее сверху вниз с любопытством и без тени неприязни - напротив, оставался гостеприимным и, похоже, искренне довольным, пусть она и помешала его тихому чаепитию, подготовке к экзаменам, редкому уединению в тесной квартире.
   Вслед за вином Анна выложила на стол гроздь винограда и шоколад.
   - Думаете, зачем я пришла? - Она протянула бутылку. - Откроете?
   Он взял, не поинтересовавшись этикеткой.
   - Я думаю, зачем вино?
   - Гости не приходят с пустыми руками. Я здесь, я с выпивкой, потому что мне стало грустно. Бывает?
   - Бывает, - подтвердил Голлифор. Подозрительно, насколько его не волновала цель ее визита и необычность ее поведения на грани развязности. Анну оскорбила догадка, будто он просто старается ее не спугнуть. Пока он искал бокалы на полках, она косо разглядывала его красивый профиль и поймала себя на мысли, что даже смотреть - больно. Тем не менее в ее голосе звучало только отрепетированное, чуждое ей легкомыслие, которое не могло обмануть Голлифора. Зато заинтриговать - с успехом.
   - А я видела вас с сектанткой у моего дома.
   Она не заметила, чтобы он вздрогнул.
   - Сектанты пытаются меня завербовать. - Голлифор обернулся с двумя стаканами для газировки. - Есть только такие, вас не смутят?
   - И вы стойко сопротивляетесь их агитации, да? - не выдержав, сказала Анна с ядом.
   - Знаю, что вы мне не доверяете. Это справедливо, я давал повод.
   - Неужели признаетесь в своей прошлой лжи?
   - Обещаю сегодня быть честнее всех.
   Ей не нравилось его хорошее настроение, его радушие, снисходительность и веселый блеск в глазах, ищущих в ней что-то или в чем-то убеждающих. Уговаривающих? Приглашающих хотя бы улыбнуться в ответ? Неважно. Прячась от них, Анна отвернула голову.
   - Сполосните виноград, будьте добры.
   Ее усилиями разговор прерывался, и не начавшись толком. Пока Голлифор мыл фрукты, она разлила вино по стаканам и, спросив разрешение, бегло пролистала тетрадь с конспектами. Выдержки из знакомых учебников смешались для нее в нечеловеческую абракадабру: интерес представлял только его почерк - уверенный, некрупный, неизменно разборчивый, который отчего-то покоробил Анну. Сколько бы ни нашлось праведных и разумных причин ее враждебности к нему, они были лишними.
   - Значит, образование, карьера? На фронт вы больше не сбежите?
   - Нет, хватит, этот урок я усвоил. Вы оказались во многом правы насчет войны.
   - Но не во всем?
   - Конечно, не во всем.
   - Раз уж вы обещали быть откровенным, скажите, - Она запнулась. - Вас однажды опасно ранили, и пресса сыпала призывами в духе: "Давайте миром за него помолимся" или: "Наши сердца верят в его воскрешение"...
   - Да-да, было и такое, - усмехнулся Голлифор.
   - Что вы чувствовали, когда получили ранение и были в сознании?
   Он повернулся к ней, вытирая руки полотенцем.
   - Слабость, меньше боль. Чувствовал, что не умру.
   Анна не позволяла ему поймать ее взгляд, она пыталась разглядеть свое отражение в стакане с красным вином, но видела не себя.
   - Интересно, было ли у Артура такое чувство.
   Не стоило делать отступлений. Самой ведь хуже. Собираясь с мыслями, собираясь с духом, она на секунду прикрыла глаза, намеренно призывая свои сокровенные страхи и, подхлестнутая ими, поднялась рывком, взяв со стола два наполовину наполненных стакана.
   - Не возражаете на брудершафт?
   По-прежнему он разрешал ей, не вмешиваясь, отыгрывать заготовленный сценарий, и только рассматривал ее с любопытством, с благосклонной насмешкой, которую она ненавидела. Над чем он смеялся? Над ней, над всеми. Над всем.
   На самом деле, смеялась Анна. Стоило им скрестить руки и сделать несколько долгих глотков, как она с приглушенным смехом уткнулась лбом в его плечо вместо положенного поцелуя. Ее трясло от едва сдерживаемого, рыдающего торжества. Сытая чернота внутри превращала вино в кисловатую жидкость, из-за чего у Анны пронеслась глупая мысль, будто она перепутала стаканы, но эта мысль ее не пугала. Другое, единственно важное предчувствие угрозы, вселяемое ей Голлифором, должно было отступить... скоро.
   - Теперь на "ты", да?
   Анна вернулась к столу и развязано чокнулась с бутылкой. Взгляд Голлифора жег ей спину, затылок, открытую шею, и она хотела стряхнуть его с себя, как цепкого гнуса, пока он не вытянул всю ее кровь.
   - Знаешь, что я сделала?
   Он наблюдал за ней, без испуга и без подозрения сдвинув брови (чем-то даже напомнив Макса, заполнявшего анкеты в школу), и отрицательно качнул головой.
   - Загляни в свой стакан и представь самое неприятное, что только можно представить.
   Голлифор послушно посмотрел на остатки вина в переехавшем из деревни стакане Марты, который раньше служил для ее приторного лимонада. Бабушка возложила на себя бесполезную миссию обеспечить посудой повзрослевших воспитанников и привезла в столицу отдельную сумку утвари. Об этом думал Голлифор, глядя на крепкий напиток в своем детском стакане. К нескрываемому раздражению Анны, он повторно качнул головой с вернувшейся мягкой улыбкой - не веря.
   - Зачем бы ты стала это делать?
   Смеяться Анна прекратила.
   - Потому что иначе тебя не остановить - ответила она глухо. - И еще из-за трусости. Это самый трусливый способ, проверенный поколениями трусливых убийц. У меня есть пистолет на непредвиденный случай, но все прошло гладко, ужасно просто. Все это просто, так ведь?
   Под его невыносимым недоверчивым взглядом она сделала еще пару больших глотков, морщась от кислоты.
   - У тебя мало времени, но еще успеешь вызвать полицию. Успеешь вызвать и скорую помощь. - Анна, наконец, посмотрела ему в глаза и раскрыла во всей полноте свою черную, восторжествовавшую над ней ненависть. - Но клянусь памятью мужа, которого ты застрелил, тебя не откачают.
   - Я этого не делал.
   - Ты обещал сегодня не врать, тебе больше не будет от этого никакой выгоды. - Ее трясло от высвободившейся злобы. - Теперь скажи, что ты не заслужил. Скажешь? Нет?
   Он покачнулся, хватаясь рукой за столешницу, но Анна не могла испытывать к нему жалость, только не жалость.
   - Я ведь знаю правду.
   - Почему ты всегда в этом уверена?
   Она с размаху разбила свой стакан о пол. Этой истерической, стыдной вспышки в планах тоже быть не могло, зато это вернуло ей рассудок. Она сделала то, зачем пришла, и знала наперед, что каждая секунда, проведенная здесь, каждое слово и каждый жест будут преследовать ее в кошмарных воспоминаниях, как худшее наказание из всех, что ей предстоят. Чтобы не накапливать этих воспоминаний, нужно просто развернуться и уйти, а главное - не бросить на молчащего Голлифора последний взгляд.
   Анна ушла. Быстро, без дрожи в руках, обулась, взяла пальто и бегом спустилась по лестнице, одеваясь на ходу. Только внизу она вдохнула полной грудью и чуть задержалась, чтобы привести себя в порядок и застегнуться. Дверь подъезда открылась: вошли Макс и Кристина.
   - О... Привет. - Макс замер в растерянности, никак не ожидая ее встретить. Он помялся с ноги на ногу, смущенно почесывая нос, и сказал заискивающе, с плохо скрываемым чувством вины: - Ты ко мне? Мы подали документы, все в порядке. Со следующего полугодия придется вернуться за парту.
   Глядя невозмутимо и прямо, но не на них, а на стену за их спинами, Анна без спешки застегнула остальные пуговицы, завязала пояс, поправила воротник. Только после этого она вышла на улицу, заставляя Макса и Кристину расступиться и не сказав им ни слова.
   - Она обижена на меня, - объяснил Макс, когда за ней хлопнула дверь. Кристина задрала голову, глядя куда-то наверх, в лестничный пролет. Странно покачнувшись, она сбросила сумку с плеча и вдруг побежала вверх по лестнице, хватаясь за перила и перепрыгивая через две ступени, как бегут при беде. Не удивляясь отпертой двери их квартиры и не разуваясь, она ворвалась внутрь и позвала, трепеща от страха:
   - Голлифор! Голлифор!
   Он оставался на кухне, но уже сидел на полу, мокрый от пота, и дышал через рот, словно случился потоп, и он тонул.
   - Голлифор, что с тобой? Ты ранен?
   Подбежав, Кристина упала на колени рядом и взяла его за плечи.
   - Это яд. Позвоните... - сказал он внятно, но как-то задумчиво.
   - Да, да, Макс! - крикнула она, не оборачиваясь, подоспевшему брату. - Звони в скорую, быстро!
   - Нет, - Голлифор сжал ее руку. - Нет. Найдите у меня номер Тони.
   Кристине не нужно было объяснять, о какой Тоне идет речь, хотя она видела ее лишь однажды и ничего о ней не слышала со времен приезда к партизанам. Паника, вспыхнувшая стихийным пожаром, откатила - все внутри и вокруг покрывалось мертвой ледяной коркой. Кристина застыла, дрожали только ее губы.
   - Голлифор, тебе нужна помощь врачей.
   - Они не помогут, они помешают им меня спасти.
   Больше она и не знала, что говорить. Не оставалось никаких неясностей, никаких вопросов. Впервые в жизни Кристина почувствовала, что все в ее руках. Она может не согласиться и вызвать скорую. Может действовать по рассудку и уповать на врачей. Здравый смысл и чистая совесть против интуиции Голлифора, который всегда видит что-то лучше других, - выбор за ней. А на кону его жизнь.
   - Ты слышал, что он сказал? - Кристина повернулась к брату. - Звони сектантке.
   Не успевающий за событиями Макс выглядел трагикомично: он совсем превратился в ребенка с раскрытым плачущим ртом и жалобной гримасой отрицания, когда от недостатка слов дети нечленораздельно мычат и топают ногами.
   - Звони, пока не поздно, - повторила Кристина сквозь зубы.
   Ее угрожающее "поздно" возымело нужное действие. Быстрее чем подстреленный партизан, Макс побежал в комнату Голлифора. В исступлении скидывая вещи со стола, он почти вслепую нащупал телефон и в списке контактов нашел просто "Тоня". Хватило одного гудка, чтобы она взяла трубку.
   - Голлифор умирает! - истерично крикнул Макс, но, к его облегчению, больше ничего и не потребовалась.
   - Сейчас, - ответила Тоня и прервала связь.
   Тем временем Кристина помогла Голлифору перебраться в комнату. Она уложила его на подушки. Умирающий не стонал, но как в бреду повторял одно и то же, уговаривая то ли ее, то ли себя: "Сейчас нельзя, я не могу, я должен... Нет, сейчас нельзя". Кристина отвечала: "Конечно, не можешь, конечно" и успокаивала его, как умела, - ласково трогая лицо, убирая волосы с взмокшего лба. "Не говори ничего, мы знаем. Мы сами знаем".
   Затравленный Макс прятался поодаль в углу. Ему казалось, будто в квартире завелось чудовище без глаз, готовое напасть и растерзать всех троих, если выдать себя неосторожным шорохом или всхлипом. Слепому чудищу безразлично, кого жрать: оно не сделает исключение даже для Голлифора. Что-то дьявольски изощренное виделось Максу в их беззащитности перед этой угрозой, которую они понимали, мучительно чувствовали, но не умели отвести. Единственное, что мог сейчас Макс, - это открыть дверь, услышав настойчивый звонок приглашенных гостей. И он побежал открывать без колебаний.
   - Слишком быстро, не ожидала, - сказала Тоня странно и, оттолкнув его, прошла внутрь. Следом за ней появились Ян и Диана. Сектанты не были похожи на себя, а держались так степенно и строго, вытягивая спины и поджимая губы; так торжественно, что не оставалось сомнений - они взволнованы.
   Макс провел их к Голлифору. Увидев, насколько он плох, Тоня склонилась к изголовью его кровати.
   - Мы можем выиграть немного времени, совсем чуть-чуть.
   - Почему чуть-чуть? - спросила Кристина с напором.
   - Мы не волшебники, дорогая. Пока, по крайней мере. - Она достала из кармана пузырек с мутной жидкостью и помогла Голлифору выпить содержимое. - Только ты сам способен вытащить себя с того света, ясно?
   Он кивнул.
   - Сейчас твоя агония отступит, вернутся силы, но пусть тебя это не обманывает: ты уже разлагаешься от яда. Чтобы сделать чудо, нужно освободиться. - С этими словами она достала небольшой продолговатый сверток и выложила на стол. - Нужно провести ритуал по всем правилам. Ясно? - повторила сектантка, и Голлифор во второй раз кивнул.
   Почти с минуту все в комнате молчали, каждый своим молчанием. Диана, скрестив руки на груди, переводила взгляд туда-обратно с Макса, съежившегося в дальнем углу, на Кристину, стоявшую на коленях у кровати.
   - Оба подойдут, - сказала она с довольной улыбкой, уже достойной приговора. - Кого оставляем?
   Голлифор поднялся самостоятельно, отказавшись от тянувшихся к нему женских рук. Краска отхлынула не только от его лица, но даже его глаза казались тусклее, чем раньше. Было больно наблюдать, как мощный живой огонь угасает в нем с каждой минутой.
   - Макс, оставь нас, пожалуйста. - Он обвел усталым взглядом сектантов. - И вы лучше тоже выйдите пока.
   Все трое без возражений развернулись к дверям. Ян подошел к Максу, карикатурно разинувшему рот, и протянул с вернувшейся наглостью, в гнусной актерской манере:
   - Слышал командира? Пойдем-ка, дружок.
   Очнувшись, словно его разбудили, Макс скинул ладонь сектанта со своего плеча и сказал решительно, обращаясь к сестре и Голлифору:
   - Нет, я останусь.
   Он сделал шаг вперед, но Ян схватил его крепче.
   - Не отнимай у них бесценное время, Голлифор недолго продержится на ногах.
   Пытаясь вывернуться, Макс закричал:
   - Кристина, уходи! Я останусь, я все сделаю!
   Ему преградили дорогу к ним. Несмотря на безнадежность борьбы, он умудрялся давать отпор, не позволяя оттащить себя к выходу, - вырывался, метко бил локтями и ногами, пытался укусить чужие руки и орал взахлеб:
   - Отойди от него, Кристина, слышишь? Слышишь, дура? Ты дура, поняла! Отвяжись от него, наконец, достала! За столько лет ты уже достала его, когда до тебя дойдет!
   Максом овладел бес, потому что в нем самом не нашлось бы столько сил, чтобы сектанты втроем не могли его вытолкнуть. Подошла Кристина и ударила брата по щеке. С размаху, звонко, не жалея ни его, ни своей ладони.
   - Пошел вон! - крикнула она ему в лицо, обжигая яростью.
   Обмякшего Макса вывели из комнаты и дальше по коридору, из квартиры. Обнаружив себя на лестничной площадке, он опомнился и с воплем попытался прорваться назад. Дверь открылась неожиданно и не та: двое мужчин-соседей вышли на крик. Оба угрожающим взглядом смерили Яна, державшего Макса за куртку, однако присутствие прилично одетых женщин сбило их с толку.
   - Что здесь происходит?
   Заметив посторонних, Макс затих. Хватка сзади ослабла, и он, освободившись, больше не дергался, а только безвольно опустил голову, выставляя свой широкий упрямый лоб.
   Соседи с подозрением рассматривали незнакомцев, с самого утра наводящих шум, и на жалкого, взъерошенного подростка, нервно сжимающего кулаки.
   - Помощь нужна?
   Не отрывая глаз от пола, Макс произнес:
   - Нет.
   - С тобой точно все в порядке?
   - Все в порядке.
   Он отвернулся от незваных защитников и стал медленно спускаться по лестнице. Бесовские силы в нем испарились; теперь он с трудом передвигал ногами, точно обзавелся свинцовыми протезами, и не видел конца высоким ступеням. Каждый шаг вниз отдавался болью в затылке. Сектанты последовали за ним, то ли ожидая новой выходки, то ли скрываясь от свидетелей. На улице они встали на карауле у входа в подъезд. Чтобы отделиться от них, Макс заковылял дальше к тротуару и, совсем обессилив, опустился прямо на мокрый асфальт. Он сидел у дороги на улице, а всего в нескольких метрах позади, буквально за спиной, его сестра становилась жертвенным агнцем в руках его кумира.
   Макс поджал колени и прижался к ним лицом. Ему хотелось позвать кого-то. Маму? Отца? Он их не знал и никогда не грустил по ним (у большинства его одноклассников были родители, а кто еще мог похвастаться Голлифором?). Теперь он остался один. Была только бедная Марта, которая столько раз признавалась своим внукам в нелюбви, что добилась взаимности. Ну и Анна тоже... была. Макс не мог о ней думать, его терзали видения того, что происходило сейчас в их квартире на третьем этаже. Кристина мечтала стать нужной Голлифору, и ей это удалось. Но подумала ли она, хотя бы напоследок, что по ее вине случится с ее братом? Макс предал и потерял сестру; еще более ужасным образом он потерял Голлифора, - теперь само это имя, которое он так любил, обернется его кошмаром. С этого дня и до конца жизни Макс обречен ненавидеть все, во что неразборчиво верил.
   Сгорбатившись и съежившись, мечтая вмиг исчезнуть, он сдавил руками уши, чтобы не слышать незатихающее эхо уродливых ругательств, которыми он обменялся с Кристиной вместо прощания.
   Он и представить не мог, что Анна, идущая по улице с видом человека, который опаздывает на крайне важное событие, думала почти о том же. Сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег, она слышала повсюду то ли свой, то ли чужой голос: "Знаешь, что я сделала?".
   Она не заметила, когда улицы опустели. Люди спрятались в зданиях, в переходах, в разных человеческих норках, как прячутся при проливном дожде. Повторяя невольно ход мыслей Макса, Анна думала об отце. Опять, как шесть лет назад обиженным подростком, она спрашивала: "Почему ты меня бросил?". Его смерть не была случайностью - с ним произошло то же, что и с Артуром, и с Голлифором, - они сознательно жили под пулями, несмотря на близких людей, и дождались той самой, летевшей в цель. Но даже когда боль утраты была незнакомой и острой, семнадцатилетнюю Анну не мучило чувство, что она взывает в пустоту. Нет, она чувствовала руки Филиппа, гладившего ее по голове, как маленькую, и близкое дыхание Артура, очень скоро наполнившего собой ее дом. Теплота, которую она находила в отце, не ушла из ее жизни вместе с ним, но сейчас Анна все потеряла. "Почему ты меня оставил?" - вопрос теперь не имел смысла, да она и сама понимала: это она оставила.
   "Знаешь, что я сделала? Знаешь, знаешь?.."
   И что же? Что?
  
   Сердце Кристины переполнялось нежностью, теплым светом отраженной на ее лице. Впервые, когда Голлифор бодрствовал, она разрешала себе не прятаться за неубедительными масками. Впервые, подойдя вплотную к своему недосягаемому другу, она поцеловала его в губы.
   Голлифор не ответил, потому что был честнее всех людей. Кристина одна это знала, лучше него самого. Сделав шаг назад, она приглашающе распростерла руки и сказала с храброй улыбкой:
   - Готов?
   Он повернулся к прикроватному столику. Она закрыла глаза.
   Пронзительная, раздирающая сцена последнего акта трагедии, подумал Голлифор и поморщился.
   Теперь очевидно, что к этому все шло с самого начала. Его судьба была заранее где-то записана, и Голлифор подчинялся предсказуемому сюжету о грехопадении так исправно, что даже унизительно, - он усмехнулся над своей уязвленной гордостью. Кто-то провел его истоптанной дорогой через огонь, воды и медные трубы, запер в этой комнате с Кристиной и вложил в руки оружие. Забывая торопиться, Голлифор развернул сверток, оставленный Тоней, в котором обнаружился стилет с облезлой рукояткой. "Спасибо, хоть не кухонный нож". Вместо отчаяния, мук совести или понятного трепета его охватило физически невыносимое отвращение, стоило ему взять в руки сектантский артефакт. Чтобы заглушить подступающую тошноту, он надавил пальцем на лезвие, пока не пошла кровь. В ней тоже теперь течет яд? Голлифор ничего не знал о действии вещества, забирающего у него жизнь, не выяснил его названия и почему-то жалел об этом. Мысли начинали путаться. Вчера прошла ночь с воскресенья на понедельник - быть может, она еще не закончилась? Что, если все происходящее - часть его ночных кошмаров, или отныне им не будет конца?
   Наоборот, теперь-то ясно, как навсегда от них избавиться. Голлифор обернулся к притихшей Кристине. Ее прекрасная грустная улыбка погасла: закусив губу, она жмурилась в ожидании удара и вцепилась руками в плечи, саму себя удерживая на месте. Кристина чувствовала то же, что и он, - близость и ужас смерти, но в отличие от него не пыталась сбежать, а добровольно шла ей навстречу. Это не укладывалось в голове, как и положено чуду.
   Угадав его взгляд, она пугливо приоткрыла один глаз: вылитый ребенок, боящийся увидеть что-то невообразимо ужасное, вроде злого чудища, притаившегося в комнате. Все-таки они с Максом немного похожи.
   - Голлифор, ты...
   Больше не доверяя своим ногам и не чувствуя надежной поверхности под ними, он сел на кровать.
   - Совсем плохо? Позвать сектантов? Пусть дадут еще лекарства! - засуетилась Кристина.
   Ничего из нее не получится. Голлифор не предсказывал судьбы, но ее простое будущее читалось как на ладони. Ей одинаково чужды и амбиции, и счастье. Она ни в чем не достигнет высот, никого больше не полюбит, не родит детей; ее жизнь и смерть пройдут незамеченными для мира. В нем же таились силы нечеловеческие, имел ли он право их хоронить? А ключ, способный высвободить их наружу, поблескивал в полушаге на столе... Голлифор снова поморщился от отвращения.
   Кровать манила на последнее пристанище, и он, понимая это, все-таки поддался зову, роняя голову на подушку.
   - Нет, нет! - Кристина подбежала к нему, его верная сиделка, она схватила стилет, готовая сама себе перерезать горло, если бы могла этим что-то изменить. Ее лицо, некрасивое от горя и страха, не вызывало нежности. Он не был ее братом, никогда не был в нее влюблен, но что это меняет? Ее черты расплывались, становились почти неузнаваемыми; Голлифор терял ясность зрения, и мог легко представить, что перед ним сейчас кто-то чужой, незнакомая тень, которых так много блуждает по свету. Но даже это ничего не меняло.
   - Голлифор, пожалуйста, ты не должен, помнишь? Тебе нельзя. - Она не уставала его упрашивать, не смирившись за столько лет, что он ставит превыше всего свои желания. Дело было не в Кристине, не в любви и в жалости к ней, а главным образом, в нем самом - он не хотел поднять руку для удара.
   ...А все-таки как мучительно стыдно признавать нелепость своих притязаний. И чем смелее они были, тем позорнее их провал. Он же с ранних лет готовил себя к тому, что мир разделится на "до" и "после" него. Нет, мир знавал и более честолюбивых, более преуспевших в своем честолюбии юнцов. Он ничего не успел изменить вокруг, хотя мог - невероятно, решительно, необратимо - и не испугался бы этой власти, перевернув жизнь всех людей, включая ее... Голлифор предпочел бы выдать свою смерть за самоубийство, не привлекая Анну, но он не посмел причинить Кристине лишнюю боль, произнося ее имя.
   Ничего не успел. Разъедающий изнутри огонь поглощал его тело, как преемник костра инквизиции, поглощавшего колдунов. У Голлифора начались видения. Вместо Кристины он различал перед собой нависающее лицо Марты - никогда прежде она не смотрела на него с такой непроницаемой строгостью. "Где моя девочка, Голлифор?" - спросила она глухо. "Вот она, вот", - он не знал, сказал ли он это вслух, но точно пожал руку Кристины - влажную, теплую. "Хорошо", - сказала Марта, не смягчившись, зато после ее слов отвратительная боль отступила.
   Видение рассеялось, чтобы смениться другим. Теперь Голлифор не чувствовал себя прикованным к постели, не чувствовал себя в квартире: вокруг стало зелено и светло не по погоде. Голлифор не чувствовал себя собой: он возвышался на берегу реки хорошо знакомой ольхой, посаженной много лет назад тремя деревенскими детьми. Хаотичный узор листвы и тонких веток преобразился в лучах весеннего солнца: ольха казалась неузнаваемо красивой, спокойной и полной жизни. Она и была самой жизнью, поэтому безымянный яд не мог повредить ее крепким корням, нагретой солнцем коре, жадной до света кроне. Молодая ольха тянулась к небу, и невысокому мальчику, стоявшему рядом, казалось, будто ей вот-вот удастся достичь цели.
   Голлифор подумал с благодарностью, что видеть дерево в такой момент - это хороший знак.
  
   Макс не слышал, как скрипнула позади дверь подъезда, и тем более не мог различить слабых бесшумных шагов. Но он почувствовал что-то, обернулся и вскочил на ноги, увидев Кристину, вышедшую без пальто и сапог. Ей не хватало перил и стен, за которые она держалась, спускаясь вниз. Создавалось впечатление, будто она не понимает, где находится, а просто движется по прямой линии, вообразив себя на узком мосту над пропастью. Макс засомневался, что она его видит и узнает. Однако, подойдя к нему в тишине, Кристина вдруг громко всхлипнула, ее лицо, напоминавшее лицо призрака, оживилось, и она обняла Макса, согнувшись и прижимаясь лбом к его плечу, как плачущая девочка может прижиматься к плечу взрослого брата.
   - Он просил... он просил у нас прощения, - Кристину душили слезы. - Я сказала, что прощаю. А ты? - Да она сама сейчас упрашивала.
   Макс обнимал ее, как никогда.
   Онемевшие сектанты побежали обратно в дом, где погиб Голлифор. В отличие от Макса и Кристины, они не могли поверить в произошедшее. Безумцы в своих мечтах уже праздновали победу, уже заполучили избранного, способного прорвать завесу главных тайн и приобщить их к источнику неземной силы. Привыкшие к чудесам, они не умели принять настоящее, в котором их мистика значила не больше, чем капля чернил в океане без дна и без границ.
   Настоящее принимала Кристина. Она перестала плакать и только изредка вздрагивала, спрятавшись от всех ужасов и осеннего холода в объятьях Макса - скорбевшего, но уже не отчаявшегося, уже осознавшего, что у него осталась сестра, осталась вера. Да и Голлифор, пожалуй, остался.
   Из дома донеслись нечеловеческие вопли. Во всех окнах третьего этажа выбило стекла: мелкие осколки с жалобным звоном посыпались на тротуар, где, к счастью, не попалось ни одного прохожего.
   - Не бойся. - Кристина вытерла глаза. Почти упокоившись, она обернулась на бестолковый шум, производимый сектантами, и повторила твердо: - Не бойся. Это все, что они могут сделать.
  

ЭПИЛОГ. ВЕЧЕР
  
   На работу я пришла одной из первых. Если точнее, четвертой, после студента-стажера, молчаливой женщины из бухгалтерии (кто бы мог подумать) и новенькой из нашего отдела Милы. Милу, пожалуй, я бы опередила, если бы не завернула по дороге к школе, провожая случайную спутницу из метро. И хотя девочка отговаривалась, мне было спокойно и - что уж там - до стариковского умиления приятно видеть, как она взбегает по ступенькам на крыльцо уже кипящей жизнью школы. Приятно испытывать теплое чувство к чужому человеку, у которого я даже имени не узнала.
   Первый час на работе мы все украдкой следили, в какой последовательности коллеги добиралась до офиса, но едва ли кому-нибудь удалось найти закономерность и связь между первопроходцами. Усовестившись, я перестала отслеживать их появление и погрузилась в рабочие дела. Во время перерыва ко мне подошла Мила, с которой мы почти не общались, и позвала пообедать вместе.
   Никто вслух не обсуждал утренние события и причины массового опоздания на работу, как не обсуждают слишком деликатные вопросы, и эта чуткая, негласная солидарность тоже казалась приятной. Впрочем, за доверительным разговором с Милой во время обеда я спросила, зачем-то перегнувшись через стол с видом отъявленной заговорщицы:
   - А ты расстроилась? Когда поняла, что не случилось... ничего?
   - Случилось, - ответила Мила таинственно, в тон мне. - То, что обошлось без взрывов и фейерверков, не значит, что ничего не произошло.
   - То есть ты не разочарована?
   Мила покачала головой. Она оглянулась по сторонам, подалась навстречу и сказала совсем тихо, но разборчиво, внушительно:
   - Нельзя требовать чудес и знамений, просто нужно быть готовыми, когда они произойдут, чтобы не бояться и верить.
   После работы мы договорились сходить куда-нибудь, скрасить вечер. Раз уж мировой переворот откладывался, почему бы самим не подправить сценарий своих незапоминающихся трудовых будней? Правда, дождь вперемешку с первым снегом не располагал на прогулку, а мысли о кафе наводили скуку. Неизвестно как, единодушно и пальцем в небо, наш выбор пал на картинную галерею, где накануне открылась выставка современных молодых художников. Авторов объединяла трагическая судьба: все они умерли до публичного дебюта, в возрасте до двадцати пяти лет.
   Несмотря на разгар рабочей недели, в галерее царил необычайный ажиотаж, на зависть именитым мастерам. Организаторы заслуживали похвал и поощрений: подборка работ вызывала отклик у нагрянувших посетителей-невеж, вроде нас. Вокруг одной из безымянных картин образовалась непреходящая толпа, и только бойкому экскурсоводу с группой удалось протиснуться в первые ряды, разгоняя задержавшуюся на месте публику. Вслед за группой мы тоже подошли поближе.
   Почетное центральное место на стене занимал небольшой темный портрет. Сумрак ночи разбавляли отблески костра, который легко угадывался за рамками картины. Серые оттенки, размытый фон, неопределенность местности и безвременье выполняли свою функцию, то есть не отвлекали от главного - освещенного огнем лица юноши. Я попыталась что-то понять, что-то угадать в его внимательном взгляде, и тогда снова, как утром, во мне поднялось сильное, неопределенное чувство, в котором ничего нельзя было разобрать, кроме застающей врасплох и перехватывающей дыхание радости.
   - К сожалению, художник погиб на войне и не успел дописать картину, - словно издалека раздались слова экскурсовода. - Немного авторских доработок, и мы бы получили безусловный шедевр.
   Я не знаток, не пытливый любитель и совсем не разбираюсь в мастерстве живописи, поэтому, обернувшись к Миле, я шепотом заметила, что портрет кажется мне завершенным. Мила кивнула, соглашаясь со мной.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

4

  
  
  
  

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"